Моторы рвут воздух. Воздушные струи взбивают над землей мелкие облачка снежной пыли. А серебристый красавец ИЛ-12 и не думает трогаться с места.

К самолету только что подали трап, так что даже самые нетерпеливые пассажиры еще не успели взобраться в машину. Самым нетерпеливым пассажиром оказалась та самая бабуся, которую Ясон Бараташвили самочинно вселил вместе с дочкой и внучонком в комнату двух Ась. Бабуся обвешана таким множеством узелков, что ей никак не справиться со своей ношей на узкой лесенке трапа. Бабуся всеми силами пытается преодолеть подъем, а узелки всеми силами норовят стащить ее вниз. В результате бабуся топчется где-то посередине трапа, заставляя топтаться на месте выстроившуюся за нею шеренгу людей.

Начинается обычная в таких случаях довольно раздраженная перепалка:

— В чем там дело?!

— Гражданин, что вы стали, как пень?..

— А при чем здесь я?!

— Слушайте, нельзя ли быстрее двигаться?!

— Не толкайтесь! Я вам не муж!..

— Ну что там, в самом деле? Околеешь здесь!..

— Вот уйдет самолет, будет номер!..

Вот так и переругиваются. Хотя каждый знает, что самолет без него не поднимется. Хотя каждый в душе понимает, что постоять лишнюю минуту на ядреном морозном воздухе после заточения в прокуренной гостинице — одно удовольствие. Что это укрепляет нервы, плюс закаляет организм. Каждый знает, каждый понимает и каждый тем не менее считает своим долгом подать голос недовольства.

А бабуся все никак не справится со своими узелками.

— Гражданин в белых валенках! — кричит Редька мужчине, стоящему на ступеньку ниже от бабуси, — Помогите женщине, или не видите?

Пассажир в белых валенках будто специально ждал этой команды. Свободной рукой он подхватывает несколько бабусиных узелков, и бабуся мигом устремляется вперед. Очередь качнулась, посадка вошла в свое русло.

— До свидания, товарищ Борода, — говорит Ясон Бараташвили Редьке. Он ставит на снег свой маленький чемоданчик, стягивает с правой руки перчатку, подает руку Редьке. Жмет его руку так, что Тарас Тарасович невольно приседает. — Вернусь домой, — говорит он, — расскажу о тебе всем друзьям. Они поднимут за тебя бокалы солнечной хванчкары. Расскажу о тебе своему другу Давиду. Он напишет о тебе песню и будет петь в своих концертах. А сам я напишу тебе — большое письмо. До свидания, товарищ Борода.

— Да-а-а, — негромко тянет Тарас Тарасович. И еще раз тянет — Да-а… Бывает же такое…

В следующую минуту Редька говорит:

— А я, признаться, думал у тебя любовь.

Ясон шевельнул чернющими бровями, поднял их выше, еще выше.

— Думал, ты в нашего доктора влюблен, — видя, что его не понимают, объясняет Редька. — А любовь штука такая, что и в пургу пойдешь.

Теперь Ясон все понял. И он сказал:

— У меня есть бабушка Шалико и мама Марго. Есть три брата и три сестры. Есть много друзей, и среди них — Юлечка Плотникова. Но я не сказал тебе, что у меня есть жена Тамара и два сына. Я не сказал, что доктор Тамара и доктор Юлечка вместе зубрили анатомию и жили в одной комнате московского общежития. Я понятно рассказал, товарищ Борода?

Они еще раз пожали друг другу руки.

Уже когда моторы взвыли на полную мощь, когда машина задрожала, как норовистый конь, готовясь к прыжку в высоту, дверца самолета неожиданно открылась и показался Ясон.

— Товарищ Борода! — прокричал он Редьке, — Ты говорил: три дня пурга будет — получился день. Почему пурга нарушает расписание?

— Правильно нарушает! — крикнул ему с земли Редька.

Спустя минуту самолет задрал хвост и побежал по взлетной полосе, таща за собой длинную снежную шлею.

Редька побрел в городок. Его одолевал сон, глаза слипались сами собой. Тело ныло каждой мышцей, каждым суставом, Сильное напряжение, перенесенное сперва по дороге в больницу, а потом в самой больнице, когда шла операция, сейчас давало себя знать. Его мозг, глаза, слух, мышцы требовали одного — отдыха. Но идти к себе он не хотел. И не потому, что в опустевшей гостинице его встретит одинокая тишина, а потому, что нет уже в гостинице веселого белозубого грузина…

«Пойду в диспетчерскую, — решил Редька, — узнаю, когда ожидается Ушак».

Если у мужчины неожиданно начинает тоскливо ныть под ложечкой, ему лучше в это время быть на людях.