Вся не вся Колыма, а пол-Колымы наверняка знала Веньку Коршуна, по прозвищу Красная Лодка. Правда, в лицо — не многие, а понаслышке — решительно на всех приисках, лепившихся по берегам золотоносной речки Волчья Пасть. Знали, что живет он на промучастке (пяток дощатых вагончиков да десяток деревянных домишек), заскочившем за снежные отроги Чертова хребта, куда не проложено никаких дорог, а есть лишь одна-разъединственная дорога — вертолетом. Был местный, колымский, почти с мальчишества моет золото артельным способом, а это значит, что с весны до зимы в таежной глухомани пропадает. И знали также, что отчаяннее, чем он, парня в этих колымских краях, пожалуй что, и нет.

Дважды в год (и не больше!) Венька покидал тайгу и свое крохотное селеньице за Чертовым хребтом и являлся в райцентровский ресторан. Один раз — поздней календарной весной, когда уже вовсю шумели, освобождаясь от снегов, горные реки и на носу был промывочный сезон, второй раз — поздней календарной осенью, когда трескучие морозы и пурги трубили отбой промывке и когда приисковый и артельный люд, покинув свои драги, промприборы, бульдозеры и иную технику, валом валил из тайги в райцентр, дабы отметить в тамошнем ресторане завершение «золотого урожая» и вообще глотнуть в райцентре малость цивилизации: джаза в ресторане, белой салфетки в парикмахерской, новой киноленты в кинотеатре «Мороз» и еще чего-нибудь такого, не предусмотренного собственной программой.

Поздней осенью Венька, как и прочий народ с приисков и артелей, отмечал в ресторане «золотой урожай» и в то же самое время заключал пари на будущую весну. Поздней весной он появлялся в ресторане в окружении побежденных им соперников, с тем чтобы отметить свою победу над ними и получить причитавшийся выигрыш. Десять лет заключал Венька пари, десять лет выигрывал, и уже один этот факт множил число соперников, желавших потягаться с ним в ловкости на коварной горной речке Лысый Дед, желавших свалить Веньку с пьедестала почета колымского Олимпа и лишить его громкого титула «непобедимый», присвоенного ему не судьями и не жюри, а исключительно людской молвой.

Но покамест лишить и свалить никому не удавалось. Одни приписывали эту Венькину удачливость везучей фортуне, другие — малому росту Веньки (он, дескать, меньше своей красной лодки весит, потому и на воде держится), третьи плели языками разную чертовщину насчет какой-то хитрой машинки, которая, видимо, поставлена в его лодке и которая-то и справляется с бешеным течением Лысого Деда и с его подводными валунами.

Что до везучей фортуны и хитрой машинки, то это, конечно, была пустая болтовня, а что до легкой комплекции Веньки, то это была чистейшая правда: росту он был невысокого, в кости тонок, плечи — так себе, можно сказать, средней ширины с натяжкой, обувь носил тридцать восьмого размера, который в магазинах мужской обуви идет как подростковый. Но тело его от работы в артели (о чем знает каждый золотостаратель) было налито свинцом, и когда Венька здоровался за руку, в небольшой заскорузлой ладони его чувствовалась большая сила. А с лица он был весьма симпатичен: чернявый, брови широкие, под ними небольшие карие глаза, губы резко очерчены, кожа на сухощавом лице твердая, каленная лихими погодами. Стригся он коротко, но спереди оставлял волнистую челку, косо закрывавшую часть лба. И если кто-нибудь, не знавший в лицо Веньку, искал его в ресторане и спрашивал, не сидит ли за каким-либо столиком Венька Красная Лодка, ему отвечали:

— Да вон он, с косой челкой!

Пари Венька заключал весело. Щуря на будущего соперника смешливый карий глаз, Венька говорил, не щепетильничая:

— Ну что ж, чего ж, я не стеснительный! Запросто с тобой по рукам ударю. Раз тебе охота в ледяной водичке поплавать, давай, друг, плавай.

В ресторан Венька, ясное дело, являлся не один, а со своими артельными товарищами. При заключении пари товарищи выступали в роли Венькиных свидетелей и всем соперникам откровенно вещали неудачу. Как правило, желавших потягаться с Венькой на речке Лысый Дед находилось человек пять-шесть, а один год был просто-таки рекордный: численность соперников достигла круглого десятка.

Говорили, что в первые годы Венька держал пари на деньги, но потом пошел чудить: спорил на спички, на сигареты «Приму», на зубные и сапожные щетки и на прочую ерунду, которая для Колымы, случалось, вовсе не являлась ерундой, ибо в продаже сего товара наблюдалась большая нехватка, что относили на счет нерадивости торговых работников. Поскольку по уговору все проигравшие обязаны были расплачиваться с победителем, то однажды Венька завладел семьюстами коробками спичек, в другой раз получил полсотни зубных щеток и столько же тюбиков зубной пасты, в третий раз увез за Чертов хребет триста пачек дефицитнейшей «Примы», ну и так далее.

Заключая пари, Венька никогда не интересовался, кто такой его будущий соперник, какова его профессия и чем он занимается: геолог ли, летчик-вертолетчик, верхолаз ли какой, а может, и вовсе мастер спорта по лодочным гонкам, чудом заброшенный в их края. Без всяких расспросов на эту тему Венька с каждым ударял по рукам и каждому говорил так:

— Парень ты, как вижу, не из робких. Но Лысый Дед хитрый старик, и ты его не обманешь. Прилетай летом ко мне, Лысый пересохнет, проведу тебя по руслу, покажу все закавыки. Я честно играю, в открытую. А лодку свою крась в любой цвет, кроме красного. Понял почему? Потому по самому, что красный цвет только мой.

К закрытию ресторана все пари были заключены, все детали обговорены. Утром Венька исчезал из райцентра, и искать его здесь не имело смысла. Если кто-то по какой-то причине не укараулил его в ресторане и прозевал заключить пари, то уже не мог заключить до следующей осени.

В августовскую жару, самую палючую колымскую жару, когда солнце исходило белым огнем и воздух раскалялся в дневную пору до сорока — пятидесяти градусов, за Чертов хребет начинали наведываться соперники: потоптать собственными ногами русло Лысого Деда, пощупать собственными руками его донные каменья, приглядеться к его порогам и заворотам и срисовать все это на бумагу, чтобы затем всю зиму мысленно проходить на лодке по этому каверзному маршруту, пока не настанет день, когда уже не мысленно, а реально придется пронестись этим же путем по воде.

Жара превращала Лысого Деда в неказистый ручеек-замухрышку. На дне замухрышки просвечивала галька, со дна наружу выпирали крутобокие пудовые валуны, а также острые, как бритва, обсушенные солнцем обломки скальных пород, и трудно было представить, что во время таяния снегов Лысый Дед превращался в ревмя ревущую реку, бешено несущуюся в ворохах белой пены с высоты сопок в долину, чтобы там с ходу врезаться в другую реку — Красавушку, и отдать ей свои ревущие воды вместе с осколками льда и тяжелыми пластами еще не успевшего истаять снега.

Пять километров гнал со скальной высоты свои воды Лысый Дед, гнал их прямо, косо и по крюку, вгрызался в гранитные бока сопок, перемещал тяжелые донные камни, отвесно падал и выравнивался, снова извивался ужом и намывал пороги, невидимые в бурлящей воде. А в августе река как бы лысела (возможно, от этого и Лысый Дед?) и до того мелела, что ее в любом месте можно было перейти, замочив лишь по щиколотку кирзовые сапоги. Только громоздились по бортам неказистого ручейка да выпирали со дна всевозможной формы и всевозможного цвета каменные глыбы, так пропеченные солнечным огнем, что за них нельзя было тронуться рукой.

Вот на этом Лысом Деде, в самый его разлив, и мерился Венька с желавшими его победить и ловкостью, и мужеством, и сноровкой, и чем угодно. Чья резиновая надувная лодка промчится три километра до низины по этой чудовищной быстрине, по этому водяному аду, чья лодка не опрокинется или не будет выброшена на берег и какой кормчий устоит в ней от старта до финиша — тот и победитель. Устоять желал каждый, и каждый был не из робкого десятка, ибо робкий не шел бы на такой отчаянный риск.

Если в час приезда соперника у Веньки выпадал свободный от работы день, если он вообще в тот час находился в своем малом селеньице, а не пропадал в тайге, то он сам становился гидом, поднимался в сопки с приехавшим, показывал ему все коварные местечки Лысого Деда и объяснял, какие штуки он может выкинуть при разливе. Если же Венька в ту пору отсутствовал, то чаще всего гидом становился шофер грузовика Серега Бабкин, закадычный дружок Веньки, а также его неизменный свидетель при всех пари, неизменный судья, секундант, рефери и тому подобное.

Был он, Серега Бабкин, великий мастер потрепать языком, а потому всякому-каждому с великой охотой излагал спортивную, так сказать, биографию Веньки. И выходило из этого рассказа, что дело выглядело вот каким образом. Как-то давненько, когда Серега с Венькой находились в том возрасте, в коем мальчишки могут сутками гонять по пылище консервную банку, громко именуя ее шайбой, и грезить о будущих чемпионских титулах и поединках со шведами, канадцами, финнами и так далее, — еще в то давнее время на их участке поселились мерзлотоведы из Москвы: старик профессор и двое молодых парней. И, поселившись, сразу же взялись за Лысого Деда: измеряли-вымеряли русло, что-то вычисляли, измеряли рулеткой и перерисовывали в свои альбомы валуны и мелкие камушки, и в конце концов пришли к выводу, что русло Лысого Деда выгрыз в доисторические времена сползавший в долину ледник. Этот ледник с его доисторическими временами вовсе не интересовал Серегу с Венькой, зато их страшенно интересовала резиновая лодка мерзлотоведов. Когда ее надували, на красной резине, на обоих бортах лодки, появлялись аршинные белые буквы — ВЕНЕРА. Лодка была легкая и устойчивая на воде, иногда мерзлотоведы рыбачили в ней на широкой и тихой Красавушке, и тогда с берега казалось, будто на голубом стекле реки колышется большой красный мак.

Трудно сказать, знал ли старый степенный профессор, какой замысел вынашивали в своих дерзких головах его молодые помощники, — скорее всего, что не знал. Они же, помощники, в один прекрасный день втащили красную лодку на высокую скалу, откуда начинал свой путь Лысый Дед, и пустились на ней вниз по течению. Лысый Дед в то время уже изрядно обмелел и не был столь опасен для лодочников, как в разлив, однако затея кончилась едва ли не трагически. Каменный нож располосовал днище лодки, парней бросило на скалу и так потрепало о камни, что на них, как говорили потом, не было живого места. Их увезли на вертолете в больницу, с ними отбыл и профессор, бросив красную лодку на произвол судьбы. Венька с Серегой залатали ее кусками негодных резиновых баллонов и два года приучали лодку и себя к Лысому Деду. Через два года, в самый разгар паводка, Венька впервые прошел на красной лодке три километра — до впадения Лысого Деда в Красавушку. Венька рискнул и прошел, а он, Серега, не рискнул.

Вот такую историю излагал Серега Бабкин всем Венькиным соперникам и непременно предвещал им неудачу. И пророчество, кстати сказать, сбывалось.

Словом, так продолжалось целых десять лет. А потом вдруг летом по приискам, по артелям, по участкам и поселкам, лепившимся к реке Волчья Пасть, пополз слух, будто Венька решил забросить свою красную лодку с броской надписью ВЕНЕРА, будто он женился, заимел вместо резиновой живую Венеру, по имени Нюшка, и будто отныне, как человек семейный, он не намерен подвергать опасности свою жизнь на Лысом Деде, и вроде бы сказал он, что теперь пусть без него соревнуются лодочники, если есть у кого такая охота.

Слух полз да полз по тайге, ему верили и не верили. Но все же многим было любопытно знать: так ли это или нет? Явится Венька Красная Лодка со своей артельной братией по весне в райцентровский ресторан отмечать «золотой урожай» или останется дома с молодой женой? А если придет, то будут ли снова заключаться пари или Венька в самом деле поставил на всем крест? А если и поставил крест, то сыщутся ли охочие продолжать без него эти никем и нигде не фиксируемые, беспротокольные состязания-соревнования?..

Вопреки всяким предположениям, Венька вместе со своей малочисленной артелью в ресторан явился, прихватив с собой свою жену Нюшку, что противоречило неписаным колымским законам: обмывать «золотой урожай» без жен, без невест и без знакомых девчонок, то есть в сугубо мужском обществе. («Кто мыл золотишко — тот и гуляет», — гласила местная поговорка).

Однако оказалось, что данная поговорка имела прямое отношение к Венькиной жене, поскольку молоденькая супруга его, как и он сам, была бульдозеристкой и работала вместе с Венькой на промывке золота. Но самым интересным было не это, самым интересным было то, что уж очень похожи они были друг на друга: Венька — на жену, а Нюшка — на мужа. И ростом невелики, и глаза у обоих карие, и носы курносые. Даже темная Нюшкина челка тоже была косовато подрезана.

Нюшка сидела в компании смирно, не пила ни вина, ни шампанского. Подперев смуглым кулачком щеку, слушала джаз, гремевший с эстрады, и чуть приметно шевелила губами, когда патлатый молодой солист в джинсах с пестрыми наклейками пел в микрофон незатейливую песенку на местную тему: «Трасса, колымская трасса».

Семеро парней вызвались в тот вечер скрестить с Венькой, образно говоря, шпаги. Семеро протянули Веньке свои руки, и семь раз Серега Бабкин ударил по сцепленным рукам, утверждая тем самым состоявшееся пари. И каждому из семерых Венька сказал одно и то же:

— На коробку парафиновых бигуди. Говорят, только в Таллине можно достать. Говорят, потрясающая штука.

Назначение бигуди не требовало объяснения: видимо, Нюшка страстно желала заменить в домашних условиях свои прямые от природы волосы какими-нибудь сногсшибательными локонами.

— А если я выиграю, на кой мне твои бигуди? — воспротестовал геолог из дальнего прииска Семен Крутик, малый завидного сложения и к тому же крепкого упрямства: он третий раз шел на поединок с Венькой, шутливо объясняя это тем, что бог, мол, троицу любит.

— Нет, вы не выиграете, — улыбнулась в ответ ему Нюшка. — Я Вене не разрешу проиграть.

— Ну, поглядим, бабка надвое гадала, — упрямо хмыкнул Семен Крутик, но насчет ненужных ему бигуди успокоился.

В этот раз состязания на Лысом Деде и впрямь были необычны. Венька решил блеснуть, что называется: всем соперникам дал форы в полкилометра. Это означало, что все они могли начинать спуск от Серого камня, оставив за спиной самый опасный порожистый обрыв, близ которого на берегу всегда находилось несколько Венькиных дружков, вооруженных длинными баграми, ибо в том месте чаще всего опрокидывались лодки, и задача дружков-секундантов состояла в том, чтобы мгновенно помочь неудачнику в целости выбраться на твердую землю, а еще и в том, чтобы постараться подцепить багром его беспризорную лодку. Но куда там было успеть подцепить, если лодка, лишенная седока, неслась вниз, кувыркаясь и подпрыгивая в смерче пены, едва ли не со скоростью звука.

Короче говоря, Венька всем дал хороший шанс для выигрыша и, не изменяя своему правилу, предоставил им возможность первыми пытать свою удачу. Самого себя, если можно так сказать, он всегда оставлял на закуску.

В общем и целом, состязания начались, и это было воистину великолепное зрелище. Скорбить приходилось лишь о том, что на нем присутствовало ничтожное число зрителей: человек двадцать спасателей (они же боковые судьи), разбросанных по правому берегу Лысого Деда, да горсточка зрителей на финише — на некрутом мыске в низине, как раз в том месте, где Лысый Дед смыкался с Красавушкой.

Серега Бабкин, находившийся среди зрителей на финише, послал вверх оранжевую ракету. Она взметнулась к вечноснежным отрогам Чертова хребта, распустила в небе огненный хвост, и по этому сигналу первая лодка — надувная, резиновая и ярко-желтая, отвалила от Серого камня.

Первым стартовал геолог Семен Крутик.

— Раз ты замыкаешь, я первым пойду. Семь бед — один ответ, — сказал он Веньке еще в прошлом году, когда заключали пари в ресторане.

Лысый Дед был в стадии высокого разлива. Вода, как цепной пес, срывалась с поверхности, вспрыгивала на левый скальный берег, со звоном и шумом грохалась вниз, притапливала и снова выбрасывала на поверхность обломки льда и пласты дырчатого снега, швыряла на противоположный берег, пологий, но заваленный грудами камней, шипящие шлейфы воды, смешанной с пеной.

Ярко-желтая лодка стремительно летела вниз по реке, наполовину погруженная в пену, и трудно было описать позу находившегося в ней Семена Крутика. Он полусидел-полустоял в лодке, подавался корпусом то влево, то вправо, то вперед, то назад и балансировал легким веслом, держа его обеими руками у груди, как держат штангу, которую вот-вот надлежит послать рывком вверх. Семен был в черном ватнике, без шапки, и ветер нещадно дыбил и трепал его светлые, как солома, волосы.

На третьем крутом повороте, где Лысый Дед огибал врезавшийся в него кусок скалы, желтую лодку швырнуло к скале, а затем какая-то дикая сила проволокла ее поперек течения и выбросила на другой берег. Волна тут же схлынула, оставив на берегу среди камней целехонькую лодку с целехоньким Семеном Крутиком.

А дальше — обычная история: Серега Бабкин, строго соблюдая интервал в десять минут, посылал в небо оранжевую ракету, лодки, крашенные в разные цвета, срывались со старта, потом черпали бортами воду, переворачивались, владельцы их, благополучно выбравшись на берег, быстро переодевались в сухое и уже на своих двоих бежали к месту финиша узнать, успели ли там перехватить их лодку или придется ловить ее в Красавушке.

Всем на удивленье героем дня едва ль не стал маркшейдер с прииска «Вольный», молодой паренек, молчаливый и застенчивый с виду. Звали его Тима, что означало Тимофей, фамилия была Мальчиков. Но Тиму Мальчикова подвела преждевременная радость. Этот Тима Мальчиков всего два года жил на Колыме, присланный сюда после горного техникума. А сам он был с Урала, и похоже, что на Урале имел дело с шальными горными реками, — судя по тому, как уверенно стартовал он на своей лодчонке, размалеванной яркими полосами, и как славно прошел на ней все хитросплетения Лысого Деда. До финиша оставалось метров двести, еще минута — и полосатая лодка вырвалась бы из горловины реки и закачалась на мягкой воде Красавушки. Четверо Тиминых друзей с прииска «Вольный» почувствовали это и шумно закричали, подбадривая его. И Тима Мальчиков, тоже поняв, что его взяла, сдернул с головы меховую шапку и, вскричав что-то восторженное, бросил шапку вверх и вперед, намереваясь с ходу поймать ее, но тут же, потеряв равновесие, плюхнулся в воду. Он выбрался сам, без посторонней помощи, на берег и, обескураженный случившимся, досадливо махнул рукой. И после, уже переодевшись в сухое, все покачивал головой и пожимал плечами, точно сам не понимал, как допустил такую оплошность.

Ну, а потом свой класс демонстрировал Венька. Черт знает что это был за Венька и что за лодка была под ним! Не лодка, а какое-то живое существо, какой-то демонический красный конь с пенистой гривой и белопенным хвостом. Венька стоял во весь рост на этом чудо-коне, как всадник в стременах, подавшись грудью вперед и выбросив вперед руки, будто натягивая невидимые поводья. Красный конь стремительно нес его на себе, делая при этом немыслимые виражи и подскоки. Красный конь то взвивался на дыбы, то припадал на передние копыта, и казалось, что это не река гремит и вызванивает мелкими льдинами, а бьет подковами чудо-конь, звенит удилами и заливается колокольчиком. И летел на чудо-коне по бешеной реке наездник в странном одеянии: в мотоциклетной каске, в квадратных мотоциклетных очках и в нейлоновой куртке, которую рвал, хлобучил, пузырем надувал ветер. А по берегу, по камням, неслась как угорелая Нюшка и кричала что есть мочи острозвенящим голосом:

— Венька-а-а!.. Ве-еня-а-а!.. Венечка, держи-и-ись!..

Стоит ли говорить, что через самое малое время дружки и секунданты, а также малочисленные зрители качали Веньку? Серега Бабкин выпустил из ракетницы все оставшиеся ракеты в честь его победы. Соперники придирчиво изучали Венькину лодку, ворочая ее и так и эдак, и ничего не находили в ней примечательного, за исключением двух непомерно больших и по виду старых заплат на днище.

Спустя неделю, как и было условлено, Венька с женой и друзьями явился в ресторан отметить свою победу и получить выигрыш. Поверженные соперники, все семеро, прибыли точно в назначенное время — в шесть вечера, но лишь двое из них выставили на стол коробки с парафиновыми бигуди: маркшейдер Тима Мальчиков и Семен Крутик. Остальные принесли глубокие извинения, подкрепленные вескими объяснениями: они тоже писали в разные магазины Таллина, тоже взывали к помощи знакомых и родственников, но — увы и ах! Остальные вместе с извинениями выложили на стол обыкновенные металлические и пластмассовые бигуди, причем разных размеров и в таком количестве, что Нюшка просто-таки испугалась.

— Ребята, вы что, спятили? Что нам, мариновать их? Заберите, заберите! — потребовала она.

Но забирать назад никто и не подумал (видать, сами были рады избавиться от такого антимужского товара), так что Венька с Нюшкой улетели вертолетом за Чертов хребет с рюкзаком, набитым подобной прелестью из металла и пластмассы.

А в ресторане Нюшка, как и первый раз, не пила ни вина, ни шампанского, а только слушала джаз да тихонько шевелила губами, когда патлатый солист пел всем известную «Колымскую трассу», да еще, раскрыв пестро раскрашенную коробку, с восхищением разглядывала парафиновые бигуди и ворошила пальчиком свою темную челку, будто примерялась, как эти бигуди будут накручиваться.

Следующей осенью Венька снова был в ресторане, с женой и со всей артельной братией. Снова заключались пари, снова Серега Бабкин ударял по рукам споривших и пророчил поражение Венькиным соперникам. И опять Венька озадачил соперников, заявив, что спорит он только на дюжину сосок-пустышек, непременно с колечками, и ни на что больше.

— Да на кой хрен мне соски, если выиграю? — возмутился один парень, прораб из райцентра, служивший недавно в армии на материке и занимавшийся там греблей в солидном спортивном обществе.

— Не выиграешь, — ответил Венька, весело щуря карий глаз. — Только Тима Мальчиков, с прииска «Вольный», может выиграть. Но его не будет. Закинул мне письмишко, что к маме в отпуск на Урал едет. И Семена Крутика не будет, тоже стоящий соперник. Жаль, на Чукотку укатил. Так что, други мои, готовьте соски с колечками. Здесь не ищите, в Магадане тоже нет. Этой штуковины в наши края уже два года не завозят. Я справки по всем каналам навел.

В конце концов все сошлись на сосках, догадавшись, безусловно, зачем они потребуются Веньке. Вернее, не столько Веньке, сколько его жене, а еще вернее — и не ей, а их будущему чаду, которого пока и на свете-то не было, но о котором уже вон как заботились родители.

Соски Венька выиграл сполна: ровно шестьдесят штук по дюжине от пяти побежденных соперников. На сей раз Нюшка не мчалась как угорелая по берегу вслед за Венькиной лодкой и не орала остро звенящим голосом: «Венечка, держись!» Она находилась в числе немногие зрителей в низине, у самой горловины Лысого Деда, считавшейся финишной чертой, и молча взирала на происходящее. Она готовилась стать матерью, и ей не рекомендовалось ни кричать, ни нервничать, ни волноваться. Посему она отсутствовала и в ресторане на обмывании Венькиной победы, и при вручении ему выигрыша. Когда же Венька пожаловал домой и вытряхнул на кушетку из двух целлофановых мешочков свой выигрыш, Нюшка чрезвычайно обрадовалась.

— Ой, какие замечательные соски! — всплеснула она руками. — Тверденькие!.. А колечки какие беленькие!.. Теперь нашему Андрюшке надолго хватит.

Но вместо ожидаемого Андрюшки у них появилась не менее желанная Маришка. Она родилась поздней осенью, незадолго до окончания промывочного сезона, и кое-кто стал поговаривать о том, что Венька, став папашей, наконец-то угомонится и оставит в покое свою красную лодку. Однако вскоре Серега Бабкин разбил в ресторане шесть пари, и спорили в этот раз на детские коляски.

Дабы не затягивать рассказ и не описывать вновь, как проходили по весне лодочные соревнования, как стрелял из ракетницы Серега Бабкин, как переворачивались лодки и так далее, — скажем сразу, что Венька, как и следовало ожидать, стал обладателем шести детских колясок: трех совсем малых и трех побольше (должно быть, рассчитанных на двойню), крытых и открытых, обитых внутри клеенкой и шелком. Была среди них одна коляска не на четырех, как должно, а на трех колесиках, а другая, и вовсе обладала одним колесом и была похожа на миниатюрную тачку, обшитую розовым ситчиком, и почему-то считалось, что именно эта одноколеска и является сверхмодным изобретением конструкторской мысли, пекущейся о средствах передвижения для самых малых.

Пока Венька с друзьями и побежденными соперниками сидели в ресторане и предавались разговорам, в основном о том, кто из них и почему не достиг финиша и кого из-за чего подкузьмила неудача, прекрасные коляски стояли в вестибюле, выстроившись ровненькой шеренгой у вешалки, и все официантки и прочие работники ресторана выбегали взглянуть на них, потому что таких красивых и нарядных в их райцентре сроду не продавалось. А пожилая гардеробщица даже ощупала все коляски руками, проверяя их на прочность.

Нюшка тоже была в ресторане, со своей Маришкой. Маришка спала у нее на левой руке, закутанная в одеяльце с пододеяльником в пышных кружевах, а правую руку Нюшка держала у щеки и, слушая джаз, задумчиво накручивала на указательный палец темный длинный локон. Теперь у Нюшки не было челки, а были длинные волосы в крупных локонах, наличие которых было связано не иначе как с парафиновыми бигуди. И теперь уже Нюшке можно было все: слушать джаз в ресторане, переживать, волноваться и бурно проявлять свои эмоции. Она и проявляла их несколько дней назад, когда неслась как угорелая по берегу Лысого Деда, встречь ветру, терзавшему ее длинные локоны, и орала щемяще-звонким голосом: «Веня, Венечка, держись», хотя Венька никак не мог слышать ее за бешеным гулом реки. Нюшка примчалась в низину, когда Серега Бабкин уже расстрелял в небо все оставшиеся ракеты, когда Веньку уже откачали на руках, и Венька забрал у Нюшкиной подруги, гидромониторщицы Вали, закутанную в три одеяла Маришку и держал перед собой этот толстый, треходеяльный сверток, крепко обхватив его обеими руками. «Венька!..» — громко вскрикнула Нюшка, чмокнула его в щеку, забрала у него толстый сверток и быстро пошла вместе с подругой Валей к своему дощатому домику, потому что как раз подошло время кормить Маришку.

Коляски, стоявшие в вестибюле, вызвали в этот вечер большое оживление в ресторане и достаточно всяких веселых шуток. Венька и сам шутил, говоря, что теперь хочешь не хочешь, а придется ему стать многодетным папашей и за каждым новорожденным закреплять персональную коляску.

Вот так Венька Красная Лодка и удерживал за собой титул «непобедимый» все тринадцать лет.

И вдруг прошлой зимой опять пополз по приискам и артелям странный слух: будто Венька колол дрова, саданул топором по ноге и теперь лежит в больнице с загипсованной ногой, а значит — какая же лодка и какие гонки? Но пари-то были заключены, стало быть, соперники выйдут на лодках без Веньки, а Веньке, само собой разумеется, будет засчитан проигрыш. И еще придется теперь ему самому без всяких яких выставлять трехколесный детский велосипед, так как спорил он последний раз именно на эту штуку.

Неизвестно, как подействовал этот слух на всех Венькиных соперников (их снова было шестеро): обрадовались они, опечалились или сочли все это за выдумку. Но один из них, Тима Мальчиков, который давно вернулся из отпуска и, вернувшись, вновь решил попытать удачи в единоборстве с Венькой, слуху поверил. Тима Мальчиков проделал нелегкий-путь на тракторе по высоким снежным заносам, завалившим тайгу, трещавшую в белом пятидесятиградусном морозе, добрался со своего «Вольного» до центральной трассы, а затем уж добрался автобусом до райцентра и нашел Веньку в больнице, прикованного к койке. Все было верно: Венька лежал с загипсованной ногой. До вскрытия Лысого Деда оставалось всего-навсего месяца полтора, и Тима Мальчиков, жалея Веньку, исхудавшего, с пожелтевшим лицом и запавшими глазами, предложил перенести их спор на будущий год.

— С какой стати? Чтоб меня трепачом считали? — не согласился Венька.

— Но ведь у тебя нога в гипсе, при чем тут трусость? — сказал ему Тима Мальчиков.

— При том, что если даже мне оттяпают ногу, все равно я сяду в лодку, — ответил Венька.

— С такой ногой на воде не удержишься, — сказал Тима.

— Поживем — увидим, — ответил Венька, насмешливо щуря карий глаз. И прибавил: — Правда, я мог бы стартовать на равных: от Серого камня. Но раз говорил, что даю вам форы, так и будет.

— Нет, я тоже хочу на равных. Я тоже начну с верховья, — ответил Тима Мальчиков.

— Хозяин — барин, — хмыкнул Венька и закрыл глаза, точно устал от разговора и ему захотелось спать.

С минуту Венька держал глаза закрытыми, а когда приподнял веки, в карих глазах его стояли слезы. Он сморгнул слезы, не позволив им выкатиться из век, и сказал приглушенным голосом:

— Не обращай внимания, это разрядка напряженности. А вообще, ты прав — я выбыл из игры. Если ребята согласятся, лучше сойдемся на будущий год. Или валяйте сами, без меня.

— Без тебя не то, — сказал Тима Мальчиков. — Без тебя неинтересно.

— Тогда передай им, что Венька просит год передышки.

— Передам, — сказал Тима Мальчиков, сожалея в душе, что через год он уже не сможет встретиться с Венькой, так как скоро навсегда уедет с Колымы на Урал.

Так они решили и на том расстались.

Но примерно через месяц Тима Мальчиков получил от Веньки письмо, отпечатанное на пишущей машинке:

«Привет, Тима!

Я передумал: пари остаются в силе. Нога моя в полной норме. Передай ребятам, пусть точат лодки и мажут маслом весла. Жду вас всех, как договорились. Салют!

Венька Коршун — Красная Лодка».

…В этот день все было так же, как и в прошлые годы. Весеннее солнце резко слепило глаза. Освободились от снега долины и низины, а Красавушка освободилась от метрового льда. И плавились снега и льды на сопках, скатывались вниз водой, раздували Лысого Деда. Ревел этот Лысый Дед сумасшедшим ревом, не успевая сбрасывать тонны воды. Он месил эту воду, как тестов деже, поднимал на воздух, швырял на скалы, снова месил и гнал вперед. И не было ему никакого дела до того, что на пологом каменистом берегу ходят какие-то люди, возятся с лодками у Серого камня, что горстка других людей топчется на зеленом мыску и какой-то парень карабкается по камням от Серого камня вверх, взвалив себе на плечи сплющенную ярко-полосатую лодку.

Как когда-то Семен Крутик, Тима Мальчиков вызвался спускаться первым. Когда он поднялся к месту «старта», Венькина красная лодка уже лежала здесь, опрокинутая набок, с выставленными на солнце знаменитыми заплатами. Лодка была надута и готова к спуску, но самого Веньки еще не было. Вместо Веньки возле лодки сидел на валуне и покуривал один из его дружков-секундантов.

— Придет скоро. Чего ему спешить, если он замыкать будет? — ответил этот дружок на вопрос Тимы, где хозяин лодки.

Тима Мальчиков не видел Веньку с тех пор, как навестил его в больнице, и ему хотелось посмотреть, как теперь его нога.

Вдвоем они надули полосатую лодку и перенесли ее к самой воде. Минут через десять после этого далеко впереди оранжевым цветком распустилась в воздухе ракета, Венькин дружок багром оттолкнул от берега полосатую лодку, и она вместе с Тимой Мальчиковым, который так и не дождался прихода Веньки, понеслась по Лысому Деду, набирая с каждой секундой все большую скорость.

Тима Мальчиков страстно хотел одолеть Лысого Деда и одолел его. Зрители ахнули, когда полосатая лодка, выскочив из-за поворота скалы, пронеслась мимо них на гребне пены и влетела в Красавушку. Но ликовали и кидали вверх шапки только четверо Тиминых друзей по прииску «Вольный», что явились вместе с ним на этот поединок, А Венькины друзья, которых было большинство, и друзья иных соперников хранили полное молчание. Возможно, потому, что здесь качать привыкли только Веньку, а Тима Мальчиков вдруг нарушил ритуал и спутал все планы Венькиных болельщиков.

Словом, Тима Мальчиков, очутившись на берегу, влился в ряды зрителей, обнимаемый лишь своими друзьями, Серега Бабкин бросил на Тиму недобрый взгляд и буркнул что-то непонятное, после чего сразу же послал в небо следующую ракету: ладно, мол, еще посмотрим!

Однако смотреть, увы, больше было не на что, так как ни одна из пяти лодок, стартовавших от Серого камня, так и не вышла из-за поворота скалы: где-то там, до поворота, постигала лодочников неудача. Оставалась последняя лодка — Веньки.

— Ну, пошла, милая! — громко сказал Серега Бабкин и бахнул в небо из ракетницы.

И пошла красная лодка, этот красный чудо-конь, как ходила много лет до этого. И никто не мог сказать, что чудо-конь был послушен Веньке хуже, чем прежде. Венька стоял в той же позе — во весь рост, подавшись грудью вперед и выставив вперед руки, точно натягивал невидимые поводья, взнуздавшие норовистого коня, летевшего вскачь по бурной реке. На нем была та же мотоциклетная каска, те же квадратные очки с темными стеклами, и ветер так же хлобучил и надувал пузырем его нейлоновую куртку. И когда лодка, перепрыгивая через какой-нибудь скрытый порог, на мгновенье отрывалась от воды и как бы застывала в воздухе, на борту ее ярко обнажались белые буквы — ВЕНЕРА.

— Держись, Венера!..

— Держись!..

— Держись!.. — кричали вслед проносившейся лодке с берега Венькины дружки-секунданты. И не без зависти провожали ее глазами Венькины соперники, успевшие вдоволь нахлебаться ледяной воды перед тем, как выбраться на берег.

Общий радостный крик разнесся по низине, когда из-за поворота вынеслась красная лодка и тут же влетела в Красавушку.

— Урр-ра-а-а!.. Знай наших!.. — завопил Серега Бабкин и принялся, как ненормальный, палить из ракетницы.

Венька же повел себя весьма странно: вместо того чтобы повернуть свою лодку к берегу, он погнал ее веслом по течению Красавушки к дощатым домикам участка. Потом бросил на берегу лодку и быстро пошел к своему домику, сильно хромая на одну ногу. В это время Серега Бабкин опять заорал:

— Качать Тимку!.. Качать его!..

— Качать его!.. — вскричали все Венькины дружки, подхватывая на руки Тиму Мальчикова.

— Это несправедливо!.. Ведь нас двое!.. — протестовал Тима Мальчиков, взлетая на воздух и приземляясь на руки качавших его.

Но и потом, уже стоя на земле, запыхавшийся Тима Мальчиков снова сказал:

— Это несправедливо!.. Коршун тоже выиграл!.. Пойдемте к нему!

— Да ну его, — махнул рукой Серега Бабкин. — У него опять нога зашалила, пусть отдыхает. Видел, как он к дому ковылял?

— Нет, пойдемте к нему, — просил Тима Мальчиков.

Соперники-неудачники тоже стали говорить, что нужно все-таки зайти к Веньке, что это даже неприлично — не зайти и не пожать ему руку. Но тут подруга Нюшки, гидромониторщица Валя, находившаяся здесь же с Маришкой, которая сидела, закутанная в одеяло, в красивой коляске, испуганно сказала:

— Что вы, к ним нельзя заходить! У Нюши грипп азиатский и температура сорок. Я сейчас все узнаю…

Валя быстро покатила коляску к дощатым домикам, а Венькины друзья и женщины, жившие на участке, стали шумно говорить о гриппе, в том смысле, что из-за этого проклятого гриппа Нюшка даже не вышла на берег. Но спустя несколько минут Нюшка все же появилась на берегу. На ней были валенки, тулуп и большой платок, повязанный по самые глаза. Натужно покашливая в ладонь, Нюшка болезненным голосом сказала, что у мужа очень разболелись голова и нога, она дала ему порошок, и он уже засыпает.

— Извините, ребята, что так получилось, — через силу выдавила она слабым голосом. — И Веня просил извинить его. Тебя, Тима, он просил поздравить, и я тоже тебя поздравляю. А тут и я, как назло, заболела, — Нюшка опять сипловато покашляла в кулачок. — В ресторане мы обязательно будем. Вы пока к Сереже Бабкину идите. Переночуете у него, а утром он вас на вертолет проводит. Хорошо, Сережа? — совсем уж почти неслышно спросила она Серегу Бабкина и снова закашлялась, приложив к груди руку.

— О чем разговор? — ответил Серега Бабкин. — Все в ажуре будет. Ты иди ложись, не шути с гриппом. Мы тут сами разберемся.

Нюшка болезненно кивнула и пошла к своему домику, по-старушечьи волоча ноги в больших валенках.

А в ресторан Нюшка прибыла вполне здоровой и заметно похорошевшей — точно азиатский грипп пошел ей на пользу. Была она в туфельках на высоком каблучке и в элегантном костюмчике, который очень даже шел к ее молодежной прическе: Нюшка снова коротко постриглась, оставив надо лбом темную, как у Веньки, челку. А вот Венька все еще маялся с ногой и не смог прилететь в райцентр вместе с женой, с ее подругой Валей и со своими дружками-секундантами. Больше всех отсутствие Веньки опечалило Тиму Мальчикова. Он на днях должен был покинуть Колыму и жалел, что не может попрощаться с Венькой.

— Ничего, Тимочка, еще когда-нибудь увидитесь, — сказала Нюшка, чтобы немного утешить его.

— Нет, вряд ли, — ответил Тима Мальчиков. И грустно добавил. — А вообще-то я бы с удовольствием еще разок спустился по Лысому Деду.

— А Веня больше не будет, — сказала Нюшка. — Он так и просил всем передать.

— Брось, Нюша, — отчего-то почти просительно сказал ей Серега Бабкин. — Заживет нога, и опять его потянет. На то он и Венька Красная Лодка.

— Нет, хватит. Как сказала, так и будет. Я ведь тоже с вами на Лысом Деде выросла, только не любила его никогда — ответила Нюша Сергею Бабкину, и в голосе ее прозвучали твердые нотки.

Серега Бабкин, следуя традиции, предложил поднять бокалы с шампанским за победителей.

— Первый раз оказалось, что вас двое. Значит, за двоих, — кивнул он Тиме Мальчикову. Но чокнулся сперва с Нюшкой: видимо, как с женой победителя Веньки, а потом уже и с Тимой Мальчиковым.

И все стали чокаться сперва с Нюшкой, потом с Тимой Мальчиковым.

Нюшка выпила два бокала шампанского, посидела с полчаса и, не дожидаясь, когда на эстраду выйдут музыканты (было еще не время для их появления) и ударит джаз, вдруг сказала, что ей, да и всем, кто с нею прилетел в райцентр, пора уходить. Потому пора, что в девять вечера за Чертов хребет пойдет вертолет, а им обязательно нужно успеть на него, так как дома больной Венька с Маришкой остался.

Венькины друзья сразу же вняли этому призыву и задвигали стульями. Оставалось только решить, как быть с трехколесными велосипедами, оставленными в вестибюле. Пять велосипедов принадлежали двум победителям, но Тима Мальчиков решительно отказался от выигрыша, сказав, что он ему совершенно не нужен. Нюшка тоже наотрез отказывалась от «чужой доли». В конечном счете она махнула рукой и сказала:

— Ладно, заберу все. На участке есть малышня, пусть ездит. Не заржавели коляски, не заржавеют и велосипеды.

Тима Мальчиков и его друзья с «Вольного», а также побежденные соперники и друзья соперников проводили из ресторана уезжавших, а сами вернулись. И когда немного посидели, да когда еще немного выпили, да когда стали перемалывать языками Нюшкино сообщение о том, что это были последние пари Веньки и что кончились отныне всякие гонки на Лысом Деде, когда пустились парни толковать на эту тему, кочегар райцентровской котельной и заядлый охотник на зайцев Виктор Чернушко, дважды державший пари и дважды тянувший пустой номер, сказал:

— А женушка его — крепкий орешек. Я ее сегодня третий раз видел, приглядывался к ней. Но такое у меня впечатление, что, когда она в валенках к нам на берег вышла, кашель у нее притворный был. А вот зачем больной притворилась, этого я не пойму.

— Да, может, затем, чтоб в дом нас не пустить, — ответил другой парень. — Сказала ведь, что дала Веньке сонный порошок.

— Как хотите, братва, а свинья он, ваш Венька Красная Лодка, — бросил один из друзей Тимы Мальчикова, — После финиша сбежал, сегодня не явился. Если с больной ногой в лодке выстоял, мог бы и до вертолета доковылять.

— Ладно, хватит об этом, — заключил Тима Мальчиков. — Я вот уезжаю скоро. Лучше закажу сейчас себе и вам прощальную песню.

Тима Мальчиков поднялся и пошел к музыкантам, которые как раз всходили на эстраду, собираясь начать выступление. Но, подойдя к эстраде, он почему-то вдруг повернулся и направился в гардероб. Он взял куртку и шапку, вышел на улицу и через пять минут подходил к районной больнице. У него возникло некоторое подозрение, и он хотел сразу же все выяснить.

Был десятый час вечера. На улице разливалась дневная светлость. Солнце, катившееся ближе к лету, еще не собиралось в эту вечернюю пору удаляться с неба.

Входные двери в больницу не были заперты. Тима вошел в пустой вестибюль, поднялся на второй этаж. Здесь он сбросил куртку и шапку и пристроил их на перила лестницы, не сочтя удобным заходить в палату в верхней одежде. Его заметила молоденькая медсестра и подошла к нему.

— Вы к кому? Уже поздно, приходите завтра днем.

Тима смешался под строгим взглядом хорошенькой медсестры и потянулся к своей шапке. Но потом сказал:

— Извините, завтра я не могу: уеду на прииск. Просто я хотел узнать, когда от вас выписался Коршун? Он лежал в девятой палате.

— Коршун? Вы чуть-чуть опоздали: всего минут двадцать, как выписался. Они на двух такси к вертолету уехали, — ответила хорошенькая медсестра и прибавила — Теперь я вас узнала, вы к нему приходили.

— Да, когда он первый раз лежал.

— Почему — первый? Коршун лежал у нас все время, ровно три месяца.

— Тогда я что-то путаю… — снова смутился Тима. — Я думал… он выходил, а потом опять к вам попал…

— Ну что вы — две такие операции! Как он мог уходить и приходить? У него вся кость была раздроблена, — объяснила хорошенькая медсестра.

— А-а-а… — протянул, вконец смутившись, Тима Мальчиков.

Вот тогда он окончательно понял, с кем разделил победу на Лысом Деде и почему у Нюшки вместо длинных красивых локонов снова появилась косая челка. Нюшка боялась, что сильный ветер на Лысом Деде вырвет из-под каски ее локоны и тогда соперники увидят, что это она вместо Веньки оспаривает победу на коварной реке. Ну а свои — свои ведь всё знали.