Николай Артюков,

агроном

РАЗГОВОР ОБ АГРОНОМЕ

1

Много лет назад в один из колхозов Челябинской области приехал агроном Застойников на трехтонной машине. Сам он сидел в кабине, багаж его занимал весь кузов. Под квартиру агронома колхоз отвел просторный и светлый дом с постройками — хлевом, сараем и курятником.

Запас знаний агронома был велик. Если бы все, что он знал и умел, описать крупным почерком на бумаге, а бумагу упаковать в тюки, то эти тюки завалили бы кузов трехтонной автомашины. Но агроном своим багажом, а равно и багажом знаний распорядился одинаково странно: распаковывать не стал, берег да берег, неизвестно для чего. Колхозники стали называть агронома чудаком и… поделом. Прямо с кузова машины снесли в сарай диван, шифоньер и книжный шкаф. Из нескольких комнат квартиры он занял одну, в которой поставил стол и две табуретки. Венские стулья, ящики, с посудой, корзины с бельем, сундуки с одеждой и многое другое было снесено в сарай, сделавшись на неопределенное время насестом для залетавших туда воробьев.

Стол в его квартире был покрыт какой-то краской черно-бурого цвета. Горячий чугун с борщом агроном ставил прямо на стол, не опасаясь, что жар его покоробит, а сажа загрязнит: стол по-прежнему оставался гладким и черно-бурым, то есть как будто чистым. А обедал на газетке: скатерть надо стирать, а это дело хлопотливое, газетку свернул и выбросил — куда проще! Ел прямо из чугуна — тарелки надо мыть.

На стенах его квартиры не было картин, зато пол представлял картину живописную: никогда агроном его не мыл, да и подметал только к большим праздникам.

Что и говорить: неуютная жизнь была у агронома! При всем этом жизнью своей Застойников был весьма доволен. Довольно было и колхозное начальство: никогда ни с кем агроном не спорил, особенно был покладист в разговоре с председателем, соглашался с ним во всем, даже если видел, что тот явно ошибается.

С утра до вечера Застойников проводил в поле, на токах, но, странное дело, колхозники его не баловали любовью. А причина этому была самая простая. Ничего в колхозе не изменилось, никаких новшеств агроном не внедрил, и то, чему он учил, было известно из лекций на агрокурсах: как сеялку установить на норму высева, на каких участках что сеять. Например, озимая рожь не любит солонцеватую почву, или, как ее в деревне называют, кавардачную землю. А ведь агроном должен быть на целую голову выше самого передового колхозника, ибо он учился в институте, много лет работал по специальности.

О странностях его жизни в быту знали все, но никто не упрекал агронома за эти странности. Но почему же и на работе он ведет себя странно? «Был бы дождь да гром — и не нужен агроном». Что и говорить, живучая поговорка, хотя и нелепая. Но с чего бы это ей не умереть? Давно бы пора ее забыть. И в колхозе давно забыли ее, но как приехал Застойников — вспомнили, стали повторять чаще.

Но разговоры — разговорами, а дело — делом. В ином колхозе совсем агронома нет, но если бригадир был на курсах да толковый мужик, дела идут подчас лучше, чем там, где безвольный агроном. А Застойников был именно таким. Районное начальство о нем больше судило по сводкам, а сводки Застойников составлять умел: цифры выводил красивым почерком, линии чертил двойные: жирную — чернилами, а рядом проведет тонкую линию красной или зеленой тушью. На такой отчет посмотреть было любо-дорого. С первого взгляда можно было подумать, что Застойников живет просто. На самом деле у него были правила, которых он придерживался. Что и говорить, правила ветхозаветные и не все их можно изложить коротко, но на самом главном надо остановиться: не судите да не судимы будете.

На диплом агроном Застойников смотрел как на капитал, который можно положить в банк и получать с этого капитала проценты, — сколько их не расходуй, а сам капитал не убывает.

В этой связи следует вспомнить о трех правилах Застойникова:

Первое — государство обязано дать образование.

Второе — государство обязано предоставить работу.

Третье — государство обязано обеспечить хороший заработок.

Застойников был не глуп и отлично понимал, что если государство обязано выучить и кормить до самой смерти, а когда умрет — схоронить в казенном гробу и забить этот гроб гвоздями, то и он, агроном Застойников, должен сделать что то полезное для государства. И он делал… по силе возможностей. А возможности свои он даже на одну треть не использовал — в этом колхозники убедились, когда в колхоз на целую неделю приехал первый секретарь райкома партии. Секретарем райкома партии он был без году неделя, но агроном опытный. Поэтому он сразу же разобрался в причинах застоя в хозяйстве.

О многом говорили на открытом партийном собрании — всего не перечислишь. А после собрания секретарь райкома закрылся с Застойниковым в кабинете на целый день, и стали они беседовать с глазу на глаз.

Секретарь райкома партии, развернув почвенную карту, спросил:

— На первом поле у вас солонцеватый чернозем, а на соседних полях осолоделый. На седьмом поле тоже солонцеватый чернозем, но кругом глубокостолбчатые солонцы. Мне думается, вам надо бы знать общую щелочность солонцеватого чернозема на разных полях, ибо хотя участки эти на почвенной карте закрашены одной краской, но сильно различаются по общей щелочности. Вы не определяете ее в лаборатории?

— Какая там лаборатория, — сокрушенно сказал Застойников, — у меня даже в конторе колхоза отдельной комнаты нет. Да, признаться, я уж забыл, как в руках пипетку держать, какие индикаторы требуются, какие реактивы.

— Водный раствор метила оранжевого, серная кислота в фиксаналах, пипетки с делениями и колбочка — только и всего! — ответил секретарь райкома, удивляясь тому, что колхозный агроном не знает таких простых вещей.

Оставим Застойникова в кабинете наедине с секретарем райкома, агрономом по специальности. Они найдут общий язык. Застойников поймет, что так дальше работать нельзя, надо каждый день, каждый час непременно осваивать новшества, иначе отстанешь от жизни, как он уже отстал, сам того не замечая.

Он поймет, что пройтись по полям и лугам, дать дельные советы, порою пожурить за плохую работу, а затем, нагуляв аппетит и плотно пообедав, завалиться спать — это еще не значит работать агрономом.

2

Конечно, установить сеялку на норму высева — это хорошо. Но не лучше ли эту, в сущности, простую работу, переложить на плечи бригадира полеводческой бригады, оставив агроному лишь право контроля за правильностью установленной нормы высева? Не пора ли подумать о том, чтобы агроном был максимально освобожден от всех работ, которые по плечу бригадиру полеводческой бригады?

На заводах есть такая должность — думать, что завод будет делать завтра. В колхозе обязанности человека, думающего, что колхоз будет делать завтра, должен выполнять агроном. Но подчас он не имеет времени думать. Считается, что если агроном сидит за книгой в рабочее время, то это отрыв от производства. Если же весь день находится в поле, — хороший агроном! На самом деле это никуда не годный агроном, вернее, его совсем нельзя назвать агрономом. В поле он должен проводить немногим больше половины рабочего времени, остальное время он должен думать. Разумеется, просто сидеть и думать — это значит фантазировать. Агроном же обязан вести хозяйство на научной основе. Стало быть, он должен читать книги — восстанавливать забытое (память — вещь ненадежная), читать сельскохозяйственные журналы. Наука и техника непрерывно движутся вперед, новаторы сельского хозяйства непрерывно делают вклады в агрономию, — агроном обязан быть в курсе дел. Сельскохозяйственных журналов у нас издается больше двадцати. Из них минимум пять регулярно должен читать агроном («Земледелие», «Сельское хозяйство Сибири» и три отраслевых, в зависимости от специализации хозяйства). Но подчас даже самый массовый журнал «Наука и передовой опыт в сельском хозяйстве» агроном не читает, потому что у него нет времени. Подчас у него нет квартиры, и он скитается по углам. Это уже безобразие, которое заслуживает осуждения всей советской общественности. У агронома должен быть кабинет, половину которого займет лаборатория.

Колхоз обязан выписывать минимум пять сельскохозяйственных журналов, и председатель колхоза обязан следить, читает ли журналы агроном, что из нового, рекомендуемого наукой и практикой, можно применить в хозяйстве.

Много идет разговоров: нужен ли агроном в колхозе? Не лучше ли его поставить бригадиром?

Откуда идут эти нелепые проекты?

Оказывается, виноваты в том некоторые агрономы: часто не внедряя активно новшеств, они добровольно взвалили на свои плечи работу, которую должен выполнять бригадир. Разумеется, бригадир полеводческой бригады тоже должен быть агрономом по образованию. Если агрономов не хватает, можно бригадиром поставить передового колхозника, но агроном в колхозе должен быть, и он должен быть именно агрономом — командиром производства и человеком, думающим, что колхоз делает сегодня и будет делать завтра.

Агрономы стали больше уделять времени производству, потому что они оторвались от сводок, а не от книг и журналов. Если агроном не будет непрерывно пополнять багаж знаний, привезенный из института, то такой агроном очень скоро превратится в фокусника, однажды в жизни выучившего что-то и с тех пор добывающего себе пропитание этим ремеслом. Агроному нужны настойчивость в достижении поставленной цели, терпение и непрерывное пополнение знаний.

3

Застойников не хотел работать научными методами. Ну, а если молодой человек, приехав из института в колхоз или совхоз с дипломом агронома, пожелает вести хозяйство научными методами, — сможет ли он сделать это? Не всегда.

К услугам современного врача лаборатория. Опираясь на ее точные данные, он может лечить болезни современными методами.

Агроному лаборатория такой услуги оказать не может по той простой причине, что ее не существует. Как? А контрольно-семенные лаборатории, агрохимические лаборатории?

Но агрохимических лабораторий в стране мало, в среднем на 10 районов одна, сосредоточены они на Украине и в центре. Основные земледельческие районы — Поволжье, Южная Сибирь и Северный Казахстан их почти не имеют.

Случилось это потому, что нет единого мнения о характере обслуживания сельского хозяйства лабораторией. По мнению многих и ответственных работников, районная агролаборатория должна быть контрольно-семенной.

По мнению других ученых, не менее авторитетных, лаборатория должна быть агрохимической, заниматься анализами почв; по мнению ученых, занимающихся вопросами эксплуатации тракторного парка, лаборатория МТС должна производить анализы горючего и смазочных масел; по мнению ученых — зоотехников, лаборатория должна заниматься анализами молока и кормов; по мнению микробиологов, — должна изготовлять бактериальные удобрения, ибо они исключительно эффективны; по мнению энтомологов, лаборатория должна заниматься вопросами борьбы с вредителями сельскохозяйственных растений; по мнению метеорологов, она должна заниматься вопросами изучения климата, т. е. среды, в которой обитают растения; по мнению ученых, занимающихся изучением методов борьбы с сорняками, важнее знать засоренность почвы сорняками, чем засоренность семян сорняками, ибо давным-давно известно, что почвенные сорняки значительно опаснее сорняков, содержащихся в семенах.

Этот список претензий к районной агролаборатории можно было бы продолжить.

Итак, в районе должно существовать по крайней мере восемь лабораторий, каждая из которых совершенно необходима. Сейчас по методам ведения земледелия колхозы и совхозы стали передовыми хозяйствами на земном шаре, но обслуживание их лабораторией носило и до сих пор носит нелепый характер: определяется засоренность семян, но не определяется засоренность почвы сорняками, ее структурность, запасы питательных веществ и влаги, зараженность почвы личинками вредителей, а ведь от этих факторов урожайность часто зависит больше, чем от посевных качеств семян. Такое положение оправдывалось и оправдывается тем, что невозможно создать восемь лабораторий — не хватает средств, оборудования, помещений, кадров, да и не скоро вернешь средства, которые в это несомненно хорошее дело будут вложены. Всестороннее обслуживание производства лабораторией откладывалось и откладывается на неопределенный срок, на время, когда можно будет создать множество лабораторий.

В каждом административном районе имеется одна контрольно-семенная лаборатория. Но эти лаборатории имеют сильный бюрократический налет, ибо заведующий больше занимается за канцелярским столом, чем за лабораторным.

Докажем это цифрами.

Общеизвестно, что рядовой бухгалтер в день в среднем делает 500 разносок цифр. С некоторыми из них он производит арифметические действия. В году 275 рабочих дней (остальные — отпуск, праздники, выходные дни). Всего он делает 137 500 разносок цифр, причем далеко не с каждой цифрой производятся арифметические действия. Заведующему контрольно-семенной лабораторией приходится заполнять 200 рабочих бланков, т. е. произвести 20 000 разносок цифр. Регистрируя образец в журнале, он делает 16 разносок на образец, т. е. в году 32 000. Выписывая удостоверение о качестве семян или результат анализа, он делает 50 разносок на каждый образец. Но так как только приблизительно половина партий семян имеет вес меньше 200 центнеров, то на этой операции он делает только 50 000 разносок. Но на крупные партии (условно примем их вес 1000 центнеров) тоже надо выписать результат анализа. Здесь приходится сложить 5 цифр по каждому показателю, а их не менее 50, и вычислить средневзвешенное. Стало быть, на каждую партию надо сделать 250 вычислений. Партий 200, всего разносок 50 000. 15 отчетов в год, в каждом 750 цифр, всего 11 250 цифр; каждая из них добывается путем сложных вычислений. Всего заведующий лабораторией производит 173 250 арифметических действий и разносок цифр, т. е. значительно больше бухгалтера. Цифр может оказаться меньше, но ведь и бухгалтер далеко не каждый день делает 500 разносок. Но у бухгалтера главное — это работа с цифрами, а у агронома, сами понимаете, нет.

Особо следует указать на отчеты. Для чего Министерству сельского хозяйства потребовалось через каждые две недели знать, сколько в каждом районе засоренных семян «в разрезе культур»? Хорошо бы просто засоренных. А то еще требуется подразделить, сколько семян некондиционных по сорнякам, сколько по рожкам спорыньи, сколько семян с всхожестью 90%, 80%, 70% и 60%.

Как практически Министерство сельского хозяйства может использовать полученные данные каждые две недели? А может быть, довольно месячного отчета? А может быть, о засоренности рожками спорыньи следует сообщить лишь в годовом отчете?

Если заведующий лабораторией не в состоянии ликвидировать прорыв в деле очистки семян от рожков спорыньи, то каким образом работники Министерства сельского хозяйства это сделают, узнав о прорыве через две недели? Посредством телефонного звонка? Телеграммы? Письма? Но если заведующий не потерял чувства ответственности, он добьется очистки семян, не дожидаясь звонка из области. Если же он потерял чувство ответственности, то звонки и письма не помогут — это подтверждено многолетней практикой. Ясно, что дань бюрократизму — отчетность — надо сократить по крайней мере втрое, если не в десять раз.

4

Ненормально, когда для заводских лабораторий издается солидный журнал, для медицинских лабораторий — более скромный журнал («Лабораторное дело»), но опять-таки журнал, а для сельскохозяйственных — ничего. Ссылка на то, что хороший материал можно опубликовать в любом журнале, несостоятельна: медики свои труды по лабораторному делу могут опубликовать в любом из дюжины медицинских журналов, однако ни одна лаборатория районной больницы не в состоянии выписывать дюжину журналов. Не может и лаборатория МТС выписывать все сельскохозяйственные журналы.

Журнал «Районная агролаборатория» должен стать приводным ремнем от науки к практике.

5

Надо подумать и о тех, кто возглавит это дело на местах. Во главе агролаборатории облсельхозуправления должен стать, безусловно, всесторонне развитый агроном. Начальники областных контрольно-семенных лабораторий не все годятся для этой роли. Посмотришь иной раз на такого начальника и диву даешься!

Изучите внимательно все документы, выходящие из-под пера этого начальника. Выговор. Строгий выговор. Выговор с последним предупреждением. А где благодарности? Ах, их нет?! Неужто все работают плохо? Так-таки прямо все? И долго так работают? Четверть века? Ну, а сами-то вы много выговоров имеете? Ни одного? Странно.

Когда писатель напишет книгу, в которой каждому герою объявит выговор, то критики возражают: в жизни так не бывает, надо и выговоры объявлять и благодарности объявлять. Некоторые даже высчитывают, сколько процентов должно быть того и сколько другого. Не будем устанавливать процентов, сколько должно быть плохого, а сколько хорошего. Но плохое найти легко, оно у всех на виду. Труднее заметить хорошее.

Я убежден: надо упразднить кабинет заведующего контрольно-семенной лабораторией. Зайдешь порою в контрольно-семенную лабораторию и видишь: самая лучшая, самая светлая комната занята под кабинет заведующего. Иногда в этот кабинет входишь через двойные двери — заведующий явно подражает кому-то.

Почему бы в этой комнате не оборудовать агрохимлабораторию и работать в ней в те дни, когда нет работы по анализу семян, например, в летнее время? Тогда лаборатория из отраслевой превратилась бы в комплексную.

Надо знать всхожесть и чистоту семян, но также надо знать структурность почвы, в которую будут высеяны семена, запасы питательных веществ в этой почве — чего не хватает, чего избыток. А иногда удобрения приносят вред. Да это и понятно. Представьте себе врача, который, издали взглянув на больного в тулупе, скажет: «Идите-ка, батенька мой, в аптеку и спросите лекарства», а там ему подадут первую попавшуюся в руки баночку — лишь бы лекарство! Но беда, если туберкулез будет лечиться касторкой. Таких врачей нет совсем. Больного надо внимательно прослушать, послать в лабораторию, подумать над результатами анализов, а потом уже лечить.

К сожалению, в сельском хозяйстве из-за отсутствия агрохимических лабораторий дело происходит далеко не так.

Конечно, приблизительно агроном знает, на какую почву под какие культуры какие удобрения вносить. Но ведь и врач, глянув на больного в тулупе, приблизительно знает о болезни, аптекарь приблизительно нужное лекарство отпустит. Однако врач никакого лекарства не даст, точно не установив характер болезни. Почему же агрономы вынуждены все делать на глазок, приблизительно?

6

За последнее время утвердилось мнение, что в связи с тем, что колхозники стали культурными и образованными, агроному работать стало гораздо легче. Это ошибка: работа агронома осложнилась.

Современный колхозник читает газеты, журналы, слушает радио, изучает труды корифеев науки. Агротехнику, ту, которая уже применяется в хозяйстве, он знает сносно. Он даже больше знает, что еще надо сделать, чтобы поднять производительность труда. А ведь полвека назад это был в большинстве неграмотный, суеверный, забитый человек, о земле и злаках знающий лишь то, что знали его деды и прадеды.

Короче говоря, специалист сельского хозяйства, если он не хочет оказаться лишним человеком, обязан непрерывно совершенствовать технологический процесс производства, т. е. непрерывно внедрять достижения науки и передового опыта применительно к конкретным местным условиям. А это сделать невозможно, если не будет существовать лабораторий, всесторонне обслуживающих производство.

Остановимся и напишем: продолжение следует. Большой разговор о месте агронома на производстве и о методах его работы надо продолжать, пусть агрономы выскажутся по затронутым в статье вопросам. Разрешить их можно только совместными усилиями.

 

Николай Карташов

У ЗОЛОТОЙ СОПКИ

Очерк

На карте Челябинской области близ Троицка, чуть юго-восточнее, начертан маленький кружочек, который обозначает небольшую железнодорожную станцию с поэтическим названием Золотая Сопка. В летние дни на этой небольшой станции, расположенной у быстрой степной речушки Уй, часто можно слышать детский смех, веселые песни пионерских отрядов. Широко раскинувшийся смешанный лес, сопки, покрытые пестрым ковром высоких трав, степная река с ее песчаными берегами — все это влечет к себе детвору. Здесь, у Золотой Сопки, в летние месяцы звенят песнями пионерские лагери, туристские базы. Сюда приезжают горожане, чтобы насладиться степным простором, лесом, рекой…

Мне, однако, пришлось побывать у Золотой Сопки не жарким летом, а в холодные февральские дни 1958 года, когда степные ветры яростно заметали дорогу, слепили глаза.

Что же влекло сюда в эту совсем не дачную пору?

У самой Золотой Сопки вот уже четыре года строится крупнейшая в стране тепловая электрическая станция, одна из тех «миллионных» станций, строительство которых предусмотрено шестым пятилетним планом.

Случилось так, что перед самым выездом из Челябинска в Троицк я смотрел кинофильм «Коммунист». События этой картины, как известно, развертывались на строительстве первой советской электростанции на Шатуре в те годы, когда государство наше делало свои первые, невыразимо трудные героические шаги.

В вагоне пригородного поезда я думал об этом фильме, вольно или невольно сопоставлял первую нашу маленькую стройку с теми картинами индустриального могущества, которые время от времени открывались даже из окна вагона.

…Смотрю на заснеженную дорогу, и чудится, что идет по ней коммунист Василий Губанов, высокий, могучий, суровый. По старой шинели, по прихрамывающей походке нетрудно угадать недалекое прошлое этого человека — и фронт, и ранения, и лишения. Идет на стройку электростанции рядовой человек, чтобы по велению партии начать осуществление великой ленинской идеи электрификации.

Трудно, неимоверно трудно было строить эти первые электростанции.

В 1920 году на территории нынешней Челябинской области наиболее крупными являлись электростанции Саткинского металлургического завода (3200 киловатт) и Златоустовского завода (2000 киловатт). Челябинск располагал карликовой электрической станцией, предназначенной для освещения двух-трех улиц и нескольких культурных учреждений. На территории области в течение 1913 года было выработано электрической энергии лишь 300 тысяч киловатт-часов, то есть столько, сколько производит ее сейчас за три часа стотысячная турбина Южно-Уральской ГРЭС. В настоящее время на электростанциях нашей области вырабатывается электроэнергии почти в семь раз больше,-чем во всей царской России.

«Вообразить… себе применение электрификации в России можно лишь с помощью очень богатой фантазии. Я лично ничего подобного представить не могу».

Эти слова принадлежат известному английскому писателю Г. Уэллсу. Их можно найти в его книге «Россия во мгле», написанной после посещения нашей страны в конце 1920 года.

Но вот 36 лет спустя в Россию приезжает другой англичанин — Ситрин, председатель Центрального электрического управления Англии. Вместе с делегацией английских энергетиков Ситрин поехал в глубь России, за Уральский хребет, на нашу Южно-Уральскую ГРЭС. Он никак не ожидал увидеть «в этом медвежьем углу», «на краю света» современную мощнейшую тепловую электростанцию. В журнале дежурного инженера электростанции Ситрин, выражая мнение английской делегации, записал:

«Большое впечатление произвели на нас квалификация рабочих, а также техника, установленная на электростанции».

Это — не просто проявление вежливости. Может быть, ему не очень хотелось делать подобную запись, но что поделаешь: факты есть факты.

…Вот какие мысли, ассоциации, воспоминания одолевали меня в те несколько часов, которые необходимы были, чтобы одолеть расстояние от Челябинска до Троицка.

Город Троицк имеет более чем двухсотлетнюю историю. Когда-то, в середине восемнадцатого века, Троицкая крепость служила рубежом, защищавшим границы России от набегов степных орд. Затем эта крепость прославилась меновой торговлей с азиатскими народами. Троицкая меновая ярмарка пользовалась большой популярностью. В течение двух весенних месяцев по широким дорогам сюда тянулись караваны из глубин Азии. Чего-чего только здесь не было! Табуны кровных скакунов, дамасские булатные клинки, шелковые ткани, тюки овечьей и верблюжьей шерсти, легкая китайская парча, фарфоровая посуда… Уральские города привозили сюда медную посуду, клинки, железный инструмент, деревянное поделье.

Рассказывают, что в нескольких километрах от Троицка, вниз по течению реки Уй, на живописной сопке была таможенная застава. Здесь у купцов требовали пошлину золотом. Отсюда, якобы, и название — Золотая Сопка.

Если окинуть взором степные просторы, раскинувшиеся вокруг Троицка, то с радостью и восхищением увидишь чудеснейшие перемены, произошедшие за годы Советской власти. Почти ровесник Троицка — город Челябинск стал одним из крупнейших индустриальных центров страны. Юго-западнее, у горы Магнитной вырос новый город и один из крупнейших в мире металлургических комбинатов. На юго-востоке создается мощный Соколовско-Сарбайский горно-обогатительный комбинат. Севернее растет Еманжелинск — город угольщиков…

И как-то так получилось, что до недавних пор рука индустриализации по-настоящему не коснулась старого степного города Троицка. Но вот и до него дошел черед. Троицкая электростанция вызовет коренные перемены в жизни, в облике, в судьбе Троицка.

* * *

От станции Троицк до стройки — километров семь. Автомашина мчится по хорошо укатанной дороге и вскоре с ходу влетает на сопку. Перед глазами открывается панорама поселка и стройки.

— Вот и наш поселок, — сказал шофер автомашины Александр Николаевич Маловечко. — Я тут с первых дней, как говорится, с первых камней. Четыре года назад кругом была степь. А вот теперь, глядите…

Десятки двух- и трехэтажных каменных домов, окрашенных в светлые тона, образовали первые улицы рабочего поселка. Поселок создается с самого начала капитально, добротно, из долгие времена. Здесь и школа, и детские; ясли, и магазины, и баня. Строятся Дворец культуры, кинотеатр.

Площадка будущей станции лежит немного левее поселка. Здесь пока возвышается первая железобетонная труба, которую мы уже видели издалека. А рядом — стройные, ажурные башенные краны, протянувшие свои длинные-предлинные металлические руки.

Строители сооружают главный корпус электростанции. Это будет огромное здание объемом свыше миллиона кубических метров. Закладываются фундаменты и других зданий и сооружений электростанции — щита управления, дробильного корпуса, береговой насосной.

…Мы стоим у фундамента главного корпуса электростанции, ощетинившегося железной арматурой и анкерными болтами. Монтажники ставят металлические колонны здания.

Слушая рассказ директора будущей станции Владимира Ивановича Остроущенко, стараюсь мысленно представить себе облик «миллионной».

— Пока еще рано говорить, какова будет окончательная мощность станции, — говорит Остроущенко. — Во всяком случае, выработка электроэнергии на станции будет составлять несколько миллиардов киловатт-часов в год… С чем сравнить эту мощность? Ну, хотя бы вот с чем — с Куйбышевской ГЭС, от которой она будет отставать на 1—2 миллиарда киловатт-часов в год.

Троицкая ГРЭС будет поистине гигантской «фабрикой электричества», оснащенной самой передовой энергетической техникой. Миллион киловатт! Да это же мощность всех электрических установок в царской России в 1913 году!

Первый турбогенератор Троицкой ГРЭС должен дать ток в конце будущего года. Электрическая энергия, вырабатываемая на этой станции, потечет по высоковольтным линиям электропередач на Соколовско-Сарбайский горнообогатительный комбинат, в Магнитогорск и прилегающие к нему районы Белорецка и Сибая, в Троицк, Челябинск, Златоуст. Словно живительная влага, придет электроэнергия в колхозы и совхозы, раскинувшиеся на необозримых степных просторах, она внесет коренные изменения в жизнь и быт людей, преобразует облик старого степного города Троицка.

Все это свершится не когда-нибудь, а уже в этой пятилетке. Но чтобы в эти чудесные планы вдохнуть жизнь, воплотить их в железо и бетон, нужно вложить еще огромный труд строителей.

* * *

Метет вьюга, беснуется ветер. Ну, как в такую непогодь можно вообще что-нибудь делать на строительной площадке? Между тем строители и не думают бросать рабочие места, каждый на своем участке настойчиво и упорно продолжает дело.

Из кабинета Остроущенко сквозь маленький «глазок» на окне видна 150-метровая железобетонная дымовая труба.

— Неужели и там, наверху, тоже сейчас работают?

— А как же, работают… Если из-за непогоды прекращать строительство, то мы станцию и через двадцать лет не построим. Хотите, — говорит Остроущенко, — пойдемте посмотрим, как работают трубоклады? Это такой народ — вот увидите…

Издалека ничего особенно не заметишь — стоит серая труба с тепляком наверху, похожая на маяк среди безбрежного снежного моря. И, глядя на нее, думаешь; как работают там, наверху, люди, не боящиеся ни высоты, ни холода, ни пронизывающего ветра, как они доставляют туда материалы, инструмент?

Оказывается, трубоклады неплохо оснащены техникой. Здесь сооружен металлический подъемник, что-то вроде узкого лифта. По этому лифту все необходимое подается наверх.

Мы подошли к трубе, вернее, зашли в трубу через большие «ворота». Людей не видно. Только гудит ветер. И сквозь этот гул откуда-то сверху неслась песня:

— Э-э-эй! Кто там есть? Спуститесь на минутку!

Певец умолк. Сверху посыпался песок, что-то затрещало, и перед нами неведомо как и откуда появился паренек, одетый в ватный костюм, опоясанный широким поясом высотника. Он смотрел на нас спокойно и выжидающе:

— Нам бы прораба, его можно позвать?

— Александра Васильевича? Сейчас позову. — И он исчез среди стропил. Через минуту раздался его голос:

— Про-ра-ба вни-и-из!..

Прораб «Железобетонстроя» Александр Васильевич Артемов еще молодой человек. Но он успел побывать на многих стройках страны — в Сатке, Березниках, Соликамске, Челябинске… Трубоклады, известное дело, — кочевники. О труде трубокладов Артемов говорит спокойно, без особого желания удивить.

— Да, — говорит он, — интересная профессия. Риск? Нет, особого риска нет, если, конечно, соблюдать все правила предосторожности. Главное — привыкнуть к высоте, а это нелегко. Был здесь у нас один товарищ, служил раньше в авиации. И вот представьте: привыкнуть к работе на высоте не мог. А тут вот паренек, вы его видели, так этот словно бес. В первый день повел я его наверх, чтобы он осмотрелся. Взобрались. Лежит доска-мостик. Перехожу, держась за канат. Перешел, оглянулся, и сердце у меня замерло: паренек-то стоит посреди шаткого мостика и «изучает обстановку». Вот ведь как бывает…

Когда-то существовали целые деревни трубокладов. Эта профессия передавалась из поколения в поколение. Вот и сейчас здесь, на строительстве Троицкой ГРЭС, работает один из таких потомственных трубокладов — Николай Данилович Звягин. За 28 лет трудовой жизни он принимал участие в строительстве 120 заводских и фабричных труб.

— Исходил я всю Россию вдоль и поперек, — говорит Звягин. — Где только не строил! Но вот такую трубу строю впервые… Ведь высота какая — с пятидесятиэтажный дом.

Прораб Артемов рассказал нам много интересного о труде трубокладов. И, пожалуй, самое интересное это вот что: из 24 трубокладов только несколько человек имеют образование ниже семилетки. Артемов объяснил:

— Ничего в этом нет удивительного. Мы ведь имеем дело с механизмами, довольно сложной технологией. У нас каждый рабочий владеет тремя-четырьмя профессиями.

— А что нового вы применили в технологии?

— Нового? А вот, например, электропрогрев бетона. Это новинка. Но эту штуку голыми руками не возьмешь — тут техника нужна, знания… И надо вам сказать: удачно получилось с электропрогревом. Сразу пошло. Железобетон, разумеется, не кирпич…

Я спрашиваю прораба, сколько времени пришлось бы строить трубу такой высоты, если делать ее из кирпича? Александр Васильевич взял карандаш и быстро начал подсчитывать.

— Да, пожалуй, года два. А мы ее кончим за десять месяцев.

…Мы уходили с площадки поздно вечером. Еще сильнее разыгралась метель, дул сильный, порывистый ветер. А на высоте сквозь снежную пелену пробивались электрические огоньки. Их было далеко видно. Мы шли по глубокому снегу и все время оглядывались на «маяк». Он напоминал нам о труде людей, равном подвигу.

* * *

На стройках шестой пятилетки есть свои приметы, свои характерные черты. И самой характерной приметой, пожалуй, является обилие техники — самых разнообразных механизмов, начиная от мелких, так сказать, ручных машинок до мощнейших кранов, огромных самосвалов, бульдозеров.

Метель, бушевавшая несколько дней в степи, заметала дороги, наносила горы снега. Но днем и ночью на дорогах двигались грейдеры и бульдозеры, и ни на минуту не прерывалось питание строительных участков бетоном, лесом, железом.

Позже я сидел в просторном кабинете начальника строительства электростанции Бориса Николаевича Ильинского и беседовал с ним о делах стройки.

— Строительной техники у вас много? — спросил я у Ильинского.

— Много. Мы — богатые люди. Если бы снабженческие дела поправить да еще кое-какие организационные дела решить, мы могли бы двинуться вперед такими шагами!…

Начальник строительства встал, прошелся по кабинету крупными, твердыми шагами, словно ему хотелось показать, какими шагами может пойти вперед вверенная ему стройка.

…И в эти минуты, видимо, по ассоциации перед моими глазами вновь возникли кадры из кинофильма «Коммунист», сцена в кабинете Ильича, когда он был занят обсуждением плана электрификации страны. Услышав о нуждах Шатуры, о гвоздях, которые никак не может достать Василий Губанов, Ленин снимает трубку телефона и полушутливо-полусерьезно «выжимает» гвозди для Шатуры. Эта сцена чрезвычайно трогательная, значительная. Как трудно было в те годы молодой Советской республике! Не было даже гвоздей… Да разве только гвоздей!

А вот сейчас, строительство электростанции мощностью более миллиона киловатт — это всего-навсего одна из множества таких же огромных строек, раскинувшихся по всей стране — от Сахалина до Бреста и от Земли Франца Иосифа до Черного моря.

* * *

Мы очень беспокоились, что за ночь, несмотря на беспрерывные рейды бульдозеров, заметет дорогу и нам не удастся проехать на строительство гидроузла электростанции. Но страхи оказались напрасными. К утру метель утихла, дорога была в полном порядке, и мы на ГАЗ-69 двинулись в путь.

Железобетонная плотина гидроузла строится неподалеку от главного здания электростанции, на реке Уй. Эта плотина создаст водохранилище емкостью 40 миллионов кубометров. Кроме того, строятся два отводящих канала: нижний — протяженностью 8 километров и верхний — длиною в 2 километра.

Сооружаемый гидроузел является несколько необычным для тепловых электростанций. По пропускной способности и по размерам затворов он сходен с плотиной Новосибирской ГЭС на реке Оби.

Строительная площадка сейчас представляет собой огромный котлован, зажатый меж крутыми берегами реки Уй. Земляная перемычка отвоевала у реки часть русла. Но река не хочет покориться, она ищет путь, чтобы прорваться на свою «исконную территорию». Фильтрующие воды пробиваются тонкими струйками сквозь потрескавшиеся скалы, заливают котлован. Строители без устали откачивают воду и вместе с тем стремятся преградить воде путь. Они устраивают так называемую цементационную завесу. Бурятся сорокаметровые скважины и в них под давлением подается специальный раствор — цементационное молоко. Этот раствор наглухо закрывает воде путь через поры кварцитов.

У левого берега высятся каркасы первых пролетов. Сюда одна за другой подходят автомашины с бетоном. Уже уложены первые десятки тысяч кубометров. А всего в тело плотины, бетонная часть которой поднимается на сорок метров, будет уложено 120 тысяч кубометров железобетона. 2,5 миллиона кубометров — таков общий объем земляных работ по гидроузлу.

На правом берегу гремят взрывы, взрыхляющие почву, и мощные экскаваторы вгрызаются в кварцитовые скалы. На одном экскаваторе работает машинистом молодой рабочий Борис Скворцов. По комсомольской путевке он уехал с Коркинских разрезов на строительство Камской ГЭС, а оттуда — в Троицк. Приехал сюда вместе с семьей и устроился, как он сказал, «капитально».

О Скворцове говорят, что он «горы переворачивает». Смотришь на этого человека и думаешь: это он-то горы ворочает? Невысокого роста, худощавый, с такой милой, застенчивой улыбкой, — куда ему горы ворочать!

Мы познакомились со Скворцовым в несколько необычной обстановке. Когда наша машина подошла к стройке гидроузла и мы спокойно, медленно вылезли из нее, вдруг услышали крик:

— Прячьтесь! Прячьтесь! Ну, скорее же!..

— Да в чем дело?

Вдруг невысокого роста молодой человек, одетый в ватный костюм и шапку-ушанку, выскочил из-за самосвала, схватил меня за руку и с силой потащил к стоящему рядом навесу. В ту же минуту раздались один за другим три взрыва, и я услышал, как по навесу забарабанили выброшенные взрывами на огромное расстояние куски земли.

— Вот бы под такой дождичек попали! Как это вы так неосторожно? Ведь вон сигнал ясно виден, а вы едете, как к теще на блины.

Взрывы продолжались с полчаса, и за это время я успел не только познакомиться со Скворцовым, но и вдоволь наговориться. Потом мы пошли к экскаватору, на котором работал наш новый знакомый. И тут я убедился в простой истине: чтобы переворачивать горы, не надо, оказывается, в наше время быть ни Ильей Муромцем, ни Святогором. Достаточно быть таким вот мастером экскавации, как Борис Скворцов.

Никогда раньше мне не приходилось видеть такого виртуозного владения экскаватором, такой, если можно сказать, слитности машины и человека, ею управляющего. Чудилось совершенно невероятное: машина понимает, что хочет от нее человек, и повинуется малейшему его приказу… Скворцов работал с непостижимой легкостью, без всякого напряжения. А надо было, вгрызаясь ковшом экскаватора во взорванную скалу, переместить ее с помощью самосвалов на сотни метров. И скала эта действительно таяла на глазах…

Хочется рассказать еще об одной встрече на строительстве плотины. Здесь я познакомился с инженером Эриком Урумбаевичем Жумангалеевым. Это молодой человек с мужественным, открытым, волевым лицом. И весь он такой красивый, сильный, спокойный. Карие глаза смотрят твердо, серьезно. Редко-редко улыбка озаряла его смуглое лицо.

Эрик родился в Троицке. На том месте, где сейчас строится плотина, он в детстве вместе со своими сверстниками удил рыбу, купался, ходил по «маршруту Емельяна Пугачева». Потом средняя школа, Магнитка, Куйбышевский гидротехнический институт, «Куйбышевгидрострой». А затем…

— Жумангалеев, поедете на Урал строить гидроузел Троицкой ГРЭС? Или, может быть, вам не по душе уральские степи?

— Я поеду… Урал — моя родина. Я люблю уральские степи…

Этот разговор состоялся после того, как дела на строительстве Куйбышевской гидроэлектростанции были, в основном, завершены. Так инженер Жумангалеев вернулся в родные места.

Предки Жумангалеева в окрестных степях пасли лошадей и овец. Жизнь их была бедной и безрадостной. Вокруг их жалких юрт бродили бездомные собаки. Над степными сопками в синем небе кружили орлы-стервятники…

Иная судьба у Эрика. Он — строитель, один из тех людей, кто сооружает здесь не только плотину, — кто строит новую жизнь в этих просторных степях.

* * *

Весной, после паводка, мне вновь пришлось побывать на стройке. И все мне здесь показалось новым. Уже ясно, отчетливо вырисовывалось главное здание электростанции. Стройка захватила новые участки. Золотая Сопка, лес, степь, берега Уя оделись в зеленый наряд. Стройные молодые березки, небольшие рощицы придали какую-то особую прелесть поселку строителей. Воды Увельки и Уя, «обнявшись, как две сестры», мчались туда, где продолжали свою борьбу со скалами гидростроители.

Рядом с прорабом Жумангалеевым я стоял на высоком берегу, оглядывая строительство гидроузла. И здесь оказалось много перемен. Зажатая в узкое русло, бурлила река. Отступили скалы на правом берегу. Обнажились железобетонные конструкции левой части плотины. Они спокойно пропустили вешние воды.

— Послушайте, Эрик Урумбаевич, что здесь произойдет, когда будет закончено строительство гидроузла?

Жумангалеев с минуту молчит, карие глаза его смотрят куда-то вдаль, словно они хотят увидеть что-то такое, что скрыто от моих глаз. Потом он говорит тихо, несколько задумчиво:

— Ну, что произойдет… Вы имеете в виду, так сказать, географические перемены?.. Так я вас понимаю!

Произойдет вот что: уровень воды в реке Уй поднимется на тринадцать метров. Здесь образуется пруд площадью приблизительно в десять квадратных километров. Реки Уй и Увелька станут полноводными… Приезжайте сюда года через три, и мы с вами покатаемся на речном трамвае. Кстати, я вам покажу пещеру, высеченную в скале, где, по преданию, Емельян Пугачев отдыхал после боя…

* * *

Когда очерк был уже написан, телеграф принес сообщение о завершении строительства Волжской гидроэлектростанции имени В. И. Ленина и о выступлении на митинге строителей тов. Н. С. Хрущева.

Тов. Хрущев говорил:

«Возникает вопрос: какому направлению в развитии энергетики в данный период времени следует отдать предпочтение — строительству гидроэлектростанций или тепловых электростанций? В современных условиях самое главное — это выиграть время, сократить сроки строительства и при меньших затратах получить больше электроэнергии…

Речь идет о том, чтобы дать преимущество строительству тепловых станций, имея в виду выиграть время в соревновании с капитализмом, догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки по выработке продукции на душу населения».

Выиграть время! Да, это диктуется общегосударственными интересами.

Я позвонил на стройку Троицкой ГРЭС и спросил начальника строительства:

— Как строители встретили речь Никиты Сергеевича Хрущева?

— Она вызвала у всех большое воодушевление: строители тепловых станций отныне выходят на передний край борьбы за электрификацию всей страны. Мы сейчас пересматриваем свои планы, обязательства.

— Что нового сегодня на стройке?

— Самая последняя новость: прораб первого участка строительства гидроузла Жумангалеев отдал распоряжение машинисту экскаватора Степанову разобрать перемычку. Затем было перекрыто старое русло реки, и вода устремилась по новому руслу, через готовую часть левобережной плотины. Это открывает широкий фронт работ в правобережном котловане. Наступление строителей продолжается!

…Пройдет несколько лет, и у берегов Уя загорятся огни электростанции. Засверкает огнями старый степной город, который станет городом энергетиков. Зашагают в степь железобетонные опоры, и потечет по проводам электрическая энергия — чудесный помощник человека, строителя коммунизма.

 

Анатолий Порохняков

КОЛХОЗ «УРАЛ» ИДЕТ К ЦЕЛИ

Очерк

…Вот уже какой день стояла невыносимая жара. Лучи солнца до того были знойными, что казалось, и утомленная степь, и свернутые листья на деревьях, и пожелтевшие посевы яровых хлебов не выдержат, вспыхнут, как порох. В небывало засушливый июнь 1957 года каждый колхозник сельхозартели «Урал», просыпаясь рано утром, с тревогой и надеждой смотрел на небо: не появится ли синяя туча, не хлынет ли на землю живительная влага? Но дождя не было.

Тяжело было смотреть крестьянину, как на сказочном зеленом ковре чистых, ровных всходов пшеницы, с каждым днем все больше появлялось ржавых пятен, как в березовом перелеске, на берегу пересохшей речушки Зюзелги, понурив головы, стояли коровы. Вот и попробуй в такой зной, когда на пастбищах нет травы, получить от каждой коровы много молока!

После утомительного рабочего дня соберутся группой односельчане возле правления или по одному по два возле своего жилья и ведут взволнованный разговор о том, как бы преодолеть эту проклятую засуху, выполнить свои обязательства по росту хозяйства, принятые на отчетном собрании членов артели в начале года.

— Слаб человек против природы, — вздыхая, тихо сказал один седоволосый, пожилой колхозник.

— Обойдется, — заметил другой — молодой вихрастый парень, — будет у нас и хлеб и молоко, вот увидите.

Оказывается, молодой колхозник только что вернулся из правления, где председатель Иван Степанович Соколов говорил колхозникам то же самое.

…Домой Иван Степанович вернулся поздно. Поужинал, потом присел к столу, стал читать газеты: Наступила глубокая ночь, пора бы и отдохнуть, ведь устал за беспокойный, длинный летний день. Нет, не спится. Только что с большим вниманием и интересом прочитанная газета заставила крепко задуматься. «Не верят американские «специалисты», ну и шут с ними», — подумал Соколов, открывая настежь окно.

Много забот ложится на плечи председателя. Много бессонных ночей проводит он в раздумье над тем, как лучше, с большей пользой для хозяйства и государства решить тот или иной вопрос. Вот и в эту памятную ночь Иван Степанович напряженно думал, что нужно сделать, чтобы и при засухе вырастить урожай, во что бы то ни стало увеличить производство продуктов животноводства. Ведь в стране развертывается такое патриотическое движение, за которым будет следить весь мир.

Иван Степанович снова взглянул на газету. В ней была опубликована беседа Н. С. Хрущева с корреспондентами американской радиотелевизионной компании. Обращаясь к Н. С. Хрущеву, г-н Шорр заявил:

«Вы сказали недавно, что Советский Союз надеется в ближайшие несколько лет догнать Соединенные Штаты по производству молока, масла и мяса. Американские специалисты говорят, что это не реалистичная цель…»

«Нет, для нас, советских людей, цель ясна, реалистична, придет время — убедитесь», — еще раз подумал Соколов, свертывая газету.

Несмотря на трудные условия для урожая и для животноводства, сложившиеся в первой половине лета прошлого года, труженики колхоза «Урал» решили настойчиво бороться за новые успехи в земледелии и животноводстве. Горячо одобрив выдвинутую работниками сельского хозяйства страны задачу — в ближайшие годы догнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения, — уральцы приняли на себя такие высокие обязательства, о которых несколько лет тому назад даже не мечталось.

В упорном труде на полях и лугах, в бригадах и на фермах незаметно пролетело лето. В канун 40-й годовщины Великого Октября колхозники сельхозартели «Урал» послали письмо Центральному Комитету Коммунистической партии, в котором обещали, что до конца года выполнят свои обязательства по производству продуктов сельского хозяйства. Это письмо было опубликовано в центральных газетах.

С календаря сорван последний листок. Истек 1957 год.

— Подсчитал? — спросил председатель колхоза главного бухгалтера, секретаря колхозной партийной организации Бориса Ефимовича Еськова.

— В основном подсчитано, — улыбаясь, ответил энергичный тридцатилетний главбух, искоса поглядывая на пожилых, степенных колхозных финансистов Понкратенко, Буланова, Подкорытова.

И когда тщательно были подсчитаны результаты деятельности колхоза, уральцы снова послали письмо Центральному Комитету партии, в котором сообщили, что социалистические обязательства, принятые на 1957 год, выполнены с честью. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, колхоз получил зерновых культур с площади 3058 гектаров по 14,1 центнера в среднем с каждого гектара. С каждого гектара больших посевных площадей было получено по 185 центнеров овощей, 138 центнеров картофеля, 715 центнеров зеленой массы кукурузы.

В письме Центральному Комитету партии было сказано, что колхоз досрочно рассчитался с государством по всем видам поставок и за работы машинно-тракторной станции. Сдано государству 12745 центнеров зерна, или 100 процентов к плану, 6595 центнеров картофеля — 169 процентов к плану, 4939 центнеров овощей — 259 процентов к плану, 2493 килограмма шерсти — 100 процентов к плану, 14176 центнеров молока — 332 процента к плану, 861 центнер мяса — 101 процент к плану, 88405 штук яиц — 106 процентов к плану.

Пять лет тому назад в колхозе коровы давали мало молока. Большие усилия были потрачены правлением, партийной организацией и всеми колхозниками, чтобы выправить положение. За последние годы рост производства молока в колхозе «Урал» характеризуют следующие данные:

Вдумайтесь в эти цифры!

К этому следует добавить, что за восемь месяцев 1958 года доходы только от животноводства составили свыше трех миллионов рублей. Колхоз планировал к концу года иметь 800 коров, но уже к 1 сентября их было 840. За восемь месяцев получено в среднем от каждой коровы по 2400 килограммов молока. А ведь этот год вновь не был благополучным по своим погодным условиям!

За счет чего уральцы достигают таких показателей?

— В последние годы правление и партийная организация нашего колхоза, — рассказывает председатель сельхозартели «Урал» И. С. Соколов, — серьезно занимались подбором и расстановкой колхозных кадров, укреплением ферм лучшими колхозниками. На молочно-товарных фермах, а их в колхозе пять, в основном, работает постоянный состав доярок, улучшена организаторская работа. Работникам животноводства созданы условия для плодотворного, творческого труда.

Рост поголовья и продуктивности молочного скота достигнут за счет улучшения стада, выращивания своего молодняка, размещения животных в хороших помещениях, укрепления кормовой базы. В нашем колхозе очень мало выпасов, и мы серьезно занимаемся выращиванием многолетних трав. Это очень выгодно хозяйству. Отлично помогает нам кукуруза. Вырастив богатый урожай этой ценной культуры, наши животноводы с первого же дня стойлового содержания коров дают им достаточное количество кукурузного силоса.

Если бы пять-шесть лет тому назад кто-нибудь сказал нам, что в колхозе «Урал» можно вырастить урожай зеленой массы кукурузы по 600—700 центнеров с гектара, этому, пожалуй, многие не поверили бы. А сейчас у нас есть в хозяйстве массив, с которого в прошлом году собрали свыше тысячи центнеров кукурузы с гектара. И когда оглядываешься на пройденный путь, вспоминаешь, что сыграло решающую роль в подъеме продуктивности молочного скота, то прежде всего скажешь — кукуруза. И мы, труженики колхоза «Урал», от всей души говорим спасибо Центральному Комитету нашей партии, указавшему верный источник создания прочной кормовой базы, без которой немыслимо поднять животноводство…

Но не одна кукуруза проложила путь к молоку. Пять лет назад колхоз получил в среднем от каждой коровы всего лишь по 1206 килограммов молока в год. Животноводы с нетерпением ждали, когда растает снег, когда сойдут вешние воды, чтобы скорее пустить коров на подножный корм. Какое там пастбище у нас на Урале в конце апреля и начале мая? Но ничего не поделаешь. Животноводы спешили выгнать скот из помещений: кормов в запасе уже не было. А вот теперь поступают иначе. Зачем рано выгонять на скудное пастбище, если на всех пяти фермах есть сочные и грубые корма, есть добротные помещения, а в них автопоилки, подвесные дорожки? В колхозе удлинили стойловое содержание молочного скота — и на этом выиграли. Выиграли и на другом — на том, что воспроизводство стада осуществляется за счет отбора и выращивания своего молодняка, что на фермах наведен порядок, улучшен учет, растет зоотехническая культура, улучшается, совершенствуется распорядок дня, растет мастерство животноводов.

Есть в колхозе замечательная доярка Зинаида Филипповна Колмогорцева. С ней я познакомился несколько лет назад в Москве, на открытии Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. В первый же день она поспешила в городок животноводства с тем, чтобы скорее узнать, изучить опыт прославленных работниц ферм колхозов и совхозов страны. Радовалась, конечно, уральская доярка успехам животноводов Украины, Подмосковья. Но в то же время верила, что придет время — и на Урале повысится продуктивность дойного стада.

— И от наших коров местной уральской породы можно много получить молока, если кормить их и поить так, как это делают передовые животноводы, — говорила Зинаида Филипповна на выставке.

И она доказала это на практике. Те же самые коровы, что давали в год по 1000—1200 килограммов молока, дают теперь по 3000 и больше. За свой самоотверженный труд доярка З. Ф. Колмогорцева избрана депутатом Верховного Совета РСФСР. Недавно правление колхоза назначило ее заведующей молочно-товарной фермой в бригаде «Новое поле». Хорошо трудится хозяйка фермы, старается, чтобы ее доярки завоевали первенство. Но это не так-то просто. На всех молочно-товарных фермах колхоза «Урал» много старательных животноводов, таких, которые творчески относятся к порученному делу и не жалеют своих сил и энергии, чтобы отстоять честь коллектива.

Взять, к примеру, доярку первой фермы Анну Корчагину. Молодая женщина хранит у себя дома пачку самых разнообразных писем. На многих конвертах стоит угловой штампик — солдатское письмо.

Вот одно из них:

«Здравствуйте, многоуважаемая, незнакомая Корчагина А. П. С приветом к вам незнакомый солдат Валеев Миша. Сообщаю о себе: жив, здоров, служу честно, хорошо. Поздравляю Вас с высокими трудовыми показателями, желаю больших успехов, счастливой жизни».

В комнате, рядом с Корчагиной, сидит 19-летняя Зоя Третьякова. У нее большие, красивые глаза, густые черные брови, застенчивая улыбка. Когда мы прочитали письмо Валеева, Зоя неожиданно сказала:

— Миша и его товарищи мне тоже прислали письмо. Вы знаете, Миша нарисовал мой портрет карандашом. Он, видно, художник, а вот какой из себя, не знаю, мы ведь с ним знакомы только по письмам…

Анна и Зоя стали получать письма от незнакомых после того, как их фотопортреты были помещены на первой странице газеты «Челябинский рабочий». Короткая подпись рассказывала о том, что за высокие показатели по надою молока передовые доярки колхоза «Урал», Сосновского района, А. П. Корчагина и З. И. Третьякова награждены Почетными грамотами облисполкома и им присвоено почетное звание «Лучшая доярка».

Но как ни приятно получать письма от незнакомых людей с пожеланиями новых успехов и счастливой жизни, для Анны всех дороже и милее письмо, которое она читает своим маленьким дочуркам — Гале и Тоне.

В письме рядового солдата Александра Петровича Косицына — мужа Анны Корчагиной — много горячих, идущих от самого сердца слов. Александр Косицын служит в Советской Армии, охраняет мирный труд и Анны, и Зои, и всех советских людей. Радостно, тепло бывает на душе у солдата, когда он получает весточку от жены. Зоя Третьякова — ученица Анны.

— Какая я учительница, если старше Зои всего на три года. Подруга она мне, — заметила Анна.

— Нет, учительница! И не возражай, — настаивает Зоя. — Ты мне помогаешь в работе? Помогаешь. Подсказываешь, как лучше доить, кормить коров? Подсказываешь. Только, Анна, смотри не загордись, а то возьму и обгоню по надою! На меня и так кое-кто из доярок обижается.

Лицо Зои сразу стало грустным. Очевидно, вспомнила неприятный случай. Так и оказалось.

— Обиделась на меня одна доярка, — с досадой в голосе заговорила Зоя. — Работница она золотая, а характер — трудный. Когда я получила премию, швейную машину, она возьми да и скажи мне в сердцах: «Недавно работаешь на ферме, а уже — премия! Не рановато ли?»

— Да будет тебе расстраиваться! Что заслужила, то и получила. Это тебе учительница говорит, мотай на ус, — нарочито строго сказала Анна. И тут же засмеялась. Зоя ласково посмотрела на Анну и тоже засмеялась.

Когда смотришь на этих двух подруг и узнаешь, при каких обстоятельствах они стали на путь самостоятельной трудовой жизни, то веришь, что есть у них немало общего. Анна рано пошла работать на животноводческую ферму. Отец ее погиб на войне. Более двенадцати лет работала мать Анны — Татьяна Александровна, доярка в колхозе имени Жданова. А когда заболела, Анна приняла ее четырнадцать коров и стала за ними ухаживать. Тяжело ей было в то время. Опыта никакого: ни трудового, ни жизненного. Все работы на ферме проводились вручную, не было ни автопоилок, ни электродоек. Шли годы. Анна накапливала опыт, трудности закаляли ее.

У Зои Третьяковой отец тоже погиб в первый же год войны. В колхоз она попала случайно. Работала на Потанинском кирпичном заводе и после окончания сезона приехала в колхоз «Урал», к тетке Анне Ивановне Силкиной. Зоя несколько раз приходила на молочно-товарную ферму.

— Ходила на ферму, приглядывалась, спрашивала, что к чему, — рассказывает Зоя. — И, сама того не замечая, вдруг захотела стать дояркой. В то время мне казалось, что достаточно засучить рукава, как следует взяться за дело, и молоко польется ручьем. Каждая доярка может быстро прославиться, стать героем. Но так казалось, когда на буренок я смотрела со стороны. А вот стала сама дояркой и убедилась, что быть героем, ой, как трудно!

Зоя даже зажмурила глаза, чтобы показать, как трудно быть хорошей дояркой. Общее у подруг — любовь к своей интересной и трудной профессии. Ведь у доярок — по 17—18 коров, и ухаживать за ними, получать от каждой коровы по три тысячи и больше килограммов молока не так-то просто.

…Первая молочно-товарная ферма колхоза «Урал». Длинное кирпичное сооружение. Две круглые силосные башни, в которых хранится силос. В коровнике установлены автопоилки, имеются электродоильные установки, подвесная дорога. На ферме разработан твердый распорядок дня, составлены кормовые рационы. В чистой, уютной комнате заведующего фермой висят графики ежедневного надоя молока, бюллетени соревнования.

За прошлый год Анна Корчагина получила от каждой из закрепленных 17 коров в среднем свыше 3300 килограммов молока, заняв первое место среди доярок фермы № 1. В 1958 году Анна Корчагина упорно добивается новых успехов.

А сколько хороших, инициативных доярок имеется на Ключевской молочно-товарной ферме!

В небольшой комнате заведующей фермой чисто, уютно. Всюду на стенах, в рамках, под стеклом — таблички: кормовые рационы, задания животноводам, сведения о том, кто из одиннадцати доярок завоевал первенство и увенчан бригадной славой — красным вымпелом. На стене висит небольшая витрина. В ней — красный вымпел, на котором золотыми буквами написано: «За высокие показатели в соревновании». Тут же маленькая записка. По ней узнаем, что вымпел присужден доярке Евгении Федоровне Каюковой.

…Густые сумерки опустились на землю. Зажегся электрический свет. Закончилась вечерняя дойка. Быстрее всех управились с делами и зашли в комнату Мария Волчкова и Евгения Федоровна Каюкова. Это опытные доярки и по возрасту они старше других. У 28-летней Марии Волчковой на худощавом лице легли чуть заметные морщинки — следы пережитого горя. У Марии пять братьев погибло на войне.

По своему характеру Мария Михайловна смелая, прямая женщина. Первое время молодые доярки не понимали ее и даже побаивались за резкое слово, сказанное прямо в глаза тому, кто провинится, подводит коллектив. Но в душе она никогда не затаит обиды на своих младших подруг. А вот у Евгении Каюковой характер совершенно другой. Это тихая, скромная женщина. Когда ее спросили: удержит ли за собой красный вымпел? — она чуть слышно ответила:

— А кто его знает…

— Удержит, — уверенно заметила Волчкова.

Пришла заведующая фермой Анна Андреевна Новикова. Несколько лет она работала учетчиком, а потом стала заведовать фермой. Спокойная, трудолюбивая женщина. Вместе с бригадиром пятой комплексной бригады, агрономом Федором Сергеевичем Соколовым, Анна Андреевна всячески старается приумножить успехи фермы, помочь молодым дояркам в совершенстве освоить профессию.

В комнате заведующей фермы собрались почти все доярки. Разговор зашел о пережитых трудностях.

— Приедешь, бывало, к фуражиру Петру Павловичу за силосом, — рассказывает доярка Зоя Новикова, — а он для тринадцати коров отсчитает столько же навильников силоса, а больше — хоть зарежь — не даст. У нас доярка была Анна, сильная женщина, так она в одну охапку забирала всю норму силоса для всех своих коров. Понимаете, как трудно было?

Зоя, видно, что-то вспомнив, вдруг так задорно расхохоталась, что рядом сидевшая с ней Римма Новикова даже пожала плечами. Кончился серьезный разговор. Да разве молодым девчатам до кормовых рационов, когда они собрались пойти в красный уголок бригады! Любят девчата задорную шутку, бурный танец, веселую песню. Часто бывает так: угонят коров на прогулку, быстро приберут в помещении, присядут на скамеечки и затянут задушевную песню. Хором руководит Зоя Новикова — самая боевая из всех. Рядом — Римма Новикова — смуглолицая красивая девушка. Она гордо держит голову, разговаривает медленно. Доярка Римма работает недавно. Но уже сумела отличиться. Ее фотопортрет был помещен в областной молодежной газете.

Недалеко от Риммы сидит комсорг пятой бригады Неля Бухарова. Ее умные, добродушные глаза приветливо смотрят на только что вошедшего скотника Ивана Гавриловича Двойнева. Некоторые односельчане называют его в шутку дипломатом. Бывает так: приедет на ферму председатель колхоза, начнет беседовать с животноводами, а Иван Гаврилович внимательно выслушает его, глубоко вздохнет и обязательно скажет:

— Вот теперь, Иван Степанович, мне все понятно!

Через некоторое время появится на ферме бригадир комплексной бригады Ф. Соколов, и опять Двойнев выслушает его и непременно скажет:

— Вот теперь, Федор Сергеевич, мне все понятно!

Ивану Гавриловичу идет шестой десяток. За его плечами большой жизненный опыт. И он, конечно, знает все обязанности животновода, но не против, когда его начальство «учит уму-разуму». Двойнев внимательно слушает, о чем идет разговор.

— Догоним Америку? — спросили Двойнева.

— А мы ее уже в своем колхозе перегнали, — серьезно ответил Иван Гаврилович.

* * *

Труженики колхоза «Урал» обязались получить в 1958 году на 100 гектаров сельскохозяйственных угодий 316 центнеров молока, 40 центнеров мяса, надоить от каждой коровы в среднем по 3200 килограммов молока, получить от каждой курицы-несушки по 140 яиц.

Практическими делами подкрепляются эти обязательства. За шесть месяцев 1958 года по сравнению с соответствующим периодом прошлого года валовое производство молока в колхозе увеличилось на 13,3 процента, поголовье крупного рогатого скота возросло на 12,9 процента, овец — на 69 процентов, значительно перевыполнен план заготовок мяса, молока, яиц. Ранее присужденное Красное знамя обкома КПСС и облисполкома вновь оставлено колхозу «Урал». И в третьем квартале этого года уральцы достигли замечательных показателей в производстве и заготовках продуктов животноводства.

Пройдет немного времени, и показатели во всех отраслях хозяйства будут еще весомее. Колхоз «Урал» приобрел первоклассную технику, выросли и закалились его кадры, приумножен опыт. Мероприятия партии по дальнейшему развитию колхозного строя открыли новые, богатейшие резервы для мощного подъема и расцвета всех отраслей общественного хозяйства.

Колхоз «Урал», как и тысячи колхозов страны социализма, из года в год растет, крепнет, уверенно идет по пути, указанному партией. У колхозников сельхозартели «Урал» ясна цель, реалистичны их планы, они уверенно смотрят вперед.

 

Михаил Колягин,

машинист локомотива

СТАРЫЙ МАШИНИСТ

Очерк

Паровоз ставили на консервацию, в запас. Давно закончен ремонт, густо смазаны солидолом некрашеные детали, но Иван Иванович не торопился с докладом об окончании работы. Он ходил вокруг паровоза, придирчиво осматривая каждую деталь, остукивая молотком каждую гайку.

— Сеня, — обратился он к своему помощнику, — принеси-ка ключ — буксовую струнку надо поднять!

Подвижной и ловкий Сеня Гончаренко поспешил выполнить приказание машиниста. Возвратившись с нужным ключом, он неуверенно спросил:

— Дядя Ваня, зачем нам все это? Мы же не под поезд свой паровоз готовим, а в запас, на продолжительную стоянку…

Его озорное цыганское лицо выжидательно вытянулось.

— Тоже мне стратег нашелся, — строго сказал Иван Иванович. — Откуда тебе знать, сколько простоит паровоз в запасе? Может, завтра поступит команда на заправку.

— Не дождемся мы, наверно, такой команды, — вздыхал Сеня. — Отработали у нас паровозы свою долю. Видите, сколько их наставили?

Паровозы растянулись ровным трехрядным строем. Они стояли безмолвные и притихшие. Первым в этой колонне стоял паровоз Ивана Ивановича. На будке висела подновленная рукой Сени табличка:

«Старший машинист паровоза — механик первого класса Иван Иванович Селиверстов».

«Как на памятнике — со всеми титулами, — прочитав написанное, подумал Иван Иванович, — и база запаса на кладбище похожа».

Он с усилием отвел взгляд от паровоза и глубоко вздохнул.

— Ничего, — сказал он, как бы размышляя вслух, — паровозы еще себя покажут. Не может быть, чтобы такие богатыри, как наши, без дела оставались. — А потом с чувством раздражения добавил: — Теперь только и слышишь: электровоз, электровоз… Ну что — электровоз? По моим понятиям: жидковаты они по горам лазить. Вон, говорят, на четырех локомотивах уже какая-то там обмотка сгорела. Электровоз-машина деликатная, требует нежного обхождения. А паровоз — он безотказный. Посмотрим, — сказал Иван Иванович, словно споря с кем-то, — посмотрим…

Со стороны станции послышался густой звук, а спустя минуту вагоны стоявшего на путях поезда плавно покатились. Иван Иванович и Сеня смотрели на приближающийся к ним электровоз: один чуть ли не с грустью, а другой с плохо скрытым восхищением.

Электровоз, показав свой зеленый с жабрами бок, промчался мимо и повернул в горы.

— Вот сила! — произнес Сеня Гончаренко, смотря на бесконечную вереницу торопящихся вагонов, но взглянув на своего собеседника, осекся. Глаза Ивана Ивановича выражали такую тоску, что Сене стало жаль его. Тогда он резко переменил разговор.

— Я не пошел бы работать на электровоз, — сказал Сеня. — Не для моего он характера. Мне в работе живость нужна, — и, скосив свои черные, словно кусочки угля, глаза, продолжал: — А на электровозе машинист с помощником сидят в своих креслах, будто в конторе, да всю дорогу только со сном борются. Разве ж это работа?

Сеня смолк. Он видел: на этот раз его слова не оживили машиниста.

Когда на Южный Урал прибыла первая партия электровозов, Иван Иванович присматривался к ним с интересом. Человек, любящий технику, он даже радовался, что появилась новая мощная машина, работающая на электричестве. Ему и в голову не приходило, что электровоз когда-нибудь начнет теснить проверенный десятилетиями паровоз.

Но вот электровозники, освоившись с новой для них обстановкой, уже водили поезда, на сто и более тонн превышающие старую весовую норму. Паровозы явно сдавали. Но Иван Иванович не сдавался. Он всеми силами старался сохранить престиж паровоза.

Однажды после отдыха в оборотном депо он зашел к дежурному по станции.

— Готовь сегодня поезд на тысячу восемьсот тонн, — спокойно сказал он.

Дежурный, молодой специалист, недавно окончивший техникум, засмеялся.

— Да что вы, товарищ механик, — сказал дежурный, — на паровозе через горы — тысячу восемьсот тонн? Да это же на триста тонн больше нормы. Смеетесь?..

— Мне не до смеха, — рассердился Иван Иванович. — Вам хаханьки да хиханьки, а тут… — Машинисту хотелось сказать: «…а тут, можно сказать, судьба моя решается». Но он не договорил, а только сурово, осуждающе посмотрел на дежурного.

На полных щеках дежурного выступил румянец, лицо его сделалось серьезным.

— Хорошо, — сказал он, взяв трубку селектора, — сейчас попрошу разрешения у диспетчера.

Что побудило Ивана Ивановича взять такой поезд, он до сих пор не может себе уяснить. Опытный машинист, он знал, что на горном профиле с затяжными подъемами и малыми радиусами кривых нельзя в полной мере использовать живую силу поезда за счет разгона его по уклону. Каждый лишний вагон поэтому даст себя знать. Машинист явно переборщил. Только огромное желание «поспорить» с электровозом и подкрепить престиж паровоза толкнуло его на этот неосмотрительный шаг.

После, разбирая по деталям весь рейс, Иван Иванович не нашел ни одного своего просчета или оплошности. Поезд он вел, как всегда, точно и умело. Семен все время держал полное давление пара в котле, сам он своевременно давал под скаты песок. Паровоз даже ни разу не сбуксовал на подъеме, у него попросту не хватило силы. Иван Иванович не злился на паровоз, как бывает в таких случаях. Он смотрел, как слабеет машина на подъеме, и жалел ее, как живую.

— Ну, милая, поднатужься еще немного.

А когда поезд остановился, Селиверстов впервые подумал о том, что произошло непоправимое.

На выручку пришел электровоз. Он подошел так быстро после остановки паровоза, что Ивану Ивановичу стало ясно: электровоз ожидал на станции, расположенной за подъемом. «Наверно, с самого начала не надеялись на меня командиры смены», — с горечью подумал Иван Иванович.

Из кабины электровоза вылез машинист и зашел в паровозную будку. Это был Гриша Назаров — бывший помощник Ивана Ивановича. Селиверстов больше всего сейчас боялся шуток электровозника. Но его опасения были напрасны. Гриша вежливо поздоровался и попросил справку о тормозах, ее должен иметь машинист ведущего локомотива. Потом, немного спустя, Назаров нерешительно кашлянул и каким-то виноватым голосом попросил:

— Знаете, что, дядя Ваня, я хочу испытать электровоз. На что он способен в наших условиях? Вы, пожалуйста, не открывайте пара. Я один попробую.

Иван Иванович исподлобья взглянул на Назарова и коротко спросил:

— А надеешься?

— Да как вам сказать, опыта у меня еще маловато, — ответил Назаров, — я больше на машину рассчитываю. Вот если бы вы, дядя Ваня, с вашим опытом сели за контроллер электровоза, то могу смело сказать: две тысячи тонн прицепи — увезет.

— Ты только без агитации, — вдруг строго оборвал его Иван Иванович, — давай беги на свой локомотив да трогай побыстрее!

Вскоре с электровоза раздался густой, похожий на пароходный гудок, сигнал. Вагоны трогались с места неохотно, словно им нравилось стоять в тени между скалами. Со скал, нагнув свои лохматые головы, заглядывали сосны. А когда рванулись навстречу телеграфные столбы, Иван Иванович посветлел. Упругий встречный ветер заносил в будку прохладу и пряные запахи леса. Поезд, огибая горы, теперь мчался с большой скоростью, возвещая о себе призывными свистками и грохотом.

Около двадцати лет Селиверстов водит поезда по крутым перевалам Урала. На своем участке пути он знает каждую трещину на скале, каждую извилину бегущей за откосом реки; знает, в каком месте от железной дороги убегает глухая лесная тропка, но всякий раз эти непрерывно меняющиеся, словно на экране, пейзажи родной природы действовали на него по-новому, освежающе.

Иван Иванович не представлял себе жизни без этого. Он любил свой паровоз со всеми его слабостями, как может любить потомственный конник своего коня. И вот с недавнего времени в его жизнь начала вторгаться новая сила, беспощадная в своем стремлении оттеснить все старое и отживающее, изменить весь облик железнодорожника. И трудно было старому машинисту сразу поверить в эту силу и отказаться от того, что составляло его гордость и радость.

После злополучного рейса Селиверстова вызвали в отделение дороги. Он ожидал «разгона», но заместитель начальника отделения Иван Демьянович Чернявский встретил его шуткой:

— Ну как, Иван Иванович, кто оказался прав, кто сильнее? Убедились теперь в преимуществе новой техники?

Селиверстов молчал.

Чернявский внимательно взглянул на Селиверстова и добавил:

— Вы зря рисковали, Иван Иванович, опытный серьезный машинист, а пошли на такое… Наказывать мы вас не будем, а вот паровоз ваш мы все-таки накажем. Подписан приказ о постановке его в запас.

Как ни ожидал Иван Иванович со дня на день этого приказа, но весть была для него тяжелым ударом.

— Только мой? — выдавил он из себя.

— Нет, — поспешил успокоить его Чернявский, — на участке не остается больше ни одного поездного паровоза.

— Что ж, — глухо отозвался Селиверстов, — придется мне, видно, на маневры переходить, если, конечно, там для меня место найдется.

Первое время на маневрах он уставал. После работы гудело в голове болели руки, но главное было не в этом. Как только они выезжали из-за плотных стен составов на конец станции, откуда были видны горы, ему становилось не по себе. Забывая про все, он смотрел на серебристую дорогу, по которой ползали уменьшенные расстоянием серые червяки поездов. Словно понимая его состояние, к нему подходил Сеня Гончаренко.

— Дядя Ваня, отдохните, я поработаю.

И Иван Иванович был благодарен своему молодому другу. Как только Селиверстова послали на маневровый паровоз, Сеня вызвался снова работать с ним вместе. Ловкий и смышленый, он уже уверенно владел реверсом и часто замещал машиниста. Теперь Иван Иванович не доказывал своему помощнику преимущества паровоза над другими локомотивами, но зато Сеня все чаще восхищался электровозами:

— Вы бывали когда-нибудь в кабине? — возбужденно восклицал он. — Сходите для интереса. Вот где красота!

Машинист иногда выходил из себя:

— Иди сам, а мне там делать нечего.

Сеня замолкал и, как обычно, резко менял тему разговора.

Но Селиверстову все-таки пришлось побывать на электровозе. Виной тому оказались его старые часы. Однажды ему надо было съездить в Миасс. Он пришел на вокзал за семь минут до отправления электропоезда. Но каково же было его удивление, когда ему сказали, что поезд ушел минут пять назад. В первый раз он с обидой взглянул на свои часы. Их подарил ему его отец. Почти двадцать лет они ходили минута в минуту, а тут…

Следующего поезда надо ждать восемь часов, а съездить необходимо. И тут он заметил торопливо идущего по перрону Назарова.

— Вы куда собрались? — спросил тот, увидев у Селиверстова дорожный чемоданчик.

— Да вот на электричку опоздал, — нехотя ответил Селиверстов.

— Так пойдемте со мной в машину! — обрадованно воскликнул Назаров. — Я отправляюсь.

— Нет, — замотал головой Иван Иванович, — я лучше на тормозе поеду.

— Что вы, дядя Ваня, жить вам надоело, что ли? В такую погоду в осеннем пальто вас быстро прохватит!

Селиверстову ничего не оставалось делать, как согласиться. Зайдя в кабину электровоза, он старался сдержать свое восхищение, но Григорий заметил это. Как гостеприимный хозяин, он предложил ему раздеться и повесил пальто в шкаф.

— Ишь ты, — буркнул Иван Иванович, — как в квартире: шифоньеры себе завели, трюмо повесили.

— Они с завода со всем этим приходят, — поспешил объяснить помощник Назарова.

Селиверстов строго взглянул на него, как бы говоря этим: «Молчи, мол, сам знаю».

Григорий включил плитки и скоро из-под ног стало распространяться приятное тепло. Иван Иванович уселся на стуле поудобнее.

— Может быть, в заднюю кабину пойдете, — вежливо предложил Назаров, — я и там плитки включу. Отдохнете.

— Нет, — ответил Иван Иванович, — я привык вперед смотреть, когда еду.

Вскоре отправились.

Селиверстов искоса наблюдал за движениями Назарова.

«А ничего особенного, — думал он, — и я бы сейчас сел и поехал. Управление почти такое, что и на паровозе. Кран машиниста тот же. Действительно, только устройство этой машины надо изучить».

Поезд оказался длинным, со множеством двухосных платформ. Вести такой состав на большой скорости по горам надо особенно умело — иначе можно оборвать. Неожиданно произошла сильная оттяжка. Это заставило Селиверстова насторожиться.

— Ты что же, дружок, профиль пути забыл? — строго спросил он. — Разве не знаешь, что на этом месте надо сжимать состав — локомотивным тормозом поддерживать?

Назаров виновато оглянулся.

— А сейчас надо открываться, — спустя несколько минут говорил Селиверстов, — иначе опять оттяжка может получиться.

Назаров, как послушный ученик, выполнял все его указания.

Иван Иванович, забыв, что он пассажир, придвинулся почти вплотную к Назарову и всю дорогу учил своего бывшего помощника, как вести поезд.

— Доверили вам такую машину, а вы владеть ею не умеете, — ворчал он, — поэтому, наверное, и катушки на движках у вас горят. Эх, вы!

* * *

Как-то во время дежурства на паровозе Сеня заметил, что Иван Иванович хмурится, молчит. Если Сеня обращался к нему, то он виновато отводил взгляд в сторону. Сеня с тревогой в голосе спросил:

— Дядя Ваня, не беда ли у вас какая дома случилась? Почему вы сегодня такой сумрачный?

— Да видишь ли, Сеня, — тихо проговорил Иван Иванович, — виноват перед тобой.

— Что такое?

— На курсы электровозников я поступил — вот что! — одним духом выпалил Селиверстов.

Сеня, как на пружине, подскочил со своего сидения.

— Это правда?! — радостно воскликнул он.

— Выходит, что правда. А ты чего радуешься?

— Да как же не радоваться, — торопливо говорил Гончаренко. — Я сам не знал, как начать с вами разговор. Я ведь еще неделю назад курсы помощников машинистов электровоза окончил. Тайком от вас, без отрыва от производства учился. И практику на электровозе тоже в свободное время проходил.

— Ну, бестия, хитер, — ласково проговорил Селиверстов.

— Дядя Ваня, — немного спустя сказал Сеня, — а возьмете меня к себе в помощники, когда закончите курсы?

— А ты разве сомневаешься?

— Да нет, но все-таки для верности… — облегченно вздохнул он.

Иван Иванович взглянул на горы. Оттуда приближался поезд. Нарастающий с каждой минутой грохот как-то особенно остро волновал сердце старого машиниста. Скоро, скоро Иван Иванович вернется туда, где синеют вершины Уральского хребта.

 

Александр Рябухин,

альпинист, ассистент Челябинского политехнического института

КАН-ТОО НАЛИВАЕТСЯ КРОВЬЮ

Очерк

Прозрачный горный воздух осязаемо наполнился леденящим душу, предательским шорохом. Шорох перерастает в сильный шум. Все быстрее, все стремительнее, увлекая за собой новые массы снега, по склону несется лавина.

Горе вставшему на ее пути! Даже мрачные седые скалы дрожат от ее натиска!

Уже не шум вокруг — дикий рев и грохот. Туча снежной пыли взметнулась вверх и закрыла изуродованное глубокими трещинами тело огромного ледника.

Прошло несколько минут. Там, где только что под ласковыми лучами горного солнца весело искрился снег, теперь грозно сверкает гладкий зеленоватый лед.

И снова ничто не нарушает величественной тишины гор.

— Да… Шестая лавина, пока мы поднимаемся… Камал, тебе не страшно?

— Да, как тебе сказать? Страшно, конечно, но я уже вроде бы привык. Это как на войне: сначала человек боится и теряется, а потом привыкает, и все идет как надо. Перебороть себя нужно — вот и все.

— Да, это так. Но все-таки, когда одна из лавин прошла ближе других, у меня все сжалось внутри. Казалось, прямо на тебя идет! Тоскливо стало…

— Это пройдет. Это с непривычки, — повторяет свою мысль Камал Абаев.

— Налаживай страховку! — говорит он. Тон, которым были сказаны эти слова, не оставляет сомнений: страхи страхами, дело делом.

— Страховка готова!

— Я пошел!

Гибкая капроновая веревка тридцатиметровой змеей поползла вверх. Со скрипом вонзаются в твердый лед стальные зубья «кошек», прикрепленных к горным ботинкам. Мимо меня с хрустальным звоном пролетают ледяные брызги. Это Камал ледорубом высекает во льду ступеньки. Вот он забивает крюк, навешивает через карабин веревку.

— Пошел!

Его веселый голос вливает в меня бодрость.

Крепко ставлю ноги на лед. Молча прохожу вверх мимо Камала на всю длину веревки. Теперь моя очередь налаживать верхнюю страховку. Дело это привычное — каждое движение отработано почти до автоматизма. Слышен лишь звон ледоруба, стук молотка, скрип «кошек» да короткое «Пошел!». Однообразие сильно утомляет.

Наконец-то Камал выходит на скалы. Поднимаюсь и я.

И вдруг снова этот предательский шорох! Нервы не выдерживают. Резко поворачиваюсь на шум и сразу чувствую: под ногами пустота! Мысли молниеносно проносятся в голове, но одна настойчивей остальных: «На живот! Зарубиться!» Всем телом ложусь на ледоруб, но крутизна слишком велика, и стальной клюв ледоруба все быстрей и быстрей скользит по льду, оставляя на его поверхности лишь слабую царапину.

Скорость нарастает.

«Неужели конец?!»

Рывок! Веревка резко натягивается — больно давит под мышками. Остановился, но не верится. Боюсь пошевельнуться. Сверху доносится спокойный голос Камала:

— Ну как, все в порядке?

Держась за веревку, встаю на ноги. Колени и руки дрожат.

— В порядке.

Против воли «В порядке» прозвучало нараспев.

— Ну, давай, пошел вверх!

Особенно тщательно ставлю ноги. «Проклятый натечный лед! До чего же он твердый!»

Сидим на скальной полочке. Молчим. Наконец не выдерживаю:

— Черт возьми, метров тридцать, наверно, пролетел!

— Да нет, чудак, — метров восемь! Вся веревка-то тридцать.

До башни на гребне, где была намечена ночевка, оставалось, по меньшей мере, часа четыре работы. Состояние у меня отвратительное — иду точно во сне. Хорошо еще, что участок скал несложный.

Но перед башней крутые заснеженные скалы. Приходится все время сметать снег, отыскивая зацепки для рук. Варежки промокли насквозь, и пальцы сильно мерзнут. Снова идем с попеременной страховкой.

Может быть, холод, может быть, близость желанного отдыха вернули мне обычную работоспособность, — но только дело у нас пошло веселее.

Вот и башня. Почти отвесные стены ее поднимаются над гребнем метров на пятнадцать. У подножия ее, будто бы специально для альпинистов сделанная, широкая горизонтальная площадка. Немного выравниваем площадку камнями — и место для ночлега готово. Камал возится со спиртовой кухней — разогревает консервы. Я осматриваюсь. Где-то глубоко внизу, у подножия ледника стоят палатки нашей альпинистской экспедиции. Там — друзья, готовые в любую минуту прийти на помощь. Им в бинокли виден весь наш подъем. Сколько волнений, должно быть, доставил мой срыв! А может быть, они и не заметили? Взгляд скользнул по ледовому склону, и вновь нахлынули мрачные мысли. Изо льда, как зубы дракона, торчали острые скалы; ниже мрачно темнели глубокие трещины.

— Ты не туда, смотришь! — Камал сел рядом. — Лучше посмотри вокруг!

Радость и вдохновение написаны на его лице. Я невольно заулыбался сам.

Словно громадные волны седого океана застыли вокруг, замерли грозные вершины. Белые барашки из снежных карнизных гребней готовы в любой момент обрушиться вниз и стать лавинами. Островом среди этого океана сверкает на севере золотая чаша Иссык-Куля. Драгоценным ожерельем опоясывают его разноцветные квадраты колхозных полей в широкой долине. Серебристыми ниточками тянутся горные речки. Иссык-Куль все время меняет окраску: то он серебрится, то золотится, то делается вдруг хмурым, свинцовым, то вновь веселые огоньки запляшут по его волнам, и он становится нежно-голубым или синим, а ближе к Кунгею — сиреневым. То он спокоен, и в зеркальной глади его вод отражаются жемчужины кунгейских вершин, то он мечется, и тогда поверхность его становится разноцветной, полосатой.

Нетронутый край: вершины, на которых побывал человек, можно пересчитать по пальцам!

— Вон на востоке видишь вершину? Это Хан-Тенгри. У нас ее называют Кан-Тоо — Кровавая гора. Когда стемнеет, ты поймешь, почему она так называется.

— Неужели это Хан-Тенгри? Ведь до него, я помню, километров полтораста!

— Это пустяки. Вспомни, на какой мы высоте?

— 4100.

— Так чего же ты удивляешься? Подожди, то ли будет, когда поднимемся еще выше!

Розоватые блики легли на снег. Ущелье уже погрузилось во тьму. В восемь часов — связь с лагерем. Трижды мигнул наш фонарь, и трижды из мрака ущелья нам ответил маленький огонек… Все в порядке! Теперь друзья сядут ужинать: потекут рассказы, польются песни, зазвенит смех. Но мысли товарищей будут все время возвращаться к нам.

Солнце закатилось. Небо раскрасилось множеством оттенков от фиолетового на востоке до красно-оранжевого на западе. Не небо, а павлиний хвост!

— Смотри, смотри! Кан-Тоо наливается кровью!

Над темно-синей зубчатой полосой гор на фиолетовом небе резко вырисовывается рубиновый треугольник Хан-Тенгри.

Мы долго с восхищением смотрим на эту незабываемую картину. Наконец краски меркнут. Пора спать.

Забравшись в спальные мешки, долго лежим молча. Несмотря на усталость, сон не приходит. Тишина — слышу, как бьется сердце.

Звезды начинают меркнуть. Взошедшая луна осветила все каким-то волшебным светом. Зеленовато засеребрился снег на вершинах. Словно клочья ваты, повис туман в ущельях.

Вспоминаются слова альпинистской песни, и я тихонько напеваю:

— Камал, ты спишь?

— Нет.

— Я тоже.

— Догадываюсь.

— А, ну тебя к бесу!.. Небось, все думаешь, как башню брать будем.

— Да. Это, пожалуй, самое трудное место… А ночь! Спать совсем не хочется — так и любовался бы ей!

Утром, проглотив завтрак, начали штурм башни.

Прерывающаяся полочка, шириной в три пальца, по спирали уходит вверх. Решили идти вдоль нее. Один за другим. Камал забивает скальные крючья и уходит все выше и выше. Лишь стук молотка да отрывистые слова: «Веревку!», «Еще метр!», «Выбирай!» — говорит о тяжелой работе.

Два часа пролетели, как несколько минут!

От башни идет крутой снежный склон, дальше — вершинные скалы. До них рукой подать! Но мы знаем, как обманчивы горы — пройдет еще не один час, прежде чем мы взойдем на вершину.

Глубоко проваливаемся в рыхлом, сыпучем снегу. Темные очки запотели. Во рту пересохло.

— Кавказское солнышко, — чуть слышно говорит Камал.

Солнце печет, будто хочет отдать все тепло, которого мы не видели, пережидая много дней непогоду.

Идти все труднее. Перед глазами у меня рюкзак и однообразно поднимающиеся и опускающиеся ноги Камала.

Вершинные скалы кажутся просто раем!

Вот и тур — пирамидка из камней. Внутри консервная банка с запиской восходителей.

А вокруг все то же неспокойное море вершин! И каждая по-своему хороша и красива. Вон мрачной стеной чернеет Джигит, а рядом с ним, как паук, раскинул свои щупальцы и гребни Каракольский пик. А это? Джеты-Огузская стена? Она самая. Белая иззубренная громада приковала наши взоры. Вот это стена! На добрых два километра подняла она пилу своего гребня над ущельем!

Как чудесно гармонирует нежная зелень лесов и альпийских лугов со смуглостью скал и белизной вечных снегов, с голубизной облаков и сине-фиолетовым оттенком неба!

Пишем свою записку. Натопили воды, подкрепились. Прощальный взгляд вокруг. И вниз!

Пока спускаемся быстро. У башни небольшая задержка — забиваем крюк, чтобы спуститься по веревке к месту нашей ночевки. На заснеженных скалах наш стремительный спуск замирает — коварны эти скалы. Малейшая неосторожность может привести к непоправимой беде. Тщательно ощупываем каждый камень, прежде чем поставить на него ногу или опереться рукой. Недаром поется: «Подъем тяжелый — труднее спуск».

Начинает сказываться напряжение — руки дрожат. Скорей бы лед! Еще вчера я с проклятиями думал о нем во время подъема, — сегодня не дождусь, когда мы дойдем до него. Там спуск проще: забил крюк, навесил веревку и спускайся по ней!

Слаженно и быстро проходим ледовый склон и бежим вниз к леднику. Нам еще придется петлять среди его громадных трещин, но это уже кажется простым. Мы надеемся, что наши вчерашние следы сохранились.

— Смотри, Саня, ребята идут!

Далеко впереди четыре черные точки.

— Это камни, небось.

— Опять ты невнимателен! — укоризненно бросает Камал. Я вспомнил, что вчера там не было никаких камней. Вглядываюсь — точки двигаются.

— Идем быстрее, им тяжело подниматься.

Усталости как не бывало. Почти бегом спускаемся к друзьям. Хорошо, что следы наши, хотя и плохо, но сохранились, и мы не тратим времени на поиски выхода из лабиринта трещин.

Радостная встреча! Как обычно, все говорят разом — и никто не слушает. Обнимаемся с Камалом и поздравляем друг друга с победой.

Ребята ни за что не хотят оставить нам наши рюкзаки. Насилу уговорили их. Возбужденные, с шутками спускаемся к лагерю.

У палаток выстроились участники экспедиции.

— Смирно!

Камал — начальник спортивной части нашей экспедиции — докладывает дежурному по лагерю:

— Товарищ дежурный! Спортивная группа успешно совершила восхождение на пик Аютёр!

— Восходителям на пик Аютёр наше физкульт-…

— Ура! Ура! Ура! — шум горной речки потонул в этом радостном крике.

Традиционное какао давно готово.

— Ну, с днем рождения, Саня! — говорит Камал, поднимая кружку.

И я внезапно вспомнил, что сегодня действительно день моего рождения.

— Спасибо, Камал! Спасибо тебе, товарищ!