I. СЛУЧАЙНОСТЬ, ИМЕВШАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ

Стоял на исходе апрель, но уже было по-летнему жарко и пыльно. В зоопарке, обычно тихом и позабытом в холодное время года, сразу стало многолюдно. На затхло-зеленом пруду шумели утки и гуси, в летнем вольере рыдали павлины, квохтали фазаны и куропатки. Заглушая остальные звуки, на весь зоопарк вдруг рокочуще вздыхал старый темногривый лев, и тогда на какой-то миг воцарялась тишина, но потом снова взрывалась какофонией звериных и птичьих голосов. К полудню солнце становилось нестерпимо жарким, и животных окутывала дремота. Одни прятались в тени, другие забирались в воду. И только слониха Эльза стояла на солнцепеке, механически, от нестерпимой скуки покачивая замшелой головой. Хобот ее болтался в разные стороны, как маятник.

В маленькой темной клетке с толстыми железными прутьями уже с десяток лет жила пара волков. Хотя у многих обитателей зоопарка были имена, волки почему-то так и остались безымянными. Волчица казалась совсем молодой, — она была худая, рыжеватая, высокая, с чуть косящими ярко-желтыми глазами. Волк был крупный, с тяжелой головой и тоже очень худой и плоский, как стиральная доска. Длинная светлая грива закрывала его шею, и каждую весну во время линьки на ней подолгу висели безобразные клоки шерсти. Он прихрамывал на обе задние лапы, и когда, вихляя, начинал ходить по клетке, то становился похож на инвалида, разбитого параличом. В молодости волку удалось однажды убежать из клетки. Но преодолеть высокий каменный забор, которым был огорожен весь зоопарк, он так и не сумел. Утром его поймали, снова загнали в клетку и долго били железным прутом. После этого он стал постоянно подволакивать задние лапы.

Волчица была очень привязана к нему, и он отвечал ей самой нежной и мужественной любовью, на какую только был способен. Они часто играли друг с другом, как щенки, и волчица всегда успевала нежно лизнуть его в нос. Волк редко сердился на нее, но если это случалось, то становился свирепым и страшным: шерсть его подымалась дыбом, он морщил губы, открывая огромные, загнутые, как сабли, желтые клыки. А волчица тут же падала по-щенячьи на спину и подымала вверх лапы в знак своей полнейшей покорности.

Но чаще всего волки лежали и дремали, не обращая внимания на людей, и просыпались лишь тогда, когда рабочие начинали развозить мясо. Знакомое поскрипывание тележки с мясом они улавливали мгновенно и преображались, — прыгали на сетку, махая хвостами и поскуливая от нетерпения.

Каждую весну, в апреле или мае, волчица приносила детенышей. Но только один раз за всю жизнь ей удалось выкормить своих волчат, — она была счастлива в то лето… Потом ее детей подросших и крепких, продали в цирк. Она-то, конечно, этого не знала, но как больно, как тоскливо ей было тогда! Будоража весь зоопарк, она выла днями и ночами, и ей подвывал волк. Но еще страшнее было тогда, когда ее детеныши пропадали в тот же день, в который они появлялись на свет. Еще мокрые, необлизанные ею, они успевали только припасть к ее разбухшим соскам, как приходили люди, длинными железными палками выгоняли волков в соседнюю клетку и забирали всех волчат. Она выла, рычала, грызла в ярости сетку, но что она могла?! После того, как уносили ее детенышей, волчица лежала целыми днями не двигаясь, как мертвая, ничего не ела, ничего не ощущала, кроме изнуряющей боли в груди, переполненной молоком. Но шло время, она постепенно оживала, будто и забывала о волчатах, снова начинала играть с волком, и ласкала его порой так нежно, как ласкала бы своих исчезнувших детей.

В этот жаркий апрельский день волчица забеспокоилась с самого утра. Она забралась в темный угол, безуспешно поскребла когтями дощатый пол и затихла, настороженно прислушиваясь к привычному шуму зоопарка. Хромой волк, переживая за подругу, ходил из угла в угол.

На этот раз волчица родила четырех волчат. Два крошечных будущих волка и две маленькие волчицы, кряхтя и попискивая, сгрудились у ее живота, а она лизала каждого по очереди, захлебываясь от нежности и любви. На какое-то время она совершенно забыла и о клетке, и о людях, но потом вдруг к ней пришла мучительная, изматывающая тревога. Она затаилась, прикрыв собой волчат, мелко задрожала, вслушиваясь в каждый звук, готовая скорее умереть, чем отдать своих детенышей людям. Но то был воскресный вечер, и никто не заглянул к волкам. И ночь, целую ночь она была вместе со своими детьми. Ночь была блаженством, какого она не помнила за всю свою жизнь.

Но утром, когда сквозь щели ее конуры просочилось солнце, пришли люди. Она поняла это сразу. Она услышала свирепое рычание волка и его визг, когда по больным лапам ударили железным прутом, чтобы выгнать его в другую клетку. Детеныши спали, насытившись молоком, ни о чем не подозревая. Волчицу обуял ужас, она выскочила из своего убежища, с ненавистью схватила зубами железный прут, но тут же получила удар по голове и шарахнулась в открытую дверцу соседней клетки. Дверца захлопнулась, волки оказались запертыми, и снова как и в прошлом, и позапрошлом году, повторился тот же кошмар: люди одного за другим положили волчат в мешок и унесли.

Я работала в зоопарке всего несколько месяцев. Еще с детства я мечтала стать зоологом и заниматься спасением и изучением птиц и зверей. Я мечтала жить и работать в заповеднике. Конечно, после школы я ни секунды не усомнилась в своем выборе, и когда поступила на биологический факультет — казалось, мечта моя уже почти претворилась в жизнь. Сама не знаю почему, но с детства я очень любила волков. Волки для меня были какой-то чудесной тайной, полной красоты, совершенства и силы. В те годы обществу внушалось, что волк — вредный и опасный зверь, которого надо уничтожить окончательно. Чем больше я слышала и читала об этом, тем сильнее было мое желание защитить и спасти волков. В первый же месяц учебы в университете заведующий нашей кафедрой, старый уважаемый профессор, решил узнать, чем же интересуются его первокурсники. Когда я сказала, что хочу изучать жизнь волков, он с недоумением смерил меня взглядом и жалостливо спросил:

— А может быть Вам, милочка, лучше заняться мышами? Это маленькие, приятные создания… Или птичками?

— Нет, меня интересуют именно волки, — я упрямо насупилась.

Но, признаюсь, тот первый разговор с профессором все же заронил в мою душу сомнения. На моем пути к волкам меня ожидали неодолимые трудности. Чтобы изучать волков, нужно было ехать на практику в тундру или в Сибирь, потому что у нас волк давно стал редким зверем. А если он и забредал в наши леса случайно, то его немедленно отстреливали. И никто не брался стать моим научным руководителем по этой теме. В общем, не сложилось у меня с волками. Я изучала численность и распределение утиных на водохранилище. Волки сидели тихонько в душе, словно первая нерастраченная или несчастная любовь… Увы, реальная жизнь складывалась как-то по-другому. То же самое случилось и со второй моей мечтой — работать в заповеднике. Когда на третьем курсе я вышла замуж за музыканта и у меня родился сын, мечтать о том, чтобы уехать в тайгу на Дальний Восток или в туркменскую пустыню, было невозможно. Мои родители всеми силами отговаривали меня от неразумного шага. Мой муж Радик, который играл на саксофоне в известном джазовом оркестре, недоумевал. Это, естественно, было бы для него просто дико. Что делать, я пожертвовала своей мечтой ради семьи. А моя любовь к волкам осталась.

Жить в городе и быть поближе к животным и, главное, к волкам, можно было, лишь работая в зоопарке. И меня распределили в зоопарк. В общем-то мне нравилось здесь. К этому моменту мы с Радиком уже успели развестись. Его совсем закрутила гастрольная жизнь. Многие мои прежние друзья-биологи давно уже разъехались кто куда, по разным заповедникам. Ну а я с трехлетним сыном так и не смогла решиться на столь серьезный шаг. Меня затянула, как болото, городская жизнь. Я забыла о своих путешествиях и экспедициях. Каждое утро, я отводила Руслана в садик и бежала на работу. Зоопарк встречал меня знакомой разноголосицей звуков. Один день был похож на другой. Сначала обязательно на кормокухню, проверить суточные рационы кормления. Потом директор опять попросит меня куда-нибудь «сбегать» и что-нибудь «выбить». Считалось, что у меня это получается лучше всех.

Тот день тоже начался как обычно. На кормокухне, в темном закутке, где хранились продукты, я натолкнулась на зоотехника Марата. Мы учились на одном курсе, а знакомы были еще раньше — по школе. Марат с чем-то возился в темном углу. Он стоял, наклонившись, спиной ко мне, и я совершенно не могла понять, что же он делает. Я бы, наверное, и не обратила бы на все это никакого внимания, если бы не странные звуки. Сначала я услышала всплеск воды в ведре, еле различимый писк, потом еще всплеск… Я с любопытством и с почему-то гулко забившимся сердцем глянула через плечо Марата.

— Господи… — вырвалось у меня, — Ты что, Марат?!

— Отойди, пожалуйста, не мешай! — зло и в то же время как-то испуганно ответил он. Он явно не ожидал, что я окажусь рядом. Он вел себя так, как будто был пойман на месте преступления.

— Нет, подожди! Что ты делаешь?!

— Не видишь, что ли, топлю волчат!

— Но зачем? Как это так!?

— Мы каждый год топим. Куда их девать, никто не покупает! Отойди, ну! Думаешь, мне самому легко?!

В руках у Марата перебирал короткими розоватыми лапками последний волчонок. Мешок уже валялся в стороне. У меня сжалось сердце. Неожиданно для себя и для Марата, я выхватила волчонка из его рук.

— Ты что, Элька, спятила?! Давай его сюда! — зашипел Марат.

Но я прижала к себе крошечный живой комочек.

— Не дам. Маратик, отдай его мне, все равно же топить. Ну жалко ведь! Я охотнику знакомому отдам, никто ничего не узнает.

— Ты тут не командуй, это не твое дело, давай сюда быстро! — Марат выглядел очень сердитым и растерянным. Но я уже знала, что ни за что не отдам ему волчонка.

— Ты знаешь меня, Марат, не отдам и все, и плевать мне, пусть наказывают, увольняют! Что, забыл, как мы с тобой в одной дружине бегали за браконьерами?

— Да уж, — усмехнулся Марат, — Тебя и твой несносный характерец я знаю. Ну и черт с тобой! Только никому не говори. Мне его тоже жалко. — Марат опустил глаза.

— Спасибо! Век не забуду!

— Ладно, повезло серому, значит. Ты бы видела, что волки вытворяли, когда мы их забирали…

Когда я перевернула волчонка на спину, он недовольно закряхтел, перебирая лапками в воздухе. Это была волчица. У нее был розовый, надутый, как шар, теплый животик и короткий смешной хвостик.

— Волчица, — кивнул Марат, — Ну смотри, никому ни слова!

 

II. ДВА ДЕТЕНЫША

В этот день я ушла с работы раньше обычного. Волчонок лежал в моей большой и глубокой сумке, и я, стоя в переполненном автобусе, лихорадочно соображала, чем и как я буду кормить это слепое, беспомощное создание. О том, что будет, когда волчонок подрастет, и куда я его дену, или как мы будем жить с ним, — я старалась пока не думать.

Я накупила детских смесей и молока, по дороге, у магазина нашла большую картонную коробку. Дома я долго рылась на кухне, пытаясь отыскать бутылочку с соской; я знала, что где-то она у меня оставалась еще с тех пор, когда Руслан был грудным.

Но волчонка ничему не пришлось учить. Сначала крошечная волчица вцепилась беззубыми, но сильными челюстями мне в палец, а когда почувствовала во рту соску- принялась сосать с жадным кряхтением, захлебываясь и чихая. С одинаковой жадностью она высосала и «Детолакт», и молоко, раздулась, как шар, отчего ее лапки сделались еще короче и мгновенно затихла, беззаботно заснув.

Она была похожа на кого угодно, но только не на волка. Скорее всего — на маленького енота. Я погладила упругое тельце и вспомнила, сколько сил у меня ушло когда-то, прежде чем я научила сосать из соски двухнедельного щенка овчарки.

Когда я взглянула на часы, то просто ужаснулась. С этими заботами я совершенно позабыла о сыне и опоздала в садик!

Еще издали я увидела своего Руслана. Почти всех детей уже разобрали. Он с воспитательницей Раей и двумя девочками стоял у разрисованной веранды и что-то рассказывал, размахивая руками. Наконец и он увидел меня, его серьезно-озабоченное лицо осветилось радостью:

— Аника! — он бросился было ко мне, но остановился, произнес торопливо, как их учили в группе: — Раиса Саидовна, можно домой?

— Можно, можно, — улыбнулась та.

Букву «р» Руслан все еще не выговаривал и у него получалось: «Лаиса». Мне очень нравилось, что сын называет меня «аникой». «Мама» по-татарски — «ани», ну а я стала «аникой». Других татарских слов мой сын, увы, не знал.

Мы возвращались по привычной, изо дня в день повторяющейся дороге домой. И как всегда Руслан всю дорогу задавал бесконечные вопросы:

— Аник, а почему ты так долго? А как там в зоопарке мишка? Аник, а почему балконы синие?

— Руслан, — серьезно сказала я, — сегодня я принесла из зоопарка…

— Что?! — карие глаза сына широко и восторженно раскрылись.

Я замешкалась, не зная, что сказать. Самое главное, от сына никто не должен услышать слова «волчонок».

— Я принесла…обезьянку.

— Обезьянку?! Живую? Мне!! — радостно закричал Руслан и суматошно задергал меня за рукав, — Ну пойдем же, аника, пойдем скорее!

Волчонок спал, уткнувшись носом в угол коробки. Руслан присел рядом, осторожно коснулся рукой мягкой шерсти.

— Но ани… Разве обезьянки такие бывают? — удивился он.

Почуяв прикосновение, волчонок суматошно зашевелился, похожий на толстого червяка, беспорядочно тычась носом во все стороны в поисках соска. Он снова был голоден. Руслан засмеялся тихим ласковым смехом, которого раньше я не замечала.

— Обезьянка! Эй, ты что делаешь? — спросил он.

— Она не понимает, она совсем маленькая.

— Но кто это, аника? Это собака?

— Это волчонок, Руслан. Но только ты называй ее «обезьянкой». Если бабушка спросит, то так и называй, понял?

— А почему, бабушка рассердится? Ведь ты говоришь, что волки добрые, хотя нам в садике воспитательница читала сказку, и в ней волк злой.

— Люди ничего не знают про волков, Руслан, и поэтому думают, что они злые.

— А… — лицо мальчика сделалось задумчивым, — А она теперь всегда будет у нас жить?

— Нет, сынок, когда она подрастет, мы отдадим ее дяде леснику, ведь для волков лес — это их дом.

— Нет, я хочу, чтобы она у нас жила!

— Ну хорошо, посмотрим, давай ее кормить.

Волчонок набросился на бутылочку с такой жадностью, что я не сомневалась больше — это настоящий волк с волчьим аппетитом!

Я недолго мучилась над тем, как назвать детеныша. Имя пришло вдруг как бы само собой: Ева. Но Руслан сказал, что будет звать Еву Обезьянкой. Так ему нравилось больше.

Прошло несколько дней. Я ожидала, что Ева будет скулить по ночам, как скулят щенки, оторванные от матери. Но волчонок молчал. В первые ночи меня беспокоило и удивляло его молчание, и я вставала и подходила к коробке; боялась, не случилось ли с ним чего.

Потом я догадалась, что молча дожидаются матери все волчата: ведь именно так и живут они в природе, подолгу ожидая родителей, ушедших на охоту, затаившись в своей норе, где любой шум может привлечь опасного врага.

Теперь я уходила на работу почти спокойно, накормив Еву до отвала. Весь день Ева терпеливо лежала в своем ящике, а вечером набрасывалась на молоко и затихала снова. Этот крохотный, но уже самостоятельный зверь почти не приносил мне никаких хлопот. Коготки на лапах Евы побелели, шерстка стала темнее и гуще, и на маленькой голове чуть заметно обозначились треугольнички ушей. Ева никогда не скулила, а только покряхтывала утробным басовитым голосом.

Руслан пребывал в полном восторге. Он приходил из садика, садился возле коробки, а когда я начинала кормить волчицу, он вырывал у меня бутылочку:

— Ну ани! Я сам буду кормить, сам!

Иногда, в порыве вдруг охватывающей его нежности, он прижимал Еву к себе, гладил ее неумело, и, зарываясь лицом в пушистую шерстку, говорил:

— Я люблю Обезьянку, очень люблю! Это моя молчица!

Выговаривать слово «волчица» у Руслана не получалось, и он называл ее «молчица».

— Аника, она же все время молчит, вот потому она и «молчица»!

— Здорово ты придумал! — смеялась я.

Я тоже старалась как можно чаще ласкать и гладить волчонка. Я ощущала к Еве болезненную нежность и жалость. Ева была беззащитна и также нуждалась во мне, как и мой сын. И оба этих существа — человеческий и волчий, — были моими детенышами. Раньше у меня была собака, приходилось мне выращивать и щенков, но я никогда не испытывала того странного, почти мистического чувства, какое испытывала я к Еве — волчица Ева была именно моим детенышем, маленькой названой сестричкой моего Руслана. Но я никому об этом не говорила. Да и вообще, я никому не говорила о волчонке.

 

III. КТО ТЫ?

Однажды утром щелочки глубоко посаженных глаз волчонка приоткрылись. Я поднесла Еву к ярко освещенному окну. Глазенки у волчицы были яркого темно-синего цвета.

— Смотри, Руслан, какие у Евы синие глаза! — удивилась я.

Светлый, непонятный, туманный мир хлынул в маленькие глазенки Евы. Большое, сильное, ласковое существо с теплыми руками — это, несомненно, была ее мать. Ева кряхтела и поскуливала от восторга, когда эти руки гладили ее по животу и загривку. Научилась ходить Ева быстро и незаметно. Она совсем не ползала, как ползают только открывшие глазки щенки. Она встала на лапки сразу и пошла, чуть заваливаясь то на один, то на другой бок и цокая коготками по линолеуму. В ее походке я не видела привычной щенячьей неуклюжести. Набегавшись по комнате, Ева забиралась под диван и засыпала. Свою картонную коробку она решительно отвергла, как только научилась видеть и ходить. А темная щель под диваном, наверное, напоминала ей логово. Ева вообще страшно любила всякие щели, ямы и дыры, особенно, если они были темные.

Вскоре на ее челюстях появились маленькие острые зубы, и тогда я попробовала дать ей кусочек сырого мяса. Волчица проглотила мясо, не жуя, и совершенно ошалело стала тыкаться мордой в ладонь, хватая пахнущие мясом пальцы. По всему было видно, что мясо было для Евы богом, и своему богу она готова была поклоняться в любое время и сколько угодно.

Самыми важными в жизни Евы были два запаха — запах мяса и запах ее приемной матери. А вот другой волчонок, — ведь Руслана Ева, конечно же, считала волчонком, — был для нее сверстником, другом и братом. У него был тоже свой, особый запах, добрый, мягкий, молочный. Он вселял в сердечко маленького зверя покой, беззаботность и уют. Ева начала затевать с мальчиком свои неловкое игры, то преследовала его, как на охоте, то пряталась от него в засаде, и, слыша его веселый и звонкий смех, поскуливала и покряхтывала ему в ответ. Они носились по двухкомнатной квартире, как угорелые, роняли стулья и вещи, и для волчицы это были настоящие лесные чащи. И еще у нее была своя настоящая стая — ее мать и ее брат.

Вся жизнь волка проходит в стае. Стая — это его семья. И какая была Еве разница, что эта маленькая стая затеряна в каменных джунглях огромного города… Она ведь еще не знала об этом.

Волчата, в отличие от щенков, растут потрясающе быстро: им нужно успеть окрепнуть до наступления первой в их жизни зимы. Так и Ева с каждым днем менялась, приобретала новые привычки и повадки, становилась все смышленее, все сильнее, и все больше. На крупной крутолобой голове стояли аккуратные ушки, а лапы стали длинными и толстыми. Ее чудесная густая шерсть посветлела, из густого подшерстка полез длинный и светлый остевой волос, что делало волчицу похожей на забавный одуванчик. Вдоль хребта появилась характерная темная полоса.

У Евы отчаянно чесались челюсти, и она кусала все подряд. Подчас я не могла удержаться от стона, когда клыки Евы, острые, как шило, игриво вонзались в мою руку. Эти клыки тоже были совершенно несобачьи: длинные, загнутые, как сабли, не белые, а розоватые и полупрозрачные, как коралл, — и даже в этих молочных клычках уже видилась первозданная, дикая сила.

Все чаще и чаще, глядя на играющих детенышей, я с тревогой думала о будущем волчонка. Ну хорошо. Поддавшись минутному порыву, я спасла ее от неминуемой гибели в ведре с водой. Выкормила молоком. Теперь волчонок растет не по дням, а по часам, как в сказке. Я не успею оглянуться, как Ева превратится в волчище. С ней уже и сейчас пора на улицу. Что там улица! Рядом с этим диким зверем — мой маленький сын. Это они сейчас как ровесники. Но через пару месяцев Ева будет считать себя сильнее и старше. А когда у нее прорежутся настоящие клыки? Огромные, волчьи, созданные для того, чтобы раздирать горла. Могу ли я довериться дикому зверю?! И правда ли то, что «сколько волка ни корми, он все будет смотреть в лес»? Как будет жить волк в центре города? Собаки просто не дадут прохода. Да и люди. Ведь даже дурак отличит волка от собаки. Никуда не спрячешь ни характерную волчью стать, ни хвост поленом…

От неразрешимости всех этих вопросов у меня начинала болеть голова. Я лихорадочно перебирала в памяти всех своих знакомых, кто как-то связан с лесом, с деревней, с природой. Мои однокурсники? Но большинство из них живет в городе, и даже теперь никак не связаны с биологией. А те, кто уехал — уехали далеко, кто на Байкал, кто в Туркмению… И лесника знакомого нет…

Больше всего меня беспокоило то, что с каждым днем мы с Русланом все сильнее привязывались к Еве, и Ева все больше и больше привязывалась к нам. Чем старше будет она становиться, тем труднее ей будет привыкать к новому хозяину. Если увозить ее — то сейчас. Но куда? И что я скажу Руслану, который жить без нее не может?

Только не отдавать ее в зоопарк, — это я решила для себя точно.

Проходила одна неделя за другой, я так ничего и не решила, зато научилась отгонять от себя эти беспокойные думы, тем более, что общение с Евой приносило мне пока лишь одну радость.

Так незаметно прошел месяц, и в июне я решила взять отпуск, чтобы спокойно пожить на даче, где будет хорошо и ребенку, и волчонку.

Ростом Ева была уже чуть крупнее полуторамесячного щенка овчарки, и пока мы ехали до вокзала в автобусе, она сидела у меня на коленях. Как ни старалась я сделать Еву незаметнее, люди тут же обратили на нее внимание. Казалось бы, щенок как щенок, таких серых щенков и среди овчарок полно. Но голова у волчонка была слишком круглой и крупной, а ушки слишком маленькими и слишком уж хорошо стояли. Да и вся она была такой пушистой, что напоминала светлый золотистый колобок.

— Что это у вас за порода, девушка? — умилялись пассажиры.

— Это что, волк? Или чау-чау?

— Это эскимосская лайка, — сказала я.

— Ух ты пуси-пуси, какой хорошенький!

— А можно погладить? — я даже не успела заметить, как накрашенная дамочка средних лет протянула руку и коснулась Евы. В то же мгновение она с визгом отдернула руку: с пальца тонкой струйкой стекала кровь.

— Безобразие, он же кусается!

— А зачем вы трогаете чужую собаку?

— Развели тут без намордника!

— Господи, да это же щенок! — сказала я.

— Я говорю вам, что это волчонок, а не собака! — встрял пожилой мужчина, по виду — явно бывший охотник, — Обнаглели, волков в транспорте возят!

Когда автобус доехал до вокзала, я была так измучена, будто целый день грузила мешки с мукой… Подтверждались мои самые плохие предчувствия: Ева была еще крохотным существом, но она уже разительно отличалась от щенков ее возраста, и уже успела стать чужой для окружавшего ее мира.

Лето было ранним. Уже в мае началась жара, и даже когда зацвела черемуха, листья деревьев и кустов распустились и потемнели, жара все не спадала, перемежаемая бурными и теплыми грозами. Мир преобразился, окутанный буйной зеленью. Леса, поляны и проселки покрылись цветущими одуванчиками, колокольчиками и гвоздиками, а волжская вода была теплой и ясной, совсем как в середине лета.

И без того запущенная дача зарастала с каждым днем, и я, попытавшись было отвоевать у травы хотя бы маленький клочок земли, вскоре махнула на это рукой: вся земля, давно не обрабатываемая, была пронизана корнями сорняков и трав, которые в тепле и сырости росли как на дрожжах. Да, честно говоря, больше всего мне хотелось отдохнуть от тех бесконечных забот, которые всегда окружали меня в зоопарке.

Зато для Руслана и Евы запущенный дачный участок был настоящим раем, где можно было валяться на мягкой траве, прятаться в густых зарослях малинника и вишни.

В отличие от щенка, который всегда на виду и надоедливо мельтешит под ногами, Ева любила затаиваться и прятаться, и, казалось, вовсе не нуждалась в том, чтобы я гуляла с ней или присматривала за ней. Наоборот, с каждым днем Ева становилась все независимее и самостоятельнее.

Как-то Руслан прибежал весь в слезах.

— Аника, Обезьянка пропала! Ее нигде нет, я везде искал…

С екнувшим сердцем я выбежала в сад. Искала Еву долго, под всеми кустами, на дороге, в соседних садах. Звала ее, но тщетно. Ева не отзывалась, хотя она уже прекрасно знала свое имя. Куда она могла убежать средь бела дня! Неужели в деревню?

Я сходила и в деревню, но никаких следов, ничего не нашла. Руслан плакал, и, кое-как успокоив его, я уложила его спать.

Я бесцельно сидела на крыльце, мне хотелось плакать. Я ругала себя за то, что так легкомысленно не следила за волчонком. Вдруг зашевелились кусты, и из-под соседнего дома вылезла, потягиваясь, Ева. Там, под домом, был лаз в подвал, темный и сырой, и вот его-то и присмотрела себе волчица в качестве логова. А теперь она проголодалась, и радостно побежала ко мне, жадно, игриво покусывая мои руки от голода и нетерпения.

Я не верила своим глазам, мне хотелось прыгать и кричать от радости.

— Ах ты, хулиганка! — я прижала к себе пушистое сильное тело волчонка, и Ева доверчиво, совсем как щенок, облизала мое лицо. Весь ее вид, казалось, говорил: " Ну и что такого, что я там спала? Ведь я никуда и не думала убегать.»

С этого дня я уже не беспокоилась, когда Ева пропадала. Ее всегда можно было найти в соседнем подвале.

Через некоторое время я решила, что пора познакомить Еву с лесом. Лес находился совсем недалеко, но нужно было перейти железнодорожное полотно, чтобы попасть в него. Ева, конечно, не умела ходить на поводке, и я взяла ее на руки. Она стала очень тяжелой, и нести ее было неудобно — мешали длинные лапы.

Поезд налетел с грохотом и неожиданно.

Ева рванулась в моих руках с такой силой, что я чуть не упала. Грохочущий состав вселил в душу волчонка ужас. Ева забилась словно в конвульсиях, выпучив глаза и тонко вереща. Ни ласковые слова, ни уговоры — не вернули волчице спокойствия. Она дрожала всем тельцем, совершенно обезумев от инстинктивного страха перед железным чудищем. И это был страх дикого зверя перед человеком, перед всем, что связано с человеком, — я поняла это сразу. Поняла я и то, что как бы Ева ни любила меня и Руслана, — все остальные люди всегда останутся для Евы чужими. Ведь мы с Русланом — члены ее стаи. А весь мир людей с их машинами, городами, запахами и шумом — также враждебен и непонятен Еве, как и любому другому волку… И никогда, никогда не привыкнет Ева к шуму электрички, к автомобильным гудкам, к выхлопным газам, — любая собака, любой щенок перестают бояться машин практически сразу.

Даже попав в тишину леса, Ева еще долго не могла успокоиться. Прижав уши, она боязливо осматривалась и жалась поближе ко мне.

Теперь, собираясь в лес, я выбирала такой момент, чтобы не было слышно грохота даже уходящего поезда.

В лесу Ева забывала все.

Она словно бы родилась и всегда жила в этом мире, наполненном запахами и звуками, и все эти запахи и звуки были живыми и понятными волчице. Она не открывала для себя ничего нового, она лишь словно вспоминала то, что знала всегда. Вот запах трав и цветов, на которых осы и пчелы собирают нектар, вот муравьиные тропки, ведущие к огромным муравьиным городам — муравейникам. Здесь пробежала полевка, тут — побывал еж, а кротиную нору можно попытаться разрыть, но крота все равно не поймаешь, — Ева знала и это. Из сырого оврага доносится до Евы запах лисьей норы, и Ева хищно вздрагивает, нервно облизывается, будто охотится на лису всю свою жизнь. Про лес Ева знает гораздо больше, чем ее мать и ее брат. Глупые, они ничего не видят и ничего не слышат. Они могут идти и не замечать заячьего следа; тень коршуна их ничуть не пугает, а на тревожный стрекот сороки они вообще не обращают внимания.

Вскоре Ева перестала удивляться их глухоте и слепоте. Ей было хорошо с ними и так. Но зачем только ее мать сильно беспокоится, когда Ева исчезает по своим лесным делам? Неужели она думает, что Ева может ее упустить из вида или потерять в лесу, — там, где каждая травинка, каждый комок земли все и обо всех рассказывают волчице?

Лес — это место для охоты. Но пока Ева маленькая, она может в охоту и поиграть.

И стоило нам троим углубиться в лес, как Ева затаивалась, исчезала, и потом выскакивала на Руслана или на меня из своей засады — всегда неожиданно и стремительно. Сколько я ни пыталась как-то предугадать то место, где должна появиться Ева, мне это не удавалось. Ева была непредсказуема и действовала молниеносно. Она бегала так неслышно, что казалось, просто растворялась в зелени леса.

— Ева, Ева, Ева! — начинали звать мы.

Но проказница и не думала появляться. Я прекрасно знала, что Ева где-то совсем рядом и наблюдает за нами. Но найти ее не удавалось никогда. Руслан первый начинал беспокоиться. И тут Ева появлялась где-нибудь сзади, неожиданно хватая острыми зубами за ногу или штанину.

Как-то, посмотрев на выскочившую прямо на нее Еву, я увидела, как она здорово выросла и изменилась. Каких-то два с половиной месяца было волчонку, а по движениям и повадкам, по уверенности, с какой Ева носилась по лесу, казалось, что она гораздо взрослее. Насколько беспомощнее бывают в такое же время щенки! Теперь у Евы были большие уши, стала длиннее морда, она заметно похудела и уже не походила на пушистый шарик. Настоящий маленький волк. Себе на уме, самостоятельный и уверенный в себе!

Но такой Ева была только в лесу.

 

IV. СВОИ И ЧУЖИЕ

Незаметно пролетел июнь, кончался отпуск, и меня снова ждал зоопарк. Я, конечно, соскучилась по своим подопечным, да и беспокоилась о них. Лето — самое трудное время для зоопарка. Животным тяжело в клетках, вечно возникают проблемы с кормежкой, да и много посетителей, от которых гораздо больше вреда, чем пользы, — так считала я. Только в прошлом году погиб наш общий любимец — бегемот Тотоша. Школьники «развлекались» — бросили мячик в его раскрытую пасть, и бегемот задохнулся. А весной ребятки проткнули железным прутом бок винторогого козла. Бедное животное долго мучилось, ветеринар так и не смог его спасти.

Откровенно говоря, я ненавидела зоопарки, ненавидела саму идею, когда диких животных лишали самого главного в их жизни — свободы, обрекая их на убогое существование. Работая в зоопарке, я надеялась, что хоть как-то облегчу участь крылатых и четвероногих пленников.

Пришлось вызывать на дачу маму, которая с радостью готова была посидеть с внуком. Иногда на целый день приезжал бывший муж — пообщаться с сыном. Так что родственники невольно стали первыми, кто узнал о существовании Евы. Мама пришла в ужас.

— Ты с ума сошла, Эля! Тебе еще волка не хватало! Да он вас обоих съест, когда вырастет. Сейчас же избавься от него, отведи его к себе в зоопарк.

В тот день я чуть не поссорилась со своей мамой.

— Никуда я ее не поведу. Тем более в зоопарк. И вообще, я уже давно взрослая.

— Взрослая! Подумай хоть о ребенке, если о себе не думаешь! То-то взрослая, видно — как себе жизнь устроила. Вместо мужа она волка в дом привела! Ветер у тебя в голове. У других все как у людей, а у тебя…

— Ну вот, опять ты завела свою любимую песню. Мне уже двадцать шесть лет, мама, и я сама могу распоряжаться своей жизнью.

Мы бы так и спорили, если бы не прибежал Руслан вместе с Евой.

— Бабушка, бабушка, смотри, какая моя молчица! Она меня любит, и я ее тоже! — мальчик обнял Еву, а она радостно лизнула его в нос. Но заметив незнакомого человека, она насторожилась, взгляд мгновенно сделался пристальным и внимательным.

— Ишь, как смотрит, — удивилась мама, — Даже хвостом не вильнет.

— Мама, волки не умеют вилять хвостом, — сказала я.

— Да, молчицы хвостами не виляют! — радостно подтвердил Руслан.

Мама лишь устало и обреченно махнула рукой:

— Ох, Эля, наплачешься ты еще с ней…

Бывший муж, Радик, тоже не проявил восторга, увидев Еву.

— Делать тебе что-ли нечего, Элька? А если ребенка тронет, когда вырастет? Где у тебя гарантии, что она не будет опасной?

— Я уверена, что Ева нас никогда не тронет.

— Эх ты, экспериментатор! Только почему на собственном ребенке? Вон, езжай в заповедник и изучай там волков. А ребенка оставь у меня и у моих родителей.

К тому же Радика очень задевало, что Ева была к нему совершенно равнодушна. Она позволяла себя гладить, охотно хватала мясо из его рук, но никогда не проявляла той бурной радости и нежности, которые она выказывала, когда играла с Русланом или общалась со мной.

Неизвестно как, но скоро о существовании волчонка узнали соседи по даче.

Как-то на платформе меня остановила соседка тетя Ляля.

— А что, Эльвирочка, у вас правда настоящий волк? — глаза соседки были почти круглыми от ужаса и негодования.

Я попыталась было уйти от ответа, но тетя Ляля вцепилась в меня:

— Алла сакласын*, дочка, убери его поскорее! Все соседи боятся, у нас дети, внуки. Никто уже и на аллею не выходит. Да ведь у тебя у самой маленький ребенок. Ты что, совсем головой не думаешь?! Охранник наш, Володя, говорит, пристрелит, если где увидит! Ты ведь не в лесу живешь, среди людей!

«Людей ли?» — горько подумалось мне. — «Откуда столько ненависти? Немотивированной, изначальной? Откуда этот страх перед маленьким и безобидным зверьком? Неужели из сказки о Красной Шапочке?»

К счастью, электричка подошла вовремя, и мне удалось скрыться от назойливой соседки.

Только одна Ева, да еще, пожалуй, и Руслан, не знали и не догадывались о кипящих вокруг нее спорах. У Евы появился новый друг — соседский котенок Васька. Это был уже подросток, типичный, полосатый, отчаянный хулиган.

Сначала Васька принял Еву за собаку, и с характерной для кошек напыщенностью и презрением начал шипеть, выгибать спину и урчать, готовый, однако, в случае нападения тут же прыгнуть на дерево. Однако маленькая волчица встретила незнакомца с такой простодушной радостью и с такой доверчивой веселостью, что озадаченный котенок смутился, замолчал и позволил Еве приблизиться к себе. Их носы встретились — мокрый черный нос Евы и маленький темно-коричневый и тоже мокрый носик Васьки. «Ты мне друг, давай играть!» — весело улыбалась волчица, высунув розовый язык. Круглые васькины глаза сощурились, в них погасли огоньки настороженности и злобы, и на дружеский толчок Евы Васька ответил высоким прыжком. И началась веселая игра!

Ловкий и уверенный котенок встретился с достойной соперницей. Они подкарауливали друг друга и нападали: Васька откуда-нибудь сверху, как настоящая рысь, а Ева — из засады. Ева ловко прятала голову от когтей котенка, и, поворачиваясь к нему боком, успевала схватить его за горло. Васька был обескуражен. Волчонок несомненно превосходил Ваську по ловкости и быстроте. Они носились по саду и боролись до изнеможения. Даже котенок высовывал свой язычок и валился на бок, часто дыша. Иногда они лежали вместе: и волчонку и котенку было приятно ощущать рядом с собой теплое, живое существо. Вот только к своей миске Ева ни за что не подпускала друга, тут уж она забывала про всякую дружбу. Ева научилась рычать страшным свирепым рыком, и у Васьки всегда хватало благоразумия не подходить к ней близко во время еды, иначе он смог бы узнать, что такое настоящие волчьи зубы.

Чем взрослее становилась Ева, тем сильнее и чувствительнее для кота были укусы во время их игр. И все труднее удавалось Ваське увернуться от ее зубов.

Васька, конечно, не мог предполагать, что своей дружбой с волчонком он спасет жизни многих своих соплеменников. Ева станет взрослой, но помня о Ваське, она никогда не тронет кошек — ее друзей…

Вскоре произошла первая в жизни Евы встреча с собакой. На выходные ко мне приехали друзья с премилой рыженькой таксой Кэтти. Почти трехмесячная Ева рядом с ней казалась даже огромной, и гости, и я опасались, как бы волчонок не натворил беды. Кэтти было уже три года, это была сильная и взрослая собака, да к тому же и страстная любительница охоты. Появление Евы Кэтти восприняла так, как будто оказалась один на один в лесу с диким и опасным зверем. Завизжав от страха и возбуждения, она подняла истеричный заливистый лай, глаза ее вылезли из орбит, все тело мелко затряслось. Оскалив длинные клыки, Кэтти приготовилась к бою. А Ева, увидав собаку и тут же признав в ней особу, гораздо более старшую ее по возрасту, подобострастно легла перед ней на спину, подняв все четыре лапы и оголив розовый живот. Для Евы Кэтти была просто старшей, которой она, маленькая волчица, была обязана подчиниться в силу возраста, — ведь так принято в строго иерархичной волчьей стае. Закон старшинства — один из главных законов волчьей жизни. Ева никак не могла понять, почему же так возмущается эта маленькая рыжая собака? Ведь она, Ева, просто хотела выразить ей свое уважение… Кэтти не могла успокоиться и тогда, когда ее заперли в отдельную комнату. Запах зверя, дикого зверя не давал ей покоя, поднял во всем ее существе целую бурю. Инстинкт призывал ее к ненависти, к бою, а страх — вечный страх собаки перед волком, — доводил ее до истерики.

Для Евы совершенно не имел значения рост собаки. Она безошибочно угадывала ее возраст, и потому практически перед всеми собаками — будь то крошечная деревенская шавка, или здоровенная овчарка, — Ева испытывала восторженное подобострастие. Ей обязательно надо было подбежать к собаке и лечь перед ней на спину, всем своим видом выражая восторг и покорность. Но собаки просто не понимали маленькую волчицу. Все до единой, они чуяли в ней чужую. Одни поднимали лай и визг, другие в ужасе спасались от нее бегством, а третьи готовы были разорвать Еву в клочки. Одна такая встреча чуть не стоила Еве жизни.

Как-то на опушке леса мы с Евой встретили гулящую с овчаркой пожилую женщину. Ева увидела овчарку раньше меня и бросилась к ней навстречу. Звать Еву было бесполезно, и я, зная, чем это грозит, изо всех сил побежала за волчонком.

Это была старая сука, с сединой на морде. Глаза ее слезились, она, видимо, плохо видела. Вообще, издали эта овчарка чем-то напоминала волчицу — она была худой, сгорбленной, и такого же, рыже-серого оттенка.

Ева мчалась навстречу, полная восторга. А может, в тот миг в ней проснулась ее память. Может быть, в образе этой собаки ей почудилась ее мать-волчица, которую она потеряла на следующий день после рождения?

Овчарка увидела ее лишь тогда, когда Ева ткнулась в нее носом и упала перед ней на землю. Злобная старая сука, учуяв чужой и ненавистный запах волка, который к тому же, был еще щенячьим, а потому — не опасным, — бросилась на Еву, ощерив притупившиеся желтые клыки. Еще мгновение, и она бы просто придушила волчонка… Но я успела-таки добежать до них, с громким криком бросилась на овчарку, и та с визгом отскочила в сторону, залаяла — бессильно и злобно. Я обняла испуганную Еву. Волчица была цела, лишь из прокушенной лапы сочилась кровь. Хозяйка овчарки что-то кричала мне, но я даже не слышала ее, счастливая тем, что успела спасти Еву от гибели.

Обратно мы шли долго и медленно. Ева, уже приученная к поводку и ошейнику, послушно брела за мной, прихрамывая и все время пытаясь вылизать лапу. А я с тоской думала о том, что день ото дня мир становится все более опасным и жестоким по отношению моей маленькой волчице.

Так, в огорчениях и радостях, прошло лето. Нужно было возвращаться в Казань.

 

V. КАМЕННЫЕ ДЖУНГЛИ

В городе жизнь вновь обрела свой привычный ритм. Руслан с неохотой вновь пошел в садик, я с утра уезжала в зоопарк, а Ева оставалась в квартире одна.

Она выросла совершенно незаметно, и была теперь ростом со среднюю овчарку, только еще очень длинноногая. Я невольно сравнивала Еву с ее родителями — волком и волчицей, по-прежнему жившим в зоопарке. По окрасу Ева скорее была похожа на своего отца — очень красивая пушистая ее шерсть была с золотистым оттенком, по спине тянулся широкий темный ремень, и лишь на ушах и щеках шерсть была рыжеватой. Светлые бровки над глазами придавали Еве доверчивое и немного удивленное выражение. У Евы сменились зубы, и растущие клыки поражали своей белизной и размерами. В пасти у Евы были настоящие ножи. Хорошо, что никто, кроме меня, не видел этих клыков: это был бы лишний повод для страха и паники.

Самым трудным для меня оказалось приучить Еву к наморднику. Если с ошейником и поводком она примирилась почти сразу, то вытерпеть намордник было поначалу выше ее сил. Намордник был для Евы то же самое, что и тесная клетка. И из него надо было во что бы то ни стало вырваться. Но водить без намордника по улице волка — такого я не могла даже и представить. Уже давно в Еве все узнавали волка, а не овчарку. И если у парней и пацанов появление Евы на улице вызывало восторг, уважение и зависть, то у подавляющего большинства людей — только безотчетный страх и злобу.

Не сразу, но все же Ева смирилась и с намордником. Я видела, как она безоговорочно верит мне, и только благоговейное уважение ко мне наконец смирило ее. Но никто, кроме меня и помышлять не мог о том, чтобы надеть намордник на Еву.

Чем больше и сильнее становилась Ева, тем пристальнее и внимательнее следила я за отношениями волчицы и моего сына. В глубине души упрямо росло беспокойство, постоянно подогреваемое речами окружающих. Все вокруг, даже мои лучшие друзья, считали, что я играю с огнем — рискуя здоровьем и даже жизнью Руслана. Я постоянно, пристально, до болезненной подозрительности, до собственного изнеможения следила за Евой, за ее отношениями с Русланом. Я очень устала. Я находилась в постоянном нервном напряжении. Если бы я заметила со стороны Евы хоть малейший намек на агрессию, я, конечно же, рассталась бы с волчицей, как бы сильно я не любила ее. Но Ева относилась к Руслану с таким обожанием, с такой нежностью, что слезы навертывались мне на глаза. Из друга по играм Ева превращалась в няньку: теперь она ощущала себя значительно старше и сильнее Руслана, и потому все пыталась его опекать. Она по-прежнему весело играла с мальчиком, но в то же время смотрела на него, как на несмышленыша. Если он падал, то Ева старалась успокоить его, умывала ему лицо горячим языком, толкала носом, стараясь приподнять.

К счастью, место, где мы жили, можно назвать окраиной города. Сразу за крайними домами новых кварталов начиналась пойма реки Казанки — безлюдное и заросшее кустарником поле. Лишь зимой берега реки оглашались голосами многочисленных лыжников, а летом, осенью и весной здесь было совершенно пустынно, если не считать любителей долгих прогулок с собакой.

Я старалась гулять с Евой только рано утром или поздно вечером, когда собачников было немного. И сейчас, как и в детстве, Ева затевала охоту. С ней просто невозможно было гулять, как с собакой: кидать палки, просто смотреть на нее, бегущую рядом. Ева тоже была рядом, но — словно бы и не была. Она бесшумно исчезала и встречала меня в самом неожиданном месте. Никогда нельзя было угадать, откуда сейчас появится Ева. Поступь ее была совершенно неслышна, ни одна веточка не хрустела под ее лапами. Стоило мне позвать ее, и она тут же появлялась, неслышная и призрачная, как тень.

Все было бы хорошо, если бы не редкие, но неизбежные встречи с гуляющими собаками. Ева, несмотря на свой внушительный рост, все еще была просто подростком (ведь волки созревают гораздо медленнее собак) и продолжала относиться к каждой собаке с прежним подобострастием и уважением. История со старой овчаркой лишь научила ее осторожности, но отнюдь не убавила ее доброты и восторженности. Однако почти любой собаке Ева теперь казалась сильным и опасным зверем. Никто не хотел признавать в ней соплеменницу. Завидев еще издали ее характерную крадущуюся походку, собаки бросались прочь с истерическим визгом, заливались лаем. Если собак было несколько, то они мгновенно забывали свои собственные размолвки и распри и дружно объединялись против волчицы. В стае они ощущали себя сильными и смелыми, их подогревал азарт и инстинктивная ненависть к волку, живущая в глубине каждой собаки. Несколько собак, если они были крупными, были опасны. И я делала все, чтобы избежать подобных встреч. Но случалось и так, что Ева бесшумно появлялась из-за кустов прямо перед какой-нибудь колли или овчаркой. И эта собака от страха мочилась.

Все это не могло не вызывать неприязни со стороны хозяев собак. Кому же приятно, если твой заслуженно сильный и смелый пес трепещет перед волчонком! Собачники — это особый народ. Они много общаются между собой, встречаясь на собачьих площадках и в местах выгула чуть ли не ежедневно. И поэтому скоро многие на квартале уже знали, что в таком-то доме, на такой-то улице живет волк, настоящий волк.

И если на берегу реки Ева была веселой и игривой, то в самом городе, в неуютных каменных джунглях она всегда ощущала себя затравленным зверем. Походка ее менялась; поджав хвост, опустив лобастую голову, пригнувшись к земле, — плелась она за мной, оглядываясь вокруг настороженно и затравленно. Громады домов давили на нее, машины, их гудки, запах выхлопных газов — вызывали у Евы ненависть и ужас. Она ни за что не хотела привыкать к ним. И только оказавшись в спасительной тишине собственного дома, Ева успокаивалась и расслаблялась.

Соседи по подъезду косились на меня с подозрением и неприязнью. Они готовы были, наверное, простить мне десяток собак и кошек сразу, но только не одного волка.

Я потихоньку начинала приходить в отчаяние. Я уже не могла представить своей жизни без Евы. Что настанет вечер, я сяду в кресло перед телевизором, а Ева не подойдет и не положит свою тяжелую голову ко мне на колени. И когда я начну почесывать у волчицы за ухом, она не будет глядеть на меня добрыми и умными глазами, похожими на прозрачный янтарь… Ева не умела лаять и не умела вилять хвостом. Но у нее был свой язык, который я научилась понимать. Ева умела скулить, тявкать, кряхтеть и нежно рычать. Всегда, если я особенно долго задерживалась, Ева встречала меня радостным утробным рыком.

Часто во время прогулки я наслаждалась просто тем, что смотрю на волчицу. Радостно и приятно было видеть красивого, сильного зверя, его гибкие и ловкие движения, то, как напрягаются под пушистой шерстью твердые мускулы, видеть здоровый блеск большого черного носа, улыбающуюся пасть, полную сверкающих белизной внушительных зубов… Я смотрела на нее и ощущала восторг, первобытную радость бытия. Такое чувство бывает, когда галопом скачешь на хорошей лошади по пустынной дороге…

Если бы мы жили не в городе, а в какой-нибудь лесной избушке, то не знали бы ни бед, ни тревог, — думала я. Я отчетливо сознавала, что Ева была и останется чужой на этой планете под названием «Город».

А тут навалилась еще одна напасть. Днем, когда я уходила на работу, а Руслан в садик, Ева начала выть. Соседи пришли ко мне целой делегацией и пообещали привести участкового милиционера, если еще раз услышат вой.

Как-то вечером в дверь долго и требовательно позвонили. Ева всегда очень настораживалась и внутренне напрягалась, когда кто-то приходил в квартиру. К тем из гостей, которых она видела часто, она давно привыкла, но появление незнакомого человека всегда вызывало у нее молчаливое недовольство: Ева считала, что чужие не должны вторгаться на территорию ее семьи. Внешне это никак не проявлялось, но я научилась понимать любые нюансы ее поведения. Я видела, как напрягается, леденеет взгляд волчицы, как внимательно настораживаются уши, замирает тело, и мышцы под шелковистой шерстью сжимаются в тугой комок. Обычно Ева даже не поднимала головы, но следила за каждым движением незнакомого человека.

Вот и теперь, услышав звонок, Ева оставила веселую возню с Русланом и улеглась на своей подстилке, насторожив уши.

На пороге стоял милиционер.

— Гражданка Сафина? Участковый Чесноков. Пришел разобраться в связи с поступившей жалобой.

Было видно, что участковый Чесноков недавно работает в милиции и очень доволен собственной значимостью. Во всем его облике — в полноватой коротконогой фигуре, в невыразительном сером лице, в светлых глазках — светилось нагловатое, самовлюбленное упоение своей маленькой властью.

Он переступил через порог без приглашения и по-хозяйски огляделся. Под распахнутой шинелью, на ремне, затянувшем рыхлый животик, висела кобура, и за эту кобуру Чесноков держался рукой.

— В чем дело? — спросила я, а у самой сердце забилось, заныло тоскливо и беспокойно.

— А-а, вот это ваша «собачка»? — Чесноков кивнул в сторону лежащей Евы, — Ну-ка, уберите ее! Не то пристрелю!

— Как? За что? — мой голос дрогнул предательски, — По какому праву?!

— Ты еще меня о праве спрашиваешь? — Чесноков ухмыльнулся, — Да я тебя за нарушение общественного порядка привлеку! Посажу! А волчару твою… Вызовем бригаду и конец ей!

— Ани! Ани! — Руслан заплакал в соседней комнату, — Дядька убьет Обезьянку, Ани!

Услышав плач Руслана, Ева встревожилась еще больше. Ненавистный запах незнакомца сильно бил ей в нос, и это был запах страха. Так пахнет заяц, застигнутый врасплох. Однако от этого типа исходила еще и угроза. Глаза волчицы сузились, длинная темная шерсть поднялась на загривке, и словно из преисподней, словно из какой-то бездонной пропасти — все нарастая и грубея, зарокотало ее рычание. Ни лай овчарки, ни рычание бульдога, ни даже безжалостный визг бультерьера — не вызвали бы такого ужаса. Это был рык дикого, неуправляемого зверя. Я вздрогнула и мне самой стало на миг страшно: я никогда еще не слышала, чтобы Ева рычала так грозно и таким басом.

Холодный пот прошиб участкового Чеснокова. Волчица лежала, как и прежде, но даже ему было понятно, что через мгновение она может взвиться в прыжке. Черные губы зверя приподнялись, и в полутьме коридора заблестел безжалостный оскал.

Чесноков пулей вылетел за дверь, визжа и потрясая кулаком:

— Это мое последнее предупреждение! Я тя под суд отдам! Мы те устроим волчью охоту!

— Давай, давай отсюда! — прошептала я про себя. Нервы у меня уже не выдержали. Я и сама была готова вцепиться Чеснокову в горло.

Я захлопнула дверь и расплакалась. Я вдруг остро почувствовала себя одинокой, слабой и никому не нужной. У меня не было сил защитить себя, Руслана, Еву. Я была одинока, как волчица, и мне тоже хотелось выть.

А Ева, глядя на плачущих любимых людей, суетилась, скулила, толкала их своим большим носом, удивленная, сконфуженная, удрученная чем-то непонятным, невидимым и потому страшным для нее.

Вот так незаметно пролетел год, и кончалось второе в жизни лето Евы.

Загнанная в тупик безысходной ситуацией, я решилась позвонить своим друзьям — Наташе и Володе. Они жили в собственном коттедже за городом, на другой стороне Волги.

 

VI. БЕЗ ЕВЫ

Володя был самым близким другом моего мужа Радика. Они учились в одном классе, потом — в университете. Почти одновременно они женились, и, как это часто водится, стали дружить уже семьями. Мы с женой Володи Наташей тоже сразу подружились. Почти в одно время у нас родились и дети — Руслан и Даша. Общались в то время мы много и часто: ездили в лес на шашлыки, отмечали праздники и дни рождения, занимали друг у друга деньги, обсуждали фильмы и книги. Потом Володя ударился в бизнес, дела у него пошли очень удачно, и вскоре семейство Семеновых обзавелось сначала подержанной, а затем уже новенькой иномаркой. Радик продолжал с упоением играть на своем саксофоне. Мы с ним как-то не думали о деньгах. Через некоторое время Володя поменял свою однокомнатную квартиру на трехкомнатную, Наташа ушла с работы и сделалась счастливой домохозяйкой. К этому времени мы с Радиком развелись, но это никак не повлияло на нашу общую дружбу. Только теперь мы приходили к Семеновым по отдельности. Радик — со своей новой женой. Руслан подружился с Дашей. Еще через некоторое время Володя купил в деревне за Волгой большой дом и перестроил его в великолепный коттедж — с холлом, гостиными, спальнями, туалетами и даже камином. Наташа, которая обожала покой и тишину, переехала туда из городской квартиры вместе с Дашей и Челом. Чел был немецкой овчаркой редкостной красоты и стати. Во-первых, он был переростком — по сравнению с другими овчарками он казался просто огромным. Привезенный из Германии, с отличной родословной, Чел считался одной из лучших овчарок в городе, и хотя еще был совсем молод, успел получить на выставках пару золотых медалей. Настоящее имя Чела было очень сложным — Кассиус Челти оф Кэрраней. Никто из его домочадцев не мог запомнить это имя. «Он у нас совсем как человек!»- с гордостью говорили о нем Семеновы. Человек, Человек — так они его и называли. Постепенно он стал просто Челом. Мне он очень нравился, хотя именно к овчаркам я никогда особенно не тяготела, мне нравились собаки других, более экзотических пород — бультерьеры и питбультерьеры. Но Чел, со своей могучей, удивительной красоты линий головой, умнющими глазами, черной блестящей спиной и красно-рыжим подпалом, широкогрудый, а главное — очень высокий и крупный — вызывал у меня неподдельное восхищение. К тому же Чел был надежным и бесстрашным. С ним можно было спокойно оставлять Наташу одну в деревне, и Володя был уверен, что ничего плохого не случится. Володя провел в коттедж телефон и теперь иногда оставался ночевать в городе. Дела в его фирме шли прекрасно, но удачный бизнес съедал практически все его время.

Теперь я приезжала в гости в это новое сверкающее великолепие. Но больше всего мне нравился не сам дом, а уютная и тихая деревня, раскинувшаяся на берегу реки, лес неподалеку, и поля, расстилающиеся вокруг. И еще то, что ни эта роскошь, ни большие деньги, ни машины и шубы — не разрушили нашей дружбы.

Именно Наташа и Володя были единственными, кто воспринял появление Евы с восторгом. Они оба любили животных так же самозабвенно, как и я, а Наташа мечтала завести собственную лошадь. Когда они узнали о появлении волчицы, то искренне позавидовали мне. Они были в курсе моих тревог. Судьба Евы волновала их, они переживали за нее. Как-то, во время одной из посиделок, Володя сказал мне:

— Если будет невмоготу, мы с удовольствием поможем, мы возьмем Еву, у нас ей будет хорошо!

И вот теперь я вспомнила тот давний разговор. Я решила, что поеду к Семеновым в ближайшую субботу.

В речной порт мы с Русланом приехали пораньше. С трудом втиснувшись в маленький пароходик, наконец-то перевели дух. Весь пароход был забит дачниками, которые тащили корзины и сумки-каталки, чтобы наполнить их доверху своим нехитрым урожаем, и потом, обливаясь потом и толкаясь, тащить свое добро в город. Дачники везли с собой на воскресные дни собак и кошек. Коты нервно жмурились и мяукали, между собаками в тесноте то и дело вспыхивали коротенькие перепалки: то черный пудель лаял на таксу, то молодой доберман никак не мог подружиться с лохматой собачкой неизвестной породы… Но у меня в этой веселой воскресной суете на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Никогда не смогу я вот так беззаботно ехать вместе с Евой в этой веселой толпе… Ева чужая этим людям, этим собакам, этому пароходу. Она, Ева, пришла бы в ужас от этих гудков и дыма, от шума мотора и плеска волн. Вот и сегодня она осталась дома, такая печальная и все понимающая. Даже не подошла к двери, а лежала в своем углу и внимательно, грустно следила, как мы с Русланом собирались.

Стояли последние и по-летнему жаркие дни августа. Но солнце уже начинало припекать только к полудню, волжская вода остывала. Пахло свежестью и тиной, а еще тем печальным, почти неуловимым запахом ранней осени — то ли дымом костра или дальних лесных пожаров, то ли уставшей землей и сухим сеном, спелыми травами и перезревшими яблоками. Лениво и по привычке за пароходиком летели чайки.

Дом Семеновых стоял на краю деревни, почти на обрыве. Сразу за огромным вишневым садом начинался дубовый лесок. Если Наташа с Володей согласятся, здесь вскоре придется поселиться Еве. И я, приближаясь, осматривала дом, забор, сарай и ворота с особой придирчивостью.

Стоило нам постучать в ворота, как дом ожил, словно бы налетел на гостей, суетливый и шумный: залаял и радостно завилял хвостом Чел, Дашка, увидев Руслана, завизжала от радости и сразу потащила его куда-то в сад, Володя, который возился с мотором, включил музыку на полную громкость, а Наташа, спускаясь с лестницы, тоже кричала, возведя руки:

— О-о, кто к нам приехал! Элька! Молодчина!

— А мы как раз купаться едем! — улыбался Володя.

— Купаться! Купаться! — кричали и прыгали дети.

— Да вода ж холодная? — попыталась было отвертеться я, но уже чувствовала, как беззаботное веселье, которое почти всегда царило в доме Семеновых, охватывает и меня, и все мои проблемы и печали начинают казаться решаемыми и не такими уж трагическими.

Веселый пикник растянулся на весь день: сначала купались на дальнем пляже и вода показалась всем действительно теплой; потом поехали в заброшенные сады за яблоками, потом решили заехать в соседнюю деревню и посмотреть, как там реставрируется церковь. Дома Семеновы тут же затеяли шашлыки, и лишь под вечер, когда мы, разморенные, объевшиеся и усталые сидели на балконе и пили чай, я будто бы очнулась и вспомнила, зачем я сюда приехала.

— Я же тебе говорил, что у тебя будут проблемы, — вздохнул Володя.

— Нет, Эль, мы обязательно возьмем Еву. Ведь невозможно же ее обратно в зоопарк! — веселое доброе лицо Наташи омрачилось.

— Да, но где она будет у вас жить? — я до сих пор не была уверена, правильно ли я поступаю, — Я даже не знаю, как она к вам отнесется…

— В первое время будет в вольере, а потом поглядим. Ты же нас знаешь, мы зверье всякое любим. Неужто она нас не поймет? — Володя подмигнул мне, стараясь ободрить, — В общем, решено. Я сам на машине приеду и заберу вас с Евой. А ты поживешь у нас дня три, чтобы она более-менее привыкла.

— А что скажет Чел? Вот ведь еще проблема…

— Наш Чела — очень добрый пес, не волнуйся, мы их подружим! — уверенно сказала Наташа.

— Хорошо, давай через неделю, — обреченно вздохнула я, — Что бы я делала без вас, ребята… А сейчас нам надо ехать, а то на последний пароход опоздаем.

— Так воскресенье же завтра! Ночуйте! — в один голос сказали Наташа с Володей.

— Дома Ева, она нас ждет.

Дома мне предстоял еще и разговор с Русланом. Как ему все объяснить и чем его утешить — я пока не знала.

У своей двери мы столкнулись с двумя милиционерами, которые громко пинали ее ногами. Уже начали выползать из своих квартир любопытные и жадные до любого скандала соседи. Старый знакомый Чесноков, увидев меня, закричал:

— Гражданочка Сафина, так как вы еще не убрали свою волчару, мы ее сейчас и заберем! Вот должна бригада подъехать. Открывайте дверь и привязывайте зверя… Сейчас составим протокольчик!

Мне стало так страшно, что я впервые на людях заплакала. Я снова ощутила себя зверем, загнанным в кольцо толпой охотников…

— Пожалуйста, товарищ милиционер, не надо! Я обещаю вам, через неделю ее здесь не будет, я ездила договариваться, мы ее из города увезем… Пожалуйста, я штраф заплачу, если надо…

— Что, органы подкупать?! — маленькие белесые глазки Чеснокова с ненавистью вытаращились. Второй милиционер, более спокойный и молчаливый, взял его за рукав:

— Ладно, Сань, говорит же, уберет сама, давай через неделю придем, проверим.

— Ани, не отдавай Еву! — испуганно заплакал Руслан.

— Через неделю я приду проверить, — удовлетворенно сказал Чесноков, и милиционеры начали спускаться по лестнице, чему-то радостно смеясь.

Соседские двери одна за другой захлопывались, и я слышала сдержанное шушуканье.

А на пороге нас радостно встретила Ева — облизала, как всегда, лицо Руслана, ткнулась большим холодным носом в мои руки, как бы спрашивая, где же мы были так долго.

В тот день поначалу Ева не почувствовала ничего особенного. Она радовалась тому, что ее мать и брат не собираются оставлять ее одну в квартире, и глядя, как Эля собирает дорожную сумку, Ева поняла, что они куда-то поедут все вместе. Вот радость! Они носились с Русланом по квартире и играли в прятки.

— Ева, ищи меня! — весело кричал мальчик и лез под кровать или в шкаф. Волчица, как настоящая охотница, терпеливо выжидала в засаде, и когда терпение мальчика лопалось, и он невольным шумом выдавал себя — с торжествующим рыком Ева бросалась вперед, легонько хватала Руслана за одежду и тянула к себе.

Глядя на их веселую возню, я на минуту забыла, что сейчас приедет Володя и повезет нас к себе. Не на приятный пикник. Для того, чтобы оставить там Еву. Да и Руслан словно забыл, что только вчера он горько плакал и умолял меня не увозить волчицу. Мне тоже хотелось хотя бы на миг стать беззаботной и такой же веселой. Но на душе у меня кошки скребли. Вот ошейники Евы, поводки, шлейка, намордник, большая миска… Впрочем, разве я не знала, чем должно кончиться пребывание в квартире волка? Зато теперь все обрадуются — и соседи, и бывший муж, и мама, которая вздохнет с облегчением и поблагодарит Аллаха.

И когда за окном раздался знакомый гудок володиной машины, в темном предчувствии сжалось сердце. Что-то мы делаем не так.

Но у Евы никаких предчувствий не было. Володя был ей знаком — это друг ее семьи. Ее любимые существа были с ней рядом, а ради этого можно и потерпеть ненавистную, шумную, вонючую машину, которой Ева сначала панически боялась, и к которой начала привыкать лишь недавно.

День стоял голубой, солнечный, с душистой призрачной дымкой на горизонте. Вскоре мы выехали за город и любимые запахи ударили Еве в нос — запахи земли, леса, свежего сена, коров, полевок и множества других живых существ. Леса, поля, деревни, опустевшие пионерские лагеря, автобусные остановки, заправочные станции, наконец новый мост через Волгу, и вновь поля, поля, с золотистой стерней уже скошенной пшеницы, с тяжелыми темными головками поспевающих подсолнухов.

Когда мы проезжали небольшой лесок, и внизу уже виднелась деревня с ее полуразрушенной церковью, с замшелыми крышами почерневших от времени домов, среди которых тут и там в последнее время выросли как грибы новенькие коттеджи из белого и красного кирпича, весело и ярко сверкающие своими железными крышами, я попросила ненадолго остановиться.

…Мы шли по лесу, и волчица восторженно носилась вокруг нас. А Руслан уже не был веселым, он вновь погрустнел и крепко держал меня за руку.

— Побегай с Евой, сынок, — сказала я.

— Нет, не хочу. Она думает, что мы пришли гулять, а мы… — мальчик всхлипнул, его темные глаза налились влагой и заблестели. Он сдерживался из последних сил, чтобы не заплакать.

— Руслан, сынок, ну я ведь все тебе объяснила. Мы будем приезжать к Еве, мы не бросим ее! И потом ведь ей будет здесь хорошо, на природе, на свежем воздухе. Мы же не чужим людям ее отдаем, а нашим друзьям!

— Ну и что! Она не сможет без нас! Она моя молчица, моя!

Все, что происходило потом в тот день, казалось мне скорее сном, чем явью. Не я сама, а лишь моя оболочка, из которой были вынуты душа, сердце и чувства и к которой по-прежнему обращались как к Эле, послушно выполняла заданную кем-то программу. Мне нужно было затащить Еву в просторный вольер, который ей сколотил Володя — и я сделала это. Нужно было успокоить почуявшую неладное волчицу — я улыбалась и целовала ее в нос. Нужно было оторвать от Евы Руслана. И наконец — нужно было уйти, захлопнуть ворота и медленно идти к пристани, слыша позади отчаянный и удивленный вой…

Я шла, а перед глазами стояла моя волчица. Руки помнили, пальцы ощущали, помнила кожа — мягкую шерсть Евы, тяжесть ее головы, холодное прикосновение носа. Казалось, Ева где-то рядом, только забежала на миг в лесок и сейчас выскочит прямо на нас, как она это делала всегда. А вой — это вовсе не ее вой, не она плачет, оставленная, преданная… И все это происходит вовсе не со мной…

Но самая безжалостная истина открылась мне лишь дома, в пустой, мертвенно-пустой квартире, когда на пороге нас никто не встретил, и никакой иной звук, кроме звуков наших голосов и наших шагов, не возник в настороженной тишине. Место, где обычно лежала подстилка, зияло пустым и холодным углом. Невыносимо громко тикали кварцевые часы в коридоре.

Руслан, измученный переживаниями, заснул почти сразу, несколько раз переспросив, когда же мы поедем навестить Еву.

Я и не подозревала, какое огромное пространство заполняла собой Ева в нашей квартире. И теперь не было ничего ужаснее и больнее этого ощущения пустоты. Войдя на кухню, я взяла было телефонную трубку. Мне хотелось немедленно позвонить Семеновым, узнать, как там волчица, и быть может… сорваться и ринуться к ней, и забрать ее. Но я сдержала себя. Быть может, они позвонят сами? Но телефон молчал, тихий, равнодушный, как всегда перемазанный маслом и каким-то вареньем. Один раз он сонно звякнул, я с забившимся сердцем схватила трубку, но это просто кто-то ошибся номером. Вот так же он молчал в первые дни, когда ушел Радик… Вот так же кто-то ошибался…

На улице стемнело, и за окном стал медленно нарастать привычный вечерний гул собачьей площадки. В последнее время окрестные любители собак стали собираться почему-то на этом небольшом пустыре перед окнами нашей квартиры. С приходом темноты начинали звонко лаять собаки, а их хозяева разговаривали, шумели, давали пронзительные команды, посвистывали, спорили и смеялись. И никто не требовал у них убрать их собак, никто не показывал пальцем, не жаловался, не приходил в квартиру с милицией.

Я стояла, выключив свет и прижавшись лбом к оконному стеклу. Внизу мелькали темные силуэты собак. А мне не хотелось ни спать, ни читать, ни смотреть телевизор. Даже идти завтра на работу не хотелось.

«Ведь не было никакой Евы — и все было прекрасно, понятно и спокойно,"- думала я, — «Я не хотела ее, я не думала о ней, она сама свалилась мне на голову… А теперь мне кажется, что я не смогу жить без нее. Странно, ведь она мне как дочь, моя дочь-волчица! Никогда, никогда я не любила так ни одну собаку. Но ведь Ева — не собака. Не собака…»

Это было начало другой жизни. Без Евы.

 

VII. В НЕВОЛЕ

Когда Чел обнаружил, что в его собственном доме появилась еще одна собака, он очень удивился и пришел в страшное волнение. Как?! — значит, хозяева больше не любят его! Чел с детства очень ревновал своих хозяев ко всем остальным собакам. Когда он был маленьким щенком, на его глазах Наташа погладила соседского пса Карая. Тогда, не разбирая, кто старше и сильнее, маленький Чел бросился на Карая и был им сильно покусан. С тех пор прошло два года, а Чел все еще помнил тот неприятный для него эпизод. И хотя он был вполне добродушным и без причины никогда не лез в драку, именно Карая он продолжал ненавидеть всем сердцем. Теперь уж Карай, которого Чел намного перерос, старался не попадаться Челу на глаза. Они были соседями и были врагами. У Карая друзей было много — все деревенские голосистые разномастные псы и шавки. И только в стае вместе с ними Карай становился смелым. Чела никогда не выпускали за ворота, и он давно привык к одиночеству. Правда иногда к нему привозили из города симпатичных овчарок, и Чел был известен в кругах любителей собак, как производитель породистого потомства.

Чел почти что сразу почувствовал, что-то несобачье в странном серо-рыжем звере, который на первый взгляд был похож на овчарку. Собака оказалась дамой. И какой красивой! Чел, несмотря на мучившие его подозрения и ревность, влюбился в незнакомку с первого взгляда.

Он был слишком молод, и, конечно, не подозревал, что в мире существуют волки, которых должны ненавидеть все собаки.

Ева в беспокойстве и тоске металась по своему просторному вольеру, когда увидела огромного черного пса с высоко стоящими ушами. Она насторожилась, зная уже, как реагируют на нее все собаки. Пес подошел к сетке вплотную и просунул сквозь решетку свой большой нос. Ева тоже приблизилась к нему, и их носы соприкоснулись. Волчица уже готова была дать незнакомцу отпор, уже дрогнули ее губы, но тут пес вдруг завилял хвостом и взвизгнул, всем своим видом выражая участие и благосклонность. Незнакомец был гораздо крупнее и выше волчицы, а вел себя как маленький щенок. Ева, которая всегда прекрасно определяла возраст собак, видела, что этот пес старше ее, но от него исходила не угроза, а какая-то мягкая, нежная сила — такое ощутила Ева впервые в своей жизни. И она смутилась, не зная, как же она должна себя вести с этой собакой. Вообще, после многочисленных стычек с собаками она стала много сдержаннее. Впрочем, отношения с этим черным псом Еву интересовали мало. Она была лишь благодарна ему, что он не набросился на нее с остервенелым лаем, что ей не приходится защищать себя и обороняться. Ей и без того было несладко. Она была в чужом месте, в клетке, какие-то малознакомые люди подходили к ней и кормили ее, а ее любимых людей, людей из ее стаи — Эли и маленького человечка Руслана — не было…

Так прошло несколько дней. И все эти дни волчица угрюмо лежала в углу вольера и не отрываясь смотрела на ворота. Когда кто-нибудь открывал их, она вскакивала, почти уверенная в том, что это пришли за ней. Но ни Эли, ни Руслана не было.

Зато Чел все время вертелся возле ее вольера и всем своим видом показывал, как он рад ее присутствию.

— Смотри, Володя, как наш дурачок радуется! Удивительно, ведь Эля говорит, что все собаки ненавидят Еву, — сказала Наташа, когда они подошли к вольеру.

— Это только наш на такое способен. И потом, он все же кобель, а она — сучка. Хорошо, что они поладили. Что бы мы делали, если бы Чел не принял ее?

— Мама, а когда мы выпустим Еву погулять во двор, — спросила Даша, — Мне ее жалко, она такая грустная!

— Она грустная потому, что нет тети Эли. Но ничего, привыкнет постепенно. Посмотрим, как она будет себя вести. Может, и выпустим погулять.

— Дай-ка я зайду к Еве, попробую ее погладить, — вдруг сказал Володя, — Если она нас полюбит и привыкнет к нам, то все проблемы решатся.

— Может не нужно пока? Все-таки волк.

— А ты видела, как она ласкается к Эле? Она же ручная.

И Володя зашел в вольер к Еве, держа в руках большой и сочный мосол.

Если бы Ева была не волком, а собакой, то она конечно же завиляла бы хвостом и дала бы себя погладить человеку, так хорошо знакомому ей. Но Ева не была собакой.

Она не шелохнулась, продолжая лежать так же, как лежала, но Володя, еще не успев подойти к ней, вдруг остановился. Что-то было во всем ее облике такое, что останавливало его, парализуя волю и внушая какой-то дикий животный страх. Кого-кого, а собак Володя никогда не боялся. Всю жизнь у него были собаки, приходилось ему работать и на собачьей площадке инструктором. И каждая, даже самая свирепая собака была ему понятна, он всегда знал, чего можно ожидать от нее. Но эта волчица, лежащая перед ним сейчас, коварная, загадочная, непонятная! Володя не знал, что она предпримет — то ли приласкается, то ли бросится на него.

Он попятился назад. И в ту же секунду волчица молчаливо метнулась к нему. Ее клыки клацнули о сетку.

— Боже мой! — вскрикнула Наташа, — Какой ужас!

— Я сам виноват, — смутился Володя, — не нужно было к ней лезть.

— Боже мой, как Элька с ней жила!? Это же опасно! А ребенок!? Я не думала, что она такая злобная. Я очень беспокоюсь за Дашку. А что, если волчица как-то выберется из клетки?

Чел, с виноватым видом сновал между хозяевами и вольером, не понимая, что же случилось, и почему все так расстроены. А Ева молчаливо металась из угла в угол, по-прежнему не выпуская из вида ворот. Она все ждала, что они вот-вот откроются, и появится Эля, и заберет ее отсюда… Нет, Ева не имела ничего против этих людей — она знала, что это были друзья Эли и Руслана. И когда Володя зашел в ее вольер и хотел к ней подойти, она вовсе не собиралась причинять ему зла — просто хотела прыгнуть, толкнуть его носом, может быть, легонько стукнуть оскаленными зубами. На волчьем языке это предупреждение. Спокойное дружеское предупреждение.

Однако, если Эля и Руслан всегда понимали ее, ведь они были из ее стаи, то эти люди, как и все остальные — восприняли это только как агрессию, как опасность.

Ну а Чел, добрый покладистый Чел, к которому Ева уже прониклась невольной симпатией, конечно, ничего не мог объяснить своим хозяевам. Он только переживал и за них, и за волчицу.

Чел очень хотел познакомиться с Евой поближе, но в вольер к ней его не пускали. Однажды, когда Володя приоткрыл дверцу, чтобы поменять у волчицы воду, Челу удалось протиснуться внутрь вольера. Радостно виляя хвостом и поскуливая от робости и переполнявшей его радости, пес подошел к волчице. И Ева, видя его простодушную открытость, сама привстала к нему навстречу, несмело вильнула тяжелым пушистым хвостом. Наконец-то они могли беспрепятственно обнюхать друг друга.

Как нравился волчице этот большой, сильный и добрый пес! Горячим розовым языком Чел нежно лизнул волчицу в нос, а потом, смелея и не встречая отпора, также пылко и нежно принялся вылизывать ее уши. Это было непривычно — ни одна собака не обращалась с Евой так ласково! Ева тоже лизнула Чела в большой черный нос.

Но хозяин Чела, возвратившийся со свежей водой, почему-то очень испугался, увидев собаку в вольере волчицы.

— Ко мне, Чел, ко мне! Быстро! — закричал Володя.

Как ни хотелось Челу остаться в вольере, ему все же пришлось подчиниться своему хозяину. Он понуро, опустив хвост, вышел и бросил на Володю угрюмый взгляд. Если бы Володя только мог представить, насколько сильны были его чувства к этой незнакомке! Чел готов был уйти вместе с ней хоть на край света. Он ни минуты бы не сомневался — остаться ему вместе с его хозяевами или пойти вслед за этой странной собакой. И за эту собаку он, добродушный пес, который никогда не затевал драк первым, был готов теперь перегрызть глотки всем деревенским кобелям вместе взятым.

Прошла еще неделя, тоскливая, однообразная. К своим новым хозяевам Ева не проявляла никакой привязанности. Она не стала с ними добрее и мягче. Радовалась только Челу, да следила непрерывно за воротами. Она по-прежнему ждала, когда же за ней приедут Эля с Русланом.

По ночам, когда деревня затихала, и лишь осенний ветер, который все не мог найти себе пристанища, носился по деревне, шумел в старых тополях, гудел в проводах и перекатывал по застывающей дороге сухую холодную пыль, — Ева начинала выть. Она начинала тихо и робко, словно подпевала печальному шепоту ветра, но тоска и печаль так сильно и судорожно сжимали ее сердце, что только громким плачем Ева могла как-то утешить себя, и она полностью, со сладостной тоской, с горьким наслаждением отдавалась этой пленительной стихии. И тысячи лет назад вот так же, подняв свои острые морды к небу, волки всех времен и всей земли кричали миру о своих радостях или о своей печали… А Ева была такой же, как они. Вой был ее песней, без которой она просто бы не смогла жить.

И тогда жутковатый и одинокий звук, нота, перетекающая в другую, разрастающаяся переливами и руладами — вдруг словно тонкий и острый клинок вонзался в ночную тишь, и тишина деревни взрывалась ответным, многоголосым, истеричным лаем собак. Стуча когтями, из чулана во двор выскакивал Чел и тоже начинал лаять — но он лаял на всех собак, которые посмели поднять голос на его подругу. А иногда он робко присоединялся к волчице, и его голос, басовитый, глуховатый, словно подпевал тонкому контральто волчицы.

Потом выходила Наташа, начинала ругать или уговаривать Еву, гнала Чела обратно в дом, накрепко запирала дверь вольера, чтобы вой был как можно меньше слышен в деревне.

Однако и по деревне уже поползли слухи. На Наташу стали коситься в магазине местные бабули, и стоило ей выйти, как они тут же начинали шушукаться за ее спиной.

Как-то соседка, бабка Надя, остановила Наташу у ворот:

— Это что за собака у вас? Все воет да воет! Не кормите, что ли?

— Не наша это собака, на время друзья попросили посмотреть. Сами уехали в отпуск…на Кипр. Вот и попросили, — Наташа улыбнулась как можно непринужденнее.

— На Кипыр, значит, — задумалась соседка, — А че воет-то? Знаешь, как у нас говорят? Собака воет — значит к покойнику! — бабка Надя взглянула на Наташу как-то пронзительно и перекрестилась.

В маленьком магазине, который, как это обычно бывает, пропах мылом и старым одеколоном, куда Наташа зашла за свежим хлебом, толпившиеся там несколько старух и деревенский пьяница Витек сразу стихли при ее появлении. Наташа поняла по их лицам, что и тут говорили о них.

Катя, продавщица, толстая и вечно румяная, не выдержала, отсчитывая сдачу с крупной купюры:

— Наталья, а что, говорят, вы волка завели?

— Почему? Собака это…

— Эх, народ у нас не обманешь, мы-ж все знаем! — подхватил Витек с ухмылкой юродивого. Он только что опохмелился и был в особенно приятном настроении, — Мы с моим папашей не раз на охоту хаживали, уж я-то знаю, как волки воют!

— Нет, нет, вы ошибаетесь, — скомкано ответила Наташа и вышла.

— Ишь, барыня! У нас ни зарплаты, ни копейки, а она за хлебом со стотысячной приходит! — проворчала одна из бабок.

— Вон выстроили, гады, дворец какой! Ейный Володька-то, видать, хорошо награбил. Да еще волков тут держут…Жаловаться надо.

— Куда жаловаться? — хмыкнула продавщица, — У нас уж год, поди, как участкового нету.

— Ох, обнаглели эти городские, обнаглели! — бабки одна за другой выглянули в маленькое оконце, в которое как раз был виден коттедж, блистающий белизной нового кирпича и латунной крышей.

Витек вдруг почувствовал себя героем:

— Я кой с кем из мужиков поговорю, мы и придумаем, как ихнюю волчару извести. Да еще за шкуру, я читал, денег дают, потому как волк — это самый вредный зверюга, его уничтожать надо. На корню!

Наташа вернулась домой в самом отвратительном настроении. Все валилось у нее из рук. Смутное беспокойство не отпускало ее. «Связались на свою голову! Это все Володька — гринписовец! Скоро вся деревня узнает. Может, позвонить Эльке, извиниться?» — Наташа подошла к телефону. Что-то не едет, не появляется дорогая подруга. Чел крутился рядом и все порывался выскочить во двор. Однако Наташу почему-то раздражала его привязанность к Еве. Ей не хотелось, чтобы Чел общался с ней. Нет, Эльке она не позвонила. Помимо беспокойства было еще и чувство вины. Перед волчицей. Ведь она ни в чем не виновата. Что родилась в зоопарке, а не в лесу. Что была спасена Элей, а не утоплена в ведре.

Наташа вышла во двор с большим куском мяса. Чел вперед нее бросился к вольере и радостно виляя хвостом, поскуливая, стал привычно просовывать свой нос между решеткой.

Увидев его и Наташу, Ева подошла вплотную к сетке. Хвост ее тяжело шевельнулся — она привычно здоровалась со своим другом.

— Не меня ведь приветствуешь, Ева, — укоризненно сказала Наташа, — Ну и спелись вы, друзья, как я посмотрю! Прямо любовь!

Ева пристально следила за куском мяса. Ни тени благодарности или тепла не приметила Наташа в ее прозрачных желтых глазах. Не верилось сейчас, что этот зверь любит Элю и Руслана.

Как-то в воскресенье Челу привезли из города очередную невесту. Еву предусмотрительно заперли в сарай. Услышав возбужденный лай новой собаки, Чел насторожился. Из «девятки» вслед за хозяином выскочила низкорослая, черная, как уголек, овчарка. Это была очень породистая сука, одна из надежд клуба служебного собаководства. Кинологи давно ожидали того момента, когда Марта подрастет и можно будет получить потомство от нее и от Чела. Все предполагаемые щенки уже были распределены между желающими.

Уже во дворе Марта почуяла что-то неладное. Шерсть на ее загривке встопорщилась: все кругом было пропитано незнакомым, но ненавистным запахом зверя. Марта остановилась как вкопанная, поджала хвост и тихо зарычала. Ища поддержки, она оглянулась на хозяина. Чел, однако, не проявил к ней обычного своего интереса. Он подошел к Марте, чтобы обнюхать ее, но овчарка вдруг мелко задрожала и бросилась к ногам хозяина. От этого пса тоже пахло зверем! Не собакой, не другом, а врагом. Марта жалобно заскулила и оскалилась, еще больше поджимая хвост.

— Что это с ней? — удивился ее хозяин.

Чел тоже повел себя странно. Уже в самом оскале овчарки, в ее коричневых глазах, горящих ненавистью и страхом, почудилась ему опасность, грозящая его подруге. Ева сидела там, за глухой дверью сарая, но Чел ощущал ее присутствие и ее напряжение каждой клеточкой своего тела. И он глухо, свирепо зарычал. По всей спине его шерсть встопорщилась.

— Э, чего это он? — растерянно проговорил хозяин Марты, развязный молодой парень с сигаретой «Ротманс» в зубах, в широких штанах и кожаной куртке.

Володя смутился. Он понимал, что причиной всему — Ева, сидящая за дверью. Если она сейчас подаст голос, овчарка поднимет истерический лай…

— Не знаю, всякое бывает. Собаки тоже могут не понравиться друг другу, как и люди… — Володя пожал плечами.

— Чего это, елки, моя собака ему не нравится? — парень был явно обижен.

Стоило Челу приблизиться к Марте, как ей снова ударил в нос ненавистный, незнакомый запах. Она взвизгнула, истерически огрызнулась и забилась хозяину в ноги.

— Не, ну в натуре, блин, что за ерунда?! Марта, зараза, ты что? — хозяин злобно пнул ногой прижавшуюся к нему собаку.

Чел, казалось, потерял к овчарке всякий интерес. Он отошел и улегся возле двери сарая. Просунул нос в щель, вздохнул тяжко и длинно, чуть слышно взвизгнул, вильнул незаметно хвостом. Только шерсть на его загривке все еще топорщилась. Ева молчала. Ничем не выдавала она себя в присутствии чужого человека и его собаки.

— Нет, видимо ничего не выйдет. Не получится у них, — Володя виновато посмотрел на парня. — У собак тоже любовь бывает, а?

— Ну, блин, я еще ехал в такую даль по такой дороге! Чуть машину не разбил! Какая любовь, к черту?! Может, у тебя с кобелем что-то не то? Пошли, дура! — парень дернул за поводок, и Марта с радостью кинулась к своей машине.

Неожиданные гости уехали, и Володя тоже вздохнул с облегчением. Он подошел к Челу, потрепал его за ухом:

— Что, брат, не понравилась невеста? Еву, небось, любишь? Этак ты мне все отношения в клубе испортишь! На выставку нас не возьмут!

Чел вилял хвостом и повизгивал, скрадывая нервную зевоту. Он ждал, когда наконец откроют дверь, и он сможет увидеть Еву.

Однажды Наташа обнаружила внутри вольера растерзанную курицу. Белые перья зацепились за решетку и трепетали на ветру. Это была курица соседки, бабки Нади! Как она могла туда попасть?! Или это Чел притащил своей подружке, постарался? Что теперь она скажет соседке? Наташа испуганно огляделась, словно ее застукали на месте преступления. В любую секунду та могла постучать в ворота в поисках своей курицы. Хуже характера, чем у бабки Нади, Наташа не знала. Как-то несколько лет назад Володя, перекапывая огород, чуть сдвинул подгнившую ограду между их участками. Сколько было шума! Чуть сельсовет не подключили! Мол, горожане покушались на ее собственность, на ее землю. А тут, если соседка узнает, что ее курица пала жертвой то ли волка, то ли собаки — соберет всю деревню…

— Бессовестная Ева! Вот пожалуюсь Эле! — сердито сказала Наташа.

При слове «Эля» волчица тут же напряглась, вытянулась в струнку и замерла, неотрывно глядя на ворота.

Торопливо, словно мелкая воровка, Наташа выгребла кучу перьев из вольеры и тщательно закопала ее в огороде. Даст бог, все обойдется. И почему именно их должна обвинить бабка Надя в пропаже своей курицы?

Наташа твердо решила поговорить с Володей вечером, когда он вернется из города. Нужно искать какой-то другой выход. Тут как раз позвонила Эля и сказала, что в субботу они с Русланом приедут навестить Еву.

— Почему у тебя такой голос, Наташ? Ничего не случилось? Как там Ева, как она ест, как себя ведет?

— Ничего… приезжай, в общем, поговорим. Да не волнуйся ты, ничего не случилось, все нормально! — Наташа вздохнула с облегчением. Ей показалось, что приедет Эля, и все решится каким-то чудесным образом.

 

VIII. ВЫСТРЕЛЫ НА РАССВЕТЕ

А между тем уж кончался ноябрь. Многие из горожан покинули свои холодные коттеджи, недостроенные дачи и перебрались в город. Опустела пристань — навигацию давно закрыли, и деревня вновь вернулась в лоно привычной, сонной, бедной жизни. Стелился по улицам сладкий дымок из печных труб, в сараюшках удивленно мычала редкая скотинка, которую перестали выпускать на улицу. Лишь куры бродили возле ворот, да и они старались побыстрее юркнуть в свои курятники, как только наступали скорые, темные, неуютные сумерки.

Зима стояла на пороге. Замерзшие поля покрылись белым крупяным налетом ночного шалого снега. Лес замер, угрюмый, голый, черный, — тоже, как и поля, как и река — в ожидании большого, долгого снега, который должен был укрыть и согреть уставшую землю… Синички прыгали по крышам сараев, пытливо обследовали наличники и щели между бревнами — в надежде, не обнаружат ли неожиданно зазевавшегося с лета древесного жучка. Лохматые вороны и галки огромными стаями устремлялись на закате на другую сторону Волги, туда, где в сероватой пелене смога чернел, а ночами сверкал мерцающими огнями город. Река покрылась тонким прозрачным льдом, и пронизывающий ветер носил по нему клубы снежной крупы и песка, поднятого с безжизненных пляжей.

Как хорошо было в такую погоду сидеть в своем уютном и теплом доме, у настоящего камина, в котором трещали добротные березовые поленья. Каждый день, проводив мужа и дочь — а Дашу Володя каждое утро отвозил в школу, а потом кто-нибудь из его заместителей привозил ее обратно, — Наташа принималась за нескончаемые домашние дела: убирала огромный дом, варила, стряпала, стирала, гладила, что-то вышивала, а иногда просто устраивалась с книжкой у камина. Чел, в былые времена обожавший целыми днями валяться у огня и греться, наслаждаясь жаром, — теперь неузнаваемо изменился. Он почти что не заходил в дом и все дни проводил в вольере с волчицей. Он и ночью бы не приходил, если бы его не загоняли домой насильно. Лишь иногда днем, когда Ева, свернувшись клубком засыпала, он приходил домой, ложился у камина, но через некоторое время уже нервно вскакивал и требовательно царапал дверь, поскуливая и всем своим видом требуя у хозяйки: «Пусти!»

Ева, к зиме обросшая длинной, густой шерстью, конечно, не очень-то мерзла. Но ведь и она привыкла жить в теплом доме. И вид этого дома, пусть и чужого, и свет его окон, запах тепла и уюта, что приносил с собой Чел, — манили ее нестерпимо, напоминали ей о ее собственном доме, где ей было так хорошо вместе с ее стаей.

Повзрослевшая, Ева выглядела настоящим зверем. Ничего собачьего не оставалось в ней теперь. Это был волк, настоящий волк. И хотя в последнее время она была тиха и даже позволяла Володе гладить себя по загривку, — ни Володя, ни тем более Наташа не решались все же попробовать впустить ее в свой дом. Волчица — не собака. Люди не верили ей и боялись ее…

И Ева все больше замыкалась, все больше внутренне отторгалась от этих людей. И лишь Чел, своей неизменной верной любовью пробуждал в ней нежность. Он был ее единственным другом. Давно уж хозяева его смирились с их дружбой, и теперь Чел мог беспрепятственно заходить в вольеру и оставаться там столько, сколько он захочет. Иногда Володя выпускал Еву в тщательно запертый двор, и тогда наступал миг веселых и счастливых игр. Пес и волчица носились по всему двору, катались по земле в шутливых драках, а потом ложились, прижавшись друг к другу, усталые и довольные. Игрища их были зрелищем не для слабонервных. Чел был массивнее и тяжелее Евы, но уступал ей в неуловимости и быстроте движений. Неизменно на его горле шутливо смыкались и щелкали длинные волчьи клыки, а он, довольный, валялся блаженно на спине, перебирая и дрыгая лапами. При этом рычали они оба так страшно и по-настоящему, что первое время Семеновы все не могли к этому привыкнуть, им казалось, что звери по-настоящему разодрались.

И вот однажды, когда Ева и Чел лежали так, высунув красные языки, раздался стук в ворота, и Ева первая услыхала родной голосок:

— Где ты, Обезьяна?! Мы пришли к тебе в гости! Ева-а!

Никогда не забуду миг нашей встречи. Первое, что увидели мы, как только вошли во двор — это несущийся на нас серый ураган. Ева бросилась на меня и чуть не опрокинула. Горячий язык уже облизывал мое лицо и шею, и слезы, что выступили у меня на глазах. Волчица показалась мне большой, почти огромной — почему-то мысленно, все эти недели я представляла ее гораздо более маленькой и хрупкой.

Ева словно сошла с ума от счастья. Она не знала, к кому ей броситься, кого облизать и обласкать, и металась между двумя родными существами в радостной, суматошной растерянности.

Она снова вместе! Ее стая снова с ней! И они никогда, никогда больше не расстанутся!

Руслан визжал от радости и обнимал Еву. Волчица возвышалась над мальчиком словно скала. Она будто бы хотела прикрыть его своим телом, и, не переставая, все облизывала и облизывала его лицо, его шею, его руки, шалея от родного, молочного запаха этого маленького детеныша…

— Моя Обезьяна, моя молчица! Как я без тебя скучал! А ты, а ты скучала?

Руслан обхватил шею волчицы обеими руками и прижался к ней. Руслан очень любил, как пахла Ева и теперь с радостью вдыхал запах ее густой чистой шерсти.

— Аника, смотри, какая она стала пушистая! Какой у нее хвост и какие штанишки! Аника, ведь мы заберем ее с собой, правда?!

Наташа, Володя и Чел, невольно притихнув и смутившись, стояли молча. И теперь они словно бы очнулись от наваждения.

— Ну пойдемте в дом, Эля, Руслан! — Наташа взяла из моих рук сумку.

— Аника, мы с Евой здесь побудем! — крикнул Руслан. Он тоже, как и волчица, совершенно был захвачен встречей и ничего, кроме того, как гладить и обнимать Еву, не хотел.

Взрослые зашли в дом. Чел приблизился было робко к волчице и мальчику, но стоило ему, виляя хвостом, ткнуться носом в шубку Руслана, как Ева молча, неслышно оскалила зубы. В ее взгляде что-то блеснуло, неведомое Челу и пугающее. Руслан даже не заметил этого. Волк и собака говорили безмолвно. И Чел, смущенный еще больше, послушно отошел и поспешил вслед за хозяевами.

Поднявшись в холл на второй этаж, я выглянула из окна. Ева лежала перед Русланом на спине, блаженно вытянув лапы, а он гладил ее пушистый живот, бока и голову. Волчица счастливо повизгивала и требовательно тыкала Руслана носом, когда он переставап ее гладить. Мне тоже захотелось выйти к ним, ведь мы с Евой еще не успели толком пообщаться. Но я чувствовала, что Наташе и Володе не терпится начать разговор. И по тому, как задумчивы и напряжены были их лица, я поняла, что этот разговор для нас всех не будет приятным.

— Ну, говорите, как у вас дела, что Ева? — мне было мучительно ждать, когда же они начнут сами.

— Эля, нужно поговорить серьезно. — Володя тяжело вздохнул.

— Что-нибудь случилось? — испугалась я.

— Пока еще не случилось, но Эля, уже вся деревня откуда-то узнала, что у нас живет волк! — Наташа говорила с отчаянием.

— Она воет. Она загрызла соседскую курицу. И мы очень беспокоимся за Дашу. Все же мы для Евы так и остались чужими. Не принимает она нас. Только вот с Челом подружилась. Если бы не он, мы думаем, было бы еще хуже.

— Да, ребята, я все понимаю…

— Эля, самый лучший вариант для тебя и для нее — это зоопарк. Вы будете каждый день общаться, по сути будете вместе! — сказал Володя.

— Нет, только не зоопарк! — вырвалось у меня.

— Но почему?! Она ведь родилась в зоопарке!

— Нет, это невозможно, Ева не будет там жить! — я чувствовала, что еще немного, и я заплачу.

Я представила свою Еву в этой крошечной, грязной и вонючей клетке. Я увидела мысленно, как она неподвижно лежит, уткнувшись носом в сетку, а мимо проходит толпа, смеется и улюлюкает. Мамаши, показывая на нее пальцем, пугают своих маленьких детей и обещают, что если те не будут слушаться, этот ужасный страшный волк съест их. И там, в клетке, Ева уже не такая красивая, чистая, сильная и веселая. Она, как и ее несчастные родители, такая же облезлая, словно обветшавшая и безразличная ко всему… Нет, Ева никогда не простит мне этого, никогда не поймет, за что я ее так наказала.

— Мы что-нибудь придумаем. Я заберу ее через несколько дней. Обязательно!

— Эля, мы тебя не торопим. Пусть живет. Просто мы хотели сказать… То, что Ева у нас в деревне — это не решение проблемы. Я не знаю тогда, как можно решить эту проблему, если не зоопарк. Может быть, лучше отвезти ее далеко в лес?

— Я не знаю… — я и в самом деле не знала, что же делать. Я расплачивалась за свой минутный порыв тогда, в зоопарке, когда вырвала из рук Марата крохотное беззащитное тельце. Я знала, что из всех людей на свете моей волчице нужны только мы с Русланом. Никто и ничто, весь человеческий мир — не нужен ей, страшен ей, враждебен ей. Сможет ли Ева вернуться к дикой жизни? Этого я тоже не знала. Во всяком случае, начало зимы — не самое подходящее время для подобного эксперимента.

И мы все надолго замолчали. На столе остывал кофе. Никто к нему и не притрагивался.

Внизу послышался шум, и Чел, цокая когтями по паркету, веселыми прыжками стал подниматься к нам. Он вбежал в комнату, взмыленный и довольный. Из его большой жаркой пасти, в которой виднелся ряд великолепных зубов, язык свешивался чуть ли не пола.

— Чела! Что это такое?! — с притворным возмущением крикнула Наташа.

— Какой он у вас огромный. И красавец! — сказала я с искренним восхищением.

— Да уж, бандит! Ты знаешь, что у него с твоей Евой любовный роман? — Володя не скрывал своего довольства собакой.

— Это неудивительно, лучше этого парня Еве просто не найти! — я почему-то очень обрадовалась, что Ева и Чел так дружат. Еще одно близкое существо появилось в этом мире у моей Евы…

Вслед за собакой появились, разгоряченные игрой, Руслан и Даша.

— Ани, теть Наташ, дядь Володь! А Ева тоже зашла сюда! — радостно закричал Руслан, — Можно она в комнату войдет?

— Ну мам, можно? — подхватила Даша, — Она вон там внизу стоит, боится. Позовите ее!

— Позови, Эль, — кивнули Наташа с Володей.

— Ева! Ева! Иди ко мне, моя хорошая! — я подошла к двери.

Ева робко, недоверчиво жалась у входной двери, но увидев меня, видимо окончательно отбросила сомнения и совершенно бесшумно и быстро поднялась по лестнице. Она влетела прямо в мои обьятья, сунула свою голову мне подмышку и замерла, дыша блаженно и тихо.

Мы провели вместе весь день. Ева не отходила от меня. А я никак не могла объяснить ей, что не возьму ее с собой сегодня, но приеду за ней через день, или два. Я уже немного успокоилась и решила, что мы как-нибудь все-таки проживем эту зиму в городе, в нашей квартире. Ну а весной, быть может, и в самом деле мы отвезем Еву в лес. Володя пообещал мне привезти Еву к нам, как только мне будет удобно. Мы договорились на субботу. Если бы я знала, что планам нашим не суждено было сбыться…

Между тем разговоры о том, что «городские» держат в своем коттедже волка, не стихали. Они ползли по деревеньке с одного двора на другой, они журчали у колонки, куда скользя и охая, приходили по утрам с ведрами и большими бидонами бабульки, и с особенной горячностью и страстью разговоры эти вспыхивали в магазине, у водочного прилавка, где тоже уже с утра толпились скучающие мужики. Главным инициатором всегда был Витек, которого давно уже раздражали эти Семеновы. Больше всего злило Витька то, что с Володей они были почти одногодками. Но Володя был богат, у него был огромный новый дом и новая машина, а у него, Витька, домишко был дряхлый, построенный еще его дедом, машины не было и в помине, не было и работы — с тех пор, как в их деревне развалился колхоз. И ничего иного Витек придумать не мог, как только пить. Летом и осенью кое-какая работа еще была: если урожай был хороший, он продавал яблоки и вишню, картошку и капусту. Но зимой делать было совершенно нечего. Кроме того, у Володьки жена была красивой и холеной, с белыми руками. А его, Витькина, жена Алка — вечно злая, ворчащая, давно растолстевшая, измученная тяжелой работой санитарки в местной больнице. Витек часто думал с яростью — почему одним все, а другим — ничего?! Где же справедливость? И с какой стати заявились в их деревню эти «новый русские»? И делают, что хотят — даже волка завели…

Витек решил во что бы то ни стало достать этого волка. Лучше всего пристрелить. Ружье у него было. Старенькое, отцовское еще, но исправное. Проблема была в том, как этого волка достать. Дом Семеновых возвышался, как неприступная крепость. Со всех сторон окружал его новенький добротный забор. Но сарай, в котором выл этот волк, одной стеной примыкал к улице. Сарай этот был очень старый — у Володьки еще не дошли до него руки. Была еще одна проблема, которая занимала мысли Витька — большой и злобный кобель Семеновых. Его-то Витек трогать и не собирался — это было бы покушением на собственность. А волк — он и есть волк. Вне закона! Какое они право имеют волка в деревне держать!

Он все ходил возле этой стены сарая и к ней присматривался. Заметил в одном месте совершенно гнилую широкую доску. Ткни ее гвоздодером — и готово. Несколько раз приникал он плотно ухом к стене и слушал. Хотел удостовериться, тут ли волка держат. Несколько раз слышал он повизгивание, позевывание, поскуливание. Вскоре Витек уже не сомневался, что волк находится именно в этом сарае.

В один из дней в магазине, выманив у продавщицы взаймы бутылку, Витек самодовольно похвалился:

— Ну на днях я этого волчару возьму!

— Да как же возьмешь-то? — подивилась бабка Надя. Тут вспомнила она про пропавшую курицу: — Давно пора, у меня вон курица пропала!

— Я все продумал! Вы еще все мне спасибо скажете!

— Ладно, ладно, поставлю тебе бутылку, только сделай свое дело, — расщедрилась вдруг бабка.

— Вот это разговор! — Витек очень обрадовался и решил, что к делу надо приступать, не откладывая.

После того, как Эля с Русланом вновь покинули ее, Ева не находила себе места. Она стала неотзывчивой и угрюмой, она перестала подходить к Володе, и целыми днями металась по вольеру или забивалась вглубь сарая. Скулила, выла, пыталась рыть лапами землю у сетки. Она хотела одного — покинуть это место и найти свою стаю. Она хотела в свой дом, в свое тепло, к своим запахам, она хотела к своему маленькому ласковому человечку, который играет с ней и тихонько смеется и называет ее «обезьяной».

…Ранним утром, в густых беспросветных сумерках наступающей зимы кажется, что день никогда не наступит. В тяжелом небе — ни проблеска света. Деревня еще спит, будто погруженная в летаргический сон, и лишь в редких домах зажигаются маленькие желтые оконца, и печной душистый дымок начинает куриться над крышами. Сонно брешут собаки, и какой-нибудь бравый петушок вдруг прокричит хрипло и глухо в своем курятнике.

В последнее время Ева и Чел не расставались даже ночью. Чел окончательно отвоевал у своих хозяев право жить в вольере вместе с волчицей. Так им было теплее и уютнее. Они сворачивались в два пушистых комка и спали так, согревая друг друга. И когда Ева, томимая тоской и беспокойством, просыпалась, вскакивала, начинала обнюхивать углы и метаться, поднимался и Чел, и заботливо, расстроенно пытался успокоить подругу: облизывал ее морду и поскуливал ей в ответ.

Однажды Володя уехал в город очень рано — нужно было встретить в аэропорту прилетающих из Москвы партнеров. И именно в этот день, проводив взглядом машину Володи, которая одиноко прошелестела по деревенской улице, к стене сарая подошел Витек. В сумке за плечом заботливо лежало заряженное ружье. Витек сразу же принялся за старую доску, которую он давно присмотрел.

Услышав странные звуки снаружи, Чел глухо заворчал. Он вообще лаял редко, предпочитая действовать решительно и молча. В этом он даже немного походил на волка. Кто знает, может быть совсем не случайно он так подружился с волчицей. Ева тоже вскочила. Волчица и пес с удивлением увидели, как с легким скрипом доска в стене отошла и отвалилась, и в образовавшемся проеме показалась деревенская улица. Теперь они услышали быстрые удаляющиеся шаги, и тогда Чел залаял и первый пролез в проем. Ева рванула за ним даже не раздумывая — ведь это была как раз та самая вожделенная лазейка, которую она так долго и безуспешно искала!

А Витек уже успел спрятаться за бревнами и вытащить ружье. В густых сумерках он увидел два фигуры. Они были почти одного роста, и Витек никак не мог понять, кто из них волк, а кто — собака. Он решил, что тот, кто покрупнее — волк.

Ева растерялась. Нужно было уходить, бежать — она не сомневалась в этом ни секунды. Но куда бежать — она не знала. Множество чужих запахов окружило, спутало, смутило ее. Она метнулась в одну сторону, потом в другую… Там, в конце деревенской улицы смутно чернел лес. В соседнем дворе залаял Карай, и Чел, услыхав голос своего недруга, ответил ему. В этот момент раздался первый выстрел — Витек целился в другую собаку — ту, которая молчала. Пуля свистнула мимо, улетев куда-то в темноту. Тут же со всех сторон залаяли, забрехали собаки. Карай и еще несколько мелких деревенских шавок выскочили на улицу. Они тут же почуяли зверя! А Витек начал палить напропалую, боясь, что волк сейчас уйдет. Чел был рядом с Евой, и первый же налетевший на них пес тут же был отброшен в сторону. Волчица, охваченная ужасом, паникой, бросилась к спасительному лесу. И пуля настигла Чела. Сначала он ничего не понял, только острая боль вдруг прошила его бок. Рядом, брызгая слюной бежал Карай, но Чел уже не мог остановиться и расправиться с ним. Он бежал за волчицей. Вслед им прогремел еще выстрел. На краю деревни, когда Карай, ободренный тем, что Чел убегает от него, бросился на него, и собаки, в плотном клубке покатились по земле, Ева остановилась. Молча, молниеносно метнулась она к сцепившимся псам, и через мгновение Карай лишь захрипел, даже не успев взвизгнуть, — его горло было перерезано, как бритвой.

Это была первая собака, которую убила Ева. Ярость, ненависть, неутоленная жажда крови охватили ее. И попадись ей сейчас еще какая-то собака, овца, коза или теленок — она расправилась бы и с ними… Но другие псы остались в деревне, и лишь их истерический лай и крики людей долетали до них теперь.

Весь бок Чела был в крови. Он дышал тяжело, с хрипом. Он бежал все медленнее и медленнее. На опушке леса они остановились. Деревня осталась внизу, под горой. Сейчас до них не доносились даже ее звуки.

Сердце Чела, его душа разрывались не только от боли. Он стоял, скулил и не знал, что ему делать — вернуться назад, в свой дом, к своим хозяевам, которые его так любят, или пойти за волчицей, в этот неуютный и мрачный лес, где все было ему чуждо и враждебно. Он скулил и с тоской оглядывался на деревню. Ева стояла рядом и ждала. Она не пойдет за Челом в эту ужасную деревню. Она знала, что там нет ее родных людей, ее стаи. Но теперь, когда она увидела, что Чел, ее единственный друг, ее защитник, ее покровитель, хочет покинуть ее — она испугалась. Она не хотела терять его. Он был нужен ей, нужен всегда… Как и все волки, Ева была однолюбом — и Чел был ее первой, и наверное, ее последней любовью.

Так умолять, так ластиться могут только женщины! И какой настоящий мужчина устоит перед этой лаской!

Ева легла на землю и подползла к Челу, извиваясь всем телом и виляя хвостом. Она нежно и пылко стала облизывать его — его лапы, его грудь, его морду, его нос, его окровавленный бок. Она поскуливала и повизгивала, и все подталкивала его тихонько в сторону леса. Она то вскакивала, то ложилась на землю опять, то вдруг отбегала к деревьям и возвращалась снова.

И Чел, превозмогая все нарастающую боль, и собрав все таяющие силы, встал и пошел за волчицей.

Слабый серый рассвет забрезжил над лесом. Снег покрывал мерзлую землю, как тонкая бумажная салфетка. Обледенело шелестели голые ветки кустов. Чел шел за Евой след в след, оставляя за собой брызги ярко-красной крови, которая тут же застывала на морозе.

Чел уходил, чтобы уже никогда, никогда не вернуться к людям. Как ни любил он своих хозяев, маленькую девочку Дашу, свой уютный и теплый дом, — волчицу он любил еще сильнее. Не он выбрал дорогу в лес. Его любовь.

Для Наташи это ужасное утро началось с выстрелов, лая и визга. Когда она выскочила на улицу, то уже не увидела ни Евы, ни своего Чела. Она узнала, что все это натворил Витек — ей сказали об этом соседи. Но Витек куда-то скрылся, перепугавшись.

Ей сказали, что собаки убежали в лес, и к тому же они загрызли соседского пса Карая. Наташа долго бродила по опушке леса, пока не набрела на кровавый след. Она продиралась по следу через кусты до тех пор, пока след не потерялся в глухом овраге. А таких оврагом было в этом лесу множество. Наташа долго звала Чела и Еву. Потом села на поваленное дерево и заплакала. Она плакала от бессилия и от жалости — к Еве и Челу, и к себе самой… Она понимала, что ничем и никак они с Володей не смогут наказать этого деревенского вандала-убийцу. Она плакала о Челе, потому что знала, что они его больше никогда не увидят.

— Увела… Надо же, нашего Чела увела… — Наташа вдруг почувствовала, что она сильно замерзла. Она медленно побрела обратно.

Нужно было срочно звонить Володе. Позвонить и все рассказать Эле. Кто был ранен — волчица или Чел, Наташа не знала. Боже мой, — думала она, — ведь мы могли бы спасти, вылечить их, если бы они не ушли в лес… Внимательно рассматривая следы, Наташа все же подумала, что ранен скорее всего Чел. И от этого знания ей стало только еще тяжелее.

Я только что отвела в садик Руслана, и уже одевшись, стояла перед зеркалом и подкрашивала губы, как зазвонил телефон. Когда я услышала плачущий голос Наташи, у меня екнуло сердце и словно бы пропало вовсе: внутри меня стало пусто и гулко.

— Что, что случилось, Наташка?! — я кричала в трубку, а слезы уже закипали у меня в глазах.

Наташка говорила долго, бессвязно, все время всхлипывая. В них стреляли деревенские. Ева и Чел убежали в лес, пропали, не вернулись. И кто-то из них ранен, истекает кровью. Это было все, что знала Наташа.

Я проклинала себя за то, что не увезла Еву сразу же, а оставила ее еще на несколько дней. Если бы я увезла ее — ничего бы не случилось! Ах, как я хотела вернуться во времени на несколько дней назад! И мне было одинаково жалко и Чела. Если он погибнет, если ранен именно он — то все это из-за меня, из-за моей нерасторопности. Ведь мне ясно сказали — что нужно увозить оттуда Еву…

Мы с Володей договаривались привезти Еву в субботу. Буквально послезавтра. И мы уже опоздали.

Конечно, мне было не до работы. Даже Володя бросил своих партнеров по бизнесу, и мы помчались с ним вместе в деревню. Мы долго, все втроем ходили по лесу и звали Еву и Чела. Мы надеялись, что они не ушли далеко, что услышат нас и отзовутся. Я была совершенно уверена, что если бы только Ева слышала меня — она обязательно бы вышла на мой голос. Мы также, как и Наташа, потеряли их следы в овраге. После полудня вдруг повалил столь долгожданный снег. Этот снег с каждой минутой уничтожал нашу последнюю надежду. Он заметал все следы, и мы уже совершенно запутались в этих оврагах, полянках и перелесках, мы почти ничего не видели в этой сплошной стене бурана. Надежды, что мы обнаружим раненую собаку, и быть может, еще сумеем спасти ее, больше не было.

Я вернулась домой измученная, замерзшая и какая-то отупевшая от свалившегося на нас несчастья. Это было несчастье вдвойне, потому что пропала не только моя волчица, но еще и любимая собака моих друзей. И виновата в этом была только я одна…

Когда Руслан, придя домой из садика, спросил меня, скоро ли мы поедем за нашей Евой, я не выдержала и расплакалась.

— Она убежала в лес, сынок. Она захотела жить на свободе. Я сегодня была у тети Наташи…

— Как, аника?! Наша молчица убежала в лес? И она не придет к нам больше?

— Нет, Руслан, наверное, она не придет. Волки ведь рождены для того, чтобы жить в лесу, а не в городе, с людьми.

— Неправда, Ева нас любит! — Руслан тихо заплакал, — Вот увидишь, она придет, она только погуляет немного по лесу и придет!

Я долго гладила его по голове. Вдруг на какой-то миг мне и самой показалось, что Ева придет.

— Может быть, ты и прав. Мы с тобой будем ждать, ладно?

— А она сегодня ночью придет, аника? Тогда я не буду спать ложиться, я ее подожду у окна, ладно?

— Нет, сынок, сегодня она не придет. Ведь до нас ей очень долго надо идти. Давай больше не будем плакать, ладно?

Руслан заснул. А я долго не могла уснуть. Я снова стояла у окна, я слушала вой и рев ветра, снег шуршал о стекло и летел плотной косой волной. Я все представляла, как они там, Ева и Чел, в этом буране, в этом холоде, в темноте. Куда они бредут, да и живы ли они вообще?

Кассиус Челти оф Кэрраней, голубая кровь, собачья элита, обладатель золотых медалей, внесенный в мировые каталоги породы немецких овчарок, — лежал под корнями старого поваленного дерева. Рядом, прижавшись к нему, словно пытаясь его согреть, лежала волчица. Метель, зарядившая с полудня, превратилась в снежный ураган, и снег заносил лес, овраги, поляны и дороги. И скоро занесло и дерево, под которым укрылись собака и волчица.

Чел потерял очень много крови. Он слабел теперь с каждой минутой. Жизнь медленно уходила из него, нехотя покидая это могучее крепкое тело. Его здоровый организм все еще боролся — любая другая собака давно бы уже погибла от глубокой раны в боку и большой потери крови.

И боль словно притупилась и ушла куда-то. Чел плыл, вернее уплывал, покачиваясь, в каких-то неведомых волнах. Он ни о чем не вспоминал. Для него не было уже его прежней жизни, его прежних переживаний и страстей. Не было уже отчаяния и тоски по дому, по хозяевам. Их уже просто не было в нем…

Остался только теплый, нежный язык его подруги, и Чел был благодарен ей за то, что она была рядом. Что нежно покусывала его нос, что прижималась к нему своим пушистым и горячим телом, и ему казалось, что он слышит биение не его собственного, а ее сердца. И ему было хорошо и спокойно с ней рядом. Никто уже не преследовал их. Не слышались выстрелы, не лаяли собаки, а только снег шелестел сладко и призывно, и все убаюкивал и убаюкивал Чела.

Он просто заснул и уже не проснулся. Глубокой ночью Ева почувствовала, что Чел больше не дышит, не шевелится, что он уже холодный и отстраненный. Его больше не было с ней! Волчица тихо заскулила и лизнула его в застывший нос. Снег лежал на его спине толстым белым одеялом и не таял.

Метель стихла, и пронзительная тишина сковала лес. Ни дуновения ветра, ни звука, ни скрипа не раздавалось вокруг.

И вдруг пронзительный и жалобный плач поднялся к небу и рассыпался по округе — это выла волчица. Она рыдала о своем одиночестве и о своей любви. И Чел, и Эля, и Руслан — вся ее стая покинула ее, и она была одна во всей огромной вселенной, во всем мире, холодном и враждебном, чужом и грозящем опасностью… Ева выла отчаянно и громко. Быть может, инстинкт заговорил в ней, быть может, хотела она услышать отдаленный отклик, услышать голос своих братьев-волков, среди которых она могла бы обрести свою новую стаю… Но никто не ответил ей. Разве знала Ева, ручная волчица из зоопарка, что в округе за многие сотни километров не живет больше ни одного волка?

Ее одинокий вой все же долетел до окраины деревни и взволновал спящих собак. Они разноголосо забрехали, но вскоре угомонились. Вой был так далек и так слаб, что, может быть, он им просто почудился?

Целый день и целую ночь Ева не отходила от Чела. Несколько раз она пыталась уйти, но возвращалась вновь. И только жестокий голод погнал ее вперед, прочь от этого места. Она не знала, куда и зачем она идет. Она просто шла, понуро, медленно, поджав хвост и низко опустив голову. И лес сомкнулся за ней сплошной буро-зеленой стеной, навсегда укрыв и спрятав в себе ее друга.

 

IX. САФАРИ ПО-РУССКИ

Шли дни, недели, и все ближе подступали новогодние праздники. Ход времени словно бы увеличивался с каждым днем — будто оно летело под крутую гору. И каждый прожитый день все отдалял и отдалял от меня мою Еву и оставлял все меньше надежды на то, что я увижу ее когда-нибудь, или, хотя бы, узнаю что-нибудь о ее судьбе.

Но со временем боль потери не уходила. Я потеряла не просто свое домашнее животное, не собаку (когда я училась в школе, у меня пропала собака, и мы все очень переживали). Это же было нечто совсем другое. Кусок, выдранный с кровью из моей души. Часть моей жизни. Часть моей любви. Ибо любовью для меня было все, что мне дорого и необходимо — сама жизнь, природа вместе с ее совершенством, красота, и как часть этого удивительного и прекрасного — и мой сын, и мой бывший муж, и моя волчица. Она, Ева, просто была частью меня самой.

Один лишь Руслан верил, что Ева обязательно вернется к нам. Как и все дети, он все чаще и чаще вспоминал Деда Мороза. Он каждый год с благоговением ждал его и всегда просил его о подарке. Обычно он шептал это Деду Морозу в открытую форточку поздним вечером.

В этом году у него было лишь одно желание.

— Знаешь, аника, о чем я попросил Деда Мороза? — сказал он как-то перед сном.

— О чем же?

— А ты и не догадалась? Конечно о том, чтобы он помог нам найти нашу молчицу. Я сказал ему, что мне не нужно никакого подарка, даже конфет и апельсинов не нужно. Пусть только он найдет нам Еву! Я сказал ему, что и аника будет рада этому. Я правильно сказал?

— Конечно правильно, — я попыталась за своей улыбкой спрятать грусть.

— А Дед Мороз сделает, что я просил? Это для него ведь не трудно! Он же все равно по лесу летает, может, он как раз там Еву и встретит?

— Я думаю, что Дед Мороз обязательно постарается выполнить твою просьбу. Конечно, он встретит Еву в лесу и покажет ей, как найти наш дом…

Нет, я не верила в то, что Ева может найтись! Но что-то заставляло меня подолгу простаивать у окна глубокой ночью. И все всматриваться и всматриваться в пустые улицы. У меня замирало сердце, если вдруг появлялась какая-нибудь крупная собака.

Я часто приходила к клетке, где жили волки — родители Евы. С тех пор прошло почти два года, и они оба еще больше постарели. Да и на работе у нас происходили перемены. Пришел новый директор*. До этого он работал в какой-то фирме, а в зоопарк пришел с идеей сделать его процветающим и прибыльным. Мне пока было не совсем ясно, как этот молоденький пухленький Дима Снегирев сделает наш зоопарк процветающим. Пока что Дима активно занялся переоборудованием своего кабинета, покупкой компьютеров, установкой электронной почты. Планы у него были наполеоновские. Связи с зоопарками всего мира. Продажа молодняка за валюту в цирки и другие зоопарки. И даже издательская деятельность — мы сами будем выпускать свои открытки, буклеты, и даже, может быть, газету.

Марат с энтузиазмом принял идеи нового начальства. И вскоре был назначен заместителем директора. Лично мне Дима Снегирев почему-то не внушал доверия. Он напоминал мне менеджера из какого-нибудь магазина или фирмы. Их, таких гладеньких, напомаженных, высокомерных и важных, с сотовыми телефонами в кармане, развелось в наше время пруд пруди!

На планерках Дима, не выпуская из рук своего телефона, любил прохаживаться от стены к стене и говорить:

— Мы должны из всего научиться делать бабки, ребята. Даже из любви нашего народа к животным. Запомните — десятки международных фондов готовы отдать нам свою «зелень». Надо только доказать этим тупорылым америкосам, что мы полностью принимаем их правила игры. И гранты посыпятся, как дождь. А будут «грины» — и всем нам будет хорошо. И вам, и птичкам, и мышкам. Все построим, и новые вольеры, и новую территорию отвоюем. Сейчас время такое — кто успел, тот и съел. А те, кто не врубается — просто лохи! Ну пусть сидят и курят бамбук. У нас должен быть свой имидж… — Дима Снегирев мог разглагольствовать так часами.

Марат, получив повышение по службе, тоже переменился. Но со мной, по старой памяти, он особо не важничал. Передо мной он не мог скрыть своего восхищения нашим директором.

— А ты знаешь, что Дима еще совладелец одной очень интересной фирмы?

— Какой же фирмы? — мне было любопытно узнать, чем же еще занимается наш новый директор.

— Кстати, эта фирма уже почти год как существует. Она называется «Айвенго».

— Очень романтично!

— Он организовывает охоту для иностранных туристов. Ну, типа сафари африканского. Только здесь у нас — на русского медведя, лося, или волков. Арендовал в лесхозе огромный участок. Вот клево! Немцы богатые приезжают в основном. Но скоро, говорит, и турки будут, и арабы там всякие. Из Кувейта. За одного только лося штук пять баксов они платят. И всем хватает. Димка еще и местное общество охотников прикармливает, чтобы не рыпались.

— Да, это клево придумано. Царские охоты, значит… — сказала я, — Только мне не нравится, что он еще и нашим зоопарком занялся. Ведь явно, что не из любви к животным.

— Отсталая ты, Элька! Все живешь студенческим романтизмом! Ха-ха! Времена дружин, когда мы забесплатно готовы были под пулю браконьера лезть, прошли! Прав Дима — за любовь к животным бабки не платят! Те, у кого нет мозга, пусть бамбук курят да болванки точат…

— Маратик, тебя прямо-таки не узнать. Ты тоже про бамбук начал говорить. Что ж, ты в компаньоны не идешь к нему?

— Почему же не иду? — с некоторым самодовольством усмехнулся Марат. — А, кстати, ты разве не знаешь, куда девался выводок волчат нынешней весной?

— Я думала, ты их утопил, как всегда… — я насторожилась.

— Нет, мы их всех увезли в Димкино хозяйство. Там их сейчас в деревне выращивают. Им за это платят.

— А выращивают зачем?

— Для охоты, конечно. Где сейчас волков сыщешь? А на них большой спрос — охота на волков очень нравится туристам. К тому же, они будут ручные, бегать за ними далеко не надо. Раз — и пара штук баксов в кармане. Между прочим, это моя идея!

Я просто не верила своим ушам. И это был Марат! Мы с ним вместе бегали в рейды за браконьерами. Что стало с ним? Что стало с этим сумасшедшим миром?! Что я могла ему ответить? Мы просто говорим на разных языках.

— Ну ты и подонок! И не говори мне ничего больше, — я почему-то страшно устала от этого нелепого разговора. И зачем ему понадобилось исповедоваться именно передо мной?

— Ну и дура. Вот и живи в дерьме! А мне надоело! Вон другие ездят на «Фордах-Скорпио» или на джипе «Черокки». А у меня даже вшивого жигуленка нет! Мне надоело торчать в этом дерьме! И между прочим, с каждого волчонка я буду иметь! А на твоем бы месте твою волчицу давно продал. Диме!

Марат ничего не знал о том, что Ева пропала. Как это было здорово, что он ничего не знал! Уж не Дима ли попросил поговорить со мной, разведать обстановку?

— Марат, постой… А сколько же платят этим мужикам в деревне, чтобы они вырастили и приручили волчонка?

— С этими-то проще всего! Дима завозит водку ящиками, ну еще по сто тысяч в месяц — и они счастливы. Некоторые даже своих собак предлагали. Вместо волков. Но у Димы фирма веников не вяжет. Волков — так настоящих. Да, Дима просил передать, что за взрослую волчицу он бы мог дать тебе штуки три. Ты представляешь, сколько это — три штуки баксов?

— Да пошел он… и ты вместе с ним!

— А ты, Эль, зря так. Из-за волчат, что-ли? Так им все равно было подыхать. Ты же видела. А здесь хоть поживут, солнышку порадуются. Да еще пользу принесут. Обществу…

— Так он скоро весь зоопарк продаст, вот увидишь! Плевать ему на животных! — крикнула я.

Марат рассмеялся:

— Ну и продаст — если нужно будет. Если целесообразно. Велика важность! У нас всю страну вон продают на корню, а тут какой-то вымирающий зоопарк. Плохо у тебя с обонянием, Эля. Не чуешь, куда ветер дует?

— У этого вашего ветра запах канализации, Маратик, и меня от него тошнит!

После этого разговора Марат стал мне противен. Но еще более противен стал мне наш новый директор. Когда он въезжал в служебные ворота на своей темно-синей иномарке, потом аккуратно выходил из нее, прижимая папку с бумагами, в длинном темном пальто и с белым кашемировым шарфом, когда он приветливо улыбался своими толстыми губами, и при этом его розовое пухлое лицо еще больше розовело — я чувствовала к нему почти физическую ненависть.

Дима был руководителем нового стиля — так у нас сейчас любят говорить. Считал себя либералом и истинным демократом. Некоторое время назад он съездил в Штаты, и оттуда, помимо неудержимого восхищения этой страной и всеми американцами, привез еще манеру говорить «Хай!» и «Бай!» и называть своих сотрудников только по имени. Так и он для всех был не Дмитрий Сергеевич, а просто Дима.

Через несколько дней после разговора с Маратом Дима попросил меня зайти к нему в кабинет.

Его кабинет, переделанный заново, сиял всеми прелестями и прибамбасами столь популярного теперь евроремонта. В прихожей у Димы с недавних пор появилась длинноногая, молоденькая секретарша Яна. Когда я бывала в кабинете нашего директора, мне все время казалось, что я в офисе какой-нибудь фирмы.

— Хай, Элечка, заходи! — Дима сидел за столом, компьютер был включен, а из принтера бесшумно выползали, один за другим, листки бумаги.

— Привет, — сказала я, и тут только заметила, что в кабинете присутствует еще кто-то.

— Вот, познакомься, Айрат Гараев, директор фирмы «Айвенго», мой друг и партнер. По бизнесу, конечно, ха-ха!

«Все ясно, «Айвенго» уже здесь. Начинает свою охоту… Посмотрим…» — я кисло улыбнулась Айрату, который напоминал мне скорее гопника, каких видимо-невидимо разъезжает по городу в девятках или фордах. Он был невысок, накачан, как Рэмбо, у него была странно маленькая голова на бычьей шее. Шею обрамляла золотая цепочка. Золотой дутый перстень отчетливо поблескивал на безымянном пальце.

— Да, кстати, Эля, у тебя есть загранпаспорт? — Дима внимательно рассматривал какие-то бумаги, — Тут вот в Гамбурге международная конференция по зоопаркам, и я подумал — что у нас все одни и те же сотрудники ездят… Думаю, может, ты бы поехала, а?

— Ну, если ты так считаешь, Дима, я не против. И паспорт у меня есть. Я в прошлом году в Болгарии отдыхала, — я ответила ему как можно приветливее и наивнее, хотя было совершенно ясно, что это — лишь наживочка, на которую меня хотят поймать. Я ждала, когда же они начнут главный разговор.

— Вот и отлично, я пошлю по факсу или по электронке заявку именно на твое имя. Конференция через три недели. Подумай о теме своего доклада.

— Эля, мы бы хотели с Вами обсудить еще один вопрос, — Айрат улыбался мне чарующей улыбкой, — Вы курите? Пожалуйста! — он протянул мне пачку каких-то шикарных сигарет. От него пахло дорогим одеколоном. Запах был мужественный и приятный, но видно Айрат полил себя слишком обильно.

— Прошлой весной, когда я еще тут не работал, ты взяла в нашем зоопарке волчонка. Причем это нигде не было зафиксировано, и произведено без чьего-либо разрешения? — сказал Дима.

— Да, этих волчат ежегодно топили, и я случайно увидела, как Марат чуть не утопил последнего. Выхватила у него из рук. И что же теперь?

— Эля, мы с Айратом предлагаем тебе очень выгодную сделку. Ведь у тебя проблемы с волчицей? Она выросла, она не может жить в городе. К тебе милиция приходила, ведь так?

— Я куплю ее у Вас, Эля, — Айрат явно нервничал, его пальцы немного дрожали, когда он стряхивал пепел с сигареты, — Я предлагаю Вам за волчицу три штуки зеленых. Таких денег за нее Вам никто не даст.

— Но я не продаю ее, уважаемый Айрат! — меня даже немного веселил этот разговор. Ведь я его предвидела и потому была совершенно спокойна. К тому же, Евы у меня не было. Но мне доставляло какое-то странное удовольствие держать их об этом в неведении, — И потом, а Вам зачем волчица? — я решила прикинуться наивной.

— Эля, у Айрата большое хозяйство в лесу. Что-то типа национального парка. Ему нужны разные виды животных, но чтобы они были не совсем дикими, понимаешь? Волк должен жить в лесу. Что мы тебе и предлагаем. Я хочу, чтобы все были довольны — и ты, и мы, и твоя волчица.

— Да, особенно будет довольна волчица! Когда в нее засадят несколько зарядов дроби! Господа «новые» русские и татары, я прекрасно знаю, зачем вам волк. Вам что, Дима, не хватает тех волчат, которых вы взяли этой весной?! Уже всех перебили ваши туристы? — я почувствовала, что постепенно начинаю терять контроль над собой и заводиться, — Хороший же у Вас национальный парк, господин Гараев! Кровью невинных животных торгуете?

— Фу-у, Эля, ты разговариваешь, как эти «красно-коричневые» на митинге! Давайте не будем курить бамбук, а?

— О кэй, Эля, я даю Вам за нее не три, а четыре штуки, — вздохнул Айрат.

— Как же вам объяснить!? Но это примерно то же, если бы Вы просили продать моего сына. Вы понимаете?! Вам не поможет и миллион!

Дима встал, подошел к окну. Зазвонил телефон, и голосок Яны прозвенел из-за двери:

— Вас просят, Дима!

— Я занят, занят! — злобно рявкнул Дима, — Эля, Элечка! — он повернулся ко мне, — Пойми и нас. У нас летит контракт. Те волчата еще не годятся. Нужен взрослый волк, понимаешь?

— Это ты ничего не понимаешь! Ты не понимаешь всей гнусности вашей идеи! Всей ее гадости, подлости! Я ненавижу охоту вообще, но это даже не честная охота. Это просто бойня! Как ты вообще сюда, в зоопарк пролез?! Ты же всех этих зверей готов за свои паршивые доллары расстрелять и зарезать! Ты просто опасен для зоопарка. Кто же поставил тебя директором?! И к тому же, у меня нет сейчас волчицы. Она убежала в лес. Пропала. Ясно вам?!

— Тебе не кажется, что ты превышаешь своим поведением все границы дозволенного?

— Плевать мне на твои границы! Думаешь, мне нужен твой паршивый Гамбург?! Купить хотел? Не нужен он мне! — я смотрела прямо в светлые, ледяные от ярости глаза Димы.

— Зря ты так, Эля. Мы хотели по-хорошему. А в Германию поедешь именно ты. Только не надо хамить. Можно и пожалеть потом…

Я ничего им не ответила, резко вышла, хлопнув дверью. От двери испуганно, с круглыми глазами отскочила Яна. Она взглянула на меня, как на сумасшедшую.

«Быть может, это даже счастье, что Ева пропала, — думала я, — Ведь им ничего не стоит приехать ко мне и взломать дверь, и украсть ее прямо из дома. И никто за это не ответит…»

Общаясь с этими людьми, я впервые ощущала какую-то растерянность: им бесполезно было что-то доказывать, взывать к привычным общечеловеческим истинам. У них были свои истины. Они были жителями какой-то другой планеты. И у меня не было тех слов, чтобы доказать им ничтожность их стремлений.

Порой я ловила себя на том, что продолжаю мысленный спор с Димой, и в этом тайном споре истина оказывалась все же на моей стороне. Я знала точно, что Дима и ему подобные начисто лишены тех органов чувств, которыми обладала я. Это было нечто, что и самой себе мне было объяснить трудно… Запах утренней реки, таинственная неприступность лесной чащи, песенка синицы солнечным зимним днем, наконец, красота и совершенство здорового сильного зверя, все, все, этот удивительный мир, столь далекий от их ничтожных интересов, его красота, его вечность… они были недоступны ни Диме, ни Айрату, ни всем этим самодовольным людям в иномарках и норковых шубах… Почему-то я совершенно точно знала это. Быть может, это была классовая ненависть. Быть может. Но я была искренне рада, что мне этот мир открыт. И ничто никогда не сможет мне заменить его.

Я продолжала ходить на работу. С Димой старалась просто не сталкиваться. Он же проявил удивительное благородство — выполнил свое обещание. Через пару недель я полетела в Германию.

 

X. ДРУГОЙ БЕРЕГ

К утру вдруг неожиданно потеплело. Небо заволокло серыми тучами, откуда-то издали, медленно, редкими порывами приближался восточный ветер. Он пока еще только робко шелестел в верхушках самых высоких сосен и елей: вдруг налетал, стряхивал с них шапки снега, и они рассыпались вдребезги, разлетаясь среди деревьев белой пылью. Лес оцепенело молчал. Крошечные елочки были совсем не видны из-за снега. Снег лежал на стволах, на каждой веточке. И лишь густые заросли малинника в оврагах сиротливо шелестели и постукивали своими серыми голыми прутьями.

Всю ночь волчица пробиралась по сугробам и буреломам, и теперь, с наступлением утра, она начала искать себе уютное местечко, чтобы выспаться и отдохнуть.

Прошло уже несколько недель с того страшного дня, когда Ева вместе с Челом убежала из деревни. Ева не умела считать дни и ночи. Тусклый зимний день сменялся долгой темнотой, но потом вновь наступал рассвет, и только холод и голод не отступали ни днем, ни ночью. Да еще снег, белый, глубокий, холодный и мягкий снег, в котором Ева постепенно научиться согреваться даже в самый сильный мороз. Поначалу волчица чуть не погибла от голода. Прошло несколько дней, прежде, чем ей удалось поймать свою первую добычу — старую зазевавшуюся полевку, которая любопытства ради выползла ненадолго из своей уютной норки. А потом Ева наткнулась на настоящий клад — молодого кабанчика. Сильно истощенный, он не выдержал морозов и погиб. Вот его-то заледенелое тельце и обнаружила Ева. Она оставалась возле добычи дня три — пока не съела все до последней косточки. Несчастный кабанчик просто спас волчицу. Она почуяла в себе новые, еще неизведанные силы… Она поняла, что может выжить и совершенно одна, без близких ей людей, без тепла и их уютного дома. И лес оказался вовсе не таким уж страшным и чужим, каким он казался ей в первые дни.

Иногда внезапный шорох пугал или настораживал волчицу. Иногда ей казалось, что это Чел бежит рядом с ней. И она останавливалась, мучительно прислушивалась, скуля и взвизгивая. Порой его присутствие было столь ощутимым, что шерсть вставала у нее на загривке. Тогда она выбиралась на край оврага, или взбиралась на пригорок и начинала выть. Ей казалось, что Чел обязательно услышит ее и придет к ней… Быть может тогда, когда она от него ушла — он просто спал, свернувшись в клубок. А потому он обязательно догонит ее, найдет ее по ее следам.

Но по-прежнему никто не отзывался на ее голос — ни Чел, ни другие волки. Она была одна, совершенно одна во всем лесу. И лес этот, и снег, — были бесконечны.

Кто знает, как сложилась бы ее судьба, встреть она на своем пути другого волка? Скорее всего, Ева пошла бы за ним, чтобы больше никогда не вспоминать о людях, чтобы жить той жизнью, которая дана волкам самой природой…

Но ни одинокий волк, ни волчья стая не встретились Еве. Где-то там, позади, остался Чел. Где были Эля и Руслан — Ева не знала. Быть может, она найдет их там, в снежной буранной дали? И Ева брела и брела вперед. И день сменялся ночью, и ночь сменялась новым днем.

…А ветер все сильнее и сильнее раскачивал вершины елей и сосен. Снег с шелестом скользил между ветвей. Под старой елью волчица присмотрела уютное местечко — со всех сторон оно было, словно шатром, укрыто густыми еловыми лапами, на которые намело много снега. Там же, под елью, снега было не так много. Ева выкопала себе небольшое углубление, и долго крутилась, кряхтела, устраиваясь поудобнее. Наконец легла с легким блаженным стоном и начала выкусывать комья льда, застрявшие между подушечками ее лап.

Глухая тишина убаюкивала. Лишь где-то в вышине крикнул несколько раз и смолк какой-то одинокий ворон. Да в березовых ветвях протенькали гаички.

Сон смыкал свинцовые веки. Волчица спрятала нос между лапами и мгновенно заснула.

Она проспала весь день и проснулась только в сумерках. Отряхнувшись, волчица выбралась из своего убежища. Снег отливал в темноте сине и смутно. На тысячи, мириады волчьих глаз были похожи звезды, мерцающие в черном небе. Ева прошла всего несколько метров, как вдруг оказалась на окраине леса.

Она стояла на краю обрыва. Это был берег реки. Там, внизу, расстилалось огромное ее пространство, где-то под толстым льдом бежала куда-то невидимая и неслышимая вода.

А на другом берегу светился сотнями тысяч огней огромный город! Небо над городом тоже сияло, и в этом сиянии меркли даже звезды.

Волчица смотрела на город, как завороженная. И вдруг разом навалилась на нее, впилась в ее сердце немыслимая и невыносимая тоска, сладостная и горькая, мучительная и светлая. Разом нахлынули на волчицу воспоминания — вспомнила она голубоватый свет ночных фонарей, что освещал их дорогу во время ночных прогулок; вспомнился острый запах бензина, гудки машин, громады домов, и пахнущий кошками подъезд, и родная, обитая черной кожей дверь, и во всем этом хаотическом вихре, что пронесся в ее голове — два самых главных и самых любимых ее существа — Эля и маленький теплый человечек, который так ласково пахнет молоком и называет ее «молчицей»! Они были там, в этом огромном сверкающем городе — это Ева знала совершенно точно.

Она заскулила. Затопталась на месте. Оглянулась назад, на темный молчаливый лес. Лес, который спас, защитил ее от страшного огня там, в деревне. Лес, в котором остался верный и любящий Чел.

Лес был тих, понятен. Сверкающий город пугал. Но там были ее любимые существа!

И Ева больше не сомневалась. Она бросилась вниз, по крутому склону. Проваливаясь в глубоком снегу, она вылетела на самый лед, и затрусила вперед, к городу легким звериным галопом.

Город оказался намного дальше, чем ей показалось вначале. И чем ближе подходила Ева к противоположному берегу, тем больше встречалось ей человеческих следов. Запах чужих людей был враждебен и пугал ее. То и дело у нее вздыбливалась на загривке шерсть. Она останавливалась, подолгу нюхала и изучала каждый след. Каждый предмет, ненароком оброненный каким-нибудь рыбаком. Она шла все медленнее и медленнее. Все сильнее пригибалась к земле, все сильнее ее хвост поджимался к животу. Несколько раз она останавливалась в нерешительности, оглядывалась назад, на лес, чернеющий тонкой полосой. Страх сжимал ее душу. Но то властное и неудержимое, что гнало ее к людям, к их городу — было сильнее Евы. Она хотела домой, к Эле и маленькому человечку. Припасть к ним, вдыхая родной запах, спрятать в них свою голову, закрыть блаженно глаза… о, это было сильнее всякого страха!

Волчица оказалась на старой заброшенной окраине речного порта. Тут и там высились ржавые, занесенные снегом остовы старых пароходиков и катеров. Кучи мусора, бревна, стекло, железо, куски арматуры и проволоки — все эти человеческие следы пугали ее. Она не решалась идти дальше. Тем более, что почуяла скорое приближение утра. И впрямь, на востоке посветлело, и чистое небо окрасилось первым апельсинным перышком восходящего солнца. Вокруг не видно было свежих следов человека. Но было очень много собачьих следов. И это отнюдь не могло обрадовать Еву. Она прекрасно понимала, чем грозит для нее встреча с собачьей стаей.

В отдалении послышался лай. Волчица поспешно забралась в ржавый трюм одного из катеров. Она устроилась поудобнее и затихла. Прийдется ждать темноты.

Собаки жили здесь давно. Теперь это была даже не стая, а целое племя, разросшееся с тех пор, как на окраину речного порта перестали наведываться бригады собачников. Кто-то из этих собак жил возле времянок портовиков, которые охотно прикармливали своих любимцев, давая им незамысловатые имена. Кто-то промышлял возле ресторана и буфета при речном порте. Частенько к стае прибивались новые собаки, среди которых было немало породистых — появлялись овчарки и эрдели, кавказцы и маленькие, но энергичные фокстерьеры, которые очень часто убегают от хозяев благодаря своему неуемному характеру. Быть может, многих из этих собак разыскивали опечаленные хозяева, публикуя в городских газетах слезные объявления, в которых они просили вернуть любимца за вознаграждение… Были в стае и настоящие бродяги без роду, без племени, появившиеся на свет здесь, среди груд металлолома и полусгнивших бревен. Каким бы ни было прошлое этих разномастных псов — больших и маленьких, пушистых и не очень — теперь они жили одной общей жизнью стаи, подчинялись ее законам, были непримиримы к чужакам и яростно защищали свою территорию, враждуя подчас с другими стаями, обитающими по соседству.

У каждой собачьей стаи, конечно, есть свой лидер, свой вожак, который отвоевал свое особое положение в яростных драках. Вожак всегда сильнее любого из кобелей своей стаи, и не только сильнее, но и мудрее, опытнее, умнее других собак.

Вот уже три года вожаком большой собачьей стаи в речном порту был Джохар — крупный черный кобель, чистокровный немец, когда-то убежавший от своих хозяев и давно уже живший вольной бродячей жизнью. Джохаром его прозвали портовые рабочие, за его злобный нрав и смелый характер. Именно Джохар первым затевал большие драки, делая набеги на чужую территорию. Редко какому псу удавалось уйти целым и невредимым, если он случайно сталкивался со стаей Джохара. Собаки налетали на чужака и безжалостно терзали его. Если у него хватало сил вырваться и убежать — он спасал свою жизнь. Но чаще всего чужака просто разрывали на клочки.

Как и в каждом сложном обществе, в стае Джохара каждая собака занимала свое особенное положение. Была в стае и самая главная сука, любимица вожака, овчарка-полукровка Лада, были многочисленные дети Лады и Джохара, которые пользовались в стае особыми правами. Несколько самых крупных и сильных псов всегда участвовало в драках, именно их посылал Джохар на «разборки» с чужаками или соседями. Именно с этими псами, молодыми и сильными, приходилось Джохару чуть ли не каждый год отвоевывать заново свое право быть вожаком. Конечно, когда-нибудь Джохар состарится и ослабеет. И за его спиной уже маячил его заместитель — год назад прибившийся к стае кавказец Рэкс.

Если Джохар был как бы собачьим " президентом», Лада — «первой леди», Рэкс — «вице-премьером», то фокстерьер Чаппи, несомненно, был президентским «пресс-секретарем». Маленький, но смелый и отчаянный, как все представители его породы, Чаппи не мог позволить себе унижаться перед другими псами, и нашел для себя прекрасную роль — быть главным разведчиком, наводчиком и зачинщиком. Быстрый и стремительный, Чаппи, кроме того, обладал самым отличным нюхом — ведь недаром он в прошлом был обученной охотничьей собакой! Чаппи всегда лучше остальных знал, кто и когда побывал на их территории, Чаппи первый поднимал звонкий лай, первый чуял опасность или узнавал о том, что возле вагончика есть что-нибудь съедобное.

И на этот раз охотничий нюх не подвел фокстерьера. Было утро, собаки только еще просыпались, сонно встряхивалась, зевали, валялись на свежем снегу. Кто-то лениво взлаивал, кто-то ожесточенно ловил у себя блох. Некоторые привычно потрусили к вагончикам, возле которых рабочие обычно вываливали собаками остатки еды.

Чаппи отправился на утреннюю разведку. Ночь, как и всегда, оставляла после себя множество интересных тайн. И Чаппи увлеченно распутывал строчки следов, не забывая метить территорию. Он уже знал, где побывал знакомый пес из соседней стаи, где пробегали крысы и мыши, где промелькнула кошка, прошел незнакомый человек, посидели и покопались в снегу вороны… Неожиданно фокстерьер остановился. В нос ему отчетливо и сильно ударил запах дикого зверя. Чаппи мелко задрожал, шерсть поднялась по всей его спине, он взволнованно зарылся в снегу бородатой мордой, и фыркая и взвизгивая, стал вынюхивать след. Вот она, цепочка следов! Страх, возбуждение, восторг охватили его охотничье сердце. Фокстерьер зашелся в заливистом истерическом лае. Это был боевой клич, и этого было достаточно для того, чтобы разномастная стая с лаем бросилась на его голос. Теперь все они учуяли зверя. Глаза собак сверкали. С розовых языков капала слюна. Их клыки обнажились. Их загривки встопорщились. Своим беспорядочным мельтешением собаки сбили весь след, и только что понятная и ясная картина исчезла. Чаппи был обескуражен и озадачен. Он, как волчок, вертелся на одном месте, тщетно пытаясь разгадать, куда ведут следы зверя. Собаки рыскали вокруг повсюду, вспрыгивали на бревна, заглядывали под груды металла и в пустые ржавые трюмы. Лишь один Джохар хранил мрачное спокойствие. Насторожив острые уши, с чуть вздыбленной шерстью, он наблюдал за происходящим и был готов к неожиданному нападению. Где-то рядом притаился враг. Джохар никогда в своей жизни не встречал волка. Но инстинкт говорил ему: это враг.

А в это время Ева медленно пробиралась между грудами и завалами. Она давно уже услышала собак. Их лай раздавался совсем близко. На ее счастье, ветер дул как раз в ее сторону, и потому собаки не могли почуять ее. Зато волчица отчетливо различала их запахи, она даже представляла, сколько их там. И понимала, что встреча с собачьей стаей не сулит ей ничего хорошего. Нужно было уходить. Как можно дальше. И она медленно, осторожно выбиралась из смертельного кольца.

Скорее всего, волчице удалось бы выбраться из этой переделки благополучно, если бы не одна случайность — она нос к носу столкнулась с низкорослой, маленькой собачонкой… Это произошло так неожиданно, что обе они на какое-то мгновение застыли. Рыжая собачонка в немом ужасе. Ева — в странной растерянности. Она не знала, как ей нужно поступить с этой собачкой…

Эта рыжая собачонка была изгоем, какие встречаются почти в любой собачьей стае. И потому она не то чтобы жила вместе со стаей, но постоянно околачивалась вокруг, потому что одиночество было все же страшнее тех постоянных тычков и взбучек, которые получала Рыжая почти от всех членов стаи, даже от щенков.

Одним лишь молниеносным броском Ева могла бы достать собачонку, но она медлила. Рыжая, очнувшись от шока, залилась истерическим криком, и как ошпаренная бросилась прочь, не переставая верещать. Волчица не погналась за ней.

С яростным лаем собачья стая бросилась на голосок Рыжей. Впереди всех несся, словно маленький кудлатый грязно-серый шарик, фокстерьер Чаппи. Он забыл обо всем — об осторожности, об уважении к своему вожаку, о том, что он сам в сущности — только маленький фокстерьер. Азарт охотника, клокотанье горячей крови было сильнее любого из этих чувств.

Ева понимала, что теперь ее спасение — только сильные выносливые ноги. Только они могли унести ее прочь, к далекому спасительному лесу, что затерялся за белой равниной противоположного берега. Волчица бросилась к реке. Две собаки оторвались от стаи намного вперед. Это были Чаппи и Джохар.

Волчица не хотела никакой драки. Ей нечего было делить с этими псами, она понимала, что находится на чужой территории. Она хотела одного — чтобы ее оставили в покое. Плотно прижав уши, поджав тяжелый хвост к самому брюху, она угрюмой волчьей поступью уходила вглубь сплошного белого пространства реки. Маленький, злобно рычащий комок появился сбоку совершенно неожиданно. Ободряемый несущейся позади стаей, фокстерьер потерял всякое чувство осторожности. Быть может, ему показалось, что он на охоте со своим хозяином, который бежит за ним со своим всесильным ружьем? Когда-то Чаппи был прекрасной охотничьей собакой — он великолепно работал по лисам. Вытаскивал их за горло прямо из тесных нор и душил, не дожидаясь, когда подойдет хозяин…

Фокстерьер прыгнул и вцепился волчице прямо в шею. Густая жесткая шерсть забила ему пасть, клыки щелкнули и соскользнули. Потрясенная невиданной наглостью маленькой собачки, Ева на миг приостановилась, молниеносно повернулась к нему. В это мгновение фокстерьер понял, что совершил непоправимую ошибку. Но он ничего не успел предпринять — это было его последнее мгновение. Длинные загнутые клыки сомкнулись на его горле и перерезали это маленькое крепкое горлышко, как кожаный ремешок.

Распластавшись в беге, на волчицу летела крупная черная овчарка. Как болезненно-знаком показался ей этот силуэт! Конечно же, он напомнил ей Чела. Ком боли и тоски, что жил внутри нее с тех пор, как погиб Чел, стал сгустком ненависти и ярости, и волчица, как разогнувшаяся пружина, рванулась навстречу своему врагу. Два тела сшиблись, сплелись, покатились комом, взрывая снег.

Она вгрызалась в эту ненавистную плоть, она готова была проглотить ее живьем — если бы она только могла и если бы она располагала временем. Но вот времени-то у нее и не было. Все ближе и ближе была стая. Каждой клеточкой своего тела она ощущала жаркое, хриплое, безжалостное дыхание псов, опьяненных кровью. Она должна была во что бы то ни стало отцепить, оторвать от себя этого черного пса.

Как ни силен был Джохар, как ни искушен в бесчисленных собачьих драках, устоять в смертельной схватке с молодой и крупной волчицей ему было не под силу.

Среди множества собачьих пород противостоять волку могут только единичные и уникальные. Те, что выводились тысячелетиями, те, кто был генетически запрограммирован на битву с волком. Джохар не был могучим алабаем, не был даже кавказцем. Был немецкой овчаркой. И потому он проиграл.

Могучая древняя сила волчьих челюстей потрясла его собачье естество. Сама неотвратимая судьба сомкнулась на его горле и замкнула круг его долгой и трудной жизни. В его оскаленной пасти остался от волчицы лишь клок густой светло-серой шерсти…

Еще долго собачья стая бежала вдогонку за волчицей. Но она больше не останавливалась, и собаки так и не смогла догнать ее. Несмотря на глубокие рваные раны на шее и на горле, волчица бежала легко и быстро. Она словно бы парила над снежными сугробами, перемахивая через них, как большая серая птица.

Вдоль одинокого следа то тут, то там алели бисеринки крови.

Долго бежала волчица по белому пространству Волги. Она бежала вдоль берега, словно какая-то неумолимая сила не давала ей повернуть к спасительному лесу. Словно невидимый магнит притягивал ее к городу, где каждый миг грозил ей бедой.

…Она нашла себе пристанище на небольшом острове, заросшем тополями и ивняками. Летом этот остров становился городским пляжем. Зато зимой на его продуваемых ветрами полянах и опушках нельзя было встретить даже одичалой собаки. Разве что какой-то рыбак-безумец оставлял вдоль острова строчку своих неуклюжих следов.

Ева выкопала себе глубокое логово в снегу и легла. Ей необходим был отдых. Она проспала в снежной яме два дня, пока голод не выгнал ее из ее надежного убежища.

 

XI. ДОМОЙ!

Город сиял множеством разноцветных новогодних огней. Витрины магазинов и супермаркетов, банки и биржи, театры и кафе словно были опутаны паутинами струящейся иллюминации. Ярко сверкали огромные щиты реклам, лампочками были увешаны даже карнизы домов, а белые кремлевские башни величественно возвышались над всем городом и тоже сияли в ночи завораживающе и неприступно.

Остров, приютивший волчицу, находился неподалеку от железнодорожного вокзала, и Ева поначалу вздрагивала от резких протяжных гудков тепловозов, от воя электричек, что сверкающими змейками то подходили к вокзалу, то уносились прочь от него, в темноту. Дома возле вокзала тоже сияли огнями.

Днем волчица спала, а когда наступала ночь, выходила из своего логова, поднималась на пригорок и подолгу сидела и смотрела на сверкающий, шумный и бурливый город. Она видела людей, которые издали были похожи на маленьких суетливых муравьев. Все они спешили куда-то, кричали гортанными голосами, забирались в страшные железные брюха поездов и электричек, или наоборот, выбегали из них.

Ей было знакомо, хорошо знакомо это место. Она не раз приходила сюда вместе с Элей и Русланом, и, преодолевая страх, залезала вместе с ними в одно из этих шумных длинных чудовищ. Быть может они, эти железные гусеницы, знали, как найти Элю и маленького человечка.

Прошло еще несколько дней прежде, чем Ева осмелилась глубокой ночью подобраться к большой вокзальной помойке. На ее счастье, собаки по ночам крепко спят, а несколько кошек и больших жирных крыс, что встретились ей там, не грозили ей никакой опасностью. Наоборот, волчице удалось даже поймать и съесть одну огромную наглую крысу, и она поняла, что крысы — даже неплохая пища. Большой полосатый кот, который выскочил из помойного ящика прямо на Еву, сатанински зашипел и завыл. Но вместо того, чтобы растерзать и съесть его, волчица отступила, чуть заметно вильнула хвостом и отвернула от кота голову. В ее памяти навсегда запечатлелся образ ее маленького друга — котенка Васьки, с которым так любила играть Ева в далеком теперь детстве.

И потом у волчицы не было необходимости пожирать кошек, потому что крыс в городе было огромное множество. В отличие от лесных зверюшек, они были неосторожны и самонадеянны, и потому сразу же стали для волчицы легкой добычей. Теперь Ева знала, что она не умрет с голода.

Каждую ночь наступал миг, когда волчица решалась было покинуть гостеприимный вокзал и отправиться на поиски своего дома. Ей даже казалось, что она знает дорогу туда. У волков прекрасная зрительная память, и Ева, с детства не раз проезжавшая по улицам до вокзала, казалось, помнила дорогу. Город был ей знаком. Но каждый раз, сделав несколько робких шагов вперед, по улице, она поворачивала назад. Каждый раз ее что-то пугало или смущало. И волчица возвращалась на свой спасительный остров, чтобы дождаться следующей ночи. Иногда она занимала свой наблюдательный пост даже днем. Днем на вокзале было еще больше людей. Волчица до рези в глазах всматривалась в людей, надеясь разглядеть среди них Элю с Русланом. Среди этих людей было множество похожих на Элю молодых женщин, и еще больше маленьких человечков… Но все это были чужие люди. Чужие маленькие человечки.

Новогодняя ночь напугала ее шумом и буйством. Громкая музыка, треск петард и фейерверков, взлетающие в небо с пронзительным воем ракеты, раскаты, так напоминающие страшные выстрелы из ружья, наполнили душу Евы ужасом. Она убежала на свой остров и не уходила с него еще несколько дней.

Но все же настала ночь, когда волчица решилась войти в город. Манящая сладкая близость родного дома и родных людей была сильнее глубинного, векового страха.

Я вернулась из бесснежной, чистенькой, холодноватой, словно игрушечной Германии в самый канун Нового года. Там, среди новизны, в круговороте встреч и знакомств, я часто думала о Руслане, и столь же часто вспоминала о Еве. Особенно, когда увидела пару волков в зоопарке Гамбурга. Эти немецкие волки вовсе не были похожи на наших — толстые, холеные, с блестящей шерстью. Они не выглядели удрученными и тоскующими. Как мне рассказали сотрудники зоопарка, их кормили пищей с особыми добавками, которые так странно воздействуют на организм, что полностью изменяется психика, и животное становится спокойным и довольным. Это было так просто и так резонно. Почему бы человечеству тоже не употреблять такие добавки? В мире бы не осталось проблем… Похоже, эти волки знать не знали, что такое свобода. Такими же поразительно добродушными и флегматичными выглядели многочисленные домашние собаки и кошки, которые важно ходили по улочкам, украшенные бантиками и дорогими ошейниками. Собаки не лаяли и не бегали, а прогуливались чинно и с достоинством, как пенсионеры персонального значения. Коты и кошки не мяукали и не гонялись друг за другом, не сидели на заборах и не ловили птиц. Однако эта благостная картина сразу же была нарушена, кода я узнала, что практически все домашние животные, которые не отвечают критериям высокой породы — просто напросто стерилизуются, превращаясь в шерстяные игрушки своих хозяев. Никто никому не приносит неожиданностей и неприятностей. Я испытывала двоякое чувство: по улицам не бегали бездомные собаки, все же другие пребывали в благостной и сытой неге. Свобода, страсть, торжество естества? Это было неведомо им. Интересно, любили ли они своих хозяев так, как любила меня моя Ева? Или они относились к ним так же, как к пакетику «Вискаса» или «Педигри»?

Мне многое объяснил и показал Андреас. Он был нашим переводчиком на конференции. Мне было странно, что в чужой мне Германии живет человек, столь близкий мне, столь хорошо понимающий меня… Мы были знакомы только несколько дней, а мне казалось, что я знаю его очень и очень давно. В последний день, в аэропорту, чувство новой потери опустилось на меня свинцовой глыбой, и хотя мы с Андреасом улыбались друг другу, все внутри меня рыдало беззвучным плачем. А он стоял, отделенный барьером, высокий, светловолосый, и махал мне рукой.

Впервые за последние годы мне показалось, что я полюбила. Андреас обещал звонить и писать. Но я в это верила мало. Расстояние и время смывают чувства, как весенний бурлящий поток. И вновь я думала о моей волчице. Почему я теряю всех, кого я люблю, кто так нужен мне?

И вот я вернулась в свою привычную жизнь, в свой город, в котором так много бездомных собак и кошек, но которые, тем не менее, живут своей, предписанной им природой жизнью. Как и моя волчица. Я почему-то была уверена, что Ева жива.

Но я не ждала чуда. Я не надеялась, что когда-нибудь увижу свою волчицу, или что-нибудь узнаю о ее судьбе. Боль утраты как-то притупилась — я смирилась с ней. Но иногда, когда во время уборки я натыкалась случайно на поводок Евы или ее миску, меня с новой силой охватывала тоска по ней. Я не понимала сама, что это за странное чувство я к ней испытывала. Я никогда не относилась к ней, как к домашнему животному, собаке или кошке. Она была равной мне, такой же, как я сама, или как мой сын. Она была моей неназваной дочерью… Той дочерью, которой у меня никогда не будет.

Руслан ждал новогодней ночи, как чуда.

— Ведь правда, аника, Дед Мороз приведет к нам Еву? А он ее принесет вихрем к нам на балкон, или пустит в подъезд и постучит в дверь?

— Ну, я не знаю, сынок, если он сможет найти Еву в лесу и уговорить ее…

— Почему он будет ее уговаривать?

— Может ей так понравилось жить в лесу, что Ева больше не хочет к нам город? Ведь волки, настоящие волки должны жить в лесу. Им в городе плохо. — я всеми силами старалась подготовить Руслана к неотвратимому разочарованию, которое его ждало.

— Нет, я знаю, я точно знаю, что молчица хочет жить с нами! — Руслан чуть не плакал, — Я знаю, что она убежала от дяди Володи только потому, что решила искать нас. Она не хотела с ними жить, она с нами хотела!

До новогодней ночи оставался день, когда Руслан поздно вечером дал мне листочек бумаги:

— Отправь срочно письмо. Это Деду Морозу. Чтоб он не забыл про Еву. Только сегодня отправь, аника! Ты знаешь адрес?

Я пожала плечами:

— Адрес? Ну он же в Лапландии живет…

— Я видел по телевизору, как дети пишут ему письма, у него писем — целый мешок! Когда же он успеет их все прочитать?! Он мое письмо успеет прочитать?

— Конечно успеет, Руслан, он же волшебник. Мы так и напишем: «Лапландия, Деду Морозу.»

— Только ты его сейчас отправь, ладно?

— Ладно, схожу отправлю, — сказала я и вынула из ящика стола конверт.

Трогательными буквами, которые расползались вкривь и вкось, с вывернутыми наоборот знаками, на листочке было написано: " Дет марос! Пожалуста найди Еву! Это моя молчица я ее очен лублю! Болше падаркоф не нада! Руслан.»

Я запечатала письмо в конверт и отправила его в тот же вечер.

На этот раз самый любимый и волшебный праздник превратился для Руслана в сплошное ожидание. Он даже не очень радовался красивой елке и новой гирлянде. Он не ждал под подушкой никаких подарков. И как только стемнело, почти не отходил от окна. Все ждал, когда Дед Мороз приведет Еву… Отвлечь его было невозможно. Я с ужасом думала, что и как я буду объяснять ему завтра. Неужели волшебная детская сказка про Деда Мороза кончится для него навсегда?

Пробили куранты, мы встретили Новый год. Руслан все чаще и чаще подходил к окну и таращил в темноту слипавшиеся глаза. Наконец, мне удалось уговорить его лечь в постель.

В новогоднюю ночь мне позвонил Андреас. И это было моим маленьким чудом. Мне стало хорошо и спокойно. Так хорошо, как не было уже очень давно.

Новогодние праздники затянулись на несколько дней. За эти дни Руслан кое-как успокоился и больше не заговаривал про Еву. Но я чувствовала, что он затаил свою боль, свою надежду где-то глубоко в себе. Он был задумчив и молчалив. Наконец я повела его садик.

Тот вечер я не забуду никогда. По-моему, это был как раз рождественский вечер. Сколько бы лет ни прошло, что бы ни происходило во мне, со мной, и даже с целой страной — тот вечер стоит у меня перед глазами так, как будто все это случилось лишь мгновение назад…

Как обычно я забрала Руслана из садика, и мы медленно шли, наслаждаясь прекрасной и тихой погодой. Падал крупный снег, похожий на гагачий пух. Я как всегда тащила тяжелую сумку с провизией — меня угораздило именно в тот день купить несколько килограммов картошки и несколько десятков яиц. Все это в одной сумке сочеталось крайне неудачно. У меня онемела рука, а я все переживала за яйца, которые, наверное, были уже раздавлены картофельными клубнями. И все же мы с Русланом не могли удержаться от того, чтобы немного не погулять за нашим домом, на той тропинке, что уходила к Казанке, среди кустов ивняка и зарослей камышей. В мягкой слоистой тишине сумерок зажигались и мерцали окна в громадах домов.

Впереди на дороге показалась крупная собака, похожая на овчарку. Я огляделась в поисках ее хозяина. Но она была одна.

И вдруг Руслан закричал:

— Аника, да ведь это же наша Ева!!

— Что ты говоришь, Руслан, хватит уже, нельзя же все время только об этом думать…

И в это мгновение собака бросилась прямо к нам.

— Ева! Ева! Молчица! — закричал Руслан и, вырвав у меня свою руку, побежал навстречу собаке.

Мне показалось, что я сошла с ума, или я сплю, или я совершенно пьяна. Мы все смешались в один кричащий и визжащий клубок — я, Руслан и Ева! Моя Ева! Это была она, какая-то странно изменившаяся, очень худая, с запекшимися болячками на горле и на ушах, но все в том же кожаном ошейнике с бляшками, в котором я видела ее в последний раз. Слезы потоком хлынули у меня из глаз, а Ева облизывала мое лицо, мои глаза жарким языком, дышала на меня горячо и сильно, скулила и сопела, топтала мою сумку с картошкой и яйцами, прижималась ко мне всем своим пушистым, костлявым, жилистым телом, словно просила у меня защиты, словно хотела спрятаться где-то подо мной. Руслан тоже валялся где-то между нами, и ползал в диком восторге по мне и по волчице.

Наверное со стороны это было непонятное и дикое зрелище. Но я была так отчетливо счастлива в тот миг, так отчетливо осознавала божественный восторг данной нам жизни, — что весь остальной мир просто не существовал для меня.

Как же только Ева смогла найти свой район и свой дом в этом огромном городе, которого она так боялась?! Ведь почти два месяца прошло с тех пор, как она сбежала! Как же она выследила нас, неужели сидела в кустах несколько дней в надежде, не появимся ли мы? Ах, если бы моя Ева могла мне рассказать об этом!

— Я же говорил, ани, что Дед Мороз выполнит мою просьбу! — Руслан захлебывался от восторга.

— Да, вот это настоящее чудо! — и тут я вспомнила о Челе. Оглянулась со слабой надеждой. А вдруг он тоже с ней, где-нибудь в кустах… Но нет, никого не было вокруг. Наташа была права — это Чел был застрелен тогда. Быть может, именно он спас Еву от гибели.

В тот вечер, я, ополоумевшая от переполнявшего меня счастья, позвонила Андреасу и сказала ему, что Ева нашлась. Он знал эту печальную историю, и теперь обрадовался тоже, как ребенок.

А еще я позвонила Семеновым. С тех пор, как пропали Ева и Чел, мы общались гораздо реже и реже перезванивались. Мы не были в ссоре. Просто нам всем было тяжело, общая беда как-то не объединяла нас. Скорее наоборот. Ведь у меня еще оставалась надежда, что Ева жива. А в гибели своего Чела Семеновы были уверены. И все же я знала, что эта новость будет радостной и для них.

— Правда?! Даже не верится! Как это здорово, как же она нашла дорогу, умница! — в голосе Наташи послышались слезы радости. И тут она замолчала.

У меня екнуло сердце. Сейчас она спросит про Чела.

— Эля… а Чела ты не посмотрела… не было его поблизости? — тихо спросила Наташа.

— Нет, Наташ, я посмотрела… Нет…

— Ну ладно, это ведь я так спросила… Не знаю сама, зачем… Так… — ее голос потускнел.

Мы как-то тихо простились и положили трубки почти одновременно.

Так не бывает в жизни — думала я. Такая убийственная доза счастья. Даже если его поделить поровну между всеми нами — его все равно слишком много. Слишком оно напоминает сказку.

Ева вернулась к нам. Она была почти такая же, как прежде — ласковая и послушная. Но постепенно я начала чувствовать, что почти что два месяца вольной жизни и скитаний что-то изменили в ней. В ней появилась спокойная уверенность, она относилась ко мне почти что как к равной. И еще в ней затаилась какая-то грусть. Быть может, она грустила о Челе? Я была уверена, что отношения ее с Челом были самые что ни на есть светлые и любовные. И если бы не его нелепая гибель, если бы не их разлука — быть может, они стали бы парой на много лет. Ведь волки — однолюбы…

Я внимательно присматривалась к Еве. И вскоре я начала понимать, что дело не только в Челе. Ева, родившаяся в зоопарке и выросшая среди людей, сумела узнать, что такое лес, что такое естественная волчья жизнь. И все же она выбрала людей. Но наверное, не все зависело только от ее чувств. Помимо чувства есть великий инстинкт, который нашептывает ей совсем иные желания.

Прежние проблемы не только не решились, но встали перед нами во всей своей неотвратимости, как только Ева вернулась. Мне ненадолго удалось скрыть ее присутствие. Теперь я выходила выгуливать Еву только глубокой ночью…

Да, Ева была с нами, и мы все любили друг друга. Но та ли это жизнь, та ли судьба, какой должна жить молодая и сильная волчица? Неужели моя Ева всю свою жизнь должна будет провести в тесной квартире и дышать воздухом лишь по ночам?! Шли дни, недели, и я жалела Еву все сильнее и сильнее.

Если бы мы могли говорить друг с другом! Как много нам нужно было сказать. Но Ева молчала, ловила мой взгляд преданными светлыми глазами, и долго-долго смотрела на меня, словно бы боясь, что я первая отвернусь. Что таилось в глубине ее зрачков? Нежность, немой вопрос и немая тоска, которой, быть может, не понимала и сама Ева. У меня больше не было выхода, и я приняла решение — Ева должна стать свободной. Навсегда свободной. Она переживет разлуку с нами. Она сильная. Но вот разлуку с лесом, с тысячью его запахов, с полями и опушками, с азартом охоты, и в конце концов — со своими братьями-волками, — она перенесет вряд ли. Она просто угаснет, тихо и равнодушно угаснет! Я не хотела ей такой судьбы.

Незаметно пролетел январь, да и февраль уж перевалил за свою половину. Весна еще только слабо брезжила впереди, но уже ощущалась во всем. Днем, когда солнце заливало землю ярко и весело, я ловила себя на мысли, что мне больно видеть это солнце. Ведь Ева не видит его, не бегает и не резвится в снегу… Как весело и хорошо нам было раньше! А теперь мы вынуждены ждать ночи и выходить крадучись, как воры.

Андреас сказал мне, что хочет приехать к нам на восьмое марта. Я отправила ему приглашение и считала дни до нашей встречи. Одно и то же представлялось мне — утро, вокзал, московский поезд, прибывающий всегда под сайдашевский марш. Проводница мрачно и устало отворяет дверь вагона, и там, в проеме, появляется Андреас. А дальше… дальше было лишь одно сплошное ослепительное счастье… Письма Андреаса были как наркотик. Я перечитывала их по нескольку раз, и мне казалось, слышала его голос, видела его лицо, его улыбку.

Однажды он написал, что любит меня, и что хотел бы, чтобы мы были вместе — он, я и Руслан.

Теперь мне казалось, что ничто уже не разлучит нас.

Обычно он звонил мне по воскресеньям. Как-то раз, уже в начале марта, он почему-то не позвонил. Конечно, у человека может быть тысяча причин, по которым позвонить именно в этот час было невозможно. В конце концов, ведь он мог и заболеть. Но когда прошел назначенный час, мне показалось, что весь мой мир рушится. Я металась по квартире как в клетке. Мне хотелось выть. Самой себе я напоминала мою волчицу. Я просто сходила с ума. Не выдержав больше этой пытки, я позвонила ему сама. Приветливый автоответчик голосом Андреаса просил оставить сообщение и желал всего наилучшего.

Он позвонил лишь дня через два и сказал, что увы, приехать сейчас не сможет. На него свалилась какая-то неожиданная работа, это было очень важно для его карьеры. И он вновь нежно повторил, что любит меня.

Я же представила, что если бы я собиралась к любимому мужчине и уже был куплен билет, то никакие революции на моей работе не могли бы меня остановить. Я бы без всяких колебаний скорее потеряла бы свою работу, чем отказалась от встречи с любимым.

Однако же, Андреас был не мною, а самим собой. Наверное, у них в Германии это было в порядке вещей.

Казалось, ничто еще не предвещало катастрофы. По-прежнему приходили его ласковые письма. Только звонить он стал немного реже. Но то ослепительное чувство счастья ушло и больше не возвращалось. Как волчица, каким-то шестым неведомым чувством я ощущала, что я теряю Андреаса навсегда. Я знала, что больше никогда не увижу его. Иногда, возвратившись глубокой ночью с прогулки, я плакала.

Мы чем-то были похожи с Евой. Так же, как и она, я была одинока. Так же, как и она, ощущала себя чужой среди этой суетной равнодушной жизни, и тем более чужой — для той Германии, которая обликом Андреаса улыбнулась мне чарующе и влекуще, и теперь таяла, таяла, как утренний туман. Так же, как и Ева, потерявшая Чела, я теперь теряла своего Андреаса.

 

XII. ЮШУТ, ЖЕЛТАЯ РЕКА

Еще в студенческие годы образовалась наша веселая туристическая кампания. Каждый год на первое мая мы уходили в марийские леса сплавляться по лесным речкам — Кокшаге, Илети или Юшуту. Порой мы ходили в «марийку» не только на первое мая, но и в ноябрьские праздники. Ночной йошкар-олинский поезд, байдарки, гитары, рюкзаки с тяжеленным катамараном, предрассветная высадка на станции Илеть и потом еще двухчасовая поездка по узкоколейке в самую глубь леса на дрезине — из года в год все это повторялось с небольшой разницей, но нам совершенно не надоедало.

Теперь, через столько лет, обремененные семьями, малыми детьми, проблемами на работе, мы уже не ходили в «марийку» так часто. А я вообще после окончания университета так ни разу и не выбралась. Но основной костяк нашей компании сохранился, и они продолжали с завидным упорством каждые майские праздники сплавляться по Юшуту или Кокшаге. Каждый год, в апреле мне звонил мой однокурсник Серега Федоров и без особой надежды предлагал мне пойти на сплав. Он уже привык к тому, что я всегда отказывалась.

И вот в середине апреля Серега как всегда позвонил мне. Каково же было его удивление, когда я сказала, что хочу пойти в поход.

А тучи над нами все сгущались. Как-то вечером соседка не без злорадства сообщила мне, что приходил участковый Чесноков и пообещал, что если я не приду в райотдел милиции, он взломает мою дверь.

Почему-то вдруг не пришло в конце недели письмо от Андреаса. Каждый раз, проходя мимо почтовых ящиков, я заглядывала внутрь, но кроме рекламных бесплатных газеток там ничего не было. Быть может, письмо затерялось на почте? Мой разум понимал, что все эти мои мысли — лишь нелепая попытка найти какую-то постороннюю причину. А ведь причина была только одна — Андреас просто не написал письма. И потому оно не пришло.

В последнее время Ева все больше тревожила меня. Она стала плохо есть. Она рвалась на прогулку так, как будто это был для нее вопрос жизни и смерти. Она подолгу сидела где-нибудь вблизи окна и смотрела на небо, на пролетающих птиц, на облака. Она с жадностью и тоской прислушивалась к радостному весеннему щебету воробьев и гомону ворон и галок.

Никто из моих друзей не удивился, что я собралась ехать на сплав со своим ручным волком. В конце концов, все мы были биологами, пусть многие давно не работали по специальности. Но в душе-то мы все равно оставались биологами! Мы отправились в поход дня на два раньше всей основной массы туристов.

Я решила отдаться воле провидения. Если Еве суждено уйти от меня — она уйдет. Пусть она сама выберет между мной и лесом. Я ничего не буду предпринимать специально…

И все-таки на поезд, который уходил из Казани глубокой ночью, набралось уже довольно много туристов. Ночь была привычнее для Евы, и она вела себя спокойнее, чем обычно. Даже в наморднике в ней нельзя уже было заподозрить собаку. " Волк! Волк!» — удивленный, восхищенный или испуганный шепоток расползался вокруг нас. На нас смотрели с глубоким почтением. Но мало кто осмелился подойти и поинтересоваться, действительно ли это настоящий ручной волк. Ева стоически вынесла и тесный плацкартный вагон, и шумную лязгающую дрезину. Наконец, о счастье, все это было позади, и мы стояли, смотрели вслед грохочущей дрезине, и нас окружал лишь тихий, утренний, прекрасный, весенний лес. Веселая зелень сосен и елей, песочные дюны, снег, тускло белеющий в лощинах, сухая прошлогодняя трава, прозрачные лесные лужи и множество подснежников, словно сиреневой дымкой покрывавших поляны и опушки. Мы сидели на рюкзаках, ошалевшие от тишины, от сладкого душистого воздуха. На этот раз нас было совсем немного — двое на байдарке и четверо на катамаран. Серега со своей новой женой, вечная туристка Надя, которая так и не вышла замуж, я и бывший лучший лыжник нашего факультета Эдик со своим сыном-подростком.

Я давно не видела Еву такой радостной и возбужденной. Высунув красный язык, она носилась вокруг нас, исчезая и тут же появляясь, и я, глядя на нее, все больше убеждалась в том, что я поступила правильно.

Мы убежали от всех — от милиционера Чеснокова и подозрительных соседей, от Димы Снегирева, который откуда-то узнал, что моя волчица нашлась, от Андреаса, который перестал мне даже писать… Мне было только мучительно жалко Руслана, которого я отвезла к маме и которому сказала от том, что, быть может, Ева захочет остаться в лесу навсегда.

Через час мы вышли к Юшуту. На этой поляне мы всегда делали наш первый привал, варили обед, расчехляли байдарки и накачивали свой пузатый катамаран.

Я не была здесь столько лет, а поляна ничуть не изменилась! Все те же ели и пихты, густой стеной обступающие ее, все те же колючие заросли дикой малины, те же прозрачные озерца. И речка Юшут, быстрая, прозрачная, извилистая, с желто-янтарной водой. Хочется поскорее вымыть лицо, почувствовать запах этой воды, ощутить ее вкус.

Я задумалась, забылась… Очнулась только когда меня окликнул Серега, наш неизменный командир в походе:

— Эля, что же такое! Быстрее принимайся за костер и похлебку! Мы сейчас умрем с голоду!

Тронуться в путь мы смогли только под вечер. Обычно так и бывает. Все время обнаруживается какая-нибудь неожиданность. На этот раз оказалось, что серегина байдарка так и не починена с прошлого года, после того, как они напоролись на подводную корягу. На ремонт ушло несколько лишних часов.

Поздно вечером, уже в глубокой темноте, когда поставили палатку и сварили нехитрый ужин, мы долго сидели у костра. Серега и Эдик играли на гитаре и пели. Рядом, невидимый в темноте, шумел Юшут. Искры поднимались вверх, к небу и таяли где-то высоко, и казалось — среди звезд. Только теперь я вдруг поняла, как я истосковалась по этому ночному марийскому лесу, по запаху горящих березовых поленьев, по нехитрой похлебке из тушенки и вермишели, которую мы закусывали крупными кусками белого ядреного лука и запивали маленькими глотками разведенного спирта. Нет ничего вкуснее этой пищи!

Где-то рядом со мной была Ева. Она не лежала возле меня спокойно, как сделала бы на ее месте любая собака. Она то появлялась из темноты, садилась позади меня, нюхала мою голову и плечи, то исчезала вновь. Ни одна ветка не хрустела под ее лапами. Ее глаза мерцали зелено и влажно, и я подумала, что, наверное, вот так же миллионы лет назад кружила вокруг костра дикая собака-волк, прирученная человеком. Уже тогда она была предана ему. Существует ли в мире еще одна такая любовь, такая преданность, что длится тысячелетиями?

Лес, смешанный, разный, но одинаково прекрасный, обступал со всех сторон маленькую извилистую быструю речку. Только весной Юшут становился полноводной и бурливой рекой. Летом же — превращался в ручеек, шуршащий маленькой змейкой среди песчаных отмелей. Только в конце своего пути, незадолго до нескольких бурных порогов, незадолго до того, когда темно-янтарная вода Юшута сливается с мутноватыми холодно-зелеными водами Илети — вырывается Юшут на просторы равнин и полей, бежит мимо крошечных марийских деревенек, что скромно притулились на живописном косогоре, и почти сразу же по берегам его начинают появляться свалки, битый кирпич и ржавые станины тракторов, полвека как уж забытых в поле — извечные следы человека…

Но здесь, в глубине дикого леса, куда редко забредают даже местные жители, и лишь первомайская толпа городских туристов проносится шумно и мимолетно раз в году, — Юшут так же дик, свободен, горд, словно далекая таежная река. Он может быть таким же упрямым и суровым, когда его весенние воды рушат древние ели и березы, преграждая путь; в его чайно-оранжевой глубине прячутся острые коряжины, которые безжалостно рвут байдарки и резиновые лодки, и над глубокими черными омутами бурлят коварные буруны… Каждый поворот удивляет чем-то неведомым и новым. То почти отвесной стеной встает высокий глиняный откос, густо поросший мхом, на вершине которого стоят огромные сосны и постепенно, обреченно, год за годом, смываемые свирепой водой, падают поперек реки, и долго еще живут, тянут вверх живые пушистые ветви. То за новым поворотом открываются вдруг отмели с ярко-желтым, мелким, мягким песком. То врывается Юшут в сырые темные заросли ивняка, где никогда не пересыхает влага, и даже в самый жаркий и солнечный день сумрачно и холодно. Стаи уток и чирков с шумом взлетают с отмелей, в изумрудном сумраке пихт и елей токует ошалевший от любви глухарь. Клекот хищной птицы доносится откуда-то издалека, а над сухими вершинами старых елей слышатся вечные и звонкие голоса иссиня-черных воронов. Уже порхают над быстрой водой лимонницы, ящерицы шуршат в сухой прогретой траве… Отяжелевшие, умирающие глыбы снега еще прячутся в темных оврагах, но дни их уже сочтены. Весна — щедрая, жадная, слепая, сладострастная, охватывает лес и с каждым часом, с каждым лучом солнца, с каждой призрачно-звездной ночью порабощает и обращает в свою веру все новых и новых подданных — насекомых, червей, грибы, почки, корни, личинки, птиц, мышей, столетние ели и сосны, сломанную недавней грозой березу, траву, мхи, стаи мелких рыбешек, лисиц, волков, лосей, людей…

Ева вошла в этот лес, и он сомкнул за ней свои жадные, ласковые, мохнатые лапы. И с каждой минутой, с каждым часом, с каждым днем она врастала в него всем своим существом. Радость и восторг теснились в ее сердце. Жадно, расширенными ноздрями, большим мокрым черным носом вдыхала она его пленительный запах, ее прозрачные глаза сияли, как два янтаря, ее пушистая густая шерсть светилась спелым золотом, из крепкой ее груди вырывалось наружу сильное горячее дыхание, ярко-розовый язык трепетал между рядами белых великолепных зубов и вся она уже — от усов и до кончика своего тяжелого хвоста безраздельно принадлежала этому властелину-лесу. И только ее сердце, мучимое любовью к Эле, держало ее подле людей, подле их костра, заставляло ее бежать неслышным легким бегом вдоль берега за стремительной байдаркой и неуклюжим катамараном. Иногда она ощущала мимолетное и незримое присутствие в лесу ее братьев-волков. И сердце ее начинало биться еще сильнее и звонче, она напрягалась, шерсть поднималась у нее на загривке…

Так прошло несколько счастливых, хмельных дней.

Однажды Еву увидел молодой волк-одиночка. Он караулил в засаде семейку бобров, когда увидел плывущих по реке людей. Он не боялся людей. Их очень много проплывало в эти дни по реке. Но с этими людьми была волчица. Она бежала вслед за ними!

Волк уже долго бродил по тайге в поисках подруги. С тех пор, как он покинул стаю, где вожаком был его отец. Но и в марийской тайге с каждым годом волков становилось все меньше и меньше, и потому найти себе подругу было очень трудно. Волк измучился от одиночества. Ему нужна была его собственная семья, его стая!

И он тронулся вслед за волчицей. Они останавливались на отдых, останавливался и волк. Когда они уплывали и скрывались за поворотом реки, волк осторожно подходил к месту стоянки и тщательно обнюхивал все следы, все бревна и ветки, к которым прикасались люди. Он многое узнал о незнакомой молодой волчице. И он не хотел оставлять ее. А она, странная, не боялась людей, ласкалась к ним, и совершенно не замечала, что вот уже несколько дней он неотступно следует за ней.

Когда впереди показался мост, сердце остановилось у меня в груди. Этот мост был концом нашего маршрута. Там проходило шоссе, ведущее к станции. Нам оставалось только тщательно запаковаться, пообедать остатками провизии и ждать попутки, которая и подбросит нас до станции. Мне так не хотелось расставаться с Юшутом! Но самым тяжелым было расставание с Евой.

То, что она уже сделала свой выбор, было ясно не только мне, но всем.

— Не волнуйся, Элька, не пропадет твоя Ева! — говорил Серега, — Нам даже не придется ее как-то обманывать, или сбегать от нее, вот увидишь. Она сама не пойдет за нами.

— Да, она выбрала свободу, — улыбалась его милая жена Светка.

В последние дни я и сама ощущала, как Ева словно бы ускользает от меня. Глаза ее были подернуты хмельной, нездешней дымкой. Она была еще с нами, но уже и без нас. Все чаще и чаще она куда-то исчезала.

Эти последние часы напоминали мне какой-то сон. Быстро, стремительно приближалось время разлуки, и я никак и ничем не могла его остановить, замедлить. Ощущала ли я какую-нибудь вину перед Евой? Не знаю. Не было ни вины, ни страха за ее жизнь. Ни боли, ни раскаяния. Было только одно всепоглощающее чувство неизбежности происходящего.

Ребята понимали меня, и никто не тормошил меня со сборами. Я сидела далеко в стороне от всех. И рядом со мной сидела моя Ева. Я обнимала ее за шею, чесала у нее за ушами, гладила ее твердый и широкий лоб и старалась запомнить всю ее целиком. Если бы я могла заложить этот облик к себе в голову как в память компьютера! Никогда еще не была так красива, так великолепна в блеске силы и торжества жизни моя волчица! Эти несколько дней в марийских лесах изменили ее неузнаваемо.

Я чувствовала, что Ева тоже прощается со мной. Она положила ко мне на руки тяжелую голову и устремила на меня свой сумрачно-мягкий взгляд. Что она говорила мне в эти минуты? Быть может, просила прощения за то, что выбрала лес, а не меня? Быть может, говорила, что никогда не забудет меня? Быть может, вспоминала наше далекое счастливое время?

— Прощай, моя Ева, — прошептала я, — Пусть долгой и счастливой будет твоя лесная жизнь… Здесь ты никогда не будешь чужой, моя волчица… — слезы текли у меня из глаз. Я не вытирала их. Это было странное, горько-сладкое чувство светлой печали и светлой радости. Я вспомнила маленький серый комочек, что умещался у меня на ладони и тыкался в нее маленькой слепой теплой мордочкой. Несколько дней назад, двадцать седьмого апреля, Еве исполнилось два года. Как это было давно и как совсем недавно!

Ева долго облизывала мои соленые щеки. Она показалась мне тихой, спокойной и мужественной.

Ребята медленно вытаскивали на дорогу рюкзаки и мешки с катамараном и байдаркой.

Вечерело. Тихое розовое солнце клонилось к верхушкам деревьев. Откуда-то появился комар и заныл тоненьким голоском. Первый комар в этом году. Вдалеке возник словно бы из неоткуда и стал нарастать шум приближавшегося грузовика. Вот он появился вдали, за мостом в клубах пыли.

Скрытый густыми зарослями молодого ельника, внимательно и пристально смотрел на странную волчицу и ее людей одинокий волк. Услышав далекий шум грузовика, волк еще сильнее вжался в землю.

— Ребята, машина! Ловим! — скомандовал Коля.

Я крепко прижала к себе голову Евы. Она замерла в моих объятиях, и я вдруг поняла, что она готова была смириться и с тем, что сейчас я зацеплю ее на поводок. Как и всегда, она верила мне безоглядно. Помедлив, я сняла с нее ее тяжелый ошейник из плотной кожи. Я решила, что без ошейника будет, наверное, лучше. И я поцеловала ее прямо в немигающие глаза, в большой мокрый нос.

Грузовик остановился на дороге и в кузов начали закидывать наше снаряжение. Ева насторожила уши. Я встала и сделала шаг к машине. Ева ждала.

Но я ничего больше не сказала ей. Слезы душили меня. Ева сделала маленький, еле заметный шаг назад, к лесу. Тихо, неуверенно вильнула хвостом. Не оглядываясь, я опрометью бросилась к машине, и, поддерживаемая сильными руками Сереги, забралась в кабину. Я боялась смотреть назад…

Мотор заурчал, хлопнула старая железная дверца, я уткнулась головой в свои колени и закрыла глаза. Машина тронулась. Рядом со мной, крепко обняв меня рукой, сидела Света.

— Ну…что она там…Светк?! — рыдая, со страхом спросила я.

— Она стоит… села…

И тогда я обернулась. Все отдаляясь и отдаляясь от нас, посередине шоссе сидела Ева. Я не видела уже ни ее морды, ни ее глаз. Но она сидела неподвижно, и становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в маленькую точку и не исчезла совсем.

…Сколько бы ни прошло лет, с тех пор неведомая сила каждый год влечет меня на Юшут. Теперь со мной обязательно ездит и Руслан. Он давно учится в школе и стал лихим байдарочником.

Все также прекрасна весна на Юшуте. Наша двухместная байдарка мягко и стремительно рассекает воду и ловко скользит мимо завалов и коряжин. Знакомые берега влекут загадочной и неизменной красотой. За новым поворотом реки открывается золотая песчаная коса. Я невольно зажмуриваю глаза. Вот сейчас я открою их… Это как наваждение. И это повторяется каждый год. Но я знаю, что это правда, я верю в это, ведь жизнь полна удивительных чудес.

У самого берега стоит моя волчица, окруженная смешными волчатами-прошлогодками. Они возятся друг с другом, пристают к ней, хватая ее за хвост и лапы. Нежно огрызаясь, как могут только матери, Ева подается вперед, навстречу плывущей байдарке. И, узнав меня и Руслана, несется навстречу большими легкими прыжками, разбрызгивая холодную янтарную воду Юшута…

1996-97 гг., США