Володя был самым близким другом моего мужа Радика. Они учились в одном классе, потом — в университете. Почти одновременно они женились, и, как это часто водится, стали дружить уже семьями. Мы с женой Володи Наташей тоже сразу подружились. Почти в одно время у нас родились и дети — Руслан и Даша. Общались в то время мы много и часто: ездили в лес на шашлыки, отмечали праздники и дни рождения, занимали друг у друга деньги, обсуждали фильмы и книги. Потом Володя ударился в бизнес, дела у него пошли очень удачно, и вскоре семейство Семеновых обзавелось сначала подержанной, а затем уже новенькой иномаркой. Радик продолжал с упоением играть на своем саксофоне. Мы с ним как-то не думали о деньгах. Через некоторое время Володя поменял свою однокомнатную квартиру на трехкомнатную, Наташа ушла с работы и сделалась счастливой домохозяйкой. К этому времени мы с Радиком развелись, но это никак не повлияло на нашу общую дружбу. Только теперь мы приходили к Семеновым по отдельности. Радик — со своей новой женой. Руслан подружился с Дашей. Еще через некоторое время Володя купил в деревне за Волгой большой дом и перестроил его в великолепный коттедж — с холлом, гостиными, спальнями, туалетами и даже камином. Наташа, которая обожала покой и тишину, переехала туда из городской квартиры вместе с Дашей и Челом. Чел был немецкой овчаркой редкостной красоты и стати. Во-первых, он был переростком — по сравнению с другими овчарками он казался просто огромным. Привезенный из Германии, с отличной родословной, Чел считался одной из лучших овчарок в городе, и хотя еще был совсем молод, успел получить на выставках пару золотых медалей. Настоящее имя Чела было очень сложным — Кассиус Челти оф Кэрраней. Никто из его домочадцев не мог запомнить это имя. «Он у нас совсем как человек!»- с гордостью говорили о нем Семеновы. Человек, Человек — так они его и называли. Постепенно он стал просто Челом. Мне он очень нравился, хотя именно к овчаркам я никогда особенно не тяготела, мне нравились собаки других, более экзотических пород — бультерьеры и питбультерьеры. Но Чел, со своей могучей, удивительной красоты линий головой, умнющими глазами, черной блестящей спиной и красно-рыжим подпалом, широкогрудый, а главное — очень высокий и крупный — вызывал у меня неподдельное восхищение. К тому же Чел был надежным и бесстрашным. С ним можно было спокойно оставлять Наташу одну в деревне, и Володя был уверен, что ничего плохого не случится. Володя провел в коттедж телефон и теперь иногда оставался ночевать в городе. Дела в его фирме шли прекрасно, но удачный бизнес съедал практически все его время.

Теперь я приезжала в гости в это новое сверкающее великолепие. Но больше всего мне нравился не сам дом, а уютная и тихая деревня, раскинувшаяся на берегу реки, лес неподалеку, и поля, расстилающиеся вокруг. И еще то, что ни эта роскошь, ни большие деньги, ни машины и шубы — не разрушили нашей дружбы.

Именно Наташа и Володя были единственными, кто воспринял появление Евы с восторгом. Они оба любили животных так же самозабвенно, как и я, а Наташа мечтала завести собственную лошадь. Когда они узнали о появлении волчицы, то искренне позавидовали мне. Они были в курсе моих тревог. Судьба Евы волновала их, они переживали за нее. Как-то, во время одной из посиделок, Володя сказал мне:

— Если будет невмоготу, мы с удовольствием поможем, мы возьмем Еву, у нас ей будет хорошо!

И вот теперь я вспомнила тот давний разговор. Я решила, что поеду к Семеновым в ближайшую субботу.

В речной порт мы с Русланом приехали пораньше. С трудом втиснувшись в маленький пароходик, наконец-то перевели дух. Весь пароход был забит дачниками, которые тащили корзины и сумки-каталки, чтобы наполнить их доверху своим нехитрым урожаем, и потом, обливаясь потом и толкаясь, тащить свое добро в город. Дачники везли с собой на воскресные дни собак и кошек. Коты нервно жмурились и мяукали, между собаками в тесноте то и дело вспыхивали коротенькие перепалки: то черный пудель лаял на таксу, то молодой доберман никак не мог подружиться с лохматой собачкой неизвестной породы… Но у меня в этой веселой воскресной суете на душе становилось все тяжелее и тяжелее. Никогда не смогу я вот так беззаботно ехать вместе с Евой в этой веселой толпе… Ева чужая этим людям, этим собакам, этому пароходу. Она, Ева, пришла бы в ужас от этих гудков и дыма, от шума мотора и плеска волн. Вот и сегодня она осталась дома, такая печальная и все понимающая. Даже не подошла к двери, а лежала в своем углу и внимательно, грустно следила, как мы с Русланом собирались.

Стояли последние и по-летнему жаркие дни августа. Но солнце уже начинало припекать только к полудню, волжская вода остывала. Пахло свежестью и тиной, а еще тем печальным, почти неуловимым запахом ранней осени — то ли дымом костра или дальних лесных пожаров, то ли уставшей землей и сухим сеном, спелыми травами и перезревшими яблоками. Лениво и по привычке за пароходиком летели чайки.

Дом Семеновых стоял на краю деревни, почти на обрыве. Сразу за огромным вишневым садом начинался дубовый лесок. Если Наташа с Володей согласятся, здесь вскоре придется поселиться Еве. И я, приближаясь, осматривала дом, забор, сарай и ворота с особой придирчивостью.

Стоило нам постучать в ворота, как дом ожил, словно бы налетел на гостей, суетливый и шумный: залаял и радостно завилял хвостом Чел, Дашка, увидев Руслана, завизжала от радости и сразу потащила его куда-то в сад, Володя, который возился с мотором, включил музыку на полную громкость, а Наташа, спускаясь с лестницы, тоже кричала, возведя руки:

— О-о, кто к нам приехал! Элька! Молодчина!

— А мы как раз купаться едем! — улыбался Володя.

— Купаться! Купаться! — кричали и прыгали дети.

— Да вода ж холодная? — попыталась было отвертеться я, но уже чувствовала, как беззаботное веселье, которое почти всегда царило в доме Семеновых, охватывает и меня, и все мои проблемы и печали начинают казаться решаемыми и не такими уж трагическими.

Веселый пикник растянулся на весь день: сначала купались на дальнем пляже и вода показалась всем действительно теплой; потом поехали в заброшенные сады за яблоками, потом решили заехать в соседнюю деревню и посмотреть, как там реставрируется церковь. Дома Семеновы тут же затеяли шашлыки, и лишь под вечер, когда мы, разморенные, объевшиеся и усталые сидели на балконе и пили чай, я будто бы очнулась и вспомнила, зачем я сюда приехала.

— Я же тебе говорил, что у тебя будут проблемы, — вздохнул Володя.

— Нет, Эль, мы обязательно возьмем Еву. Ведь невозможно же ее обратно в зоопарк! — веселое доброе лицо Наташи омрачилось.

— Да, но где она будет у вас жить? — я до сих пор не была уверена, правильно ли я поступаю, — Я даже не знаю, как она к вам отнесется…

— В первое время будет в вольере, а потом поглядим. Ты же нас знаешь, мы зверье всякое любим. Неужто она нас не поймет? — Володя подмигнул мне, стараясь ободрить, — В общем, решено. Я сам на машине приеду и заберу вас с Евой. А ты поживешь у нас дня три, чтобы она более-менее привыкла.

— А что скажет Чел? Вот ведь еще проблема…

— Наш Чела — очень добрый пес, не волнуйся, мы их подружим! — уверенно сказала Наташа.

— Хорошо, давай через неделю, — обреченно вздохнула я, — Что бы я делала без вас, ребята… А сейчас нам надо ехать, а то на последний пароход опоздаем.

— Так воскресенье же завтра! Ночуйте! — в один голос сказали Наташа с Володей.

— Дома Ева, она нас ждет.

Дома мне предстоял еще и разговор с Русланом. Как ему все объяснить и чем его утешить — я пока не знала.

У своей двери мы столкнулись с двумя милиционерами, которые громко пинали ее ногами. Уже начали выползать из своих квартир любопытные и жадные до любого скандала соседи. Старый знакомый Чесноков, увидев меня, закричал:

— Гражданочка Сафина, так как вы еще не убрали свою волчару, мы ее сейчас и заберем! Вот должна бригада подъехать. Открывайте дверь и привязывайте зверя… Сейчас составим протокольчик!

Мне стало так страшно, что я впервые на людях заплакала. Я снова ощутила себя зверем, загнанным в кольцо толпой охотников…

— Пожалуйста, товарищ милиционер, не надо! Я обещаю вам, через неделю ее здесь не будет, я ездила договариваться, мы ее из города увезем… Пожалуйста, я штраф заплачу, если надо…

— Что, органы подкупать?! — маленькие белесые глазки Чеснокова с ненавистью вытаращились. Второй милиционер, более спокойный и молчаливый, взял его за рукав:

— Ладно, Сань, говорит же, уберет сама, давай через неделю придем, проверим.

— Ани, не отдавай Еву! — испуганно заплакал Руслан.

— Через неделю я приду проверить, — удовлетворенно сказал Чесноков, и милиционеры начали спускаться по лестнице, чему-то радостно смеясь.

Соседские двери одна за другой захлопывались, и я слышала сдержанное шушуканье.

А на пороге нас радостно встретила Ева — облизала, как всегда, лицо Руслана, ткнулась большим холодным носом в мои руки, как бы спрашивая, где же мы были так долго.

В тот день поначалу Ева не почувствовала ничего особенного. Она радовалась тому, что ее мать и брат не собираются оставлять ее одну в квартире, и глядя, как Эля собирает дорожную сумку, Ева поняла, что они куда-то поедут все вместе. Вот радость! Они носились с Русланом по квартире и играли в прятки.

— Ева, ищи меня! — весело кричал мальчик и лез под кровать или в шкаф. Волчица, как настоящая охотница, терпеливо выжидала в засаде, и когда терпение мальчика лопалось, и он невольным шумом выдавал себя — с торжествующим рыком Ева бросалась вперед, легонько хватала Руслана за одежду и тянула к себе.

Глядя на их веселую возню, я на минуту забыла, что сейчас приедет Володя и повезет нас к себе. Не на приятный пикник. Для того, чтобы оставить там Еву. Да и Руслан словно забыл, что только вчера он горько плакал и умолял меня не увозить волчицу. Мне тоже хотелось хотя бы на миг стать беззаботной и такой же веселой. Но на душе у меня кошки скребли. Вот ошейники Евы, поводки, шлейка, намордник, большая миска… Впрочем, разве я не знала, чем должно кончиться пребывание в квартире волка? Зато теперь все обрадуются — и соседи, и бывший муж, и мама, которая вздохнет с облегчением и поблагодарит Аллаха.

И когда за окном раздался знакомый гудок володиной машины, в темном предчувствии сжалось сердце. Что-то мы делаем не так.

Но у Евы никаких предчувствий не было. Володя был ей знаком — это друг ее семьи. Ее любимые существа были с ней рядом, а ради этого можно и потерпеть ненавистную, шумную, вонючую машину, которой Ева сначала панически боялась, и к которой начала привыкать лишь недавно.

День стоял голубой, солнечный, с душистой призрачной дымкой на горизонте. Вскоре мы выехали за город и любимые запахи ударили Еве в нос — запахи земли, леса, свежего сена, коров, полевок и множества других живых существ. Леса, поля, деревни, опустевшие пионерские лагеря, автобусные остановки, заправочные станции, наконец новый мост через Волгу, и вновь поля, поля, с золотистой стерней уже скошенной пшеницы, с тяжелыми темными головками поспевающих подсолнухов.

Когда мы проезжали небольшой лесок, и внизу уже виднелась деревня с ее полуразрушенной церковью, с замшелыми крышами почерневших от времени домов, среди которых тут и там в последнее время выросли как грибы новенькие коттеджи из белого и красного кирпича, весело и ярко сверкающие своими железными крышами, я попросила ненадолго остановиться.

…Мы шли по лесу, и волчица восторженно носилась вокруг нас. А Руслан уже не был веселым, он вновь погрустнел и крепко держал меня за руку.

— Побегай с Евой, сынок, — сказала я.

— Нет, не хочу. Она думает, что мы пришли гулять, а мы… — мальчик всхлипнул, его темные глаза налились влагой и заблестели. Он сдерживался из последних сил, чтобы не заплакать.

— Руслан, сынок, ну я ведь все тебе объяснила. Мы будем приезжать к Еве, мы не бросим ее! И потом ведь ей будет здесь хорошо, на природе, на свежем воздухе. Мы же не чужим людям ее отдаем, а нашим друзьям!

— Ну и что! Она не сможет без нас! Она моя молчица, моя!

Все, что происходило потом в тот день, казалось мне скорее сном, чем явью. Не я сама, а лишь моя оболочка, из которой были вынуты душа, сердце и чувства и к которой по-прежнему обращались как к Эле, послушно выполняла заданную кем-то программу. Мне нужно было затащить Еву в просторный вольер, который ей сколотил Володя — и я сделала это. Нужно было успокоить почуявшую неладное волчицу — я улыбалась и целовала ее в нос. Нужно было оторвать от Евы Руслана. И наконец — нужно было уйти, захлопнуть ворота и медленно идти к пристани, слыша позади отчаянный и удивленный вой…

Я шла, а перед глазами стояла моя волчица. Руки помнили, пальцы ощущали, помнила кожа — мягкую шерсть Евы, тяжесть ее головы, холодное прикосновение носа. Казалось, Ева где-то рядом, только забежала на миг в лесок и сейчас выскочит прямо на нас, как она это делала всегда. А вой — это вовсе не ее вой, не она плачет, оставленная, преданная… И все это происходит вовсе не со мной…

Но самая безжалостная истина открылась мне лишь дома, в пустой, мертвенно-пустой квартире, когда на пороге нас никто не встретил, и никакой иной звук, кроме звуков наших голосов и наших шагов, не возник в настороженной тишине. Место, где обычно лежала подстилка, зияло пустым и холодным углом. Невыносимо громко тикали кварцевые часы в коридоре.

Руслан, измученный переживаниями, заснул почти сразу, несколько раз переспросив, когда же мы поедем навестить Еву.

Я и не подозревала, какое огромное пространство заполняла собой Ева в нашей квартире. И теперь не было ничего ужаснее и больнее этого ощущения пустоты. Войдя на кухню, я взяла было телефонную трубку. Мне хотелось немедленно позвонить Семеновым, узнать, как там волчица, и быть может… сорваться и ринуться к ней, и забрать ее. Но я сдержала себя. Быть может, они позвонят сами? Но телефон молчал, тихий, равнодушный, как всегда перемазанный маслом и каким-то вареньем. Один раз он сонно звякнул, я с забившимся сердцем схватила трубку, но это просто кто-то ошибся номером. Вот так же он молчал в первые дни, когда ушел Радик… Вот так же кто-то ошибался…

На улице стемнело, и за окном стал медленно нарастать привычный вечерний гул собачьей площадки. В последнее время окрестные любители собак стали собираться почему-то на этом небольшом пустыре перед окнами нашей квартиры. С приходом темноты начинали звонко лаять собаки, а их хозяева разговаривали, шумели, давали пронзительные команды, посвистывали, спорили и смеялись. И никто не требовал у них убрать их собак, никто не показывал пальцем, не жаловался, не приходил в квартиру с милицией.

Я стояла, выключив свет и прижавшись лбом к оконному стеклу. Внизу мелькали темные силуэты собак. А мне не хотелось ни спать, ни читать, ни смотреть телевизор. Даже идти завтра на работу не хотелось.

«Ведь не было никакой Евы — и все было прекрасно, понятно и спокойно,"- думала я, — «Я не хотела ее, я не думала о ней, она сама свалилась мне на голову… А теперь мне кажется, что я не смогу жить без нее. Странно, ведь она мне как дочь, моя дочь-волчица! Никогда, никогда я не любила так ни одну собаку. Но ведь Ева — не собака. Не собака…»

Это было начало другой жизни. Без Евы.