Она убьет его, вот что она сделает.

Глориане уже виделись броские шапки холбрукской газеты: «Глориана Карлайл, звезда цирка, убила акробата на трапеции Данте Тревани». Немного подумав, она решила, что для ее карьеры, возможно, было бы лучше обойтись вообще без газетной шумихи. Она подождет, пока они не окажутся в самой глуши, и уж тогда всадит ему пулю прямо между его прекрасными, притягивающими глазами.

Впрочем, вероятно, она не сможет этого сделать. Она никогда не смогла бы выстрелить даже в зайца, не говоря уже о человеке. И тем более в Данте.

Значит, в конечном счете даже хорошо, что он разозлил ее до такой степени, что она согласилась поехать в Плезент-Вэлли вопреки собственному здравому смыслу. Может быть, все ее опасения действительно подтвердятся, и тогда, возможно, ему прострелит голову какой-нибудь заурядный отвратительный бандит-овцевод и избавит ее от этой заботы.

Глориана шагала впереди Данте прямо через город, находя мрачное удовлетворение в том, что от их ног поднимались клубы пыли, оседавшей за ними на все еще торчавших повсюду зеваках. Их пристальные взгляды почему-то большеее не раздражали. Она тяжело дышала. Ноги Данте, казалось, едва касались земли, двигаясь с кошачьей грацией, вполне гармонировавшей с блеском его медно-карих глаз.

Глориана с силой распахнула дверь банка Коконино и энергично зашагала прямо к письменному столу управляющего. Резкий стук захлопнувшейся двери и звук своих решительных шагов придали ей уверенности, и она решила в будущем почаще пользоваться этим приемом. Она уперлась ладонями в полированную поверхность стола и громко кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание.

– Отдайте мне мои деньги.

Управляющий задергался на своем стуле, как маленький серый хорек, нервно облизывая губы под не слишком представительными дрожащими усами. Господи, Данте впился в него взглядом, как сделавшая стойку охотничья собака. Как она могла допустить, чтобы мелкий клерк так ее запугал? Ей показалась заманчивой мысль о том, что было бы хорошо застрелить их обоих, а не одного Данте.

– Я… я уже говорил вам, мисс Карлайл, что мы не получали телеграммы…

Данте положил смятую, покрытую пылью копию телеграммы на ладонь Глорианы. И подмигнул ей! Разумеется, так, что управляющий этого не заметил. Ни это, ни восхищенный взгляд Данте не могли заставить Глориану простить его властное поведение. Нет, она не сможет простить ему этого, даже несмотря на то, что без его настояния она не заставила бы себя снова отправиться к управляющему банком под неотступными взглядами городской толпы. Швырнув телеграмму на стол, она громко хлопнула по ней рукой под носом у хорька.

– Вы уже показывали мне это, мисс Карлайл, – взъярившись, процедил тот. Его моргающие глазки округлились, когда Данте присел на край его стола и как бы невзначай провел пальцем по висевшему у него на поясе мечу.

– Моя невеста, мисс Карлайл, задалась вопросом, почему вы отказались выдать ей ее деньги, – заговорил Данте. – Да, она задумалась над этим, – повторил он, не обращая внимания на сердитый взгляд Глорианы. – Она в высшей степени думающая женщина. – Он провел пальцем по лезвию оружия, поморщился – довольно красноречиво, как показалось Глориане, – и показал несколько капелек крови, выступившей на его большом пальце.

Управляющий банком прямо вдавился в спинку кресла.

Данте с глубокомысленным видом приложил палец к губам:

– Мисс Карлайл всегда старается извлечь какую-то пользу из сомнения. Это одно из тех ее многочисленных достоинств, которые заставили меня заболеть любовью к ней. Разве это не так, дорогая?

Глориана ответила ему улыбкой. «Ты болен, что верно, то верно», – подумала она. Она не могла не восхититься, пусть нехотя, тем, как он заставил управляющего съежиться в кресле, словно суслика перед свернувшейся гремучей змеей. Он играл с управляющим, как опытный фокусник, потративший последние десять лет своей жизни на подобные проделки. Да, подумала Глориана, трудно не восхититься его аттракционом, вызывавшим у нее слабую дрожь внутри, тем, как он солгал о своей влюбленности в нее, этим «дорогая». Ну и тип!

– Может быть, вы все-таки получили телеграмму миледи, а потом произошло какое-то очень важное событие, заставившее вас полностью забыть о ней? Такое возможно? Это можно было бы понять.

– Я… я… – забормотал заикаясь управляющий. Данте наклонился, словно стараясь помочь ему вытащить слова из горла, и вконец напуганный бедняга выдавил: – Ну да, конечно! Я вспоминаю, так оно и было. Едва я получил эту телеграмму, как пришел самый главный клиент банка, и мне, разумеется, пришлось уделить все внимание ему.

– Ну, разумеется! – буркнул Данте. Его глаза сузились, как у довольной кошки, увидевшей, что к ней приближается мышь. – И кто же был этот важный клиент?

– О, его знают все… – Едва начав, управляющий тут же захлопнул рот. – Я не могу раскрыть эту информацию двум посторонним людям.

– А жаль, – подосадовал Данте. Он снова едва заметно подмигнул Глориане, призывая ее присоединиться к его игре. – Теперь мне придется разыскивать его самому, хотя это занятие претит моей благонравной натуре.

– О, не надо, Данте! – изобразила ужас Глориана.

– Прости меня, дорогая, я понимаю, что тебе неприятно быть свидетельницей этого безобразия. – Помрачнев, он повернулся к управляющему банком. – У вас я также заранее прошу прощения за неприятности, которые я вам доставлю.

– Неприятности? Что… что?.. – задохнулся управляющий.

– Я вынужден встретиться с вашим главным клиентом у него дома и, разумеется, порыться в его бумагах.

– Вы не посмеете, – прошептал управляющий.

– Вы так думаете? – спросил Данте с подкупающей мягкостью.

– Я на вашем месте не раздражала бы его, – заметила Глориана управляющему. – Ведь он цыган, вы же знаете…

Данте бросил на нее мрачный взгляд, на который она ответила улыбкой, и ей не нужно было зеркала, чтобы понять, что вид у нее при этом был довольно самоуверенный.

Данте едва заметно повел головой и вскинул ее, словно к нему вдруг пришла отличная мысль:

– Ах, но, возможно, этот субъект не удивится, когда я ворвусь в его дом и начну орудовать своим мечом. Он поймет – возьму на себя смелость сказать, что это понял бы даже шериф Оуэне, – когда я объясню ему, что это насилие необходимо, поскольку вы потеряли телеграмму миледи.

Управляющий заскулил что-то нечленораздельное. Глориана наклонилась к нему и утешительно похлопала его по плечу:

– Не волнуйтесь, Данте не изувечит его слишком сильно, если, конечно, он не будет чересчур сопротивляться.

– Вы не понимаете. – Лицо управляющего пошло пятнами. – Вы не можете… я не предполагал, что… Оуэнса не нужно…

Данте поднял меч концом к потолку и прошелся взглядом по всей длине, словно изучая, нет ли на нем зазубрин.

– Да опустите же эту проклятую штуку! – взмолился управляющий. – Эта телеграмма вовсе не затерялась среди бумаг других клиентов.

– А! Так, значит, вы внезапно вспомнили, где она находится!

– Да, черт возьми! Хотите верьте, хотите нет, но у меня были затруднения. – Управляющий поднялся, чуть пошатываясь, и оперся руками на письменный стол. Он окликнул клерка, сидевшего тише воды, ниже травы за окном, забранным решеткой. – Хоукинз, принесите мне сто пятьдесят долларов. Немедленно.

В кабинете повисла напряженная тишина. Управляющий казался одновременно напуганным и разъяренным и избегал смотреть на деньги, пока Хоукинз отсчитывал их, смачивая палец слюной, перед тем как отделить от пачки банкнот очередную зеленую бумажку, и дрожащим голосом объявляя нараставшую сумму. Данте пристально следил за этой процедурой, не сводя глаз с дрожащих рук клерка, словно никогда раньше не видел, как отсчитывают доллары.

– Сто пятьдесят! – провозгласил Хоукинз и стремительно вернулся на свое место, прежде чем Глориана успела пересчитать банкноты.

– Твои проволочные деньги? – спросил Данте.

В ответ Глориана кивнула, а он потер край одного билета между пальцами.

– Я предпочел бы золото, – заметил он.

Глориана взглянула на сотрясаемого дрожью бледного управляющего и не могла угадать, упадет ли тот в обморок или набросится на них с кулаками, услышав еще одно требование.

– Банкноты имеют силу золота, Данте, – успокоила она его. – Пойдем отсюда.

Ей хотелось кричать от радости, когда за их спинами захлопнулась дверь банка Коконино, хотелось в порыве благодарности броситься на шею Данте, радуясь их победе.

Не разделявший ее ликования Данте выглядел очень мрачным, как будто ему что-то угрожало.

– Что дальше? – как-то отрывисто бросил он. – Готова ли Мод с лошадьми и фургоном?

Глориана посмотрела в сторону поезда:

– Пока нет. У нас еще есть время, чтобы купить все необходимое для поездки. – Она истолковала изданный им бесстрастный звук как знак ожидания приказаний и указала пальцем на универмаг Сэргуда. – Магазин. Пошли туда.

Данте прошел через распахнутую дверь и остановился как вкопанный так неожиданно, что Глориана уткнулась в его спину. Так бывает при подъеме по горным тропам. Он подхватил Глориану, не дав ей упасть. Жест этот был машинальным – помогая ей сохранить равновесие, он об этом вовсе не думал и тут же разжал руки, даже не взглянув на нее. Он был слишком занят разглядыванием забитых товарами полок магазина.

– Клянусь Богом, даже самый крупный склад моего отца не мог бы похвастаться таким обилием добра.

– Лучший магазин Холбрука. – Их встречал улыбающийся хозяин магазина с протянутой для рукопожатия рукой. – Альфред Сэргуд. Я могу обеспечить вас всем для любой… – Его готовность улетучилась, когда он взглянул на Глориану. – Вы приехали сегодня поездом. Вы дочь Гарри Трэска.

Глориана кивнула:

– Мы едем в Плезент-Вэлли. Нам нужна провизия на четыре-пять дней, кое-какие вещи и…

– Очень сожалею. Ничем не могу вам помочь. – Сэргуд засунул руку в карман своего фартука. Его словно подменили. – Все, что имеется в магазине, уже оплачено другим покупателем.

– Но вы только что…

– Ничем не могу вам помочь! – Им показалось, что в глазах владельца магазина мелькнуло сожаление и чувство неловкости за свои слова. Он огляделся и, понизив голос до шепота, проговорил: – Предупреждаю вас, мисс, никто в этом городе ничего вам не продаст. Вам следовало бы сесть обратно в поезд и уехать из Холбрука. Для вашего же блага. Прошу вас. Отправляйтесь обратно в вагон.

Искренняя забота владельца магазина привела Гло-риану в гораздо большее замешательство, чем открытая недоброжелательность управляющего банком. Страх холодными щупальцами сжал ее сердце. Губы Глорианы мгновенно так пересохли, что ей пришлось их облизать, прежде чем она решилась сказать Данте, что снова изменила свои намерения и что они не едут в Плезент-Вэлли.

– Ни один покупатель не посчитал бы эту муку доброкачественной, – заметил Данте, прежде чем она успела заговорить. Перед ее испуганными глазами сверкнула его сабля, взрезавшая мешок с мукой, которой хватило бы на то, чтобы целый месяц кормить весь цирк, даже без небольшой горки, натекшей на пол из прорезанной дыры. – Глориана, если ты скажешь, какие тебе нужны продукты, я поищу их здесь сам.

У бакалейщика задергались губы. Казалось, его удивило и даже как-то обрадовало возмутительное поведение Данте:

– Продолжайте, приятель. Вы хотите распороть еще несколько мешков – ради Бога, у меня есть целый мешок дерьма для подарков этим Тьюксбери.

– Тьюксбери – это ковбои Ножа Мясника? – спросил Данте.

Сэргуд пробормотал что-то утвердительное.

– Старик Тьюксбери со своими сыновьями-полукровками использует парней Ножа Мясника как свою личную армию. Для нас здесь, в Холбруке, было бы лучше, если бы нас заперли в тюрьме, по крайней мере мы были бы защищены от их произвола.

Данте с мрачным выражением лица изучал бакалейщика.

Молодой человек ходил по магазину вместе с Сэргу-дом, предлагавшим свои товары, пока они не отобрали громадную кучу.

Глориана долго смотрела на них в недоумении и наконец решила вмешаться:

– Извините, но вы предлагаете нам слишком много.

– Вы нигде ничего не найдете, мисс. – Сэргуд вручил Данте еще один мешок. – Вам следует хорошо запастись здесь, пока я не передумал.

– Вы не понимаете. – Глориана рассчитывала совершить эту стремительную поездку в Плезент-Вэлли и вернуться обратно, пока поезд, сесть в который ее уговаривал Сэргуд, будет еще стоять в Холбруке. – Я не могу потратить больше двух дней на этот… гм… визит.

– Возможно, тебе захочется там задержаться, – пробормотал Данте, поднимая узел с покупками. Он положил его на тротуар у двери, откуда его будет легче забрать, когда подъедет фургон.

– Нет. Ни в коем случае. Я должна вернуться в цирк до того, как он уедет из Санта-Фе. – Сэргуд подтолкнул мешок сахара к Данте, тот подхватил его, как опытный портовый грузчик, и положил поверх кучи покупок. – Послушайте, вы, остановитесь! Не съедим же мы двадцать пять фунтов сахара. Да мы даже не успеем сварить все бобы, что в мешке!

– Я думаю, что Мод просто просыплет изрядную часть этих бобов. – По движению его губ Глориана поняла, что он пошутил – пошутил! – не обращая внимания на угрозу шайки Тьюксбери.

Глориана металась взад-вперед между двумя мужчинами, продолжавшими заваливать дверь припасами. Она потребовала их внимания:

– Взгляните сюда! Все, что нам нужно, это несколько фунтов муки, пара банок бобов…

Данте с бакалейщиком не обращали внимания на ее призывы, выкладывая мешки с кукурузной мукой и солью, жестяные банки с крекерами, корзину яиц…

Данте скептически фыркнул, посмотрев на бочонок с соленьями. Сэргуд предложил ему попробовать его содержимое, и Данте только что не заплясал в восторге, когда что-то захрустело у него на зубах, и, закрыв от наслаждения глаза, закинул голову.

– Дюжину такого, – распорядился он. – Несколько дюжин!

Сэргуд запросил удивительно мало денег, когда подсчитал их покупки.

– Я мог бы просто подарить вам все это, – объяснил он, – но потребуется некоторое время, чтобы окупился этот расход.

– Мы не забудем вашей доброты, – серьезно проговорил Данте, – вернее, вашей смелости.

– О моей смелости не беспокойтесь, – отвечал Сэргуд, – не растеряйте своей. – Бакалейщик согнул руку в локте и стал отстегивать манжету. – Нет никакого смысла носить приличную рубашку. Жена намылит мне шею.

Прежде чем Глориана успела открыть рот, Данте потянул к себе руку бакалейщика. Он ощупал жилистое предплечье, а потом сделал на нем надрез своим мечом. Из раны брызнула кровь, которую Сэргуд вытер своим фартуком.

– Это не будет слишком болеть, – заметил Данте, – место я выбрал правильно.

Сэргуд согнул руку, Данте вложил меч в ножны, и они поздравили друг друга, как заговорщики, успешно совершившие некий странный ритуал для вступления в некое тайное общество.

На носке сапога Данте блестела крошечная капелька крови.

Он захотел получить деньги от банкира – и добился этого, угрожая насилием и разгромом. Он захотел получить провизию у бакалейщика – и получил ее ценой крови, закапавшей пол его магазина. Молодой честолюбец хотел получить зеркало Глорианы. Удастся ли это ему с таким же успехом, если красавица воспротивится?

– Теперь пойдем отсюда, – обратился Данте к Глориане. Он взял ее за руку выше локтя той же самой рукой, которой только что сжимал оружие, так бессердечно вонзенное в руку Сэргуда. – Теперь, должно быть, у Мод готовы и лошади, и фургон.

– Погрузка продуктов займет время, – с отсутствующим видом заметила Глориана.

Она дала ему довести себя до поезда и шла, поглядывая на горожан с таким видом, как будто они с Данте были счастливой помолвленной парой, занятой вечерними покупками в холбрукских магазинах. Никому и в голову не могло прийти, что с каждым шагом в ней все сильнее разгоралась внутренняя борьба. Решимость Данте отправиться в Плезент-Вэлли противоречила тому, что подсказывало Глориане ее сердце. И все же она всеми силами стремилась увидеть ранчо, удобно устроиться в любимом отцовском кресле и смотреть на восходы и закаты солнца над землей, которой он так сильно дорожил, что вытравил из своего сердца жену и ребенка.

Данте отвезет ее туда. И будет ее защищать. Он обещал. Она не задумывалась над тем, что произошло между ними. И было хорошо, что она стала свидетелем его безжалостности – теперь она по крайней мере сможет здраво воспринимать его поступки. Больше никаких объятий, слезливых исповедей. Никаких поцелуев. Главное – никаких поцелуев. Он показал, что слишком ловко умеет обращаться с людьми. Он с удивительной легкостью приспосабливался к любым непредвиденным обстоятельствам.

Вот сейчас он смотрел на нее с сомнением. Данте замедлил шаг, как будто потерял интерес к Мод и к фургону, почувствовав внутреннюю неуверенность Гло-рианы и делая вид, что разделяет ее. Она ни на мгновение не поверила внезапной перемене его настроения.

– Глориана, я долго думал.

– А я считала, что думать – это мое дело, дорогой, – заметила она, злопамятно воспользовавшись его эпитетом.

На загорелом лице Данте едва заметно проступила краска.

– Это молчаливое неприятие, окружающее нас в городе везде, куда бы мы ни пошли, тревожит меня. Оно говорит о настоящем заговоре против тебя.

Глориана фыркнула. Она же сама ему об этом говорила.

– Не говори мне, что теперь ты готов отказаться от поездки.

– Никогда! – Однако его брови поднялись чуть ли не на дюйм. – Я просто хотел сказать, что мы должны появиться в твоих новых владениях как можно незаметнее. С самым невинным видом, не бросаясь в глаза, подобно паломникам, посещающим священные гробницы в округе.

– Не думаю, что Аризона известна священными гробницами, – возразила Глориана, когда они уже зашли за угол железнодорожного депо. – О, смотри-ка! Мод с этим индейским парнем уже запрягли лошадей!

Близзар заметил Глориану и приветствовал ее своим обычным трубным ржанием. В свою очередь, радостно заржала и Кристель. Люди всегда любовались этой парой породистых лошадей, тянувших цирковой фургон Глорианы, но не знали, что строение фургона было чудом техники, включая особые рессоры, и что его боковые раскрашенные панели были сделаны из такого легкого дерева, что разобрать фургон и снова собрать могла одна женщина. Фургон этот построил один из цыганских любовников ее бабушки, и он переходил от одной женщины Карлайлов к другой, как теперь персональный вагон с прицепом для лошадей или как зеркало, завладеть которым так жаждал Данте.

Фургон Глорианы не был приспособлен для постоянного жилья в противоположность другим, жилым цирковым фургонам, но служил верой и правдой Глориане и Мод на парадах и перевозил их на короткие расстояния между городками, не связанными железной дорогой. Броские росписи на стенах фургона придавали экипажу более импозантный вид, чем он заслуживал. Глориана никогда не придавала слишком большого значения гигантским изображениям своего лица, написанным кричащими красными, желтыми, зелеными и синими красками, но это было продолжением традиций Карлайлов. Порой ей бывало приятно думать, что, если она когда-нибудь соскоблит верхние слои краски, ей откроются лики сначала матери, а потом и бабки, и это сознание, как и воспоминания о них, вдохновляло и поддерживало ее теперь, когда ответственность за антрепризу Карлайлов лежала на ней.

Увидев фургон, Данте остановился, и Глориана вспомнила его слова о том, что их появление должно быть незаметным. И в первый раз порадовалась, что ее фургон по цирковым меркам считался довольно скромным.

– Если вы думаете о фургоне, то посмотрели бы на тот, в котором разъезжает Греншоу. Он настоящий фокусник. Его фургон привлекает куда больше внимания, чем мой.

Данте что-то прошептал на непонятном для нее языке и покачал головой.

Близзар вскинул голову, выгнув шею, и его благородная морда исторгла в небо еще одно громкое приветствие. Этот жеребец вообще был по-лошадиному довольно болтливым и в этом смысле похожим на сиамского кота ее приятельницы Этты, который громко мяукал, выражая свое мнение обо всем, происходившем на его глазах.

Данте, казалось, не мог оторвать взгляда от одного из ее изображений, где она была намалевана наклонившейся вперед в корсете мадам Боадечии и манившей к себе указательным пальцем с красным маникюром, с вызывающим блеском в глазах, который, как была убеждена Глориана, существовал только в бурном воображении художника.

– Может быть… возможно, нам стоило бы нанять другой экипаж.

Глориана почувствовала, что ее терпение скоро иссякнет – с нее было довольно оскорбительного принижения со стороны Данте ее храбрости, довольно торговцев, отказывавшихся оказывать ей услуги за ее собственные деньги, и, уж конечно, довольно попыток Данте во всем командовать ею.

– Я никогда не запрягу Близзара и Кристель в экипаж, который был бы тяжелее моего фургона. А оставлять своих лошадей в какой-то полной крыс конюшне этого городишки наотрез отказываюсь. Или мы едем в моем фургоне, на моих лошадях, или вообще никуда не поедем. Выбирайте, мистер Тревани. Одно из двух.

– Мы едем. – Но тут же, как подумала Глориана, чтобы сохранить свое достоинство, он выпалил одним духом целый список требований: – Выезжаем отсюда, как только погрузим провизию, еще засветло, чтобы весь город видел наш отъезд. Ехать будем только в вечерних сумерках или же в предрассветные часы. А подъезжая к твоему ранчо, прежде всего убедимся, заметил ли наше приближение кто-то из сторожей и слуг, а уж потом вступим во владение при полном дневном свете.

– Я не люблю ездить по ночам. Ночью лошадям легко сломать ногу.

– Это необходимо, Глориана. Доверься мне.

– Никакой езды в темное время. – Он открыл было рот, чтобы возразить, но Глориана подняла ладонь. – Может быть, ты и знаешь, что говоришь, но я никогда больше не доверюсь тебе, Данте Тревани, слышишь ты, никогда.

Она могла бы поклясться, что ее оскорбительный тон, вызывающее поведение зажгли огонек удовлетворения в глазах Данте.