Данте страшился первой встречи со своей дочерью.

Ни от одного мужчины, поглощенного любовью к своей жене, нельзя ожидать, чтобы он с радостью воспринял пронзительно кричащее, крошечное существо при первом же знакомстве. За появление на свет этой крошки Глориана заплатила суровыми муками и тяжкими стонами, но хрупкое тело с честью выполнило свой долг, и новый человек смог войти в этот мир. Но когда Данте ступил в их комнату, его взору представилась спокойно отдыхавшая жена, напевавшая тихую мелодию, и Данте как-то странно потянуло к золотисто-рыжей головке, прильнувшей к груди Глорианы.

Глориана посмотрела на мужа, и у Данте едва не закружилась голова от исходившего от нее сияния любви. Рождение ребенка еще более усилило дивный свет ее глаз, и только сейчас он понял, как боялся ее потерять.

Нет, больше никогда.

– Это твой папа, – прошептала Глориана, осторожно погладив дочь по головке, и повернула ее так, чтобы Данте мог увидеть детское личико.

Новорожденные младенцы похожи на детенышей опоссума со сморщенной мордочкой. Они не улыбаются, ничего не видят, как кроты, и красивыми их находят только матери.

Ему предстояло срочно отправиться в Холбрук, чтобы купить там один из чудесных фотоаппаратов мистера Истмена – весь мир должен был видеть фотографии его дочери. Уголки ее правильно очерченных губок поднялись, словно приветствуя отца. Широко открытые глаза, оглядев комнату, на одну щемящую сердце секунду остановились на нем, обещая залить его своим собственным светом, которого так бесконечно жаждала его душа.

– Женщина Карлайлов, – выдохнул он и подумал, как хорошо, что есть и его доля в этом драгоценном существе.

– И ничего от Тревани. – Глориана поцеловала волосики, украшавшие головку новорожденной, и с улыбкой посмотрела на Данте. – Однако некоторые традиции Карлайлов должны сохраняться.

– Какие, любимая?

– Нужно дать ей королевское имя. Я думаю, что мы могли бы назвать ее Елизаветой.