Семь часов провела Аннелиза в постели, накрытая москитной сеткой, и все это время у нее было такое чувство, будто из нее ушли все жизненные соки. Она ни на одно мгновение не забывала, что рано или поздно придет Питер. Пока дверь в ее комнату оставалась плотно закрытой, но она могла открыться в любую минуту. Аннелиза догадывалась, что Питеру нетрудно было попасть в ее спальню также и из своей комнаты, находящейся за стеной.

– Вам пора одеваться к столу, – известила ее служанка, оттягивая сетку.

Аннелиза мгновенно пробудилась от апатии и оглядела оценивающим взглядом стоявшую перед ней девушку. Темные волосы, коричневая кожа, карие глаза – но на этом их сходство и заканчивалось. Не понятно, как Питер мог углядеть в ней подобие местных красавиц. Но может быть, его антипатия была вызвана другими причинами.

– Как тебя зовут? – спросила она девушку.

Та в нерешительности остановилась, и на ее очаровательном личике с экзотическими чертами застыло удивление.

– Прежняя хозяйка называла меня Гертой.

Аннелиза внимательно посмотрела на горничную. У нее были шоколадно-коричневые глаза с легкой раскосинкой и кожа цвета кофе со сливками, блестящие темные волосы были заплетены в одну тяжелую косу.

– Герта? Но ведь раньше тебя звали по-другому?

– Да, госпожа.

– Я хочу знать твое настоящее имя.

– Боюсь, хозяин будет недоволен. У нас все женщины в доме – Герты, а мужчины – Гансы.

Аннелиза отрицательно покачала головой:

– Пока ты здесь, в моей комнате ты будешь…

– Тали, – гортанно произнесла горничная и затем, доверчиво улыбнувшись, начала вынимать из запыленного муслинового чехла смятое свадебное платье. Изящные брови девушки удивленно изогнулись, когда, встряхнув шелковые фалды, она увидела, как в воздухе промелькнуло несколько кусочков соломы. – Может быть, для вечера вы выберете другое платье, госпожа?

– У меня больше ничего нет.

– Но в доме осталось много платьев прежней хозяйки.

– Я надену это.

Значит, Питер не избавился от старых вещей Хильды и, возможно, думает, что она будет донашивать одежду его покойной жены, постепенно становясь похожей на нее? Аннелиза понимала, что может оказаться в безвыходном положении. Ее единственное платье на каждый день за много месяцев пребывания на корабле превратилось в лохмотья, да и шелковый свадебный наряд тоже долго не прослужит. Если Питер откажется снабдить ее новой одеждой, то ей поневоле придется довольствоваться обносками Хильды.

Вскоре подошла другая горничная. После недолгих усилий Аннелизе удалось выяснить, что ее зовут Мару.

– Мару прислуживала прежней хозяйке, – как бы ненароком сообщила Тали. – Она изучила все ее привычки. Особенно наловчилась причесывать…

Словно в доказательство, Мару тут же принялась ловко расчесывать непокорные волосы Аннелизы. Тали тем временем суетилась вокруг ее свадебного платья. Однако, когда напряженная работа была закончена, обе девушки выглядели явно расстроенными. Причина этого заключалось вовсе не в недостаточном усердии с их стороны, а в самой хозяйке, точнее – в ее природных данных.

– Мы сделали все, что могли, – жалобным голосом проговорила Мару, – но все равно вы нисколько не похожи на госпожу Хильду.

В этот момент никакие другие слова не могли бы доставить Аннелизе большей радости. Она тут же принялась рассматривать себя в зеркало. Ее косы были заплетены так туго, что кожа на лице оказалась сильно оттянутой ко лбу и вискам, отчего глаза сделались неестественно широкими и приобрели удивленное выражение. Но никакой блондинки с розовой кожей из нее, разумеется, не получилось. Вместо добропорядочной голландской матроны из зеркала на нее смотрела темноволосая блудница со светло-карими глазами, сочными красными губами и ярким румянцем на щеках.

Однако Аннелиза вовсе не хотела, чтобы прислуга догадалась о ее истинных чувствах.

– Я восхищена. Не зря старались. Но, кажется, мне уже пора идти обедать.

Когда она вошла в столовую, Питер тотчас же поднялся из-за стола и внимательно осмотрел ее. Его взгляд быстро скользнул по лицу, а затем задержался на груди, талии и бедрах. Бог с ним, подумала Аннелиза. Пусть взирает на то, что ему приятнее. Для нее не имело значения, нравится ему ее лицо или нет.

Она улучила минуту, чтобы, в свою очередь, внимательно оглядеть мужа. Одет он был безукоризненно: Аннелиза не могла не признать, что свободная пестрая туника и брюки преуспевающего голландского бюргера очень шли ему. Волосы Питера Хотендорфа прикрывал длинный черный парик с буклями, на плечах лежал широкий воротник ослепительно белого цвета, на ногах красовались белоснежные носки. Золотистые кисточки на брюках возле колен дополнялись такого же цвета маленькими розетками на отполированных до глянца туфлях, а на ручке его кресла висела шляпа с широкими полями.

Увы, на этом фоне собственная одежда Аннелизы выглядела безвкусной и совершенно не подходящей для той роскошной жизни, какую, несомненно, вел Питер. Ей было смешно вспоминать, как она оберегала свое свадебное платье на протяжении всего путешествия, как прятала его от сырости, морских брызг, крыс и насекомых. Она вдруг безумно обрадовалась, что однажды надела его для Майкла. Ей вспомнилось, как вспыхнули его глаза, когда он увидел ее в этом наряде; он восхищался и говорил, что этот цвет очень идет к ее глазам.

– Неужто мода в Голландии так сильно изменилась? – язвительно спросил Питер. – Или теперь все мужчины наряжают своих жен в лохмотья?

– Это мое свадебное платье! – При всей справедливости его замечания Аннелиза решила выступить в защиту своей экипировки, которая, как ей было известно, существенно истощила ресурсы матери. – У меня никогда не было ничего лучше ни по качеству, ни по фасону.

– В самом деле? – Похоже, Питера позабавил ее ответ. – Воображаю, что вы привезли в качестве вечернего туалета!

– У меня нет вечерних платьев. Только это и еще одно, которое я носила на корабле.

Хотендорф нахмурился и сжал губы. Аннелиза без труда поняла причину его негодования. В том, что ее снабдили таким убогим гардеробом, он усматривал некое позорное пятно для себя. Однако постепенно его лицо начало смягчаться.

– Ах да! Я и забыл о странном обычае «дочерей компании». Представляю, как щедро наградили бухгалтера за составление сметы ваших нарядов. Наверняка компания экономит на этом не одну тысячу гульденов. – Он негромко засмеялся. – Ладно, Бог с ними, меня это не волнует. Такие люди, как я, располагают достаточными средствами, чтобы одевать жен по своему вкусу.

– Я вовсе не хочу вводить вас в расходы…

– Повторяю, финансовая сторона для меня не имеет значения. Моя жена не должна выглядеть так, как ты сейчас. Я этого не допущу.

А вот Майкл не только не осуждал ее – он говорил ей, как она прекрасна, и заставлял ее чувствовать себя прекрасной.

– Не волнуйся, – продолжал тем временем Хотендорф. – Завтра у тебя будет новая одежда.

– Та, что висит в гардеробе? – спросила Аннелиза и тут же испугалась, что ее вопрос может рассердить Питера.

– Нет! – отрывисто сказал он. – Мне стоит громадных усилий сохранять вещи моей Хильды – этот климат разрушает все на свете. И все же я никогда не посмею выбросить их. И я не желаю видеть ее одежду на другой женщине.

Это было оскорблением, своего рода выражением неприятия, однако в этот момент Аннелиза испытала чувство благодарности к своему мужу.

– Утром я пошлю слугу на рынок, он купит тебе что-нибудь из их одежды на первый случай. Хильда иногда носила сари и говорила, что чувствует себя в нем превосходно. Ну а в скором времени у тебя будет настоящий голландский гардероб.

Она покорно кивнула, и Питер повел ее за обеденный стол. Растерявшись, Аннелиза как зачарованная смотрела на ошеломляющее количество маленьких тарелочек и столового серебра вокруг стандартного набора отдельно для каждой персоны. Едва они с Питером заняли свои места, слуга ударил в ладоши, и начался настоящий парад – официанты спешили к столу каждый со своим дымящимся ароматным блюдом.

Центр стола был уставлен типичной голландской пищей: сосиски, отварная капуста, свекольник; зато вокруг выстроилось множество разноцветных блюд, из которых она не знала ни одного.

– Разумеется, со временем ты сможешь заказать себе любой напиток по своему вкусу, – сказал Питер. – Хильда, например, любила воду с лимоном и палочкой сахарного тростника. Но сегодня я приказал сделать кое-что специально для тебя. То, что обычно пью сам. – Он поднял чашку с дымящейся жидкостью. – Мускатный чай. Очень дорогое удовольствие, доступное только плантаторам. Благодаря эфирным маслам, содержащимся в мускатном орехе, этот чай имеет необыкновенный вкус. Но у него есть и еще одно уникальное свойство, весьма полезное для наших занятий предстоящей ночью.

Хотендорф самодовольно рассмеялся, и Аннелиза вдруг вспомнила о его недавнем вердикте: «…с завершением супружеского долга можно и повременить. Я не стану делать из этого трагедии».

– Какое… особое свойство? – шепотом спросила она.

– Мускатный чай вызывает своеобразное опьянение. – Питер сделал большой глоток из своей чашки. – Но бойся переборщить, не то можно дойти до полного бесчувствия. Ты, наверное, обратила внимание, что на корабле всегда имеется запас спиртного. Капитаны обязательно держат джин или арак, когда перевозят большие партии мускатного ореха.

Разумеется, она заметила, но только совсем другое – муж теперь обращался с ней менее официально. Однако ей было не до этого. Она действительно не раз видела, как Фербек выдавал морякам некоторое количество джина, но считала, что он делает это по доброте душевной, чтобы экипаж не так сильно тосковал по дому.

– Говорят, у голландских моряков даже существует своеобразный девиз. Я слышала, как на корабле шутили:

– Ты не так далека от истины. Компания знает, что делает. Если лишить мужчин джина, они быстро переключатся на мускатный чай и пропьют всю прибыль. Известно, что на этой почве иногда даже возникают бунты: экипаж бросает работать и только тем и занимается, что выжимает эфирные масла и хлещет чай до конца рейса. Когда корабль приходит в родной порт, в трюме у него пусто.

Судя по всему, изысканное питье слабо действовало на Питера, хотя, возможно, именно благодаря ему он стал таким словоохотливым. Аннелиза тоже отважилась сделать глоток. Сначала она почувствовала приятный слабый вкус муската, потом ее язык словно обожгло и она поморщилась.

– Я предупреждал, к этому надо сперва привыкнуть. Съешь что-нибудь. – Питер жестом показал на изобилие закусок. – Мы называем это рисовый стол, так как все блюда приготовлены из риса. Уверен, раньше ты их никогда не пробовала.

– Никогда, – подтвердила Аннелиза.

– Вообще-то мы все здесь консерваторы – в нас слишком сильна приверженность традициям. Мы требуем, чтобы нам готовили только голландские блюда. – Он кивнул в сторону знакомой ей пищи в центре стола. – Но Хильда при всей своей любви к нашей кухне убедила меня расширить рацион, и я очень доволен, что она сделала это.

– Я тоже постараюсь сделать вам приятное и освоить какие-нибудь новые блюда…

– Пустая затея. Хильда за много лет разработала меню на четырнадцать дней. Замечательное меню, и главное – оно идеально подходит для моего пищеварения. Я не вижу никакой надобности менять его.

– Как скажете, – покорно согласилась Аннелиза.

Хотендорф потягивал свой чай и, по-видимому, оставался совершенно равнодушным к тревогам жены. С каждым упоминанием об усопшей Хильде Аннелиза чувствовала, что она все глубже и глубже погружается в пучину, из которой ей никогда не выбраться. Она посмотрела на свой чай, схватила чашку и залпом выпила горячую жидкость. Перспектива опьянения и забытья вдруг показалась ей очень заманчивой.

– Это тоже рис, – спокойно продолжал Питер, показывая на необычайно странное блюдо, представлявшее собой горку клейких белесоватых зерен. – У нас в Нидерландах не едят риса, а здесь, на островах, это основная пища, и она нравится мне все больше и больше. Положи себе немного на тарелку.

Аннелиза послушно выполнила приказание, а слуга тем временем вновь наполнил ее чашку мускатным чаем. Непривлекательная тестообразная масса не вызывала аппетита, поэтому она снова и снова прикладывалась к чашке с чаем.

– А теперь добавь что-нибудь отсюда. Блюда, имеющие золотисто-коричневый цвет, – это, как правило, мясо, оранжевый и красный – фрукты, остальное – овощи. Бери и накладывай поверх риса. Немножко того, немножко другого. Но имей в виду – все здесь очень острое из-за большого количества приправ. Вот зачем нужно смягчающее действие риса. Сейчас ты это поймешь.

Аннелиза выловила несколько толстых коричневых кусков из пряного соуса и добавила в рис, с некоторой опаской вдыхая густой ароматный пар над тарелкой. Зачем так много специй? Они с матерью никогда не сыпали приправы столь щедро, если только мясо не было порченым. Ей невольно вспомнилась пища в последние дни пребывания на «Острове сокровищ», когда кок выскребал со дна бочек последние крохи тухлого мяса. Более мерзкого вкуса, наверное, не существовало в природе.

Следуя примеру Питера, она зачерпнула немного рыхлой ароматной рисовой смеси.

Когда язык распробовал весь букет, Аннелиза пришла в восторг.

– О, это действительно очень вкусно! – восхищенно воскликнула она.

Питер одобрительно кивнул:

– Все зависит от специй, которые ты добавляешь. Любая щепотка привносит свой вкус и аромат. Такое впечатление, что каждый раз ешь новое блюдо.

В их неторопливой беседе наступил перерыв, и тишину нарушали только мягкое позвякивание серебра о тарелки да приглушенный стук чашек. Аннелиза уже перестала считать, сколько раз наполнялась ее чашка. Несмотря на вкусные запахи пищи, у нее в конце концов пропал аппетит. Чтобы отвлечь внимание Питера, она заставляла себя снова и снова подносить ко рту ложку с одним-двумя зернышками риса; но каждый раз ложка казалась все тяжелее, и ей стоило большого труда удерживать ее в онемевшей руке. Никогда еще для выполнения столь простой задачи ей не требовалось таких непомерных усилий.

– Аннелиза, отчего у тебя такой невеселый вид? – неожиданно спросил Питер. – Ты не заболела?

– О нет! Уверяю вас, со здоровьем у меня все в порядке. Я всегда была достаточно крепкой.

Она никак не могла взять в толк, откуда появилась эта непонятная тяжесть в руках и ногах, сопровождавшаяся почти непреодолимым желанием положить голову на стол и заснуть глубоким сном. Если бы в этом был виноват чай, то и Питер испытывал бы что-то похожее. Однако ее муж сидел прямо, словно жердь, хотя выпил гораздо больше чая, чем она.

– Наверное, это все от жары – я к ней еще не привыкла.

Это была явная ложь. В своей продуваемой спальне Аннелиза чувствовала себя несравненно комфортнее, чем в душной каюте корабля. К тому же, пока она предпринимала безуспешные попытки уснуть, возле ее кровати стоял слуга и обмахивал ее опахалом из веток с широкими листьями.

К ее удивлению, Питер лишь кивнул в ответ. Поразительно, почему он не сказал, что человек, проплывший через тропические моря, должен бы приобрести устойчивость к жаре. Он взглянул на нее, и впервые его взгляд задержался на ее лице. Аннелиза попыталась дружелюбно улыбнуться, но губы уже не повиновались ей, а глаза застлал туман.

– Я велю двум слугам стоять над нами всю ночь и обмахивать нас веерами, – сказал он. – Но это после.

После чего?

Пока он провожал ее обратно по лестнице в спальню, его рука покоилась у нее на талии. Аннелиза с недоумением заметила, что не может обойтись без его помощи, ей показалось, что силы совсем покинули ее.

Наконец они пришли в комнату Аннелизы, и Хотендорф оставил ее стоять у спинки кровати. Горничные тут же бросились к ней, чтобы приготовить ее для брачного ложа. Вспоминая, сколько огорчений было связано со свадебным платьем, Аннелиза подумала, что вид ее ночного балахона приведет их в отчаяние, однако девушки, напротив, были в восторге.

– Совсем как у первой госпожи, – не удержавшись, заявила Тали.

Аннелиза смиренно стояла, пока вторая горничная расплетала ей косы. Утром, когда ее волосы превратятся в спутанную гриву, помощь Мару будет очень кстати, подумала она. К ее удивлению, Мару тут же снова заплела косы и надежно закрепила их вокруг головы.

– Совсем как у первой госпожи, – вслед за Тали повторила она, хлопая в ладоши. Аннелиза решила, что скорее всего это следует понимать как выражение симпатии.

Тали предусмотрительно положила на ночной столик влажную салфетку, сложенное вдвое полотенце, и затем девушки удалились с такой поспешностью, словно на пребывание в ее комнате им было отпущено строго определенное время.

Через несколько секунд в комнату постучали. Дверь тихо отворилась, и вошел ее муж. Немного помедлив, он повернул ключ, и спальня оказалась запертой изнутри.

Оглядев Аннелизу с головы до ног, Хотендорф сразу обратил внимание на необъятную ночную рубашку и утянутые косы.

– Вот так ты смотришься гораздо лучше.

Слова мужа прозвучали для нее как-то неестественно, будто с далекого расстояния или через толщу воды. Он нагнулся к лампе, загасил фитиль, и теперь комнату освещал только льющийся в окна лунный свет. Присмотревшись, Аннелиза увидела, что Питер стоит почти рядом с ней. Она не слышала, как он подошел.

– Я не думаю, что тебе нужно застегиваться до конца, пока ты еще не привыкла к жаре. – Его пальцы быстро и уверенно пробежали от ее подбородка до груди по короткому ряду пуговиц и расстегнули несколько из них. Привычным движением он раздвинул ткань и с легкостью, свидетельствовавшей о длительной практике, развязал ленточки на ночной рубашке. Наверное, именно так каждую ночь он раздевал свою драгоценную Хильду, рассеянно подумала Аннелиза, ожидая дальнейших действий мужа. Однако, оставив ее в покое, он принялся раздеваться сам.

Сбросив с себя одежду, Питер встал перед ней, крепкий, подтянутый, уверенный в себе. Темнота скрадывала седину и делала его лет на двадцать моложе. В таком виде Питер являл собой превосходный экземпляр мужской особи, и на женщину, не познавшую великолепного тела Майкла Роуленда, он, несомненно, должен был действовать возбуждающе.

Отсутствие интереса с ее стороны ничуть не тронуло его. Подведя ее к кровати, он отошел назад и стал терпеливо ждать. Забравшись на постель, Аннелиза устроила голову на подушке и скромно одернула шерстяную рубашку. Мысленно она даже составила в голове опись: косы – на месте; грудь, талия, бедра – тоже при ней, плотно запеленатые в добротную голландскую шерсть. Все в порядке, и мать непременно одобрила бы ее. Она вспомнила, как Майкл дюйм за дюймом обнажал ее тело и смаковал с головы до ног. Теперь этим займется Питер.

– Ты девственница, Аннелиза?

На этот раз его голос показался ей противным скрипом. Она покачала головой, чувствуя, как сильно забилось ее сердце. И надо было ему задать его вопрос, которого она боялась больше всего как раз тогда, когда у нее притупился разум.

«Будь внимательна», – предостерегла она себя.

– Вы испрашивали женщину детородного возраста, достаточно молодую. Но вы не требовали, чтобы ваша будущая жена была непременно девственницей.

– Как и не давал согласия жениться на потаскухе. У тебя было много любовников?

– Всего один.

Казалось бы, горечь унижения должна была сделать ее немой. Однако, к своему удивлению, она с большим наслаждением снова повторила про себя: «Только один», – и эти слова мгновенно разбудили в ней воспоминания о другом человеке. Сладкая истома овладела всем ее телом, и всколыхнувшиеся мысли завибрировали в голове, точно мелодичные бубенчики. Аннелиза прикрыла глаза и сразу же ощутила головокружение. Мускатный чай. Обещанное опьянение. Она вдавила голову в подушку, молясь, чтобы за этим поскорее наступило бесчувствие.

– Значит, ты оставила своего любовника, и теперь он сохнет с тоски в Амстердаме?

– Нет. Он не голландец, он…

Крошечная, еще сохранившая бдительность частица сознания прокричала свое предупреждение, но чересчур поздно: слишком многое уже было сказано. Аннелиза с усилием открыла глаза и увидела, что Питер внимательно смотрит на нее сверху. Лунный свет отбрасывал причудливые тени на его лицо, придавая ему странное выражение. Или, может быть, это действие мускатного чая? Она никак не могла понять, почему муж улыбался после такого ее откровения.

– Аннелиза, мне хорошо известно, как тщательно компания следит за своими «дочерьми». Вряд ли в Амстердаме у тебя была возможность для романа; поэтому я могу предположить, что ты позволила себе завести любовника на корабле. Тогда скажи, моя упрямая женушка, насколько он был энергичным?

– Энергичнее не бывает.

– Так ты развлекалась с Фербеком?

– Нет!

Неожиданно Питер разразился смехом, напоминающим куриное квохтанье:

– Тогда понятно, почему наш дорогой капитан так настроен против тебя. Несомненно, его разозлило, что ты предпочла ему какую-то мелкую сошку.

Аннелиза в испуге смотрела на мужа, молясь в душе, чтобы он не потребовал от нее назвать имя любовника. Под действием чая язык все больше превращался в предателя, и у нее совсем не было уверенности, что в данный момент ей вообще удастся утаить что-либо от Питера.

Видимо, Господь все же услышал ее молитвы, так как Хотендорф лишь со снисходительным видом покачал головой и сказал:

– Ладно, не будем делать из этого проблем. Хильда пришла ко мне непорочной, и этого достаточно. Иметь вторую девушку совсем не обязательно. По правде говоря, я даже доволен – не придется тратить времени на ненужные церемонии.

Все это казалось ей совершенно невероятным. Как мог Питер так легко простить ее? Она приготовилась к вспышке гнева, а он просто стоял, продолжая смотреть на нее сверху вниз. Разумеется, большинство женщин почувствовали бы себя оскорбленными, если бы их новоиспеченные мужья придавали так мало значения подобным вопросам, однако Аннелиза испытала неимоверное облегчение. Слава Богу, кажется, ей не придется из года в год выслушивать упреки по поводу преждевременной утраты невинности.

Наклонившись, Питер приподнял пальцем ее за подбородок, заставив смотреть ему прямо в глаза.

– Если тебе нужно какое-то время, чтобы привыкнуть к этому дому… ко мне… я не стану принуждать тебя. Я могу подождать.

Его терпимость почти обезоружила ее. Питер с самого начала честно заявил о своих намерениях, не обещая ничего, кроме брака по контракту, без любви, с единственной целью иметь потомство. Перед ней открылась заманчивая перспектива, подобная небосклону с тысячью ярко вспыхнувших звезд, и в том, что позже они для нее померкли, не было его вины. Он не должен чувствовать, что она жалеет об этой сделке и отвергает его. Пора уже наконец расстаться с запретными мыслями о Майкле и не предаваться воспоминаниям о часах, проведенных в его объятиях, – она жена Питера и должна думать о начале их новой жизни, получая радость от близости с ним.

– Вы и не принуждаете меня. Я вышла за вас по собственной воле. И я достаточно хорошо представляла, что это является частью соглашения. – Она даже улыбнулась, надеясь убедить Питера, что ей приятно его внимание. – Я ваша жена и не собираюсь оспаривать это.

Он посмотрел на ее дрожащие руки и вздохнул.

– Вам не обязательно притворяться передо мной. Если у мужчины будет ложе, женщина и достаточно темноты, его тело и без этого сделает все, что предопределено природой. Женщине незачем изображать, будто она получает от этого удовольствие.

Аннелиза непроизвольно вздрогнула. Поразительно. Его нисколько не волновало то, что до брака у нее имелся сексуальный опыт. Он не ждал от нее наигранной страстности. По логике вещей, после всего этого она должна была только вздохнуть с облегчением. Она же, напротив, чувствовала себя так, словно на нее навалилась огромная тяжесть, сдавливая ее духовное начало, раскрепощенное Майклом.

Наконец Питер прилег около и дважды поцеловал ее. Проводя губами по лицу, он на секунду коснулся губ – они были сухими и твердыми. Тогда он схватил ее за груди, поочередно тиская их то с одной, то с другой стороны через складки ночной рубашки – ни дать ни взять фермер, щупающий вымя новой телки. Поводив ладонью поверх тяжелой шерсти, прикрывавшей ее живот, он спустился ниже…

Все это проделывал с ней и Майкл, но тогда она вела себя отнюдь не как безразличный наблюдатель. Прикосновения Майкла вызывали в ней необузданное желание, превращали ее в дрожащее, жаждущее, стонущее существо.

Она откинулась головой на подушку, в то время как ее мозг, притупленный мускатным чаем, продолжал повторять снова и снова: «Он не Майкл».

Последним, что услышала Аннелиза, был тяжелый вздох Питера. В тот же момент она почувствовала, что теряет сознание.

Когда сознание стало возвращаться, ей отчаянно захотелось зарыдать с расстройства. Однако, с трудом заставив себя открыть глаза, она с удивлением заметила, что Питер даже не обращает на нее никакого внимания. Глядя на свой пах, он с трясущейся от бешенства головой бормотал:

– Не понимаю, в чем дело, – ведь я так долго ничего не позволял себе! Я должен настроиться.

Видимо, он что-то пытался объяснить ей, однако понять его было трудно. То ли голос мужа действительно звучал невнятно, то ли она стала хуже слышать из-за опьянения, но ей все никак не удавалось ухватить суть.

– В моем возрасте это не так просто, – продолжал оправдываться Питер. – Раз на раз не приходится, особенно если не возбудить меня должным образом. Я хочу, чтобы к моему возвращению ты была готова принять меня немедленно.

Сознание вновь на миг покинуло ее, а когда медленно вернулось, ее отчаяние было настолько велико, что она испустила слабый стон. Питер, нависая над ней, тряс ее за плечи, приводя в чувство. Аннелиза не знала, как долго это продолжалось. Неужели она ничего не ощущала, пока он трудился над ней?

Тем временем Питер заметил, что она пришла в себя.

– Послушай, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты завернула рубашку вот до этих пор. Выше не надо. – Он прочертил ребром ладони невидимую линию поперек ее бедер. – Через несколько минут я вернусь.

Темнота вновь окутала ее. Когда сознание вернулось на этот раз, она растерянно попыталась припомнить, что ей приказывал Питер. Ах да, что-то насчет рубашки. Аннелиза безуспешно пыталась забрать в руку жесткую голландскую шерсть, когда ее ухо уловило слабый скрип и какой-то странный стонущий звук, исходивший из соседней комнаты. Наверное, это Питер «готовил» себя для нее; однако она не представляла, что он мог там делать.

Она закатала тяжелую ткань до колен, и тут в очередной раз отключилось сознание.

Между тем звуки, доносившиеся из комнаты Питера, становились все громче. Затем послышались сильные удары об пол и стук кулаков в дверь. «…Чтобы к моему возвращению ты была готова принять меня, немедленно», – кажется, так он сказал.

Аннелиза кое-как подтянула платье еще на несколько дюймов. После проблеска сознания, позволившего ей совершить этот подвиг, восприятие ее вновь затуманилось, обещая наконец полное бесчувствие, которого она так жаждала.

Однако и это забвение тоже не было окончательным. Когда глаза снова открылись, она долго не могла понять, сколько времени продолжалось небытие. Каков же был ее ужас, когда с очередным вдохом успокоительный дурман мускатного чая прошел полностью.

Питер, обнаженный, блестящий от пота, скрестив руки, стоял в лунном свете рядом с кроватью и смотрел в окно. Его детородный орган вялым завитком покоился внизу живота, а на искаженном лице застыла горькая усмешка, словно он вовсе не был рад удовлетворению плотского желания.

А ведь он, должно быть, все-таки преуспел в своих усилиях. Иначе почему подол, который она с такими усилиями оттянула до бедер, теперь был тщательно заправлен вокруг ее лодыжек?

После соития с Майклом ее тело горело огнем и волны приятного чувства не утихали несколько часов. Она вспомнила, как его борода царапала ей кожу, как ныли и трепетали соски от его прикосновений, как сжималась и блаженно расслаблялась самая интимная часть ее тела. Сейчас она ничего не ощущала – волосы заплетены в косы, тело закутано в шерсть, внутри все девственно сухо…

Вероятно, это мускатный чай сделал ее бесчувственной. Или, может быть, она стала такой холодной, потому что это было всего лишь отправлением супружеских обязанностей? Аннелиза знала, что многие немолодые дамы находили это утомительным и нудным занятием, ничего не дающим женщине. А вдруг, по милости Божьей, свершилось чудо, и Питер в силу своего отвращения к ней не смог осуществить того, на что имел законное право?

Но как она могла выяснить это? «Извини, дорогой, между нами что-нибудь было? И как тебе понравилось наше первое совокупление?» Аннелиза представила, что должен чувствовать мужчина в первую брачную ночь, когда его жена признается, что лишь недавно была в объятиях пылкого любовника. Если допустить, что Питер только что совершил с ней сношение, то, услышав, что она этого не заметила, он может окончательно взбеситься.

Впрочем, ей не следовало особенно удивляться тому, что муж выглядел таким сердитым и расстроенным. Интимный акт, состоявшийся этой ночью, должен был напомнить ему, как мало времени прошло с момента утраты ею невинности. Наверное, тот факт, что она пришла в его дом обесчещенной, несмотря на видимое смирение, доставил ему беспокойства больше, чем он поначалу предполагал.

Но, в конце концов, должны же быть и у нее какие-то телесные ощущения, подтверждающие, что ею обладали. Или…

Вдруг между ними так ничего и не произошло? Когда ей снова пришла в голову эта мысль, у нее невольно вырвался слабый стон облегчения.

Питер тотчас повернул голову и сразу расставил все точки над i.

– Предупреждаю, – грозно сказал он, – никаких напоминаний! Я этого не потерплю. Сегодня ночью я не владел собой. В какой-то момент я потерял контроль. Но тебе лучше забыть об этой безобразной сцене, потому что теперь ты моя. Моя! – Злобно прорычав это, он пулей вылетел из комнаты.

Аннелиза долго лежала без сна. О, если бы душа ее сделалась такой же бесчувственной и немой, как и ее тело!

Уже на следующий день выяснилось, что от нее в этом доме требовалось очень немного.

– Утром и вечером вы должны обязательно завтракать и обедать со мной, – заявил Питер. – Мне ужасно недостает настоящего голландского языка, чистой речи, не засоренной дикарским жаргоном.

– Вы правы, – согласилась Аннелиза. – И еще я бы охотно вела хозяйство, – тут же добавила она, помешивая палочкой из сахарного тростника в лимонном отваре.

– Меня вполне устраивает порядок, установленный Хильдой, и я ни в чем не позволю его ломать. К тому же тебе нужно беречь силы. Ты должна полностью посвятить себя материнству. Говорят, что в этом климате физическая нагрузка чрезвычайно вредна для женщин, долгое время проживших в Нидерландах.

Аннелиза тут же вспомнила, как подчас была нелегка ее прежняя жизнь, когда она вместе с матерью крутилась как белка в колесе, неся на своих плечах огромную ответственность. При той невероятной занятости она часто мечтала о передышке. Теперь ее ожидало сплошное безделье, способное свести с ума.

– Итак, – чуть слышно подвела она итог, – утром и вечером я должна беседовать с вами, а ночью услаждать вас в постели.

– Что до последнего, ты будешь делать это только по необходимости, – поспешно сказал Питер. На лице у него проступил тусклый румянец. Пожалуй, впервые с момента их встречи он выглядел не слишком уверенно. – Я все размышляю о том, что произошло этой ночью…

– Вы… вы велели мне все забыть.

– Можно подумать, что это возможно! Я не настолько самонадеян, чтобы поверить, будто убогие извинения за первую брачную ночь успокоили тебя.

Теперь она знала точно: Питер был совершенно нетерпим к любым проявлениям страсти или эмоций. Не зря же он потребовал, чтобы она не напоминала ему о случившемся ночью.

– Мне очень жаль, Питер, – сказала Аннелиза, – что осуществление ваших прав оказалось для вас таким неприятным делом.

– Осуществление моих прав…

Румянец на лице ее мужа сначала сгустился, а затем совершенно исчез, когда он прямой как стрела вытянулся вверх в своем кресле и посмотрел на нее прищуренными глазами.

– Гм. Мускатный чай – он в самом деле настолько притупил твой разум прошлой ночью?

После того как она нехотя кивнула, Питер откинулся на спинку кресла, и уголки его рта приподнялись в инквизиторской улыбке.

– Возможно, это и к лучшему, – пробормотал он.

Аннелиза никак не могла взять в толк, отчего ее муж вдруг так развеселился. Одно ей было ясно: уверенность, которую Питер, как казалось, утратил надолго, теперь вернулась к нему.

– Извините, я очень сожалею…

– И не без оснований. Любопытно, почему моя драгоценная женушка не может вспомнить, что с ней было в первую брачную ночь? Ты даже не поняла, провалилась моя попытка или я выполнил свое дело как настоящий жеребец, во всем блеске мужской мощи.

– Обещаю, что следующей ночью я буду внимательнее, – прошептала она.

И тут в глазах Питера промелькнуло такое откровенное презрение, что Аннелиза содрогнулась.

– Думаю, этого не потребуется. У меня есть все основания предполагать, что ты уже носишь плод между своими прелестными бедрами, так что я не вижу необходимости повторять малоприятный опыт прошлой ночи, по крайней мере до того времени, когда в этом деле наступит полная ясность.

Аннелиза молча проглотила оскорбление. Разум подсказывал ей, что все равно Питер вряд ли когда-нибудь проникнется к ней любовью и доверием. Однако не это ее волновало. Она сосредоточилась на единственной фразе: «…не вижу необходимости повторять малоприятное занятие прошлой ночи». Значит, Питер не придет к ней ни этой ночью, ни следующей, ни любой другой, пока не выяснится, зреет ли в ее утробе плод.

Она обхватила руками живот и начала мысленно произносить молитвы.