1

«Что я очень и очень болен, сам не знаю, откуда взялась эта боль… то ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь…» – оставшись один, допивал бутылку.

На экране телевизора что‑то шептала под музыку безголосая дочка первой российской певицы, а перед глазами стояло лицо погибшего парня…

Вечером забежал Валерий.

— Чего грустишь, братила, как выражаются в ваших кругах. всё перемелится – мука будет… Бросай к чёртовой матери свой бизнес да вступай в орден русских витязей, — довольный жизнью уселся в кресло. – В фашизме нет традиции в отличии от черносотенного движения и он ненавистен старшему поколению. Им уже не обьяснишь, что русские фашисты – за Россию, а не за Германию… Если бы не еврейские средства массовой информации, никто бы и не знал, что они существуют. Ну скажи на милость, какой у молодёжи будет патриотизм, если даже учебник истории сообщает о том, что разгром немцев во второй Мировой войне начался не русскими со Сталинграда, а американцами с Пирл Харбола, где их полностью расколошматили япошки… Но они как‑то сумели переломить ход войны, вступив в неё лишь в сорок четвёртом году, когда русские и без них одерживали победы на всех фронтах. Величайший пример загребания жара чужими руками. В первую Мировую Америка вступила лишь в семнадцатом году, за год до окончания войны и снова получила дивиденды в отличии от России, вынесшей на себе всю кровь вшей и грязь…

Какой‑то продажный еврей по их заказу и написал этот учебник, хотя точно знал, что войну выиграли не американцы а евреи. Скоро напишут, что Ледовое побоище помогли провернуть Александру Невскому евреи, не говоря уж о Куликовской битве. Засадный полк, опрокинувший хана Мамая, являлся ничем иным, как израильским спецназом, а его руководитель, воевода Боброк, был вовсе не Боброк, а князь Рабинович… И даже у Пересвета, который схватился со ставленником Ясира Арафата, бугаём Челубеем, нашли под шлемом еврейскую шапочку, — веселил он меня. – А фамилия Дмитрия Донского была Рюрикович… Американцам же наоборот, всюду мерещатся русские шпионы. По их версии даже Робин Гуд был наш разведчик, заброшенный в тыл врага Иваном Грозным, чтоб отравить их говядину…

Через несколько дней после акции ко мне в офис провели ставшего белым от ярости азербодского авторитета.

— Ты чё?! – брызгал он слюной. – Ты под кем ходишь? – сверкал белками глаз.

В кабинете, кроме меня, находился Менлибаев, который и привел коронованного лаврушника.

— Э–э-э, братан, с людьми говоришь, да! – оборвал он его. – Чего шерсть вздыбил?..

— А ты, чмо узкоглазое, заткнись! – ощерился азербайджанец.

Лицо Менлибаева налилось кровью, приняв серый оттенок, а глаза стали тяжелее свинца, как у убитого авторитета.

— Я на своей земле, – спокойно начал он. – А ты в гостях, – заиграл желваками. – Пахан черножопый, – заорал Газиз, пидор гнойный… Даже зону ни разу не топтал… Чмошник! Вафлер! Баклан! Сявка! Чушка сопливая! Да тебя на зоне… За узкоглазого мне ответишь, – уже спокойно произнёс он и перевёл дыхание. Ещё я, россиянин, какому‑то чурке не подчинялся, лаврушнику черномазому… Свободен, дядя, – указал воровскому авторитету на дверь.

От такого потока информации тот спёкся и тихо слинял, по–видимому раздумывая, утопят его в унитазе или дадут уйти спокойно.

— Викторыч! – обратился ко мне Газиз. – За девятый «Жигуль» я перетру это дело, лады? Больше не побеспокоит…

Разумеется, я согласился.

 

2

В феврале стал продавать гаражи. Куда вложить деньги, я уже знал. Через Кабанченко по дешёвке купил колхоз, о продаже которого договорился в его кабинете ещё после банкета.

Понравился он тем, что находился недалеко от города, и часть земли располагалась вдоль берега Волги. Колхоз был развален полностью. В деревне остались старики и алкаши.

Попробовал выращенный ими в прошлом году сельхозпродукт, и название пришло само собой – «Анчар».

«Но с таким поэтичным наименованием хрен чего продашь, – думал я, – пусть, как и все мои объекты, называется «32».

Старички подумают, что в честь партсъезда, и будь здоров пахать станут. Пустующие дома заселял русскими беженцами из Чечни, которые, бросив годами нажитое, спасались в России. Кроме того, в земли колхоза вклинивался Дом отдыха.

Что меня удивляло, находился он в сосновом лесу. На берегах Волги сосновых лесов нигде не встречал. Кто его посадил и когда, не вдавался в подробности, видимо, при царе ещё. Краеведение не интересовало. Увлекал только бизнес и как хобби – женщины.

Хотя юрисдикция Кабанченко и не распространялась на сельскую местность, но рука руку моет… И в скором времени – в этом я был уверен – санаторий тоже будет частью концерна «32».

Слово «кооператив» меня не устраивало. Теперь будем называться – «концерн». Звучит более солидно и современно.

Собственно всё так и получилось: в марте Дом отдыха стал моим. И, как всегда, достался не дорого.

Заезды в прошлом сезоне оказались мизерные, а стоимость путёвки – огромная. Заведение стало нерентабельным.

Коллектив в полсилы работал только летом. Зимой, кроме пьяного сторожа, отдыхающих не было.

Насмотревшись по видаку фильмов о Монте–Карло и Лас–Вегасе, решил заняться игорным бизнесом.

«Доходы баснословные, половину налогов скрою, надо начинать… – решил переделать санаторий в маленький Лас–Вегас. – Летние домики снесу. Строить стану в древнерусском стиле – терема с башенками. И рестораны, и казино, и гостиницы – всё из дерева, камня – минимально. Пожарную охрану придётся мощную набирать. Сожгут, черти пьяные, – ругал будущих клиентов. Теперь задача – найти талантливого архитектора. Рядом небольшой аэродром следует предусмотреть и автостоянку. В саму зону автомобили пускать не стану, чтобы воздух не гадили… электромобили, кары, что‑то в этом роде придумаю…»

Для отдыха и восстановления морального равновесия заехал в баню к Заеву. В новом директорском кабинете его не было, а ошивался он в любимом своём подглядывающее–подслушивабщем помещении. Правда, на этот раз дверь открыл сразу.

— Здорово! – поприветствровал его. – Ну как, хорошо стоит,.. этот,.. как его? Из трёх букв, — защёлкал пальцами.

— Пар что ли? – помог мне Заев.

— Ага!

— Пар‑то стоит! – отчего‑то загрустил он. – Викторыч, нужно ли платить налоги со взяток? – неожиданно поинтересовался он.

— Нужно! Если ты честный чиновник.

— Как там твои колхозники? Скоро переплюнут фермеров техасщины и мичиганщины?

— Пока им не до этого. После бывшего председателя жалуются, что скоро только навозом питаться станут…

— Зато есть будут до отвала, — хмыкнул Заев и повёл в кабинет, где меня застал телефонный звонок. Голос с акцентом предупредил, чтобы я берёг жену.

— Смотри, собака, пропадёт супруга…

Я обиделся на «собаку», но не обратил внимания на предупреждение.

«Похитили бы её на месячишко, а то капризной стала», – размышлял, сидя за рулём чёрной «Волги», которую недавно приобрёл.

Дома начался всегдашний концерт:

— Я на работу хочу!.. – требовала Татьяна. – Надоело одной сидеть… Ты мотаешься неизвестно где, а я, как дура, жду тебя…

— Во–первых, с кем будет сын? – задавал ей вопрос. – Можно, конечно, нянечку нанять… девчонку лет восемнадцати… и пусть ночевать остаётся, – злил жену.

— Дурак! А чего «во–вторых»? – интересовалась она.

— Во–вторых, твоя личная безопасность…

— Надоела мне безопасность, из‑за неё всё время дома сижу! – кричала Татьяна. – И шмотки надоели, хочу, как раньше, в Глеб–овраге…

— Опять дрова колоть и печку топить? Ты этого хочешь? – не верилось мне. – Давай я тебя лучше в звезды поп–эстрады выведу…

Такие разговоры здорово выматывали нервную систему. Взаимоотношения у нас стали пропадать.

«Неужели, действительно, не в деньгах счастье?» – удивлялся я.

Зато радовал Денис. Соскучившись, сын не отходил от меня, когда я появлялся дома. Динозавров он забросил и увлёкся крутыми мэнами и оружием.

Стены комнаты украшали многочисленные ниндзя, рэмбо и шварценеггеры с пулемётами в руках, а на столе лежали листы с рисунками и описанием автоматов, винтовок и пистолетов.

Через несколько дней позвонили уже домой и предложили подумать о себе и своей семье.

На этот раз голос был без акцента и даже показался знакомым. О звонке рассказал полковнику.

— С этим шутить нельзя! – разволновался он. – Возьми телохранителей себе и жене с сыном. С другой стороны, – хотели бы угрохать, не предупреждали бы… А вообще‑то черт этих мудаков знает, – делал он правильный, на мой взгляд, вывод, – но осторожность не повредит.

По его настоянию, с переплатой, купил у соседей напротив двухкомнатную квартиру. Как когда‑то у преступного авторитета, в ней круглыми сутками дежурили мои бойцы. На крыше поставили аппаратуру. Если кто туда поднимался, на пульте у охраны это просматривалось.

«Всё под контролем, полковник дело знает», – успокаивал себя. Дольше всего подбирал телохранителя для жены. Ознакомился с характеристиками всех своих бойцов и остановил выбор на высоком, красивом, тридцатилетнем парне с мужественным лицом. Звали его Александром. Служил в десанте, заочно окончил педагогический институт.

«По возрасту ей подходит, – оправдывал свой выбор, – разговор поддержать сумеет. Главное, чтобы Татьяне глянулся…»

За это волновался напрасно, парень жене понравился.

«Уж не любовника ли супружнице подыскал?» – саркастически размышлял, слушая по вечерам их беседы за чашкой чая.

Я не ревновал, нет, мне даже хотелось, чтобы жена немного пофлиртовала и развеялась… За неё и сына теперь не волновался – если и надумают без меня куда съездить, рядом Александр. Со мной тоже почти всегда находилась охрана.

«Почти» – это то короткое время, которое я проводил в синем «БМВ» с одной крутой челночницей – хозяйкой нескольких задрипанных киосков с гордой надписью на дверях «шоп». За товаром женщина летала на зафрахтованном мной самолете, где случайно и познакомились.

Была она, как у Есенина, – «красивая и молодая…» Если бы великий поэт знал её лично, то добавил бы – «и приставучая». Без конца надоедала телефонными звонками, а секс любила до умопомрачения, была просто на нём помешана. Я же терпеть не мог женщин, которые выбрали меня, выбирать любил сам. Поэтому долго с такими не общался. Словом, послал подругу и без охраны больше не оставался ни минуты. Полковник зорко следил за этим.

— Криминальная обстановка обострилась, – любил повторять он.

Я полностью в это поверил, когда летом, уже под утро, был разбужен своими бойцами из соседней квартиры. Александр, он как раз там ночевал, взял под охрану жену с сыном. Денис прибаливал, и Татьяна спала эту ночь в одной с ним комнате.

— Опасности абсолютно нет, чужих заметили вовремя, – сообщил он.

Мне стало любопытно, чего они там заметили, и я пошёл в соседнюю квартиру.

— Трое посторонних на крыше, – доложил дежурный, – двое ребят полезли туда.

На экране монитора ясно увидел в рассветной дымке три крадущиеся фигуры. Это напоминало мультфильм. Они медленно шли, потом спрятались за стену лифтовой башни. На плече одного из них заметил моток веревки.

— Может, просто воры, – прочитал мои мысли дежурный. – Сейчас подмога приедет, сигнал на пульт они уже получили. Если есть внизу сообщники – перехватят.

Боец был не молод. Под глазами лежали круги от бессонной ночи и бдения за экранами мониторов.

«Видимо, отставник», – подумал про него.

Поднеся переговорное устройство к губам, он произнёс:

— Внимательнее, ребята. Они примерно по центру дома, над охраняемой квартирой.

В этот момент лицо одного из лазутчиков попало в объектив видеокамеры, и на экране монитора появилось крупное изображение Кулаева. У меня аж руки затряслись от азарта. Десяток оперов и моих людей ищет его, а он вот где…

— Это Амир Кулаев, – сказал я. – Вооружён и очень опасен, как говорят в кинофильмах.

Дежурный по рации передал информацию ребятам на крышу и подъехавшей на двух машинах подмоге.

— Четверо оцепите дом, четверо на крышу с крайних подъездов, возьмем их в кольцо.

Я увидел, как Кулаев молниеносно выхватил пистолет с глушителем, и одна видеокамера и монитор погасли.

— Отменно стреляет, – похвалил дежурный и передал по рации сообщение:

— Максимальная осторожность, мужики! Они прячутся за выступающую над крыжей стену лифтовой шахты и к чему‑то там привязывают веревку. Это как раз над квартирой охраняемого.

Оставшаяся видеокамера передала изображение со спины – Кулаев встал во весь рост, проверил прочность каната и, обернувшись, расстрелял вторую камеру. Он понял, что вычислен и скрываться бессмысленно. Счет пошёл на секунды. Ноги нападавших скользили на мокром от росы рубероиде, когда, держась за веревку, они побежали к карнизу.

— Внимание, бегут к краю крыши, открывайте огонь на поражение, – передал дежурный.

— Не–е-т! – заорал я. – Кулаева брать живым.

Вряд ли меня было слышно на крыше. Орал я не в переговорное устройство. По монитору увидел несколько вспышек. Одна из фигур, или поскользнувшись, или от удара пулей, упала и ушла из поля видимости. Другой нападавший спрятался за стену лифтовой башни и отстреливался оттуда. Третий из боевиков подполз к краю крыши, два раза выстрелил, и его изображение исчезло.

— Наверное, по веревке вниз спускается, – сделал я предположение и помчался в свою квартиру.

Там услышал звон разбитого стекла – в комнате оказался Кулаев. Одновременно спускаться по канату и стрелять он не мог, а в квартире выхватить пистолет не успел, так как был ранен в плечо Александром и сбит с ног мной. Сопротивлялся он как бешеный. Но вдвоем мы быстро связали нападавшего огрызком его же веревки.

Квартира тут же заполнилась вооруженными людьми в камуфляжной форме. Ближе всех стоял Данилович.

— Последними, как всегда, прибыла городская стража, – поддел их, показывая на Кулаева. – Быстро в машину, перевязать – и на дачу к Менлибаеву, – приказал я и пошёл успокаивать жену и сына. Они спали в противоположной комнате.

Увидев меня, Татьяна аж завизжала от переполнявших её чувств:

— Что там такое?.. Когда всё это кончится!..

Полчаса не мог её успокоить. Затем жена поинтересовалась, не ранен ли Александр. Я обиделся. Не ранен ли я, она не спросила.

Двое других боевиков были убиты на крыше. Там уже крутился охваченный радостным возбуждением мой знакомый подполковник и куча его подчиненных.

— Говорят, третий был? – спустившись с заоблачных высот и подозрительно глядя на меня, выспрашивал он. – И окно у тебя расколото… веревка, вон, свисает…

— Третий был, – не стал скрывать, – но бежал, стрельбу устроил, козёл… Как мои ребята его поймают – передадим органам правопорядка, – попытался утешить ментовскую душу.

— Может, мои преступника быстрее возьмут, – обиделся он за милицию.

— Может быть, но вряд ли, – стал спорить, видно, нервное напряжение всё же сказывалось.

Народу во дворе собралось – со всего микрорайона.

— Как же они на крышу незамеченными проникли? – вёл следствие на этот раз уже мой полковник.

— Похоже, из соседнего подъезда залезли, – давал показания дежурный.

— Так сколько точно их было?

— Трое, – отвечал он.

— Понятно, – соглашался Василий Данилович. – А то во дворе говорят, что целый взвод кавказцев, вооруженных автоматами, пришёл всех жильцов перебить, – с удовольствием муссировал слухи. – Надо будет спросить у Кулаева, откуда он узнал, что подъезд охраняется?.. Скорее всего жильцы виноваты в утечке информации, – резюмировал он.

 

3

Сегодня было не до бизнеса и вместе с полковником я направился на дачу. Менлибаев оказался в своей стихии… Прежде всего он плеткой с маленькой свинчаткой обработал спину Кулаева, бесконечно задавая вопрос, кто его послал, ну и иногда, для разрядки, спрашивал, кто сообщил, что подъезд охраняется. Тот, конечно, гордо молчал.

— Подожди, – отталкивал Газиза полковник. – Кто босс?! – орал он на пленного. – Скажешь, отпустим!

— Тебя и всю твою семью вздёрнут, русская свинья… Как я убил тех ваших троих, так и всех убью…

— Да никогда, слышишь ты, черномазый, никогда вы не будете в России верх держать! Продолжай, – кивал Газизу.

Тот уже что‑то маркитанил с электропроводами, подсоединяя их к реостату. Двое его русских помощников притащили откуда‑то ржавую металлическую кровать и бросили на неё Амира Кулаева, прикрутив руки и ноги проволокой. Менлибаев стал срывать бинт с кровоточащего плеча. Пленник скривился от боли.

— Кто босс, говори! – заорал Газиз и залез в рану пальцем.

— Нэт у меня босса. Я сам сэбэ господин! – взвыл допрашиваемый.

— Врёшь сука, петух топтаный, — ударил его по лицу Менлибаев, — не скажешь, пожалеешь, — разрезал штаны на Кулаеве и приставил один конец оголённого провода к ране, другой – к половому органу.

От полученного электрического разряда пленник задергался и завыл.

— Кто босс? Где жил? Где другие твои бандиты?.. Молчишь?! – бесился Газиз. – Тогда еще разок взбрыкни! – пропускал через него ток. – Колись, собака. Из плеча Кулаева обильно текла кровь.

— Перевяжи рану, – приказал полковник, – а то сдохнет раньше времени.

Хотя мне и противно было смотреть, но я не уходил с места пытки.

«Он убил Чебышева, – говорил себе, – и хотел убить меня и мою семью…»

Рану перевязали.

— Станешь молчать, чмо, девки больше не понадобятся, – опять распсиховался Газиз, – говори, где находятся твои бандиты, – снова подсоединил к нему провода. Лицо Кулаева посерело, он ощерился от боли, его оскаленные зубы были необычайной белизны, как у хищного зверя. На горбатом носу выступили бисеринки пота.

— Я тебе все усы по одному выщипаю, – шипел Менлибаев, – говори, падла, кто тебя послал и где остальная банда!

В этот день он не сказал ничего. На следующий день его ждал сюрприз. До обеда Кулаев молчал и только скрипел зубами от боли, но после обеда сдался, когда услышал от Менлибаева:

— Давай сюда его бабу!

Глаза Амира вылезли из орбит от напряжения, так он хотел освободиться. Но узлы только крепче затянулись. Плачущая толстая женщина жалостливо смотрела на мужа и комкала платье на груди.

— Кто твой босс? На кого работаешь? Где твои люди? – с каждым вопросом, обращенным к Амиру, Газиз бил женщину по лицу. – Говори! Это только начало, – схватил он плётку и ударил её по спине, – она взвыла от боли.

— Нэ трожъ жэну, отпусти, да… всё скажу… – расслабился Кулаев.

Газиз в сердцах бросил плетку – видно, расстроился, что так быстро закончилось представление.

— Ну?! – подошел к Кулаеву полковник.

Где жил, он сказал и выдал ещё шестерых своих сообщников.

— Всё! Больше нэт никого… а насчет босса, своей жизнью клянусь, я главарь!

— Ну что ж, – подвёл итог, – его с шестью бандитами сдадим моему другу–подполковнику. Пусть ещё один орденок заработает. Своими ребятами рисковать не станем…

 

4

С Татьяной взаимоотношения разлаживались всё больше и больше. В субботу вечером приехал усталый, поел и лёг на диван почитать.

— Чего делаешь? – спросила она, входя в комнату.

— Не видишь, валяюсь.

— Это мусор на дороге валяется…

Отложив книгу, удивлённо уставился на жену. Ругаться не хотелось.

— Ну тогда – лежу, – спокойно произнёс я.

Её так и подмывало поскандалить.

— Лежишь, как член у тебя в штанах, – вышла из комнаты, в сердцах брякнув дверью.

— Супружеский долг я лучше отдам деньгами, – крикнул ей вслед.

«Чего бесится?.. Действительно на работу, что ли, устроить? – стал я одеваться. – Поеду развеюсь», – позвонил охране в соседнюю квартиру.

Чёрная «Волга» плавно и не спеша несла меня по улицам города.

Полковник уехал в командировку по районам нашей области, где концерн «32» имел собственность. Он решил основательно наладить там службу охраны и, если надо, прищемить хвост местной мафии. Уезжая, предупредил меня, чтобы вёл себя осторожно, поэтому во все тяжкие пускаться не хотел, жизнь‑то дорога… Смотрел из окошка машины на пешеходов, неоновую рекламу магазинов и слушал музыку. О Татьяне старался не думать, чтобы опять не разнервничаться. Шёл редкий крупный дождь, и несмотря на летнее время, было прохладно. Рессоры плавно покачивали автомобиль, с тихим шелестом работали «дворники». Нервы мои успокоились и я даже задремал, когда услышал голос телохранителя с переднего сиденья:

— Хозяин, смотрите, какая тёлка в аварию попала.

В окно я увидел красный «СААБ», уткнувшийся колесом в бордюрный камень и склонившуюся над открытым багажником женскую фигуру в длинном плаще, обтянувшем бедра.

— Посигналь, – велел водителю.

Женщина обернулась. На меня смотрели широко распахнутые голубые глаза. Крупная капля запуталась в длинных ресницах и медленно стекала слезой. Её светлые волосы были мокрыми от дождя.

— Ба–а! Мальвина, сколько лет, сколько зим, – вышел я из машины, взял её руку и поднёс к губам.

Рука была холодной и пахла бензином.

— Рада вас видеть, Сергей Викторович, – тоном послушной секретарши произнесла она.

— К чему такая официальность, зовите просто: «О великий свет очей моих, радость губ и сердца, луноподобный бог, мой господин, милый Серёженька!». Для краткости оставь два последних слова, а будем подразумевать всё обращение…

Она немного развеселилась, захлопнула багажник и подула на озябшие пальцы.

— Не хочет заводиться, – всхлипнула и так беспомощно взглянула, что сердце моё сладко заныло.

— Господи! Пустяки какие. Садись ко мне, отвезу домой, а один из ребят посторожит твою тачку и вызовет техпомощь, – кивнул телохранителю.

Тот, пытаясь скрыть недовольство, медленно стал вылезать из «Волги».

«Завтра же заменю», – подумал я.

— Машину, как отремонтируют, на стоянку перед офисом поставишь, – уезжая, крикнул ему.

Из маленького холодильника достал бутылку французского коньяка «Наполеон» и два хрустальных стаканчика. На сиденье между нами положил коробку шоколадных конфет «Ассорти».

— И лимон есть, порезать? – спросил её, разливая коньяк. Она отрицательно покачала головой.

— Я и пить‑то не хочу, – капризно произнесла, принимая стаканчик.

— Надо, радость моя. По двум причинам…

Она вопросительно посмотрела мне в глаза и понюхала коньяк, ожидая аргументации.

— Во–первых, что банально, за встречу; во–вторых, что тоже банально, за твоё здоровье, а то намокла, ещё простудишься, – стёр ладонью дождинку с её щеки и выпил коньяк.

В тепле салона напиток мгновенно оказал свое действие. Марина расстегнула плащ и поудобнее устроилась на мягком сиденье, закинув ногу на ногу.

«Зачем такую длинную юбку надела?» – вздохнул я и налил по второй.

— Нет, нет, нет!.. – замахала она рукой и тут же, выпив содержимое, набросилась на конфеты. – Ой, зачем, ведь располнею, – переживала она, – не обедала сегодня, – стала оправдываться, потом рассмеялась. – Милый Серёженька, остальное подразумеваю, а я сегодня дома одна… Игорёк в командировке, – нежно погладила моё плечо.

— Кстати, как он? Судя по машине, процветаете…

Она не ответила.

— Я провожу тебя, а то вдруг в квартире засада, – вышли мы из «Волги».

— С родителями жить не захотели, вот и купили с Игорьком, – не могла попасть ключом в замочную скважину. – Проходи, кофе угощу, посидим полчасика, – всё же справилась с дверью. – А может, ты спешишь? – повесила плащ, встряхнула волосами и соблазнительно выставила грудь.

— Как сказал господин Пятачок – до пятницы я совершенно свободен… А у тебя уютно, – польстил хозяйке. Она уже хлопотала на кухне.

— Ты же на новоселье не пришёл, – закричала оттуда, – первый раз здесь!

— Надеюсь, не последний, – рассматривал комнату.

С подносом, заставленным закуской, кофе и бутылкой какого‑то вина, появилась Марина.

— Чего стоишь, садись в кресло. Столик журнальный пододвинь поближе. Вот так, – поставила поднос и включила бра. – Какую музыку любишь?

«Интимная обстановка создана», – подумал я.

— Что‑нибудь лёгкое поставь, пожалуйста…

Она включила магнитофон.

— Ну, давай за новоселье! – на правах хозяйки предложила тост. Потом мы пили за любовь! Счастье! За «32».

Причём за концерн я предложил выпить 32 раза, Марина поддержала инициативу. Не помню, сколько успели, но захотели танцевать. Голова здорово кружилась, Марина опьянела совсем. Я прижал её к себе и поцеловал в губы. Она не протестовала.

— Сними пиджак, жарко, — подошла к магнитофону, включила ритмичную музыку и стала двигаться под неё.

Одета она была в расстёгнутую, тонкой кожи жилетку, под которой виднелась облегающая кофточка с нашитыми по рисунку разноцветными и разнокалиберными гранёными стекляшками и длинную плессированную юбку.

— Садись на диван, — с одышкой произнесла она, продолжая извиваться, — танцую только для тебя, — жилетка её полетела куда‑то в темноту комнаты.

Моё сердце запульсировало где‑то в горле.

Она вошла в полосу света и сквозь прозрачную ткань кофточки ясно различил нацеленные на меня груди с нагло торчащими крупными сосками.

— Этот бюстгалтер называется «Анжелика», — смеясь, обьяснила она, видя мой ошарашенный вид.

Настроение у неё стало игривое, особенно после тостов за концерн «32».

— Хочешь посмотреть, что это за лифчик? — встала она в полосу света, плавно раскачивая корпусом вперёд и назад. – Внимание! – быстро сняла кофточку.

Мои глаза заблестели от восхищения.

Она громко рассмеялась и, стоя на месте, стала двигать корпус не только вперёд–назад, но и в стороны.

— Малыш хочет ещё что‑нибудь увидеть? – веселилась она.

Грудь действительно была восхитительна. Бюстгалтер охватывая её со всех сторон, оставлял открытым сосок с розовым ореолом вокруг.

Я и так наслаждался прекрасной картиной, но на всякий случай покивал головой: «Конечно хочет».

Марина танцуя, медленно таяла в полумраке. Я любовался грациозно двигающимся силуэтом. Через минуту она возникла в полосе света уже без юбки.

«Это атас»! – расслабил узел галстука и откинулся в кресле, любуясь её ногами, тонкой талией и волнообразными движениями тела.

В это время мне в лицо полетела «Анжелика».

Дыхание стало как у альпиниста, без отдыха покорившего Эльюрус, когда увидел свободные и тугие груди, подрагивающие в такт движениям. Из всей одежды на ней остался лишь малюсенький прозрачный треугольник материи спереди и теряющаяся между подрагивающими ягодицами тесёмочка сзади. Это было уже свыше моих сил.

Плавно покачивая бёдрами, она медленно кружила передо мной, показывая себя. Живот её то вздымался, то опадал. Тонкий запах дорогих духов пьянил сильнее коньяка. Руки её ловко развязали мой галстук. Я хотел обнять её за талию, но выгнувшись телом, она выскользнула из обьятий.

— Представление не окончено, — прошептали её губы и она исчезла в полумраке, появившись уже обнажённой…

Утром, первым после поцелуя словом Мальвины было: «Колоссально»! Не знаю почему, это так нас развеселило, что мы буквально катались в постели от смеха.

Этот день решил сделать выходным, но всё же полчаса посидел у телефона, давая указания заместителям, и предупредил жену, о неотложном деле. выпив кофе, повёз Марину на природу, в купленный колхоз. В душе я продолжал называть его «Анчар».

Погода наладилась и с утра светило солнце. Маринка была просто счастлива, видно, давно не выезжала из города.

— Всё устрою как у русского помещика, — важно обьяснял ей, — вот здесь поставлю особняк с колоннами и огромным балконом. Летом чай буду пить и на Волгу любоваться. В Англии куплю русских борзых, в России настоящих собак этой породы не осталось. На охоту стану ездить, зайцев травить. Словом, всё, как в девятнадцатом веке, — расписывал ей свои мечты.

 

5

Через неделю ко мне в офис заехал Кабанченко.

— Приятно вас видеть, – пожал ему руку.

«А не видеть ещё приятнее», – добавил про себя.

— Избираться в новый парламент надумал, – плюхнулся он в кресло.

То время, когда я мотался к нему в администрацию, кончилось, хотя он и стал городским головой.

— А я‑то причём? Избирайся!

«Сейчас станет деньги клянчить…»

— Поддержишь мою избирательную компанию? – заглянул мне в глаза.

— Это в каком смысле? – прикинулся валенком.

— Материально, в первую очередь, и пусть твои аналитики разработают предвыборную программу, платформу, так сказать…

«Блин, и ведь пройдёт, особенно, если я им займусь! Платформа ему нужна…»

— Хорошо! – хлопнул себя по коленке. – Подумаем, Егор Александрович, а сейчас, извини, некогда.

— Понимаю, понимаю, – забормотал он, – подумать непременно надо… Ну так я пойду, позвоню попозже.

Программу ему разработали патриотическую с элементами рыночной экономики.

И понеслось…

Мои мужики расклеивали листовки, а доверенные лица, опять‑таки из моих ребят, расхваливали Егора Александровича на собраниях трудовых коллективов.

Конкурентом, причём удачливым, оказался заместитель Кабанченко. Язык у зама подвешен был как надо, кости из него давно вытащили – говорил проще, доходчивее, чем шеф. И материально его кто‑то поддерживал по–крупному.

— Ой, пролечу! Вскормил змею на своей груди, – переживал мэр.

«Обидно будет, – думал я – вложил в избирательную компанию немало».

В конце июля Менлибаев пришёл требовать вишнёвую «девятку».

— Как и договорились, хозяин, – совал в нос газету, – заказанного авторитета убрал.

Бегло просмотрел статью и разглядел фотографию, на которой истекал кровью лаврушник с ножом под сердцем.

— Разве я велел его убивать?..

— Неважно! Доставать‑то больше не будет…

«Девятку» Газиз получил, но я чувствовал себя ограбленным, ведь за оскорбление он и так бы его завалил…

После нападения на квартиру за мной в четыре глаза наблюдала седенькая старушка. С самого утра она садилась на скамейку у подъезда и, по–моему, даже записывала время моего приезда и убытия. Впрочем, следила она за всем домом – кто что купил, во сколько пришёл, пьяный или трезвый, на какой машине приехал… Единственно, чего она не терпела, это Пашкин новый «лимузин». Когда он с гордостью подъезжал к подъезду, уходила домой, выкрикивая ругательства:

— Хулюган! Тинэйджер! Брокер недобитый!..

Недавно Заев приобрел «Вольво», хотя называл тачку почему‑то «вульва». Как оказалось, недавно прочел труд какого‑то гинеколога «Физиология женщины». Вдохновлённый этим произведением, заказал на дверцы нашлёпки из краски, напоминающие женские груди, и, довольный, рассекал по городу, вызывая недоумение у прохожих и ГАИ. Те, подняв жезл, чтоб остановить его, замирали, вытаращившись на рисунок, и он благополучно проносился мимо.

У Заева всё было не как у людей. Например, с пеной у рта доказывал, что его сын учился в 1–ом «X» – столь много классов было в их школе. К тому же он один из всей корпорации не верил в избрание депутатом Кабанченко.

— Какой из него народный избранник, если ни разу срок не тянул?.. – вопрошал Пашка.

— Резонно! Но к этому есть все основания, – убеждал его.

— Какой же это одномандатный округ, если их там штук десять баллотируется?.. – не мог понять он.

— Не путай мандат с кое–чем другим! – учил друга азам народовластия. – Кроме «Физиологии женщины», почитай труды Горбачёва.

На встречах с избирателями Кабанченко слышал в свой адрес много нелицеприятных вещей.

— Кто‑то меня подставляет, – бесился он. – Всю чернуху на поверхность вытащили…

«Правильно говорят – хочешь о себе всё знать, баллотируйся в депутаты», – с трудом скрывал улыбку.

 

6

В начале сентября, весь в растрёпанных чувствах и с фонарём под глазом, к нам заявился Валерий.

— Представляешь? Арестовали моих ребят, когда мы митинговали против оккупации Крыма Украиной… Сатрапы! – подошёл к зеркалу и помассировал синяк. – Митинг, видишь ли, был несанкционированный… Так и они без чьих‑либо санкций послали танки в Крым. И кругом тишь и гладь и Божья благодать…

— Садись успокойся… Пивка вот выпей, протянул банку.

Залпом опустошив её и отдышавшись, он глянул на часы и продолжил:

— Уж на что Жириновский орать горазд, и тот промолчал…

Избирательная компания, между тем, набирала обороты. Кабанченко пять раз на дню звонил и плакался, что, по его подсчетам, соперник побеждает.

К такому же выводу пришли и мои аналитики, а они редко ошибались.

«Беспринципность обоих налицо! – докладывали мне, – но имидж, умение держаться перед массами и отвечать на вопросы, обещая такие блага, в сравнении с которыми меркло даже сияние коммунизма, все это лучше получалось у зама Кабанченко».

К тому же материальная поддержка у него была ничуть не меньше, чем у мэра. Словом, Егор Александрович проигрывал по всем пунктам. Перед ноябрьскими праздниками Кабанченко приехал в мой офис и, оторвав от дел, предложил поговорить, к моему удивлению, в машине. Я согласился. Мне стало интересно, чего он надумал.

— Не дай бог, посторонние услышат, – ехали мы в моей «Волге».

Звуконепроницаемая перегородка отделяла нас от телохранителя и шофера, но, на всякий случай, приказал бойцу записать разговор на магнитофон. Вдруг вылезет нечто интересное, что в будущем поможет бизнесу…

Я долго думал, – начал Егор Александрович и с опаской поглядел в окошко – посторонних ушей там не оказалось, – не спал ночами, – продолжил он, – мне нельзя проиграть, – вдруг перешёл на крик: – Нельзя!.. Нельзя!.. Нельзя!..

— Говори спокойнее, Егор Александрович.

Кроме тебя, Сергей Викторович, на меня поставили и другие… но ты, конечно, ближе всех, – погладил мой локоть.

«Когда же он разродится?» – лирика начинала утомлять, да и времени жалко.

Кабанченко замолчал, думая говорить дальше или нет. Я ждал, не подгоняя его. Наконец он решился.

— Если соперник возьмёт верх, то и твой банк, и колхозы с домами отдыха – всё может разлететься… Ведь куплены они дешевле номинальной стоимости, начнут копать… – запугивал меня. – А я уже не помогу, – грустно вздохнул он.

— Так что надо сделать, чтобы этого не случилось? – спросил, прекрасно понимая, что ему надо побольше мозгов, а меня нечего шантажировать, все документы в порядке.

— Нужно устранить соперника! – с испугом прошептал он, ожидая мою реакцию, и через некоторое время добавил – физически!..

«Ого! Что‑что, но это мне в голову не приходило…»

— Только грамотно! – прорвало его. – Сделай это… всё, что хочешь… весь город наш!

«Ну и жук! – посмотрел на Кабанченко. – Врезать бы тебе сейчас по факсу или по пейджеру…»

Почему‑то я не слишком удивился – борьба за власть и привилегии.

— Ну и как ты это представляешь? – спокойно спросил у него.

— А об этом уж сам позаботься, детали продумай и исполнителей найди, за мной не застрянет, – воспрянул духом, видя, что ещё не выкинут из машины.

— Нет, как можно, – это ведь жизнь человека. Никогда!.. – вспомнил о магнитофоне. – Ну хорошо, подумаю, – через длинную паузу изрёк я.

«Это можно стереть, но теперь он с потрохами в моих pyках».

Ответ пообещал дать после праздников – пусть помучается… Себе сказал – да! Для блага корпорации «32», для блага работающих на меня людей я должен пойти на это… Слишком многое поставлено на карту!

«К тому же вина ляжет на Кабанченко, я только посредник, – успокаивал свою совесть. – Ну, Егор Александрович, не ожидал, честно говоря… Чего удумал!»

В голове витали практические мысли – кому поручить?

Решение напрашивалось само – позвонил по сотовому телефону Менлибаеву.

«Тьфу ты, они же сейчас пивом торгуют, а телефон на даче забыли», – приказал доставить Газиза в офис, но чуть позже передумал и решил поговорить в машине – вдруг кто‑нибудь и меня запишет.

Долго объяснял ему ситуацию.

А за это дача ваша… и ещё одного «жигуленка» подарю… Втроём справитесь…

— Да–а-ча–а! – голос его задрожал от радости, но он быстро справился с эмоциями. – Да–а–ча–а всего–о… – заунывно протянул через минуту, – и «Волга», – закончил предложение.

— Хренолга! – разозлился я. – Будешь торговаться – других найду.

— Ладно, хозяин, не кипятись, по рукам, – согласился он.

Руку ему жать не стал.

— Торговлю сегодня передашь другим. Сроку тебе – неделя! Отсчёт пойдёт после праздников. Обдумывайте, и с предложениями ко мне. Машина у вас будет, возьмёте у полковника милицейскую форму, оружие, бинокли, монокли, ещё один сотовый телефон, словом, всё, что понадобится, – высадил его подальше от пивного ларька.

«Не дай бог, вместе увидит кто‑нибудь».

В том, что двое его друзей согласятся, даже не сомневался.

 

7

6 ноября на праздничном банкете встретился с Кабанченко и до мельчайших подробностей выведал всё, что он знал о своем заме.

Николай Андреевич Шитов, сорока двух лет, женат, двое детей. Сыну – семнадцать лет, дочери – четырнадцать. Мать живёт в деревне, недалеко от нашего города. Внуки часто гостят у неё. Там же проживает и младший брат Шитова с семьёй.

У него тоже двое детей. Братья дружат, племянников Шитов обожает.

Рабочий день начинается с девяти часов, на работу его возит государственная «Волга». Имеет трёхкомнатную квартиру, дачу, «Мерседес».

Всё это через пару дней сообщил Менлибаеву.

— Помни! Акцию держу на контроле лично, – попрощался с ним.

Праздники провёл дома, с семьей. Два раза звонил Мальвине, но к телефону подходил Игорь.

8 ноября с поздравлениями завалился Валерий. Настроение у него было приподнятое. Татьяна полностью охладела к кузену из‑за его взглядов, как, впрочем, и ко мне…

— Вчера круто помитинговали… попортили пришлецам кровушки…

10 ноября, утром, Менлибаев с двумя друзьями – все в милицейской форме, дежурили на выездной дороге у дома Шитова.

В 8 часов 30 минут тот, как и говорил Кабанченко, на государственной «Волге» отправился на работу.

Оставить свою машину рядом со зданием городской администрации Менлибаев поостерёгся – вдруг кто‑нибудь из охраны, из милиции подойдёт, прикурить попросит, вот и нарисовались.

Слежку вели издалека. Интересного ничего не обнаружили. С 13 до 15 часов Шитов ездил домой обедать. Пока обедал, водила с шитовской женой смотался на базар.

Оставив одного из помощников следить за домом, Менлибаев неотрывно следовал за «Волгой», один раз даже обогнал её. Жена Шитова сидела на заднем сиденье и с водителем не разговаривала – много чести.

Наблюдение у дома показало, что в 12 часов 45 минут пришла из школы дочь, а в 14 часов – сын.

Первый день посвятили накоплению информации, за это время ничего интересного не произошло.

После обеда Шитов присутствовал на совещании у Кабанченко, а вечером в 17 часов съездил на объект. В 19 ноль–ноль был дома и больше никуда не выходил.

Ночь Менлибаев с друзьями провели, сменяясь по очереди, на крыше дома, находящегося против окон Шитова.

Наблюдение в бинокль ничего не дало, шторы плотно занавешены, просвечивали только тени, когда кто‑нибудь из семьи близко подходил к окну. Стрелять в таких условиях бесполезно. Третий день привнёс кое‑что новое.

В начале седьмого вечера «Волга» оставила Шитова у подъезда пятиэтажного дома, находящегося далеко от центра, и укатила.

Менлибаев лично проследил, в какую квартиру вошёл Шитов, троица пришла в волнение. Рассчитав, где находились окна, принялись следить. Угол одной из штор отогнулся и открывал прекрасный вид на половину дивана, на который долго не садились, потом, к восторгу двух наблюдателей, – Газиз дежурил в тёплом подъезде – на диван упала женщина.

— Газиз! – заорал в сотовый телефон один из наблюдавших, – он у любовницы, стервец, того и гляди диван развалит, – заржал, припав к окулярам бинокля.

Напарник толкнул его – незачем так орать. Но от этого приятного зрелища, обоим стало как‑то теплее на холодной, продуваемой ветрами крыше.

— Следите дальше, братаны, – с завистью произнёс Менлибаев, передернув затвор пистолета и положив его в карман милицейской шинели.

«Придётся здесь кончать», – сбегал наверх и проверил выходящий на крышу люк – тот оказался открыт.

— Эй, мужики, спускайтесь вниз и ждите меня в машине у крайнего подъезда, – по сотовому отдал команду друзьям.

Щёлкнул замок двери, и на площадку вышла тепло закутанная женщина с полным помойным ведром, распространявшим запах тухлятины.

— Участковый! – радостно воскликнула она, увидев фигуру в милицейской форме. – А я как раз к вам идти собралась, – поставила ведро в предвкушении беседы. – Так и выводит собаку без намордника и поводка, – злобно уставилась на соседнюю дверь.

— Гражданочка, я здесь по другому вопросу.

— На меня написали?! – возмутилась женщина, взглянув на Менлибаева.

У того от бешенства на скулах перекатывались желваки.

— Ну ладно, я завтра к вам загляну, – быстро схватила ведро и стала спускаться вниз.

Щёлкнула ещё одна дверь – появился довольный Шитов.

У Газиза тут же запищал телефон:

— «Волга» подгребла к подъезду, – громко раздалось в нём.

— Замочил бы эту козу! – лупил кулаком по колену Газиз, пока ехали на дачу. – Всё дело спалила, сучка…

Эту ночь оттягиваемся с понтом, – решил он, – а с отморозком позже тему перетрём…

— Лады! – обрадовались кореша. – Главное, хозяину откорячку слепить…

Обо всём доложил мне поздно ночью по сотовому.

— Не расстраивайся, поступил правильно. Время у вас есть, продолжайте, – ответил ему.

Я старался поменьше думать об акции.

«Ну его к чёрту, этого Николая Андреевича… Сидел бы спокойно замом, так нет… надо выше лезть. Парламенты, вон, расстреливают, а здесь… для пользы дела… Всего‑то одного человечка», – запершись от Татьяны в своей комнате, думал я и пил горькую.

Не хотелось ничего, даже Мальвины. И спать тоже не хотелось, а хотелось выйти на балкон и выть на луну…

Рано утром мои наёмники, невыспавшиеся и с похмелья, вновь дежурили у подъезда дома.

— Загрузил на «Мерс» семью и куда‑то собирается отваливать, – доложил Менлибаев.

— Следуйте за ним. Скорее всего, к матери в деревню собрался, – высказал предположение и оказался прав. – Да милицейскую форму снимите, а то он скоро удивляться начнёт…

— Слава аллаху! – обрадовался Газиз. – А то от этой сучьей формы всё тело чешется.

— Это у тебя аллергия на неё! – попытался шутить, хотя было совсем не весело.

«Отказаться, что ли? Одно дело пришлых кокать, а это свой, русский!.. Ну зачем он перешёл дорогу?!»

Словно почувствовав мое настроение, позвонил Кабанченко. Намеренно бодрым голосом предложил задёшево приобрести контрольный пакет акций моего бывшего завода.

«Вот это да–а!.. – ошалел я. Мысль сразу заработала в финансово–хозяйственном направлении. – Открою совместное предприятие с японцами или корейцами – надо к ним людей заслать – и стану производить телевизоры или «видаки». Главное, подешевле, чем конуренты, продавать… и дела пойдут… но вот налоги, электроэнергия…»

— Слушаю, слушаю тебя, Егор Александрович, – опустился на грешную землю.

— Время ещё есть… Люди работают, – заговорили мы о деле, прямо не называя его.

— Надеюсь! – закончил Кабанченко.

«Да пошёл ты, – бросил телефонную трубку. – Одни проблемы с тобой!»

Надо позвонить в банк, пусть готовят документацию и договариваются о покупке акций.

«Вот уж директора прижму, – злорадствовал я. – Нет, вообще выгоню!» – связался с Газизом по сотовому и подробно рассказал ему о своём плане действий, продуманном в одну из бессонных ночей.

— И чтоб никаких подозрений! Понял? – предупредил его. – Подпалите для начала дом брата. Смотрите, чтоб лишний никто не погиб! – проявил человеколюбие.

На смерть Шитова накладывались мысли о заводе.

«Жить стало легче, жить стало веселей!» – отметил я.

 

8

Брат Шитова жил через три дома от матери, у которой остановилась семья Николая Андреевича. Деревня была большая, крепкая, имелся даже ресторан и Дом колхозника, в котором проживали различные заготовители, ревизоры и чёрт знает кто ещё.

Менлибаев с друзьями там и остановились. Торчать в машине за деревней – лишние подозрения вызывать и от объекта слежки далеко. А так всё рядом. Из окна номера хорошо просмативался и дом матери Шитова, и дом брата.

В обед молодёжь, взяв лыжи, отправилась на прогулку по первому снегу, а старшие собрались у матери.

— Выпивают сейчас конкретно, – завидовали менлибаевские подельники, – а мы тут тухнем – ни баб, ни выпивки, блин.

— Вот дело выгорит, – не отрывался от бинокля Газиз, – в умат напьёмся. Банки с бензином лучше приготовьте. Темнеет сейчас рано.

Как и во всех российских деревнях, не успело стемнеть – улицы обезлюдели. Лишь изредка, качаясь, брёл припозднившийся прохожий, сопровождаемый собачьим лаем.

— Ну что ж, братаны, пора… Всё поняли? Один собак мясом отманивает, чтоб не заложили, другой поджигает. Я – на тачке.

Деревянный дом вспыхнул быстро. Из машины Газиз наблюдал, как перепуганные соседи передавали друг другу вёдра с водой. Откуда ни возьмись, словно мотыльки на пламя, слетелась толпа детворы, активно мешавшая взрослым. Под ногами путались довольные собаки, прибежавшие вслед за малолетними хозяевами. Словом, через несколько минут вся деревня сновала перед горевшим домом. Приковыляли даже старики. Стоя чуть в сторонке, они бурчали, что в дни их молодости такой плёвый пожаришко потушили бы через три минуты.

Вся шитовская родня находилась в эпицентре событий. Вместе с ними, в мокрых от воды фуфайках, тушили огонь менлибаевские друзья. Они зорко следили за Шитовым–старшим, временами проявляя чудеса героизма и кидаясь за ним прямо в огонь.

«Ну когда, когда эти падлы его притащат», – психовал Газиз.

— Подъезжай! – зашипел телефон.

«Слава аллаху», – рванул он с места машину.

Через минуту ничего не понимающий Шитов сидел на заднем сиденье, удерживаемый двумя незнакомцами.

— В чём дело? Вы с ума сошли! – вырывался он. – Там мой брат горит…

— Лучше о детях побеспокойся! – на секунду повернулся к нему Газиз.

— Вы ответите, хулиганы! Знаете, кто я такой?!

— Успокойте его, чтоб лапшу на уши не вешал.

После двух ударов в живот задохнувшийся от боли Шитов начал понимать, что это не просто хулиганы, а нечто похуже.

— Что вам от меня надо? Деньги?! Говорите сколько.

Машина остановилась в лесопосадках недалеко от дороги.

— Что, хмель пообсыпался, Николай Андреевич?

Шитов удивлённо поглядел на говорившего:

— То‑то я думаю, где‑то вас видел, – чуть успокоился он.

— В подъезде у своей любовницы.

— Откуда вы меня знаете? Кто вы? Зачем следите за мной? – задёргался Шитов.

— Слишком много вопросов. Тебя что, опять успокаивать? – нахмурился Газиз.

— Нет, нет, я спокоен. Но там мой брат горит… Говорите, что вам нужно?.. Я всё…

— Нам нужен ты! – перебил его Менлибаев.

Шитов в ужасе уставился в мрачное скуластое лицо, смахивающее на череп в полумраке машины.

Он всё понял! Жизнь закончилась!

«Эти не шутят», – с надеждой посмотрел на дорогу.

Она была пустынна.

«Кричать бесполезно, никто не услышит… Может всё‑таки договорюсь? – думал он. – Скорее всего Кабанченко послал… Его люди… Эх, вырваться бы отсюда», — лихорадочно метались мысли.

— Я вам дам любые деньги! Слышите? Любые! Только отпустите…

— Ну‑ка, врежьте ему по кумполу, — приказал друзьям Газиз.

«А я потом вам врежу, чмошники, — подумал он, — уже сомневаться начали, петухи топтаные»…

— Николай Андреевич, мы тебя не тронем и сразу отпустим, как только напишешь записку, – ласково произнёс Менлибаев.

— Какую записку? Я всё напишу…

— Пиши! – бросил ему на колени листки бумаги и включил в салоне свет.

В глазах Шитова зажглась надежда.

— Диктуйте!

— В моей смерти прошу никого не винить. Родные! Простите меня. Я вас любил! – произнёс Газиз.

— А–а-а! – завыл Шитов.

— Хочешь знать, что будет?.. Завтра сгорит твоя мать!.. Потом изнасилуют дочь… Ты этого хочешь? – заорал Менлибаев. – Тебя бы на дачу, там сразу всё написал бы… Хочешь, сейчас сюда твою жену привезут?.. Или мать?.. Или дочь?.. А–а?.. Хочешь? – ударил его по лицу. – Ведь всё равно сдохнешь! Выбора у тебя нет, так ещё и родня страдать будет. Пожалей хоть их! – орал он, брызгая слюной. – Пиши! – пододвинул листки. – Ты же мужчина, – неожиданно успокоился и заговорил ровным голосом, – должен понять, что с тобой всё кончено… Но, клянусь аллахом, ни один волос не упадет с головы твоих детей, если напишешь записку! Ты веришь мне?.. Ни один!.. На пороге дома с автоматом встану, но их спасу… Пиши…

Шитов замер и с ужасом смотрел на белый лист бумаги, который нёс ему смерть. Он знал, что напишет свой приговор!.. Ради детей… Ради матери… Глаза набухли от слез, и он взял ручку…

— Ну–ну… – успокаивал его Газиз, сворачивая записку и пряча её в карман. – Сам сумеешь, или тебе помочь? – протянул ему пистолет с одним патроном. – Больно не будет… Ствол в рот и дави на курок! – как с тяжелобольным, разговаривал с ним Газиз. – Но следующий день – твой последний!.. Если до вечера не сумеешь… смотри! – немигающие, как у кобры, глаза палача сверлили Шитова.

Тот по–детски всхлипнул и взял пистолет.

— С–с-сумею!..

Хоронили Шитова в его родной деревне. Приехавший Кабанченко произнёс прочувствованную речь о потере друга и коллеги, которого никогда не забудет…

«Всё нервы!.. Сгорел на работе», – было общее мнение.

Дом брата отстроили за две недели на средства администрации города, выделенные Кабанченко. Он принимал самое активное участие в помощи семье покойного.

— Что бы мы без вас делали? – плакала на его груди вдова.

— Заходите в любое время, вы нам теперь как сын, – поддержала её мать.

Ну разве можно не избрать депутатом такого положительного человека, сострадающего другим и близко принимающего их боль к сердцу?..

К своему удивлению, я успокоился и привык к содеянному весьма быстро.

«Своей рукой себя уничтожил! Мог бы в милицию побежать или к крутым бандитам, умалять, чтоб отмазали, но выбрал то, что выбрал… Каждый выбирает свою дорогу сам»! – спокойно ходил на презентации и смело глядел людям в глаза. Совесть перестала мучить и по ночам, если рядом не было Марины, спал сном праведника.

 

9

Банкет по случаю избрания в Федеральное собрание Кабанченко, по традиции, устроил в бане. Его дородная супруга просто млела от счастья, купаясь в лучах славы, как раньше купалась в номере бани. Пашка смотрел на неё с огромным пренебрежением.

Ко мне он тоже не подходил – обиделся за свой бывший кабинет, в который ему вообще запретил заходить.

«Вот наплевать‑то, – думал я, – зато сколько интересных вещей записано на плёнку, это намного важнее Пашкиных обид. А ещё немножко повыпендривается и вообще с работы улетит… Незаменимых людей нет…»

На банкет я пришёл с Мариной. Первый раз мы были вместе на людях.

Мне, в принципе, было до лампочки, кто и что подумает, – в глаза всё равно не осмелятся сказать. Главное, чтобы она была рядом!

Свою жену вместе с Денисом и телохранителем отправил во Францию. Пусть погуляет, а то совсем запилила. Игорь уехал в командировку в Москву. Мы с Мариной были свободны…

Банкет проходил в интимной обстановке и, как всегда, закончился купанием в бассейне.

Нам удалось уйти по–английски.

— Едем к тебе? – обнял её в машине.

Она согласно кивнула головой.

Усталые, мы неподвижно лежали в полумраке комнаты. Неоновые лампы уличного освещения давали достаточно света, чтобы я мог видеть Марину. В комнате было душно, и мы укрылись лишь тонкой батистовой простыней, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала фигуру лежащей рядом женщины. Я ощущал жар, исходящий от её стройного и такого желанного тела. Мои пальцы ласково погладили белое плечо, не закрытое простыней. Я с наслаждением вдыхал аромат её кожи. С нежностью, на которую только был способен, поцеловал её в губы и поразился чистоте дыхания.

Она раскрыла сонные глаза и невинно посмотрела на меня, потом улыбнулась и нежно прикусила мои губы.

Я отбросил простыню, чтобы любоваться её телом, и медленными движениями стал гладить прекрасные длинные бедра, потом языком и губами, нежными касаниями ласкал эту плоть, начиная от напряжённой груди и заканчивая душистой сердцевиной её тела.

Одновременно мы почувствовали желание. Она закрыла глаза и стала искать мои губы. Я, нежно и медленно, ощущая биение крови в висках, начал проникать в неё.

Она открыла рот, но не закричала, а замерла в восхитительном напряжении, жадно вдыхая воздух…

Потом я услышал лёгкий вскрик, перешедший в стон… и наступила тишина. Мы расслабленно отстранились друг от друга, застыв в неподвижности.

На следующий день, пока дома не было жены, пригласил Марину к себе.

«Бедная бабанька! – пожалел следившую за всеми старуху. – Хреново ей зимой. Сколько делов без неё творится, а выйти и всё разнюхать нельзя – склизко и холодно»!

В декабре мой знакомый мент получил на погоны третью звёздочку, а на голову – папаху. Он специально позвонил и по какому‑то пустяковому вопросу пригласил к себе, встретив меня на улице, чтоб показаться во всей красе. Конечно, сделал ему «зелёный» подарок.

 

10

Кабанченко сдержал слово. После Нового года завод, в сущности, стал моим. Вернее, вошёл в концерн «32». Я же вошёл, гордо распахнув ногой дверь, – детство заиграло, – в кабинет директора. По широкой дорожке медленно продефилировал от двойных дверей к столу и остановился.

Директор, главный инженер и председатель профкома встали и, словно по команде, протянули для рукопожатия ладони. Я сделал вид, что не заметил, и, неспешно оглядев кабинет, уселся в кресло. За моими плечами, перемалывая жвачку, стоял здоровенный телохранитель. Тяжёлым взглядом осмотрел сидящую напротив троицу, наслаждаясь своим положением. Решалась их судьба – останутся здесь или нет.

— Через неделю в клубе общезаводскую конференцию соберите… Будем решать, как дальше жить! А теперь главный инженер пусть идёт к себе в кабинет и перед моими специалистами отчитается. Профкомовский лидер сейчас нам не нужен, мы с директором побеседуем.

Началась конференция с бурных эмоций.

Во–первых, предствители моего бывшего цеха сидели в первых рядах и шумно меня приветствовали. Я жал руки и хлопал по плечам Василия Лукьяновича, Родионова, Степана Степановича, Славу Дубинина, Большого и других…

Во–вторых, долго выслушивал речи рабочих о тяжёлой жизни, о маленькой и нестабильной зарплате, о равнодушии администрации. Народ осмелел и говорил всё, что накипело за это время.

Евдокимовна обвинила директора и главбуха, что они крутят деньги в банке, себе карманы набивают, а людям по восемь месяцев деньги не платят…

Директор что‑то хотел сказать в своё оправдание, но ему не дал и рта открыть Бочаров, он уже работал не регулировщиком, а разнорабочим – регулировать стало нечего.

Я не вмешивался, пусть пар выпустят, оторвутся…

Директора решил оставить. Грех пренебречь человеком старой закваски, богом которого был план. А план – это ясная задача чего, когда и сколько.

Встав за трибуну – никуда не уйдешь от старых традиций, – разъяснил, над чем будем работать.

— Совместно с корейцами наладим выпуск телевизоров и видеомагнитофонов, договоренность уже есть. Работа будет! На закупку комплектующих деньги найдутся!

Зал неистовствовал.

«Господи! – думал я. – Совсем недавно штурмовщину материли, а теперь работе радуются».

Сотни глаз влюблённо глядели на меня, ладони изо всех сил аплодировали. Я расчувствовался и любовно оглядел присутствующих.

— Актёры называют нас публикой, политики – толпой, а мы просто народ! И если вы и я будем вместе, то нашему заводу ещё позавидуют!

Под гром аплодисментов, впервые позволив себе явные убытки, пообещал с завтрашнего дня начать выплату задолженности по зарплате.

Да–а! Такого триумфа в своей жизни я ещё не переживал…

 

11

Всю зиму упорно работал над внедрением новой заводской продукции, забросив остальные дела. Трудился по шестнадцать часов в сутки. На это была и ещё одна причина – хотел забыться в работе, как раньше писали в книгах мастера соцреализма.

Согласно диалектике обыденной жизни, на смену радостям идут неприятности.

После моего триумфального шествия в бизнесе – начались потери в личном плане… Несколько раз звонил Марине – никто не брал трубку. Пытался с ней встретиться – безрезультатно. Когда наконец решил с наглой мордой заявиться к ней домой – чёрт с ним, с Игорем, – она нашла меня сама…

Мы сидели на заднем сиденье «Волги», тесно прижавшись друг к другу. Она плакала, вытирая слезы рукой и размазывая по щекам губную помаду. Я тоскливо комкал в руках сухой платок.

Она задела мою ногу своим коленом, и это вывело меня из транса. Я посмотрел на неё. На шее, за розовой мочкой уха увидел маленькую родинку. Захотелось коснуться губами этой крохотной чёрной точки на белой шее.

— Ошибки нет! У меня действительно будет ребенок… Я надеялась, что твой, но это оказалось не так…

«Почему не видел эту родинку раньше?» – думал я, стараясь не слушать её.

– … Игорь всё знает, кто‑то ему рассказал, – она нервно всхлипнула и повернула ко мне голову. – Почему ты молчишь?..

«Господи! Неужели я люблю эту женщину?!» – любовался её глазами, наблюдая, как из них крупными жемчужинами катятся слезы.

Постепенно она успокоилась, лишь изредка шмыгала носом, промокая пальцем глаза.

Мы замолчали, думая каждый о своём.

— Доброжелателей много, вот и узнал Игорь, – ласково стал вытирать платком её щеки. – И что ты решила?.. Хотя и так ясно, – со вздохом произнёс я.

После того, как исповедалась, она обрела спокойствие и даже повеселела. Мысль о предстоящей разлуке терзала меня.

— Игорь – отец ребенка! Что ещё я могу решить? Это его ребенок… Отвези, пожалуйста, домой, – попросила она.

— Может, в последний раз сходим куда‑нибудь… посидим вдвоём?.. – с робкой надеждой взглянул на неё.

— Нет! – отодвинулась от меня. – Серёжа! Всё кончено, милый!.. Я гадкая женщина, – её губы опять предательски задрожали.

— Я хоть чуть–чуть нравился тебе?.. – спрятал платок в карман.

— Не то что «чуть–чуть»!.. Если бы не ребенок, – она опять заплакала. – Высади меня… Да! Игорь сказал, что ненавидит тебя… И если где‑нибудь случайно встретитесь, – вы незнакомы!.. Прости? – выходя, хлопнула дверцей.

Ночью, впервые, приснился Шитов.

Он мрачно смотрел на меня и ядовито улыбался. Мне показалось, что губы его что‑то шепчут… Я не испугался,.. но стало любопытно, что он пытается сказать… Перестав улыбаться, Шитов наклонился и ясно произнёс: Это ещё не всё»!..

«Ни я, ни я же тебя убил!.. Иди к Кабанченко, иди к Менлибаеву, иди к его друзьям… Я лишь посредник»!.. — пытался обьяснить медленно таявшей тени.

В феврале строители сдали комиссии дом.

«Молодец Вован. Не такой уж у парня и поганый характер», – одну за другой реализовывал квартиры. – «Вот мужикам на зарплату денежки и пошли… Надо с колхозом быстрее заканчивать и за Лас–Вегас приниматься…

А чтоб слинять от старой подъездной энкэвэдэшницы, возведу‑ка я себе трёхэтажную виллу с подземным гаражом и бассейном… Денису Сергеевичу в наследство от отца останется… Нет–нет, да вспомнит папашку, – накатило лирическое настроение. – Славно было бы в конце года ещё и банчишку возвести, – мечтал я. – Кабанченко, слава Богу, успокоился на депутатстве и на пост президента не претендует», — смотрел по ящику передачи о набиравших обороты президентских выборах.

Через месяц верховное собрание законных воров за мои деньги короновало Газиза Менлибаева и поставило смотрящим в нашем городе. С этой стороны я теперь был надежно прикрыт.

Столь важное событие, разумеется, отмечали в бане.

— Что‑то Гондурас меня волнует, – подошёл ко мне хмурый Заев.

— А ты не чеши его, и не будет волновать, – отмахнулся от него и через несколько дней узнал, что Семён Васильевич покончил с собой.

Завод был в шоке!

«Сколько терпел, – думал я, – а когда зарплату потихоньку стал давать и несколько договоров заключил на производство работ, сломался… нервы не выдержали… От терпения уходят по разному – кто стреляется сам, кто стреляет других».

Долго о нём не тужил – жизнь продолжалась, и сильно горевать было некогда.

 

12

Осенью, подбивая сельские итоги, подумал, что уток деревенские жители вырастили немного… Колхоз в этом сезоне прибыли практически не принёс, а только убытки. Какая может быть прибыль, коли беженцам нужны дома, а колхозу – инфраструктура.

«Разорюсь с этой деревней», – думал я.

Единственное, что хорошо уродилось, так это яблоки в колхозном саду. Воровать их приезжали на велосипедах со всего уезда. Трое сторожей, защищая собственность, истратили самосвал соли.

— Так что теперь среди наших садов бегает много солёных… – подвёл итог проделанной ими работы.

Новые веяния коснулись и заводских мужиков…

Нет–нет, пили по–прежнему, но за иные ценности… Трёхсотлетие русской балалайки уже не отмечали. Когда поинтересовался у Большого, в честь какого праздника он под шафе, тот ответил:

— Очень приятная дата – Чубайс в отпуск ушёл…

А одиннадцатого декабря и вовсе отмечали день бронхиальной астмы…

— Чтобы не заразиться! – уточнили они.

Новогодние гулянья совпали со сдачей «под ключ» корпуса банка. Как водится, банкет устроил в бане.

— Здорово, Заев. Как самочувствие? – поприветствовал Пашку.

— Вашими молитвами, мой господин, чувствуем себя сухо и комфортно…

Татьяна с Александром рассмеялись, мне же ответ не понравился, почувствовал в нём вызов… Ну, если не вызов, то какой‑то намёк на него.

— В связи с победой Ельцина и демократов, стало модно брать еврейские фамилии, — всё не мог он успокоиться, — я во время обмена паспортов решил назваться Зайцманом… Не знаю, пойдут ли навстречу, — сделал вид, что приуныл.

— А ты поставь Кацу поллитру и попроси, чтоб усыновил! – дал ему бесплатный совет, подумав, что слишком он разболтался сегодня.

В бане гремело радио.

«Это у него цеховая привычка осталась, – поморщился от резкого звука, – надо разрешить дырявый кабинет посещать, а то на нервной почве по фазе сдвинется…»

«А теперь в эфире эстрадная программа «Встреча друзей», – сообщил диктор.

Затянули «Хаве нагилу».

— Хорошо‑то как, – стал подпевать Пашка.

Плюнув, я отошёл от него.

Началось всё солидно. Принимал от сотрудников и гостей поздравления по случаю сдачи объекта.

«Теперь возьмусь за «Лас–Вегас», да и с виллой надо Вована поторопить, чтобы по весняку занять халабуду».

После поздравлений сидел в сауне с большими людьми и неторопливо обсуждал экономику, политику и уголовные сферы. Несмотря на голый вид, обращались ко мне почтительно, по имени–отчеству.

Попарившись в сауне, отдохнув и выпив за девяносто седьмой, оделся и пошёл к бассейну, который уже кишел голыми телами. Там столкнулся с женой и Александром.

— Айда тоже, что ли, нырнём? – по–простецки предложила Татьяна.

— Да ты чё, мать? Я же босс… Мне не положено!..

— А я пойду! – улыбнулась не мне, а своему телаку и, покачивая располневшими бедрами, пошла к бассейну.

Тот устремился за ней.

«Вот молодец, ни на шаг не отстает», – иронично подумал, глядя на них.

«Вроде и не пьяная, – стал наблюдать за женой, – неужели разденется?»

Под дружный рёв Татьяна и Александр, быстро раздевшись, бросились в воду.

— Серёга!.. – прервал мои раздумья нахально улыбающийся Пашка.

«… Ну, я ей дам дома», – удивлённо посмотрел на него.

«Серёгой» он давно не решался называть меня, тем более на людях.

– … Заявление надо подписать! – развязно продолжил Заев.

«Пьяный, что ли, или обкуренный?» – внимательно прочёл заявление.

— Увольняться хочешь? – давно я так не поражался чему‑либо. – Это что, шутка?..

— Нет! Не шутка… Надоели твои придирки… Ухожу на ту же должность к твоим конкурентам, – нагло добавил он.

Я растерялся.

— Мы же с тобой друзья! Если чем не доволен, давай обсудим.

Он гордо бросил мне на плечо халат и молча удалился.

«Вот сволочь! – стала закипать злость. – Зачем при народе‑то меня по носу щёлкать?.. Ну ладно, карточку ему попортят!.. И надо предупредить, если хочет жить, пусть забудет о том, что видел… – мстительно думал я. – Да что же это делается? Может, одумается ещё… – даже уход Мальвины поразил меня меньше! – Вот и старайся для них… обувай, одевай… корми–пои… а чуть что не так – пошёл на хрен! Ну, от Пашки не ожидал…»

Дома придрался к Татьяне – зачем вздумала оголяться на людях…

— Я же тебя не спрашиваю, зачем ты с Мариной тусовался, – зло ответила она и ушла в другую комнату.

«Ну и народ… Сразу заложат», – вызвав водителя из соседней квартиры, велел отвезти меня в Глеб–овраг.

Там, растопив печь, лёг на любимый скрипучий диван и грустил, глядя в отремонтированный потолок.

Вован успел привести дом в порядок.

Нагрустившись, погонял таракана, в истерике носившегося по подоконнику, и с удовольствием придавил его.

«Вот так будет со всеми моими врагами», – успокоенный, вернулся домой.

 

13

В феврале хоронили Степана Степановича. Отравился водочным суррогатом.

«Русские мужики мрут как мухи», – шёл за гробом на его похоронах.

Почему‑то особо не переживал – видимо, успел отвыкнуть…

В этом году стал больше времени проводить дома с семьёй, но чувствовал, что жене в тягость…

«Совсем от меня отвыкла», – сидел перед телевизором или читал книгу.

Дело напоминало хорошо отлаженные часы: я лишь давал указания по стратегическим вопросам и контролировал исполнение.

Философ в конце прошлого года отправился завоевывать Москву, так что в гости больше никто не приходил.

В конце мая мы переехали в новый особняк.

«Да–а! Избушка овражской не чета», – ходил я по дому и планировал в какой комнате что будет.

— Тут биллиардная, тут кабинет, тут гостиная, тут три спальни, тут столовая, тут библиотека, это моя комната, это сына, это жены, – загрузить с пользой все помещения ума не хватало.

«Эх! Гулять – так гулять!» – купил в подарок жене шестисотый «Мерс», а себе новую «Волгу» – любил только эту марку машин.

Летом отпраздновал свой юбилей – тридцатипятилетие.

На этот раз изменил традиции и отмечал дома. Тем более что места было полно. Юбилей, как и положено, навеял грусть… Разглядывая себя в зеркале, увидел залысины, седину на висках и животик.

«Откуда живот‑то взялся?.. – удивлялся я. – Худеть пора…»

Лето посвятил телевизору – глядел всё подряд. Особенно понравилась передача Александра Любимова, где он свёл вместе Жириновского и Немцова. Кудрявый, смазливый Немцов, помахивая «Плейбоем» с завистью отмечал, что Жириновский сфотографировался с порно–звездой Чичолиной…

Вместо того, чтобы погордиться, не нашедший аргументов в своё оправдание Вольфович бодро плеснул в демократический фейс водой из стоявшего на столе стакана.

Народ блаженствовал… и я вместе с ним.

Где‑то в августе, с восторгом и удивлением, увидел на экране телевизора Философа. Он независимо сидел рядом с телеведущим, перед несколькими рядами зрителей.

«Ну даёт Валерий… Далеко пойдёт…»

— Татьяна! – заорал я. – Иди скорее на кузена полюбуйся…

Жена, чуть не за ручку, вошла с Александром.

— Тебя что, какая опасность дома подстерегает? – поинтересовался у неё и с удовольствием заметил, как оба они покраснели.

— Мы с Сашей просто беседовали и пили чай, – небрежно села в кресло и забросила ногу на ногу, явив взору точёные бедра.

«С Сашей, – язвительно подумал я и потрогал макушку, – ну вот… уже и рожки, как у козлёночка, пробиваются…»

— Ты чего за голову хватаешься? – хихикнула она.

— Зачесалось… – стал слушать Валерия.

— О–о! Блогословенный «застой», под которым понимается стабильность.

В Англии «застой» длится уже несколько сот лет и ничего… – рассуждал с экрана Философ. – Наши продажные газеты и телевидение пугают молодежь и обывателей карточками на продукты питания и очередями при коммунистах, показывая время Горбачёва. Но он являлся «реформатором» в самом негативном смысле этого слова… Лучше бы показали брежневский период… Тогда мы были супердержавой, и всякий МВФ не смел указывать как жить.

Нация была сплочённой, и все имели средний достаток.

Бандиты и нувориши даже на горизонте не маячили! По улицам гуляли безбоязненно, и милиция в школах не дежурила.

Все сидели на своих местах!..

Чубайс, Гайдар, Березовский, Немцов руководили лабораториями, а не разваливали страну…

Диссидент Сергей Ковалёв тоже сидел на своём месте, а не оправдывал чеченов, убивающих русских ребят…

Ельцин молился на партбилет, а не распродавал державу… Горбачёв вылизывал зад Брежневу, а не зажигал «Прожектор перестройки», евреи тихонько слушали «Голос Америки» и не рыпались, а товарищ Саахов гордился, что Кавказ являетсмя и кузницей, и житницей, и здравницей,.. но не бандитским регионом… Ельцин не может защитить свою страну,.. даже фигу Западу не может показать,.. потому что пальцев на руке не хватает, — пошутил он.

— А Сталин зато, гастгеливал!.. – раздался несмелый картавый голос из рядов зрителей.

— Сейчас, если расстреляют миллиардеров и продажных чиновников, не получающие зарплату рабочие и бывшие колхозники будут рукоплескать, а наша гнилая интеллигенция, из‑за которой на прояжении сотни лет в России все беды, внешне расстрелы осудит, но внутренне, помня о своих не выплаченных зарплатах и закрытых конструкторских бюро, поддержит акт мести…

— Так пги Сталине же гастгеливали! – раздался всё тот же голос.

— Но никто этого не знал… Подавляющее большинство населения верило ему и гордилось своей страной. А сейчас за год безо всяких расстрелов число россиян сокращается на миллион… Вдумайтесь!!! Так было при Сталине? Женщины не хотят рожать!.. Мужики спиваются от безысходности… Молодёжь думает лишь о деньгах… Ненависть и зависть витают в воздухе… Было такое при Сталине? Матери не знают, чем накормить детей… Рабочий не знает, когда получит зарплату… И постоянный рост цен… О где вы, времена стабильности и застоя… Сталинские репрессии – это время трагедии отдельных личностей, а ельцинская демократия – трагедия всей страны!!!

 

14

31 декабря, весь какой‑то издерганный и запыхавшийся, Валерий вышел из такси у ворот моего особняка. Охрана не пускала его, пока не нашли меня. На посту несли службу молодые ребята, не знавшие Философа и не являвшиеся членами ордена русских витязей.

— Ты будто в осаде сидишь! – пожал мою руку. – А где кузина?.. – огляделся по сторонам. – В принципе, неплохо устроился… Когда придём к власти, уютный детский садик получится… Шучу, шучу, – похлопал меня по плечу.

Татьяна встретила брата холодно, даже мне стало неловко.

«Ведь существуют же определённые правила приличия», – мысленно сделал ей замечание, показывая Валерию дом и угощая пивом.

Мои взаимоотношения с женой разладились окончательно, мы даже не спали вместе. Для представительских и иных функций у меня имелись две юных секретарши, которые менялись каждые два месяца.

— Новый год гуляем дома, – сообщил жене и Валерию. – Тишины хочется.

— А это кто? – кивнул он на Александра.

— Новый член семьи, – почему‑то шёпотом ответил ему. – По–моему, даже ночью её стережёт…

— Ну ты даёшь, – покопался в моих волосах, разыскивая рожки.

— Только недавно спилил! – сообщил я ему.

— Завтра новые появятся, – успокоил меня.

Сын встречал праздник с друзьями. Разместившись перед телевизором, без интереса смотрели эстрадный концерт. В двенадцать ночи, выслушав поздравление всем «руссиянам», записанное летом, в редкий момент президентской трезвости, подняли бокалы с шампанским.

— Да–а! Президент у нас крутой. В больнице проспится, в месяц раз выйдет на работу, проведёт «искусную рокировочку», и опять болеть уходит. На этот раз Черномырдина кинул… Этого давно пора было. Но главный газовщик не пропадёт… По примеру Кобзона, от чукчей баллотироваться хочет, однако.

— Чукча умный… Чукча Черномырдина изберёт, — попытался рассмешить Татьяну, но она внимательно смотрела выступление любимца женщин бальзаковского возраста, певца Александра Серова, репертуар которого за пятнадцать лет состарился вместе с ними, но в отличие от дам, не изменился. – А вон Владимир Вольфович со стаканом воды идёт, — сделал вторую безуспешную попытку, — указывая на экран.

— Зачем это? – заинтересовался Философ.

— Сейчас посмотрим, — уныло ответил ему.

Во время школьных каникул обучал Дениса водить машину и даже сходил с ним на спектакль в ТЮЗ.

«Когда вырасти успел?» – любовался сыном.

Денис в душе очень переживал за меня и Татьяну, но в наши взаимоотношения не вмешивался.

Жена с нами ни разу в город не вышла.

Однажды, когда гулял с сыном по проспекту, встретил своего знакомого мента. Вид у него был понурый и грустный в связи с тем, что у папахи выросли уши. За что потерял звёздочку и сделался подполковником, распространяться не стал, да я особо и не интересовался.

Через два дня так же случайно увидел на другой стороне улицы Пашку.

Впереди шла задастая дама, а следом, шаг в шаг, следовал Заев и, не отрываясь, следил за игрой ягодиц.

«Сейчас башка закружится и шмякнется», – пожалел его, но не окликнул и не подошёл.

Злость с меня давно сошла, но обида осталась. Морду, разумеется, ему никто не бил. Иногда мне очень хотелось встретиться с ним и поболтать, но первый мириться не собирался.

Жизнь шла своим чередом…

В июне планировал обживать новый дом в деревне.

Вован со своими орлами заканчивал внутреннюю отделку.

Весной на меня наехал Кабанченко.

Мы сидели в уютном ресторанчике, за его причём счёт, и он разжижал мозги всякой ерундой. Став депутатом, говорить научился почище Философа. По косточкам разобрал внутреннюю и внешнюю политику. В полголоса обругал подписанный с НАТО договор.

— По указу президента сняли с дежурства атомные ракеты… Большая часть Думы этим возмущена. А на хрена тогда НАТО движется к нашим границам?.. – смачно закусывал чёрной икоркой водочку.

Наконец перешёл к главной цели рандеву.

— Викторыч… – промокнул губы салфеткой. – Большие люди попросили поговорить с тобой…

Я не торопил его и внимательно слушал.

– … Хотят приобрести твою долю акций банка… Если не хочешь брать деньгами, предлагают взамен несколько предприятий – приличный молокозавод, несколько хлебопекарен, пивзавод, ликёрку… Свою водку пить станешь, – прятал от меня глаза.

— Разумеется, всё без меня решено, – тоже промокнул губы. – А если я не соглашусь?..

— Сделаешь большую ошибку… Можешь вообще всё потерять, – осмелился встретиться взглядом. – Говорю же тебе – очень большие люди…

— Сразу ответить не могу, подумаю, – кивнул на прощание.

Опять стал сниться Шитов.

Хитро улыбаясь, он глядел на меня и молчал… Весь вид его как бы говорил: «Знаю… но не скажу…».

«Чего он знает? – просыпался в холодном поту. – И почему не хочет сказать?»

Вероятно, думал я слишком долго…

В середине июня жена с сыном поехали за покупками. Через несколько дней мы собирались на всё лето уехать на природу в деревню. Дом Вован полностью закончил.

Недавно прошёл дождь, и воздух ещё не пропитался летней пылью и выхлопными газами. Деревья радовали глаз свежей листвой.

Жена с сыном вышли из «Мерседеса» неподалеку от большого двухэтажного магазина и остановились у лотков с книгами. За ними неотступно следовал Александр.

У бордюра, объехав их «Мерседес», затормозили две иномарки – «Ауди» и «БМВ». Из «Ауди» вышли трое громил и не спеша направились в сторону магазина. Двое из них были кавказцы.

Водитель «Мерседеса», видно, почуял неладное, открыл дверцу и закричал телохранителю. Один из троицы обернулся, что‑то сказал своим, и они, выхватив пистолеты, побежали к Татьяне и сыну.

Александр тоже услышал крик, закрыл телом Татьяну и, выдернув из наплечной кобуры пистолет, выстрелил.

— Скорее в машину, – успел произнести он, прежде чем пуля, выпущенная нападавшим, сбила его на асфальт, но и один из громил, схватившись за грудь, зашатался и тоже рухнул.

Двое других, расталкивая кричавшую толпу, подбежали и схватили Татьяну. Водитель «Волги» не успел даже вытащить пистолет, как сначала разлетелось от автоматных очередей из «БМВ» лобовое стекло, а затем и его голова. Изрешеченное пулями тело вывалилось под колёса автомобиля.

Татьяна оказала мощное сопротивление схватившему её бандиту — вырывалась, царапалась, кричала и с ужасом видела, что ничем не может помочь сыну, которого уже запихивал в «Ауди» один из нападавших.

Двое из «БМВ» подбежали к своему раненому товарищу, подняли его и бегом понесли в машину.

Последнее, что запомнила Татьяна, прежде чем потеряла сознание от удара кулаком по лицу, это руку Дениса, пытавшуюся ухватиться за дверцу автомобиля.

Ударивший её бандит. дико выкатив глаза, выстрелил два раза в воздух, что бы отпугнуть обступивших его людей, и тоже побежал к машине.

Через секунду две иномарки, резко рванув с места, скрылись за поворотом дороги…

 

15

О случившемся по сотовому телефону мне сообщил Василий Данилович. Я сразу не поверил… Думал, такое может произойти где‑то в Америке или Москве, но не здесь и не со мной…

Дома, ища защиты, ко мне прижалась плачущая жена и что‑то пыталась произнести, размазывая свои слёзы по моему лицу.

До меня стало доходить, что это не наваждение или дурной сон, а правда. Дениски нет! Что он сейчас испытывает, мой мальчик, мой единственный сын?! Сердце разрывалось от боли, стало даже трудно дышать…

«Нельзя безнаказанно убивать, — думал я, — за всё приходится держать ответ»…

Татьяна упала в кресло и, вздрагивая всем телом, с надеждой смотрела на меня.

— Серёжа! Ты всё можешь, ну сделай что‑нибудь… – захлебываясь от слёз, просила она.

Я нежно дотронулся пальцем до её распухшей от удара щеки и смахнул слезинку. Жена показалась мне такой маленькой, жалкой и беззащитной в этом неуютном мире, что не задумываясь, свою жизнь бы отдал без остатка, чтоб прервать этот кошмар, превратить его в страшный сон, который забудется утром.

«Но что я могу сейчас сделать, что»?..

Пошёл на кухню, щедро накапал в бокал с водой корвалола и отнёс Татьяне, предварительно половину отпив сам.

Телефонный звонок на секунду парализовал меня…

«Они!» – дрожащей рукой схватил трубку.

Это оказался Кабанченко.

— Держись, Сергей Викторович! Мы найдем их и твоего сына. Сейчас всю милицию на ноги подыму.

— Спасибо! – поблагодарил его, в душе удивляясь, откуда так быстро он всё узнал и что делает в городе.

Вслед за телефонным звонком позвонили в дверь.

Вместе с Василием Даниловичем в квартиру вошёл вездесущий подполковник милиции.

«Уже весь город знает», – подумал я.

— Не расстраивайтесь, – стал утешать подполковник жену, – всё будет нормально, сына вам вернём, – сел в кресло у телефона и довольно потёр руки, видно, надеялся вернуть звёздочку.

Если бы это зависело от меня, то за живого и здорового Дениса наградил бы его Звездой Героя с присвоением генеральского звания.

— Надо ждать звонка, – сел на диван и Василий Данилович. – Я вот что думаю… – достал он беломорину и постучал мундштуком по ногтю большого пальца, потом спохватился и убрал папиросу в пачку.

— Курите, – разрешила жена, поставив перед ним пепельницу в виде черепа.

Я так и не услышал, что он думает, замолчав как по команде, мы все уставились на неё.

— Не–е-е–т! – закричала Татьяна и, схватив пепельницу, швырнула её в стену. С ней началась истерика. Как мог успокаивал жену, поглаживая волосы и целуя мокрые глаза.

Сам того не ведая, сын сблизил нас.

Василий Данилович принёс совок и неторопливо смёл, сопя от усердия, осколки и несколько золотистых фильтров.

«Татьяна, что ли, курить начала?..» – подумал я и, пытаясь отвлечь её и чем‑то занять, попросил принести гостям чего‑нибудь горячительного из холодильника.

«Да и нам бы не помешало немного выпить…»

Позвонили лишь вечером…

Мы так долго ждали этого звонка, что сразу никто не решался взять трубку. Первым опомнился Василий Данилович. Он легонько толкнул меня в плечо и указал глазами на телефон.

И тут всё пришло в движение… Подполковник схватился за сотовый и кому‑то приказывал запеленговать звонок. Жена залпом хватила фужер вина и с надеждой смотрела на меня.

— Спите, что ли? – услышал голос с акцентом. – Слюшай сюда, русская свинья. Твой щенок у нас! Если хочешь его спасти, не отходи от телефона и ожидай инструкций… – в трубке раздались длинные гудки.

Я заскрипел зубами в бессильной злобе и замер в прострации.

Василий Данилович попытался вытащить трубку из моих побелевших пальцев и этим вернул к действительности.

— Ну что… что?!. – бросилась ко мне жена.

Подполковник включил магнитофон, и я опять услышал: «… твой щенок у нас».

— Убью! – прошептал от переполнявшей меня ненависти.

Я поразился себе и испугался своего желания терзать их… стрелять в ненавистные лица… рвать на куски руками…

Налил себе в Татьянин фужер водки и медленно, цедя сквозь зубы, выпил. Через минуту успокоился, насколько это возможно в такой ситуации. Ярость медленно покидала меня. Голова постепенно становилась ясной, и приходило желание действовать. Несколько раз глубоко вздохнув, обнял жену, прижавшись к её лбу щекой.

Она уже не плакала, но такой чёрной тоски и отчаянья в её глазах я никогда не видел…

— Клянусь тебе! Слышишь?.. – больно сдавил её плечо. – Я верну сына…

Сказал как можно уверенней, чтобы Татьяна поверила мне.

— Ступай полежи.

Она отрицательно покачала головой.

— Засечь откуда звонили, не удалось, – вздохнул подполковник, – но уверен, что скоро позвонят вновь.

— Вот что не дает мне покоя… – наконец закурил папиросу Василий Данилович, – почему похищение проведено так топорно, со стрельбой и при куче свидетелей?.. Взбаламутили весь город… По–моему, всё задумано специально… Только вот для чего?..

Подполковник, достав блокнот, попросил Татьяну ещё раз рассказать о случившемся.

— Потом я сравню с показаниями других свидетелей…

Договорить ему не дал, вырвал блокнот и зашвырнул его на диван.

— Хватит её мучить! – при этом так глянул на него, что отбил всякую охоту что‑либо выяснять. – Вот что, мужики! Надо найти их босса… Понимаю, что трудно и даже нереально, но только это может спасти сына. Кулаев соврал… Обвёл вокруг пальца! Надо заняться им, – поглядел на подполковника, – и заняться основательно.

— Слушаюсь! – вскочив с кресла, почему‑то произнёс он. – Лично займусь, – подобрал свой блокнот, – он сейчас на зоне срок тащит…

— А ты, Данилыч, собирай людей и подключи Газиза с его блатными… На милицию надейся, но сам не плошай… – попытался пошутить, чтобы подбодрить окружающих.

— Есть! – сказал подполковник, чуть даже не взяв под козырек, и тут же пошёл к двери.

Его остановил телефонный звонок…

— Началось!.. – уверенно поднял трубку.

Тот же голос произнес: «Нам не нужен твой сын. Нам нужен ты со всеми своими банками, магазинами, колхозами и заводами… Когда всё переведёшь на нас, получишь щенка… – после небольшой паузы он добавил: – Придёшь завтра вечером со всеми документами… Нотариус будет. Куда приехать – скажу…» – услышал телефонные гудки.

Я не верил им и точно знал, что они не пощадят ни сына, ни меня, если даже выполню все их условия.

«Нужно найти босса! – думал я. – И чем скорее, тем лучше».

— Звонили из телефона–автомата… Сейчас пошлю туда людей, – без особой надежды произнёс подполковник.

Спать ни я, ни жена не ложились всю ночь. Утром позвонили в третий раз и указали место встречи, предупредив, что если приведу за собой хвост, сыну будет плохо…

Утром моя команда начала готовить документы.

Название организации, которой я передаю собственность, в договоре пустовало. Могли вставить любую…

— Сергей Викторович, вы что на полном серьёзе хотите всё им отдать? – начинали волноваться мои сотрудники.

— Без сомнения, – отвечал им. – Жизнь сына этого стоит…

«Если мафиозная разведка проверит, а это случится обязательно, увидит, что всё идет основательно и без дураков…»

— А почему деньгами не потребовали?.. – недоумевали бухгалтера.

— Да лучше вас знают, что наличности такой нет и сразу её не соберём, а заверенные юристом документы перепродадут другим фирмам – зашугаемся судиться, – отвечал им. – Главное, вернуть сына, об остальном потом думать будем…

 

16

— Одень хоть бронежилет, – просил Василий Данилович, – и возьми пару человек.

— Нет! Поеду один и без оружия. Документы я везу не все, но везу. Поэтому сейчас ни меня, ни сына не тронут. А вот во второй раз… всё будет иначе, – совещались сегодня без представителей милиции.

«Пусть отдельно занимаются, а то утечка информации пойдёт…»

В голове просчитал множество вариантов…

«Если брать сопровождение, его быстро вычислят и больше мне верить не станут…»

И тут меня осенила блестящая идея!..

Место встречи назначено было за городом, по сути, в чистом поле, где не имелось естественных укрытий – деревьев не росло, гор и оврагов бог не сотворил, а решил отдать эту землю под пашню колхозу. Не только нам, но и им спрятаться негде – всё на виду.

— Данилыч?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Узнай, летают ли по маршруту, рядом с этим местом, самолёты в какой‑нибудь районный городишко или деревню… «Боингов» нам не надо, а задрипанный «кукурузничек» сгодился бы.

Полковник ничего не понял.

— А зачем? Десант, что ли, сбрасывать?..

— Десант пока не нужен. На первый раз достанешь у военных лётчиков фотоаппаратуру, и всё с самолёта заснимите… После анализа полученной информации будем решать дальше.

Полковник ухватил мою мысль. Лицо его засветилось от удовольствия.

— Счёт на твоё имя открою неограниченный… трать не жалей… если будет рейс, договорись, чтоб перенесли на пару часов, а в это время сами пощёлкайте с самолета… подозрений у них не возникнет.

Время встречи мы знаем… ваша задача всё точно рассчитать.

— Разрешите идти! – рявкнул он. – Всё сделаю в лучшем виде…

На дороге мою машину остановили и проверили четверо кавказцев. Затем один из них тщательно обыскал меня.

— Открой дэ–э-пломат! – приказал он, играя пистолетом. Кроме документов, там ничего не нашли.

— Проезжай! – разрешили они.

Через километр дорогу перегораживал побитый «Мерседес». Рядом с ним стояли ещё четверо – двое русских и двое кавказцев.

— Документы привёз? – задал вопрос русский, худой, невысокий парнишка с автоматом за спиной и милицейской рацией в руках. – Показывай!

Морща лоб, стал просматривать бумаги, пока двое его друзей ещё раз обыскали «Волгу». Четвёртый, наведя на меня автомат, стоял чуть в стороне. Эти личного обыска не проводили.

– … Передаются права на магазины… – перечислял он по рации, – … на колхоз….

«Бедный мой «Анчар»…» – подумал я.

— Почему не всё?!. – заорал парень.

— Сначала сына покажите! – так же заорал я. – Тогда завтра остальные подвезу, – взял инициативу в свои руки.

Над нами, чуть в стороне, покачивая крыльями, пролетел небольшой пассажирский «Л–410» и исчез за горизонтом.

Кроме меня, на него никто не обратил внимания…

— Просит сына показать, не верит, – произнёс, приблизив рацию к губам, парень.

«С кем же он переговаривается?.. Видимо, их босс здесь!..» – почему‑то с уверенностью подумал я.

Минуты через три подъехал ещё один «Мерседес», на этот раз новый. Я во все глаза смотрел на него, мои ноги стали ватными, и рукой я упёрся в бампер своей «Волги».

Дверца «Мерседеса» медленно раскрылась, и с заднего сиденья спрыгнул на землю Денис. Бледный и осунувшийся, он старался держаться молодцом. Увидев меня, хотел сдержаться, но не сумел… и с криком: «Папа!» рванулся ко мне. Чьи‑то руки схватили его и стали заталкивать в машину. Он вырывался от злых этих рук, просился ко мне.

Я шагнул к нему, но в грудь уперлись два автомата.

— Хоть минуту дайте поговорить с сыном, – просил я, глядя через их головы на отъезжающий «Мерседес».

— Щенок жив, чего тебе ещё надо?.. – ударил меня в солнечное сплетение один из кавказцев.

От боли перехватило дыхание и закружилась голова: «Господи! – молил я. – Дай мне силы выдержать», – а руки сами тянулись к автомату одного из чёрных.

Я отвернулся и с силой ударил кулаками по капоту, сделав две вмятины.

— Завтра с остальными бумагами здесь и в то же время, – услышал команду.

Повернув голову, увидел сигнальные огни отъезжающего автомобиля.

Через минуту остался один. В глазах стояло лицо сына, в ушах звучал его крик…

«М–м-м», – застонал я, схватившись руками за виски и качая головой. Внезапно во мне пробудилась бешеная энергия, и я бросился за руль: «Надо догнать их» – запустил движок.

Проехав с километр, остановился. Нервы стали успокаиваться, головная боль отпустила.

«Пора возвращаться, – уже хладнокровно решил я, – посмотреть, что за кадры получились, если, конечно, сумели снять…»

Снимки получились отменные… Но прежде, чем их просмотреть, успокоил жену насчёт сына.

— Жив и здоров Дениска… Веселый такой, бодрый, относятся к нему хорошо, – трепался я, – так что не беспокойся, завтра обнимешь его…

Осунувшееся лицо Татьяны немного разгладилось. Она изо всех сил старалась верить мне.

Судя по фотографиям, на встречу приехало около полудюжины тачек.

— Чувствуется, что по–крупному играют, – резюмировал Василий Данилович, разглядывая фотки.

Меня заинтересовал снимок с изображением трёх машин – «Мерседеса», на котором привезли моего сына, и – в отдалении – «БМВ» и «Волги». Больше всего заинтересовала «Волга». В темноте салона, рядом с окошком, угадывалось размытое пятно лица.

— Данилыч. Распорядись, чтоб увеличили вот эту фотографию. Хочу на лицо взглянуть, если можно.

— Да чего на него глядеть? – забурчал полковник. – Завтра в морге поглядишь, – заиграл желваками, но фотографию взял. – Быстро в лабораторию, – приказал кому‑то.

Через полчаса, разглядывая увеличенный снимок, в пассажире «Волги» угадал директора мебельного магазина. Аж испарина выступила на лбу.

«Вот же он… таинственный босс! Совсем рядом находился», – в волнении заметался по комнате.

— Это Марк Яковлевич, – сообщил полковнику, – когда‑то работал у него. А мы ищем… Ну, гад! Милиции ни слова… Подполковник с ним дружен… был, по крайней мере… Достать его семью из‑под земли, даже если за границу отправил. Быстро! Времени в обрез. Подключай Менлибаева с его урками… А менты пусть с Кулаевым занимаются, – повеселел я. – Завтра преподнесу ему сюрприз… Ох и преподнесу… – в волнении ходил по комнате.

«И как я раньше не догадался? – корил себя. – Теперь ты, Марк Яковлевич, в моих руках… Посмотрим, кто кого!..»

 

17

Дислокацию и диспозицию завтрашнего боя разрабатывали совместно с полковником. Он просто задурил меня военными терминами. Ситуацию тщательно и по нескольку раз прорабатывали, стараясь учесть любые нюансы.

«Милицию введём в самый последний момент, – решили мы. – Пусть пенки собирает!» – великодушно позволили подполковнику.

Сидели до самого утра.

— Всего, к сожалению, не предусмотришь, – вздохнул я. – Как там занимаются семьёй Марка Яковлевича?.. Это сейчас самое основное!

— Все силы бросил, – ответил полковник.

Утром позвонил милицейский чин и доложил, что Кулаев молчит, собака.

— Молодец! – радовались мы.

— Нового ничего нет? – выуживал он информацию.

— Нет! Нет! Всё без изменений, – отвечали мы.

— Держитесь! Я им хвосты ещё накручу, – уверял милиционер.

— Ну его, мудака! – уходили мыслями в схему дорог и места встречи.

— Ты вот что, Данилыч, вертолёт небольшой найми!.. На машинах незаметно не подъедешь, а подлететь можно… Поговори с вертолётчиками. Обещай спортзал, бассейн, квартиры – всё, что попросят, лишь бы согласились.

— Да куда они денутся? У меня друзья там, – рокотал он уставшим голосом. – Отдохни немного, Викторыч… Дел на завтра много, вернее, уже на сегодня, – смачно, во весь рот, с подвывом, зевнул.

Эту ночь успокоенная мной Татьяна немного подремала.

Оставшись один в своей комнате, напряжённо смотрел в светлеющее окно.

«Утро! Новый день! Самый важный в моей жизни», – думал я.

Страх и неверие навалились тяжёлой волной.

«Денис! Держись, мой родной! – с тоской думал о сыне. – Больше не звонят! Жив ли он? Лучше не думать об этом», – на глаза попалась икона, которую подарил мне деревенский дед.

«Люби людей!.. – мысленно произносил его заповеди. – Всегда помни, что ты – Человек! Но ведь и другие должны быть людьми!.. Человек в стае волков не сумеет выжить, они его загрызут… Если сам не станет ВОЛКОМ… Надо становиться ВОЛКОМ… Деньги!.. Деньги!.. Деньги!.. Вот на чём держится современный мир. На деньгах и силе… А не на доброте и любви»…

Достал стоявшую на стеклянной полке бара среди хрустальных фужеров, графинов и рюмок икону, и прислонил её к телефону на журнальном столике. Сам сел в кресло напротив. С потресканной доски глядели наивные мальчишеские глаза, в глубине которых, на самом дне, скопилась мудрость поколений. Я бережно взял икону и поднёс поближе к окну. Восходящее летнее солнце осветило её.

«Вседержитель», – прочёл славянскую вязь.

Этот юноша меньше всего походил на Вседержителя… Гладкие длинные тёмные волосы с пробором посередине ложились на плечи. Высокий, открытый чистый лоб, небольшая шелковистая бородка, оттеняющая беззащитность шеи. Казалось, одень его в джинсы и модную куртку, и он станет твоим современником, так мало в нём было божественного…

Но поражали глаза… Глаза Бога!.. В них и печаль, и радость, и тоска, и любовь… Земная любовь!!! Он любил меня!.. Что‑то хотел сказать, в чём‑то открыться, от чего‑то уберечь… Он поднял правую руку, не тронутую пока гвоздями, и смотрел мне в лицо…

И я понял! Он ведает свою судьбу! Она открылась ему! Он знает, что Крест Его готов и надо взойти на него, и претерпеть муки физические…

Но не они страшат… А страшно, что всё это зря… Что человек не станет от этого лучше, не станет чище, не станет добрее…

Но он взойдет на Крест!!!

Он станет совестью человека, его надеждой и вечным укором.

Ещё раз внимательно вгляделся в его глаза, и мне показалось, что это глаза моего сына…

«И лик тоже его!.. – провёл рукой по лицу, чтоб убрать наваждение. – Получается, что сын пойдет на Крест за меня?! За мои грехи?!» – с трепетом поставил икону на столик и упал на колени.

— Господи!.. Помоги мне и сыну моему… Господи… Уповаю на Тебя… Всё в руках Твоих… И Жизнь! И Смерть!

— Защити моего сына, спаси его и помилуй, Господи… Одари его Жизнью!!! – перекрестился я и низко склонил голову.

Затем снова взглянул в глаза Бога и не увидел в них ненависти, а лишь безмерную жалость и любовь. После всего Он верил в меня и любил. Слезы затуманили глаза и сделали лицо Христа живым…

«Это за меня принял Он мученический венец, за меня взошел Он на Крест, и всё оказалось напрасно!..»

В глаза бросилась беззащитная шея, которую так легко перерезать… и сердще моё затрепетало от жалости… и от любви!..

Я поднялся, готовый к действию, ко всему, что принесёт новый день.

Позвонил полковнику:

— Завтра отоспимся, сегодня крутиться надо. О семье ничего не известно?..

— Пока нет! – ответил он. – В квартире никто не живет, на даче – тоже. Разыскиваем и опрашиваем дальних и близких родственников, друзей и знакомых. Завтра пойдут жалобы…

— Плевать на жалобы!.. Ищите! Хотя, вряд ли они в городе… Ладно… Договаривайся насчёт вертолёта, переговори с ментами и готовь ребят, объясни им задачу, – бросил я трубку.

Буквально через полчаса зазвонил телефон.

— Наконец‑то! – обрадовался я, услышав сообщение полковника, что жена, мать и дочь Марка Яковлевича находятся в Нижнем Новгороде. – Спасибо, Василий Данилович. Нет! Везти их не надо, и не успеете, важна информация… Ну, с Богом! – небрежно бросив трубку, перекрестился и стал экипироваться.

На этот раз надел бронежилет и взял автомат " Узи». Сунул сзади за пояс, прикрыв широкой клетчатой рубахой. К брючному ремню прицепил гранату. «До кучи», – подумал про неё.

Машина уже ждала у ворот особняка. Взяв дипломат с бумагами, сел на краешек стула.

«Всё будет хорошо!»

— Мы с Денисом скоро вернёмся, – попрощался с женой, которая смотрела на меня, как я недавно на Бога.

 

18

Машину вёл осторожно – не хватало ещё в аварию попасть.

«Устрою им сегодня бойню!..»

Ну не верил я, что они вернут мне сына по–хорошему и отпустят меня живым. Не верил… Знал, что могу его взять только силой! На этот раз, расслабившись и поверив в удачу, они допустили грубую ошибку – не выставили первый пикет и не обыскали меня, а лишь перегородили дорогу знакомым мне побитым «Мерседесом».

«Всерьёз уже не воспринимают!..» – то ли обиделся, то ли обрадовался я, управляя одной рукой, а другой вытаскивая автомат. Граната уже лежала рядом со мной, на сиденье

«Главное, застать их врасплох!»

Жалости не испытывал ни малейшей, да это было бы просто глупо в моём положении. Подняв автомат, не целясь через открытое окошко длинной очередью срезал стоявшего в стороне от машины парня. Утробно охнув, он даже не успел понять, что произошло. Выдёргивая чеку из гранаты, затормозил и метнул её в «Мерседес». Через тонированные стекла не видел, сколько там находилось человек, да, собственно, мне это было безразлично. Мощный взрыв приподнял автомобиль, и через секунду из всех окошек полыхнуло пламя.

«Чё у них там, склад динамита, что ли?»

С противоположной стороны из «Мерса» выскочила горящая фигура и, дико вопя, пробежала с десяток метров, упала и стала кататься по земле. Держа автомат наизготовку, подошёл к телу застреленного парня и вытащил из тёплой ещё руки работающую рацию, на секунду уловив удивление в затухающем его взгляде.

«Что там у вас?» – пищала рация.

Горевший человек выл по–звериному и колотил непострадавшей рукой по земле. Обошёл полыхающий «Мерседес» и, нервно играя желваками, выпустил в него очередь. В наступившей тишине ясно слышался голос из рации.

— Всё нормально, Марк Яковлевич, – постарался ответить как можно твёрже. – Немного с твоими придурками пообщался… Ты думал, что в Нижнем Новгороде сможешь семью спрятать?! – заорал я, поднеся рацию к губам и с удовольствием представляя, что сейчас испытывает директор магазина, или кто он там теперь…

Обратная связь безмолвствовала.

«Задумался! Это тебе не мебелью торговать…»

— Если что случится с моим сыном, – уже спокойно произнёс я, – можешь представить, что будет с твоей дочкой, женой и матерью. Сейчас я подъеду, отдам тебе дипломат с документами, возьму Дениса и, если всё будет нормально, утром ты получишь своих… Так что, не глупи! – выкинул рацию и сел за руль «Волги». – Еду к нему! Готовьтесь! – передал по сотовому телефону и, пока клал его на сиденье, услышал полковника:

— Держись, Викторыч, мы рядом…

Всё внимание сосредоточил на показавшихся вдалеке трёх машинах.

«Привезли они сына?.. Здоров ли он?.. – на секунду расслабился я. – Всё будет хорошо!» – твердил себе. – Всё будет хорошо!»

Не доезжая метров двадцати до них, остановился, открыл дверцу и, поставив ногу на землю, замер в ожидании.

Из двух других машин с автоматами наперевес выпрыгнули громилы, ринулись, было, ко мне, но Марк Яковлевич властно остановил их. Он медленно вылез из «Волги " – всё равно ведь вычислен – и с ненавистью смотрел на меня. В глаза бросалась его растерянность.

Не спеша, – сердце по сумасшедшему колотилось – выбрался из своей «Волги» и я. Поднял руки вверх. В одной держал дипломат.

— Где сын?

Директор, резко повернувшись, открыл дверцу, из машины выскочил Денис и молча, с полными слёз глазами, бросился ко мне. Не помня себя побежал навстречу, отшвырнув дипломат в сторону, чтоб не мешал, обнял сына, прижав к своему сердцу.

«Папочка!..» – услышал прерывающийся шёпот у своего уха.

Его гладкая, детская ещё щека прижалась к шершавой моей.

— Я знал, что ты придёшь за мной!.. – шептал Денис.

Он не плакал, лишь громко сопел и шмыгал носом. Плакал я… Слезы сами струились из глаз. Я погладил его волосы и крепко зажмурился.

«Обнимать живого сына!.. Господи! Какое это счастье…»

— Когда вернёшь моих? – вывел из счастливого забытья нервный голос.

«Нельзя расслабляться», – сказал себе, надо Дениса живым до дома довезти».

— Всё нормально, Марк Яковлевич. Завтра получишь их, – быстрым шагом пошёл к «Волге» и, услышав над головой гул вертолета, упал на землю, прижимая к себе сына и закрывая его своим телом.

«Зря! Не надо бы вертолет… Как бы себя не переиграть…»

Одна из машин, осев сначала, гулко разлетелась на куски от попавшей в неё ракеты.

Меня обдало жаром раскалённого металла.

- Ничего не бойся, – шепнул сыну, – я с тобой! – распластался над ним, стараясь закрыть его от пуль и осколков.

«Охренели они, что ли? – подумал о вертолётчиках. – Не по танкам же работают…» – услышал над головой рёв винтов и громкую очередь.

Где‑то в стороне тоже раздавалась стрельба.

«Это мои на тачках подкатили», – отметил я и пополз в сторону «Волги», подталкивая перед собой сына – очень неуютно лежать без прикрытия.

За спиной услышал автоматные очереди – то пришедшие в себя бандиты начали отстреливаться.

Вертолет завис недалеко от машин, и по канату спустились четыре моих бойца. Затем вертушка начала набирать высоту и открыла огонь из пулемёта, оказывается, на помощь Марку Яковлевичу прорвалась ещё одна машина.

Четвёрка моих десантников вела стрельбу на два фронта – по подъехавшей тачке и по двум оставшимся. Про меня в вихре боя, казалось, забыли.

Я прополз ещё несколько метров, таща за собой Дениса. «Волга» была уже близко, когда фонтанчики от пуль рядом с головой остановили дальнейшее продвижение. Оглянувшись, увидел укрывшихся за машиной двух бандитов и Марка Яковлевича. Он‑то и стрелял по мне.

«Может, понял, что блефую? Что не мог так быстро смотаться в Новгород?.. Может, просто потерял голову от страха и злости», – сделал ещё рывок и от удара в спину ткнулся лицом в землю.

Была она холодная и жёсткая. На секунду потерял сознание.

«Почему я не крот? – пронеслась глупая мысль, когда пришёл в себя. – Где Денис?»

Он лежал за колесом машины и тянул меня за руку.

- Отец, лезь ко мне!

«Молодец! Не похоже, чтоб у него был шок!» – обрадовался, с трудом заползая под машину.

Не теряя времени достал из‑за пояса автомат и свободной рукой погладил сына по щеке.

«Памятник бы поставить тому, кто бронежилет придумал… и ангелу–хранителю, конечно», – выпустил короткую очередь в сторону машины и увидел два трупа, лежавших у колёс директорской «Волги».

«Ну, эти, к сожалению, не от меня пуль нахватались», – подумал я.

Лёжа, водил автоматом из стороны в сторону. Кругом свистели пули.

«Блин! Натуральный Голливуд… Может, мне всё это снится?» – стал стрелять в ответ на автоматную очередь из‑за колеса машины.

Вскоре оттуда уже не стреляли. Рядом с «Волгой» Марка Яковлевича стал приземляться вертолёт. Видя неминуемую гибель, директор решил прихватить с собой и нас с сыном. Выскочив из‑за машины, весь в крови, побежал в нашу сторону, беспрерывно стреляя из автомата. Я нажал на курок, но выстрелов не последовало…

«Чёрт! Перезарядить не успею…» – быстро лёг спиной к нему, прикрывая телом сына и закрыв глаза. «Когда не видишь смерть – не так страшно…»

Две очереди слились в одну, и наступила тишина. Звенящая тишина – как писали в книгах о войне. Или звон от выстрелов стоял в ушах.

Медленно перевернулся на спину и увидел скорчившегося эмбрионом директора. Руками он хватался за голени ног. Рот открыт в беззвучном крике.

«Копыта перебили», – догадался я, ещё не веря, что всё кончено, что мы победили…

Через секунду появился полковник. Ногой он подальше отбросил автомат от Марка Яковлевича и кому‑то махнул рукой.

Я глубоко вздохнул и обнял Дениса. Не было сил и желания вылезать из‑под машины. Но сыну, видно, надоело здесь лежать, к тому же увидел настоящие, а не игрушечные автоматы. Перебравшись через меня, он вылез первым.

- Тащи отца! – засмеялся Василий Данилович, потом наклонился и поцеловал Дениса. Проверив, не заряжен ли автомат, протянул ему. – Будущий офицер, – похвалил сына.

Я с трудом распрямился, опираясь на побитый капот.

- Ранен, что ли? – испугался полковник.

- Слава богу, нет, – улыбнулся, глядя на Дениса. – Просто устал…

- С бандой покончено! – стал он докладывать. – Особенно пригодились три гранатомета, что мы когда‑то отбили у Кулаева. Из них машины щёлкали, как семечки. Они, растерявшись, сопротивления практически не оказали, да и вертолёт здорово помог… По предварительным данным у нас потерь нет, лишь несколько раненых…

Я поднял руку, чтобы остановить его. Сейчас меня это абсолютно не интересовало.

Рядом остановилась новенькая «Вольво», окатив нас волной пыли. Из неё вылез Менлибаев.

«Вечно у него сопротивления не оказывают. Кто же тогда в меня попал?»

— Хозяин! Я тут парочку ихних раненых подобрал, отвезу на дачу, побеседую, – отвлёк от мыслей Газиз.

— Валяй! – разрешил Василий Данилович. – Узнай, где их схроны и отстойники…

Но Менлибаев глядел на меня, не слушая полковника.

Я кивнул головой, и он, довольный, сел за руль и умчался.

Обидевшийся полковник по–старушечьи поджал губы, и этим так развеселил меня, что я хохотал и просто не мог остановиться. Сначала несмело, как бы неохотно, а после от души, во всю глотку затрубил слоном и Василий Данилович. Глядя друг на друга, мы просто лопались от смеха. Денис, видя, что мы смеёмся, улыбаясь, шёл к нам узнать причину веселья. И тут я услышал хлопок… Негромкий такой и не страшный…

А может, даже и не услышал в стоявшем вокруг шуме и грохоте, а скорее – почувствовал… и сын, всё ещё улыбаясь, медленно–медленно стал оседать на землю.

Я понял – произошло что‑то непоправимо дикое, чего не должно было случиться, но губы мои по инерции смеялись… а сын всё падал и падал…

Мой смех постепенно перешёл в крик.

Я не бросился к нему, чтоб поддержать, а стоял на месте и, подняв лицо к небу и сжав кулаки, кричал, выплёскивая из себя отчаяние, тоску, горе и боль.

Безумную, неизмеримую, нечеловеческую боль…

В унисон с моим криком трещали автоматы… То добивали раненного кавказца, забравшего жизнь моего сына. Даже не добивали, а коверкали то, что ещё от него осталось. А я всё не мог замолчать. Какой‑то спазм перехватил горло и не давал остановиться. Краем глаза заметил, как Василий Данилович разнёс останки из гранатомета, и тут я замолчал, думая о том, что не успел глянуть в лицо убийце.

Мне захотелось увидеть его лицо, чтоб было потом кого всю жизнь ненавидеть…

Денис так и умер, с улыбкой… А я всё не мог заставить себя подойти к нему и дотронуться… Пока не ощутил холода смерти, он был для меня живой…

Рядом уже суетился врач.

«Откуда он взялся?» – подошёл и упал на колени, не отрываясь, глядел на улыбку сына и маленькое–маленькое пятнышко крови на его груди.

Чуть в стороне матерились милицейский подполковник и Василий Данилович. Пространство будто преломилось, и их голоса доносились до меня как бы из другой вселенной.

А здесь, в этом измерении, мы были вдвоём: мёртвый и живой, сын и отец…

 

19

После похорон я не знал, как успокоить враз постаревшую жену, и повёл её в церковь.

«Словно сто лет прошло с той поры, как были здесь с Денисом», – думал я, поддерживая под локоть Татьяну и вступая вместе с ней в торжественно–тихий сумрак собора.

Как и в тот раз, лампочки с трудом освещали позолоту икон. Купив свечи у строгой бабушки в чёрном платке, поставили их перед скорбным женским ликом. Татьяна не плакала, а молча смотрела сухими глазами на Деву Марию.

Неожиданно ярко вспыхнул свет. Мимо иконостаса пробежал невысокий, с развитой, как у негритянского спортсмена, фигурой, кудрявый жизнерадостный попик в ловко сидевшей на нём длинной чёрной рясе и скрылся в какой‑то потайной двери. Чуть в стороне от иконостаса в два рядочка стояли пюпитры с нотами, около них толпились модно одетые девушки и юноши, наверное, студенты консерватории. Они привыкли к торжественной обстановке и поэтому без всякого благочестия сплетничали, хихикали, назначали свидания, словом – жили, вызывая во мне зависть и навевая непонятную тоску… не церковную, а мирскую.

Чтобы не видеть их, взял жену под руку и провёл на другое место, в глухую нишу с небольшой иконой. Через минуту я замер, поражённый красотой, мелодичностью и плавностью хорового пения.

Большинство присутствующих, в основном пожилых людей, тоже подпевало. Лица их посветлели, оттаяли. Ещё один год позади… Судьба оказалась щедрой к ним.

Они пели, подняв глаза к Богу, к его непогрешимой силе и святости… Они пели, молясь Деве Марии, Матери, веря в её кротость и заступничество…

Их морщины разгладились, их души очистились.

Что такое жизнь?.. Это затянувшийся пост. Это горе, боль, нужда и невосполнимые утраты. А после?.. Потом будет счастье, достаток и радость встреч.

Неожиданно для себя я полюбил этих людей, слился с ними, стал одним из них… Я любил их одухотворенные лица… Они прошли всё!.. Ни одна беда не обошла стороной: и голод, и война, и потери…

Но несчастье способно сломить одинокого, а нас здесь много… мы вместе, мы сильны, здесь легче пережить беду… Незримое духовное общение связало всех.

Они пели!..

Я взял Татьяну за руку и легонько сжал её.

Из потайной двери вышел священник в высоком головном уборе и блестящей парчовой хламиде. Равномерно покачивая кадилом, он вошёл в толпу. Мощным басом перекрывал хор, вёл его за собой, как ледокол судёнышки.

За ним следовал весёлый попик, изо всех сил старающийся быть серьёзным. В руках он держал тёмный серебряный поднос.

Запах ладана усыплял меня, опускал в мир грёз и видений, окутывал стынувшей музыкой старины, уносил в прошлое, или прошлое поднимал до будущего, сливая их в единое целое, и дарил это чувство мне.

А вокруг витал дух сына… Он был где‑то здесь, рядом… Я чувствовал его в душном воздухе, в церковном пении, в мигающем свете свечей…

Я поднял глаза и увидел Христа.

Сегодня он был прост, ласков и доступен, словно обыкновенный смертный. Его взгляд успокаивал и поддерживал меня…

Иоанн Предтеча напоминал седобородого деревенского деда…

Перекрестившись, склонил перед ними повинную свою голову.

А рядом пели… Я почувствовал, что щёки мои стали мокрыми…

Позже сидели вдвоём в старом овражском доме, где, оказывается, были счастливы. В неглубоком стаканчике перед простой картонной иконкой стояла свеча, которую привезли из церкви. Глядя на колеблющийся язычок пламени, думали о своём.

Свеча была тонка и прогорела быстро.

— Вот так и его жизнь! – слёзы текли по щекам жены. – Он нас простил, а простим ли мы себя?..

«Весь ужас в том, что когда не станет меня, некому будет зажечь свечу!!!» – налил водку в стакан с застывшими каплями поминального воска на дне и выпил.

Вместо того чтобы объединить, беда разделила нас, и каждый старался справиться с ней в одиночку. Жена зачастила в церковь, я же забросил работу и мотался по городу на машине. Телохранителей больше не брал. Жизнь потеряла изначальную свою ценность, и я не дорожил ей. Иногда молнией поражало воспоминание, как правило возникающее неожиданно, когда думал совсем о другом…

Так, однажды ехал в машине и увидел щенка с чёрным пятном на глазу, и вспомнил стихотворение, которое в детстве любил рассказывать сын:

«По дорожке шёл хорошенький щенок, в его лапке был песочный пирожок…»

В другой раз на глаза попалась пластмассовая точилка для карандашей в виде лопоухой собачонки с чёрными глазками и красным язычком, и до того ярко представил, как собирали сына в первый класс, что даже почувствовал запах чуть увядших цветов, за которые так переживала жена, и увидел стриженый затылок Дениса, склонившегося над столом и усердно затачивающего карандаш.

Доставал альбом с карточками и нежно глядел в грустные глаза сына, вспоминая, как фотографировали его после первого школьного дня.

А то вдруг происходили какие‑то прорывы во времени, и я попадал в другое измерение, где был тысячу лет назад – в своё детство…

Причем не вспоминал, а чувствовал, вновь переживал это состояние…

Видел, как стоя на коленях перед иконой в сумраке комнаты, бабушка молится за «сродственников», живых и мёртвых, слышал её быстрый шёпот и бесконечный перечень имён, коии поминались «за здравие» и «за упокой…».

Большинство из них для меня ничего не значили… А ведь это были и мои родственники, хотя я никогда не видел этих людей. Они пришли бесконечно давно, и ушли до моего рождения, составляя жизнь моей бабушки и отложившись чередой плохих и хороших воспоминаний в её голове.

Я лежал в кровати на мягкой перине и притворялся спящим, с улыбкой вслушиваясь в призрачный шёпот. На сердце становилось тепло и спокойно, и хотелось бесконечно слушать этот перечень, в котором улавливал имена отца и матери, а чаще всего повторялось моё имя.

Где‑то за печкой стрекотал сверчок, и в темноте комнаты растворялось чувство нежности и защищённости, которое постепенно, шаг за шагом, проникало в мою душу.

Под божественный шёпот и стрекот сверчка из детства я засыпал, думая о чем‑то приятном и светлом… Засыпал в той и этой жизни.

Может, так мозг защищал себя и меня от сумасшествия… Сохранял от деградации?.. Потому что временами я боялся, что сойду с ума.

Иногда, забыв поесть, выходил из дома и бродил по городу, выискивая людей, чем‑то похожих на друзей, родственников или знакомых. Я никогда не подозревал, что в мире столько двойников… Да что там в мире – в городе…

Однажды, с мистической дрожью в сердце увидел своего сына…

Парнишка был одет в такие же чёрные джинсы, набуковые полуботинки и цветастую рубаху. Был так же худ и нервно, крупными затяжками, курил дешёвую сигарету.

Глаза защипало от жалости и тоски. Глухой, чёрной тоски и безысходности. Достав из кармана пухлый кошель с долларами, и думая лишь о том, чтобы парнишка не испугался, загородил ему дорогу, протягивая толстую пачку баксов.

Мальчишка от неожиданности опешил и закашлял, подавившись дымом.

— Извини и не беспокойся, – удержал рукой хотевшего смотаться пацана, – проиграл в карты эту сумму и обязан отдать её седьмому парню в чёрных джинсах, проходящему мимо этого дома, – не нашёл лучшего объяснения, всовывая деньги в карман перепуганного юноши.

И сердце вновь полоснула тоска, когда тот, так же, как сын, улыбнулся и шмыгнул носом.

— Если не возьмёшь, меня убъют, – на всякий случай произнёс я и увидел, что паренёк поверил.

 

20

К жизни меня возвратила ненависть!..

Не любовь, не красота, а мутная, чёрная, тяжёлая ненависть!

Проснулась она, когда узнал об убийстве Льва Рохлина. В России страшно быть патриотом…

«Ничего в этой жизни нельзя прощать!.. – думал я. – Следует ехать в Москву к Кабанченко и сдавать банк; те, кто его приобретут, и будут убийцами сына, пусть косвенными, пусть заказчиками, но явно виновными в его смерти, и Кабанченко знает их».

«Тихо… тихо… тихо… – успокаивал себя. – Спокойно!.. Спешить теперь некуда», – метался по комнате и думал, думал, думал…

«Начинать надо с Егора Александровича… Что на него имеем? Плёнку с просьбой убить Шитова. У меня здесь полное алиби… И пикантные фотки супруги во время полного массажа… Для шантажа компромат сгодится. Лучше бы, конечно, отправить его к Менлибаеву на дачу. Но депутат, шума потом не оберёшься. Надо брать себя в руки и действовать. А боль постараюсь спрятать подальше, на самое донышко сердца, доживать предстоит с этой болью», – собрался навестить завод.

За рулём «Волги» вновь сидел водитель, а рядом с ним – телохранитель, да ещё сзади следовал лимузин с охраной.

Жизнь получила смысл, и смыслом стала месть!

На светофоре рядом с «Волгой» остановился шестисотый «Мерс». Пока ждали зелёный свет, мордастая баба, выглядывая из окошка, систематически оплёвывала дверцу шелухой из‑под семечек.

«Новая русская…» – подмигнул ей.

На заводе, минуя директорский кабинет, первым делом навестил свой бывший цех – всегда приятно вернуться в молодость. Знакомых там осталось мало. В коридоре столкнулся с нестареющим Большим. Без всякого подобострастия, что мне понравилось, пожал руку. Остановились мы под репродуктором, призывающим не быть дураками и, не откладывая в долгий ящик, посетить Долину Царей в Египте.

— А Долина Слесарей там есть? – поинтересовался у меня Большой.

— Конечно! Как раз между Долинами Токарей и Сварщиков…

Словом, хорошо так поговорили, что у меня даже полегчало на душе.

Да ещё дома поглядел по ящику, как президент на ложках играет и «Калинку» поёт, весело при этом улыбаясь.

«Его улыбка – не веселье, а диагноз!» – хмыкнув, выключил телевизор.

Жена забросила свои драгоценности на полку шкафа и в его недрах раскопала старое платье. В этом платье и чёрном платке через день на троллейбусе ездила в церковь и молилась за рабов Божиих – Дениса и Александра. Со мной разговаривать перестала, отделываясь лишь ничего не значащими фразами.

В конце июля, с пеной у рта торгуясь, поменял свой банк, сумев оставить за собой последний этаж, на приличное число различных предприятий, одно из которых даже находилось в Москве.

«Не вызовет подозрений, если стану наведываться в столицу, – размышлял я, с точностью вычислив одного из владельцев. – Думаю, есть и другие», – лелеял в душе ненависть и месть.

В конце августа банк лопнул, похоронив под своими останками владельцев и вкладчиков…

Я увлечённо размышлял обо всём, что творилось вокруг, и искусственно поднимал в душе бурю чувств и подстёгивал эмоции, чтоб отвлечься от смерти сына…

Не раз делал заходы «в народ». Как‑то зашёл в булочную, попытался затеряться в толпе.

— Это ж надо. Живёт в Ленинграде, а на работу в Москву летает… Какие на это командировочные выписывает, – ругалась, поминая недавно застреленную в магазине демократку, худая шустрая бабка, – а мы пенсию вовремя не получаем…

— Что пенсия?.. В школах у детей обмороки голодные. У меня внучка сознание потеряла. На каникулы её взяла, она к вечеру и упала. «Головка кружится… Два дня не кушала…»

— Эх и суки эти демократы, – встрял дедок, вот до чего Расею довели… А то плохо нам раньше жилось, так нет, им с привилегиями захотелось побороться. Я всю войну прошёл, персональный пенсионер был, теперь на хлеб с трудом набираю. «Вы работать не хотите!» – кого‑то передразнил он. – Ага! За бесплатно… И то работаем. Моя дочка год уже денег не видит. Сначала Гайдарка вклады отнял, затем Чубайс все заводы, что мы после войны восстановили и на которых всю жизнь проработали, директорам подарил да бандитам.

Не дослушав, тихонько покинул булочную, потому что одет был роскошно, как бандит…

В начале зимы от меня ушла жена. Перебралась в старый дом в Глеб–овраге.

Я даже поразился, как мне стало от этого плохо, хотя давно считал, что разлюбил её. Не любил, но привык! Привык, как к воздуху.

«Любовь проходит, а привычка остаётся, – думал я. – Разве можно жить без воздуха?»

Несколько раз приезжал к ней, просил вернуться обратно, но она не хотела даже говорить на эту тему.

— Возьми тогда хоть шубы, плащи, платья и драгоценности, – предлагал ей.

— Мне от тебя ничего не нужно, – отвечала она. – Если бросишь свою корпорацию, тогда приходи. Как ты не поймёшь, что нашего сына убили деньги.

«Вот те раз… Как же я брошу своё дело? Это моя жизнь. И при чём тут деньги? Сына убили чёрные и русские мафиозы».

Семнадцатого декабря она устроилась на работу. Число запомнил потому, что в этот день Англия и США нанесли воздушный удар по Ираку.

На заводе, где услышал об этом, люди поддерживали Ирак и осуждали Америку и её президента. Большой полностью разжижил мои мозги бомбардировкой, словно бомба попала в его прибор, и он не мог сдать изделие контролёру. Я даже стал размышлять. не отправить ли его по среднесдельной в Ирак добровольцем: «Если американский лётчик увидит в прицел его рожу, то точно потеряет сознание и разобъётся, — по дороге домой пытался развеселить себя, — а если даже и не разобьётся, то в дальнейшем руки станут трястись как у Микиса. так что в цель вряд ли попадёт»…

Никогда ещё у меня не было столь грустного Нового года.

Перед праздником встретил лучшего друга Дениса и долго вспоминал с ним их школьные годы.

Новый год встречал один и всю ночь, до утра, крутил по магнитофону «Белую реку» Шевчука – любимую песню моего сына.

В феврале из Москвы приехал Валерий и зашёл ко мне. Жил я опять в трёхкомнатной квартире – чего одному в особняке‑то делать…

Мыслями он весь был в политике и партийных заботах, даже наш развод не произвёл на него впечатления. До самого сна ругал всех и вся. Начал с политэмигранта Собчака, пригласившего защищать свою честь и достоинство адвоката Якубовского, недавно вышедшего из тюрьмы за воровство из музея. Затем перешёл к конституционному суду:

— Два десятка пердунов, забывших о женах, так как спят в обнимку с конституцией, решают вопросы, которые следует выносить на референдум, например, практически отменили смертную казнь. Конституционный суд является самым неконституционным органом Российской Федерации, потому что по некоторым вопросам ставит себя выше президента и Думы.

— Ну да! – поддакивал ему, хотя мне было наплевать на этот самый суд, а хотелось просто общения. – Вспомни решение суда платить прежде налоги, а потом зарплату… насколько знаю, директора по году не дают деньги рабочим, ссылаясь на судебную рекомендацию.

— Так все прокурорские работники больны глаукомой. Никаких нарушений не видят… Что зарплату годами не дают – не видят, что деньги миллиардами за рубеж вывозят – не видят, что разворовываются бюджетные средства – не видят …А болезнь проходит у них, если кто заденет жидов, или потребует свою зарплату и не так акцию протеста проведёт… Тут уж прокуратура начеку.!

«Чёрт возьми! – думал я, когда Валерий уехал. – Из всех, кого я раньше любил, со мной остался один только леший!»

 

21

В начале апреля, чтобы развеять тоску, надумал посетить завод, где выслушал протест Большого против подачи информации о войне в некогда «братской Югославии» средствами массового оболванивания.

— Показывают, козлы, не как бомбят и убивают сербов, а как мучаются «бедные» албанцы, покинувшие Косово. Уверен, что существуй наше телевидение во время Отечественной войны, оно крупным планом демонстрировало бы бедных и разнесчастных немецких детишек, оставшихся без папы–гитлеровца, которого уничтожили белорусские партизаны, но проигнорировало бы тот факт, что этот самый папа–фриц принимал участие в расстреле мирных жителей белорусской деревни и жёг их дома…

Я полностью поддержал его.

Побеседовав таким образом, и чуть отвлекшись от личных проблем, я направился в строящийся «Лас–Вегас», по пути рассуждая о том, что у меня сейчас своя война…

— Летом несколько сооружений сдадим под ключ, – доложил Вован, когда я проводил ревизию объекта, – и можно начинать эксплуатацию.

«Вот сюда‑то потом и приглашу Кабанченко с одним из депутатов, – размышлял, въезжая в город после проведённой инспекции. – Если когда‑то назвал концерн «32», подразумевая полный рот зубов, дабы грызть конкурентов, то теперь знаю, что это – тридцать два клыка!»

Неожиданно на серой девятиэтажке под самым козырьком крыши прочёл неровные крупные буквы, выведенные рукой влюблённого строителя: «Аленка – незабудка моя!»

Несколько букв были бледнее других – видно, начальник жека приказал стереть надпись.

«Непорядок! Дом – это не газета, а среда обитания», – рассуждал он.

На сердце чуть–чуть потеплело, и я вспомнил, что сейчас весна.

— Притормози‑ка, – велел водителю и ещё раз прочёл надпись: «Аленка – незабудка моя!».

А люди вокруг спешили по делам и глядели под ноги.

— В Глеб–овраг к старому дому! – приказал шофёру.

Смеркалось. Накрапывал дождь. Здесь, как всегда, было тихо и сонно… Внизу взлаивали собаки и нервно орали мартовские коты, а за спиной шумел и кипел огнями и жизнью город.

«Я должен сделать свой выбор…

Там, внизу, спокойная жизнь и воспоминания…

Здесь, наверху, сладкая месть и будущее…

Там женщина, которую когда‑то любил…

Здесь – власть и деньги…

Когда последний раз встречались, она сказала, что будет терпеливо нести по жизни свой крест, что всех простила, что будет молиться за меня и сына. А я не стану терпеть! Я не знаю, что такое терпение – сила или слабость? Но знаю, что не хочу терпеть! И не могу простить!

Каждый выбирает свою дорогу сам!» – глядел на маленький дом внизу и на видневшиеся отсюда окна моего офиса в здании банка.

«Я должен быть жесток!!!»

Из‑за угла корпуса института вышла горбунья, которую встречал когда‑то на кладбище, и направилась в мою сторону. Рядом с ней тихонько плелась старая собака.

— Дай‑ка пистолет! – обратился к одному из гоблинов, приехавших на двух машинах вместе со мной.

«Эти ребята, наверное, – оглядел своё окружение, – и кидали когда‑то в них камни…»

Собака приметила что‑то интересное для себя и обогнала хозяйку. На нас они не обращали внимания.

Прицелившись, я выстрелил и увидел, как сеттера подбросило, а затем он тяжело рухнул и забился среди осколков кирпичей и мусора.

Горбунья, бросив сумку с кусками хлеба, упала перед ним на колени и, пачкаясь кровью, прижала к себе собачью голову.

Она не кричала, нет, а лишь молча гладила голову своего единственного друга.

«Мне ни к чему жалость!.. Мне ни к чему терпение!..»

Смотрел, как она обнимала собаку и раскачивалась, словно пела ей колыбельную.

А может, и пела?!

«Bо мне нет жалости!» – говорил себе.

Глаза сеттера остекленели, и он провис на её руках.

Она не плакала, а по–прежнему раскачивалась и пела, или стонала, или беззвучно рыдала.

«Мне не нужна жалость!..» – перевёл взгляд на бывший свой дом, и на секунду показалось, что увидел рядом с ним деревенского деда.

Он глядел в мою сторону и слёзы текли по морщинистым щекам, теряясь в седой бороде.

«Конечно, показалось. Это просто дождь, – вытер со щеки каплю. – Прости, старик! Каждый выбирает свою дорогу сам!» – протянул пистолет бойцу, который шмыгал носом, с трудом скрывая жалость, и увидел, как он вздрогнул, встретившись со мной взглядом.

Глаза мои стали стылые, как у убитого авторитета.

«Больше во мне нет жалости! – подумал я. — Видно из Человека становлюсь Волком!..