Чайка

Прикрыв глаза ладонью, Котька посмотрел на залив. Июльское полуденное солнце выткало на нем ослепительно сверкающие водяные дороги. Под легким ветерком они покрывались серебряной чешуйчатой рябью, то и дело меняли оттенки и уходили за голубовато-стальную кромку горизонта.

В ста метрах от берега виднелся песчаный кружок отмели. В ее центре лежал высокий гранитный валун. Темная поверхность камня, отшлифованная сырыми балтийскими ветрами, казалась издали спиной огромного морского зверя, вылезшего понежиться на теплом песке.

Друзей Котьки на заветном месте не оказалось. Но то, что он увидел, заставило его недовольно нахмуриться.

— Опять эта пигалица оккупировала наш остров! — пробормотал он, и его обветренное лицо, обсыпанное рыжими веснушками, побагровело от злости. — Повадилась. Ну, погоди, я тебя отучу!

Котьке с его друзьями давно полюбился этот островок. Он находился вдали от пляжа. Подойти к нему вброд не составляло труда, — вода была чуть выше колен. Но сразу за островком начиналась настоящая глубина, где можно было поплавать и понырять без риска наткнуться на усыпанное крупной галькой песчаное дно.

Всё пространство от берега до островка ребята давно оценили как удачное промысловое угодье: здесь большими стайками ходила серебристая уклейка, частенько удавалось поймать плотву, а то и зеленого с красными плавниками окуня. Но самой интересной была, конечно, охота на жирного морского угря. Камни, опутанные скользкой тиной и водорослями, были для него любимым убежищем.

Наловив рыбы, ребята обычно уходили на островок, устраивались на гранитном валуне, и предавались мечтам. Их возбуждало море, его голубовато-свинцовые дали, еле приметные за горизонтом дымы невидимых кораблей, серые силуэты морских фортов. Иногда, при очень ясной погоде, словно выплеснутый в небо из глубины залива, появлялся Кронштадт. Но стоило береговому ветру тронуть верхушки сосен, погнать облака в море, как Кронштадт растворялся и исчезал, словно мираж.

Разговоры о будущем всегда начинал кучерявый мечтательный Лешка, начинал их исподволь, рассказав какую-нибудь немудреную морскую историю. Он много знал разных историй, и друзья охотно слушали его, но вскоре Котька, поймав своего друга на каком-нибудь сомнительном морском термине, затевал спор. Самый сдержанный и солидный из трех друзей — Борис делал попытку примирить товарищей, но рассказчик Лешка был упрям, а Котька напорист и самоуверен. Ребята перешли в этом году в седьмой класс и мечтали по окончании школы поступить в морское училище. Больше всех был уверен в себе Котька. Он хвалился перед друзьями своим отменным здоровьем, крепостью мышц, отличным зрением, умением хорошо плавать и грести. Подстегнутый собственной похвальбой, он тут же начинал демонстрировать свои бицепсы, ширину грудной клетки и зоркость глаз. Он любовно хлопал себя по круглым сильным плечам и говорил: «Пройду как пить дать, первым номером! Я — прирожденный моряк!»

Так песчаный островок с гранитным «морским зверем» стал местом, где рождались смелые стремления к далеким плаваниям, морским сражениям и боевым походам. Но за последние дни на островке появился новый, непрошеный пришелец. Это была девочка лет тринадцати, смуглая и стройная, в черном вязаном купальном костюме.

При первой встрече с ребятами она не обратила на них никакого внимания, даже не взглянула. Привстала, передвинула свое махровое полотенце на край валуна и снова легла, закинув одну руку за голову, а другой, как козырьком, прикрыв глаза от солнца.

Котька, чувствуя себя хозяином островка, нашел присутствие посторонней весьма нежелательным. Он обошел вокруг девочки, довольно беззастенчиво оглядел ее, потом ткнул обломком тростника в голую пятку и сказал ухмыляясь с притворным удивлением:

— Это что еще за черная пигалица? Пшла вон!

Девочка приподнялась и села. Вопрошающе взглянула на Котьку, чуть приподняв тоненькие брови:

— В чем дело?

— Пошла вон отсюда! Я тебе говорю! Катись!..

Он смахнул с камня ее пластикатовую сумочку и подтолкнул ногой подальше к воде.

— Давай! Очищай место!

Щеки девочки порозовели от возмущения. Но она сказала спокойно и тихо:

— Осторожней, пожалуйста!

— Что тако-о-е? — угрожающе протянул Котька.

— Оставь ее! — дернул его за рубаху Борис. — Она никому не мешает.

— Верно, что ты привязался, — заметил недовольно Лешка. — Пускай лежит…

Котька еще больше нахмурился:

— Не люблю девчонок! Я, братва, — начал он развязно, — вспомнил одну морскую сказочку. Хочу вам рассказать. Ну, попадутся два-три «соленых» словечка — не для девчонкиных ушей. Понятно?

Девочка перекинула через руку пестрое платье, взяла полотенце, легкие босоножки и, подняв сумочку, пошла на край песчаной отмели. Но не легла, а осталась стоять. На лице ее было выражение настороженного внимания: то ли она хотела что-то разглядеть в голубоватом просторе залива, то ли прислушивалась к далекому крику чаек.

Котька, поглядывая в ее сторону, сделал несколько грубых замечаний, которые заставили девочку покраснеть. Она не выдержала и пошла к берегу, но через каждые два-три шага поворачивалась в сторону моря и всё глядела вдаль и прислушивалась. Она еще постояла несколько минут на берегу, потом, надев платье и босоножки, пошла, не оглядываясь, к сосновой роще и вскоре скрылась за деревьями.

— Отвадил пигалицу, — сказал Котька.

— Ну и радуйся! Показал свою силу… — заметил недовольным тоном Борис и прибавил с укором: — Грубый ты всё-таки парень.

— Ладно! Грубый!.. — огрызнулся Котька. — Сказал, — не люблю девчонок!

— Привыкай, — сказал Лешка. — Вдруг в новом учебном году тебе придется сидеть на одной парте с девчонкой.

— Ох! — вздохнул сокрушенно Котька. — Пропади они пропадом!

— Чудак, — усмехнулся Борис. — С ними веселей.

— Веселей! Сказал! — передразнил Котька. — Их чуть тронешь — они сразу нюни распускают, в слезы. Мамочке жаловаться бегают. Ябеды! Голоса такие тонкие, писклявые. Ручки хилые, слабые… Смотреть противно! Тьфу!

— Ну, это на какую попадешь. Другая и сдачи даст! — не согласился Лешка.

— Мне? Сдачи? — расхохотался Котька. — Хотел бы я посмотреть!

— Ладно! Довольно хвастать, — прервал его Борис. — Идем купаться.

На другой день они вновь застали на своем острове знакомую девочку. Но при их появлении она быстро собрала вещи и ушла на берег.

— Сдрейфила! — крикнул ей вдогонку Котька и, засунув в рот четыре пальца, оглушительно свистнул. Но она даже не обернулась.

— Больше не придет, — сказал Котька. — Отвадил!

И вот сегодня он опять увидел ее на прежнем месте.

Поискав глазами своих друзей и не найдя их, он закатал штаны выше колен и пошел на островок с твердым желанием прогнать назойливую девчонку.

Она, видимо, только что выкупалась и стояла на камне, отжимая воду из снятого с головы платочка. Купальный костюм ее был мокрый. По стройным смуглым ногам сбегали капельки воды.

— Ты опять здесь! — нахмурился Котька, подойдя к камню. — Я же тебе сказал, чтобы ты убиралась. Уходи отсюда! Немедленно!

— Вот еще новости! — пожала девочка плечами. — Ты что купил этот камень, что ли? И не подумаю уходить!

— Ах так! — зло усмехнулся Котька и стал стаскивать рубашку.

Когда он в одних трусах, выпятив грудь и напружинив мускулы, подошел к ней, красуясь, как борец на цирковой арене, девочка тихо сказала:

— Слушай, отстань от меня. Я побуду здесь всего один час или два и больше никогда сюда не приду. Мне нужно быть здесь, понимаешь? Очень нужно!

— Слезай, а то сброшу и накормлю морской водой! — сказал Котька.

Камень был не так высок: ступни ног девочки находились на уровне Котькиных глаз. Он мог бы достать ее рукой. Но она предусмотрительно отодвинулась в глубину. Надо было лезть на камень.

Котька сделал несколько шагов назад, разбежался и прыгнул вверх. Казалось, что он сейчас собьет с ног непослушную девочку. Но она неожиданно сама скользнула вниз.

Котька, не встретив ожидаемого сопротивления, потерял равновесие, не удержался на камне и свалился с него.

Девочка быстро отскочила в сторону, потом, сделав сильный прыжок, вновь оказалась на верху гранитного валуна.

Котька злобно погрозил ей кулаком, живо поднялся на ноги и прыгнул с места. Вновь повторилась та же история: девочка мгновенно спрыгнула вниз, а Котька снова не удержался на камне и шлепнулся в мокрый песок. Теперь он упал неудачно и ушиб ногу. Пока он ее растирал, девочка успела снова стать полновластной хозяйкой заветного камня.

Эта игра в кошки-мышки разозлила Котьку. Чувствуя, что его тактика никуда не годится, он решил применить хитрость. Сделав вид, что подбитая нога его очень беспокоит, он пошел, притворно морщась от боли и прихрамывая, по песчаному ободку, не глядя в сторону девочки. А та, казалось, совсем забыла о существовании Котьки. Всё ее внимание было поглощено морем. Она даже привстала на кончики пальцев, стараясь что-то разглядеть в пустынной морской дали.

Вдруг Котька дико свистнул и выбросил вверх руки, словно готовясь прыгнуть. Девочка испуганно взвизгнула и скатилась вниз. Котька мгновенно обогнул камень. Затем, как вратарь, который берет резкий угловой мяч, он бросился врастяжку к подножию камня и с криком: «А, пигалица! Попалась! — успел схватить ее за ногу. Девочка упала. Не давая ей опомниться, он втащил свою жертву в воду и «утопил». Он безжалостно долго держал ее голову под водой, а потом выпустил и отступил на глубину.

— Ну, как? Чья взяла? — спросил он со злорадством, похлопывая ладонями по воде.

Девочка нелегко поднялась на ноги. Она сильно захлебнулась и теперь надсадно кашляла и чихала, крутя головой и вздрагивая всем телом.

Котька увидел на лямке ее купального костюма вышитую белым шелком летящую чайку.

— Ну, как? — повторил он и стал басовито горланить: — Ну-ка, чайка, отвечай-ка!

Девочка несколько раз широко развела руки для глубокого вдоха, посмотрела на Котьку прищуренными покрасневшими глазами и сказала с презрением:

— Ты противный и мерзкий тип! Ты не советский школьник! Ты — фашист, бандит и дикарь!

Они стояли друг против друга, погруженные до плеч в сияющую на солнце прозрачную воду.

Котька посмеивался:

— Хочешь еще раз?

Он двинулся к ней, но она быстро нырнула. И тут вдруг Котька почувствовал, что ноги его потеряли опору на песчаном дне, взметнулись вверх, а голова ушла под воду и кто-то потащил его в глубину.

Захлебываясь и лихорадочно болтая руками, он пытался вынырнуть. Эти ужасные секунды казались бесконечными. Наконец резкий толчок выбросил его на поверхность. Он выскочил как пробка и увидел над собой солнечное голубое небо.

В трех метрах от Котьки плавала маленькая мстительница. Ее губы подергивались в легкой усмешке:

— Хорошо попил водички? Наверно, ты привык топить других, но сам не знал, как это приятно! Теперь будешь знать, пират!

Котька ничего не ответил. Он только фыркал и кашлял. Из носа у него текла вода. Наконец, он хрипло сказал:

— Сейчас я с тобой расправлюсь!

Он громко высморкался, откинул налипшую на глаза прядь мокрых волос и энергичными сажёнками выбросил одну за другой свои сильные руки.

Девочка не стала ждать его. Несколько раз ее смуглые круглые локотки мелькнули в воздухе, потом она нырнула и ушла в глубину.

Котька поплыл быстрее. Вода забурлила под его ногами белой пеной, словно вскипела. Но и девочка, вынырнув, ускорила темп. Снова между ними было расстояние в два-три метра.

Так они плыли, не говоря ни слова.

Иногда Котьке казалось, что вот сейчас он ее догонит, но девочка ловко ныряла и уходила от него.

Давно остались за спиной ограничительные буи с красными флажками. Котька их не заметил. Он не знал — сколько они проплыли: сто, двести метров. Он не думал об этом. Желание во что бы то ни стало догнать девчонку, еще раз окунуть ее голову в воду, услышать, наконец, мольбу о пощаде — вот что двигало Котьку вперед. Он надеялся, что это произойдет непременно. Ведь не может быть, чтобы он, Котька Волков, плавал слабее этой худышки-пигалицы! Конечно, нет! Еще немного — и у нее не хватит сил, она повернет обратно. А когда повернет, он перережет ей дорогу и не пустит к берегу.

Так самоуверенно и зло думал Котька. Но зазнайство и самонадеянность всегда делают человека слепым. И Котька не видел, что девочка плывет значительно лучше него, что во всех движениях ее натренированного тела видна настоящая спортивная школа: чист и безупречен стиль, экономна и удивительно легка работа рук и ног.

А Котьке слышалось в шуме воды, что ускользающая от него «чайка» дышит жадно и прерывисто. Ему казалось, что всё тяжелей и тяжелей поднимаются над водой ее тоненькие смуглые руки. Сейчас преследование будет завершено. Не стоит торопиться! Надо сохранить силы, плыть спокойно и размеренно, глубже дышать. Вот так: вдох, два гребка — выдох, вдох, два гребка — выдох… Досадно, что не удается сохранить этот ритм. Откуда-то взялась проклятая одышка и странная тяжесть в левом плече. Котька уже не раз менял стили — плыл то брасом, то на боку. «Ничего, сейчас конец! — думал он. — Ага! Вот она что-то говорит…»

Котька замедлил движение и услышал ровный, спокойный голос:

— Эй, пират! Я не знаю, насколько тебя хватит, но дышишь ты, как старый, заржавленный паровоз… Не потонул бы! Поворачивай обратно, пока я здесь, рядом. А то смотри, уплыву от тебя далеко, и тогда останешься один в пустынном море. Спасать-то некому!

Нет, не ожидал Котька таких слов. Самое удивительное, что ее голос был очень спокоен, в нем не чувствовалось ни усталости, ни одышки, словно девчонка разговаривала, стоя на берегу.

Сердце Котьки забилось чаще. Он чувствовал теперь тяжесть и в правом плече. Решив воспользоваться передышкой и немножко отдохнуть, он перевернулся на спину, нечаянно глянул на берег и… не увидел берега. Не было ни заветного камня, ни островка.

Тревога и страх охватили Котьку и сразу убавили сил. Стало невыносимо трудно держать раскинутые, в воде руки, будто кто-то вдруг привязал к ним пудовые гири. Он никогда так не уставал. Ему мучительно захотелось встать на дно, хоть на минутку. Но Котька знал, что где-то близко здесь проходит фарватер и кругом нет никакой отмели, — всюду морская глубина.

— Эй, пират, ты в самом деле кажется тонешь? — раздался рядом с ним звонкий насмешливый голосок. — Не взять ли тебя на буксир? Скажи!

Она обходила его на боку, делая быстрые круги. Он видел, как легко и эластично движется в воде ее тело.

Котька ничего не ответил, тяжело развернулся и молча поплыл в обратную сторону. Он с трудом поднимал непокорные, скованные усталостью руки, плыл через силу. Одеревеневшие ноги плохо держали его на поверхности. Он стал часто «проваливаться».

Девочка совсем близко подплыла к нему, сказала тем же насмешливым тоном:

— Слушай, по-моему, ты наполовину уже утопленник. Пока не поздно, клади мне руку на плечо.

Он мотнул головой:

— Доплыву… Не в первый раз…

— Как хочешь!

Она вдруг запела высоким звонким голосом:

Голова у Котьки болела. В ушах стоял звон. Тело стало совсем чужим и непослушным, онемело, словно его связали веревками. Холод вдруг охватил ноги, начал, подниматься всё выше и выше, и вот Котька почувствовал, как зубы его застучали мелкой дробью. Раза два он пробовал перевернуться на спину, чтобы немножко полежать, но тотчас то в одной ноге, то в другой пробегала щемящая судорога. Она стала повторяться всё чаще и чаще, и, наконец, левую ногу свело так сильно, что Котька не выдержал и крикнул:

— Спасите!.. Тону…

Беспомощные движения одних рук уже не позволяли ему держаться на поверхности. Он стал глотать воду, хрипя и захлебываясь.

Девочка была рядом. Она сильно поддала ему ладонью по подбородку:

— Спокойно! Руку мне на плечо! Живо! Ну, держись!

Котька лихорадочно вцепился ей в плечи двумя руками. От этой тяжести на секунду ее голова исчезла под водой. Но девочка тотчас вынырнула.

— Тише! Сумасшедший!.. Не так сильно! Достаточно одной руки. Не бойся! Ну вот так. Двинулись потихоньку!..

* * *

Когда Лешка и Борис в поисках своего друга пришли на заветный островок, они очень удивились. Брюки и рубашка лежали у камня, втоптанные в песок, но Котьки нигде не было. Тут же разбросанные в беспорядке валялись знакомые им вещи: голубая пластикатовая сумочка, пестрое в цветочках платье, махровое полотенце.

— Братцы, товарищи! — воскликнул удивленно Лешка. — Это что же такое делается?! Никак наш Котька подружился с этой пигалицей и ушел с ней купаться!

— Да брось ты. Придумает тоже, — с сомнением заметил Борис.

— А это что?

Борис проследил за рукой друга и увидел темную точку. Она медленно приближалась к берегу. Иногда она раздваивалась, превращаясь в две маленькие точки, но вскоре вновь сливалась в одно темное пятно. Красной искоркой что-то горело там, над водой.

— Это платок девчонки! — заключил Лешка. — Ох ты! — взвизгнул он в изумлении. — Они плывут обнявшись, как жених с невестой!

— Как будто и в самом деле что-то похожее… — заметил Борис. — Давай раздевайся скорей! Поплывем навстречу!

— Э нет, — удержал его Лешка. — Самое интересное поглядеть, что будет дальше! Прячься за камень, пока они нас не увидели. Скорей!

Они шмыгнули за валун и стали наблюдать.

Это было удивительное зрелище. Впечатление о нем надолго осталось в памяти друзей.

Лешка и Борис не ошиблись: это были Котька и знакомая им смуглая девчонка. Они подплывали к берегу всё ближе и ближе, но двигались почему-то страшно медленно. Да, конечно, они плыли обнявшись. Друзья ясно видели, что широкая, тяжелая ладошка Котьки лежит на плече у девчонки.

Когда до островка оставалось не больше пяти метров, девчонка оставила Котьку. Ребята знали, что там уже мелко и можно стать на дно. Девчонка пошла к берегу, разбрызгивая руками и ногами воду, а Котька остался на месте. Только голова его торчала над водой. Наконец и он двинулся к отмели и стал вылезать из воды. Но как удивительно он шел! Так двигаются только четвероногие. Ребята не верили своим глазам: Котька шел… на четвереньках! Ковыляя и шатаясь, словно пьяный, он выполз на песок. Лицо его было бледно-желтым. Глаза залепили мокрые волосы. Он поеживался, вздрагивал и стонал. Он хотел встать на ноги, но снова беспомощно опустил руки в песок и побрел на четвереньках к камню.

Кажется, никогда ребята не слышали такого искреннего, звонкого и заразительного смеха. Это смеялась девчонка. Вначале она просто фыркнула, сконфузилась, зажала себе рот рукой, но потом всё же не смогла удержаться и расхохоталась. Было над чем посмеяться! Четвероногий Котька полз по берегу медленно и грузно, переваливаясь с боку на бок, как морж. Это зрелище было таким забавным, что ребята тоже невольно рассмеялись и выскочили из-за камня. И тут вдруг далеко в море раздался певучий и густой гудок, словно взяли низкий аккорд на органе.

Еле видимый, у горизонта появился силуэт корабля.

Девчонка мгновенно вскочила на камень и неистово закричала:

— Эй, пират, посмотри: это корабль моего отца! Он вышел в море. Я его ждала три дня. Папка знает, что я встречаю его на этом камне. Он стоит высоко на мостике и смотрит в свой мощный бинокль. Он видит меня. До свиданья, папа! Счастливого плавания!

Она подпрыгивала на камне, махала своим красным платочком, повторяла: «Счастливого плавания! До свиданья, папа!»

Вскоре силуэт корабля исчез в голубой дымке за горизонтом.

А девочка еще несколько минут стояла на камне, вглядываясь в сверкающую даль залива, потом соскочила на песок.

Котька сидел, прислонившись к валуну, вялыми, беспомощными руками поглаживая ноги.

Лешка и Борис широко открытыми от удивления глазами смотрели то на своего друга, то на странную девчонку.

Она собрала вещи и, указывая на Котьку, сказала:

— Снесите его на пляж. Там есть кафе-ресторан. Напоите вашего дружка горячим чаем с лимоном — и он придет в себя.

Лешка и Борис недоумевающе переглянулись.

— Ну, что вы онемели, что ли? — спросила она строго. — Деньги у вас есть?

— Не-е-ет, — сказал неуверенно Лешка.

Она покопалась в сумочке и, достав рубль, бросила его на песок:

— Действуйте!

И пошла по воде к берегу, весело напевая:

Больше они никогда ее не встречали.

Ребята рассказывают, что Котька стал неузнаваемо тих, скромен и уже не похваляется своей силой. Он по-прежнему избегает девочек и не дружит даже с одноклассницами. Но если кто-нибудь из ребят отзовется о девочках пренебрежительно, он неизменно замечает: «Брось трепаться! Помолчи уж лучше! Сам ты — пигалица!»

 

Фруктовый десант

— Одну минуточку, гражданин! Не бросайте! Прошу вас… — услышал я за своей спиной торопливый и энергичный мальчишеский голосок.

Я обернулся.

На тротуаре стояли мальчик и девочка. Оба смуглые, худощавые, синеглазые, похожие друг на друга, как брат и сестра.

— Извините, пожалуйста, — сказал мальчик, сконфуженно перекладывая портфель из одной руки в другую. — Не могли ли бы вы отдать нам семечки этого яблока?

Очевидно, на моем лице появилось удивление или я выразил его слишком явно невольным жестом, но только мальчик, не дождавшись моего ответа, пояснил:

— Вот от этого яблока, которое вы только что ели…

Я действительно ел яблоко, стоя у газетного киоска и дожидаясь «вечерки». Сейчас в руках у меня была его обкусанная сердцевина с тускло поблескивающими черными семечками. Я бы выбросил этот объедок в урну, если бы мальчик не остановил меня.

— А на что вам эти семечки, ребята? — спросил я. — Вы что, юные натуралисты, садоводы?

— Да, мы садоводы, — подтвердил мальчик. — Мы мичуринцы.

— Вот как! — сказал я, разглядывая ребят.

Девочка была в шерстяном школьном платье с тугонакрахмаленным белоснежным передником. Мальчик — в форменных брюках и спортивной тужурке, на рукаве которой пламенели две нашивки. Отлично отутюженные шелковые пионерские галстуки придавали ребятам нарядный вид.

— Я не понимаю только одного, — сказал я. — Если вы мичуринцы, то разве у вас нет своих семян. Город завален яблоками. Вы что же, вот так и пристаете ко всем, кто ест на улице яблоки?

— Нет, мы ни к кому не пристаем, — поспешно прервала меня девочка, заливаясь румянцем. — У нас нет такой привычки. — В голосе ее послышались нотки обиды. — Мы увидели, что вы едите какое-то необыкновенное яблоко, странной грушевидной формы. И нам захотелось получить семена этого яблока.

— Однако вы наблюдательны, ребята. Верно, я ел не простое, а замечательное яблоко. К сожалению, я не знаю, как оно называется. Но оно приехало из Франции.

— Вот в том-то и дело! — воскликнул с удовлетворением мальчик. — Мы же и говорим. Разве бы мы стали зря приставить из-за грушевки, барвинки или белого налива.

— Ну, что ж, пожалуйста, — сказал я. — Только дайте мне чем-нибудь выковырнуть семечки.

Мальчик и девочка поспешно открыли свои школьные портфели. Девочка вытащила голубой листик промокашки, а мальчик остро отточенный карандаш. Орудуя этим инструментом, я выковырнул на промокашку несколько спелых миндалевидных зернышек и подал мальчику.

Ребята радостно улыбнулись, поблагодарили меня и хотели было уже пуститься бегом, но я остановил их:

— Эй, эй, садоводы! Погодите! Я хочу знать, на участке какой школы будет произрастать моя сладчайшая француженка?

Мальчик с сожалением вздохнул и развел неопределенно руками.

— У нас нет своего пришкольного участка, — сказал он с легким оттенком досады, но тут же весело улыбнулся: — Это ничего! Пускай! Мы-то не горюем!

Он подмигнул своей спутнице и ободряюще посмотрел на меня, словно боялся, что я стану ему сочувствовать.

Девочка одобрительно кивнула головой и сказала:

— Мы сажаем свои сады всюду.

— Как это — всюду? — спросил я с недоумением.

— А так. Всюду, — подтвердил мальчик. — Наши сады растут всюду, везде, где только есть свободная земля. У нас вся школа такая… юннатская школа. Мы как поедем на какую экскурсию или пойдем в туристский поход, так обязательно по всем даже самым глухим местам всюду посадим семена фруктовых плодов: и груш, и яблок, слив, вишен, черешен… Непременно. Наши деревца теперь везде растут вокруг Ленинграда. Это у нас называется: «высадить фруктовый десант». Вы когда будете за городом, поглядите. Есть там и старые яблоньки, сохранились, — те еще до войны посажены. Это нам директор школы рассказывал, что всегда так и до войны было. В этой школе такая…

Мальчик запнулся, нахмурил брови что-то вспоминая.

— Вот слово нужное забыл, — сказал он с досадой и с надеждой посмотрел на свою спутницу.

— Тра-ди-ция… — подсказала девочка.

— Вот-вот, традиция, — подтвердил обрадовано мальчик. — В нашей школе такая традиция. Ой! Нам пора! — спохватился он. — Вы извините, а то мы опоздаем. До свиданья. Заговорились мы…

— Бегите, бегите, ребята, — сказал я. — Желаю вам успеха. До свиданья!

Прошел год. Может быть, я и не вспомнил бы об этой встрече, если бы не моя весенняя поездка в Москву. Возвращался я из столицы в начале мая. Еще подъезжая к Ленинграду, я видел из окна вагона яблоневые сады, овеянные ароматными облаками белоснежного цветенья. И мне не казалось странным, что, часто бродя вдали от жилья, просто в поле, на опушке леса, вдоль берегов пустынной реки или у пыльной дороги, я встречал белоснежные деревца, источавшие пряный медовый аромат. Я знал, какие «ветры», откуда, из каких далеких питомников забросили на безлюдные окраины эти волшебные зерна. Они взошли, занялись зелеными побегами, выросли и вот стоят пленительными белыми видениями рядом с соснами, елями и березками, как их родные сестры.

Я с благодарностью вспомнил о своих маленьких знакомцах, юных энтузиастах — мичуринцах, садоводах. Я вспомнил о моей нечаянной встрече с ними, и мне захотелось рассказать об этом другим ребятам.

 

Ремешок

В воскресный день с самого утра на школьном катке толпились ребята. Безветренная, тихая погода и легкий морозец радовали всех. В самом деле, чего же лучшего можно желать для конькобежного соревнования! К двум часам дня оно уже подходило к концу. Осталась только последняя дистанция — пятьсот метров.

Ясно определились два лидера: Коля Сизов из шестого «в» и Витя Баландин, учившийся в шестом «а». По сумме очков у обоих были равные результаты. Теперь всё решала пятисотметровка.

Болельщики горячо обсуждали успехи и неудачи своих друзей-одноклассников. Кое-где споры приняли настолько бурный характер, что ребят пришлось разнимать. Друг Баландина Мишка кипятился и кричал больше других: «Баландин всё равно обойдет! Обойдет! Ура! Да здравствует Баландин!»

В шести забегах на пятьсот метров участвовало двенадцать бегунов. Волей жребия лидеры состязания Коля Сизов и Витя Баландин были разлучены. Сизову достался восьмой номер, он должен был идти в четвертом забеге, Баландину — номер два, первый забег.

Когда Баландин вышел на старт, наступила полная тишина. Лидер был почти на полголовы выше своего напарника. Как у заправского бегуна-скорохода, черные рейтузы и серый свитер плотно облегали его крепкую фигуру. Без шлема, с непокрытой головой, он озорно и бойко оглядывал столпившихся у старта ребят и всем своим независимым и победоносным видом как бы говорил: «Вот я вам сейчас покажу, как надо бегать!»

Он был уверен в себе. Пятисотметровка — это его коронная дистанция. Правда, за последние дни на тренировках Коля Сизов тоже показывал прекрасное время, но ведь он, Баландин, сильнее, выносливее, он находится сегодня в очень хорошей спортивной форме и надеется сбросить одну-две секунды. Нет, Сизов ему не соперник!

— На старт! — крикнул преподаватель физкультуры Семен Антонович. — Внимание! Марш!

Баландин пробежал два-три метра без скольжения и, набрав скорость, пошел своим обычным, сильным, размашистым шагом, ежесекундно убыстряя темп.

Мишка, бесцеремонно растолкав ребят, пролез вперед и, сложив руки рупором, начал оглушительно и надрывно кричать:

— Витя! Дава-а-ай! Крой!

Он орал, так почти во время всего забега и поминутно в волнении сплевывал на лед.

Но Баландин, кажется, не нуждался в моральной поддержке. Он превосходно бежал и только на перебежках как-то мял шаг, раскачивался, терял темп, становился мешковатым и грузным.

— Тяжел Баландин на поворотах, — заметил авторитетно один из болельщиков.

— Скребет по льду! — поддержал другой. — Зазнался чемпион!

— Это кто там лепечет, а? — угрожающе нахмурился Мишка. — Да знаете ли вы, мокрые курицы, что вам и во сне не приснится так бегать!

Критики, зная горячий нрав Мишки, благоразумно промолчали.

Баландин пришел к финишу первым, показав отличное время: пятьдесят восемь и три десятых секунды. Его поздравляли друзья. Ему долго аплодировали. Присутствовавший в полном составе шестой «а» класс принялся качать своего чемпиона.

Время следующих забегов было ниже показанного Баландиным, и теперь все с нетерпением ждали выступления Коли Сизова.

Он поступил в эту школу всего месяц назад, приехав с матерью откуда-то из Сибири, и потому еще не успел приобрести здесь друзей. Большинство ребят услышало о нем впервые только сегодня, когда он с таким успехом выступил на состязаниях, угрожая побить рекорды их признанного чемпиона.

Коля Сизов был мал ростом, худощав, тих и очень застенчив. Учился он хорошо. Его немногословные, неторопливые, но прямые и точные ответы на уроках освещали всегда самую суть вопроса и вызывали неизменно одобрение учителей. От этого Коля еще больше смущался, краснел, старался не глядеть на товарищей и поднимал взгляд своих серых спокойных глаз только тогда, когда чувствовал, что на него уже никто не обращает внимания.

Вот и сейчас, не в пример Баландину, который самоуверенно похвалялся успехами перед ребятами, Коля Сизов скромно сидел на скамеечке, ожидая забега. Он постукивал по льду старенькими, большими и неуклюжими «бегашами», словно пробовал их прочность, и задумчиво вертел в руках оборванный ремешок.

Баландин, оставив наконец своих почитателей, проехал мимо него.

— Витя! — окликнул его Сизов.

— Ну? — остановился Баландин. — Чего тебе?

Коля смотрел на ботинки Баландина, перетянутые двумя прочными сыромятными ремнями.

— Выручи на один забег… Порвался, понимаешь?.. — И он показал порванный ремешок. — В левой ноге нет устойчивости, надо бы укрепить заднюю стойку. Посмотри, пожалуйста, всё ли у меня в порядке. Я, понимаешь, так не вижу, а снимать ботинок сейчас уже некогда.

Коля Сизов вытянул вверх левую ногу.

Баландин неохотно, двумя пальцами в перчатке, взялся за конек. Его зоркие черные глаза сразу увидели то, чего, не разуваясь, не мог заметить Сизов. Расточив старую резиновую подметку, наружу вылезли три заклепки.

— Проживет сто лет! Ерунда! — сказал Баландин, хотя отлично видел, что его соперник подвергается серьезному риску.

— Надо бы ремешок для страховки, правда? — спросил Коля.

— Ну так что ж… Надевай!

— Да вот достал один, а он лопнул. — Коля смущенно повертел в руках обрывки ремешка.

— Ты и мои порвешь, — презрительно процедил сквозь зубы Баландин. — А я потом изволь по магазинам болтаться. Интересное занятие! Хороший спортсмен должен позаботиться обо всем перед соревнованием, а не выходить на беговую дорожку раззявой и попрошайкой.

— Это верно, — вздохнул Коля Сизов и покраснел.

— То-то и оно, — буркнул Баландин. — Вперед наука…

И он поехал к группе ребят, которые звали его к себе.

Кто-то сзади крепко схватил Колю за руку. Он быстро обернулся. Перед ним стояли двое ребят-болельщиков. Коля раньше не видел их. Они подошли к концу его разговора с Баландиным и всё поняли.

— Мы тебе достанем ремешок в два счета! Сейчас! Живо! Посиди здесь, не отъезжай! — затараторили они в один голос. — Этот индюк никогда ничего не даст…

Коля радостно улыбнулся им:

— Давайте…

Но было уже поздно.

— Четвертая пара, на старт! — крикнул в рупор Семен Антонович. — Поторопись! Начинаем забег!

Стартер взмахнул флажком — и два бегуна рванулись вперед. Сразу стало ясно, что Коля Сизов не уступит, что он полон решимости выиграть призовое место. Уже на первой прямой Коля метра на три оторвался от своего напарника и стал мягкой, скользящей перебежкой стремительно огибать поворот. Вся его легкая маленькая фигурка на какую-то долю секунды сжималась в комок, припадая на сильно согнутую левую ногу. Затем на мгновение он слегка выпрямлялся, быстро скрестив ноги, перенося центр тяжести слева направо, и снова стремительно несся над голубой ледяной дорожкой, словно стриж в бреющем полете над застывшей гладью реки.

— Перебежечка первый сорт! Красота! Будто по воздуху плывет! — одобрительно заметили болельщики и сразу от волнения зашмыгали носами и загудели, когда Сизов, увеличивая скорость, пошел по прямой.

— Вот это да! Ух, братцы, жмет! Смотрите, что делается!

— Ерунда! Захлебнется! — ухмыльнулся Мишка. — Не выдержит темпа. Мало каши ел! — И он ободряюще похлопал по плечу своего друга Баландина. — Верно я говорю, Витя?

Но Баландин не слышал его, не смотрел на Сизова, он в волнении сжимал в руке новенькие, недавно подаренные часы и нетерпеливо следил за секундной стрелкой. Ему казалось, что она почти не двигается, будто что-то прижимает ее к циферблату и задерживает ход.

Первый круг Сизов прошел за двадцать три и шесть десятых секунды. Оставалось еще полтора круга.

Волнение зрителей нарастало, а вместе с ним, казалось, росла и скорость Сизова. Напарник отстал метров на пятьдесят.

Когда Сизов, второй раз обойдя дорожку, миновал старт, Семен Антонович громко крикнул:

— Сорок восемь секунд!

— Сорок восемь! — прокатилось гулом по толпе болельщиков, и кто-то неистово крикнул, срываясь на высокой ноте:

— Коля, жми! Ко-о-оленька!

На последний поворот Сизов вышел под сплошной ликующий неумолкаемый свист.

Толпа ринулась к финишу.

Баландин уже не смотрел на часы. Двумя руками он крепко, до боли, вцепился в Мишкино плечо. А тот только сплевывал на лед и отчаянно причитал:

— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

Вот, наконец, последний поворот. Короткий отрезок прямой — и финиш.

Семен Антонович и его помощники — судьи волновались не меньше других. Они видели, что Сизов бьет рекорд Баландина, показывая исключительное время. Сейчас он выйдет на прямую. Еще несколько мгновений — и остановленный секундомер покажет пятьдесят семь секунд. Ну, может быть, еще одну или две десятых секунды, ничуть не больше! Нет, нет! Это ясно!

Толпа свистела, махала шапками, неистово кричала в один голос:

— Си-и-и-зов!!

Коля выходил из виража. Он последний раз сжался в комочек, присел на левую ногу, сделав резкий наклон, и вдруг… Словно неведомая воздушная волна бросила его в сторону. Он звонко вскрикнул, взмахнул в отчаянии руками, пытаясь удержать равновесие, но, увлекаемый инерцией, повалился на лед, перевернулся через голову и, проехав на спине до края дорожки, закопался в снежный сугроб.

На руках его унесли в раздевалку. Он не мог встать на левую: ногу. Всё лицо его, порезанное жесткими льдинками, было в мелких царапинах.

На все вопросы ребят он ничего не отвечал. И только когда Семен Антонович, осторожно расшнуровывая ему ботинки, нагнулся и ласково шепнул: «Ах, дорогой ты мой… Что же это случилось такое?» — губы Сизова задрожали: «Ремешок… Нужен был ремешок…» — И слеза, обжигая царапины, скользнула по его лицу.

Утром вся школа знала об этом случае.

Со слов ребят, которые слышали, как Сизов попросил у Баландина ремешок, история эта стала известна всем.

Первым, кого встретил Баландин в этот день, был друг, верный почитатель его спортивного дарования и болельщик — Мишка. Он угрюмо, с презрением посмотрел на Баландина и сказал:

— Подло! Я тебе больше не друг! Это очень подло!

И, невзирая на негодующие протесты нянечки-гардеробщицы, сплюнул на пол и яростно растер ногой.

Когда Баландин вошел в класс, его встретило полное молчание. Но он чувствовал, что в этой тишине уже родились жесткие и гневные слова осуждения. От них не удастся весело отмахнуться. Они потребуют ответа.

 

Весь в отца!

Глупая кличка прилипла к Мите Кудрявцеву уже на второй день после приезда в лагерь. Но она продержалась не долго. На этот раз любители приклеивать ярлычки явно просчитались, попали впросак и теперь готовы были уверять всех и каждого, что они и не думали обзывать Митю «мазилой».

Когда старшая пионервожатая Татьяна Сергеевна предложила ребятам написать о том, какими бы делами они хотели в лагере заниматься, поступило много записок. Тут были заявки шахматистов и рыболовов, туристов и ловцов певчих птиц, спортсменов и вышивальщиц, сборщиков ягод и грибов, певцов и танцоров, музыкантов и садоводов. Нашелся даже охотник, который хотел истреблять волков. А одна девочка высказала желание организовать ансамбль «пионерской березки» и поехать на гастроли в Польшу, где живет ее подружка, с которой она переписывается. Удивил Татьяну Сергеевну Митя Кудрявцев. Он проявил особый, повышенный интерес к… малярному делу. «Футбол — это, конечно, хорошо, но красить интересней!» — приписал он в скобках и жирно подчеркнул последнее предложение.

— Что же ты хочешь красить? — спросила его Татьяна Сергеевна.

Она посмотрела вокруг себя, словно поискала глазами какой-нибудь предмет, который бы нуждался в окраске, но ничего не нашла. Кругом сверкали лаки и эмали, начиная от флагштока на пионерской линейке и кончая ярко пламеневшими пожарными ведрами на белоснежной стене столового павильона.

— Я, право, не знаю, что тебе предложить… — недоумевающе пожала она плечами. — Впрочем, есть одно дело. Перекрась, пожалуйста, два щита: один для объявлений, а другой для стенгазеты. Они какого-то неприятного коричневого цвета. Сделай их белыми. Кстати, у меня на подоконнике стоит кем-то забытая большая банка гуаши.

— Это не годится, — сказал Митя.

— Почему? — удивилась Татьяна Сергеевна.

— Гуашь не масляная краска, слиняет от непогоды. А белый цвет утомляет зрение. На солнце и вообще в ясную погоду на таком щите ничего не прочитаешь — до боли будет слепить глаза, заплачешь. А потом… и щиты белые и бумага белая — сольется всё.

Татьяна Сергеевна внимательно посмотрела на Митю и одобрительно улыбнулась:

— Я не знала, что ты так разбираешься в этом деле. Ну что ж, хорошо. Я напишу записку завхозу, чтобы он выдал тебе нужные краски и всё, что полагается. А ты крась по своему усмотрению, как находишь нужным. Пока щиты, а там посмотрим…

Сразу же как только горн прозвенел на полдник, Митя вскочил с кровати. Он не спал и нетерпеливо дожидался окончания часа отдыха. Быстро развязав свой рюкзак, он достал небольшой целлофановый мешочек. Сквозь прозрачную оболочку ясно были видны две кисти и маленькая щетка, похожая на сапожную или платяную, но с ручкой.

— Это для чего? Зачем? — заинтересовались ребята. — Неужели привез с собой, в лагерь, а? Потеха! Вот чудак-то! Покажи хоть…

И они, не спрашивая его разрешения, бесцеремонно вытряхнули содержимое мешочка на кровать.

Митя терпеливо дал всем поглядеть и спокойно объяснил:

— Да, привез. Ну и что? Это мне всё папа подарил. Плоская кисть называется «флейц», а которая вроде щетки — «макловица». Для набивки «под торцы». Понятно?

Все удивленно промолчали, и никто ничего не понял. Только Сенька Горохов, который имел въедливую привычку говорить презрительно в нос и прибавлять чуть ли не к каждой фразе «Вот так, понимаешь!», сказал:

— Понятно! Мазила! Вот так, понимаешь!

Митя не обиделся. У него был миролюбивый характер. Да и стоило ли принимать близко к сердцу каждую мелочь? Но когда Митя явился к ужину с большим ультрамариновым пятном под глазом и голубенькими крапинками, которыми были усеяны его высокий лоб и волосы, дежурная по столовой Нюра Быстрова задержала его. А Сенька Горохов, который дежурил с ней на пару, сказал:

— Мазилы не пройдут! Вот так, понимаешь!

Пришлось идти в гараж к шофёру дяде Косте и оттираться ацетоном, а по возвращении в столовую выдержать придирчиво-строгий обзор бдительных контролеров и уже прилепившуюся кличку «мазила».

Но щиты были покрашены. Их поверхность, покрытая ультрамарином, казалась такой гладкой, словно к ней и не прикасалась кисть. По краям шла тонкая белая каемка. К ней очень искусно была пририсована синеватая полоска тени, и потому каемка издали выглядела выпуклой, как багет.

Митя считал эту работу пустяковой, и то, что на нее никто не обратил внимания, нисколько его не удивило. Татьяна Сергеевна, правда, похвалила. Но она всем, кто более или менее добросовестно выполнял ее поручения, говорила: «Молодец!»

Вслед за покраской щитов появились новые задания: надо было освежить эмалью волейбольную судейскую вышку, затем для военной игры потребовалось нарисовать на дощечках полтора десятка опознавательных знаков и покрасить руль у шлюпки. Словом, это была мелкая, поделочная, неинтересная работенка. Она не могла всерьез увлечь такого прирожденного маляра, каким был Митя Кудрявцев. Но Митя был рад и этому. Он красил… Ребята часто видели его в ветхой, застиранной до дыр и вымазанной всеми цветами радуги куцей футболке. Завидев Митю в этой рабочей спецовке, они отдавали салют и задорно кричали: «Привет главному мазиле!»

Слов нет, это была невеселая слава!

В один не очень прекрасный день, когда накрапывал мелкий дождичек, в лагерь неожиданно пожаловал санитарный инспектор. Тщательно осмотрев всё хозяйство, сопровождаемый завхозом и начальником лагеря, инспектор дошел до изолятора. Изолятором служил маленький стандартный павильончик с невысоким потолком и легкими стенами, покрашенными белой масляной краской. В первой комнате стояли три кровати, вторая комната, совсем маленькая, предназначалась для медсестры. Здесь были стол, стул и подобие буфета, где хранились медикаменты. Изолятор пустовал.

Оглядев его, инспектор спросил:

— Почему не произвели ремонт?

— Ремонт производили в прошлом году, — сказал завхоз.

— Всё кругом свежее, чистое, находится, как видите, в полном и образцовом порядке, — поддержал завхоза начальник лагеря.

— Я вижу, — строго прервал его инспектор. — По инструкции полагается производить побелку и окраску каждый год.

— Мы думали, что постольку поскольку… — начал было оправдываться начальник лагеря, но инспектор снова прервал его:

— Вам надо было не думать, а действовать согласно инструкции.

Он достал блокнот, написал в нем крупно «изолятор», поставил рядом большой вопросительный знак и сказал:

— Сегодня объездил половину района. Завтра всё закончу и снова буду у вас. Если к моему приезду изолятор не будет отремонтирован и в нем, к тому же, окажется больной ребенок, то вы понимаете?..

Инспектор молча пожал плечами, словно и сам не знал, что тогда произойдет. Он сунул свой блокнот в карман, сказал: «Желаю здравствовать!» — и отбыл из лагеря.

— Чудное положеньице… — почесал в задумчивости голову начальник лагеря. — Благодарю покорно. Где мы этому формалисту за сутки маляра найдем!

— Эх, вот незадача, — вздохнул с досадой и завхоз. — Я бы и сам сделал. Десять квадратных метров площади — подумаешь, проблема! Да ведь вы знаете, Андрей Петрович, — сказал он начальнику лагеря, — лес мне надо вывозить, а то в новом году опять без клуба останемся.

Словом, положение создалось не из приятных. Стали думать и гадать, как своими силами разделаться с этим ремонтом, который свалился как снег на голову. И тут вдруг неожиданно завхоз вспомнил про Митю Кудрявцева.

— Есть маляр! — закричал он обрадовано. — Честное пионерское, есть! Толковый паренек. Настоящий маленький мастер.

И завхоз рассказал начальнику лагеря о Кудрявцеве.

Через десять минут Митя с деловым и сосредоточенным видом придирчиво оглядывал изолятор. Постучав по стенкам, шаркнув несколько раз метлой по потолку, отколупнув с подоконника краску, он сказал:

— Справлюсь за день. Но нужен один подсобник на черную работу. — И, лукаво улыбнувшись, он назвал имя Сеньки Горохова. — Только прикажите, Андрей Петрович, чтобы Сенька слушался меня беспрекословно.

Завхоз оказался запасливым хозяином. В его кладовой удалось обнаружить две килограммовые банки зеленой масляной краски, около двадцати коробок сухих белил, литр сиккативу и даже несколько четвертушек отличного тихвинского живичного скипидара.

Митя внимательно проверил качество материала. Пять коробок сухого пигмента забраковал, — дата выпуска была двухгодичной давности, — а к остальному отнесся весьма снисходительно и сразу же отдал распоряжение своему подручному:

— Значит так, Сеня. Пока я буду приготовлять тут краску, ты натаскаешь в ведре с дровяного склада опилок и густо засыплешь площадь пола всего объекта, затем оботрешь сыроватой тряпкой стены, окна и подоконники. Ясно?

— Ясно, — повторил Сенька и мрачно прибавил: — Зашьешься ты, мазила, с этим делом. Но уж ладно, я помогу, раз меня сам Андрей Петрович просил. Я не гордый. Вот так, понимаешь!

И, взяв ведро, он отправился за опилками. Но на каждом шагу останавливался и объяснял всем встречным ребятам, что он получил от самого начальника лагеря специальное, особое задание, чтобы выручить Митьку-мазилу, который без него, Горохова, зашьется, а тогда будут такие неприятности всему руководству, что, может быть, даже лагерь закроют. Вот какое дело!

Между тем у Мити работа уже кипела. Растворив в скипидаре сухие белила и добавив к ним килограмм светло-зеленой краски и полтюбика «парижской сажи», Митя получил приятную блекло-салатного тона краску. Тщательно размешав всё это в жестяном ведерке, он закрыл его плотно газетой и отставил в сторону. Пол густо засыпали опилками. Теперь, первым долгом, предстояло промыть потолок теплой мыльной водой. Тут уж пришлось подмастерью Сеньке Горохову не раз прогуляться на кухню за кипяточком. Наконец потолок был промыт, как говорится, на совесть. Стены, окна и подоконники протерли мокрыми тряпками, и пока всё это сохло, друзья получили возможность пообедать. После обеда Сенька решил было «смыться», жалуясь на «смертельную усталость, боль в ногах и пояснице». Он требовал законного послеобеденного отдыха. Но Митя был непреклонен и пристыдил Сеньку.

— Задание же боевое, оперативное! Пойми ты! — говорил он взволнованно. — Кончим дело, тогда и отдохнем на славу.

Перед полдником, когда все ребята отдыхали в своих спальнях, маляр и его подручный начали побелку потолка. Работал, собственно, вначале один Митя, а Сенька только стоял, позевывая и придерживая стремянку, да время от времени, приняв от Мити кисть, нехотя и лениво обмакивал ее в меловой раствор. Но, когда, покончив с потолком, Митя начал красить стенку, Сенька оживился. Он уже не зевал и не отрываясь наблюдал за Митей с возрастающим интересом. А смотреть и в самом деле, как говорится, было любо-дорого! Маленькая ловкая рука Мити быстро и, кажется, без всяких усилий вела кисть то вдоль, то поперек стены, накладывая уверенные сочные мазки, потом энергично растирала их по стене и, наконец, легко и изящно, словно лаская стену, проводила сверху вниз ровный шлейф.

Сенька видел, что «мазила» работает ловко и умело. Не хотелось только это признать. Но оставаться равнодушным уже было невозможно. Сеньке прискучила однообразная никчемная работа подручного: то краску помешай, то подлей в нее скипидару, то плесни чуток сиккативу, то опять помешай… и так без конца. Тоска! И вот Сенька стал приставать к Мите:

— Слушай, дай покрасить, а? Дай, я тебе говорю! Что в самом деле! Я тоже могу… Вот так, понимаешь!..

Но Митя, не прекращая красить, спокойно уговаривал своего подручного:

— Погоди! Скоро эту полоску кончу, тогда и включим; наш конвейер…

— Конвейер? Что за конвейер? — удивился Сенька.

— А вот увидишь… Я буду красить, а ты за моей рукой пойдешь по пятам с макловицей — будешь набивать красочку…

Сенька, зная макловицу, уже вертел ее в руках и так и сяк, пытаясь приноровиться к набивке.

— Сейчас, сейчас!.. Не лезь раньше времени, — отстранял его руку Митя.

Наконец Митя дошел до подоконника и остановился. Затем взял в руки макловицу и показал Сеньке, как надо набивать ровными прямыми, одинаковой силы ударами, не смазывая краску, быстро, четко и без пропусков.

Сенька оказался на редкость понятливым подмастерьем, и вскоре они уже успешно работали вместе. Правда, кое-где Мите пришлось потом подправлять, но уж ничего не поделаешь — и опыт и сноровка приходят не сразу.

К вечеру, перед самым ужином, работа была кончена. Митя и Сенька, возбужденные, вспотевшие, измазанные краской и мелом, пошли под душ отмываться. А когда все ребята улеглись спать, в изолятор пришла уборщица тетя Маша и навела на паркетном полу такой блеск, что пол засиял, как зеркало.

На другой день ранехонько утром появился санитарный инспектор. Он был явно удивлен тем, что увидел, но скрыл это от окружающих. Он охотно подписал акт, дав высокую оценку санитарному состоянию лагеря, и, уже прощаясь у калитки с завхозом, сказал ему:

— Где это вы, милейший, на скорую руку подцепили такого умельца-мастера? Изолятор сработан мастерски. Видна рука большого специалиста. На пятерку с плюсом. Да-с!

— Понравилось! — удовлетворенно заметил завхоз и махнул рукой в сторону спортивной площадки, где Митя в этот момент догонял уходивший в аут мяч. Отсюда, издали, маленькая фигурка маляра казалась совсем миниатюрной.

— Вон наш умелец, — сказал с гордостью завхоз. — Полюбуйтесь! Наверно, не ожидали?

— Смеетесь, шутники… — ехидно подхихикнул инспектор. — Так я и поверил! У детишек до такой работы еще нос не дорос. В город за мастером сгоняли. Не пойму только, как это вы успели?.. Прыть, признаюсь, удивительная. Ну что ж… Желаю здравствовать!

Вокруг изолятора всё время вертелись ребята — любопытные. Они заглядывали в окна, пытались проникнуть внутрь помещения, всё осмотреть, а если не заметят, то и потрогать. Но завхоз предусмотрительно выставил надежную охрану из ребят первого отряда.

Пришла и Татьяна Сергеевна. Всё осмотрела, любуясь. Удивленно покачала головой, спросила:

— А где же главный мастер?

Митю позвали.

— Ну, я считаю, что ты просто настоящий молодец! — сказала она и ласково потрепала его по плечу. — Но только где же ты этому научился?

— А у меня папа маляр, — сказал Митя и достал из кармана спортивной курточки новенькую фотографию. — Вот посмотрите: отец в самом центре… Это — бригада коммунистического труда. Они, знаете, где сняты? На лесах под плафоном театра оперы и балета. А сейчас отец в Москве. В самом Кремле работает. Ох, красота у них там, наверно, работка! Фасонная! — прибавил он и восхищенно прищелкнул языком.

Татьяна Сергеевна перевела взгляд с фотографии на Митю. Большелобый и круглолицый, со светлыми, словно выгоревшими глазами и мягкой, чуть застенчивой улыбкой, он выжидательно поглядывал на Татьяну Сергеевну и, кажется, не сомневался в ее одобрении.

— Весь в отца, — сказала Татьяна Сергеевна. — Точная копия. Что ж, Митя Кудрявцев, можешь смело этим гордиться!

И она крепко пожала его руку.

На другой день на доске объявлений появился красиво обрамленный цветными рисунками приказ начальника лагеря с благодарностью Мите Кудрявцеву и Сене Горохову. А к вечеру в лагерь вернулся завхоз, который специально ездил в город, чтобы привезти назначенные в приказе премии. Они были вручены в торжественной обстановке на вечерней линейке. Трехтомник Пушкина — мастеру и однотомник — подмастерью, с надписями «За самоотверженный труд».

Больше всего гордился приказом и премией Сенька Горохов. И даже теперь, спустя почти год, о чем бы ему ни пришлось рассказывать при воспоминании о прошедшем пионерском лете, он неизменно начинает так: «Это всё чепуха! Вот когда нам с Митей пришлось красить изолятор — тут, я вам доложу, ребятишечки, было дело!.. Вот так, понимаешь!»

 

Пионерский маяк

Новая учительница должна была приехать вечерним поездом. Еще накануне звонили об этом по телефону из роно, и председатель колхоза обещал прислать на станцию лошадь.

Но с утра разыгрался такой дикий снежный буран, что колхозный конюх Иван Степанович с сомнением покачал головой: «Ну и ну!» Однако перечить председателю не стал: «Наряд есть наряд. Раз учительшу треба встретить, стало быть, точка!»

Иван Степанович запряг в легкие розвальни самого ходкого колхозного конягу, прихватил бараний полушубок да огромную доху, подбитую собачьей шерстью, затем «заправился» на дорогу двумя мисками жирных горячих щей и выехал на станцию.

Сумерки, ускоренные метелью, наступили рано. В густой снежной пелене едва виднелась санная колея. Вьюга уже намела на дорогу горбатые сугробы и теперь носилась по ним, свистя и завывая. Она хлестала путника по лицу обжигающей снежной пылью и слепила глаза.

Иван Степанович только привычно щурился да искоса поглядывал на коня, как тот воротит набок голову и пофыркивает.

«Тоже, вишь, бережется», — подумал Иван Степанович и не стал понукать. Не к спеху! Девять километров не велик прогон. Дорога известная: берегом реки, потом вдоль широких колхозных полей, а дальше, до станции, перелесками.

При выезде за околицу показалась школа. Она стояла на косогоре среди раскачиваемых бураном темных берез. Перед освещенными окнами кружились снежные вихри.

«Ишь ты!.. Занимаются дотемна! Или, верно, сбор какой!» — подумал Иван Степанович и сказал вслух:

— Ладно, братва, заседайте. Привезу вам новую учительшу.

Он смахнул рукавом с жесткой бороды и усов снег и сунул в рот папиросу. Но прикурить не удалось: пурга тотчас гасила зажженную спичку.

Иван Степанович досадливо сплюнул и качнул головой в сторону школы:

— Всё для вас, братва, стараемся. Себя не жалеем. Когда-то от вас помощи дождешься! Такие-то дела…

Иван Степанович не ошибся: в школе проходил пионерский сбор, только вскоре он кончился. Но, когда ребята, накинув на плечи ватники и шубейки, выскочили гурьбой на крыльцо, свирепый порыв ветра прижал их к стене.

— Ух ты, братцы мои! Расшалилась непогодка! — воскликнул председатель совета отряда Миша Хромов.

— Самум, ребята! — закричала краснощекая полная девочка. — Гляньте: вот крутит-то! Са-му-у-у-ум! — старалась она перекричать вой ветра.

— Брось ты, Фенька, орать, — откликнулся кто-то из мальчишек. — Самум — это знойный ветер пустынь. Поняла? А тут как на станции «Северный полюс» или в Антарктиде: пурга!

— Ох, мамонька, холодно как! — смешливо взвизгнула одна из девочек.

— Айда назад, — скомандовал Миша Хромов. — Есть дело, ребята! Все назад, в школу!

— Да что такое? — недоумевали ребята. — Домой надо… А то совсем заметет!

— Есть дело… спешное, — настаивал Миша.

Когда все вошли обратно в прихожую, он объяснил:

— Вот какое дело: сегодня приезжает новая учительница, так? Дядя Иван выехал на станцию встречать… А на дворе — видели что? Буран страшной силы! Понятно? Ну как заметет все пути-дорожки. Заплутаешь. Пропадешь в сугробах.

Он помолчал, прислушиваясь к вою пурги. Она носилась по крыше, громыхая железом, жестоко рвала двери, билась и стонала под козырьком крыльца, глухо звякала по окнам.

— У кого есть лыжи? — спросил Миша. — Поднимите руки!

Оказалось, что только у троих нет своих лыж.

— А зачем лыжи-то? — раздались голоса.

— Сейчас скажу. Потерпите!

— Можно у девочек взять, — заметил, деловито шмыгая носом, один из тех, кто не поднял руки. — Вон у Феньки есть… московские. Мать привезла.

— У Фе-е-еньки!.. Моско-о-о-овские! — передразнила толстушка.

Она протискалась вперед и, подтолкнув Мишу Хромова, сказала:

— Говори, Михайло, чего надумал!

Ребята зашумели:

— Говори давай! Пора по избам!

Хромов похлопал в ладоши:

— Тише! Я скажу… Только не галдите, как воронье перед ненастьем…

…Иван Степанович едва поспел к приходу поезда. Дорогу замело так, словно ее и не было вовсе. Ветер попритих, но снег валил не переставая.

Поезд пришел завьюженный. На буферах и подножках, между тамбурами — всюду нависли комья снега.

Приезжими оказались два железнодорожника и маленькая стройная девушка в темном пальто с барашковым воротником, такой же шапочке и в суконных ботиках, казавшихся совсем детскими.

Ей кто-то помог выгрузить из вагона вещи. Она торопливо поблагодарила. Поезд свистнул и ушел. Пассажирка оглянулась по сторонам.

Станционный фонарь осветил совсем юное девичье лицо, раскрасневшееся в тепле вагона.

Иван Степанович даже усомнился: «Она ли?». Но всё же поспешил к платформе.

— Не учительница ли будете, Марья Александровна? — спросил он неуверенно.

— Я самая, — ответила девушка. — Здравствуйте! Вы из колхоза «Новый путь»?

— Точно так. Встречаем вас… С благополучным приездом, стало быть!

— Спасибо! — улыбнулась девушка и, здороваясь, стянула с руки двойную шерстяную рукавичку. — Как вас зовут?

Иван Степанович назвался. Упомянул и свою колхозную должность, только сказал о себе по старой армейской привычке, что не конюх, а «ездовой». Затем осторожно тряхнул маленькую руку приезжей, не ощутив в этой руке никакой крепости и силы, и подумал: «Девчонка, ну и впрямь! Форменная девчонка! Вот так учительша!» Однако нести чемоданы ей не позволил:

— Не положено, Марья Александровна! Потому вы сейчас есть гостья, а я ваш провожатый. Сумочку берите — это ладно!

Лошадь была привязана к одной из досок заколоченного крест-накрест ларька с надписью «Воды» и с хрустом жевала сено.

Иван Степанович выбросил из саней верхний слой запорошенного снегом сена, сбил всё в пышную кучу и потребовал, чтобы Марья Александровна надела на себя собачью доху. Потом помог ей удобнее усесться и набросил на ноги полушубок:

— Так не застынете. Ехать недалече, да нынче дороги нет. Завалило всё. Может, где и помаемся в сугробе. А ежели выверну, тоже не взыщите!

— Ничего, Иван Степаныч, действуйте смело, — засмеялась девушка.

— Есть действовать!

Иван Степанович причмокнул губами и дернул вожжи.

Ехали в глубоком снегу. Он валил теперь в безветрии сплошной отвесной стеной. Иногда полозья теряли опору и сползали в сторону, бороздя какой-нибудь сугроб. Иван Степанович досадливо дергал вожжи, ругал себя старым дурнем и привставал в санях, стараясь по едва видимым приметам угадать дорожную колею.

Мария Александровна полулежала, прикрыв лицо от снега воротником дохи, расспрашивала о школе и ребятах.

— Школа — ничего, — отвечал Иван Степанович, — А вот ребята больно озорные. Спаси и помилуй! Особливо мальцы… Тяжко вам будет с ними по молодости.

— Молодость не помеха, Иван Степанович!

— Так-то оно так, — уклончиво заметил он.

— А ждут они меня? — спросила Мария Александровна.

— Как не ждать?.. Ждут! Да только вы не надейтесь на радости. Говорю вам — архаровцы, шельмецы. Народ хоть и маленький, да шибко боевой. Есть, конечно, которые сознательные… Однако мало!

Мария Александровна тихонько вздохнула:

— Ничего, Иван Степанович, поладим.

— Поладишь с ними… Э-э-эх! — вдруг неистово крикнул он. — Куда гнешь, бесстыжий! Ослеп! Вот я тебя!

Он взмахнул кнутом и спрыгнул с накренившихся саней.

Лошадь стояла по брюхо в сугробе.

Иван Степанович, придерживаясь рукой за оглобли, пробирался вперед, увязая в снегу.

— Ишь, куда тебя занесло, балбесина.

— Я помогу! — крикнула Мария Александровна, освобождаясь от тяжелой дохи.

— Но, но! Сидите! Не вылазьте! Глыбко тут. Снег чуть не по макушку.

Он взял лошадь под уздцы и оглянулся. Кругом было черным-черно.

— Мать честная, с дороги сбился… — сплюнул он с досады, негодуя на себя, на тьму кромешную и снег, на ветер, который вновь поднимался, вороша снежные холмы.

услышал Иван Степанович за своей спиной веселый звонкий голос Марии Александровны. Она пробивалась к нему по пояс в снегу, разгребая руками пушистую снежную насыпь.

Иван Степанович оглядывался, стараясь прикинуть на глазок направление дороги, но, кроме куста, который торчал перед самой мордой лошади, ничего не видел.

— Сейчас, Марья Александровна, сейчас! — успокоительно покрикивал он. — Кажись, малость влево взяли. Подержите конягу. Я сей минут определюсь!

Он пошел, огибая кусты, ныряя в снежных отвалах, шепотком кляня и ругая всё на свете. И вдруг ему показалось, что сбоку что-то блеснуло. Он повернулся вправо и увидел, как вдали, в глубокой тьме, вдруг вспыхнул огонек. Свет был очень слаб и мигал, словно угасая, но потом вдруг стал разгораться всё больше и больше.

— Это костер! — крикнула Мария Александровна. — Видите?

— Вижу, вижу! — обрадовано отозвался Иван Степанович.

Теперь костер горел так ярко, что Иван Степанович отчетливо увидел впереди цепочку мелких елок, что росли по краю дороги.

Иван Степанович вернулся, взял лошадь за повод и, огибая справа кусты, уверенно вывел санки на дорогу.

— Садитесь, Марья Александровна. Теперича всё ясно. Как днем. Спасибо милым людям за огонек… Ну, ты, балбесина! — прикрикнул он на лошадь. — Полный вперед!

Они поехали прямо на огонек костра. Им было видно, как там мелькали маленькие силуэты. Потом фигурки отделились и стали быстро скользить к ним навстречу. Три маленьких человечка: один впереди и двое позади.

— К нам идут, — сказал Иван Степанович, придерживая лошадь. — Вроде как на лыжах…

А навстречу уже летели, с каждой секундой приближаясь, перехваченные легкой одышкой ребячьи голоса:

— Дядя Иван, а дядя Иван! Учительницу-то везешь или нет?

— Вот те раз! — вскрикнул удивленно Иван Степанович. — Ну-ну! Да ведь это наши мальцы, новопутьевцы! Везу, ребята, везу! Как не везти…

— Где же она?

— Я здесь, ребята. Здравствуйте! — весело крикнула Мария Александровна и выскочила из саней.

— Здрасьте, Марья Александровна, — нестройно пробормотали трое ребятишек, с любопытством оглядывая учительницу при свете разгоревшегося у дороги костра. Все они были на лыжах, густо облепленные снегом, с разгоряченными лицами, в ушанках, лихо съехавших на затылки.

Миша Хромов прервал короткое молчание:

— Вы не простыли, Марья Александровна? Не хотите ли погреться у огонька?

— Спасибо. Мне тепло. Ну, ребята, кого как зовут? Давайте знакомиться.

Услышав их имена, она спросила:

— Это кто же костер разжег? Вы?

— Мы, — пробасил Миша. — Это наш пионерский маяк… Чтобы вы с дядей Иваном не сбились с дороги, не заплутали.

— Впереди еще будут два маячка, — похвастался высокий худой мальчуган. Он присвистнул и неуважительно заметил: — Один маяк девчонкин. Тот уж похуже!..

Мария Александровна пригласила ребят сесть с ней рядом в розвальни, но Иван Степанович неодобрительно замахал руками:

— Куда там! Да ну их! Пробегутся рядышком. Они ведь на лыжах… Крепконогие!

При спуске в овраг у дороги горел новый костер.

Ребята, сопровождавшие учительницу, вырвались вперед и со свистом и улюлюканьем покатились вниз.

Вскоре и сани поравнялись с костром, и тут на ходу прямо в ноги Марии Александровне прыгнула крепкая круглолицая девочка.

— Я — Феня! — сказала она запыхавшись. — Это маяк третьего звена. Я вас знаю! Вы — Мария Александровна. Здрасьте!

Мария Александровна молча прижала ее к себе, запахнула широкой полой дохи.

Так они и ехали. Феня без умолку болтала, рассказывая о себе и подругах.

Ребята шли на лыжах рядом с санями, неистово размахивая палками, красуясь друг перед другом и перед новой учительницей. Они громко и весело, вперекрик, спорили о том, чей маяк лучше.

 

Встреча с разгромным счетом

Если вам когда-нибудь удастся побывать на футбольном состязании и вы услышите отчаянный крик: «Судью на мыло!», а вслед за этим душераздирающий свист, знайте, что на трибуне стадиона присутствует главный болельщик — Леня Заводилов. Без него не обходится ни одно большое состязание.

Но Леня не только болельщик. Он и футболист. Его познания в этом виде спорта так широки, многообразны и обильны, что простираются до самых ветхих страниц истории. Он знает наперечет всех игроков от зарождения первой футбольной команды до наших дней. Разбуди его в три часа ночи и спроси: «Леня! В каком году последний раз «Спартак» играл с Норвегией?» — он назовет точно не только день, но и счет, с которым закончилась игра, и составы обеих команд вместе с запасными игроками.

Отличие «дубль вэ» от игры «пять в линию» ему так же понятно и ясно, как таблица умножения. Может быть, даже лучше! Он способен заметить «положение вне игры» или пресловутую роковую «руку» там, где ее не видит даже бдительный и зоркий глаз судьи всесоюзной категории. Ему известны профессиональные приемы, стиль и привычки каждого игрока и мельчайшие факты его спортивной и личной биографии. Он знает о прославленных братьях Дементьевых больше, чем они сами знают о себе. Вся литература, какая только существует по футболу — от сухих справочников, правил и календарей до беллетристики, — имеется в личной библиотеке Лени Заводилова. Он коллекционирует всё, что связано с футболом. У него есть кусок шнурка от бутцы самого Григория Федотова, палец с перчатки Акимова, оторванный в тот момент, когда футболист отражал «пушечное» пенальти Симоняна, старая кепка блистательного вратаря Леонида Иванова и даже личное письмо дедушки русского футбола Михаила Бутусова, адресованное Батыреву и касающееся тактики предстоящего матча Ленинград — Стамбул в 1926 году.

Вне школы Леня не расставался с мячом. Только стихийное бедствие способно было загнать его со двора в комнату, но и там он продолжал катать по полу мяч, тренироваться в обводках, срезках, ударах на подъем, низом и т. д. и т. п.

Если бы всю эту силу любви и знаний, вдохновения и энергии применить к учебе. Леня давно стал бы отличником. Но, увы, он считал, что из всех древних и современных историй хороша только история футбола, что же касается геометрических форм, то они исчерпываются округлостью мяча и прямоугольником футбольного поля: сто десять на семьдесят пять. Остальные предметы, как, например, физика, зоология, русский язык, не имеют к футболу никакого отношения и не способны «изменить счет в игре». Поэтому в тетрадях, дневнике и ведомости оценки знаний и поведения всё чаше стали появляться предательские цифры «двойка» и «тройка». Первую по футбольной терминологии Леня именовал словом «сухая», вторую — более успокоительно: «ничья».

К концу года над Леней «нависла угроза поражения». Но он поспешно «ушел в защиту», с большим трудом удержался на «ничейном результате» и, «выйдя в финал», то есть сдав экзамены, уехал отдыхать в пионерский лагерь.

Там, среди ребят, увлекающихся футболом, он сразу завоевал прочный авторитет. Его мастерство на поле, прическа «бокс» и «футбольная», как ему казалось, вразвалку походочка стали предметом подражания.

Но вот однажды случилось событие, которое изменило соотношение сил в матче между учебой и футболом. В лагерь для встречи с ребятами приехал знаменитый центр нападения заслуженный мастер спорта Федор Петров. Леня был в восторге. Накануне встречи он не спал всю ночь. Для полного счастья ему только и не хватало личного знакомства с таким знаменитым мастером.

«Самого опасного из всех нападающих» встретили на вокзале лагерная футбольная команда и звено девочек с букетом цветов.

Леня шел по дороге в лагерь рядом с Петровым и с неизъяснимым чувством Обожания оглядывал стройную высокую фигуру мастера, в особенности его ноги и голову. Ведь это они посылали коварные и опасные мячи в угол ворот и под верхнюю штангу. Но голова и ноги ничем не были примечательны: сияли в зеркальном блеске коричневые ботинки, а голову украшали аккуратно расчесанные на пробор слегка вьющиеся темные волосы.

Леня, желая показать себя специалистом, тонко разбирающимся во всех спортивных делах, заговорил о футболе. Но Петров будто не слышал. Он расспрашивал ребят о том, дружно ли они живут, что читают, с какими отметками перешли в следующий класс. Он шутил, вспоминал о том времени, когда сам был пионером, и, наконец, запел, а ребята, конечно, подхватили:

Леня не пел. Из всех песен он знал только позывные футбольного состязания.

Так они и пришли в лагерь.

Леня тотчас сбегал за мячом, рассчитывая, что мастер немедленно пойдет на футбольное поле, но разочарование следовало за разочарованием. «Опаснейший из опасных» даже не взглянул на мяч, а заинтересовался лагерными альбомами и дневниками. Он с удовольствием прочитал всю стенгазету, а потом затеял две викторины. В одной надо было по отдельной строчке угадывать название литературного произведения, в другой победителем объявлялся тот, кто вспомнит больше имен замечательных людей — ученых и музыкантов, полководцев и мореплавателей.

Многие ребята отличились в этих соревнованиях, но лучшим из всех оказался игрок лагерной сборной Степка Носов, которого Леня часто обзывал «известным маралой». Этот знал абсолютно всё.

Леня сидел, тоскливо потискивая мяч. Он не помнил ни одной строчки стихотворений. Он знал только имена замечательных людей футбола. Наконец после двух часов томительного ожидания «мяч был введен в игру» — мастер сказал:

— Ведите меня на вашу спортплощадку!

Матч между двумя командами лагеря носил напряженный характер. И если бы не частые прорывы центрального нападающего — Лени Заводилова, который забил в ворота противника три гола, — счет так и не был бы открыт. Матч судил сам мастер спорта.

Леня был возбужден успехом, горд и с надеждой поглядывал на Федора Петрова, ожидая похвал. Но мастер, подробно разбирая состязание, подверг самой жестокой критике именно игру Лени. Очень не понравилось Петрову, что Леня играет сам по себе, не считаясь с коллективом, красуется, командует всеми, требует отдавать пасовки только ему, кричит и даже позволяет себе грубости на поле.

— Не советский стиль игры, — сказал мастер. — Надо избавиться от такого бескультурья! У меня было большое желание удалить тебя с поля.

И он вдруг стал хвалить «известного маралу» Степку за культурную, осознанную и продуманную игру.

Леня был в отчаянии. А мастер тем временем разделся и целый час показывал ребятам разные способы владения мячом, хитроумные фальшивые обводки и пасовки, обманные движения, удары по воротам со всех положений и в заключение рассказал о методе своей тренировки.

Уезжал мастер вечером. Его провожал весь лагерь. Сердечно попрощавшись с пионерами, пожелав им бодрости, сил и крепкого здоровья, мастер нечаянно кинул взгляд на Леню и сразу же подошел к нему.

— Ты не огорчайся! — сказал он ласково. — Способности у тебя есть — это бесспорно. Будешь хорошим футболистом. Учишься как — ничего, прилично?

Леня потупился, медленно заливаясь румянцем: врать не хотелось, а признаться не было сил.

На счастье, выручил «известный марала». Он протискался вперед и спросил мастера:

— А сами вы в какой школе учились?

— В 395-й, ребята.

— Это моя школа, — удивленно прошептал Леня.

— Да ну? — удивился и мастер. — А ты сейчас в каком классе?

— Перешел в седьмой.

— В седьмой… Постой-ка… мой седьмой класс помещался налево от учительской в самом конце коридора.

— Это у нас теперь шестой, — перебил взволнованно Леня, — Я учился в нем в этом году.

— Да? Вот видишь, мы с тобой вроде как одноклассники. Я сидел на третьей парте, крайней у окна…

— Ой! — не удержался Леня. — Это моя парта!

Раздался гудок паровоза. Мастер вскочил на площадку и крикнул:

— До свиданья, ребята! Желаю весело отдохнуть!

— Спасибо! — закричали хором ребята. — Приезжайте еще!

Леня подбежал к подножке, спросил волнуясь:

— А вы сидели за партой справа или слева?

— Справа, — сказал мастер. — Хорошее местечко! Счастливое. Я получал на этом «теплом» местечке одни четверки и пятерки. А ты?..

Леню снова спас счастливый случай: паровоз сильно дернул состав и, с оглушительным свистом выпуская пары, стал набирать скорость.

Эту вторую ночь Леня тоже не спал. А утром написал маме письмо. В нем впервые Леня скромно умалчивал о своих спортивных успехах, зато он очень интересовался учебниками для седьмого класса.

«Ребята говорили, — писал он, — что физику и химию можно приобрести не только в школе, но и в магазине детской книги. Купи обязательно!»

Последнее предложение было подчеркнуто жирно два раза.

Наука, кажется, собиралась «перейти в нападение» и взять у футбола реванш за все поражения сразу.

 

Секрет изобретателя

Жили-были на даче в поселке Толмачево три друга: Пашка, Виктор и Гошка. Ребята разные, несходные по характеру, однако ничего — дружили.

Пашка был заводилой всех игр и развлечений. Парнишка бедовый, увлекающийся и беспокойный. Минуты на месте не усидит и ребят за собой тянет: то в дальний поход на поиски каких-то только ему известных глиняных пещер, то на футбольное поле, а случалось, и в чужой сад, на промысел за малиной да крыжовником.

Виктор, наоборот, отличался малоподвижностью. Паренек был с ленцой, тяжел на подъем и маленько трусоват.

Что касается третьего друга — Гошки, то его иначе и не звали с некоторых пор, как «хитрый Ежик». Во-первых потому, что у него всегда волосы коротко острижены — ежиком, а во-вторых, за хитрость. Вот о ней-то и пойдет рассказ…

Места под Лугой очень красивые. Леса кругом. А главное — река. Она здесь глубока, судоходна, и рыба в ней всякая водится.

Ребята, разумеется, любили порыбачить. Да только какая рыбалка без лодки — не серьезное дело!

Вот Пашка однажды и говорит:

— Что мы, как дошкольники, всё с берега уклейку ловим! Курам на смех! Неинтересно же! Достать бы какой ни на есть дрянной челночишко и айда спозаранку на рассвете… А? Вот здорово!

— Здорово-то здорово, — замечает нехотя Виктор, позевывая от скуки и болтая в воде босыми ногами. — А только челнока нам никто не даст и шлюпку на лодочной станции без паспорта не получишь.

— Ого! Сказал! — уже горячится Пашка. — Я достану. У сторожа пристани, дяди Коли, возьму. Он даст. Идем сейчас просить. Айда!

Виктор знает, что спорить с Пашкой, если ему в голову что взбрело, бесполезно: всё равно не отстанет. Поэтому он молча сматывает леску и выходит на берег. А Гошка — ни с места, словно и не слышит. Щурится от сверкающих в воде солнечных бликов и на поплавок поглядывает…

— Брось, Ежик, давай! — торопит его Пашка.

— Я не поеду на лодке, — говорит Гошка. — Мне мама запрещает ездить без взрослых.

— А ну тебя! — пренебрежительно плюет Пашка. — То папа, то мама! Ну и сиди тут, дергай колюшек. А мы с Витькой плотвы, окуней наловим. Смотри, тебе ничего не дадим, слышишь?..

— И не надо! Я больше вас наловлю, если захочу.

— Где это? Не на рынке ли? — спрашивает насмешливо Пашка.

Он уже готов поиздеваться над другом, но, узнав, что Гошка собирается ловить рыбу с плота да с гонок, просто молча усмехается. «А что с ним говорить! Чудак этот Гошка! Будто он не видит, что с плота и с гонок ребята купаются, женщины целый день белье полощут».

Но Гошку его усмешка не смущает.

— Я, — говорит, — вечером буду ловить на закате. Я секрет один знаю — хочу попробовать…

Друзья и слушать не стали. Отправились на пристань. Вскоре подъезжают в челноке к тому месту, где оставили друга. Смотрят, а Гошка на берегу камни да коряги приподымает — червей ищет.

Помахали ему ребята руками: дескать, счастливо оставаться! — и отбыли на рыбалку.

Вернулись к обеду усталые, но довольные успехом: двух окуней поймали и трех крупных плотичек. Хвастаются уловом да спрашивают с насмешкой:

— А у тебя. Ежик, как дела?

— Я не сразу… — отвечает, ни чуточки не смущаясь, Гошка. — Мне подготовка нужна, дня три-четыре, а потом я целое ведро наловлю.

— Ну ладно! — смеется Пашка. — Это ты своей бабушке рассказывай!

Тут он с Виктором пошептался насчет того, как бы проучить Ежа-хвастуна, и говорит Гошке:

— Вот что, друг Ежик: давай устроим спор-соревнование. Кто за пять дней больше рыбы наловит, тот выиграл и имеет право требовать от проигравшего что хочет. Идет?

— Ишь какие! Мало ли чего вы потребуете!

— А уж это наше дело. Ну что, струхнул, хвастунишка?

Гошка в раздумье посопел носом, сосредоточенно потер рукой ежик рыжеватых волос и говорит:

— Ладно! Согласен!

На другой день Пашка и Виктор еще семь окуней поймали. Приходят на дачу и кричат в два голоса:

— Где тут Еж-хвастун? Подать его сюда!

А Гошка тем временем на огороде червей копает.

— Вот погляди! — горланят наперебой рыболовы-удачники. — Семь штук! Один другого лучше. Со вчерашним уловом будет 12:0 в нашу пользу.

— Это ничего, — отвечает им Гошка, — у меня еще три дня в запасе. Я вас обойду на финише!

— Действуй, действуй! — смеются ребята. — А то не догонишь!

Подошли четвертые сутки. Встали Пашка с Виктором часов в шесть утра, чтобы пораньше на рыбалку выехать, смотрят, а Гошки на даче нет. Заглянули в окно его комнаты — пусто, и постели прибраны. А Гошкина мать на кухне посуду моет. Спрашивают:

— Куда Гошка делся?

— Тут, — говорит она, — был всё время, удочки налаживал…

Сунулись ребята в чулан за своими рыболовными снастями, видят: Гошкиных удочек нет на месте, и сачка с ведерком тоже нет. Ну, они бегом на пристань за челноком. Вот бегут они по берегу вдоль плотов да барок, смотрят, а Гошка на старых гонках с удочкой стоит да рыбу за рыбой из воды таскает. Не успевает забрасывать — вот до чего силен у него клев.

Разобрало ребят удивление и любопытство до крайности. Спешат к Гошке. А он увидел их и шипит, словно змея:

— Тсс! Псс! Братцы-товарищи, давайте-ка отворот-поворот от моих ворот. Дуйте на своем челноке подальше. У меня тут клев идет полным ходом. Не мешайте!

Пашка не выдержал:

— Брось ты, Еж, задаваться! Покажи хоть чего ловишь, не лягушек ли?

— Глядите, не жалко, — отвечает Гошка. — Да только поскорей… — А сам уже нового окуня из воды тянет.

Глянули ребята в Гошкино ведерко, а там штук двадцать рыб плещется.

«Что за наваждение такое? — думает Пашка. — На стаю напал, что ли…»

А Виктор открыл рот от удивления и смотрит на Гошку, как на фокусника.

Гошка тем временем еще окуня вытащил, граммов на двести, не меньше. Кинул его небрежно в ведерко и говорит:

— Ну, братцы, посмотрели и хватит! Катитесь! Подождите меня на даче, я через часик приду.

Поплелись Пашка с Виктором домой и про рыбалку свою забыли. Идут, недоумевают: «Что-то происходит непонятное!..»

С большим нетерпением они ждали Гошку. Даже позавтракали кое-как, наспех. Наконец является Гошка.

— Ну, — говорит, — сколько было в вашу пользу — 12:0? Так, что ли? Посмотрим теперь сколько у меня…

Опрокинул ведерко на траву. Честное пионерское: куча рыбы! Сосчитали: двадцать четыре окуня.

Стоят Пашка с Виктором пораженные, глазам своим не верят. А Гошка поглядывает на них с хитроватой усмешкой да свой рыжий ежик небрежно поглаживает:

— Вот уха так уха! На всех жильцов дачи хватит!

А сам от удовольствия таким ярким румянцем заливается, что даже веснушек не видать.

— Как же это ты, а? — спрашивает Пашка, не в силах скрыть зависть. — Скажи!

— Если сдаетесь, скажу, — говорит Гошка серьезно. — Полная капитуляция… И чтоб хвастуном больше не звали. Согласны?

Добродушный и покладистый Виктор уже готов согласиться, но Пашка предупредительно дергает его за рукав и говорит сердито:

— Не хочешь — не рассказывай… Пожалуйста! А я не привык без боя сдаваться. Подумаешь тоже, на клев попал случайно! Посмотрим, что завтра будет. Айда, Витька, за челноком! Мы еще сегодня не удили.

Только рыбачить они не пошли, а выйдя на улицу, стали шептаться-сговариваться, как выведать Гошкин секрет. Решили установить наблюдение.

Как раз вскоре мать Гошку за хлебом на станцию послала. Они — шасть в чулан, давай удочки его осматривать. Видят: лески как лески, крючки как крючки. Всё обыкновенное. Однако вот странное дело — зачем Гошке столько червей понадобилось? На полу три больших консервных банки полны червей.

Вечером два друга взяли книжки и легли в саду на травку. Лежат — будто читают, а сами тайное наблюдение ведут. Отсюда и комната Гошки видна, и чулан, и калитка на улицу. Только стало солнышко садиться, видят, Гошка в чулан пошел. Выходит, а под мышкой две банки с червями. Оглянулся — не видят ли ребята. А те носы в книжки уткнули, будто чтением увлеклись. Как только за Гошкой калитка закрылась, Пашка и говорит:

— Спокойно! Сейчас мы узнаем, куда он пошел. Лежи тут как ни в чем не бывало, а я мигом на веранду слетаю — бинокль возьму.

Захватил он бинокль, и два друга помчались что было духу по задворкам через огороды на другую улицу. Там косогор был высокий. Влезли на самую макушку. Отсюда все окрестности видны, и берег, и дальние гонки на реке. Стали по очереди в бинокль смотреть. Вскоре нашли Гошку. На гонки идет. Прошел на самый край в глубину реки и давай из банки в воду червей разбрасывать. Сыплет горстями, словно кур кормит.

Выхватывают ребята друг у друга бинокль — смотрят, дивятся, да только ничего понять не могут.

А наутро Гошка опять полведра рыбы принес.

Тут уж пришлось сдаться — ничего не поделаешь. За таким чемпионом не угонишься.

Открыл им Гошка свой секрет немудреный. Рыбу-то, оказывается, он с вечера подкармливал. Ну и приучил ее в одно место собираться. Вот какое дело!

За проигранный спор потребовал «хитрый Еж» арбуз купить по его выбору.

Долго Пашка с Виктором торговались — хотели порцией эскимо отделаться, но Гошка был тверд. Повздыхали ребята, сложились по трешке и купили «хитрому Ежу» — рыболову огромный арбуз.

Гошка был великодушен. Пригласил на угощение. Самые лучшие и большие куски друзьям своим нарезал — не скупился.

 

Лесной компас

Приходит из леса старушка — хозяйка дачи с полной корзиной малины, а ребята как раз на веранде сидят — кроссворд решают. Увидели красивую ягоду, давай расхваливать. Ну, бабушка, конечно, их угостила — глубокую тарелку насыпала. Только им мало. Сидят, облизываются от удовольствия, как котята. А бабушка и говорит:

— Вы бы, ребятки, сходили по малину-то. Ножки у вас молодые, быстрые… Ягоды нынче в лесу много.

— Заметано! — говорит Пашка. — Завтра с утра двинем, а?

— Я по грибы люблю, — замечает Гошка.

— Нет, ягодкой полакомиться — это дело! — причмокивает языком Виктор.

— Ну, ладно, — соглашается и Гошка. — А вы лес знаете? Не заблудимся?

— Вот еще! — смеется Пашка. — Да что мы, маленькие, что ли?..

Ну, утром пошли. Кто с корзиной, кто с бидоном, а Виктор еще в придачу старый алюминиевый чайник прихватил. «Это, говорит, для очень спелой, чтоб сок не вытек».

Ушли после сытного завтрака, так что никакой еды с собой не взяли. Только предусмотрительный Гошка сунул в корзинку пару слоеных булок да несколько сухарей.

Идут по тропинке вдоль рощ и лугов и друг другу разные охотничьи байки рассказывают про птичьи да звериные лесные повадки. Вначале всё пустяковые истории вспоминали, а потом на страшные рассказы перешли. Пашка вспомнил случай с его матерью, как ей однажды довелось в лесу с медведицей повстречаться. А медведица-то с маленькими медвежатами была… Ох, опасное дело! К счастью, ветер дул подходящий, не учуяла зверюга человека, обошлось… Гошка «выдал» жуткий рассказ про рысь, как она на спину охотнику с дерева прыгнула…

— Рыси и у нас тут, под Лугой, водятся, — подтвердил Пашка. — Я в газете читал…

И начал новую историю о том, как одна девочка — школьница в лесу заплуталась. Пришлось ей две ночи на дереве ночевать. Так и сидела, а волки вокруг дерева стояли и подвывали от жадности, да зубами лязгали.

Виктор всё слушал, молчал, да уж, видно, невмоготу стало. Паренек был трусоват.

— Ну вас, — говорит, — обоих к бесу. Перестаньте! Идти неохота! Что за удовольствие!

Тут, как на грех, какая-то грузная лесная птица из-под ног у него с грохотом в воздух поднялась. Совсем перепугала парня.

А Гошка смеется:

— Смотри, Пашка, он и впрямь побледнел. Не бойся, Витенька-малышечка, здесь кроме зайчат да белочек никто не водится.

За разговорами-то не заметили ребята, как малинник промахнули. Какие-то несказанные заросли начались. Когда выходили из дому небо было чистым, солнышко припекало. Только редкие облачка на небе тихо плыли в прозрачной синеве. Тишина кругом. А теперь, как в лес поглубже ребята зашли, стемнело. То ли от густой листвы и хвои, или, может, солнце за тучку зашло. Но друзья на это не обратили внимания. Заросли малины стали попадаться. Кусты такие могучие, высокие, — хоть стремянку ставь. Ягода всё крупная, сочная, чистая.

Собрали килограмма по два. Хотели было уже передохнуть немного, вдруг слышат грохот в стороне.

— Ой! Это что за новости еще! — говорит встревожено Виктор. — Я терпеть не могу грозы! Ходу, ребята, к дому!

Глянули ребята на небо, а его всего тучами заволокло. Не понять, с какой стороны и солнце-то было.

— Вот тебе на! — встревожился Виктор и ребят затормошил. — Да что вы расселись. Сейчас ливень начнется. Пашка, Гошка, вставайте!

— Так сразу и побежали! — огрызнулся Пашка. — Пускай мочит. Не сахарные! Тут ягод вон еще сколько…

А Виктору уже не до ягод. Он с беспокойством вокруг оглядывается — готов бы идти домой, да не знает, в какую сторону.

Между тем дождь и впрямь над лесом собрался.

Молнии начали сверкать. Одна такая зажглась, что всю округу осветила. Прожгла зелеными зигзагами потемневшее небо, и сразу всё притихло вокруг: ни птичьих голосов не слышно, ни жужжанья шмелей. Помолчало так секунду-другую, а потом как ахнет громина, да такой злющий, с треском, словно землю расколол. Виктор на траву повалился.

— Ой, — кричит, — боюсь я! Убьет, честное слово! Несчастье какое! Спрятаться негде!

— Лезь под елочку, — советует Гошка. — Под маленькую не опасно. И не замочит там. Видишь, какая у нее хвоя частая.

— Ну тебя с твоими елочками! — негодует Виктор. — Не дождь страшен, а молнии. Вот как трахнет по макушке…

— Дурень какой! Говорят же тебе, что под маленькой не опасно.

А Пашка тем временем кусты малины от ягод очищает, да и говорит, как бы невзначай:

— Молнии каждую минуту на всем земном шаре убивают шесть человек. Я в старом календаре читал…

От этих слов Виктору совсем не по себе стало… Прикорнул он за мшистым бугорком и со страхом на небо поглядывает.

Дождь начался, вначале редкий, а потом припустил. Трудно стало малину собирать: ягода намокла, скользит в руках.

Пашка даже плюнул с досады:

— Вот незадача!

Но делать нечего. Видно, не переждешь. Надо домой идти. Только — где дом? В какой стороне? Вот вопрос. Собирая ягоду, крутились ребята по лесу и ориентировку утратили. Где север, где юг — не поймешь, — солнца-то нет.

— Ерунда! — отрезал Пашка. — Я этот лес лучше школьного двора знаю. Айда за мной!

Тронулись в обратный путь. А дождь не утихает, наоборот, силу начинает набирать. Идти по лесу трудно — от каждого прикосновения к листве да к кустарникам словно из-под душа водой брызжет. Уже час ребята идут, а лес всё гуще становится, и конца ему не видно. Завалы да ямы какие-то пошли, всюду бурелом.

Виктор и так на каждом шагу спотыкался, охал да вздыхал, а тут и совсем раскис, заскулил:

— Ой, чувствую я, погибнем мы… В джунгли какие-то зашли. Что делать-то, что делать?!.

Два раза он корзинку ронял, все ягоды свои порастерял. Да и собирать не стал — не до того ему!

А Пашка всё бодрился:

— Ерунда! Не маленькие! С препятствиями-то даже интересней! За мной, ребята! Прибавь ходу! Сейчас на дорожку выйдем.

А дорожки нет как нет.

Начал Пашка ребят без толку то направо, то налево водить. Бросается из стороны в сторону, нервничает, злится уже:

— Пропади всё пропадом! Будет ли конец когда-нибудь этой лесной глуши!..

Только Гошка — «хитрый Ежик» — ни слова не говорит, знай посвистывает, будто ему и усталость и непогода — всё нипочем. Выдержанный паренек был, стойкий.

Шли так без малого еще час. Видят — дело плохо. Завел их незадачливый проводник в какие-то глухие дебри.

Виктор чуть не плачет:

— Вот заплутали… Погибнем теперь. Хищные звери нападут… Это вы оба виноваты — накаркали, как вороны, про рысей да медведей…

Пашка в другой бы раз обругал его, а то и подзатыльника дал, а тут уж молчит. Оглядывается по сторонам, плечами пожимает — что, дескать, за места такие нехоженые, незнакомые?

— Что ж, — говорит, — я не спорю: виноват, с пути сбился. Сам не знаю, куда теперь идти!..

Услышав это признание, Виктор повалился на хлюпающую, мокрую кочку и начал хныкать:

— Зачем только пошел я на свою погибель… Как спастись? Ой, как спастись-то теперь?!.

— Да замолчи ты, мокрая курица! — рассердился Пашка. — Перестань выть сейчас же, а то я тебя шлепну по затылку!

— «Шлепну, шлепну!» — передразнил его, плача, Виктор. — Полез в проводники, чучело! Всегда вперед лезешь: «Я да я!» Нахал! Надо было Ежика проводником пустить. Он умный!

— Нет, я тебя, верно, поколочу! — крикнул выведенный из терпения Пашка. Он уже взял в руки мокрую корягу, но Гошка его остановил:

— Спокойно, ребята! Я берусь вывести из леса. Только чур — не сбивать меня, и друг друга не травить.

Присел «Ежик» на мокрый, чавкающий мох, снял с головы промокшую кепку, потер в задумчивости свой рыжий затылок и говорит:

— У меня в корзине есть еда. Разделите ее поровну на троих. А я пока всё обмозгую — что к чему…

Пашка и Виктор послушно занялись дележкой. А потом подкрепились ребята, «заморили червячка». Сидят усталые, мокрые и грязные и на Гошку с надеждой смотрят.

А Гошка прожевал последний сухарик и неторопливо говорит:

— Значит так: шоссейная дорога проходит с севера на юг. Наш поселок находится на востоке. Это ясно. Требуется определить: где тут юг, где север. Давайте компас искать.

Виктор обрадовался:

— А ты компас взял… Вот молодчина!

— Нет, — говорит Гошка. — Вы же уверяли, что всё тут вокруг леса знаете, я вам доверился и компаса не взял. Да это ничего. Не беда. Мы его здесь в лесу живо найдем…

— Как так? — спрашивает удивленно Виктор.

— А вот так… — говорит Гошка. — Вставай поживей да осмотри хорошенько вон эту группу елок: с какой стороны стволов мох гуще, где у елок да у сосен ветви полновесней — куда они глядят, в какую сторону. Я здесь на месте стоять буду. Вернешься — доложишь мне, что обнаружил. А ты, — обратился он к Пашке, — поищи тут рядышком около нас, нет ли муравейников. Как найдешь покричи меня — я приду.

Пошли друзья поручения Гошки выполнять. И вскоре оказалось, что из восемнадцати елок пятнадцать всей густотой своих ветвей в одну сторону смотрят. Стволы здесь гладкие, чистые, словно отполированные, а с обратной стороны — седым мохом позарастали. Пашка пять муравейников нашел. Всех их Гошка оглядел, присвистнул от удовольствия, развел руками, как регулировщик уличного движения, да и говорит:

— Вот вам север, а вот вам юг. Направление мне известно!

— Это как же так? — спрашивают его в один голос оторопевшие от удивления друзья.

— А вот как… Мох на деревьях растет с северной стороны, где постоянно сыро и холодно и куда лучи солнышка не попадают. А муравейники, наоборот, так тружениками-муравьями устроены, чтоб солнышко их обогревало. Они всегда с той стороны пенька или дерева пристроены, которая к солнцу обращена. Наука не мудреная, а пользу людям приносит. Шагайте смело за мной!

И действительно, самое большее через час вывел Гошка своих друзей на шоссе, — так примерно в километре от дачного поселка.

Пришли домой ребята хоть усталые, но повеселевшие. Живо скинули мокрую одежонку, переоделись, попили чайку с малиной, а на другой день даже никто из них не чихнул. Летом промокнуть не страшно.

С тех пор как придется Виктору и Пашке оказаться в лесу в пасмурную погоду, ищут они «лесные компасы» и безошибочно выходят из леса, да поминают добрым словом «хитрого Ежика» — друга своего Гошку.

 

Боровики-прятанки

Вскоре после теплых обильных дождей густо грибы пошли. Да и не то чтобы какие-нибудь там сыроежки, лисички или волнушки, а грибы высшего сорта: красные — подосиновики, и, наконец, всем грибам гриб — боровик показался. От теплых парных ночей весь грибной слой наружу полез.

Конечно, все, кто в дачном поселке был свободен — от малышей до стариков, — отправились по грибы. Каждый день ходят, а грибов не выбрать — ясное дело: они за ночь опять успевают вырасти.

Ребята наши тоже поддались общему увлечению. Как заправские грибники, выходят ранехонько утречком.

На рассвете в лесу хорошо. Тишина кругом — необыкновенная! От низкого солнышка длинные тени лежат, а меж ними словно просеки, мягким солнечным сиянием позолоченные. Еще на полянках клубится голубоватый парной туман, а земля под ним теплая — с прошлого дня не остывшая. Ветерок обычно поднимается с восходом солнца, но он еще легок пока: чуть тронет какой-нибудь листок, ласково шевельнет его, пахнет в лицо лесным ароматом. От осинника тянет сыроватой грибной свежестью. Березовая роща дышит теплой струей, а ельник или соснячок — совсем жаркой смолистой воздушной струйкой с пряным запахом мхов и цветущего вереска. Идешь по тропинке, а лесные запахи со всех сторон текут к тебе воздушными ручейками. Хорошо! Так бы никогда из леса не выходил! И как такой прелести Гошка не понимает?.. Связался со своей моделью парусной яхты. День-деньской на крылечке сидит, обложенный столярным инструментом, досками, дранками, кусками холста. Мастерит яхту. Нашел время! Уговаривали его Виктор с Пашкой: «Пойдем в лес!» Ни в какую! «Я, говорит обещал к началу учебного года сделать парусную яхту. Не приставайте! Это задание кружка технического творчества. Мы подарки делаем болгарским пионерам. Понятно?»

Так и не уговорили. Стали вдвоем ходить или компанией с другими ребятами, но без Гошки. Много грибов набирали. Только вот интересно: проходят они с пяти утра до полудня по лесам, принесут штук по пятьдесят боровиков, да в два раза больше разных там подберезовиков, маслят, горькушек и свинушек, явятся к Гошке похвастаться. Глядь — а у него на веранде полная корзина белых грибов. Да каких! Толстых, как бочоночки. Только шляпки у них белые-белые, чуть тронутые коричневым загаром. Один к одному — как на подбор!

— Откуда взялись такие красавцы?!.

— Да так, — говорит Гошка, — сбегал тут на часок в рощицу одну, наломал…

А сам торопливо дымящимся столярным клеем борта своей яхты укрепляет.

— Врешь, Гошка! — говорят ребята. — Это твоя мамаша ходила… И далеко, наверно… Здесь таких грибов нет.

— Что ж, не верите — как хотите!

Спрашивают у Гошкиной матери.

— Нет, — говорит, — ребята, что вы! У меня столько дел по хозяйству — не до грибов мне. Это Гошка на часок куда-то сбегал. Он насчет розыска грибов мастер!

И верно — мастер! Посчитали, сколько боровиков в корзинке, — ровно сотня.

Зависть берет Гошкиных друзей. Ну как же!

— Мы, — говорят, — полдня по лесу мотаемся, а он на часок в какую-то ольховую рощу сгоняет — и, пожалуйте, сто беляков, как на подбор!

— Зачем в ольховую, — поправляет Гошка. — В ольхе никакие грибы не растут, тем более — боровики. Я в молодой ельник хожу…

— В какой такой молодой ельник? — спрашивает раздосадованный Пашка.

— А за поселком сразу… Загородку видали? Там ельничек не густой такой, с мелкими полянками.

— Брось ты смеяться! — сердится Пашка. — Что ты нас совсем уж за дураков считаешь. В этой загородке коровы пасутся.

— Ну и что ж?

— Как ну и что ж?.. Да разве там может такой гриб вырасти? Его коровищи своими копытами подавят. Да и всем известно, что коровы сами любят грибы. Если увидят такой боровик на полянке — мгновенно слопают. Уж легче грибы на футбольном поле найти, чем в этой загородке.

— Вот и неправильно, — возражает Гошка. — Ничего-то вы не понимаете! Мои грибы коровы ни раздавить, ни слопать не могут, потому что боровики находятся в надежном укрытии. Я их называю: боровики-прятанки…

— Это что еще за укрытие такое? Что за прятанки? Нет грибов с таким названием! — авторитетно заявляет Пашка и толкает в бок Виктора: — А ты что молчишь — уши развесил?.. Он нам басни рассказывает, смеется над нами, а тебе хоть бы что…

— А кто его знает — этого хитрого Ежика! — пожимает плечами Виктор. — Может, он опять какой-нибудь способ изобрел. С вечера эти самые грибы, как рыбу, подкармливает, они в одно место все собираются, а он их ра-а-а-аз в охапку, да в корзину…

— Так не бывает, — с мрачной серьезностью заявляет Пашка. Он уже не чувствует шутки. Весь разговор с Гошкой кажется ему подозрительным. А насмешка еще более раззадоривает: — Хватит дурака валять! Докажи, что не врешь! Я готов спорить как угодно…

— Опять на арбуз, что ли? — смеется Гошка.

— Хоть на дыню!

— А ты тоже не веришь? — спрашивает Гошка Виктора.

— Верю или не верю, а спорить не буду, — говорит осторожно Виктор. — Ты, наверно, какой-нибудь секрет знаешь. Ну тебя! Не хочу проигрывать. Я деньги на велосипед коплю…

— Ладно, — соглашается Гошка. — Давайте без спора. Завтра пойдем. Только не раньше одиннадцати часов. Я хочу с утра мачту для модельной яхты сделать.

В одиннадцать так в одиннадцать! Пашка спорить не стал, хотя очень удивился — почему так поздно? Но виду не показал и подумал с тайным злорадством: «Чем позже, тем лучше. До нас все грибы оберут… Вот тогда хоть раз поиздеваемся над хитрым Ежиком».

На исходе ночи большой теплый дождик прошел, и утро было туманное. Но солнце и ветерок хорошо «поработали», и к условленному ребятами часу прояснило.

Идут ребята, весело палками помахивают. Гошка, как всегда, насвистывает, а Пашка и Виктор друг друга смешливо подталкивают да на Гошку кивают: дескать, посмеемся сейчас вдоволь… Гошка, как бы угадывая их мысли, говорит:

— А погодка подходящая. Грибов нащелкаем немало!

— Посмотрим, — уклончиво замечает Пашка.

Молодой красивый ельник с мелкими полянками, заросшими густой и сочной травой, был обнесен изгородью. Но она не спасала его от коров. Кое-где были проломы, и стадо, привлеченное вкусным кормом, перекочевало за загородку и разбрелось по ельнику. Тщетно поселковый дед-пастух дудел в пионерский горн, стараясь собрать коров и выгнать их из запретного лесниками места, — ничего не помогало.

— Ну и местечко! — фыркает презрительно Пашка, прислушиваясь к разноголосому мычанью. — Как на скотном дворе!

— Ничего. Мы друг другу не помешаем, — замечает Гошка.

Достав из кармана перочинный ножик, он деловито просовывает его сквозь плетенку корзины и подмигивает ребятам:

— Сейчас начнем уборку грибного урожая.

Все трое пролезают под бревнами загородки и входят в молодой лесок.

Елки, отделенные друг от дружки крохотными травянистыми лужайками, кажутся совсем маленькими. Они и впрямь чуть выше человеческого роста. Даже на лес не похоже! Ни старых мшистых пней, ни бурелома, ни сучьев, да и потемневшего прошлогоднего листа нет. Чисто, как в парке культуры и отдыха, и всё видно кругом.

Пашка и Виктор с недоверием оглядывают эту зеленую рощу и качают головами: дескать, найдешь тут что-нибудь, как же! Даже поганок нет!

А Гошка, словно угадав сомнения друзей, улыбается:

— Я же вам говорил, что это — боровики-прятанки. Посмотрите на елки… Что вы можете сказать?

А что ребята могут сказать? Елки как елки… Правда, очень густые и какие-то круглые. Их пахучие ветви так часты, что не видно стволов. Это потому, что они порознь друг от друга растут — не притесняют один другого. Концы широких нижних ветвей лежат прямо на земле и, кажется, заботливо охраняют от любопытствующих взоров всё, что находится внутри.

— Ну как, нагляделись? — спрашивает Гошка. — Теперь слушайте… Лес этот на вид простоватый, однако боровиками богатый. Только грибок тут тому достается, кто смекалкой обзаведется…

Ребята смотрят на Гошку и не понимают: в шутку или всерьез он сказку с прибаутками затеял.

А из Гошкиной сказочки между тем становится кое-что понятно: боровики, оказывается, любят молодые еловые леса. Их первые грибницы зарождаются именно здесь, у корней молодых елочек, и поэтому еловые рощицы оставлять без внимания не следует. Только искать тут грибы нужно не у елок, а… под елками. Вот в чем секрет!

— Смотрите, я сейчас вам покажу, как это надо делать, — говорит Гошка. — Вы подходите к елке. Ну вот, скажем, к этой. Подходите… Приподнимаете палкой нижние веточки и заглядываете повнимательней внутрь, под елочку. Так? Ага! Гриб обнаружен. Тогда вы вытаскиваете из плетенки-корзины свой ножик. Корзинку и палку оставляете на месте. Только палку не бросаете как попало, а кладете ее на землю нижним концом вперед, в том направлении, куда вам идти надо. Если этого делать не будете, то закружитесь на одном и том же месте и начнете лазать под одни и те же елки… Итак, гриб обнаружен. Превосходно! А теперь по-пластунски, на животе, под елочку — ра-а-а-аз!

С этими словами Гошка ловко скрывается под елкой и через несколько секунд появляется перед удивленными приятелями. В правой руке у него по-прежнему, нож, а в левой — два боровика, пузатых и крепких. Их белые шляпки чуть тронуты коричневым загаром.

— Понятно? — спрашивает хитрый добытчик, лукаво улыбаясь. — Или еще раз повторить урок?

Нет. Урока повторять не приходится.

Охваченные грибным азартом, Пашка и Виктор бросают в траву свои палки и корзины и, забыв про ножи, кидаются к двум ближайшим елкам. Пыхтя и неловко барахтаясь на животах, они вползают под зеленые ветви елок и вскоре, пятясь задом, как раки, неумело, с трудом вылезают, густо обсыпанные хвоей. Лица у обоих красные от счастья, усилий и возбуждения. У каждого в руке по боровику, вырванному впопыхах с мхом и грибницей.

Их увлечение так велико, что они с большим нетерпением выслушивают Гошкины наставления о том, что грибы нужно срезать ножом, иначе вся грибница переведется.

И вот проходит всего-навсего полтора-два часа, и ребята возвращаются в поселок, неся полные корзины белых грибов. А грибы-то какие — как на подбор! Один к одному!

Гошкин авторитет окончательно укреплен. А прозвище «хитрый Ежик» так и остается за ним до сих пор, хотя он теперь уже не пионер, а комсомолец и в этом году в десятый класс пойдет.