Тогда засияла моя счастливая звезда. Да, мне повезло, очень повезло. Это было началом периода везения в моей жизни, и надеюсь, все этим не закончится и моя засушенная голова не украсит столовую семейства Амайа.

Я надела халат, вышла в слабо освещенный коридор и поговорила со вдовой, которая сидела в сломанном кресле. Большинство родственников храпели в общем зале ожидания на этаже, устав и охрипнув от криков «мой папа, мой папа». Все оказалось проще, чем я предполагала, возможно, потому что при объявлении о ее новом гражданском состоянии вдова не продемонстрировала никаких предрассудков. Или, возможно, она решила, что так будет лучше для бедняги.

Сеньора была очень маленького роста, с пучком черных волос на затылке, крепкая и меланхоличная. Она с рыданиями бросилась мне на грудь, уверяя, что нужно что-то делать, что она была готова к этому и подпишет все нужные бумаги, что лучше не будить остальных членов семейства и дать им немного отдохнуть, что у меня очень красивое лицо и я могу забрать ее мужа в похоронное бюро и подготовить к погребению, и лучше моих рук не найти для ее Хоакинико Серьезного. Ей бы хотелось самой привести его в порядок с помощью кузин и невесток, но теперь ей это уже не под силу. А деньги не проблема. Она желала заказать самую дорогую службу.

У меня было впечатление, что на самом деле она не хотела снова видеть своего супруга. Они были женаты сорок пять лет, а я давно поняла, что иногда любовь заканчивается.

– Сорок пять лет, дорогая, пять сыновей, а он по-прежнему меня хотел… Никогда не видел меня без одежды, я всегда была для него загадкой. Ай, мой Хоакинико! – заявила она мне, осушая слезы и издавая стон, от которого ее тело содрогнулось и грудь в вырезе платья задрожала, из-за чего кожа сморщилась и заходила волнами.

Вдова подозревала, что на этот раз приступ ее мужа приведет к фатальному исходу. Впервые за семнадцать лет, призналась она, голова Хоакинико была неподвижна, и она сразу поняла, что это плохой признак. Ведь Хоакинико все время тряс головой – он страдал тиком уже около семнадцати лет, и когда прежде его привозили в больницу, он повторял: «Нет, нет, нет». Он не успокаивался, даже когда спал. Нет, нет, нет.

Я любезно поинтересовалась, почему он говорил «нет», и Ремедьос Монхе де Амайа ответила мне с суровым выражением лица, похожим на посмертную гримасу ее покойного мужа, что семнадцать лет назад в день похорон ее свекрови Хоакинико решил покинуть плакальщиц на кладбище и отправился домой. Он курил сигару и размышлял о том, что, лежа в холодной могиле, его святая мать уже не будет страдать. Но проходя мимо одного из надгробий, он увидел, как из земли поднялась рука, держащая сигарету, и голос спросил его: «Огоньку не найдется?» Цыган с ужасом посмотрел на руку и начал отчаянно качать головой, стараясь сказать, что у него нет огонька, «нет, нет, проклятье, нет…». Он не остановился, даже когда вслед за таинственной рукой на поверхности появился один из кладбищенских рабочих, который рыл новую могилу, и обиженно произнес: «Знаете, я увидел, что у вас славная сигара. Поэтому спросил, не дадите ли прикурить…»

Хоакинико взмок от страха, но дал прикурить. Он не сказал ни одного слова, а только безостановочно тряс головой: «Нет, нет, нет…»

С этого дня его стали звать Хоакинико Серьезный. Сеньора Ремедьос не помнила, чтобы он снова улыбался, даже когда они спали вместе. И он не переставая качал головой из стороны в сторону… До той ночи, когда его привезли в отделение скорой помощи. Пока он мог сказать «нет», он отпугивал смерть, а когда перестал сопротивляться, смерть схватила его за яйца, как выразилась Ремедьос. Этой ночью она увидела все ясно, как в прозрачной воде, поэтому знала, что все потеряно и что нельзя возлагать вину на врачей, хотя они и были неопытными и молодыми.

Ремедьос снова тяжело вздохнула, начала громко молиться, и я испугалась, что она разбудит остальную компанию, поэтому я отвела ее в комнату для медсестер.

Эктор и Коли выписали свидетельство о смерти, женщина подписала документы, и моя подруга вызвала санитаров, которые вынесли старого, величественного и окоченевшего цыгана со шляпой и тростью по пожарной лестнице.

«Скорая помощь» отвезла нас в бюро «Долгое прощание».

Я рассматривала старика, лежащего на нашем столе в комнате, которую мы ласково и иносказательно называли «мастерская». Тогда я еще не знала, что это мужчина моей судьбы.