Ох, как я мечтал о встрече со своим лучшим другом Васей Сухим, чтобы, во-первых, сказать все, что о нем думаю, во-вторых, огреть по тупоумному его лбу рифленой рукояткой ТТ, и, в-третьих, наконец, с помощью полукриминального товарища вырвать наш кровный миллион $ из пасти кровожадного, выражусь красиво, зверя ВБ.

Но для этого надо было, прежде всего, пересечь поперек всю Московскую область. И на чем? На старенькой, попердывающей колымаге, дедушке советского автомобилестроения эпохи первых космических пусков. «Дед» хрипел, стенал и проклинал тот час, когда уродился на свет Божий. Я же проклинал сквалыжного г-на Татищева, не понимая его суровой правоты. Осмыслил это, когда углядел, что бравое ГИБДД тормозит исключительно быстроходные платежеспособные иномарки. А что взять с облупленной отечественной срамоты? Ничего, кроме цветущего геморроя в цветной жопце-це-це.

Разгадав это, я успокоился, молясь лишь о том, чтобы «дедушка» не откинул колеса меж Москвой и Владивостоком.

Нет, молодцом: пёх-тёх-пёх, катил не спеша и с неким достоинством, мол, я такой, какой есть, принимайте, а не хотите — отвалите.

Неторопливая поездка дала возможность ощутить мощное природное дыхание областных лесов и полей. Я сорвал солнцезащитные очки, и естественные цвета радовали глаз: синь небес, зелень листвы, рыжеватость пшеничных полей. Городская маета осталась позади, и все происходящее там казалось никчемным и пустым. Моя мечта о миллионе поблекла и представлялась выцветившей на солнце театральной афишкой. Не закончить ли пьесу под названием «Миллионер» — закончить без финального душевного потрясения для доверчивых, как дети, зрителей и пальбы из ружья, висящего на заднике с первого акта.

Увы, подобное не в моих силах. Если бы играл на подмостках моноспектакль, плюнул бы на все и удалился за пыльные кулисы кушать водочку. А так — не могу: повязан путами дружбы. Впрочем, Вася способен постоять за себя, а вот как быть с Илюшей Шепотинником? Как быть с ним, играющему в этой невероятной истории по Божьему проведению? Пропадет не за понюшку табака. Тем более враги наши прознали о его небесном даре. Попользуются и выкинут на свалку куском синюшной мертвечины.

Нет, представление продолжается, господа. Горят софиты, и пьяненький суфлер занял свое место в будке. Публика готова встретить новый выход героев аплодисментами и криками «браво». И каждый из участников этого публичного зрелища питает надежду, что финальная реплика будет за ним.

Городок Долгопрудный, известный своими прудами и ОПГ, встретил меня садово-огородной тишиной, мелкими домами поселкового типа, базарчиком у ж/д вокзала, гипсовым бюстом В.И. Ленина, мазанным в бронзовую краску. Нужная мне улица имени Матроса Железняка, дом 54 находилась на окраине.

— Немедля за улицей Инессы Арманд, молодой человек, — объяснился старичок, похожий бородкой и блеющим голоском на экстремиста всех времен Лейбу Бронштейна (Троцкого). — Там поворот направо, кажется.

— Или налево?

— Направо-направо. Да-с.

Я посмеялся: такое впечатление, что время здесь остановилось, как мифический краснопузый бронепоезд на запасном пути. Не хватает аллюром скачущей конницы с Василием Ивановичем Чапаевым впереди на белой кобыле по прозвищу Ибаррури, и картинка героического прошлого будет полная.

Пропылив по вышеупомянутым улочкам, нахожу на металлическом заборе цифру — 54. Драндулетик тыкается в ворота, издавая с устатку хрипучие звуки: открывайте сразу, засранцы такие и засранцы сякие!

— Ну я это! Я! — ору. — Васька, сколько можно издеваться? — Отмахиваю кепи. — Он тут бабаем бабаит, а меня бьют! — Выражаюсь куда точнее и народнее, обращаясь в сторону видеокамеры слежения. — Открывайте, еть` вашу мать, поанцы! Я «гостиниц» привез!

Наконец, признан за своего — тяжелые ворота дачной крепости медленно раскрываются. «Москвичок» закатывает в просторный дворик, покрытый асфальтом, тормозит у знакомого мне серебристого БМВ и двух боевых джипов c тонированными стеклами. Поздравляю «дед», доехали-таки!

В старых рослых соснах французит современный кирпичный дом-замок с башенками и балкончиками, похожий на бургунское игристое шампанское. На крыше легко-дамской панамкой замечается телевизионная тарелка. У ворот гуляют два бойца в спортивных костюмах, в их руках АКМ, тоже мне хорошо знакомые. Прикладами. А по дальней дорожке вальяжной походочкой сукиного кота приближается Вася. И ещё улыбается самодовольной улыбочкой!

— Славчик, ты красавчик, — разбрасывает лапы для объятия. — Что с личиком твоим?

— И ты ещё спрашиваешь, паразит? — взвываю от возмущения. — Игрок херов?

— Все под контролем, дорогой мой человек, — успокаивает, не забывая улыбаться улыбкой успешного плейбоя.

— Под контролем? Ты контролируешь, а бьют меня, — разумеется, моя речь снова куда экспрессивнее. — Что за игры патриотов?

— Ну, прости, — обнимает за плечи. — Мы хотели вскрыть ситуацию, как нарыв?

— Какую ещё ситуацию?

— Вокруг Илюхи, помнишь?

— Мне бы не помнить, — хныкаю. — Весь мой двор в трупах. Ваша работа?

— Поговорим после, — толкает в спину. — Переведи дух. В баньку сходим.

— В баньку? — злюсь. — А как Илюша-то? — спрашиваю. — Где он? Черт вас всех возьми!

Мой приятель заметно мрачнеет и признается, что с нашим товарищем не все в порядке. Хотя какой может быть порядок у сумасшедшего, не так ли?

— Что такое?

— Припадки у него начались, — морщится Вася, — орет, все бьет и почти ничего не жрет. Типа бунта, да?

— Типа бунта? — переспрашиваю. — Ну, вы козлы, ребята, — режу правду. — Нельзя ему менять обстановку и общаться с незнакомыми.

— Меня-то он знает? — удивляется мой спутник.

— А ты его понимаешь?

Вопрос остается без ответа, и я требую, чтобы меня срочно отвели к аутисту. Надеялся, что ситуация прояснится, а все наоборот усложняется. Если Илюша совсем плох на голову, то наши игрища в миллион можно заканчивать. И хер с ним, этим милитаристическим миллионом, от которого одно лихо. Будем жить тырновским огородом и моим честным трудом на плодово-овощной базе имени Клары Цеткин.

Обстановка буржуйского дома-замка напоминает музейную: эксклюзивная мебель, картины на стенах, напольные вазы в полный человеческий рост, зимний сад с реликтовыми деревцами из хоккуистой Японии. (Хокку — это стихи в несколько строчек, очень красивые, например: «Если в саду посадить звезду — вырастет небо»).

Я невольно интересуюсь: кто у нас любитель такой поэтической, скажем так, жизни? Василий называет фамилию знаменитого в прошлом боксера N., чемпиона мира в среднем весе, а ныне почетного гражданина города Долгопрудный.

— Понятно, — говорю, — типа папы местных пацанов?

— Типа, — недовольно бурчит Василий. — Меня окружают только уважаемые люди.

— И Галаев тоже уважаемый? — спрашиваю. — Не от большого ли почтения его нукеры хотели из меня отбивную слепить? Тебя искали, между прочим?

— Ишь как? — качает гиревой головой. — И что?

— Блядь! Можешь, толком объяснить, что происходит? — нервничаю. Почему бьют меня, а не тебя?

— Ты оказываешься не в том месте, — довольно смеется. — Не в то время.

У меня возникает желание вырвать ТТ из-за пояса и воплотить в жизнь свою светлую мечту грохнуть им по васиному лбу, чтобы обладатель этого бесхитростного, как полено, чела больше думал о других, чем о себе.

Не успеваю — поднявшись на второй этаж, подходим к двери, рядом с которой дежурит пасмурный малый в медицинском халате.

— Спит, — отвечает он на немой вопрос Василий.

— И пусть, — потирает руки тот. — Воскреснет, дай знать. А мы в баньку.

Я требую, чтобы мне дали глянуть мельком на аутиста: может, его уже донельзя замордовали? Г-н Сухой обижается: он, конечно, умом не блещет, однако не настолько, чтобы не понимать: Илюшу надо беречь, как розовую герань в горшке.

— Мы к нему со всем уважением, — признается, — а от него одни убытки.

Я настораживаюсь: о каких убытках речь, и догадываюсь:

— Васек, а не пытался ли ты играть с ним на бирже?

Друг ситный мнется, как барышня-крестьянка перед барином, возжелавшим неотложного соития на конюшне, потом признается:

— Ну, пытались.

— Е`вашу мать! — не выдерживаю всей этой галиматьи. — Плакал мой миллиончик! Как чувствовал! Разве так можно?

Что же выясняется? Пока я страдал физически, то есть, когда меня лупили все, кому не лень, господин Сухой решил самостоятельно ухватить за хвост птицу счастья сегодняшнего дня. И ничего умного не придумал, как взять у вора в законе Аслана Галаева в долг 1 миллион 500 тысяч виртуальной «зелени», и вместе с аутистом играть на бирже. Гарантия возврата капитала мой миллион и наш Илюша Шепотинник.

— Что? — не понял, остановившись. — Как это?

— Я был уверен в победе.

— Миллион заложил и ещё Илюху? — заорал я. — Идиот! Ты идиотее самого идиотского идиота! Проигрался в пух и прах! — захохотал я. — Теперь понятно, почему чукеры тебя искали? — И вспомнил. — Но били-то меня?

— Я твой должник, — скромничал товарищ. — Все будет нормально, родной, — успокаивал, но без энтузиазма.

— Нормально? Все под контролем? — бушевал я. — Наверное, кричал на Илью? — предположил. — Он и сломался, как игрушка.

— Любую игрушку можно исправить, — ответил. — Как и положение.

— Вася, — с чувством заключил я, — когда вижу тебя, вижу гильотину. Лично для себя. Почему меня толкнул в лапы ментовской хунты? — И потребовал, чтобы объяснился тотчас же по ситуации, когда трупов было обнаружено немерено.

И что же узнаю? Все просто, как рождение персидских котят и новых сверхгалактик. Господин Сухой и его «спортивная» команда сразу смекнула, что гениальным провидцем могут заинтересоваться. Деньги не делают людей счастливыми, а делают их богатыми, и поэтому человек, обладающий даром обогащения, всегда привлекает внимание тех, кто этим талантом не обладает, но владеет властью, силой и оружием.

— Вася, ты умен, как Цицерон, — заметил я.

— А это кто?

— Типа пахана древних философов, — отмахнулся и потребовал продолжить признание.

«Спортсмены» не ошиблись в расчетах: некая бригада «наехала» на мою квартиру и дважды угодила в засаду.

— В засаду?

— Конечно. Пока ты хлопал ушами и думал, что никто ничего не знает…

— И что?

— Мы решили запустить тебя в дело, — признался. — Во-первых, от тебя пользы было тогда никакой, во-вторых, кто-то же должен был отдуваться за трупняки…

— Так, — снова остановился под соснами. — Польза от меня была. Трупы были не мои. Попользовались мной, как блядью, — и поинтересовался: — Под дых или по зубам?

— За что?

— За подставу, милый мой, за подставу.

— Бить надо Галаева, это его идея была.

— А у тебя своя кость есть? — постучал кулаком по васиному лбу, как по двери. — Под дых или по зубам? — повторил.

В детстве был у нас такой уговор: если кто поступал западл`о, то получал по заслугам: либо удар в солнечное сплетение, либо по сусало. По желанию. И били крепко, от всей оскорбленной души.

И я не пожалел друга детства — били меня, ударю я! Под дых — так под дых! Сконцентрировав всю обиду в кулак, наношу удар.

— А-а-а! — такое впечатление, что кулак нарвался на чугунную чушку. Е`! — е`! — е`! — Прыгал по лужайке, жалея руку. — Что у тебя там, еть` твою мать!

— Броник! — ухмыльнулся аспид рода человеческого, задирая рубаху.

— Застрелю, — вырвал ТТ. — Или застрелюсь.

Вася подивился оружию в моих руках и поинтересовался, откуда оно? Я вспомнил агрессивных детей гор и сообщил, что отныне всю ситуацию беру под личный контроль. Тем более обстоятельства настолько изменились, что все наши дворовые игры, редис псовый по сравнению с тем, что нас ждет впереди.

— Впереди нас банька, — шутил мой друг, считая, что я нахожусь в состоянии аффекта от боли в руке и говорю глупости.

Наивный полубандит, не понимающий, что бронежилет может выручить от пули-дуры, но спасти от жестокого молоха Системы?..

Первые бои местного значения, в целом, оказались для нас победными. Но не пиррова ли они? Ошибка Василия и «спортивной» братвы в том, что они посчитали битву завершенной, отстрелив группу претендентов на приз имени Ильи Шепотинника. Решив малую задачу, они перегрызлись меж собой, не видя смертельной опасности со стороны государственной системы, представителями коей является семейство Крутоверцеров. А Система продолжает работать над данной проблемой, это я чувствую. Иного не может быть: Система должна выполнять поставленные задачи, в противном случае, её не будут бояться и, следовательно, уважать. Она превратится в анекдотическое, плохо помнящее, невнятное, спазматическое Оно, напоминающее первого президента РФ, канувшего в лету.

Зайдя в новую баньку, пропахшую свежим деревом и жарынью, решаю не драматизировать ситуацию. Нам ещё в ней разбираться и разбираться, М`ука. Пока же надо отмыть копоть прошлого, чтобы вступить в настоящее чистыми, как это делали солдаты в Великой Отечественной перед решающими сражениями.

Начинаю стаскивать куртку, из её кармана выпадает мобильный телефон. Вася замечает: на мою шею повесить золотую цепь и — вылитый браток.

— Круто, — рассматривает аппарат. — Откуда игрушка?

— От менхантера, — говорю правду.

— От кого? — вытягивается лицом.

— Менхантер — «охотник на людей», невежда.

Надо ли говорить, что товарищ бандит пришел в некоторое замешательство. Особенно, после того, как услышал историю моей жизни за последние сутки. С ним случился эффект Буратино, когда деревянный человечек увидел праздничный цирк-шапито. Мой же друг детства сидел на лавке в голом виде и глуповато блимкал глазами, как этот самый пиноккио.

— А ты думал, спрятался от мира, — сделал заключение я, — и все проблемы решены? — И отправился в парилку. — Веничком помахай, Васечка, попросил не без мстительной услады.

Конечно, я понимал чувства г-на Сухого. Ощущать себя хозяином положения и неожиданно узнать, что госпожа Жизнь держит тебя в качестве мальчика-пажа, главная обязанность которого таскать полы платья корованной особы.

Участие в настоящей истории подлого опытного трейдера Кожевникова, оказавшегося по совместительству информатором боевой и коммерческой бригады «Алмаз» при ВО (внутренних органах) не очень удивило Василия.

— Он мне сразу не понравился, — изрек. — У него вид бывшего ментяги.

— Белки-летяги у него вид, — и рассказал о нашей встречи на складском дворе магазина стройматериалов. — Летает туда-сюда. Как он у Татищева оказался, не понимаю?

— Телефон слушают, — уверенно ответил мой собеседник. — Хотели взять на прихват Антея и узнать, где я нахожусь.

— Странно, — задумался я. — Тогда получается, что трейдер работает на семейство Крутоверцеров.

— На кого работает?

Мой короткий рассказ о деятельности Маи, сыгравшей в моем освобождении из лап, повторю, хунты не последнюю роль, а также повествование о бомбе близ крематория и последующем знакомстве с государственным деятелем эпохи большого хапка, тоже особенно не удивили друга.

— Ишь ты, — лишь цокнул языком. — Муж и жена — одна сатана. Она мне сразу…

— Только не говори, что не понравилась? — вскричал я. — Ты её вообще не видел?

— Видел много раз. В кабинете у дедушки. Не удивлюсь, что деда любимого она того… замочила.

— Ты говори-говори, да не заговаривайся.

— Не она лично, конечно, но при её молчаливом согласии?

— А зачем было надо?

— Исаакович — старая лошадь. Был. Осторожный. Может, не захотел участвовать в аферах семейства, или ещё что? Как говорится: «Любите жизнь источник денег. Когда источник бьет через край, можно захлебнуться».

Словом, появление семейства Крутоверцеров близ нашего миллиона $ тоже не потрясло Васиного воображения — это находилось в системе координат его мозговых извилин цвета беж.

А вот — менхантер, он же «охотник на людей», он же Александр Стахов!.. Светлый и бесстрашный образ бойца, работающего исключительно на себя и выполняющего спец. заказы по различным проблемам, привели Василия в глубокую депрессию.

Веселая, искрящаяся пламенем и водочкой, ночка, проведенная мной с «охотником» на скоростной трассе и в ресторане «Русская изба» ещё больше насторожили мастера спорта по вольной борьбе.

— Плохие дела, — заключил он, используя куда более горячие, как полки в парилке, на которых мы возлежали, словца для определения нашего положения. — Жопой чувствую: подключилась Контора.

— Какая контора?

— Которая всем конторам контора.

— Лубянская, что ли? — догадался. — Товарищи ещё работают?

— Спрашиваешь? Они нынче разворачиваются в марше. Мало всем не покажется.

— А мы тут при чем?

— Мы-то на хер никому не нужны, — хлестал меня березовым веничком. — А вот Илюха?

— А что он?

— Народное достояние, балбес.

— Прекрати психи, — требовал я. — Илюша — это мелочь пузатая.

— Мелочь, да приятная в хозяйстве.

Плюхаясь в маленькое море бассейна, заявил, что менхантеру доверяю, как самому себе. Почему — не знаю? Уж больно не любит он этого Крутоверцера, мне так кажется.

— Как можешь доверять первому встречному?

— Ты про кого? Крутоверцера?

— Тьфу ты, твою мать, — не выдержал лингвист лингвистов издевательства над великим и могучим. — Что за слова такие: «крутоверцер», «менхантер», «брувер»?

— Нормальные слова, — не понимал я. — В духе времени.

— Про «охотника» я! — орал друг. — Блядь! — Вылезал из бассейна, похожий борцовской спиной и что ниже на гиппопотама в реке Лимпопо.

— Ты куда? За словарем? — пошутил.

Ничего не ответив, Вася прошлепал в раздевалку, чтобы скоро вернуться:

— Вот это видишь? — держал в руках мобильный телефончик. — А теперь следи за движением руки, жопца-ца твоя без мозгов!

Не обратив внимания на мои возмущенные вопли, метнул телефон в бассейн. Плюхнувшись на воду, коробочка с нежной электронной начинкой успешно ушла на дно, вымощенное цветым кафелем. Матерясь и пуская пузыри, я нырнул за предметом первой необходимости делового человека. Вот так всегда: мечтаешь о легком небе, уходишь под тяжелую воду.

Попытки спасти дар менхантера оказались тщетны. Игрушка не выдержала изощренного испытания стихией. Я потребовал объяснений в форме воплей и проклятий.

Подозрительный г-н Сухой с мокрой головой снизошел до них: во-первых, почему я так убежден, что мой новый знакомый есть благородным зорро и не сдаст нас с потрохами тем же чертовым Крутоверцерам, во-вторых, научный прогресс шагнул настолько далеко, что этот мобильник, возможно, имел свойства передаточного устройства, в-третьих, смотри пункт «во-первых».

— А в-четвертых, вообще, неизвестно, на кого работает, — молвил Василий.

— На себя, — твердил. — Как ты, как я, — натягивал джинсы и рубаху. Он — моей группы крови.

— Вот-вот, Слава, кровь прольется, — был неумолим, как рок. — Коль машинка сработала, жди гостей. Кстати, «гостинец» татищевский привез?

— Ага, килограмм картошки, два пучка лука, да маслят лукошко, — был иносказателен, будто в кустах уже прятались слухачи и записывали все наши антигосударственные речи. — А зачем?

Вася ответил привычно: чувствовал известным местом, что дело малой кровью не обойдется, и боевой запас ещё никому не мешал.

То есть перспективы наши были самые радужные. С нами-то понятно — мы больные дети не самого лучшего периода в истории нашего государства. А вот как быть с аутистом, не имеющего никакого отношения к этому помойно-блевотному бытию? Как быть с тем, кто не способен себя защитить. Верная мысль: мы в ответе за тех, кого приручили. И с этим нужно считаться. В противном случае, все превращается в бессмыслицу.

Из баньки мы выходим хмельные от чистоты и ощущения своего бессмертия. Мы на родной сторонке и нет силы, способной нас победить. Убить? Можно. А победить наши вечные души?

Появление человека в медицинском халате отвлекает меня от столь высокопарных рассуждений. Больше всего мертвые мечтают о вечности. Нет, мы пока живы, но большинство чувствует себя зомби в стране несбывшихся надежд. В стране, где вера и любовь раздавлены, как клюква, присыпанная сахарно-кремлевскими посулами. В стране, где живой дым крематорий плывет над головой неживой жизни.

По сумрачно-напряженному лицу медика мы догадываемся, что у нашего друга припадок, и торопимся в дом-замок.

Комната, где содержался аутист, напоминала роскошный хлев: кровать «Людовика ХVI», ковры, книжный шкаф, телевизор, на столе портативная компьютерная система, а вокруг хаос из рваных книг, битой посуды, разбросанных пазлов. Окна задернуты плотными шторами. Свет от торшера неприятен, как от махов перепончатых крыльев летучей мыши. И отвратительный запах — запах боли, страха и лекарств. На кровати в смирительной рубашке корчащийся человек.

Страшненькая сказка о заколдованном принце? Очень похоже. Я ожидал увидеть нечто подобное, но такого скотства? Спасти, чтобы убить? Чем мы отличаемся от врагов наших? Милосердными улыбками?

Все это я сказал сопровождающим лицам. В форме истеричной, при этом рвал шторы и бил ногой торшер с мерзкой летучей мышью, которая себя так вольготно чувствуют без летучего кота.

Потом кинулся к кровати и принялся развязывать путы на больном друге. Его исхудавшее лицо — небрито, искажено нечеловеческими муками, белки глаз белели — зрачки закатились в пустотелые выемки глазниц.

— Илюша, Илюша, — обращался к нему. — Все-все, я пришел. Я — Слава. Я — желтые ботинки. Желтые ботинки? Вспомни, пожалуйста, желтые ботинки.

Очевидно, со стороны мои речи казались речами безумца. Однако говорил я и действовал исключительно по наитию. Освободив аутиста, потребовал его одежду.

— Пойдем на улицу, — говорил. — Там будет дождик. А потом радуга. Помнишь, мы смотрели радугу. Она красная, синяя, зеленая, желтая? «Радуга это праздничный хомут неба», помнишь?

Не знаю, насколько моя бессвязная речь была целебна, однако произвела должный эффект. Корчи прекратились, и я увидел, как из выемок мертвых глазниц выкатываются боллинговые шары зрачков. Смысла в них хватило ровно настолько, чтобы воспринять меня, как явление родное и дружелюбное.

— Живем, Илюша, — натягивал на него майку. — Все будет хорошо, родной.

— Ыыы, — кособочился ртом, словно жалуясь.

— Сейчас погуляем, покушаем…

— Ыыы.

— Никто больше обижать нас не будет, — утверждал, поднимая за руку. Пойдем! Делай — раз!

Аустист встал на ноги, как исполин после долгого беспробудного сна, совершил первый шаг, потом второй:

— «Раз! О человек! Слушай! — забормотал. — Два! Что говорит глубокая полночь? Три! Я спала. Четыре! Пробудилась я от глубокого сна. Пять! Мир глубок. Шесть! И глубже, чем думал день. Семь! Глубоко его горе. Восемь! Радость превозмогает боль. Девять! Горе говорит: Погибай! Десять! Но всякая радость хочет вечности. Одиннадцать! Хочет глубокой, глубокой вечности.»

Вот такая вот бодрая поступь под словесную безумную капель о «глубокой вечности». Кто не понял — я невиноват, поскольку сам находился под впечатлением этой философско-сумасбродной считалочки. Однако добился я главного: жизнь возвращалась в тело нашего другу.

Когда мы, наконец, выбрались на природу, то стало ясно, что имеется положительный результат. Плохонький позитив, но он имеется: худощавый лик Ильи, осиянный солнцем, дробящимся в листве, приобрел некую запредельную святость. От таких заметных перемен господин Сухой впал в младенческий восторг: ай, да Слава, желтые ботинки, ай, да миллионы будут наши!

— Карл украл у Клары коралл, — произнес аутист с непередаваемой мимикой страдания.

Это заявление вконец развеселило Васьк`а: ну, Илюха, выступать тебе с отдельной программой на Арбате. Я же насторожился и спросил:

— Карл украл у Клары коралл?

— Карл украл у Клары коралл, — подтвердил аутист.

— Ну, вы, пацаны, даете, — развел руками Василий. — Выступать будете на пару.

— Дурак, — проговорил я. — Илюшу надо показывать специалисту.

— Какому специалисту?

— По голове, — и вспомнил, что Лидия оставляла мне адресок профессора Карлова Карла Карловича.

— Шутишь? Что за Ф.И.О.?

— Нормальное Ф.И.О., - огрызнулся. — Василий Степанович Сухой — лучше?

— Ыыы, — вмешался аутист. — Летающие тарелки всегда в поисках летающего стола.

И я прекрасно понял Шепотинника: лакейский человечек сервировал стол под соснами. Я ещё раз убедился: Илья видит наш мир по-своему, как залетный небожитель, который угодил в космическую аварию, и теперь вынужденный принять внешность землянина. Представляю, что думают представители внеземных цивилизаций о нашей аминокислотной жизни?

Во время обеда проблем, слава Богу, не возникало. Конечно, аутист вел себя за столом ни как джентльмен в лондонском клубе миллионеров, но вполне терпимо. Жадно глотал куски пищи, и был похож на птеродактиля.

Поглядывая на него, мы с Василием решали текущие вопросы. Я был убежден: необходимо пригласить профессора Карлова для осмотра Шепотинника, если мы хотим продолжить нашу акцию «Миллион». Тем более этого требует сам Илья.

— Как он может знать, что ему нужен этот Карлов с Кларой и кораллами? — не понимали меня.

— А как он «работает» с валютой на бирже?

— У меня он не «работал».

— А я предупреждал: мы с ним в связке дело делаем. И только.

— Ну, хорошо-хорошо, — сдался мой собеседник. — Что предлагаешь?

Я отвечал: адресок, где проживает врачеватель, находится в моей квартире. Надо позвонить соседу Павлову. Опасно, возразил Вася, а вдруг слушают? Пенсионера, удивляюсь я. Сейчас всех слушают, и пионеров, и пенсионеров. Тогда не знаю, что делать?

Бывший спортсмен задумывается — не человек: глыбище. Через минуту заявляет: коль наш Илюша лечился в Кащенко, засылаем туда трех «быков», они этого профессора из-под землей откопают. В его предложении был свой резон, и я соглашаюсь, предупредив:

— Только без насилия. С уважением-с.

— Нет базара.

Кто бы не поверил, а я поверил. В очередной раз. Удивительное свойство доверять тем, кто тебя уже не раз подводил. Как я не мог понять, что «спортсмены» живут своими представлениями о мире, существуя в параллельном от нормального, как те же аутисты.

Это выяснилось после того, как бойцы выполнили задание. Они выполнили, но как? Через жопу свою они его выполнили. Лучше бы я сам отправился за профессором. Да побоялся оставить Илью одного. И мы с ним битых два часа собирали из пазлов парусник.

Это были странные и чудные минуты единения. Возникало впечатление, будто два наших мира пересеклись в одной точке. Пересеклись в отличие от параллельных линий, не могущих этого сделать никогда.

Покой и безмятежность исходили от Ильи — кошмары душевной дисгармонии и маеты закончились. Мое явление рассеяло прочь черных чудовищ, пытающих уничтожить океанский простор, где вольно на волнах мчал парусник. Именно он, этот кораблик, и представлялся материализованным символом нашего союза.

Потом раздался шум машины — на территорию въезжал лакированный «Мерседес», нарушающий тишину нашего парадиза.

Из лимузина выбрались трое «спортсменов». А где же профессор? Неужто не нашли? Слабы, «быки», позлорадствовал я, слабы.

Но когда подошел Василий, его друзья открыли… багажник. Из багажника был извлечен некий предмет, похожий на кокон.

Дурные предчувствия объяли меня, как свежий жидкий бетон свидетеля по кремлевскому делу «Мабитекс».

Да, тупые трупоукладчики нашли профессора в лечебнице? За что им, конечно, отдельное спасибо. Однако зачем пихать в багажник светилу психиатрической науки, уважаемого члена народного общества и члена АН России, прилежного семьянина?

Все эти вопросы я задал Василию. Тот — своим болванам. Разматывая кокон смирительной рубашки, бойцы отвечали: профессор Карлов не пожелал совершить моцион на природу и даже успел вызвать медицинских братьев.

— Замочили кого? — поинтересовался господин Сухой с такой интонацией, будто спрашивал о белье, которого надо было замочить в баке.

— Не, — получил ответ. — Так, стрельнули в потолок.

Я плюнул в сердцах: вот это «уважение-с», просимое мной. Никому ничего нельзя доверить! Опошлят, обгадят, облюют, обмажут говном и сделают вид, что так и надо.

— Бывают, — развел руками Вася, — промашки.

Я не выдержал и заявил, что с удовольствием бы выбил ему мозги, но этого не сделаю. Почему? Потому, что их у него вообще нет!

И на меня не обиделись. Разве можно обижаться на правду?

Наконец, перед нами всеми, за исключением Ильи, предстал несчастный профессор, всклокоченный, как и его докторская редкая бородка. Был он росточка небольшого, на нем плешивилась лысина, а подвижное личико капризничало. Голос оказался визгливо-дамским:

— Господа, что это такое?! Господа, я не понимаю? Я буду жаловаться, господа! — Подслеповато осматривался, как весенний опоссум после зимней спячки. — Где мой саквояж?

Надо брать инициативу в свои руки, решил я, а корифея отечественной психиатрической науки — под руку:

— Карлов Карл Карлович? — спросил с любезностью, на которую только был способен.

— Да-с. С кем имею честь?

— Вячеслав я-с, — шаркнул ножкой. — Простите исполнителей. Мы, наоборот — с полным уважением-с. Ваш вызов будет хорошо оплачен, — и выразительно глянул на господина Сухого. — Будет оплачен по высшему тарифу, — повторил. — Прошу, профессор, — указал рукой на кирпичное блемандже.

Мои культурные речи привели ККК в доброе расположение духа. Он понял, что плохое осталось позади, и принялся оправлять бородку и весь свой образ мужественного чеховского врачевателя.

Когда идем среди сосен, он даже успевает рассказать пикантный анекдотец: «Англия. Вечер, дождь. Джентльмен сидит у камина, протянув ноги к огню. Открывается дверь. Мимо проходит другой джентльмен. И поднимается в спальню его супруги. Через час выходит оттуда в состоянии глубокого удивления: „Сэр, сегодня ваша жена была чрезвычайно холодна ко мне…“ Джентльмен у камина: „Она и при жизни не отличалась темпераментом, сэр“».

Анекдот мне понравился: вот как надо относиться друг к другу. Как сэр к сэру. Есть чему учиться нам, есть, сирым.

Увидев Илью, доктор ККК решительно воспрял духом: ба! гражданин Шепотинник, конечно, рад вас видеть.

— Ыыы, — обрадовался аутист. — Карл украл у Клары кораллы.

— Молодцом, — улыбался профессор, открывая свой потертый саквояж.

И пока готовил инструмент, рассказывал, что болезнь Шепотинника ему хорошо знакома, она отличается от общепринятых норм.

— От норм? — удивился я. — И здесь бывают нормы?

— А как же-с, как любое явление природы.

— Илья — явление природы?

— Все мы явление природы, — усмехнулся профессор. — Но есть неординарные явления, сами понимаете, — и развивает мысль, что у него иногда складывается впечатление, что Божье провидение производит над некоторыми индивидами свои эксперименты.

— Что имеете в виду, Карл Карлович?

— Например, награждает человека некими запредельными свойствами. Считать, как калькулятор. Предвидеть будущее. Запоминать неподъемный книжный массив.

— Илюша часто цитирует кого-то? — вспомнил я.

— Да-да, вы не поверите, кого цитирует, — захихикал ККК.

И я узнаю следующую историю: однажды, когда господин Шепотинник находился в стационаре, в его руки попал томик Ф. Ницше.

Почему наш аутист, заколдованный природой, заинтересовался великим австрийским философом, о том наука психиатрия умалчивает.

Быть может, гениальность иноземного мыслителя совпало с частичной «гениальностью» пациента клиники имени Кащенко?

— Аутисты в этом смысле, — горячился господин Карлов, — самые перспективные для обучения. Олигофрены, шизофреники, идиоты, дауны им в подметки не годятся. Среди аутистов встречаются такие экземпляры, не приведи, Господи. — И, приблизив ко мне надушенное личико, заговорчески проговорил: — Иногда кажется, они посланцы Божьи, — указал глазами вверх. Нам в назидание. Но мы-то атеисты-материалисты, — снова мелко захихикал. Ну-с, голубчик! Какие мы?

Докторские манипуляции аутист встретил с равнодушием дерева, которому все равно, каким топор его будут рубить. Илья смиренно сносил профессора, похожего в эти минуты на просвященного шамана. ККК бил молоточком по ноге пациента, раздирал веки и заглядывал в пасть, как в пропасть.

— Что ж, господа, — заключил. — Отклонений не замечаю. Физического плана, а вот что касается духовного состояния, тут нам требуется стационарное обследование. И, возможно, корректировка мозга.

— Корректировка мозга?

— Да-с! Есть у нас наработки в этом плане.

— Психотропное оружие?

— Нет-нет, этим мы не занимаемся, — занервничал ККК. — У нас только лазерная система «Шанс». Щадящий, так сказать, метод.

— Мне Лидия говорила, — вспомнил я.

— Лидия-Лидия? Сестра. Прелестная женщина. Как она поживает? скороговоркой изъяснялся профессор и собирал свой инструмент.

Я ответил:

— Умерла Лидия.

— Что вы говорите? — задержал руки над саквояжем. — Отчего?

Я назвал причину. Профессор завздыхал: да, господа, живем, как у врат ада, требующего все новые и новые жертвы. А что касается лечения лазером, то это метод относительно безвреден. Целебные лучи, как бы очищают поврежденные участки мозга от природного, скажем так, ила, мешающего адекватно воспринимать окружающий мир.

— Как понимаю, у моего пациента появились высокие покровители? вопросил.

— Да-с, — кивнул я.

— Тогда я бы посоветовал лечение в Швейцарских Альпах, есть там клиника профессора Брауна. Мы с ним переписываемся. Милейший человек. Умница. Аутисты — его профиль. Ну-с, — обратился к Илье. — Желаю здравствовать-с.

— Ыыы, — попытался тот улыбнуться. — Могильщики выкапывают для себя болезни. Под старым мусором покоится много вредных испарений. Болота не следует раскапывать. Нужно жить на горах.

— Вот видите, — молвил Карл Карлович. — Он хочет в горы, в Альпы. Если имеется такая возможность, рекомендую. Настоятельно.

— Будем изыскивать возможность, доктор.

Прощались мы без претензий и дружелюбно, как два джентльмена из туманного Альбиона у хладного трупа супруги.

Господин Сухой уплатил за визит и неудобства, и светило укатило в авто на свое постоянное трудовое место. Поскольку идиотия, как и научно-технический прогресс, широко шагала по территории РФ, и власть нуждалась в хороших специалистах по выправлению мозговых извилин населения в нужное русло.

Как говорится: «Если бы президентом избрали петуха, то через неделю мы все бы закукарекали».

Ку-ка-ре-ку! — власть должна быть уверена в благонадежности тех, кто её кормит.

По убытию профессора я задумался над его предложением отправить аутиста на лечение в Альпы. А почему бы и нет? Вырвать наш миллион $ и…

Подозреваю, что есть опасность залечить Илюшу. Насильственное вторжение в его мозг может закрыть небесные закрылки. Не выполняет ли аутист социальный, скажем так, заказ неба?

Или аутист — это канатоходец, идущий по стальной проволоке сознания. Неверный шаг — и падение во мрак неизвестности.

Черт знает, что делать? Лечить или не лечить? Что лучше: быть глупым и жить в этом пресном мире, или быть «гениальным» в другом, незнакомом нам, искрящемся мире?

Или я страшусь, что Илюша потеряет свой дар «видения»? Да, аутист ничего не понимает. Но я-то понимаю, что использую друга в корыстных целях. В детстве, когда прыгали вместе с быстрых поездов, были равны по уму. А сейчас? Мы имеем то, что имеем: моя глупость породила подлость других, возжелавших обладать невидалью, приносящей доход из воздуха.

Меня оправдывает лишь то, что я был предельно примитивен, как идиот, в своей мечте заработать миллион. Но это есть слабое утешение. Нельзя тревожить атомное варево человеческих страстей. Может произойти непредвиденная реакции, за которой последует всепоглощающий взрыв.

Через несколько минут произошли события, которые подтвердили мой неутешительный вывод о том, что за все надо платить. Сначала я приметил некую тревожность в действиях охраны, потом появился танковый джип, набитый бойцовскими тушами, наконец, ко мне подошел Василий:

— У нас проблемы, — держал в руках АКМ.

Проблема состояла в том, что час назад спец. ментовская бригада «Алмаз» взяла приступом магазин стройматериалов. Пошла в открытый бой среди белого дня. А это, значит, имела на то высшее дозволение. Не подполковника ли Рушаловича? В результате боя ранен и захвачен вор в законе Антей. Вероятно, «алмазовцам» удалось развязать ему язык. Во всяком случае, пришла телефонная «малява»: бригада «Алмаз» мчит на всех парах в г. Долгопрудный.

— И все из-за Илюхи? — удивился я.

— Он только капля, которая переполнила бочку с говном, — не без банального изящества выразился Василий. — Начинается войнушка за новый передел. Новая власть — новый передел.

— Повоюем, — решительно проговорил я.

— Э, нет, — усмехнулся друг. — Бери Илюху и вперед.

— Куда?

— Не знаю. И не говори лучше. Видишь, что из этого получается, указал на «спортивных» бойцов, занимающих позиции по всему дачному участку.

— Не жизнь — бред, — резюмировал я. — Победите?

— Нам бы день продержаться, да ночь простоять, — хныкнул, — а там новые части подойдут.

— Может, все-таки я?..

— Нельзя Илюхой рисковать. Сам знаешь, пуля-дура. Держи, — протянул пластиковую карточку «Америкен-экспересс». — Здесь бабки, вам хватит на первое время.

— Спасибо, — рассматривал пластик. — Вася, ты будто со мной прощаешься, — заметил. — Совсем плохие дела?

— Делишки, — отмахнул автоматом. — В другой жизни будет легче. Чувствую это.

— И я даже знаю, чем ты чувствуешь.

Мы посмеялись: стояли под соснами в послеполуденной неги. Деревья скрипели, шумя верхушками.

— Кстати, за мной удар, — вспомнил я.

— Конечно, — улыбнулся.

— Но не в пузо.

— Ты всегда учишься на своих ошибках, — засмеялся Василий. — В отличие от меня, дурака.

Кумачовый, как знамя СССР, диск вечернего солнца наводил на самые мрачные мысли. Краски, напоминающие по цвету кровь, заполняли сельский мир, к коему мы с Ильей приближались на стареньком «Москвиче», как к спасительной планете. Имя её было мне знакомо — Тырново. Здесь был дачный домик, где любила проводить время моя девушка Жанна, любительница вафельных тортиков и деревенского уединения.

Тырновские местечка именно этим отличались — дикой природой. Иногда, забредя в лесные прохладные дебри, казалось, что человеческой цивилизации нет, как таковой. Ты один в мире, ты есть «Я», ты — первооснова этой жизни.

Прибыть сюда решил сразу, когда начались разворачиваться известные события. Попрощавшись с Василием, мы с аутистом сели в старенький драндулет и покатили в этот колдовской край.

Сказать, что болела душа, значит, не сказать ничего. Самые дурные предчувствия раздирали её, как рептилии жертву. На многие вопросы не мог дать внятного ответа. Мне казалось, что виной всему есть я. Но разве попытка спасти свою жизнь и жизнь друга — это преступление? По какому праву некто хочет повлиять на наши святые судьбы. Кто ему дал право. Государство? Дьявол? ОН? Нет ответа.

Первым моим желанием было привезти в Тырново аутиста и вернуться к месту предполагаемого боя. Однако потом пришло понимание, что моя жертвенность принесет только вред — вред Илюши Шепотиннику. Я вправе распоряжаться своей жизнью, но никак не его.

Жаль, не знал, что наш приход на валютную биржу повлечет такие кровавые события. Хотя, скорее всего, дело не в нас, дело во времени времени кровавого передела.

Собачий брех встречал нашу машину, как почетный караул кремлевских курсантов многократным «ура» — президента. Фиолетовые сумерки поднимались из луговины речки Тырновки. Когда я выключил мотор, то возвращенная тишина была похожа на полет плотоядной птицы.

— Во! Приехал-таки! Попа с ручкой! — встречала радостно Жанна, открывая калитку. — Да ещё не один! Ну, ты душечка, у нас будет групповушечка!

— Прекрати, — кислился я, обращая внимание на состояние своего спутника.

— Ничего себе, красавчик, — присвистнула хозяйка тырновского поместья, присматриваясь. — Да, и ты хорош? За дело били или так?

Все-таки бес создал женщину, тут никаких сомнений не может быть. Заскрипев резцами, я сдержал себя: о Жанне не знала ни одна живая душа, и выбирать линию поведения не приходилось.

Я отшутился, что сейчас тузят всех, кто в кепи, как космополитов, продающих родину. Возвращаются добрые старые времена, которые народец очень даже приветствует: ку-ка-ре-ку! Жанна меня не поняла и, решив, что мои бредни от побоев, обратила все внимание на аутиста.

— О, как тебя скрутило-то, родненький? Как зовут?

— Илья, — ответил я.

— Ну, иди за мной, — взяла за руку.

К моему удивлению, Ильюша воспринял незнакомку спокойно — смиренный, пошел за ней, держась за руку. Вытаскивая сумку с его вещами, я посмотрел на парочку, и меня вдруг осенило: ба! Жанночка похожа на Лидию. Похожа, скажем так, общими контурами и голосом. Должно быть, аутист её принял за старшую сестру.

Вот это дела! Было бы смешно, если не так грустно. Однако это лучший выход из создавшегося положения. Если так, то у меня развязываются руки в буквальном смысле слова.

Дачный домик мне был хорошо знаком — кроватью. По утверждению хозяйки, это ложе смастерил дед Иполлит, тырновский крепкий, кряжистый старик, молчаливый, как гробы, которые он ладил за бросовую цену по всей округе. Поначалу это известие меня смутило, а потом необыкновенно взбодрило: будет жить и размножаться назло разлагающемуся мирку за окном! Любовь и сексуальные утехи спасут нас от бессмысленного бытия. И, воплощая этот призыв в жизнь, мы с Жанной первую неделю знакомства кутыкались на гробовых досках кровати до полного изнеможения. Наш ор сперва напугал жителей Тырновки, а потом ничего — пообвыкли, как к трёху местных мотоциклеток.

Еще в домике был стол на тумбовых ножках, четыре стула и комод. На нем — большой горшок с лимонным деревом, как память о бабушке. Прошлое глядело на нас с желтоватых фотографий, лица на которых были молодо-наивны и доверчивы.

— Решили на природе отдохнуть? — поинтересовалась Жанна.

Что я мог ответить? Подтвердил, да, милая, денька на три-четыре, рыбки половим в Тырновки, позагораем, правда, Илюше требуется больше покой.

— Смурной какой-то, — молвила простодушка-молодушка. — Чем болеет-то?

— Головой, — отмахнулся.

— Дурак, что ли?

— Дурак, но умный. Так бывает.

— Ну, ладно, — вздохнула. — Тоже Божья тварь.

С этим было трудно спорить — все мы Божьи твари, но есть твари, которые к НЕМУ не имеют никакого отношения. За последние дни они частенько мне встречались, иногда оторопь берет от их кишащего змеиного количества. Такое впечатление, что они плодятся делением. Отрубишь одну голову, а вместо неё — три. Очередная страшненькая сказочка? Сказка о том, что борьба против них не имеет смысла? Нет, надо рубить головы и пытаться найти иглу, где хранится их бесповоротная погибель.

— Отметим встречу? — предложила Жанна. — У меня самогончик из табурета. Посидим на верандочке под звездочками.

— Ыыы, — благодушно проговорил аутист.

Хозяйка оживилась, ишь ты, дурачок дурачком, а понимает за красивую жизнь. Ему пить нельзя, предупредил. Но нам-то можно, засмеялась прелестница и убежала готовить стол.

Разбирая сумку, я принялся рассуждать о том, как человек быстро приспосабливается к тем или иным условиям. Несколько часов назад мы находились в материальном парадизе, где не хватало для полного счастья павлинов и пингвинов, теперь мы в глубокой убогой глухомани с ароматным нужником во дворе. И что? Здесь чувствую себя, куда увереннее и в большей безопасности. За все надо, повторю, платить, особенно за рай на земле. Глупцы, возводящие кирпичные дворцы и прочие железобетонные херцы, не понимают, что эдем у каждого в душе. Если его нет, то все остальное есть позолоченная мишура. Иллюзия жизни. Марево. Мираж.

Скоро сумерки сгустились до чернильной плотности, и на небосводе зажглись звездные миры. Сидеть под ними и осознавать свое величие было приятно. Величие в том, что мы, пигмеи на шарике, способны вобрать в себя бесконечность Макрокосма, нашей родины — родины человечества. Думать, что люди произошли от обезьяны? Мысль, которая не вдохновляет. Унижает такая мысль.

— Выпьем за звезды, — поднял стакан с тырновской отравой. — Пусть они освещают нам путь.

— Красиво говоришь, Славчик, — засмеялась Жанна. — Как в кино.

— А нас снимают, — был серьезен. — Скрытой камерой. Во-о-он с той звезды?

— Псих, — заключила. — Лучше за любовь, от которой в глазах звезды! Да, Илюша?

Аутист сидел в полуразваленной качалке и тоже глазел на звездную карту, и взгляд его был вполне осмыслен. Не вспоминает ли он свою небесную отчизну?

— У каждого свои звезды, — решил я. — Вперед!

Тырновский самогон напомнил мне ракетное топливо по концентрации полезных для организма газов. После третьей заправки я почувствовал себя межконтинентальным хуилетом, мчащимся сквозь пространство и время к неведомым планетарным вселенным. Быть может, такие же чувства испытывала Жанна, только ощущая себя ракетным пиздолетом. Разумеется, встреча двух космических кораблей была неизбежна в безбрежном звездном океане.

— Ты меня любишь, — спросила космолетчица, — ты меня хочешь?

— Угу, — отвечал астронавт.

— Тогда бери.

— Ч-ч-что? Бутылку?

— М-м-меня.

— Не могу.

— П-п-почему?

— Н-н-нневесомость, соображай. В ней болтики в гаечки… не… не вкручиваются.

— А ты попытайся-я-я!

— Ыыы, — радовался ещё один космонавт, прекрасно себя чувствующий на орбите праздника.

Словом, всем нам, летящим меж звезд, было чудно. Такие мгновения не часто случаются — мгновения гармонии друг с другом и окружающей средой. Если бы с нами находился ещё один космолетчик с планеты Земля, я был бы счастлив до конца своих дней. Однако его не было среди нас, хотя душа его мерцала среди серебристых и вечных звездочек. И казалась одной из них.

Я спал и видел сон — он был неприятен, но даже во сне приходило понимание, что это надо пережить. Пережить, чтобы в реальной жизни начать действовать.

До последнего отгонял мысль о гибели друга, не хотел верить, отказывался верить, однако теперь, когда находился в расслабленном забытье, мозг мой спроецировал, подобно кинопроектору, события, происшедшие на улице Матроса Железняка, 54.

Я увидел, как мой друг Василий дает последние указания своим бойцам. Его лицо молодо, волево и целеустремленно. И лица всех, участников трагедии, молоды, красивы и целеустремленны. И каждый готов убивать, убивать, убивать.

И я спрашиваю самодовольно-холеных кремлевских вершителей судеб человеческих: что же вы, суки, сделали со страной, зачем открыли заслонки преисподней и выпустили полчища черной ненависти.

Ненависть, как битум, заполняет наши города, наши дома и наших детей. Наши дети растут, чтобы убивать? Наши дети растут, чтобы быть пушечным мясом для ваших эксклюзивных войн? Наши дети растут, чтобы умирать во славу вашего властолюбивого тщеславия?

Вы питаете надежду, что вам и вашим детям получиться выжить в условиях тотальной ненависти? Ошибаетесь, господа, ненависть, как черная оспа, косит всех. В живых останутся единицы. Они будут жить и процветать, истекая гнойной гнилью гноя. А вместо глаз — кровоточащие раны, похожие на жидкие рубиновые звезды Кремля.

Потом я вижу тех, кто прибывает к месту будущего боя на машинах и автобусах. Бойцы тоже молоды, красивы и целеустремленны. И каждый готов убивать, убивать и убивать.

И я, повторяя слово в слово, спрашиваю самодовольно-холеных кремлевских вершителей судеб человеческих: что же вы, суки, сделали со страной, зачем открыли заслонки преисподней и выпустили полчища черной ненависти.

Ненависть, как битум, заполняет наши города, наши дома и наших детей. Наши дети растут, чтобы убивать? Наши дети растут, чтобы быть пушечным мясом для ваших эксклюзивных войн? Наши дети растут, чтобы умирать во славу вашего властолюбивого тщеславия?

Вы питаете надежду, что вам и вашим детям получиться выжить в условиях тотальной ненависти? Ошибаетесь, господа, ненависть, как черная оспа, косит всех. В живых останутся единицы. Они будут жить и процветать, истекая гнойной гнилью гноя. А вместо глаз — кровоточащие раны, похожие на жидкие рубиновые звезды Кремля.

И я кричу в отчаянии:

— Ребята! Пацаны! Братва!

Но они меня не слышат, они не хотят слышать и понять, что оружие надо направить в сторону бесцветных и неполноценных от своих комплексов, прячущихся за бастионом кирпичной стены…

И начинается бой — и пули рвут молодые, красивые тела, и трава орошается кровью, как росой, и пороховая гарь заполняет все свободное пространство. И последнее, что я успеваю увидеть в этом страшном сне, как пуля пробивает висок моему лучшему другу и окровавленный кус мозга летит арбузной коркой в синюю синь синей вечности…

Пробуждение ужасно — такое впечатление, что моя голова продырявлена пулями со смещенным центром тяжести. В окне — синь утра. Сосредоточившись, понимаю, что, помимо меня, на гробовых досках ещё двое — аутист и барышня-крестьянка.

Я заставляю себя подняться и выйти на улицу. Утренняя синька, холодное солнце, роса на траве, как кровь. Я вспоминаю сон — вещий сон, и понимаю, что надо сделать все, чтобы остановить битумный поток ненависти. Чем? Призывами к добру и свету? Просветительскими призывами? Нет! И нет! Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Чтобы выполнить миссию народного мстителя нужно, прежде всего, чтобы этот зорро был в рабочей форме и не походил на кусок спрессованного дерьма.

По тропинке спустился к речке Тырновке. Туманные клочья висели над тихой стылой водой. Она была свинцова по цвету и пугала своей вытрезвительной беспощадностью. Прыгать или не прыгать? Не лучше ли вернуться в теплую постель и нежиться на гробовых досках? Не-е-ет! Срывая на бегу одежду, прыгаю в водянистый плюмбум.

А-а-а! Было впечатление, что я сиганул в раскаленный поток металла. Замахав руками и ногами, мое тело, трезвея до конца дней своих, помчалось со скоростью малого тоннажного судна к противоположному бережку. И обратно. И ещё раз. И ещё много-много-много раз!

В конце концов, почувствовал себя таким, будто родился заново. Такие чувства испытывал, когда принял крещение на свое шестнадцатилетие. Божья искрящаяся сила объяла душу мою и тело мое, и я ощутил необыкновенное чувство восторга и понял, что отныне защищен своим ангелом-хранителем. Правда, взрослея и бесстыдно греша, терял это чувство восхищения.

И вот это чувство вернулась. Более того, ощутил удвоенную силу. Как поется в песенке: «Пойду в поход, два ангела — вперед! Один душу спасает, другой тело бережет».

Вперед-вперед! Со мной сила ЕГО — и сила эта немилосердна к тем, кто переступил все Божьи законы и законы человеческого общежития. Вперед-вперед! Долой трухлявую религию слабых — религию рабов. Рабы больше всего говорят о свободе, но ничего не делают для своего освобождения. Вперед-вперед! Никто не даст нам свободы — её надо завоевать самому!

Молитва на речном берегу взбодрила меня необыкновенно. Давно так себя прекрасно не чувствовал — и физически, и духовно.

Мое возвращение взорвало затхлый уголок убогой дачки. Я вырвал заспанную хозяйку из сна и затолкал головой в бочку с дождевой водой. Боже! Как она вопила, это надо было слышать. Вся Тырновка решила, что беспутную Жанночку то ли, наконец, убивают, то ли такая у неё страстная любовь с приезжими молодцами.

Потом выбросил тряпье из дома и приказал блуднице чистить хлев. Она сопротивлялась и горлопанила, что я спятил после неумеренного потребления табуретного самогона. Аутист на все происходящее взирал с философской невозмутимостью, сидя в качалке, отчего был похож на вождя всех трудящихся тов. В.И. Ленина в свои последние месяцы растительной жизни.

Потом мы сели пить… молоко, и Жанна решила, что я окончательно тронулся умом. Мои попытки объясниться не произвели должного впечатления.

— Вот повезло, — сказала честная девушка. — Два кавалера и оба дурика. И к тому же импотенты.

Я отвечал, что в последнем она ошибается. Докажи обратное, потребовала. Не могу, надо ехать в город по делам. Какие могут быть дела, возмутилась, когда баба неудовлетворенная.

— Ыыы, — вмешался Илья. — «Мужчина должен воспитываться для войны, а женщина для отдохновения воина; все остальное есть глупость».

— Вот, — сказал я, — слушай, что говорит блаженный человек.

— А он умеет так говорить? — уставилась на аутиста. — Может, он притворяется?

— Если это делает, то у него хорошо получается, — и сообщаю, что уезжаю в столицу на день.

— Зачем?

— На войну.

— Тогда купи продуктов и, можешь, подарить мне для души чего-нибудь? проговорила простуша.

— Что?

— Ну… белье французское, нижнее, например, или там, колечко, или… на твое усмотрение, зайчик.

«Зайчик» добил меня вконец. Если бы не принял утреннего крещения в речке, прибыл бы болтушку, а так расхохотался в голос. Все-таки кто-то был прав, утверждая, что в наших женщинах — наша сила. Они бодрят, как серная кислота, употребляемая вовнутрь. После чего хочется жить, жить и жить, несмотря даже на выжженный пищевод и душу.

Прибыл в белокаменную к полудню — старенький «москвичок» добросовестно играл роль мерина, готового служить хозяина верой и правдой до своей печальной кончины. Город продолжал жить своей напряженной жизнью мегополиса, перемалывающего в фарш человеческие судьбы, и ему не было дела до какого-то облезлого мазурика на таком же авто. Что полностью меня устраивало.

Первым делом нашел банкомат и тиснул в щель кредитку, выданную мне Василием. На первый случай, как он выразился, оказалось около пяти тысяч долларов. Я решил очистить пластмассу до основания, да проклятая машина, выдав тысячу пятьсот, приказала долго жить, мол, бабки кончились, заходи завтра, срань такая. Я пнул банкомат в толстое брюхо и поехал искать его коллегу. В конце концов, проблема благополучно разрешилась, и у меня возникла возможность транжирить баксы налево и направо. А не приобрести ли нижнее французское белье для любимой фру? И посмеялся этим мыслям. Представляю чувства тех, кто обнаружит труп в случае моей боевой неудачи. Мужик с дыркой во лбу, а рядом пакет с ажурным женским бельем. Кошмар! Такую смерть и врагу не пожелаешь! Как говорится: «Dast in fantast!»

Затем из уличного таксофона позвонил по номеру, оставленному Витьком, бывшим десантником. Помнится, мы договорились, что в случае необходимости я найду его. И вот этот случай настал. Мне повезло, и мы договорились о встрече у парадной лестницы театра Советской Армии.

Я нуждался в помощи. Без серьезного оружия одному идти в бой против Системы было трудно. Тем более хотелось решать проблемы быстро и решительно, пока враги не сконцентрировали внимание на моей неуживчивой и вредной персоне.

Припарковав «москвичок» под тень деревьев, принялся наблюдать за площадью перед театром, построенном в эпоху сталинской гигантомании в виде разлапистой звезды. Странная тогда была эпоха: одна часть населения парилась в лагерях, а другая жила счастливой жизнью, прославляя великого учителя всех народов СССР. Учитель был плюгав, ряб, с высыхающей левой рукой, которой любил любить себя в часы утреннего бдения. Однако Система заставила большинство населения поверить, что он исполинского роста, чист ликом, положительно рукаст, мудр и думает думку о своем народе. И это притом, что информационное поле было малым. А что сейчас? Уверен, при нынешних возможностях СМИ и ТВ любую сволочь можно возвести на диктаторский престол, которая мигом заставит всех кукарекать. Наша история, как известно, имеет свойство повторяться.

На театральную площадь выезжают «жигули» цвета моих башмаков. Витек держит слово и прибывает вовремя. Увидев меня, не скрывает доброго отношения:

— Здорово, погранец, — жмет руку. — Как там Илюша?

Я отвечаю: лучше всех — сидит на бережку речки и ловит карасей-ебарей, после чего мы начинаем наши обстоятельные тары-бары по проблеме, которая меня очень интересует.

— Есть такой человечек, — задумывается. — Прапорщик Руденко. Краснознаменное мудило, но за лавье винтовочку сладит.

— И к ТТ пулек несколько.

— Нет вопросов.

— И гранатомет.

— Будет.

— По времени как?

— Сутки.

Срок меня устраивает. Мы договариваемся о новой встрече, и я возвращаюсь к драндулету. Когда принято решение, остается только действовать без сомнения и упреков. Порок должен быть наказан, и он будет наказан. Один в поле не воин? Это не про меня, господа.

Мои действия осознаны. Анализируя весь этот криминально-истерический пляс вокруг миллиона $, я пришел к выводу, что существует некая связь между трейдером Кожевниковым, вором в законе Галаевым и господином Крутоверцером. Не знаю деталей, но интерес у них один — деньги, деньги, деньги. Диковинный аутист им нужен для неких, возможно, в мировом масштабе афер. А почему бы и нет? Мы, помнится, начинали с десяти тысяч долларов и за два приема сделали миллион. Прибыль колоссальная. Для меня.

Предположим, что стартовый капитал для игры в МСБС миллионы, десятки миллионов, сотни. Две-три-четыре операции и… ты властелин мира. Аутисту ведь все равно, какие ставки проходят — один рубль или один миллиард долларов.

Однако маленькую деталь мои враги не учитывают — понять Илюшу могу только я, входящий в систему его координат. Хотя, быть может, они считают, что могут воздействовать на его мозг с помощью психотропного воздействия или наркотиков?

На выезде из столицы я заправил бак «дедушки» АИ-96, и он торопко побежал по трассе. Нет, мой путь лежал не в Тырново. На память я не жаловался и хорошо запомнил дорогу в санаторий МВД, где случилась та странная история: сначала отмолотили, потом призвали к сотрудничеству, а после освободили без особых объяснений.

Если мои предположения верны, то нам находится база охранно коммерческой структуры «Алмаз», бойцы коей, наверняка, участвовали во вчерашнем бое. Самый идеальный вариант — обнаружить Анатолия Кожевникова. Он мне нужен, как первооснова всех последующих событий. Не знаю, какую он играет роль на бирже, однако факт остается фактом: трейдер оказался рядом с нами, счастливчиками, и, уяснив причину успеха, сразу завел ключиком механизм интриги. Если это так, то у меня ничего не остается другого, как пристрелить гниду, которой я доверился безоглядно. Достаточно вспомнить наш поход в «Русское бистро». Интересно, почему он пошел со мной в эту забегаловку? Быть может, у него такая работа — сексотная: проверять новых трейдеров на лояльность к ВБ?

Разберемся, как говорит мой друг Василий. Говорит? Я смотрю на облака, плывущие брюхатыми дирижаблями. Думаю, что душа моего друга именно так находится в качестве пассажира, перебирающего на воздушные острова вечной жизни.

Эх, Вася-Вася, начиналась наша жизнь карнавальной сказкой, а заканчивается… прыжком в неизвестность. Не похоже ли это на прыг с крыши поезда? Самые упоительные секунды — это свободный и счастливый полет. Потом — удар, и все зависит от удачи. Либо продолжаешь жить в солнечных деньках, либо… нечто другое, нам пока неведомое. М-да.

Я заставляю себя отвлечься от мыслей минорных. Что такое, Слава, ты герой или деревянная игрушка в руках кукловодов. Чувствую, мною хотели водить и дергать. Да, нет такой дудочки на свете, под которую бы мое «Я» плясало.

Нужный мне объект находился на берегу Пахры в сосновом бору. Спрятав колымагу в кустах, я решил продраться к санаторию, как лазутчик с нехорошими намерениями. Впрочем, намерения мои тоже были самые решительные. Я посчитал, что искать трейдера Кожевникова на ВБ не имеет смысла. Почему? Пока он неуверен в моей ликвидации, то находится в местах известных ему не резон. Здесь, на природе, его тоже нет, однако, надеюсь, я встречу людей, знающих, где искать иуду.

Мой поход закончился у дырявого деревянного забора, обозначающего санаторную территорию. На ней находился новый главный «парадный» корпус из стекла и бетона. Он был обжит и замечалось движение персонала и отдыхающих лиц. Дальше — старый корпус, мне знакомый своим подвалом, где я провел, помнится, веселенькую ночь. И ещё несколько хозяйственных пристроечек. Ближе к берегу — теннисный корт с малиновым граевым покрытием.

Сначала я решил исследовать старый корпус. Не там ли находится спец. база под романтическим названием «Алмаз»? Длинный прохладный коридор встретил меня тишиной. Я прошелся в его глубину, как в реку. Потом осторожно спустился по лестнице вниз — и услышал глухие звуки. Было такое впечатление, что некто выбивает персидский ковер в этих казематах. При этом, очень досадуя, что вынужден заниматься пустым делом.

С ТТ у лица продолжил я движение и скоро услышал:

— Падаль! Подпиши или мы из тебя, козла!..

Банальная история наших дней — рэкет с элементами физического воздействия: двое военизированных бойца избивали некое тело, распластавшиеся на бетонном полу подвала. Делали они эту работу усердно и со служебным старанием.

— Эй, — сказал я, когда они решили перевести дыхание.

Пуля пробила лоб одному из живодеров, и он, отпрянув, стек по стене с выражением удивления на молодом скуластом лице раба.

— А ты лучше руки подними, — посоветовал его коллеге. — И к стене повернись, пожалуйста, — был любезн. — Мне твоя рожа не нравится, пошутил. — Ну-ка, — вырвал из кобуры ПМ. — Отлично!

После чего ногой нанес удар по почкам врага. Как известно, обут был в боевые ботинки, и поэтому достиг результата самого эффективного.

Пока недруг хрипел, корчась на бетоне, я присел у битого тела. И узнал его, несмотря на общую окровавленность и синюшность физиономии — узнал «ежик».

— Привет, — сказал. — «Елки-палки», помнишь?

Разумеется, не помнил и боюсь, что ничего не помнил. Смотрел на меня затравленно, дышал так, что кровавые шарики лопались на его разбитых губах.

— Я свой, — сказал. — Свой. Меня зовут Слава. А тебя?

— Ми-ми-миша, — выдавил имя.

— Теперь все будет нормально, Миша, — пнул ТТ тушу поверженного врага. — Что они хотели?

— В-в-все, — прохрипел.

— Понятно. Бизнесмен?

— Нет. Дилер.

— Кто? — дернулся.

Странная история, случившиеся в едальне «Елки-палки», получила свое продолжение здесь, в бетонном мешке. Мне стал интересен этот человек — как известно, в столице случайные встречи бывают только в центре ГУМа у фонтана. А тут уже две встречи за последние несколько дней. Не многовато? И еще. Самое главное: я — трейдер, а он — дилер. Не мой ли это дилер? Это было бы слишком.

Я не успеваю задать вопросы по теме — павший боец пытается ожить и действовать. Приставив ствол к его стриженому черепу, задаю вопрос:

— «Алмаз»?

Ответ утвердительный. Тогда задаю новый вопрос: что должны были сделать со своей жертвой? Отвечает: после того, как он согласится подписать документы, вызвать по телефону капитана Горкина.

Есть контакт, говорю себе. Не напоминает ли все происходящее игру, когда надо собрать пазлы, чтобы получилась гармоничная картинка. Пазл к пазлу, пазл к пазлу — и что мы имеем?

— Звони, — говорю я. — Пусть приезжает. Скажи, что… Какая твоя фамилия, Миша?

— Брувер.

Показалось, что на меня обрушивается бетонный потолок. Вот это озорные повороты? Господи, за что, такую завертел карусель? Еще один Брувер на мою голову? Сколько их вообще, кто ответит? Бруверов — как брошюр о вегетарианском харче.

— Вы бы Ф.И.О. меняли, что ли, — проговорил в сердцах, удивляя присутствующих. — Надеюсь, ты не Брувер, — обратился к бойцу.

— Не. Я — Москаленко.

— Слава Богу, — и приказал звонить капитану, мол, ждем с нетерпением-с.

Горкин оказался там, где он оказался, и, приняв сообщение, сказал, чтобы его ждали часа через два.

Это было мне на руку — можно достойно подготовиться к встрече милицейского перевертыша. И прояснить схему работы семейства Бруверов на валютной бирже.

После того, как Москаленко утащил в комнатку-кубрик тушку своего поверженного навсегда приятеля, я закрыл их на засов, а сам принялся разбираться со спасенным племянником Исаака Исааковича.

Беседовали мы долго. В результате грубыми мазками нарисовалась следующая картина нашей прекрасной действительности: до последнего времени семейство Бруверов занималось своим скромным еврейским бизнесом и никого не трогало. Операции на бирже приносили неплохой доход. Да, случались махинации, однако были они в пределах разумного риска. «Крыша» господина Галаева не вмешивалась в производственный, так сказать, процесс. Неприятности начались, когда внучка Исаака Исааковича вышла замуж за господина Крутоверцера.

— Мая? Как она могла? — недоумевал Миша. — Она предала наши интересы.

— И что этот Крутоверцер? — не понимал я.

— Страшный человек, — закатил глаза мой собеседник и объяснил, что, пользуясь своим государственным положением, принялся брать под контроль все столичные валютные биржи, расставляя своих представителей.

— Представителей?

— Ответственных людей. По сути опричников. Тайных осведомителей.

— И трейдер Кожевников один из них? — догадался я.

Именно так и оказалась: Анатолий Кожевников нес высокое звание трейдера весьма незаметно. Только единицы знали о его настоящей полицейской функции.

Отвратительные события начали происходить в тот день, когда некто сумел по совершенно непонятным причинам сделать миллионное состояние.

— Некто — это я, — посчитал нужным поставить в известность своего коллегу по ВБ. — И мой друг. Мы тебя видели в «Елках-палках».

— Вас я не помню, а вашего друга… такого…

— Неадекватного, — подсказал я.

— Именно так, — кивнул, — помню. Мне сказали, что я буду работать с ним. Представляете?

Я искренне удивился: что за бредятина-херятина? Кто так плох на голову? Оказалось, господин Кожевников, который посчитал, что из аутиста можно вить веревки. И, вообще, неординарное событие, связанное с 1 000 000 $ вызвало у руководства, явного и тайного, панику и череду самых неприятных разбирательств.

В конце концов, результат превзошел все ожидания: Исаак Исаакович якобы скончался у себя в кабинете, однако нет никаких сомнений, что это работа опричника и его присных.

— А что случилось дальше? — спросил. — Почему оказался здесь?

Вопрос вверг моего собеседника в состояние близкое к истерическому: он зарыдал и, растирая кровь, слезы и сопли, признался, что после смерти Исаака Исааковича отказался от сотрудничества с теми, кто убил его дядю. И более того, находясь в состоянии аффекта, дал письменные показания против господина Кожевникова. Если бы он только знал последствия этого необдуманного поступка?

— Они там… там… все вместе, — всхлипывал.

— И я даже знаю, кто из милицейских чинов тебя сдал, Миша?

— Кто?

— Подполковник Рушалович.

— Не знаю. Меня били и требовали, чтобы я подписал документы на квартиру, машину, дачу. На все. А как мне жить? Они подумали?

Я посмеялся: каждый думает только о самом себе. А тот, кто выступает против Системы, получает деревянный тулупчик. Деревянный, не поняли меня, тулупчик, что это значит? Гроб, объяснил и похвалил дилера за упрямство, если бы подписал бумаги — уже кормил подземную фауну.

— Крысиный закон выживания, — не без пафоса проговорил я. — Если уж вы, дети Изральевы, не выдержали пресса перемен, то, что говорить об остальных?

— Мы выдержали, — хлюпал горбатеньким носом. — Это все она… Мая… исчадия ада.

И был прав. В деле, где главную роль играет красивая женщина с мозгами кобры, жди сюрпризов, самых неожиданных и разных. Очевидно, Маю интересует только позитивный результат. И если он требует милосердия, то, пожалуйста, килограмм милосердия. Если для успешного дела требуется жестокость, пожалуйста, килограмм пиздюлей. И так далее. Принцип — никаких принципов: великий принцип для победителей, шагающих по трупам.

Тогда можно объяснить, почему такие «качели» по отношению ко мне: то больно бьют, то лелеют, как орхидею. И с одной целью — получить результат. Аутист — вот цель моих недругов. Приз призов. Кубок мира.

Ожидают ли они адекватного ответа от меня, тушинского простака? Уверен, нет. Первое впечатление от меня — чудило и мудило в одном флаконном теле. Это не представительный господин Василий Сухой в серебристом своем БМВ, за спиной которого стояла «спортивная» рать. С такими сшибиться — себя уважать. А с меня, пролетария без портков, что взять? Ничего, кроме букета ароматных проблем. Такого нечаянно раздавишь, как клопа, а вони, как от слона.

В этом мое преимущество — я исключен из списка борющейся стороны. По мнению моих недругов, я сторона хоронящаяся — глубоко и далеко. Они надеялись, что я выведу их на аутиста. Но удалось сбежать обоим, и теперь они где-то тихо мышами сидят в российских недрах. Следовательно, у меня есть шанс действовать так, как хочу.

Моя цель проста — силой оружия завоевать свободу нам с Илюшей. Аутисту она, может, и не нужна, он и так свободен, а вот мне она необходима, чтобы, если жить, то жить в согласии с самим собой.

Я ожидаю капитана Горкина с нетерпением — он должен сыграть роль информатора. К счастью, он приезжает на «Волге» один. Зачем мне брать лишний грех на душу? Капитан в штатском похож на учителя информатики в средней школе. Не спеша проходит от машины к старому корпусу. Я, защищенный сумраком коридора, жду его у двери. И когда он переступает порог, наношу профилактический удар рукояткой ТТ по незащищенным шейным позвонкам. Повторю: били меня — бью я!

Обыскиваю, нахожу казенный ПМ. Прекрасно! Теперь вооружен до зубов в буквальном смысле слова. Волоку безвольное тело вниз, в подвал, где в страхе и надежде ждет меня Миша.

— Все нормально, — обращаюсь к нему. — Живой. Дохлики нам пока не нужны.

— Не нужны, — с напряжением соглашается.

Я присаживаюсь перед поврежденным врагом, бью по щекам:

— Сейчас глазки откроет и ротик, — приставляю пистолетное дуло ТТ к тщательно выбритой щеке. — Эй, Роман Романович! — Обращаюсь с уважением. Хватит притвору изображать.

Словно услышав мой голос, капитан Горкин вздрагивает. Птичье-пленочная смурь спадает со зрачков. С недоумением смотрит на меня, потом узнает:

— Мукомольников?! — в голосе нет испуга, скорее — восхищение. — Ты, сукин сын своего народа! Ну-у-у… ты, как говно на туфле. Вытираешь, вытираешь…

— Роман Романович, не буди во мне зверя, — ткнул дуло в рот. — Будешь говорить по делу…

— Играешь с огнем! — промямлил.

— А вы все? Подожгли дом родной со всех сторон и пляшите на радостях, — был патетичен, каюсь, — козлы! — И продолжил: — Мне терять нечего, а тебе, Ром-Ром, есть: семья, дети, служба. Выбирай?

— Чего надо?

Приятно иметь дело с людьми, понимающими те или иные обстоятельства. Другой на месте капитана Горкина начал бы проявлять мужество и героизм, и его пришлось бы пристрелить. На этом проблемы упрямца бы закончились, а мои бы начались. А так полный порядке: все остались при своих интересах. Капитан Горкин при жизни и погонах, а я с нужной мне информацией.

— Мукомольников, я тебя найду, — пообещал, когда уяснил, что впереди у него жизнь, не омраченная никем и ничем.

— Ищи ветра в поле, — толкал капитана в подвальчик-кубрик. — Хотя зачем? Сам подумай. Ты хочешь стать майором? И дальше, и дальше: до генерала? Будешь надувать щеки и командовать. Кр-р-расота! Посиди, подумай, — и закрыл дверь на засов.

Странные люди, делаешь им доброе дело, а они выказывают недовольство. Как говорится, на всех не уходишь. Всегда найдется страдательная сторона. Уверен, что капитан Горкин не понимает, как ему повезло. На него я зла не держал, он был служака до мозга костей, и выполнял лишь вышестоящие приказы.

Не повезло тем, кто отдавал ему приказы. Они были приговорены к смерти — и не мной. Я лишь исполнитель.

Так получилось, что мне пришлось возвращаться в Тырново не одному. После того, как завершил свою миссию и собирался уезжать, спасенный Миша Брувер кинулся ко мне, причитая:

— Они меня найдут, они меня найдут, они меня найдут.

— Прячься, — посоветовал.

— А куда? Я не знаю-ю-ю, — театрально ломал руки. — Они убьют, они страшные, они…

Я посоветовал прекратить стенания. Черт знает что! Не тарабанить же столь впечатлительного дилера в деревеньку Тырново? А почему бы и нет? Угрозы он не представляет. Такой не может представлять никакой опасности. Может статься, окажет помощь информацией о своей двоюродной сестричке по имени Мая. И я принимаю решение:

— Поехали, Миха. Но шаг в сторону… — шучу, демонстрируя ТТ и два ПМ. — Сам понимаешь. Стреляю без предупреждения. — И вытащил из кармана гранату Ф-1. — И кидаю.

— Конечно-конечно, — всплеснул руками. — Стреляйте. И кидайте.

Ох, Небесная сила, ну на хуя ты нас всех таких создала? А? Нет ответа. На нет — и суда нет.

Благополучно покинув территорию санатория, мы покатили в магические тырновские края. «Дедушка» советского автомобилестроения понимал всю ответственность момента и вел себя прекрасно. Если попердывал, то стеснительно.

Остановку мы совершили лишь однажды у придорожного магазинного павильончика «Давид и Георгий». Тетки-продавщицы, с бирками, указывающими их фамилии: Борсюк и Хренькович, поначалу решили, что два битых парня хотят ограбить их чуречное сельпо, да мы оказались самыми состоятельными покупателями за последнюю пятилетку, приобретя все, что только можно было приобрести.

— Да? — вспомнил я. — Нет ли женского нижнего белья? Желательно французского?

— Молодой человек, — по барсучьи улыбнулась мадам Борсюк, кряжистая, как офицер интендантской службы. — Оно ждало вас. — И обратилась к коллеге. — Ларочка, открой ларчик.

Мадам с мышиным личиком, поправив усики под длинным носиком, вскрыла некий короб и вытащила золотистый пакетик, где угадывалось нечто нежно-ажурное цвета румяной зари.

Ба! То, что надо! Покупаю не глядя. Впрочем, шучу я, если хотите, девочки, примерьте. Шутка веселит глуповатеньких, но искренних кикиморочек, и мы расстаемся друзьями. Приятно, черт дери, делать хорошо людям, даже если они носят такие фамилии, как Борсюк и Хренькович!

Когда мы подъехали к тырновской фазаньей фазенде, то обнаружили в сумерках идеалистическую картинку: аутист в качалке изучает темнеющие небеса с проступающей звездной окалиной, а хозяйка пытается вязать нечто, похожее на безразмерный шерстяной презерватив.

— Опц-ца-ца?! — чистосердечно удивилась. — А я думала, с конца-ца-цами. Подкинул дуре дурика и сбёг. А ты ещё мне одного… малохольного?

— Миша, — шаркнул обзываемый ногой, поднимая пылевое облачко и заметно стесняясь колоритной фигуры, схожей на публичную девку с картины художника Х. Хераскина «Гулящая».

— Жаннэт меня зовут! — вскинулась Жанна, произнеся имя свое на французский манер, отчего получилось ж/минет. — Привез, чего обещал, лапоть?

Я отвечал, что всегда держу свои обещания, особенно, данные любвемобильным любимым. Восторг барышни был неописуемым. Издав пронзительный вопль вампира, Жанна цапнула пакетик и стремглав у.е. в домик.

Мы же с Мишой принялись разгружать из машины съестные припасы. Их было много, будто мы готовились к затяжной войне.

Потом происходит следующее событие, запомнившееся мне на всю жизнь. Мы почти все разгрузили, когда раздался выразительный скрипок двери.

— Опля, бля! — услышали крик, точно так делают на арене цирка фигуристо-жопастенькие гимнастки.

Подняв взоры свои, мы увидели такое! О-о-о! Зрелище сие требовало отдельного описания и гоголевской силы владения великим и могучим.

Что же мы узрели? Мы увидали русскую-кралю-толстушку во французском нижнем белье, сработанным мастерицами подпольного цеха г. Нижнего Новгорода.

Право, если бы мы углядели корову при седле, то наши чувства были бы куда сдержаннее. А тут — ажурное, атласное, сочно-лиловое и анданте по содержанию.

По размеру белье оказалось чуть мало, и поэтому все прекрасные формы пышнели из-под него, словно тесто на печи.

Миша, держащий пятилитровую банку с болгарскими помидорами, уронил её на царственно лежащий валун. А я, споткнувшись об него же, у. е. лбом в стальной рельс, на котором держались калитка и ворота. Как в таких случаях пишут романисты-мудисты: звезды брызнули из его глаз.

Увидав в пыли, эти интимные звезды и ощутив привычную боль в черепе, я выматерился, как может выматериться россиянин, коему сука-судьба постоянно подставляет ножку. Илюша же в качалке радовался:

— Ыыы, — и чувствовал лучше всех участников сценической постановки на колхозном пленэре.

— Что? — удивилась пастушка в неглиже. — Не понравилось?

— Мадам, нет слов, — прохрипел я. — Вы прекрасны, как Аврора, блядь, но предупреждать надо о своей такой красоте.

И хотя дал зарок не пить более крестьянского самогона, однако не сдержался и тяпнул килограмм жидкой пшеницы исключительно в лечебных целях. Лечил, как тело, так и душу — и было мне хорошо.

Однако веселый наш вечер на этом не закончился. Барышня в неглиже предложила пойти на бережок Тырновки. Зачем, насторожился я. Поймаем рыбки, плотоядно облизнулась прелестница, у меня есть удочки, и сварим ушицы. И я ей поверил, лопух тушинский.

На природу, мать нашу, мы выбрались всем коллективом. Даже Илья повел, к моему удивлению, как нормальный городской человек. То ли попал под влияние очаровательной Жанночки, то ли общая колдовская атмосфера оказывала на него благоприятное воздействие, как на меня тырновская живая вода.

Заходящее солнце пламенело у горизонта, как гигантский мазок Небесного художника-абстракциониста. Окрест нас преобладал мягкий пунцовый цвет, будто мы угодили в бутон колоссальной благоухающей розы.

Когда спустились к речке, я обратил внимание на её пурпурные воды и подумал: как кровь, но заставил себя убрать эту неприятную мысль в портмоне своей памяти.

Посадив Илюшу и Мишу на пенечки и тиснув им по удочке, тырновская красавица заявила, что нам необходимо собрать хворост для костерка. И даже тогда не догадался об её истинных намерениях, находясь под допингом, скажем так, природного совершенства, меня окружающего.

Когда углубились в сухой перелесочек, чтобы, напомню, собрать хворост для костра, Жанна буквально кинулась на меня, хохоча, точно ночная птица. Не успел глазом моргнуть, как остался, прошу прощения, без штанов. Тут надо заметить, что подружка отправилась на рыбную ловлю в одном неглиже, что, конечно, намного ускорило наше соитие среди березок, сосенок и пихт. К тому же Жаннэт неделю находилась на голодном половом пайке, и её фантазия расцвела буйным цветом. Я же (в свете последних криминальных событий) был далек от желания поддерживать романтические отношения. Когда человеку собираются оторвать голову и то, что у него ниже, то, само собой, особого подъема чувств он не испытывает. Да надо знать тырновскую мастерицу мертвого поднимет из могилы и заставит плясать под свою дудку. Если под дудкой иметь в виду её пухленький ротик.

Я и плясал, как мертвец на сундуке с сокровищами. Надо мной кружились мрачнеющие небеса, хороводились березы, сосны кидали свои твердые шишки, а пихты пихались вельветовыми ветками. И было мне снова хорошо, и вечно было мне, и, казалось — так будет всегда.

Но — сладострастная волна оргазма накатывает, накатыва-а-ает, накатываа-а-а-ает, и, наконец, пробивает всю мою суть, расщепляя её на счастливые молекулярные частицы, как это делает молния с неосторожными деревьями.

Ёх-тёх-перетёх! Где я, что со мной и кто подо мной? И когда сознание восстанавливается в полной мере, обнаруживаю: о, ужас! все мое потное лицо облеплено комарами величиной с пони. Одно утешало: Жаннэт плюхнулась известно чем на муравьиную кучу и до поры до времени этого не подозревала.

Короче говоря, из перелесочка мы галопировали, как вышеупомянутые пони, только ещё блажили, проклиная родной край, столь насыщенный братьями нашими младшими. И сестрами.

Плюхнувшись в воду, обратил внимание на рыбаков. Они по-прежнему тихо сидели на пенечках и держали удочки перед собой. И все бы ничего — только лески отсутствовали на удилищах. Что, впрочем, уже не имело никакого значения. Каждый получил то, что хотел: одни отдохнули душой, а другие понятно чем.

Такая вот love случилась на чарующем бережку, с которого мы скоро удалились. Лицо мое распухло и, наверное, на него уже не походило. В этом отношении Жанне повезло куда больше: она спрятала покусанную часть тела хлебного своего в холщовые штаны и только изредка вспоминала муравьев незлым словом. Она, молодчина, любила отчий край и зверей в нем проживающих. Я тоже любил отчий край, а вот людей, в нем проживающих, не очень.

Утром убываю в город. День обещает быть трудным и серьезным. Чувствую, что события входят в завершающую фазу. Не знаю, что предпринимают наши враги, но я буду действовать так, как считаю нужным. Иногда чтобы гангрена не сожрала весь организм, надо оттяпать его часть. Банально, но верно.

Истерзанное комарами лицо невозможно зудело, и я, крутя баранку, проклинал себя за слабость к дамским вакуумным устам. Черт знает что, Слава, ругал себя, мир рушится в тартарары, а ты резвишься таким вот садистским способом. И о миллионе уже не думаешь. Понятно, на хрен тебе миллион $, коль можешь получить миллион удовольствий в соседнем лесочке.

Мой план действий предусматривал следующее: снова встретиться с бывшим десантником Витьком, купить необходимое оружие у прапорщика Руденко и, по возможности, как можно скорее совершить акты возмездия. Акты возмездия? Не есть ли это призыв к антигосударственной деятельности? Отнюдь. Это я обращаюсь к тем чиновникам, кто считает, что достаточно завести на невыразительном облике своем ленинскую бородку и лысину, и ты Владимир свят Ильич. История, повторю, имеет свойство повторяться. Сначала — трагично, а потом — комично. Вы, господа, комики, гомики, поцики, цуцики и дурики. Публика над вами потешается, а вы надуваете щечки и думаете, что от вас что-то зависит. Ровным счетом ничего. Выразился бы крепче, да культура, блядь, речи не позволяет!

Я — сын своего замордованного трудового народа, и он дал мне мандат (прошу прощение за это словцо!) на отстрел рептилий переходного этапа нашего трудного пути.

Столица встретила меня со сдержанной радостью, как мать сына, распутничавшего всю ночь. Все магистрали были забиты транспортом, и мне пришлось ковылять на попердывающим «дедушке» по переулочкам и тупичкам. Наконец, прибываю на театральную площадь, где мы договорились о встрече с бывшим десантником. Витек сидит в своем желтеньком «жигуленке», отмахивает рукой — следуй за мной.

Поездка наша была скорой — за Савеловским вокзалом находилось огромное производственное здание бывшего, очевидно, оборонного предприятия.

Подъехав с тыльной стороны, выходим из машин. Жмем друг другу руки. Витек смеется: что с лицом, погранец? А что такое, десантура? Будто рашпилем прошли по морде? А-а-а, это комары — лучший рашпиль.

На проходной моего товарища знают, и мы заходим на территорию без проблем. Теперь бы выйти, шучу я. Потом спускаемся по лестнице вниз и долго идем по коридорам, напоминающим катакомбы.

Наконец, попадаем в небольшое помещение, похожее на оружейный склад. Под кирпичным потолком тускнели лампы в сетчатых намордниках. Металлическую дверь открыл нам пасмурный человек с краснознаменным лицом прапорщика. Впрочем, это и был прапорщик Руденко, нужный нам.

— Хлебнем? — вопросил с надеждой.

— За рулем, дядя Лёня, — ответствовал мой спутник.

— Понюхаете, — указал на стол и стулья. — Новое поколение выбирает «Пепси», — проговорил с презрением. — Тьфу! Измельчал народец, измельчал.

Мы вынуждены сесть. Страдая, прапорщик разливает водку в стаканы. Я смотрю на стеллажи, на них чернеет стволами боевое оружие, как наступательное, так и оборонительное.

— Так выпьем же за славу российского оружия! — говорит прапорщик, поднимая стакан. — Чтоб его было много. Как водки.

— Хороший тост, — соглашается Витек.

— А чего стакан с ушами такой? — неожиданно обращается господин Руденко ко мне.

— Стакан с ушами? — переспрашиваю.

— С рожей?

— Комары, дядя Леня, — хмыкает мой приятель. — Нажрался и заснул под кустиком.

— А-а-а, — тянет понимающе прапорщик. — Наш человек?

— Наш-наш.

— Ну, за оружие и наше богатство — людей, — залпом выпивает двести командирских. — Чего надо? — Нюхает некую промасленную деталь, валяющую на столе.

Я отвечаю.

— Ух, ты! — покачивает головой прапорщик. — С виду попугайчик, а на деле — орел, — поднимается на ноги. — Тити-мити покажи?

Я выкатываю на стол долларовое «колесо», как это часто делают герои в фильмах не про нашу жизнь.

— Пшли, — говорит прапорщик, и я иду за ним в глубину помещения, как приговоренный к смерти.

Через четверть часа становлюсь обладателем гранатомета «Муха» и оптической винтовки «Ока-47» с лазерным целеуказателем. Если к ним присовокупить ТТ, два ПМ и одну Ф-1, то вполне можно начинать наступательную операцию по всему фронту.

— Круто, погранец, — восхищается Витек и предлагает помочь. — Люди наше богатство, — цитирует прапорщика. — Есть хлопцы, из войны только-только вышли.

Я благодарю: нет, мои проблемы буду решать сам. Зачем тем, кто вышел из боев на окраине кровоточащей империи возвращаться в побоища столичного значения?

Прощаясь, мы почему-то вспоминаем Илюху, блаженного человечка, далекого от проблем этого ссученного во всех отношениях мирка.

— Привет ему, — смеется Витек.

— Непременно, — смеюсь я.

Со стороны кажется, что два приятеля нечаянно встретились на солнечной стороне улицы, и рассказывают друг другу анекдотические истории, чувствуя себя превосходно.

Потом мы прощаемся, и я на своей, перегруженной оружием колымаге, тороплюсь в холмистое Крылатское. Там, в одном из новых престижных домов, проживает господин Кожевников, трейдер ВБ в настоящем, а в прошлом сотрудник ГРУ. Такие вот жизненные коллизии мы имеем. Теперь понятно, кто так уверенно ступает по головам доверчивых соотечественников, как по брусчатке Красной площади.

По утверждению капитана Горкина, наш герой напрямую, кажется, связан с господином Крутоверцером, выполняя его деликатные поручения. Что сходится со словами Михаила Брувера о том, что бывший ГРУшник страшный человек и опричник. В чем я сам мог убедиться в тот момент, когда повстречал коллегу на складе магазина стройматериалов. Решительный человек, господин Кожевников. Идейный. Работает на хозяина ретиво и не только за похлебку. Таких может остановить только пуля.

Разумеется, зло не только в нем одном. Но, уверен, он первым начал предпринимать действия, направленные против нас с Илюшей. И логика понятна: на его бирже появляются зашарканные жизнью субъекты и начинают выбивать 1 000 000 $. Кому это понравится? Настоящему Хозяину это понравится? А кто у нас Хозяин жизни — правильно, господин Крутоверцер. Когда бывший сотрудник спец. служб понял, что их делают два тушинских засранца, его душа возжелала отмщения. Поначалу пошел самым примитивным образом: силой забрать живую игрушку. На мою квартиру было отправлено два молодца, которые угодили в засаду, сработанную конкурирующей командой «спортсменов». Дальше — больше. Трупы посыпались, как аборигены с пальм во время океанского шторма.

Потом пошла более «тонкая» игра, где главным героем оказался я. Поняв, что силовыми методами ничего нельзя добиться, пустили методы «пряничные». Мая — как лучший сладкий «пряник»? Какие цели она преследует? И ещё этот менхантер, «охотник на людей»? Он мне понравился, как человек, умеющий принимать решения. Жаль, если он не на моей стороне. Тогда мои шансы на успех минимальны. На успех? Какой может быть успех в безнадежном деле, которое называется жизнь.

Увидев на автомобильной стоянке, знакомый БМВ цвета серебристого крыла истребителя, почувствовал, лютую ненависть. И хотя капитан Горкин предупреждал, что г-н Кожевников реквизировал машину моего друга… Я заставил себя держать удар: ничего, жадность многих фраеров сгубила, сгубит и этого.

Через час появился и он, похожий со стороны на преуспевающего бизнесмена. Был вальяжен, уверен, спокоен и бесцветен, как того требовали служебные инструкции бывшего его департамента разведки. Его ошибка заключалась в том, что он не мог мыслить категориями, где существовали такие понятия, как дружба и верность. Более того, причастность к миру сильных, породила ложное чувство безопасности и вседозволенности. Мой враг и предположить не мог, что из охотника он может превратиться в жертву. Такие, как он, быстро начинают не чувствовать землю и, чтобы они её таки ощутили, лучший способ понятно какой: смерть.

Когда он серебристым ключиком открыл серебристую дверцу серебристого авто и склонил голову, чтобы нырнуть в кожаный салон… Били меня — бью я!

Соприкосновение лба трейдера и металлической дуги машины оказало нужное воздействие. Враг уплыл в кратковременную командировку забытья, и я получил возможность выехать со стоянки. А вдруг любимая женушка глядит в окошко, провожая супруга. Зачем попусту волновать домашнюю женщину, пропахшую утренними сперматозоидиками, которых приятно накладывать на лицо в качестве маски для омоложения. Будем милосердны к другим, и это нам зачтется на воздушных островах прекрасного небытия.

Припарковав БМВ под забором действующей стройки, я потребовал к себе внимания. Пистолетное дуло у глаз не самое приятное зрелище для того, кто служил в разведке. Сразу приходит понимание, что дело — швах!

— Ты? Что ты делаешь, сука? — нет, плохо понимал, и поэтому вел себя таким неподобающим образом. — На кого руку поднял?

— На тебя, сучок, — саданул ТТ под рессорные ребра.

— Мы можем договориться, — кислился от боли. — Сто тысяч?

— Рублей? — пошутил я.

— Пятьсот тысяч долларов, Мукомольников, это хорошие деньги, оживился, надеясь на чудо. — Живые деньги, Слава.

— Я мечтал о миллионе, а ты эту мечту похерил, Анатоль, — проговорил, чувствуя себя актером кино и театра.

— Это не я! Не я!

— Кто?

По утверждению господина Кожевникова, он лишь поставил в известность о неординарном событии вора в законе Галаева, который и дал указание к последующим активным действиям. Я усмехнулся: Аслан задействован в этой истории, однако не так, как он, трейдер, рассказывает. Галаев предал моего друга Васю Сухого, подставил его, и с ним будет отдельный разговор.

— А так я с ним, Асланом, имел личную встречу. В «Золотом колосе». Приятный человек, когда кушает. Не они бойню начали. Зачем светить, как солнце. Тут ваши товарищи работали.

— Менты, — подхватил. — Бывшие менты, у них охранно-коммерческая структура «Алмаз».

— Про «Алмаз» правда, да не вся эта правда, — сказал я. — Давай сдавай хозяина, которого мы оба знаем.

— Если знаешь, зачем буду говорить? — вскинулся. — Какая разница, кто меня замочит в сортире. Ты или они?

— Я сделаю красиво, а они спустят тебя в унитаз. Выбирай?

— Миллион, — скрипнул зубами. — Миллион долларов. Через час. Обещаю. И мечта твоя…

— Ты, сексот, мечту мою не трогай, — беспредметный разговор меня начал утомлять. — Была мечта — и сплыла. Зачем она нужна, если мои друзья гибнут. А ты, сука, мародер, БМВ вот поимел, и твой Крутоверцер — мародер, страну имеет, и все вы — мародеры…

— Крутоверцер? — переспросил трейдер с некоторым удивлением, на которое я, каюсь, не обратил должного внимания. — Крутоверцер, ха-ха! Все-таки они тебя сделали! Ай, да, молодцы! Все-таки бабы — это бабы! Змеи подколодные!

И я совершаю ошибку. Это я пойму позже. Но ведь тоже живой человек, и тоже сердце болит, и душа ноет, и ненависть разрывает аорту, и нервы не выдерживают.

Я набрасываю удавку ремня безопасности на горло врага, накручиваю её, закрепляю. Г-н Кожевников хрипит, пучит глаза, пытается, что-то сказать. Его мнение о текущем моменте меня больше не интересует. Ненависть, как бурный селевой поток…

— Это тебе, гнильда, подарок от Васи, — и, выпадая из авто, оставляю на сидении гробовую гранату Ф-1. — Ты этого хотел, ты это получил.

От многих граждан своего любимого Отечества меня отличает то, что я думаю обо всех, затаренных государством в концентрационные рамки дидактических законов, глумливых постановлений, издевательских служебных инструкций и проч.

Я мог бы подорвать БМВ, где угодно, но зачем создавать проблемы соотечественникам, не имеющим отношения к миру криминала. То есть от взрыва лимузина никто не пострадал, кроме бетонного забора и того, кто собственно, находился в салоне авто. Впрочем, гарь на заборе закрасят, и он будет, как новый.

Вторым на ликвидацию по моему списку проходил подполковник Рушалович. По словам капитана Горкина, его начальник, несмотря на концентрированное мудачество, обладал живым крестьянским умишком и под его руководством было создано охранно-коммерческое предприятие «Алмаз», основной деятельностью которого являлось «крышование», тех или иных объектов и субъектов.

Мы с аутистом угодили в самый эпицентр борьбы за передел собственности. Действовал подполковник коряво и вел «войну» на два фронта со «спортсменами» и вором в законе Галаевым. Кидал людей без ума, в результате его товарищество с ограниченной ответственностью понесло самые большие потери. По его приказу били меня, чтобы был сговорчивее, да, к моему счастью, вмешались высшие силы в лице семейства Крутоверцеров, а точнее Маи.

Били меня — буду бить я! Из гранатомета. Понимаю, нужна тщательная подготовка к акции возмездия. Но у меня нет времени и сил для такой подготовки — одна надежда на удачу.

Знаю, Рушалович кашеварить на бывшей улице Огарева, 6, где находится столичное ГУВД. Надо катить туда и действовать по обстоятельствам. Пора разбить вдребезги стакан с двойным дном и ушами, это я про руководящее лицо.

За все надо платить, господа! Мысль банальна и сера, как зернистый асфальт, да плохо доходит до ваших до мозгов, по которым прокатил многотонный каток государства, дающий вам право распоряжаться чужими жизнями и судьбами.

Пришла пора меняться местами. Не хочется? А надо! Такое веление времени.

Я проезжаю по столичному бродвею — Тверской. Город равнодушен и спокоен: крылатский взрыв ещё не докатил до постов ГИБДД, и они не подключились к плану «Перехват-Антитеррор». Да, ежели и подключатся, кому придет в голову, что на задрипанном «москвиче» гоняет придурковатый малый с гранатометом «Муха», чтобы совершить акт возмездия в центре города.

Как нельзя просчитать поступки сумасшедшего, так нельзя просчитать и мои действия. Я паркую машину напротив консерватории. К классической музыке не имею никакого отношения, но местечко удобное — можно сделать вид, что композитор или музыкант.

Наверное, в консерватории проходили вступительные экзамены. В тени здания толпились молоденькие абитуриенты с ангельскими личиками. Мой криминальный ум сразу отметил груду инструментов в футлярах: скрипки, флейты, фаготы, тромбоны.

Оценив обстановку, как спокойную, выхожу из машины. Конечно, мое истерзанное лико далеко от одухотворенного, но надвинутое кепи на глаза сделает его загадочно-неземным.

Перейдя дорогу, прогуливаюсь у памятника П.И.Чайковскому, любителю гамм и мальчиков. Потом бочком-бочком втираюсь в общество абитуриентов, от которых пахнет глаженной чистой одеждой, бесконечными уроками на инструментах, канифолью. Разговоры специфические и далекие от нужд народонаселения. Как экзотические птицы, летают Ф.И.О.: Салганик, Фриедман, Котляр, Климонтович, Эппель, Перов-Перович — это фамилии преподавателей.

Наконец, обнаруживаю футляр по размерам удобный для гранатомета. Он лежит бесхозный на гранитном выступе. Самым наглым образом открываю этот футляр, вытаскиваю из его малинового нутра нежный инструмент, неизвестный мне. Пока я, таким образом, манипулирую, подходит молоденький очкарик, похожий птичьим личиком на гениального Шостаковича.

— Как там Фриедман? — интересуюсь я. — Лютует?

— Право, я не знаю, — отвечает гений. — Я поступаю к Гангнусу.

— Желаю успеха, — и, оставив бесценный инструмент на граните, возвращаюсь прогулочным шагом к колымаге. Под мышкой — футляр.

Не знаю, что подумал очкарик обо мне, но уверен — он поступит в класс мастера Гангнуса, и покорит игрой на фортепьяно весь музыкальный мир. Главное, учиться, учиться, и учиться, как завещал великий инквизитор всего человечества В.И. Ульянов-Бланк.

Жаль, что природа не наградила меня пальцами пианиста, а совсем наоборот. Это я к тому, что, заехав в тихий московский дворик, принялся перекладывать гранатомет в реквизированный футляр. Делал это сучковато и едва не нажал на крючок пускового механизма. Представляю, как бы обрадовались мои враги, узнав о моей оплошке. Нет уж, переделаю все дела свои смертные, а потом можно будет и о вечности подумать.

Шансы на то, что подполковник Рушалович окажется в нужное время и в нужном месте были минимальны. Однако они были.

Мой план действий был прост и нагл. Как говорится, чем проще, тем проще. Помахивая футляром, прошелся по улице, где находилось учреждение по работе с преступно-уголовным элементом. Работа кипела вовсю — туда-сюда ходили люди в форме и штатском, приезжали-уезжали автомобили с сигнальными маячками, сидели-стояли просители в кепках и без.

Осматриваюсь, вижу табличку «Минводхозстрой» и парадный подъезд именно там меня ждут. В качестве кого? Заслуженного артиста, пожелавшего сыграть перед коллективом музыкальную фугу из балета «Лебединое озеро». Как известно, это самый любимый балет для нашей просвещенной публики.

— А вы куда, молодой человек? — бдит пожилой секьюрити.

— В отдел механизации, — показываю футляр. — К товарищу Фриедману. О, Абрам Львович, — кричу в спину некоему сутулому субъекту. — Ай, не слышит. Батя, извини, — столь хамский натиск приносит успех: продавливаю защиту быстрым шагом — вверх по лестнице.

Прогулка по странной организации, где все сотрудники напоминали бледных зомби, закончилась в туалетной комнате. Замалеванные окна сортира находились как раз напротив учреждения, меня интересующего.

Найдя острый кусочек кафеля, нацарапал на двери: «Ремонт», и закрыл её на швабру. Клозетные запахи навевали на грустные мысли о бренности нашего существования. Приоткрыв окно, начал отслеживать общую ситуацию. И чем больше смотрел на здание напротив, тем лучше понимал утопичность своего намерения. Сыскать Рушаловича могут только герои детективно-макулатурного чтива, омарининных до полного кретического кретинизма. По сравнению с этими доценкованными вконец героями, аутист Илья Шепотинник может получать Нобелевскую премию в области литературы за верное и прочувственное цитирование Ф. Ницше.

Ты ведешься за эмоциями, сказал я себе, от этого подполковника, как от козла молока. Получить новую информацию от него я не смогу. Зачем тогда нужно топтаться в клозете и ждать чудного явления?

Проклятье! Теряешь время и темп, Слава. Тебе надо вплотную заниматься семейством Крутоверцеров, откуда исходит главная опасность, а ты дежуришь в ожидании поцика. Большая для него это честь!

Досада была такая, что я не выдержал и решил наказать порок в порядке, так сказать, профилактики. Приведя гранатомет в готовность № 1, прицелился в темное окно по центру здания и нажал спусковой крюк. Вот вам сюрприз, вертухаи, от всего чистого сердца.

Выстрел случился удачным: громыхнуло так, будто в здание угодила ракета производства USA, выпущенная авианосцем, утюжащем Средиземную лужу. Посыпалось стекло. Взвыла автосигнализация в округе.

Через минуту я уже находился далеко от этого шумового тарарама. Эффект получился впечатляющий: сегодня ТВ, назавтра газеты будут сочинять всяческие небылицы об этом акте возмездия. Будут искать террористов или иные какие-то «следы», и никто не предположит, что человек имел глупую мечту и её почти исполнил, и всем вокруг стало плохо и завидно, и было принято решение ткнуть самовлюбленного дурачину мордой в унитазные воды, чтобы он, простофиля, знал свое место — место у параши.

Тырновские окрестности встречали меня легкомысленными сиреневыми сумерками. Дальние поля и леса, точно примеривали шаль предстоящей ночи. Мое настроение отвечало состоянию окружающего мира: полумгла души.

Я чувствовал: события вот-вот перейдут к завершающей стадии. Однако не могу представить, кто и каким образом поставит финальную сцену. Или произнесет последнюю реплику.

Хэппи-энд случаются лишь в халтурных киношках и плохих книжках. Как правило, в жизни все заканчивается крестом — крестом на могиле героя. Таковы законы жанра нашего странного бытия.

М-да, креста на могилке не хочется — на моей могилке. За собственный, между прочим, денежки. Что там говорить, славный анекдотец дней наших скорбных: заработать миллион $ — и получить в ответ по мордасам миллион раз понятно что.

Свиным рылом, да в калашный ряд. Это про меня, тушинского оболтая. Раньше не понимал этой народной пословицы, теперь постигаю, что народец наш удивительно мудр. Коль такие мудаки, как я, в конце концов, начинают понимать его мудрость, выкованную веками.

Между тем, подкатив к тырновским воротам, подаю хрипатый сигнал: бип-бип-бип, мол, прибыл, мол, жив-здоров, мол, встречайте, дармоеды!

Выпадаю из колымаги — нет никаких дурных предчувствий.

Что может произойти в этой космогонической глухомани, забытой Богом и дьяволом? Что может произойти здесь, где ничего не происходит, кроме растительной жизни и животных совокуплений.

Открываю калитку: по двору фланируют куры, и хрюкает в сараюшке поросенок. Обращаю внимание на качалку, любимое местечко Илюши. Она пуста подозрительно пуста.

Убыли на речку, мать их так, — первая мысль. Вторая, — какая к черту речка?

И вырвав ТТ, скачками пересекаю двор, потом взлетаю на крыльцо, выбиваю ногой дверь и… Жанна! Она привязана бечевкой к стулу. Кляп-носок во рту. Засохшая кровь на страдательно-пунцовеющем лике. Глаза навыкате, как молодые сливы.

Если бы не знал, что все операторы-режиссеры-актеры отдыхают в вагинально-анальной Анапе, решил: снимают фильм — «Бандитское Подмосковье».

— Что случилось?! — ору, выдергивая кляп. — Где Илюша?! Где Миша?!

— Сука и педераст твой Миша! — визжит Жанна. — Я его прибью, блядь! Он меня треснул по голове! Развяжи!

— По голове?! Зачем? — задаю глупейший вопрос, ещё не понимая, что проиграл.

Проигрался в пух и прах. Проиграл бездарно и с позором. Проиграл так, как может проиграть только вечный неудачник.

— А ты спроси, козла?! Ну, хотел меня, да?! Я, что, не дала бы? Дала! Зачем бить? Привязывать!

— Заткнись, дура!!!

И прикладываю максимум душевных усилий, чтобы не пристрелить эту телушку. И самому не застрелиться. От безысходности. Все! Вот она финальная сцена. И финальная реплика. И ничего нельзя сделать! Ни-че-го!

А тебя, Слава, сделали. И как сделали? Аккуратно, деликатно, театрально. И ты собственными руками отдал друга.

Ну, что ж, пользуйтесь, господа, — пользуйтесь на радость себе и своим детям! Живите и процветайте, и, по возможности, размножайтесь. Вы — сильнее меня. Это надо признать. Вы везде и всюду, как палочка Коха, как бубонная чума, как гордая холера!..

Вы лоснитесь от удовольствия жизни. В руках ваших вся власть и все тузы. Вы сами определяете правила игры. И меняете, когда это вам надо. Законов для вас нет, действуете исключительно по понятиям — чисто, конкретно и в натуре, кремлевская мы братва.

Вас надо отстреливать, как бешеных лис. Иначе перекусаете всех, и мы будем, как вы. Ваша цель: чтобы мы были похожи на вас. И тогда вы непобедимы.

Признаю: я проиграл. Подвела простота, которая хуже воровства.

Как я мог поверить в сценическую постановку, когда избивали Брувера-младшего? Ведь возникла мысль: все как-то складывается легко и просто? И отогнал её, как драную псину.

И вот плачевный результат: эх, Миша-Миша! Ты сделал меня красиво. И твоя двоюродная сестра Мая сделала меня красиво. И вообще — вы красивые люди. Жаль, что вы мои враги, я бы с вами дружил.

Да, г-н Кожевников, который уже далеко от нас, был прав: только женский ум мог придумать такую утонченную комбинацию с неожиданным перевертышем.

Мишу Брувера били, и били крепко, тому я свидетель. Но он-то знал, за что терпит побои. За первый миллион можно и пострадать лицом. И за второй тоже. И за третий. Молодец, быть ему выдающимся дилером всех времен и народов.

А что делать мне? Не знаю. Устал — устал смертельно. Хотя я-то ладно, а как быть с Ильей? Я по сути дела его предал, коль не сумел уберечь. И остался один, не считая тырновской дурочки, хлюпающей носом рядом.

— Прекрати, — прошу.

— Илюшу жалко-о-о.

— Еще не вечер, — поднимаюсь на ноги.

— Куда ты?! — голосит. — Не уходи! Мне страшно-о-о!

Я спешу к «дедушке» советского автомобилестроения эпохи первых космических героических полетов. Через тернии — к звездам!

Все! Баста! Меня достали до тушинской до самой моей пролетарской печени — теперь я буду доставать врагов до самых до рубиновых их кишок!

И ничто меня не остановит, клянусь! Лучше пасть в кровавой сечи, чем вечно жить в рабстве!

На этой истерической ноте высоких чувств-с я услышал звук противоестественный звук, будто из соседнего перелеска, знакомого мне комарами и муравьями, наступают танки.

Да, это был танк в единственном числе — джиповый. Эхо усиливало звук и казалось, что надвигается бронированная армада, ан нет: джип был один и принадлежал менхантеру — «охотнику на людей».

Его-то мне и не хватало — для полного и окончательного счастья!

Удивился ли я? Ничуть. Во-первых, притомился дивиться, во-вторых, коль у человека такая профессия: искать людей, то почему бы спецу не найти меня.

— Здорово, мститель народный, — улыбается Александр. — Как дела? Ведет себя спокойно и даже с некими элементами издевки. — Вижу дела хреновые? Мобильный выбросил. Зачем?

Я молчу, тупо глядя на него. Слов нет — кляп вопросов клинит рот.

— А что с лицом-то? — интересуется г-н Стахов. — Опять били, рассматривает меня. — Не рашпилем ли?

Я чувствую: рука непреднамеренно тянется к ТТ.

— Э-э-э, не балуй, — осматривается. — Ба! Твоя тачка! Класс! Я бы поменялся, да привык к своей. А, что, говоришь, с лицом?

— А-а-а! — и кидаюсь на «охотника» с проклятиями: мало того, что свалился на мою голову, как мешок с нитратными удобрениями, да ещё издевается.

И наскакиваю на профессиональный удар. Улетаю в тырновкую пыль. Мало этого — хлопаюсь потылицей о проклятый валун.

Ну, е`! Нет счастья на земле и выше! Перед глазами мерцают звезды и звездочки, потом они меркнут и… вижу себя плывущем в реке. Она бесцветна и мглиста. Потом слышу голоса и понимаю, что меня, как огород, поливают из ведра.

— Эй, боец! Хватит воевать, — менхантер подает руку. — Подъем!

— Идите вы к черту! — приподнимаюсь, щупаю шишку на голове. — Сколько можно бить? — Последнее слово употребляю в народном ключе, более точном по смыслу.

Жанна подает полотенце, интересуясь моим состоянием. Лучше всех, рычу я. Крепкая у тебя башка, хвалит Александр, как кокос. У меня нет сил давать достойный отпор. Я унижен и оскорблен. Все — жизнь моя закончилась.

— Только начинается, — смеется господин Стахов и рассказывает, что столица находится на осадном положении. — Наломал ты, братишка, дровишек. Кто отвечать будет?

— Ничего не знаю.

Тогда мне напоминают о взрыве в Крылатском и пальбе из гранатомета в центре.

— Это не я, — стою на своем.

— Ты! Больше некому, — менхантер странно добродушен. — Собирайся, дружище.

— Куда?

— В белокаменную.

— Зачем?

— Не скажу. Шучу-шучу, — очевидно, увидел мое выражение бесталанного лица. — Совсем ты, товарищ, чувство юмора потерял.

— Я все потерял.

— А я нашел.

— ?!

— Твоего дохлика, — засмеялся. — Поехали?

— Илюшу? Где? Как? Что с ним?

— Вопросы потом, — отмахнулся «охотник». И потребовал, чтобы я сдал весь свой оружейный арсенал. — А то все наши службы уже тебя боятся.

Ничего не понимал я. И любой на моем месте ничего бы не понимал. Тут ещё влезла Жанна, когда я садился в джип, и принялась кричать, что она будет меня ждать! Словом, голова моя пошла кругом.

И я даю себе зарок, что, если вся эта история закончится благополучно, буду вести образ жизни святого отшельника. Вместе с блаженным Илюшей. И нам будет хорошо.

Вечер наступал, как неприятельская рать. Джип летел по скоростной трассой. Я ощущал подъем души своей и терзал Александра вопросами. Он на них отвечал. И с каждым ответом я все больше сатанел. От услышанного. Это было нечто неожиданное. И крайне обидное — для меня. Да, меня сделали, но кто? О, Небесные силы — за что такое глумление?..

Впрочем, не буду забегать вперед. Скажу лишь одно: ужиная в «Русской избе» я брякнул о тырновских просторах. Брякнул и забыл, а господин Стахов запомнил. И нашел меня за несколько часов, когда в том возникла нужда.

— Значит, Контора взяла под контроль, — спросил, — меня и Илюху?

— Это я взял вас под контроль, — ухмыльнулся мой спутник. — Контора заинтересовалась дамочкой, когда она решила покуситься на государственное лицо.

— Вот сука! — не выдержал я. — Кто бы мог подумать? Нет, никому нельзя верить.

— Верить надо, — не согласился Александр. — Только знать, кому верить.

Я промямлил: как знать, кому верить?

— Она должна помогать.

— Кто?

— Интуиция.

— Понятно, — вздохнул я и спросил, куда мы направляемся.

— В Шереметьево, — последовал ответ.

И я понял, что моего друга детства хотят вывести из страны, как антиквариатные иконы ХVIII века. Или как бесценное произведение искусства XIX века. Или как корону Российской империи XX века.

Гул самолетов встречал нас, людей ХХI века. Крылатые лайнеры с проблесковыми сигналами взмывали в ночное небо, осветленное прожекторами. Мощная стеклянно-бетонная коробка аэропорта пылала огнями, как в океане остров, поставленный на службу мировому игровому бизнесу. Вот куда надо было бы нам попасть с Илюшей — мы бы там под кипарисами развернулись в своем пролетарско-аутистическом марше.

Между тем финальная сцена нашей истории приближалась.

И я был уверен: эта сцена ошеломит заинтересованную публику своей неожиданной развязкой. Хотя, по сути, все действующие лица были заинтересованы только в одном: завладеть аутистом, как футболисты мечтают владеть Кубком мира.

Что там говорить, все хороши, в том числе и я, покорный слуга денежного Мешка. Раб капиталистической Мамоны. Невольник МСБС. И мне стыдно в этом признаваться, но факт вопиют! Ох, как вопиют!

Однако нашлась та, которая всех… понятно что. Сказал бы тверже, да культура, повторю, речи не позволяет.

Словом, она, умная и коварная, сделала всех. Вернее, могла сделать всех. Не учла одного — менхантера. «Охотник на людей» работал хорошо, и теперь его боевые коллеги завершат эту работу. И я буду свидетелем акции под названием «Аутист».

Находясь в джипе, мы с Александром наблюдали за парадным входом аэропорта. Я нервничал: не упустим ли плутов за пределы нашей любимой родины? Господин Стахов посмеивался: все под контролем, товарищ.

— Никого не видно, из наших-то? — недоумевал я.

— Ага. Будут стоять с табличками: «Мы — из ФСБ». — И предупредил, чтобы я сидел, как памятник. — Твоих подвигов нам больше не надо.

— А жаль, — вредничал я.

Потом увидел: спортивное «пежо». Оно было ало, мило и мощно. Эх «пежо-пежо», почему ты не мое!

Припарковав машину на стоянке, девушка Мая не спеша переместилась к дверям аэропорта. Выглядела великолепно: черный хлопчатобумажный костюм от Армани, рдяные перчатки из нильского крокодила и такие же туфли. Была похожа на принцессу из сказки. Оставалось лишь ждать, чтобы узнать, какая это сказка: страшная или добрая?

— Красивая девочка, — заметил г-н Стахов.

— Она, — напомнил, — замужем.

— Я знаю, — молвил «охотник». — Но супруга не любит. Ох, не любит.

— Откуда знаешь… знаете?

— Я все знаю.

— А кому сейчас легко, — не хотел говорить на эту тему.

— Ты ей симпатичен, — ухмыльнулся менхантер. — Как рабоче-крестьянский миллионер.

— Был миллионер, да весь вышел, — ответил. — Ничего мне не надо. Отдайте Илюшу, и я буду счастлив.

— Пожалуйста, — указывает на эстакаду, ведущую к аэропорту.

И я вижу длинный «Линкольн» цвета цветущей японской вишни. Он катит так кичливо, что сразу понятно — едут хозяева жизни. А вся остальная дворовой срань — на колени.

Потом вижу: водитель-халдей подобострастно открывает дверцу лимузина и… г-н Михаил Брувер. Он во фраке, он форсист, он весел и беспечен. Его избитое лицо в румянах, и оттого Миша похож на циркового буффона.

Он подает руку и перед миром предстает… Лира Владимировна Брувер. Она маленькая, сухонькая, изящная. На змеиной головке — шляпка, как знак траура по безвременно ушедшему супругу.

После неё появляется молодой человек атлетического сложения. Он суров, сдержан и знает свои трудовые обязательства. Тянет за собой… Илью. Аутист вял, как овощ, но приодет во фрак, как граф.

Его появление производит впечатление на нас с Маей. Я дергаюсь и рвусь бежать выручать друга детства. К счастью, мне этого не дают делать. А Мая смотрит на аутиста, как на Йехуа, то бишь Снежного человека. И я прекрасно понимаю её чувства: хотела клепать с его помощью дурковые бабки, а любимая бабулька увозит чудо-юдо с собой в райскую Швейцарию.

Шок у внучки продолжается всего несколько секунд, потом я вижу… кобру. Так мне кажется: милая и красивая девушка вдруг меняется, и теперь это свирепое, напористое и гибкое существо, готовое нанести смертельный удар.

— Кобра, — невольно говорю я.

— М-да, — понимает меня Александр. — Две кобры.

И мы продолжаем наблюдать за семейным раздраем. Мая выговариваеет нечто злое любимой бабушке. Та, суровея, выслушивает любимую внучку, потом неожиданно наносит той пощечину ловко гнущейся ручкой в черной лайковой перчатке. Старая кобра оказывается более опытнее молодой.

Но этот взмах, словно послужил сигналом для заверешения акции «Аутист». У лимузина возникли серьезные люди в штатском, настолько серьезные, что любое сопротивление было бессмысленным. Через несколько мгновений все было закончено. Я только успел заметить перекошенное от бессильной вселенской злобы старческое личико мастерицы интриги.

Да-да, Лира Владимировна Брувер, по прозвищу «Кобра», оказалась именно той главной движущейся силой в нашей истории с миллионом долларов. Кто бы мог подумать, что эта милая малозаметная старушка явится мозговым центром всех криминальных акций, направленных против меня и моих друзей.

Ее супруг Исаак Исаакович Брувер был лишь жалким исполнителем её воли. Когда он устал и запаниковал, то его просто зацинковали. Уничтожили по приказу любимой супруги.

Когда Мая проявила самостоятельность и выручила меня из лап ментовской хунты, любимая её бабуля так осерчала, что совершила главную ошибку решила подорвать господина Крутоверцера, основного, как посчитала, конкурента. Как говорится, получите тротиловый привет от «Мосдорстроя»!

Да, на старуху бывает проруха. Контора взяла в производство дело о попытке покушения на государственное лицо при исполнении им служебных обязанностей.

Высокопоставленная дама Е., жена мужа своего и подружка нашей Лиры Владимировны, предупредила её о том, что служба безопасности заинтересовалась товаркой.

Госпожа Брувер поняла, что пахнет жареным. И надо торопиться убыть из страны несбывшихся надежд. Идея о том, что аутист может стать гарантией её безбедного существования в швейцарских Альпах, настолько овладело старушкой, что она не пожалела любимого племянника, бросив того в подвал санатория, где его и выручил доверчивый лопушок Славчик Мукомольников.

— Может, она больная, — спросил у Александра, когда мы мачались к аэропорту. — Клиника?

— Власть и деньги развращают, мой дорогой человек. Знаешь, сколько у неё на счете в банке Цюриха?

— Сколько?

— Тридцать миллионов.

— Еть`твою мать!

— На тихую и добрую старость бы хватило.

— И зачем ей аутист?

— Делать миллионы и миллионы, — ответил «охотник на людей». — Грубо говоря, ты прав — клиника. Их, — дернул головой вверх, — всех сейчас клинит. Живут, суки, одним днем.

— А почему она всех держала? И братков, и ментов бывших, и нуреков.

— Ну, ни всех, скажем, — проговорил г-н Стахов. — Твой Васёк, например, вышел на тропу войны… А почему держала? Характер, как у змеи, и подружки… в высших эшелонах власти. А это самая лучшая крыша.

— Что же они, бляди, со страной делают?

— Ничего, — ответил «охотник». — Выдюжим.

А что остается делать? Остается жить на милой сторонке, да дюжить, е……………! П…………..! Х…………….!..!..!

Между тем акция «Аутист» перешла в завершающую стадию. Все участники были помещены в служебное помещение. Каждый вел, как считал нужным. Форсистый Миша Брувер поник головой и старался делать вид, что он оказался жертвой обстоятельств. Жаль, что у меня не было возможности двинуть его по лживому уху.

Лира Владимировна от всего открещивалась и требовала, чтобы ей позволили сделать конфиденциальный звонок. Она надеялась таки убыть ближайшим самолетом в цукорный Цюрих. Я поглядывал на неё и понимал, что такие не сдаются. Их надо уничтожать. С коброй нельзя договориться о мирном существовании, смерть — их призвание.

Мая была прекрасна в гневе, но сдерживала себя, играя желваками. И было непонятно, что её больше всего бесило: бабушка, которая поступила столь эгоистично, или вся эта неприятная ситуация, могущая бросить тень на репутацию господина Крутоверцера.

А Илюша, накачанный лекарствами, спал, как младенец, и был далек от маеты этого безумного-безумного мира.

Что касается меня, то чувствовал себя победителем, но во рту — горечь поражения. Смешанные такие чувства, как сыр рокфор. Вкусный, а пахнет не стиранными носками.

Когда обстановка более менее успокоилась и сочинялись протоколы, менхантер подвел меня к человеку с выразительным лицом чекистского генерала. Оно было энергично, морщинисто и мужиковато.

— Это Слава Мукомольников, — представляет «охотник» меня.

— А, миллионер? — усмехается человек. — А я генерал Старков. А что с мордуленцией?

Я закатываю от возмущение глаза: ну, сколько же можно?

— Его рашпилем пытали, — шутит менхантер.

— Рихтовали, — генерал глядит на меня испытывающе. — Приятно чувствовать себя миллионером?

— Так не дали почувствовать.

— Не твое это дело, Слава, — заявляет простодушно. — Нормальный же русский парень, а не как эти… чикагские мальчики, — морщится.

— Кажется, вы не любите «мальчиков», — позволяю себе заметить.

— А кто их любит, сучей? Но речь не о них. Время их тоже прийдет, говорит с напором. — Что нам с тобой делать?

— А что делать с русским парнем? — развожу руками. — Отпустить в чисто русское поле.

— Во, сукин сын, — удовлетворенно качает головой.

— А я предупреждал, — хмыкакт Александр. — Самородок.

— Ох, эти самородки, — вздыхает господин Старков. — Давай договоримся по душам.

— Давайте.

— Берешь своего самородка, — указывает взглядом на спящего аутиста. И с глаз долой. Чтобы мы про вас больше не слышали. Никаких азартных игр на бирже. Если согласен, иди!

— А если не согласен?

— В кутузку, — то ли шутит, то ли нет.

— Согласен он, согласен, — Александр оттесняет от генерала. — Все, закрыли тему.

Я шумно вздыхаю: действительно, зачем играть на валютной бирже, если можно просто жить. И работать или сторожем, или кочегаром, или могильщиком, или продавцом, или папарацци, или жиголо, или менхантером, или килером, или… ну и так далее. У нас все профессии важны и хороши.

— Спасибо, — говорю Александру. — А как быть с Галаевым? — Вспоминаю.

— А никак, — пожимает плечами. — Для тебя его нет, равно, как для него — тебя.

— Это как?

— Я с ним поговорил, — усмехается многозначительно, — по душам.

— И что?

— В этой истори он потерял пол-лимона долларов, но он всех прощает.

— Ишь ты, бескорыстный какой? А я миллион потерял?

— Слава, все закрываем тему, — поднял руки, мол, хватит, достали вы всех своими миллионами.

Я это понимаю и повторяю:

— Спасибо, — и дополняю не без иронии. — Век не забуду. Никого и ничего.

— Лучше забудь, — шутит.

Как говорится, в каждой шутке доля шутки. А, может, и нет?

Кое-как разбудив Илюшу, вывожу его на улицу. Ночь прохладна и бодрит, равно как и напряженный гул самолетов. Я осматриваюсь — тихо катит спортивный автомобиль. Тормозит рядом с нами. Открывается дверца. Не говоря ни слова, усаживаю Илью на заднее сидение, потом плюхаюсь сам — на переднее.

Лицо Маи спокойно и сосредоточенно. Тени и световые сполохи искажают его. И мне кажется, что на её лице — маска. Сейчас это маска деловой женщины, принявшей некое решение.

— А куда мы? — спрашиваю.

— К нам, — отвечает. — На дачу. Отдохнем. Переведем дух.

— И что?

— И за работу, товарищи.

— Какую работу?

— Наш уговор остается в силе, — морщится. — Бабушка выжила из ума.

— И убила дедушку, — истерично посмеиваюсь я. — Нет, с меня хватит. Думаю, Илюше тоже.

— Ты не прав, Слава.

— И потом: я дал слово СБ не играть на валютной бирже. Никогда в жизни.

— Ничего, — ощеривается. — Мы с ними договоримся.

— Нет, я сказал!

Больше не произносим ни слова, лишь я называю место, куда нам с Илюшей надо — Тырново.

Через полчаса праздничный собачий лай встречал героев. И Жанна-Жаннэт встречала. Лучше бы она этого не делала. Выйдя на крыльцо, стояла в свете фар — полуголая в лилово-ажурном, французско-нижнегородском нижнем белье. Ё-е`! Зрелище было на любителя, право.

И черт с ним, живем, как можем! И принялся вытаскивать из авто аутиста. И когда это делал, услышал шипение и даже вздрогнул — змея? Потом услышал тихий голос, шипящий от ненависти:

— И ты меня меняешь на эту корову?

— Лучше корова, — изрек я не без мстительного удовольствия, — чем кобра.

— Что? — её красивое лицо исказилось от бессилия и злобы. — Суки, вас надо давить и давить! Давить и давить!

— А ты крутоверцер! — заорал вслед авто. — И жить тебе так вечно!

— Господи, откуда вы, ребятки? — набегала Жанна.

— Оттуда, — рявкнул я. — Корова ты, Жаннэт, корова!

— Зато я вас люблю, — ответила нелогично, подставляя покатое плечо под аутиста. — Я знала, что вы вернетесь. Какие вы, мои дорогие…

— Ладно, пошли, — буркнул я, — жопцаца тырновская.

И мы вошли во дворик, залитый желтым светом луны. И запах родного хлева был мне приятен. И даже проклятые комары казались милыми.

Потом мы опустили Илюшу в качалку и он, открыв глаза, проговорил:

— Ыыы!

И в этом бессмысленном, казалось, звуке я услышал изречение великого философа: «Когда оканчивается государство, начинается человек…»

Именно так и было с нами — мы сидели на краю прекрасного мира и каждый чувствовал себя…

Через день мы хоронили нашего друга Васю Сухого. Был солнечный день, и шумели солнечные деревья. Кладбище было подмосковное Богородское, и вокруг него было много солнечных деревьев. Казалось, что весь мир соткан из солнечных деревьев. Единственно, что задевало: под этими солнечными деревьями горбились могилы, их было много, этих могил. Так много, что возникало впечатление: до горизонта — одни могилы.

Потом мы поехали в Тушино, чтобы взять вещи Илюши для дачно-тырновского удобного его проживания.

Ехали на стареньком автомобильчике — «дедушке» советского е` автомобилестроения. И надо такому случиться — у ипподрома «москвичок» заглох.

— Ыыы, — сказал Илюша, указывая на гипсовых коней у центрального входа.

— Лошадки, лошадки, — понял я. — Тут лошадки бегают наперегонки.

— Может, хочет посмотреть лошадок? — правильно предположила Жанна.

И я решаю: пока буду возиться с мотором, пусть друзья сходят на публичное зрелище.

Оставшись один, открываю капот. К счастью, засорился только жиклер. Ручным насосом удается его продуть, и машина готова в путь.

Ан нет — должно, сладкая парочка увлеклась красивым зрелищем, и не шла. Пришлось идти мне.

Ипподром жил своей нервно-возбужденной жизнью: синели легкие летние небеса, зеленело зеленое поле, темнел влажноватый круг, по которому носились упряжки, на них прыгали жокеи маленького росточка и в жакетках кислотного цвета, радиоголос объявлял номера и смешные прозвища лошадей, публика держала в руках программки и спорила, на какой номер лучше ставить.

Это был странный и незнакомый мир — для меня. Нельзя сказать, что он привлекал, однако был мил и приятен для глаза. Человеческие страсти — что может быть интереснее?

Обнаружив парочку на трибуне, протиснулся к ним. Жанна рассматривала публику, а публика — её. Илюша покачивался, как сомнамбула:

— Белая. Белая. Белая, — повторял.

Я более внимательно смотрю на старт и обнаруживаю невзрачную кобылку в упряжке. По цвету она — белая.

— Что с Илюшей? — спрашиваю Жанна. — Бормочет и бормочет.

— Может, хочет, чтобы мы поставили на белую лошадь? — предполагаю я.

— Ыыы, — соглашается аутист. — Белая. Белая. Белая.

— А чего давайте, — хлопает в ладоши простушка. — На беленькую. Восьмой номер.

— Доходяга она, — басит кто-то со стороны.

— Белая. Белая. Белая, — настаивает на своем аутист.

— Тьфу ты, — плюю в сердцах. — Илюха, все сначала, что ли?

— Белая. Белая. Белая, — мой друг начинает заметно нервничать.

И я сдаюсь. Ведь такого не может быть, чтобы аутист обладал даром уникального предвидения всех мыслимых и немыслимых игр, связанных с денежными ставками?

Не может! Тогда черт с ним — пожертвую вощеными последними бумажками, затырканными в заначке, и на этом прекратим балаган. Навсегда.

Когда Жанна удалилась делать ставку на лошадь № 8, я присел рядом с другом:

— Илюша, давай договоримся. Нам чужого не надо и свое не отдадим. Играем в последний раз.

— Белая. Белая. Белая, — миролюбиво повторял.

— Слава Богу, тут мало цветов, — проговорил. — Ни красных, ни синих, ни зеленых.

— Белая. Белая. Белая.

Меж тем по ипподрому была объявлена готовность «один» к старту. Публика заволновалась. Я тоже: где там Жанна-Жаннэт наша?

— Готово, — набегала, держа в руке бумажную четвертушку.

Ударил гонг. Как говорится, по ком звонит колокол? Лошади замесили тростниковыми ногами. Жокеи запрыгали в своих упряжках, как чертики. Публика взревела. Аутист закачался, словно в лихорадке.

О, силы Небесные, не дайте нам выиграть, взмолился я.

Плохо молился: наша белая лошадка-доходяшка очень даже весело галопировала, подкидывая толстозадый свой круп. Хоп-хоп-хоп! А когда жокей в белой жакетке треснул её кнутом, то она так загилячила…

— А-а-а-а! — ревела публика. — Оу-у-у!

А я сидел и уже знал, что наша белая лошадь победит, и победа эта будет для всех неожиданной. Со всех сторон будут нестись гневные крики о продажности бегов, а с неба — сыпаться конфетти рваных бумажек, швыряемых неудачниками. Радиоголос сообщит результат последнего забега: выигрыш ставки 1: 199. То есть на один рубль победитель получает сто девяносто девять. А если ставка тысяча рублей? Две тысячи? Три тысячи? И так далее.

Потом услышу родной голос:

— Пегая. Пегая, Пегая, — и пойму, что отныне лучшими нашими друзьями будут лошади. А также комары, муравьи и прочие братья наши меньшие, за исключением, разумеется, ядовитых змей, укус которых, как известно, смертелен.