Три дурных глаза

(пер. А. Митрофанова)

1

Показание Томаса Бэррона, данное на коронерском расследовании.

«Меня зовут Томас Бэррон. Я уже девять лет являюсь со владельцем брокерской конторы „Слейд и Бэррон“. Я никогда не подозревал, что Майкл Слейд чем-то отличается от нормальных людей. У него был сильный характер, и я всегда считал его довольно высокомерным.

После автомобильной катастрофы, спровоцировавшей интересующие вас события, я встречался с ним десяток раз, в основном по поводу покупки его доли в бизнесе. Он никак не дал мне понять, что с ним что-то не ладно, и я не имею представления о том, что же произошло на самом деле».

Произошла авария; перевернувшись, машина аккуратно лежала на крыше кузова. Слейда оглушило; он очнулся, лежа на спине, и понял, что потерял свои очки. Со лба на левый глаз текло что-то теплое.

Он отер жидкость и с удивлением обнаружил, что это кровь. Он постарался улыбнуться своей жене, которая уже начала приходить в себя. Потом сказал:

— Вроде живы. Не знаю, что произошло. Думаю, полетела коробка передач.

Мириам находилась совсем рядом, так что, несмотря на близорукость, он даже без очков увидел, что она глядит на него со смесью ужаса и тревоги.

— Майкл, твой лоб… та опухоль! Она прорвалась, идет кровь и… Майкл, там глаз!

Слейд ничего не понимал. Почти автоматически он повернул зеркало заднего вида так, чтобы в нем отражался его лоб. На коже образовался разрыв, начинавшийся в дюйме от линии роста волос и продолжавшийся вниз дюйма на два.

И там был ясно виден третий глаз.

Веко было покрыто толстым слоем какого-то липкого вещества, и Слейд вдруг ощутил, как новоявленный глаз помаргивает оттого, что слабо чувствует свет.

Глаз начал болеть.

У одного из наших жителей три глаза.

В результате вчерашнего дорожного происшествия, во время которого прорвалась кожа на лбу у Майкла Слейда, выяснилось, что у молодого бизнесмена три глаза. Давая интервью в госпитале, куда мистер Слейд был доставлен проезжавшей мимо машиной, он находился в бодром расположении духа, но не дал случившемуся никакого объяснения. «У меня на лбу всегда было какое-то размягчение, — сказал он. — Сам же третий глаз кажется мне совершенно ненужным придатком. Не представляю, что это за причуда природы».

Он сообщил, что, скорее всего, ему пересадят кожу и восстановят прежний вид. «На уродов, — сказал он, — люди ходят смотреть в балаган. В других местах смотреть на них неприятно».

Обнаружение в нашем небольшом городке трехглазого человека вызвало в местных научных кругах оживленный интерес. Мистер Артур Трейнор, преподаватель биологии в средней школе с техническим уклоном, предположил, что это либо мутация, либо третий глаз был когда-то у всех человеческих существ и это, таким образом, атавизм. Однако последнему предположению противоречит тот факт, что во всем животном мире нормой является наличие двух глаз. Хотя, конечно, существует железа, известная как шишковидное тело, которую иногда называют третьим глазом.

Доктор Джозеф Макайвер, офтальмолог, считает, что было бы интересным экспериментом вернуть всем трем глазам нормальное зрение. Он признал, что это будет сложно, поскольку третий глаз мистера Слейда лишь едва чувствует свет; а также потому, что при существующей сейчас распространенной методике тренировки довольно трудно вернуть положенную фокусировку и стопроцентное зрение не только трем, но и обычным двум глазам.

«Тем не менее, — заключил доктор Макайвер, — человеческий мозг — странный и удивительный механизм. Когда он расслабляется, все приходит в равновесие. Но если в нем по какой-то причине наличествует фоновое раздражение, начинаются неполадки со зрением, слухом, пищеварением и другими функциями организма».

У миссис Слейд интервью нашему корреспонденту взять не удалось.

Показание миссис М. Слейд, данное на коронерском расследовании.

«Мое имя Мириам Леона Креншо. Я бывшая миссис Майкл Слейд. Я развелась с мистером Слейдом и по закону имею право пользоваться своей девичьей фамилией. Познакомилась я с мистером Слейдом примерно шесть лет назад; тогда у меня насчет него не возникло никаких подозрений.

После аварии, в которой проявилось его странное отличие, я виделась со своим мужем лишь дважды. Первый раз — когда умоляла его изменить свое решение оставить все три глаза на виду. Но на него сильно повлияли опубликованные в прессе слова местного офтальмолога о том, что есть возможность вернуть зрение всем трем глазам. Он также считал, что слухи о нем распространились так широко, что любые попытки скрыть правду бесполезны.

Это решение было единственной причиной нашего развода, и второй раз я встречалась с ним, когда подписывала документы.

О последующих событиях мне ничего не известно. Я даже не видела его тела. Так как мне описали, до какой степени оно обезображено, я отказалась от освидетельствования».

Слейд сидел в саду, массировал глаза, глядел на таблицы и дожидался офтальмолога. Стояла солнечная погода, но он расположился в тени, удобно устроившись в кресле. Сейчас главное для него — достичь полного расслабления.

Он был несколько раздражен тем, что хотя уже почти три месяца самостоятельно занимается по книгам, успехи его пока невелики.

На дорожке послышались шаги. Слейд с любопытством смотрел на приближающегося офтальмолога. Доктор Макайвер был седовласым мужчиной лет пятидесяти пяти — большего Слейд без очков разглядеть не мог.

Врач сказал:

— Ваш слуга сообщил, что я могу найти вас здесь.

Не дожидаясь ответа, он непринужденно повернулся в сторону газона, где стояли три таблицы: одна на расстоянии пяти, другая — десяти и третья — двадцати футов от кресла Слейда.

— Ну, — констатировал офтальмолог, — я вижу, вы знакомы с принципами тренировки зрения. Как бы я хотел, чтобы, по крайней мере миллиард человек поняли, как это здорово, когда им на задний двор с неба струится свет яркостью в десять тысяч свечей. Думаю, — заключил он, — до того, как умру, я сделаюсь солнцепоклонником!

Слейд обнаружил, как проникается расположением к этому человеку. До того как он обратился к доктору Макайверу, он немного сомневался, стоит ли привлекать к своей проблеме даже специалиста. Но сейчас его сомнения начали рассеиваться.

Слейд объяснил, что его беспокоит. Прошло почти три месяца, а все его достижения сводились к тому, что третий глаз мог видеть с расстояния в один фут строчку, которая должна была быть видна с расстояния десяти футов; к тому же, когда он отходил от таблицы, видимость ухудшалось непропорционально увеличению расстояния. С трех футов Слейд едва видел букву «С» на строке, предназначенной для чтения с двухсот футов.

— Другими словами, — сказал доктор Макайвер, — проблема теперь в основном психологическая. Ваше сознание подавляет незнакомые ему образы, и можете быть почти уверены, что подавляет оно их потому, что привыкло так делать.

Он повернулся и стал распаковывать свой чемоданчик.

— Давайте посмотрим, — сказал уверенным тоном врач, — не сможем ли мы заставить его подчиниться.

Слейд сразу же почувствовал, как успокаивается и расслабляется под действием пылкой уверенности этого человека. Как раз такая помощь ему и была нужна. Должно быть, внутреннее напряжение нарастало уже давно. По всей вероятности, он бессознательно испытывал досаду оттого, что так медленно продвигался вперед.

— Вначале несколько вопросов, — сказал доктор Макайвер, выпрямляясь и держа в руке ретинаскоп. — Читаете ли вы ежедневно мелкий шрифт? Можете ли вы скакать по буквам? Вы приучили глаза к прямому солнечному свету? Хорошо! Начнем без массажа с правого глаза.

Слейд мог прочесть с расстояния в двадцать футов строчку, которая при нормальном зрении должна была быть видна с пятидесяти. Он заметил, что Макайвер стоит в восьми футах от него и изучает его глаз через ретинаскоп. Наконец офтальмолог кивнул.

— Зрение правого глаза 20/50. Астигматизм три диоптрии, — потом добавил: — Вы занимаетесь рассматриванием домино?

Слейд кивнул. Он все-таки значительно продвинулся в преодолении мышечного дисбаланса, вызывавшего астигматизм, которым страдали все три его глаза.

— Теперь левый глаз, — сказал доктор Макайвер. И чуть позже провозгласил:

— Зрение 20/70, астигматизм три диоптрии. Средний глаз, прение 3/200, астигматизм 11 диоптрий. Теперь помассируйте.

Массаж в правом и левом глазу вызвал прояснение зрения на длительное время до 20/20 и в среднем глазу — на несколько секунд — до 5/70.

— Думаю, — сказал доктор Макайвер, — начнем с того, что попытаемся добиться улучшения видения черного. То, что вы видите, вашему сознанию может казаться черным, но вы себя обманываете. Потом сделаем некоторые упражнения, в том числе побросаем теннисные мячики.

Он порылся в своем чемоданчике и вынул сверток со всевозможными черными предметами. Слейд рассмотрел клочок черного меха, пучок черной шерсти, черную хлопчатобумажную ткань, квадратик черного картона, черный шелковый лоскут, кусочек черного металла, вырезанную из черного дерева фигурку и разнообразные черные вещицы, среди которых были пластмассовая чернильная ручка, галстук-бабочка и небольшая книжечка с черной обложкой.

— Посмотрите на эти предметы, — сказал Макайвер. — Сознание может запомнить оттенки черного только на несколько секунд. Массируйте глаза и переключайте внимание с одной вещи на другую.

Через полчаса зрение каждого глаза заметно улучшилось. Большую «С» третьим глазом он видел с расстояния в двадцать футов, а находящиеся ниже «R» и «B» были расплывчаты, но узнаваемы. До совершенного же зрения было еще очень и очень далеко.

— Массируйте снова, — велел доктор Макайвер. На этот раз после того, как Слейд закрыл глаза, он стал тихо говорить:

— Черное черно, черно. Нет черного кроме черного. Черное, чистое, без примесей черное черно, черно.

Кажущиеся, на первый взгляд, абсурдом, эти слова все-таки не были лишены смысла. Слейд поймал себя на том, что улыбается, представляя себе черный цвет различных предметов, которые доктор Макайвер разложил у себя на коленях. Черный, думал он, черный, почему ты черный?

А ведь все чрезвычайно просто! Черный цвет, такой черный, как цвет ночи без звезд, черный, как типографская краска, черный, как только может вообразить сознание человека. Черный.

Слейд открыл средний глаз и увидел на таблице, стоящей в двадцати футах, десятифутовую строчку. Он поморгал, но она осталась такой же ясной и четкой. Удивленный, он открыл остальные два глаза. Строка по-прежнему не расплывалась. Он оглядел свой задний двор.

Он видел!

Поначалу забор, соседние дома, таблицы на газоне и кустарник по его краям оставались частью пейзажа. Но вот Слейд увидел, как привычный вид — его задний двор, холм справа и крыши соседей — казалось, понемногу теряет свою яркость, и сквозь него проступает другой, доселе неведомый. Создавалось впечатление, будто смотришь на просвет на два фотографических кадра, наложенных друг на друга.

Постепенно контуры нового ландшафта прояснились. Слева, там, где дома спускались в ложбину, простиралось огромное болото, поросшее густой яркой растительностью. По правую руку, где горизонт был всегда скрыт холмом, рассыпались десятки пещер; перед входами в них горели костры.

Дым от костров вился едкими струйками, постепенно превращаясь в одно темно-серое облако, которое уже наполовину скрыло усадьбы Мортона и Глэдвондера, стоявшие на холме. Они все тускнели и тускнели. И вот Слейд заметил, что холм с пещерами немного выше и круче, чем холм с современными постройками. Как раз на этом уступе он и увидел то, что совершенно поразило его воображение.

Человеческие существа! Они суетились, склонялись над висящими котлами, подкладывали дрова, исчезали внутри пещер и затем появлялись снова. Их было немного; почти у всех были длинные волосы, как у женщин, или же это были дети. Из-за своей дикарской одежды — она была ясно видна даже с такого расстояния — они имели абсолютно нереальный вид.

Слейд все еще сидел в кресле. У него возник безотчетный порыв подняться с места, но он не успел ни отреагировать, ни даже осознать увиденное. Наконец он вспомнил, что все это является следствием того, что у него улучшилось зрение, и следом молнией промелькнула мысль: что же, в самом деле, произошло?

Однако он еще не вполне понял, чему именно ему следует удивляться; к тому же пейзаж с пещерными жителями становился все более и более четким. Соседние дома и его собственный задний двор походили теперь на зыбкие миражи, и ему казалось, что он смотрит на них сквозь всеобволакивающий туман.

Только сейчас Слейд заметил, что его глаза напрягаются, чтобы удержать оба этих образа, но напряжение уменьшается по мере того, как второй пейзаж все сильнее завладевает его вниманием.

Слейд вышел из оцепенения. Затем почти механически встал.

С огромным и все возрастающим интересом он отметил, что там, где кончалось болото, начинался холмистый луг, по которому были разбросаны яркие пятна гигантских цветущих кустов, а вдали росли деревья, казавшиеся удивительно высокими.

Все подробности открывшейся ему картины были видны так четко и ярко, как только и может выглядеть земля под летним солнцем. Перед Слейдом простиралась согретая первобытным теплом, богатая красками дикая природа, почти не тронутая человеком. Это была словно сказочная страна, и он смотрел на нее, широко раскрыв глаза.

Наконец, полный восхищения, он обернулся, чтобы осмотреть местность позади себя — и, вероятно, как раз в этот момент из-за стоявшего там дерева вышла девушка.

Она была высокой и держалась очень прямо. Должно быть, она собиралась поплавать в ручье, с журчанием впадавшем в болото в нескольких ярдах от нее, поскольку, если не считать украшения в виде серебряного пояса, на ней не было одежды.

У девушки было три глаза, и все три с удивлением и без тени смущения разглядывали Слейда. В ее манере держаться проглядывало что-то не слишком приятное, даже отталкивающее. Она имела вид существа, наделенного властью и привыкшего думать только о себе. У Слейда было достаточно времени, чтобы понять, что она старше, чем кажется.

При виде Слейда глаза женщины сузились. Низким, как голос скрипки, контральто она произнесла несколько слов, смысл которых был непонятен, но интонация неприятно резка.

Затем образ ее начал тускнеть. Деревья и огромное болото, которые еще были видны слева, поблекли на глазах. Сквозь тело женщины, ставшее прозрачным, проступили контуры дома, и все вокруг быстро приняло вид, уже знакомый Слейду многие годы.

Внезапно он вновь оказался на заднем дворе своего дома.

— Куда вы подевались? — спросил доктор Макайвер. На его лице были написаны радость и удивление. — Я отвернулся, а вы, не сказав ни слова, ушли.

Слейд ответил не сразу. Глаза жгло, как огнем.

Показание доктора Макайвера, данное им на коронерском расследовании.

«Я общался с Майклом Слейдом около двух с половиной месяцев, в течение которых по часу в день помогал ему тренировать зрение. Процесс шел медленно, так как после наступившего в первый день кажущегося выздоровления произошел необычно резкий регресс.

Каждый раз, когда я спрашивал его о том, что конкретно он наблюдал за то краткое время, когда зрение улучшилось, он колебался и затем уходил от ответа.

В конце четвертой недели зрение его третьего глаза составляло всего лишь 1/40. Затем он решил провести отпуск на своей, ферме в Кэннонвилле в надежде, что окружение, напоминающее времена его детства, позволит ему расслабиться и будет способствовать исцелению.

Как я понимаю, позднее Слейд вернулся домой, но в следующий раз я увидел его только тогда, когда меня вызвали в морг для опознании его обезображенного тела».

2

В первый день по приезде на ферме было прохладно. Дул сентябрьский ветерок и чувствовалось скорое приближение осени. Когда Слейд устроился перед своими таблицами, солнце уже висело низко на западе. Он вздохнул. День почти прошел.

Слейду казалось, что сегодня должно произойти нечто очень важное. К тому же, его тревожило воспоминание о пещерных жителях, появляться слишком близко от которых Слейду не слишком-то хотелось. Но здесь, в этой прерии, появление каких-либо обитателей потустороннего мира казалось маловероятным.

То, что сознание захочет увидеть, думал Слейд, оно увидит; было бы что видеть. Слейд решил создать условия, позволяющие сознанию видеть.

Он позанимался массажем, затем посмотрел на таблицу средним глазом. С двадцати футов он смог разглядеть большую «C»; «R» и «B» под ней были расплывчаты, а «T», «F», «P» выглядели сплошным серым пятном. Улучшением это считать было нельзя.

Он снова промассировал глаза. Глазное яблоко, согласно методике тренировки зрения, является сферическим органом, удлиняющемся при взгляде на близкие предметы и сокращающемся при взгляде вдаль. Некоторые из пользующихся этой методикой врачей были готовы допустить, что даже ресничная мышца до некоторой степени изменяет форму хрусталика.

Каким бы ни было рациональное объяснение тому, почему система действительно работает, известно, что если мышцы напряжены непропорционально, зрение ухудшается. И поскольку эти мышцы управляются представлением — частью сознания, с трудом поддающейся тренировке — для тех, кто уже долго носит очки или имеет другие проблемы со зрением, задача становилась еще более сложной.

Решение, думал Слейд, находится во мне. Я уже избавился от астигматизма в правом и левом глазах, но в среднем глазу астигматизм упорно сохраняется, так что иногда глаз вообще ничего не видит.

С его сознанием что-то неладно. Глаз уже доказал, что способен нормально функционировать.

Оставался всего час до захода солнца, а мозг Слейда все еще отказывался работать с третьим глазом.

Может быть, подумал Слейд, если я похожу по разным местам, о которых у меня сохранились наиболее яркие детские воспоминания, я смогу снова поймать настроение и…

Прежде всего, следует найти ручей, на берегах которого он так часто прятался в кустах или смотрел, лежа в траве, как мимо проезжают машины, направляясь в какие-то далекие и удивительные места.

Он прижался лицом к прохладной мягкой траве. Он понял, что устал и что все последние месяцы находился в постоянном напряжении.

Ну не дурак ли я? — думал он. — Настроил против себя жену, расстался с друзьями — и все ради погони за обманчивой мечтой!

Действительно ли он видел тот другой мир, или это была некая фантастическая галлюцинация, возникшая из-за глубокой перестройки в организме?

От таких мыслей его охватило уныние. Солнце зашло, сумерки стали сгущаться, и Слейд направился вдоль ручья назад к дому на ферме.

В темноте ему не удалось отыскать тропинку, и он пошел через пастбище, то и дело спотыкаясь о кочки.

Он увидел свет в окне дома, но не смог понять, почему тот находится так далеко. Это несколько обеспокоило его, но по-настоящему он испугался, лишь когда сообразил, что уже давно должен был дойти до забора.

Медленно опускаясь на траву и сдерживая подступавший страх Слейд подумал: Смешно. Я начинаю выдумывать невесть что.

Однако когда он попытался вглядеться в окружавшую его кромешную тьму, возникло противное ноющее ощущение под ложечкой. Луны не было, и небо, должно быть, затянули тучи: не проглядывала ни одна звезда. Хотя свет вблизи горел ярко, он не освещал самого здания.

Слейд поморгал, с растущим любопытством глядя на этот свет, и беспокойство его начало отступать при мысли, что вернуться назад на Землю, вероятно, будет достаточно просто. Ведь, в конце концов, он всего лишь думает, что он здесь. Он наверняка без особого труда сможет вернуться назад.

Слейд поднялся на ноги и двинулся вперед. По мере того как источник света приближался, ему все больше казалось, что он исходит из двери. Слейд разглядел, что дверь находится под сильно выступающим изогнутым металлическим козырьком. Козырек тускло поблескивал в темноте, не давая даже намека на форму всей остальной конструкции, теряющейся в непроглядном мраке.

Слейд остановился в нерешительности примерно в ста футах от входа.

Любопытство его возрастало, между тем как решимость обследовать странное сооружение уменьшалась с каждой минутой. Только не сейчас, не этой темной ночью в неизвестном ему мире. Дождаться бы утра, с огорчением думал он, прекрасно понимая, что еще до наступления рассвета в сознании снова возникнет напряжение.

Только постучать в дверь, думал он, только заглянуть внутрь. И тут же снова в темноту. Дверь оказалась сделана из металла и была такой массивной, что костяшки пальцев выбили по ней лишь едва слышный стук. У Слейда в кармане нашлась серебряная мелочь, и когда он постучал монетой, раздался резкий звон. Слейд тотчас отошел и стал ждать.

Тишина становилась непереносимой, обволакивала, словно мрачное покрывало. Темная и тихая ночь в первобытной стране, населенной пещерными жителями и…

И кем еще? Это ведь не жилище пещерного человека. Не может ли оказаться так, что он попал совсем не на тот уровень Земли, где он встретил обнаженную девушку?

Слейд отошел подальше в тень. Он споткнулся и оцарапал икры. Стоя на одном колене, он осторожно ощупал предмет, попавший ему под ноги. Металл. Это заинтриговало его. Он осторожно нажал кнопку фонарика, но тот не загорелся. Слейд тихо выругался и попытался вытащить торчавший из земли предмет; тот походил на колесо, приделанное к какой-то коробке. Пока Слейд ощупывал свою находку, пытался дергать и тянуть ее на себя, пошел дождь. Это заставило его укрыться под ближайшим кустом. Но дождь все усиливался, так что наконец на Слейда с куста полилась вода. Слейд смирился с судьбой и направился назад к двери. Он потрогал замок и толкнул ее. Дверь тут же отворилась.

Внутри был виден ярко освещенный, длинный и просторный коридор из матового металла. Примерно в ста футах, в конце огромной прихожей, его пересекал другой коридор. В обоих его концах находилось по три двери.

Слейд начал открывать их одну за другой. За первой было длинное узкое помещение, все блестящее, словно в синих зеркалах. По крайней мере, казалось, что это зеркала. Потом Слейд вдруг заметил, что в глубине их светят звезды.

Слейд поскорее захлопнул эту дверь. Не то чтобы он почувствовал страх. Просто сознание его замерло в нерешительности перед тем, что не могло интерпретировать. Опора для его рассудка в этом мире была слишком шаткой, и Слейду не хотелось ставить его перед непостижимыми тайнами.

Слейд перешел к одной из дверей слева. За ней было длинное узкое помещение, наполовину заполненное штабелями ящиков. Некоторые из них были открыты, и содержимое высыпалось на пол. Перед Слейдом блестели приборы, целая куча всевозможных механизмов самых разных размеров. Некоторые ящики были неаккуратно отодвинуты в сторону, словно здесь искали какой-то определенный предмет.

Слейд затворил и эту дверь, находясь в недоумении, но не ощущая никакой угрозы. Кладовая — вещь понятная, и сознание Слейда восприняло ее как нечто знакомое, не задаваясь вопросом о содержимом ящиков.

За средними дверями располагались массивные механизмы, занимавшие по высоте две трети помещения. Несмотря на их огромные размеры, Слейд понял, что это такое. Уже больше года американские газеты и журналы печатали фотографии атомных двигателей, разработанных Чикагским университетом для космических ракет. Дизайн немного отличался, но по общему виду узнавались они безошибочно.

Слейд поскорее закрыл все двери и остался стоять в коридоре, ощущая недовольство ситуацией. Ярко освещенный изнутри космический корабль, стоящий в пустынной степи на каком-то неведомом уровне, существования, а снаружи одинокий огонек, словно маяк, привлекает одиноких путников вроде него, предлагая спасение от темноты — и это реальность?

В последнем Слейд сомневался. Более того, у него возникло скверное чувство, что он сам себя довел до кошмара и сейчас, с минуты на минуту, он проснется и очнется весь в поту в собственной постели.

Но минуты шли, а пробуждение не наступало. Его сознание постепенно смирилось с тишиной, паника улеглась, и он попробовал пятую дверь.

За ней был мрак. Слейд тотчас отступил назад. Глаза его быстро привыкли к темноте, так что через несколько секунд он разглядел в глубине человеческий силуэт. Незнакомец прижался к самой темной стене и внимательно следил за ним тремя ярко светящимися отраженным светом глазами. Стоило Слейду бросить на него только один взгляд, как сознание его тут же отвергло этот образ.

В тот же миг корабль, свет — все исчезло. Слейд упал с высоты примерно в три фута на поросшую травой насыпь. На расстоянии полумили светился желтый огонек. Это оказался дом на его ферме.

Слейд снова был на Земле.

Не приняв никаких определенных планов на будущее, Слейд остался жить на ферме. Зрение всех трех его глаз ухудшилось, и, кроме того, он пережил сильное потрясение. Не может быть, чтобы это была та же самая женщина, говорил он себе. Чтобы в темном коридоре старого, выглядевшего заброшенным космического корабля стояла та же самая молодая женщина и следила за ним.

И все же, для его восприятия сходство существа с обнаженной девушкой из пещер было таким очевидным, что тотчас повергло Слейда в неимоверное напряжение. То, что его сознание узнало девушку, доказывала быстрота, с которой оно отторгло сам факт ее присутствия.

Вопрос был в том, следует ли ему продолжать свои упражнения? Слейд целый месяц расхаживал вокруг фермы и все никак не мог прийти к окончательному решению. Основной помехой являлось осознание того, что он мог бы и не возвращаться в мир двуглазых.

Нормальное зрение является результатом многих уравновешивающих факторов не только психических, но и физических. Мышцам, ослабленным очками или пассивностью, недостает выносливости, чтобы выдерживать молниеносные импульсы сознания. Если их как следует укрепить, они смогут переносить потрясения и более жестокие, чем те, которым он подвергся.

Демоническая женщина, думал он, стоящая во мраке в мрачном корабле в мрачной стране. Слейд больше не был уверен, что хочет вверить себя реалиям иного мира — и более всего женщине, которая что-то знает о нем и пытается его заманить.

Прошел месяц, и предгорья побелели от первого снега. Так ничего и не решив, Слейд вернулся в город.

Показание профессора Грея

«Меня зовут Эрнст Грей, и я преподаю лингвистику. Некоторое время тому назад — точную дату я не помню — меня посетил Майкл Слейд. По всей видимости, он уезжал к себе на ферму, а когда вернулся, узнал, что в его отсутствие к нему заходила трехглазая женщина.

Из слов мистера Слейда я понял, что его слуга впустил женщину в дом — она, вероятно, была очень самоуверенной и властной особой, поскольку он позволил ей пробыть там пять дней в качестве гостьи. Она покинула дом за день до возвращения мистера Слейда, оставив примерно два десятка фонограмм и письмо. Мистер Слейд показал мне это письмо. Хотя оно будет представлено присяжным в качестве отдельного документа, я включил его в свое показание, чтобы пояснить свои собственные слова. В письме говорилось следующее:

Дорогой мистер Слейд!

Лиар

Я хочу, чтобы вы при помощи этих фонограмм выучили язык Нейза. Ключевая фонограмма самоуничтожится примерно через две недели после первого сеанса, но за это время она наверняка поможет вам полностью овладеть нейзийским языком.

Как вы позже поймете, ситуация в Нейзе чрезвычайно проста, но и очень опасна. Вот что вы должны сделать: как только выучите язык, поезжайте на плато, находящееся в двух милях к западу от города Смайлз, и в любую полночь поставьте машину у заброшенного зернохранилища, стоящего в нескольких сотнях ярдов от дороги.

Во время всех своих похождений в Нейзе берегитесь Джиана и городских охотников.

К тому времени, когда мистер Слейд принес записи мне, ключевая запись уже стерлась, но прослушав те, что остались, я могу с уверенностью сказать, что язык этот не настоящий, а, скорее всего, искусственно созданный трехглазыми людьми для тайного общения.

Я полагаю, что раз появилась еще и трехглазая женщина, то в мире больше чем один трехглазый выродок. Моей первой мыслью было то, что название Нейз, вероятно, как-то связано с нацистской партией, но на записях это слово звучит иначе.

Плохо, что уничтожена ключевая запись. Без такого ключа невозможно осуществить перевод с языка, который, по большому счету, всего лишь плод воображения трехглазых невротиков.

Мне сказали, что тело Слейда было обнаружено недалеко от города Смайлз, примерно в миле от зернохранилища, упомянутого в письме той женщины, Лиар. Но об этом я ничего не знаю, и сам я тела не видел».

3

Некоторое время Слейд сидел в машине. Но когда приблизилась полночь, он вышел и стал с фонариком обследовать зернохранилище. Простое, некрашеное внутреннее помещение было так же пусто, как и вечером, когда Слейд приезжал сюда на разведку.

Жнивье простиралось в даль и уходило в темноту, где терялся луч его фонарика. На востоке в небе висел молодой месяц; тускло светили звезды, но всего этого света не хватало, чтобы разглядеть хоть что-нибудь вокруг.

Слейд взглянул на часы. Хотя он и так знал, что наступает условленное время, он сильно волновался. 11:55. Через пять минут, подумал он, дрожа, придет она.

Он уже не раз пожалел о том, что приехал сюда. Ну не дурак ли я, думал он, что сюда явился, — рисковать жизнью на заброшенной ферме, где даже самые громкие крики о помощи лишь передразнит эхо в ближайших холмах? У него, конечно, был с собой пистолет, но он понимал, что не решится сразу им воспользоваться.

Слейд встряхнулся. А она оказалась хитрой, эта Лиар, не сказала, когда именно ему приехать. Сказала, в любую полночь. Она наверняка знала, что это будет постоянно действовать на сознание единственного на Земле трехглазого человека. Если бы она кроме места назвала еще и время, он мог бы и не прийти.

Эта неопределенность сломала его сопротивление. Каждый день возникала одна и та же мысль: идти ему сегодня или не идти? Каждый день его сознание терзали «за» и «против» со всеми своими эмоциональными обертонами. В конце концов Слейд решил, что она не стала бы учить его нейзийскому языку лишь затем, чтобы причинить вред в первую же ночь, как он придет на встречу с ней.

Женщина была заинтересована в нем. Что она хочет — это уже другое дело, но поскольку он трехглазый, то и он не может не быть в ней заинтересован. И если из сегодняшнего разговора он почерпнет какую-либо полезную для себя информацию, риск более чем оправдан.

Но он уже все равно здесь, и будь что будет.

Слейд спрятал фонарик и посмотрел на светящийся циферблат часов. По спине уже не в первый раз, но теперь более ощутимо, пробежала дрожь. Ровно полночь.

Стояла гробовая тишина. В ночи не слышалось ни звука. Слейд выключил фары. Ему тут же показалось, что он совершил ошибку. Свет надо было оставить.

Он пошел к автомобилю, затем остановился. Что с ним происходит? Сейчас не время покидать укрытие. Слейд стал медленно пятиться, пока не уперся в стену. Он стоял, сжимая в руках пистолет, и ждал.

Звук, долетевший до него, даже звуком назвать было нельзя. Воздух, который до этого был неподвижен, вдруг всколыхнулся, и Слейд ощутил легкое дуновение сверху.

Сверху! Он резко поднял голову. Но ничего не увидел. На фоне темно-синего, почти черного неба не было никакого движения. Его затрясло, как в лихорадке; возникло ощущение приближения чего-то неизведанного, никогда прежде не испытанного, и вдруг…

— Самое главное для тебя, Майкл Слейд, — произнес звучный, знакомый голос Лиар, донесшийся из воздуха почти прямо у него над головой, — остаться в живых в течение суток, пока ты будешь в городе Нейзе. Будь осторожен, осмотрителен и не делай безосновательных предположений о том, что тебе что-то известно, а что-то — нет. Желаю удачи.

Ослепительная вспышка вспорола воздух примерно в десятке футов над головой. Слейд моргнул и выхватил пистолет. Он замер, дико озираясь вокруг.

Исчезло и зернохранилище, и машина, и жнивье. Он стоял на городской улице. Вокруг него возвышались темные здания, и их остроконечные силуэты вздымались вверх к фиолетовой светящейся дымке, наполовину скрывавшей ночное небо. Свечение распространялось огромным изогнутым сводом и исходило от стоящей вдали невероятно высокой башни.

Слейд ухватил все эти подробности одним быстрым взглядом. Еще оглядываясь по сторонам, он понял, что произошло. Его перенесли в город Нейз.

Вначале улицы казались пустыми, а тишина — полной. Но затем его органы чувств начали быстро привыкать к этому вакууму. Слейд услышал неясный звук, напоминающий еле слышный шепот. Вдалеке по улице промелькнул темный силуэт и исчез во мраке рядом с одной из башен.

Слейд вдруг понял, что здесь, посреди улицы, он находится в крайне невыгодном для себя положении. Он начал осторожно отступать направо, к тротуару. Дорожное полотно было неровным, он дважды спотыкался и чуть было не падал. Наконец, его скрыла более густая темнота под деревом. И только он до нее добрался, как на расстоянии примерно пятидесяти ярдов от него раздался человеческий вопль.

Вопль звучал душераздирающе. Слейд тут же бросился на землю, вскинув пистолет, затаился и стал ждать.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы снова собраться с мыслями. Прошло еще несколько секунд, прежде чем он смог определить направление, откуда доносились звуки теперь уже шумной драки. Возгласы, стоны и приглушенные крики вдруг разом оборвались, и наступила странная тишина. Словно нападавшие устали от драки и теперь отдыхали. Или — что более вероятно — молча и жадно обыскивали свою жертву.

Если до этого момента действия Слейда были почти машинальны, то теперь у него появилось достаточно времени, чтобы все хорошенько обдумать. Первой мыслью было: куда это он попал? Слейд лежал тише мыши, сжимая в руке автоматический пистолет, и через некоторое время его посетила вторая мысль: значит, это и есть Нейз.

На краткий миг он почувствовал, что переполнен эмоциями.

Как она это сделала? Как она меня сюда перенесла? Была, вспомнил он, вспышка света. И он тут же оказался в Нейзе.

Она, должно быть, воспользовалась теми же техническими средствами, при помощи которых переносилась на уровень Земли. У нее был прибор, свет которого каким-то образом воздействовал на зрительные центры, находящиеся за каждым глазом. Другого логического объяснения, по-видимому, не существовало, из чего логически следовало (а космический корабль был дополнительным тому подтверждением), что существует высокоразвитая наука, включающая в себя глубокое знание нервной системы человека.

Вопрос был в том, будет ли эффект вспышки постоянным? Или же он постепенно исчезнет?

Его размышления были прерваны яростным криком:

— Отдай свою порцию крови, ты, грязная…

Слова прозвучали на нейзийском языке, но Слейд понял их настолько быстро и легко, что это на мгновение взволновало его. Кровь. Порция крови.

Слейд все лежал, и ему уже начало казаться, что он, должно быть, ослышался. Сомнения его рассеялись, когда раздался еще более злобный крик другого нападавшего:

— У ворюги емкость двойного размера. Он взял в два раза больше крови, чем мы.

Тот, кого обвиняли, завопил:

— Это ложь!

Он, видно, понял, что его оправданий не примут. Послышались шаги бегущих по улице людей. Мимо Слейда, тяжело дыша, промчался какой-то высокий человек. Вереницей растянувшись вдоль улицы, его преследовали четверо, каждый из которых был ниже первого.

Они пронеслись мимо того места, где лежал Слейд, и их силуэты быстро исчезли в ночи. Еще с минуту Слейд слышал звук их шагов; один раз послышалось громкое ругательство.

Но вот и они затихли. Слейд не шевелился. Он уже почти осознал истинное значение того, что видел и слышал. На расстоянии нескольких ярдов от него, где-то на улице, должно быть, лежит труп человека, из которого высосали кровь. Слейд понял — ночью Нейз был городом вампиров.

Прошла минута, другая. У Слейда возникла мысль: а мне-то что делать? Я-то тут зачем?

Он вспомнил, что сказала ему Лиар перед тем, как направить на него вспышку света. «Самое главное для тебя, Майкл Слейд — остаться в живых в течение суток, пока ты будешь в городе Нейзе».

Сутки! Слейда зазнобило. Неужели от него хотят, чтобы он пробыл в Нейзе сутки, оставшись в живых, и никаких дальнейших инструкций не будет? Ничего не надо делать, никуда не надо идти — просто остаться в живых, и все!

Если бы только на улицах были фонари! Но он их нигде не видел. Не то чтобы темнота была кромешной. На Слейда падали лучи от необычного свечения, непохожего на зарево над ночными городами Земли. Там, где с центральной башни струилась фиолетовая дымка, небо бледно светилось, а из узких окон десятка башен, которые он уже успел заметить, мерцали огни.

Темнота определенно была не кромешной, и это в некотором роде было ему на пользу. Ясно, что здесь он больше лежать не может. Полумрак послужит укрытием для робкого разведчика.

Слейд поднялся и уже собирался выйти из тени дерева, за которым прятался, как вдруг с другой стороны улицы его тихо позвала какая-то женщина:

— Мистер Слейд!

Слейд замер. Затем полуобернулся. И только тут понял, что к нему обратились по имени. От души отлегло.

— Здесь! — прошептал он громко. — Я здесь!

Женщина перешла улицу.

— Простите, что опоздала, — прошептала она, запыхавшись, — но здесь так много искателей крови. Идите за мной.

Он видел блеск трех ее глаз. Она повернулась и поспешно направилась вдоль улицы. И только когда Слейд зашагал следом за ней, он с удивлением понял, что эта женщина — не Лиар.

Слейд и его проводница быстро шли вглубь города.

Они поднялись по одной из самых темных лестниц, какие Слейд когда-либо видел. Девушка простучала условный сигнал. Три раза медленно, два быстро и затем, после короткого интервала, еще один раз.

Настала долгая пауза. Пока они ждали, девушка произнесла:

— Мистер Слейд, мы все хотим поблагодарить вас за то, что вы пришли, а еще за то, что подвергаете себя такому риску. Мы постараемся познакомить вас с Нейзом. Будем надеяться, что на этот раз корабль сможет разрушить город.

— Ну! — сказал Слейд.

Этот возглас вполне мог его выдать, но в последний момент Слейду удалось подавить его, и получился сдавленный шепот.

Щелкнул замок. Дверь со скрипом отворилась. В коридор хлынул свет. Он осветил коренастую женщину, которая медленно опустилась в одно из кресел.

Войдя, Слейд огляделся. Помещение было огромным. Там стояли три дивана, две кушетки, журнальные столики, столы, и кресла; на полу лежали ковры. Портьеры вполне могли раньше принадлежать его бывшей жене, Мириам.

Раньше? Очень давно, решил Слейд, приглядевшись повнимательнее. Новыми они явно стоили огромных денег; сейчас же выглядели так убого, что казались совсем не к месту.

Скоро обстановка помещения перестала занимать усталое сознание Слейда. Он сел в кресло напротив женщины, что была постарше.

Девушка, которую звали Амор, встала тем временем в нескольких футах поодаль и ободряюще улыбалась ему. Она была худощава, смугла, а лицо ее сохраняло горделивое выражение.

Слейд сказал:

— Это я благодарю вас за тот риск, которому вы себя подвергли.

Девушка помотала головой.

— Вы наверняка устали и желаете отдохнуть. Но я хочу, чтобы сначала вы познакомились с Калдрой, Планировщицей. Калдра, это Слейд с корабля.

Ничего себе заявление. И это он, Майкл Слейд, с корабля! Лиар определенно слишком многое считает само собой разумеющимся.

Калдра глядела на него странным, словно заторможенным взглядом; вид у нее был нездоровый: лицо бесцветно, одутловато; глаза цвета свинца смотрят тускло, почти безжизненно… Она произнесла:

— Мистер Слейд, очень приятно.

Никакой радости по поводу такого знакомства Слейд не ощутил. Ему пришлось потрудиться, чтобы не выдать отвращения. Раз или два в его жизни случалось так, что люди производили на него подобное впечатление, но омерзение, которое вызывало это существо, было ни с чем не сравнимо.

Болезнь щитовидной железы, заключил он. Этот вывод сделал присутствие женщины более переносимым для его души. Он же отвлек его сознание от гнусной картины, и Слейд вспомнил, как девушка назвала эту женщину. Калдра, Планировщица.

Слейд немного расслабился. Он вполне мог допустить, что она хорошо справляется с планированием. Такие заторможенные тупицы обычно очень дотошны.

Однако интерес его начал угасать. На Слейда вдруг навалилась усталость, вызванная бурными событиями этой ночи. Только в юности он слыл полуночником, завсегдатаем баров и клубов. В тридцать лет он начал ложиться спать в десять часов, поэтому в полночь обычно зевал и клевал носом. Сейчас, например, — он посмотрел на часы — без пяти час. Слейд сказал, обращаясь к девушке:

— Поспать не откажусь.

Когда Амор повела его к двери в коридор, женщина пробормотала:

— Все устраивается. Скоро настанет час решения.

И когда Слейд уже выходил из двери, сказала что-то еще с едва уловимым смешком. Прозвучало это примерно так: «Близко к нему не подходи, Амор. Я это тоже почувствовала».

Слова показались Слейду бессмыслицей. Более того, он удивился, заметив, как раскраснелись щеки девушки, когда она отпирала дверь спальни. Но она сказала только:

— Здесь вы в достаточной безопасности. Нас тут много — тех, кто верит в разрушение Нейза, — и это наша часть города.

Несмотря на утомление, все нарастающее волнение не давало Слейду уснуть. До этого момента он все время находился в напряжении и не мог осмыслить ситуацию. Теперь, лежа в постели, он постиг всю грандиозную значимость происходящего.

Он был в Нейзе. За стенами его комнаты раскинулся фантастический город другого уровня существования. И завтра он увидит этот город во всей его необычности. Завтра!

Слейд уснул.

4

Слейд шел рядом с Амор по широкой улице. Под ярким утренним солнцем Нейз представлял собой потрясающее зрелище. Запущенный город, подумал Слейд, нерадостный город. И старый, какой старый!

Он еще прошлой ночью понял, что Нейз построен очень давно и находится в упадке. Но тогда он не мог даже вообразить всего масштаба бедствия, обрушившегося на него. Здания по обеим сторонам улицы выглядели такими древними, что невозможно было представить себе их возраст. Возможно, их возвели пятьсот, а то и тысячу лет назад.

Тысячелетиями город стоял под лучами своего солнца. Все это время дороги и тротуары несли на себе бремя повседневной жизни. На протяжении долгих столетий даже самые прочные строительные материалы не могли не износиться. И они износились.

Почти все мостовые были разбиты и представляли собой груды камней, где лишь местами попадалась твердая ровная поверхность, дававшая представление об их первоначальном виде. Тротуары сохранились немного лучше, но и они в основном состояли из утрамбованной грязи.

Не видно было ни одного транспортного средства, только люди, люди и еще раз люди.

Что же произошло? Что такое могло здесь произойти? Конечно, между кораблем и городом шла война, но почему? Слейд было повернулся к девушке, чтобы спросить ее об этом, но вспомнил, что проявлять незнание неразумно, и промолчал.

Окружающий его город, несомненно являвшийся реликтом древней культуры, действовал на него угнетающе. Слейд никогда не видел на улицах города такого скопления людей. И было еще одно отличие — эти люди никуда не направлялись. Мужчины и женщины просто сидели на поребриках, тротуарах и мостовых. Они не обращали внимания на тех, кто проходил мимо, а рассеянно глазели в пустоту. В абсолютной бессмысленности их поведения было что-то жуткое.

К Слейду пристал попрошайка. В руках он держал металлическую чашку.

— Несколько капель твоей крови, гражданин хороший, — прохныкал он. — А не дашь — перережу горло.

Амор взмахнула плетью и хлестнула мерзкую тварь по лицу. Из ссадин потекла кровь.

— Пей свою собственную! — крикнула ему девушка.

Слейд заметил, что щеки ее зарделись, лицо исказила ярость.

— Эти скоты, — сказала она низким, полным гнева голосом, — целыми бандами прячутся по ночам в переулках и нападают на всех прохожих. Но вам, конечно, и так об этом все известно.

Слейд ничего не ответил. Правда, он знал о ночных бандах, но то, чего он не знал, заняло бы еще целую книгу.

Однако погрузиться в размышления на эту тему ему не дали. Все снова и снова чьи-нибудь пальцы дергали Слейда за рукав, и алчные голоса требовали:

— У вас крепкая кровь, господин хороший. Дайте чуть-чуть, а то…

И очень часто плотоядный взгляд принадлежал какой-нибудь женщине.

Слейд молчал. Его охватил такой ужас, что он не мог вымолвить ни слова. Заглядывая в боковые улочки и переулки, в которых кишмя кишели отвратительные создания, он впервые в жизни увидел, как низко может пасть человек.

Город не должен более существовать. Теперь было ясно, зачем Лиар заманила его сюда. Она хотела, чтобы он увидел все сам, наверняка считая, что действительность избавит его от излишних сомнений: например, относительно причин этого невообразимо ужасного положения, определенно вызванного войной между кораблем и городом. Понять происхождение заразы — второстепенный вопрос.

Надо уничтожить саму заразу.

Его ужас был так велик, что сомнений почти не осталось. И эта мерзость, думал он, продолжается день за днем, год за годом, века. Так быть не должно.

Девушка заговорила:

— Одно время мы думали, что если отнимем у них чашки с химической добавкой, то сможем побороть пристрастие к крови. Но…

Она помолчала, пожала плечами, затем закончила:

— Вам, конечно, все об этом известно. Если не считать редких исключений, порочность только усугубляется, но не уменьшается.

Ответить на это было нечего. Легко было понять, что как раз из-за того, что ему не «все об этом известно», ему будет трудно разобраться в реалиях существования в здешнем аду. Хотя, впрочем, подробности ему были не нужны, достаточно было самого зрелища этого ада.

Прекратить любой ценой! Уничтожить! Если возможно, помочь кораблю, помочь этой пятой колонне. Но только уничтожив Нейз.

Слейд стал успокаиваться. И принялся анализировать ее слова. Обработанные химикатами чашки! Значит, зависимость вызывает не сама кровь, а какая-то примесь в металле сосудов.

Когда чашки отняли, пагубная привычка, видимо, нашла для себя иной, более страшный объект. Но какой? Предполагается, что он знает.

Слейд устало улыбнулся.

— Пошли назад, — сказал он. — На сегодня хватит.

За обедом поначалу сидели молча. Слейд ел и думал о городе, корабле, пещерных жителях и своей роли в этой истории. Сейчас он уже более или менее понимал суть всего происходящего. Корабль он уже видел, а сейчас осматривал город.

Вопрос состоял в том, чего же от него хотят. Вдруг он заметил, что Калдра, заторможенная планировщица, собирается что-то сказать.

Женщина положила вилку. Одно это движение заняло у нее несколько секунд. Затем она подняла голову. Слейд еле дождался момента, когда глаза женщины сосредоточились на нем.

Следующая фаза беседы оказалась еще более длительной. Она открыла рот, посидела, обдумывая свою первую фразу, и наконец начала выговаривать слова. Пока она говорила, время, казалось, текло еще медленнее. Она сказала:

— Сегодня ночью мы нападем на главный дворец Джиана. Как и договорились, наши силы могут доставить вас на четырнадцатый уровень. Аппарат, который просила приготовить Лиар, уже находится там и готов вынести вас из окна, чтобы вы могли сфокусировать свой разборщик на средствах управления барьером. Будучи утром на улице, вы, несомненно, сами видели, что они расположены в районе девятнадцатого уровня.

Мы полагаем, что как только барьер будет снят, корабль нанесет удар.

Задолго до того, как Калдра закончила речь, Слейд уже понял ее смысл. Пораженный, он сидел неподвижно, полузакрыв глаза. Сегодня ночью. Но это же смешно. Ведь нельзя же ожидать от него, что он вот так вслепую бросится в наступление?

Его мнение о Лиар сразу сильно упало. Да и вообще, что такое разборщик? Не думают же они, что он в пылу сражения станет разбираться, как работает какой-то там заумный механизм. Когда Калдра замолчала и вопросительно посмотрела на него, ужас его достиг высшего предела. Амор тоже поглядывала на него с нетерпением.

И вдруг Слейд понял, что ему передали огромное количество информации.

Исходившая от центральной башни светящаяся дымка, которую он видел ночью — теперь он вспомнил, что во время утренней прогулки она была видна как легкое марево, — это и есть барьер. Что за барьер? По всей видимости, достаточно прочный, чтобы не пропустить космический корабль. Барьер такой энергетической силы, которая недостижима на Земле.

Но это значит, что город в осаде и, судя по степени упадка, находится в ней уже сотни лет. Мысли его замерли в нерешительности. Это, сказал он себе, смешно. Как бы они смогли жить? Откуда бы достали пищу? Они ведь не могут жить за счет крови друг друга.

Слейд посмотрел в свою тарелку, но там уже почти ничего не осталось, кроме каких-то овощей под слоем соуса или подливки. Он поднял глаза… Если он собирается предотвратить крупную катастрофу, то ему лучше что-нибудь сказать, и побыстрее. До того, как он успел что-либо произнести, заговорила Амор:

— Один дерзкий налет и, — она улыбнулась от яростного возбуждения, — конец!

Некоторое время игра чувств на ее лице приковала внимание Слейда. Эта высокая девушка, которая носит с собой плеть для вампиров из Нейза, — довольно опасное существо, подумал Слейд. Конечно, все дело в окружающей обстановке. Материальная среда определяет сознание, которое в свою очередь влияет на поведение и выражение лица и устанавливает возможности органов чувств.

Только сейчас он впервые подумал, что если он решит посвятить себя этому миру, то перед ним образец девушки, на которой бы он в конце концов женился. Он с интересом посмотрел на нее, готовый развивать эту мысль и дальше. Но понял, что его сознание просто пытается улизнуть от единственно важной проблемы — нападения, планировавшегося на ближайшую ночь! Он сказал:

— Очень сожалею, но сегодня ночью корабля здесь не будет.

Амор вскочила на ноги, глаза ее широко распахнулись.

— Как же все наши планы! — воскликнула она.

Амор была подавлена. Калдра долго выходила из ступора и наконец стало понятно, что до нее дошел смысл слов Слейда.

— Корабля не будет?!

Слейд сказал:

— Сегодня утром корабль должен был подать мне сигнал, но… — ему казалось, что он потеет, но это было ментальное ощущение, а не физическое. Он собрался с духом и продолжал, — сигнал не поступил.

Для экспромта неплохо, подумал он и успокоился, несмотря на то, что не решил свою основную проблему. Он видел, как Амор направляется к двери. На пороге она остановилась.

— Мне надо отменить нападение.

Дверь хлопнула, и наступила тишина.

Амор долго не приходила; Калдра и Слейд поужинали вдвоем перед самым закатом.

Амор вернулась поздно. Она тяжело опустилась в свое кресло и начала рассеянно ковырять еду, которую принесла ей Калдра. Несколько раз Слейд поймал на себе ее задумчивый взгляд из-под ресниц. И не только задумчивый. Он не мог определить, какой.

Слейд решил, что из-за этого волноваться не стоит. Он подошел к огромному окну гостиной и стал молча глядеть на город. Через некоторое время к нему присоединилась Амор.

Мрачный, окутанный ночью город, видимый из окна башни, тихо погружался в темноту. Казалось, что он сливается с тенью.

Слейд все смотрел и смотрел. Наконец, если не считать мерцающих огоньков и почти невидимого барьера, темнота стала полной.

То, что со мной произошло, — редчайшее явление в истории нервной системы человека. Родился у предгорий на западе Соединенных Штатов, воспитывался на ферме, быстро сделался процветающим брокером в небольшом западном городке. И теперь оказался здесь, в этом темном, обреченном городе на планете, цивилизация которой находится в смертельной опасности.

И все же это была не чужая планета, а просто иной уровень существования Земли, открывшийся его сознанию оттого, что у него три глаза вместо двух.

Она стояла рядом с ним, женщина этого мира, молодая, сильная и, наверное, свободная.

Скорее всего, это именно так. Слейд был в этом просто уверен. И хотя в настоящих условиях брак почти не имел смысла, он уже давно так серьезно не думал о женщинах.

Слейд понимал, что если он останется, ему придется жениться на девушке из этого мира. Амор же казалась вполне подходящей кандидатурой, и Слейд думал о ней в течение всего вечера.

Возможно, в этом мире окажутся женщины и более привлекательные, чем эта, но они далеко.

Слейд сказал:

— Амор.

Ответа не последовало.

— Амор, что ты собираешься делать потом?

Девушка встрепенулась.

— Буду жить в пещере, конечно. Мы все должны так поступать.

Слейд был поражен ответом. Что значит — все должны? Почему? Ему как-то не верилось, что Амор и ее группа придерживается первобытного образа жизни.

Он вспомнил, что вроде пытался обзавестись девушкой.

— Амор.

— Слейд.

Она как будто и не слышала его; по тону это не был ответ на его обращение.

Слейд откликнулся:

— Что?

— Вам это покажется ужасным, но я когда-то пила кровь.

Признание казалось бессмысленным, однако смысл слов его обеспокоил.

— И Калдра тоже. И все остальные. Не думаю, что я преувеличиваю. Этого не описать.

Картина начала проясняться. Почувствовав отвращение, Слейд облизал свои вдруг пересохшие губы.

К все-таки он еще не понимал, к чему она клонит.

— Мне было проще перестать, — говорила девушка, — и не начинать снова… но только до сегодняшнего дня… прошлой ночи. Слейд, — голос ее стал жалобным, — у тебя крепкая кровь. Я весь день это чувствовала.

Слейд вдруг понял, к чему она клонит. Он вспомнил о тех мужчинах и женщинах, которых она утром хлестала плетью. На самом деле эти удары были направлены на ее собственную слабость.

— Ты не можешь себе представить, — продолжала Амор, — каким потрясением для меня и для Калдры были твои слова о том, что сегодня атака не состоится. Они означали, что ты пробудешь здесь, по крайней мере, еще один день. Слейд, это ужасно несправедливо. Ведь Лиар прекрасно известно наше положение.

Отвращение усилилось. Слейду показалось, что еще немного, и его вытошнит. Он тихо произнес:

— Значит, тебе хочется моей крови.

— Совсем чуть-чуть.

В ее голосе послышались те самые отвратительные хнычущие нотки. Этого было достаточно, чтобы в воображении Слейда нарисовалась яркая картина того, как она попрошайничает на улицах. Слейд почувствовал омерзение.

Тут ему в голову пришло, что он не вправе ее осуждать. Но его чувства уже пересиливали здравый смысл. Ведь это была девушка, которой Слейд собирался сделать предложение. Он произнес резко:

— И вы били других плетью сегодня утром!

В темноте он услышал, как она всхлипнула. Наступило долгое молчание. Затем она повернулась, и ее стройный силуэт исчез за дверью коридора, ведущего в ее спальню.

И вот ночь, которой было суждено стать долгой, началась.

5

Прошло несколько часов, а Слейд все не мог уснуть. Он был несправедлив к той, которая ему нравилась, и это его угнетало.

Она фактически спасла его от смерти, восстановила здоровье, и он, конечно же, мог дать ей немного крови. Она и ее группа упорнее всех людей этого удивительного города боролась со страстью, разрушившей душу Нейза.

Это, должно быть, была такая борьба, что сжалились бы сами боги. А он не сжалился. Он, сверхвысоконравственный Майкл Слейд, беспорочный человек, первый бросил в нее камень и причинил ей боль.

Вообще-то настоящая причина была еще хуже и коренилась в его собственных плотских желаниях. Кроме того, вполне вероятно, что его кровь действительно кажется крепче тем, кто в этом разбирается.

Утром он даст Амор и Калдре полчашки крови. А потом он должен каким-то образом выбраться из этого города и, если возможно, вернуться назад на Землю; главное — выбраться. Полночь уже миновала, и стало ясно, что по прошествии суток, о которых говорила Лиар, он не окажется чудесным образом у своей машины в окрестностях города Смайлз.

Зачем она упомянула этот срок, если он ничего не значит? Слейд задремал, все еще продолжая об этом думать. И каков же был его ужас, когда он понял, что в комнате кто-то есть.

Слейд напряженно вглядывался в окружавшую его темноту, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть. Нахлынувший на него страх был страхом древнего человека, который оказался во враждебной обстановке и услышал шаги крадущегося за ним хищника. Наконец взгляд Слейда уловил движущийся на фоне стены силуэт.

Какая-то женщина. Амор. Решив, что это она, он почувствовал жалость.

Бедная девушка! Какая сильная страсть — эта тяга к крови! Вообще-то у него самого возникало подспудное желание попробовать из чашки собственную кровь, но ее визит заставил его отложить это намерение. Более того, он не мог позволить себе оказаться в сетях такого сильного наркотика.

Слейд попытался привстать и не смог. Его держали какие-то лямки.

Он откинулся на спину. Пожалеть ее — что ж, хорошо, но сейчас она проделывает довольно грубый фокус.

Слейд открыл рот, чтобы сказать что-нибудь язвительное. Но не сказал. Он вспомнил, что девушка находится в отчаянном положении. Пусть берет его кровь.

Он не скажет ни слова. А утром сделает вид, будто ничего не произошло. Это решение доставило ему временное удовлетворение.

Между тем возня в темноте продолжалась. Девушка явно не торопилась. Наконец в тот самый миг, когда терпение Слейда чуть было не иссякло, на его левое предплечье нацелился тоненький лучик света. Почти одновременно в поле его зрения возникла рука. Рука держала шприц, который ловко вонзила в самую крупную видимую вену. Слейд стал с интересом наблюдать, как в прозрачное тело шприца вливается темная кровь.

Время шло, а жадная игла все тянула из него кровь. Слейд думал о таинственном и зловещем смысле происходящего: под покровом ночи из попавшего в чужой мир землянина привлекательная вампирша сосет кровь.

Прошли секунды, очень много долгих секунд. Слейд тихо произнес:

— Может, хватит?

Некоторое время шприц оставался неподвижен; не было слышно ни звука. Наконец рука со шприцем дрогнула от удивления.

Слейд начал понимать. Только теперь он внимательно посмотрел на саму руку. Хотя было довольно трудно разглядеть что-либо в отраженном свете тоненького лучика, Слейд все же разглядел, что…

Разумеется, это была женская рука. Слейд вздохнул, поглядев на нее. Вот еще одно доказательство того, что сознание создает собственные иллюзии. Он, у которого уже был такой большой опыт обращения с реальностью, что само присутствие его в мире трехглазых являлось неоспоримым свидетельством превосходства сознания над материей, и то все еще продолжал обманываться.

Он понял, что сделал преждевременный вывод. К нему в комнату пришла не Амор. На первый взгляд, он не заметил ничего необычного. А теперь все прояснилось.

Рука-то женская, да только морщинистая. И совсем не молодая. Как он только мог перепутать ее, пусть даже и при плохом освещении — было загадкой.

Это была таинственная Калдра, Калдра Планировщица, Калдра, которая сейчас явно решила перестать поститься. Слейд понял, что присутствует при личной трагедии. Женщина, которую пристрастие к крови когда-то чуть не погубило, снова пила кровь.

Слейд почувствовал, как шприц потихоньку вытащили из вены. Лучик погас. Пауза. Затем послышался звук густой жидкости, стекающей в какую-то емкость, после чего снова настала тишина.

Слейд представил себе, как рука медленно подносит чашку к шамкающим губам. Его расчет оказался точен. Когда в его воображении рука достигла губ, послышались глотки.

От этого звука Слейда чуть не затошнило. Но одновременно он почувствовал и жалость. Правда, жалость исчезла, как только постели снова коснулись пальцы. Слейд подумал, нахмурясь: еще?

Но вдруг лямки перестали сдавливать грудь и руки. Послышалось шарканье шагов, направляющихся к двери, которая затем тихо затворилась.

Настала тишина. Вскоре Слейд уснул. Когда он проснулся, рот ему зажимала огромная лапа, а над ним стоял какой-то зверь размером с медведя, мордой странно напоминающий кота. Фонари в руках заполнивших комнату людей в форме освещали его сильное косматое тело.

Слейда крепко держали за руки и за ноги. Он с ужасом заметил, что в коридоре перед спальней тоже толпятся люди.

Зверь убрал с его лица свою огромную лапу. Слейда подняли и понесли. В гостиной горел свет.

Слейд увидел лежавшую лицом вниз на полу Калдру; в ее спину по самую рукоять был всажен нож.

У Слейда от ужаса перехватило дыхание. Амор! Что с Амор?

Эта мысль, вероятно, и совершила чудесную метаморфозу. Пол под ним исчез, словно его и не было. Слейд упал с высоты примерно пятнадцати футов и больно ударился спиной о что-то твердое. С минуту он пролежал оглушенный. Потом начал что-то понимать.

Слейд осторожно приподнялся, царапая ладони о замерзшую стерню пшеницы. Примерно в двух милях западнее на фоне ночного неба ярко светилось зарево огней города Смайлза. Слейд направился к зернохранилищу, у которого оставил свою машину. Она все еще стояла там, с выключенным мотором и без огней.

Слейд подождал несколько минут, но Лиар не было и в помине. Хотя Слейд очень устал, он вел машину весь остаток ночи и часть утра. В 11:00 он свернул к своему дому.

В почтовом ящике лежало письмо, надписанное знакомым, похожим на мужской почерком Лиар. Нахмурясь, Слейд посмотрел на письмо, затем вскрыл его. Там было написано:

Дорогой Майкл Слейд!

Лиар

Теперь ты все знаешь. Ты видел Нейз и тебе, наверное, интересно, почему ничего не произошло тогда, когда истекли ров-по двадцать четыре часа. Ты мог бы вернуться только по истечении этого срока и то только после того, как получил бы достаточно сильное потрясение.

Таким шоком, конечно, стал момент, когда одна из женщин вошла и попыталась взять у тебя кровь. Сожалею, что пришлось спровоцировать такую ситуацию, но другого способа не было.

Жаль также, что мне пришлось заставить группу в Нейзе поверить, что мы будем атаковать башню. Они не представляют, с каким человеком пытаются бороться. Все их планы против бессмертного Джиана обречены на провал. Их неспособность понять характер и силу врага доказывает то поразительное легковерие, с которым они вообразили, что барьер можно разрушить при помощи удара так называемым разборщиком, установленным на выступе на девятнадцатом этаже центральной башни Джиана.

Никакого разборщика не существует, а выступ на башне — это излучатель. Джиана можно победить лишь ударом в самое сердце его цитадели. И этот удар невозможен без твоей помощи. На этот раз ты должен прийти сам, так как устройство, которым я воспользовалась у зернохранилища, производит лишь временное действие.

Долго не выжидай.

Днем Слейд читал и не выходил за пределы своего двора. Ночью же, надвинув на третий глаз шляпу и спрятав лицо в воротник пальто, он отправлялся гулять по холодным улицам. Постепенно лихорадка спала, и воспоминания о происшедшем стали вызывать у него лишь грустный смех.

Я не из того теста, решил он, из которого делают героев. И мне совсем не хочется, чтобы меня убили на войне между Нейзом и кораблем.

Лучше приспособиться к жизни на этой Земле.

Это почти окончательное решение со временем позволило Слейду отнестись к письму менее эмоционально, чем при первом прочтении. Читать письмо через три недели, когда его губы уже не сжимались от злости из-за того, что Лиар безжалостно зашвырнула его в Нейз и таким образом вызвала жестокую гибель Амор и Калдры, оказалось интереснее, чем он ожидал.

Письмо уже не раздражало его как раньше. И в нем определенно не чувствовалось командного тона, которого он почему-то ожидал от Лиар. Вдобавок ее откровенное признание в том, что без его помощи не обойтись, очень смягчило Слейда.

Слейду также немного польстило то, что она его недооценила. Ее предположение о потрясении, необходимом для возвращения на Землю, оказалось неверным. То, что Калдра пришла за кровью, лишь слегка пощекотало ему нервы. По-настоящему подействовали на него вид ее мертвого тела и воображаемая картина убитой таким же образом Амор.

Через три недели Слейд почувствовал, что стал безразличен к пережитым потрясениям. Калдра и Амор стали казаться ему чуть ли не плодом воображения. Слейд понял, что опасное состояние души миновало, как только заметил, что может с юмором думать о своем порыве предложить Амор выйти за него замуж.

Он не испытывал презрения к чувствам, вызванным у него девушкой. Они были в природе человека, более того, он подумывал, а не жениться ли ему снова прямо здесь, на Земле. Если он сумеет убедить Мириам вернуться и она снова станет жить с ним, это будет важным событием, которое в определенном смысле гарантирует его от неожиданного порыва ринуться на другой уровень существования.

Он должен возобновить старые связи, вернуться к нормальному образу жизни.

Принять решение проще, чем его исполнить. Однажды вечером, когда он все еще прикидывал, как ему лучше подойти к Мириам, он встретил двух знакомых, приобретенных в то время, когда еще занимался бизнесом. Они кивнули и поспешили пройти мимо, но он обернулся и позвал их. Состоявшуюся беседу трудно было назвать непринужденной, впрочем, Слейд проявил настойчивость. Он упрямо придерживался убеждения, что раз он решил жить на Земле, то ему надо иметь друзей и жену. Он отдавал себе отчет в том, что их наличие было сопутствующим обстоятельством психического здоровья, и понимал, что без них ему будет трудно что-то сделать.

От беседы Слейд получил удовольствия не больше, чем его знакомые. Им было неловко; они то пытались шутить, то грустно замолкали, то, не зная, о чем говорить, с готовностью вываливали на него любые пришедшие на ум новости. Наконец они заторопились прочь со словами: «Рады были тебя встретить, Майк, но мы опаздываем на встречу. Увидимся».

Слейд шел домой, иронично ухмыляясь, но вдруг по его спине пробежал легкий холодок. Кроме всего прочего он узнал, что у Мириам уже несколько месяцев новый друг, и узрел в этом нечто судьбоносное. Словно его безвозвратно лишают последнего пути к отступлению.

Но Слейд не собирался легко сдаваться. Он звонил Мириам каждый день всю последующую неделю, и каждый раз ее служанка спрашивала: «Кто говорит?» Затем следовало: «Мисс Греншо не желает с вами разговаривать».

Слейд написал ей письмо, в котором говорилось: «В конце концов на глаз можно пересадить кожу». Письмо он дополнил личным визитом. Но Мириам «куда-то ушла».

Это был крах всех его надежд. Особенно Слейд огорчился, когда на следующий день к нему зашел детектив и попросил прекратить «преследовать» бывшую жену. На полицейского произвел сильное впечатление великолепный дом Слейда, но он был человеком, знающим свой долг. «Поступила жалоба, вы же понимаете. Если это будет продолжаться, мы будем вынуждены принять меры… вы ведь понимаете».

Слейд понял. Грезы его закончились.

Показание Уилфреда Стентона, данное на коронерском расследовании.

«Майкл Слейд нанял меня в качестве прислуги по дому примерно пять лет назад. Весь прошлый год я постоянно находился при нем, за исключением короткого отпуска.

Мой наниматель за это время несколько раз уезжал из дома. Из каждой такой поездки он возвращался взволнованным и возбужденным, но не посвящал меня в свои секреты. Накануне поездки, ставшей для него роковой, я заметил, что на этот раз он собран и напряжен, словно после долгих колебаний наконец принял какое-то твердое решение. Он купил второй автоматический пистолет, такой же, как у него был, и большое количество патронов. Также он сделал и другие покупки, но что было в доставленных пакетах, я не знаю. Он почти непрерывно читал. Я помню, что одна книга была по металлургии, другая — по физике, а в третьей речь шла о современных космических кораблях.

Кроме того, все последнее время он подолгу сидел во дворе со своими таблицами для глаз. Эти упражнения отличались от обычных тем, что во время них он был одет в сшитый им легкий и прочный охотничий костюм из непромокаемой ткани. Вдобавок при нем были два пистолета, охотничий нож и сумка с патронами. Карманы его тоже были полны, но что в них было, я не знаю.

Мистер Слейд понимал, что я вижу необычность его снаряжения, и его явно забавляла моя тревога. Однажды он сказал мне, чтобы я не беспокоился, если он вдруг исчезнет без каких бы то ни было предупреждений.

Как раз на следующий день я позвал его к обеду, но его уже не было. Казалось странным, что он оставил на улице стул и таблицы, но еще больше меня удивило то, что на дорожках — на них тогда лежал снег — должны были бы остаться ведущие со двора следы, а я таких следов не заметил.

Могу лишь добавить, что был удивлен, когда в двухстах милях отсюда на прошлой неделе обнаружили мертвое тело мистера Слейда. Он определенно ждал, что с ним что-то произойдет. Вот и произошло».

6

На этот раз трансформация походила на щелчок затвора фотоаппарата. Слейд почувствовал, как глаза его напрягаются, вот исчез его дом, и вот…

Шел сильный теплый дождь. На болото рядом с пещерами наклонно падало множество капель, впивавшихся в его поверхность, словно миллионы ножей. Скрытый мутной завесой дождя пейзаж казался еще более диким.

Слейд стал размышлять о том, почему на одном уровне существования идет дождь, а на другом — снег, и вдруг почувствовал, как под воротник его водонепроницаемого костюма потекла тоненькая струйка. Она его не обеспокоила, но отвлекла от рассуждений о дожде. Слейд машинально отошел под нависающую ветвь ближайшего дерева и из-под этого ненадежного укрытия — с ветви лила вода — стал наблюдать за уступом.

Волнение его немного улеглось. Холмы казались безжизненными. Костры не горели, и не было видно ни одного человеческого существа. Из-за дождя, конечно. Они наверняка отсиживаются в пещерах.

Так как Слейд не собирался взбираться на уступ прежде, чем его обнаружат — если он неожиданно появится у пещер, могут сразу полететь ножи и копья, — задачей его было найти укрытие. Он соорудил себе простой шалаш из сухих веток и покрыл их широкими листьями. Затем разгреб толстый слой опавших листьев и приятно удивился, обнаружив, что земля под ним относительно суха.

Остаток дня и вечер Слейд урывками проспал. Ночью же долго бодрствовал. Перед тем как наконец уснуть, он подумал: «Надо встать раньше их».

Когда Слейд открыл глаза, на голубом небе ярко светило солнце. А перед входом в его шалаш сидели на коленях несколько трехглазых мужчин. За ними виднелись еще мужчины, а на заднем плане маячили женщины и дети.

Слейд медленно сел, затем оттолкнул шалаш в сторону и поднялся на ноги — все это он проделал почти рефлекторно. Возникла судорожная мысль, что если напрячь все тело, это поможет ему снова оказаться в Соединенных Штатах.

Но у него ничего не получилось. И люди, и болото, и пещеры на холмах остались по-прежнему четкими. Он был прикован к этому уровню существования, словно родился здесь.

Заметив позже, что ни у кого из окружавших его людей не было оружия, Слейд испытал необыкновенное облегчение. Но не успел он ничего сказать, как человек, стоявший к нему ближе всех, тихо произнес:

— Осторожно. Ты еще не совсем устойчив.

Затем он протянул руку и положил ладонь на средний глаз Слейда. Движение было настолько быстрым и неожиданным, что Слейд не успел даже отпрянуть. Внезапно Слейд понял смысл происходящего и остановился в удивлении.

Эти люди знали, что он не с их уровня. И знали, почему. За первой мыслью тут же последовала другая: в пещерах живут не первобытные люди.

Мгновенно эту фразу было не осмыслить. Тем временем человек, коснувшийся его лба, отошел и сказал, улыбаясь:

— Думаю, с тобой все будет в порядке.

Слейд только теперь обратил внимание на его голос. Он был спокоен и мелодичен, без всякого намека на резкость; слова лились так легко, словно это была музыка в исполнении какого-то маэстро.

Но и этот факт лишь на мгновение отвлек мысли Слейда, который стоял, рассматривая мужчин и женщин вокруг, и с каждой секундой чувствовал к ним все большую симпатию. Все они дружелюбно улыбались, имели приятную внешность и живой характер, принадлежали к высшему физическому и умственному типу развития. Слейд вдруг вспомнил опустившихся любителей крови из города и подумал, что Лиар, которая со своим кораблем его осаждает, возможно, не так уж и неправа, во всяком случае, эти чистые и приличные обитатели пещер свидетельствовали в ее пользу.

Слейд понял, что ему пора что-нибудь сказать, и произнес:

— Спасибо. Я друг. Меня зовут Майкл Слейд.

Высокий человек с орлиным взглядом, который говорил с ним до этого, кивнул.

— Меня зовут Данбар, — сказал он.

Они пожали друг другу руки. Это произошло так просто, так радушно, что Слейд ни в то время, ни позже так и не понял, был ли у этих людей обычай пожимать руку или Данбар мгновенно отреагировал на привычку пришельца.

Только когда Слейд отнял свою руку, он заметил, что этот человек на несколько дюймов выше него и имеет крепкое телосложение. Его худое лицо было приятным. Если бы не лишний глаз, он считался бы красивым в любом обществе двуглазых человеческих существ. На вид ему можно было дать лет тридцать.

Он улыбнулся, взял Слейда за локоть и подвел к чрезвычайно красивому мужчине, который до этого наблюдал за происходящим из задних рядов.

Показав на него, Данбар сказал:

— Маленкенс.

Судя по тону, каким он его произнес, это было очень важное имя. Глядя на этого человека, Слейд понял, что его представляют одному из вождей племени. Рукопожатие Маленкенса также было дружелюбным, но улыбка казалась более строгой и отстраненной.

Данбар сказал:

— С остальными познакомишься потом. А теперь вернемся на уступ для завтрака.

Вот так просто был установлен контакт.

Извилистый путь, ведущий к пещерам, представлял собой залитые цементом ступени, обсаженные кустарником. По всей длине уступа шли цементные дорожки, а росшая между ними зеленая бархатная трава образовывала аккуратные лужайки, спланировать которые могли лишь умелые садовники.

Слейд задержался перед первой пещерой и заглянул внутрь. Пол также был цементным, но его покрывали циновки. На стенах и на потолке цемент был оштукатурен. Стулья, столы и лавки некрашеного дерева были аккуратно отшлифованы шкуркой и явно создавались по чертежам. Общий вид жилища в результате показался ему очень современным.

Данбар коснулся плеча Слейда и сказал, чтобы он шел за Маленкенсом. Следуя за ним, Слейд поймал себя на мысли, что поглядывает по сторонам в надежде увидеть Лиар. То, что он ее пока не нашел, его не удивляло, но и с тем, что ее тут нет, он пока не мог согласиться. Однажды она здесь уже была. Почему бы ей снова не прийти? Кроме того, ей наверняка известно, что в мире трехглазых людей он появится именно в этой точке.

Маленкенс остановился и в первый раз заговорил.

— Сюда, — сказал он.

Эта пещера по конструкции была точно такой же, как и та, в которую заглядывал Слейд. Все трое уселись в кресла, и Маленкенс снова заговорил.

— Слейд, — сказал он, — мы наблюдаем за тобой с того момента, как ты проснулся; по моей оценке тебе потребуется примерно шесть лет, чтобы приспособить свой биологический ритм к жизни в нашем обществе. Оценка учитывает сопротивляемость твоего организма и то, что тебе, вероятно, потребуется несколько месяцев, чтобы помочь Лиар разрушить барьер над Нейзом и уничтожить Джиана. Если, конечно, ты не будешь убит или серьезно ранен.

Он добавил:

— Я не пытаюсь тебя напугать. Я просто излагаю факты такими, каковыми они являются. Теперь тобой займется Данбар.

Данбар продолжал неподвижно сидеть в кресле. Он задумчиво смотрел на Слейда.

— Тебе, наверняка, интересно, о чем говорил Маленкенс. Смотри.

И он исчез.

С минуту Слейд сидел на том же месте. Ни о чем в особенности он не думал, однако вспомнил, что когда у зернохранилища Лиар летала над ним, он не видел ее на фоне звезд. Должно быть, она тоже была невидимой.

Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что от него ожидают каких-то действий. Он встал, склонился над креслом Данбара и осторожно провел рукой там, где тот раньше сидел. Рука прошла свободно. Слейд взглянул на Маленкенса, но тот даже глазом не моргнул.

Слейд снова сел, на этот раз тяжело, слегка дрожа. Вполне вероятно, что Данбар, сделавшись невидимым, встал и преспокойно направился к выходу из пещеры, или, может быть, он стоит рядом с креслом и наблюдает за реакцией своего гостя. Он, возможно, так и поступил, но Слейд подозревал другое. Ему казалось, что Данбар по-прежнему продолжает сидеть в кресле.

Ну и первобытные люди, думал Слейд.

Эти люди познали самые глубокие тайны нервной системы человека. Они настолько опережали своих двуглазых собратьев, что сравнивать было просто смешно. Или подождите — что там говорил Маленкенс? «…тебе потребуется примерно шесть лет, чтобы, приспособить свой биологический ритм к жизни в нашем обществе».

Слейд чувствовал, как начинает волноваться. Не имел ли тот в виду, что по прошествии шести лет он также сможет по собственному желанию становиться невидимым? Или, может, он предполагал…

Слейд задушил эту мысль на корню и откинулся на спинку кресла. Маленкенс сидел, отвернувшись. Между тем время шло, а Данбара все не было. Его отсутствие действовало на нервы.

Слейд робко встал и, следуя неожиданному порыву, уселся в кресло Данбара. Но сообразив, что будет не очень смешно, если Данбар вдруг решит материализоваться в этом кресле, поспешно поднялся и пошел к выходу из пещеры, надеясь, что, может быть, найдет Данбара снаружи. На уступе кипела деятельность, как в пчелином улье: ярко горящие костры, помешивающие котлы женщины, дети, уже надоевшие всем своими играми и шумом. Но Данбара не было и там.

Вид, открывшийся с уступа, был невообразимо прекрасен и заставил Слейда замереть от восторга. Вода блестела на солнце и была полна разноцветной растительности. Он заметил, что поодаль плещутся птицы, и в восхищении подумал: трехглазые птицы! Вдалеке за болотом росли удивительно высокие деревья, а за ними в дымке он увидел горы. Повсюду была зелень вечного лета.

Слейд направился обратно в пещеру. На какой чудесный уровень Земли он попал. У него, конечно, никогда не возникнет желания вернуться назад.

Тут существует, безусловно, проблема с Нейзом… это соображение резко вернуло Слейда к действительности. Он увидел, что Данбар все еще не материализовался. Слейд подумал: «Невидимость? Если бы мне надо было придумать способ сделаться невидимым, учитывая то, что мне сейчас известно об искусстве видеть, то я попытался бы как-то воздействовать на зрительные центры тех, кто на меня смотрит. Совершенное видение возможно только тогда, когда сознание находится в полном покое. Следовательно, я буду пытаться каким-то образом вызвать напряжение в их сознании».

Рассуждение привело к неожиданной мысли. Ну, конечно. От него действительно ждут действий. Он сделал глубокий и медленный вдох, затем — свободный выдох, одновременно расслабляя все мышцы. Доктор Макайвер всегда утверждал, что человеческое тело может расслабиться за один вдох.

И Слейд это доказал. Как только он начал делать второй вдох, Данбар снова возник перед ним. Он серьезно посмотрел на Слейда.

— Очень хорошо, мой друг. Я надеялся, что ты и сам догадаешься. Сейчас ты испытал на себе одну из основных истин нервной системы человека. В последующие месяцы тебя научат высшим приемам релаксации — релаксации такой всеобъемлющей, что возможности ее практически безграничны. А сейчас… Он встал и улыбнулся.

— Возьмем свои кресла, — сказал он, — и пойдем наружу завтракать.

И Слейд вышел за этими людьми на яркий солнечный свет.

7

Однажды — это было на тридцать второй день его пребывания в племени — Слейд удобно устроился на холмике рядом с болотом. С этого места он мог рассматривать находящиеся примерно в миле от него пещеры. День был прекрасный. Утром прошел небольшой дождь, но сейчас небо было таким чистым и голубым, что Слейд даже диву давался. Открывавшийся перед ним вид походил на сад: и на ярко-зеленой траве, и на кустарнике все еще блестели дождевые капли, висевшие на каждом стебле, листе, побеге.

Но несмотря на то, что мир вокруг него являл собой верх совершенства и более всего напоминал рай, Слейд чувствовал некоторую неудовлетворенность. Я — активный человек, думал он. Мои нервы все еще подвержены невротическому желанию что-то делать.

К тому же у Слейда сохранился стимул, побуждавший его к действию. Им было то странное металлическое устройство, которое он нашел рядом со своей фермой в ночь, когда видел Лиар в темном коридоре старого космического корабля, — было бы интересно пойти туда, отыскать это устройство и изучить его.

Слейд лежал, не шевелясь. Он был вынужден признать, что этот месяц прошел по-своему увлекательно. Мир релаксации был внутренним миром, полным бесконечных открытий. Обучение его началось с тренировки мышц, с лекций о них и упражнений с ними. Упражнений? Это слово не совсем подходило для того, чем он занимался. Но Слейд продолжал им пользоваться, так как другого слова у него не было. Упражнение предполагает физическую активность, но суть упражнений по релаксации противоположна движению. Она заключается в покое. Упражнения состояли из долгих минут, которые он проводил лежа на тщательно уложенных подушках, в то время как сознание сосредотачивалось на определенных мышцах, а мозг постоянно посылал команду: «Расслабься, расслабься, расслабься».

Постепенно он изучил основные принципы философии, на которых основана релаксация. Правильная поза, правильное дыхание — невыполнение только этих, казалось бы, маловажных вещей способно повлиять на все тело и создать в нем напряжение. Напряжение вызывало ухудшение зрения и слуха. Напряжение было виной быстрой утомляемости, слабости и тяги к наркотикам. Напряжение заставляло почки выделять в кровь жидкость, вызывающую повышенное кровяное давление, меланхолию и негативное отношение к жизни. Напряжение даже слегка изменяло кислотность желудочного сока. Напряжение было буквально губителем нервной системы, но избавление от него — лишь первый, предварительный шаг к достижению контроля над телом.

Следующей фазой была нормализация нервов. Все нервы, по отдельности и вместе, способны как на положительное, так и на отрицательное действие. Они могут направить импульс в мозг по другому пути. Сомнительно, что у обычного человека количество нервных импульсов, идущих по прямому пути, превышает пять процентов. Правда, конечно, что многие обходные пути используются снова и снова, но вредную привычку нельзя оправдывать тем, что она без конца повторяется, в особенности, если совокупный результат — психическое расстройство, преждевременная старость и путаница в сознании.

Девяносто пять процентов идущей неверным путем нервной энергии следует направить по прямому пути, и достигается это при помощи сосредоточения на ключевых нервных путях. В каждом отдельном случае нужна специальная тренировка. Как и при мышечной релаксации, Недостаточно просто создать спокойную обстановку и наслаждаться ею: для достижения желаемого результата необходимо прилагать определенные усилия. Мышцы, последовательно расслабляемые по системе, в конце концов останутся расслабленными. Нервы, если постоянно заставлять их создавать прямые пути, в конце концов создадут тот путь, который от них требуют.

Нервный контроль подводит к третьей, молекулярной фазе, о которой Данбар на вопрос Слейда просто ответил: «Увидишь. Увидишь».

Лежа на холмике, Слейд решил, что уже достаточно усвоил упражнения по мышечной релаксации, так что может некоторое время выполнять их и без стоящего рядом инструктора. Он должен пройти к месту, соответствующему его ферме на уровне Земли, и вытащить из земли ту машину.

Решение было принято мгновенно. Спрошу у Данбара или Маленкенса, подумал он.

Данбар, к которому Слейд обратился с просьбой сразу после вечерних упражнений, забеспокоился и вопросительно посмотрел на Маленкенса. Тот сказал:

— Лиар говорила нам, что он будет неспокоен, — он помолчал и нахмурился. Затем посмотрел на Слейда из-под опущенных ресниц.

— Скажу тебе откровенно, Слейд. Мы тренируем тебя для того, чтобы ты помог Лиар в ее борьбе против Нейза. Не надо думать, что мы участвуем в ее плане. Мы просто имеем возможность некоторым образом сдерживать ее. Тебе может быть интересно, что это значит, поэтому объясню.

— Лиар намеревается, — продолжал он, — снова задействовать тебя в Нейзе. Не в нашей власти ей это запретить, да и препятствовать ей в этом мы также не станем. Чтобы освободить жителей Нейза, Джиана необходимо убить. По мнению Лиар, только ты можешь это сделать, хотя как именно, она до сих пор не объяснила.

Нам только удалось отложить выполнение ее планов до того момента, пока ты не получишь предварительной тренировки по овладению нашей удивительной системой.

Он тихо закончил:

— Я думаю, ты согласишься, что при данных обстоятельствах тебе лучше не ввязываться в маловажные побочные дела.

Слейд был потрясен. И чем больше он об этом думал, тем сильнее волновался. Несмотря на то, что он ни на минуту не забывал ни о Лиар ни о Нейзе, долгий месяц сладкой пасторальной жизни каким-то образом затуманил темные стороны его воспоминаний.

Вот значит как — сказано ясно. В своей прошлой жизни Слейд славился тем, что мог со всей честностью и прямотой смотреть фактам в лицо, и его сравнения шокировали деловых партнеров. Сейчас он попытался взглянуть теми же глазами на свое положение, и ему моментально пришло в голову сравнение со свиньей, которую откармливают, чтобы зарезать.

Ночью он практически не спал. Душивший его гнев не давал ему заснуть. Поутру он принял решение.

Значит, Маленкенсу и другим лишь с трудом удалось убедить Лиар подождать и не подвергать его опасности сразу же по прибытии. Ладно, очень хорошо. Ей он ничего не должен, разве что дать в нос за то, что она послужила косвенной причиной гибели Амор и Калдры.

Раз она собирается использовать его, не сказав даже «пожалуйста», задача у него может быть только одна — любыми способами не дать себя втянуть в эту авантюру.

Это решение доставляло Слейду огромное удовлетворение вплоть до того момента, как он подумал, что противостоять ее махинациям может быть совсем нелегко, — ведь он так мало знает. Более того, у него не было ни малейшего представления о том, какими методами располагают люди, познавшие самые глубокие тайны нервной системы человека и к тому же имеющие в своем распоряжении космический корабль, полный разных диковинных приспособлений.

Придется схитрить, чтобы не позволить ей снова затащить себя в Нейз. А гнев — плохой помощник в таком деле.

Когда все устроились на уступе для завтрака, Слейд вышел из пещеры, сел рядом с Маленкенсом и сказал:

— Кажется, пришло самое время узнать, как началась война между городом и кораблем.

Маленкенс произнес:

— Вижу, ты все время думал о том, что я сказал тебе вчера.

Слейд ждал, и Маленкенс продолжил:

— К сожалению, большего я сказать не могу. Мы пообещали Лиар, что предоставим ей поведать всю историю.

— Тогда скажи мне, — разозлился Слейд, — кто такая Лиар?

— Одна из серебряных поясов.

— Кто?

Маленкенс сделался серьезен.

— Если я расскажу тебе что-нибудь еще, ее личные планы относительно тебя потерпят психологическую неудачу. Ты должен подождать. Скажу только одно. Если Нейз будет разрушен, а ты останешься в живых, вся Вселенная будет у твоих ног.

Это временно успокоило Слейда. Слова Маленкенса произвели на него огромное впечатление. Слейд впервые пришел в восторг от величия предприятия, в которое его ввергла судьба.

Но восторг очень быстро прошел. Слейд спустился с небес на землю, и к нему начала возвращаться трезвость мысли. Грандиозная награда предполагает и огромную ответную жертву. Ему не хотелось ссориться с этими приветливыми людьми, но пора было определить свою позицию однозначно.

Сказано — сделано! Теперь он ни за что не согласится на сотрудничество с Лиар, пока не будет полностью готов. С ее стороны смешно полагать, что человека можно снова и снова куда-то забрасывать, предоставляя ему на собственный страх и риск выбираться оттуда, притом, что ему не обрисована даже общая картина происходящего. Он, например, не хочет иметь никакого отношения к подобному плану. И если он все-таки в него ввяжется, то только при условии полной информированности.

— Тебе придется убить человека, — сказал Маленкенс необычно мрачным голосом. — Ты еще не убил ни одного человеческого существа. Лиар твердо убеждена, что ты не способен на хладнокровное убийство и что только вызванное смертельной опасностью потрясение заставит тебя убить. Таково ее мнение, и я, пронаблюдав за тобой целый лунный месяц, с ней согласен.

— Спасибо, — сказал Слейд сухо. — Но я все еще не заинтересован.

Доедал он молча. Он не знал точно, каково его положение в племени, но в конце концов решил, что происшедшее не было разрывом. Он останется, хотя бы ненадолго, и тщательно продумает свои планы. Бросаться в бой без подготовки — абсолютно бесполезное занятие.

Утром Слейд направился на свои занятия по релаксации.

На второй месяц пребывания в племени Слейду показалось, что темп его жизни увеличился. И он понял, в чем дело. Он стал более внимателен, более осторожен, стремился все разузнать. Он непрестанно следил за людьми и даже спал с пистолетом под подушкой.

Ближе к концу второго месяца ему пришла в голову мысль, что никто из племени не видел автоматического пистолета в действии. И что, наверное, для устрашения неплохо бы выстрелить одним из своих драгоценных патронов. Он сомневался на этот счет, поскольку в решающий момент на счету каждая пуля. Но все-таки было ясно, что по своей воле он в Нейз не пойдет, и забрать его туда Лиар сможет лишь в том случае, если мужчины племени свяжут его и передадут ей.

Это был месяц нескольких открытий. Слейда все время интересовал животный мир этого уровня. «Он существует, — заверил его Маленкенс, странно улыбаясь. — Все зависит от того, захотят ли животные посмотреть на твою реакцию после того, как ты их увидишь».

Смысл этих слов был не вполне понятен, но в течение четырех недель Слейду удалось кое-что увидеть. И каждый раз увиденное мельком существо оказывалось животным, которое за ним наблюдало. Как-то он встретил крохотное темное создание, такое быстрое, что невозможно было как следует разобрать, на что оно похоже. Какой-то длинный, худой, пятнистый зверь — слишком худой, чтобы иметь хорошую мускулатуру, — отстраненным взглядом посмотрел на Слейда и с презрением засеменил в кусты. Некто, по виду напоминающий лошадь, несколько секунд пристально глядел на Слейда, а потом, фыркая, побежал прочь. И, наконец, произошла еще одна, действительно потрясающая встреча.

Слейд шел по нехоженой долине, примыкающей к долине с пещерами, как вдруг, случайно оглянувшись назад, заметил зверя, более крупного, чем он сам, который шел следом всего в ярде за его спиной. Его голова походила одновременно и на кошачью и на медвежью, а тело было длинным, гладким, серо-коричневым.

Это такой же зверь, как и тот, что склонялся над ним ночью в квартире Калдры и Амор.

Слейд почувствовал азарт такой же сильный, как и страх, и выхватил пистолет. Зверь оскалился, блеснув зубами, как кинжалами. Он поднял лапы. Затем развернулся и исчез в кустах.

Это нит, сказал ему Данбар и затем замолчал, когда Слейд описал ему случившееся в Нейзе. Позднее он заметил, как Данбар что-то серьезно выговаривает Маленкенсу. Когда Слейд приблизился, разговор прервался, так что он был вполне уверен, что говорили о нем.

Было большой неожиданностью обнаружить, что его обсуждают. Это подчеркнуло неопределенность его положения, так что Слейд счел необходимым немедленно продемонстрировать свое мощное оружие.

Слейд все время думал, как это лучше сделать; наконец ему показалось, что он придумал. Птица. Он уже два месяца смотрел, как вокруг болота среди листвы прыгают птички с яркими перьями. Птички были чрезвычайно пугливы. Слейд мог целый час подкрадываться к стае. И вдруг, как раз тогда, когда он приближался настолько, что их можно было хорошенько рассмотреть, птицы взлетали. Постепенно его желание посмотреть вблизи на трехглазую пернатую тварь стало почти навязчивой идеей.

Слейду стало казаться, что если он сумеет подстрелить птицу с уступа, то, выражаясь фигурально, убьет двух птиц одним камнем.

На следующее утро он вынес из пещеры стул, положил один из своих пистолетов на колени и принялся наблюдать за росшим внизу кустом. Через десять минут Слейд заметил, что люди начали на него коситься. Еще через несколько минут Данбар тоже вынес стул и сел рядом со Слейдом.

— Почему ты решил, — спросил Данбар, — что на этом уровне существования твое оружие выстрелит?

— Э! — произнес Слейд.

То, что оружие подведет, показалась невероятным. Он тщательно прицелился в стайку птиц. Слейд сделал паузу, чтобы сказать:

— Этот пистолет делает много шума, так что приготовься.

И тотчас нажал на спусковой крючок.

Щелк!

Звук осечки. Слейда зазнобило, словно он был гол и беспомощен. Солнце, как и всегда, светило жарко, но Слейду в течение двух месяцев два его пистолета придавали уверенность и храбрость. Они укрепляли его дух каждый раз, когда он думал о том, как легко несколько десятков мужчин племени могут одолеть его и передать Лиар.

Теперь его дух лишился последней опоры.

Какое-то время Слейд сидел совершенно неподвижно, затем вынул патрон, взял его в руки и начал отковыривать пулю. Он высыпал порох на дорожку небольшой кучкой, подошел к ближайшему костру, взял горящую головешку и поднес к пороху. Тот начал гореть — медленно, с шипением, словно толстая бумага. Подошедший Данбар сказал:

— Химический состав должен быть немного другим. Не сомневаюсь, что можно сделать, чтобы все работало.

Но Слейд не собирался ждать и выяснять состав. Защита его испарилась, как дым. Не говоря ни слова, он вошел в пещеру, пристегнул второй пистолет, распихал по карманам мелкие вещицы, принесенные с Земли, и вышел наружу. Данбар пошел рядом с ним.

— Ты уходишь от нас, Слейд?

Слейд произнес:

— Где Маленкенс?

— Ушел.

Это было вторым потрясением.

— Ушел! Куда?

Он заметил, что Данбар странно на него смотрит.

— Маленкенс не один из нас, Слейд. Он приходит к нам иногда. Он один из… серебряных поясов.

Слейд молчал. Он понял, что произошло. Его передали кому-то из иерархии Лиар. Только сейчас Слейд вдруг вспомнил, что, пока он находился в племени, Маленкенс постоянно был рядом. Данбар снова заговорил:

— Не вини нас слишком строго, Слейд, за то, что происходит. Никто из нас не продвинулся дальше молекулярной фазы контроля над телом. Мы бессильны в этой борьбе между кораблем и городом, а пока город существует, мы не можем достичь высшей фазы самоконтроля.

Город — раздражающий фактор. Его существование мешает определенным базовым ритмам. Уже сама мысль о том, что такие же люди, как и мы, заперты за барьером и никогда не смогут вырваться (а в этом и состоит основная задача барьера — не дать людям вырваться из-под контроля Джиана), угнетает наш дух и не позволяет нам реализовать наши возможности. И в результате мы тоже отданы на милость Джиана.

У Слейда создалось впечатление, что перед ним оправдываются. Это его смягчило.

— Спасибо, — сказал он. — Я отношусь к вам, как к своим друзьям.

Данбар напутствовал:

— Удачи тебе, друг.

Только через час уступ перед пещерами скрылся, наконец, из виду.

8

Местность с каждым часом становилась все более дикой. Зверей Слейд не видел, но птицы сотнями перекликались в ветвях кустов и деревьев; в основном это были птицы других видов, чем те, что встречались вблизи пещер. Эти были менее осторожны. Зачастую Слейд проходил мимо них, и они не взлетали. Ближе к вечеру он взял палку и сбил ею с низкого куста двух птиц, похожих на голубей. Так, наконец, он добыл своих первых трехглазых птиц.

В сумерках, под шипение костра, под крики ночных обитателей Слейд поел фруктов и зажаренных на вертеле голубей.

На сытый желудок Слейд принялся размышлять над проблемой двуглазых и трехглазых существ и миров, в которых они живут. Они несомненно имели общее происхождение. Мало вероятно, что человеческая раса независимо возникла в двух различных местах. Он решил, что в древности различные существа мира двуглазых развили у себя третий глаз и таким образом, сами того не заметив, оказались в этой особой Вселенной.

Вообще-то объяснение, вероятно, восходит к самим основам реальности. То, чего не существует для сознания, органы чувств не замечают. Поэтому объект, или объекты, перестает влиять на организм в целом.

Идея была не нова. Но старая формулировка, выраженная фразой: «Спит ли за печкой кот, когда меня нет рядом?», не учитывала несомненные факты человеческого восприятия. Игнорировалась абсолютная уверенность сознания в том, что кот находится там независимо от наличия наблюдателя. Ведь слепые получают всю значимую для них информацию от органов слуха и осязания.

Значение имеет только представление о мире, существующее в сознании.

Ночь продолжалась, и, просыпаясь время от времени, Слейд начал думать о пистолетах, которые никак не хотели стрелять. Эта мысль возвращалась к нему и в последующие дни. Она даже немного изменила его планы.

До этого он намеревался откопать обнаруженное им металлическое устройство, затем резко повернуть на юг и таким образом вообще уйти с территории Нейза и Лиар. Но его несколько уязвляла та негероическая роль, которую он сам себе отводил.

Вот каков я, думал он, у меня самое необычное приключение на свете, а я тут осторожничаю.

Он понимал, что нашлись бы люди, которые, не раздумывая ни минуты, принялись бы за это предприятие. Сейчас эти герои уже были бы на пути в Нейз, чтобы бросить вызов Джиану в его огромной центральной башне.

Слейд лежал в темноте, и его губы сжались. Бесполезно обманывать самого себя. Смелые действия — не для него. Главное, чтобы из-за чрезмерной осторожности он не отправился на юг без загадочного артефакта. Конечно, тот может ему и не пригодиться. Но он, несомненно, является ключом к чему-то важному, и кто знает — вполне может быть, что он еще в рабочем состоянии. Слейд не мог его бросить.

Леса становились все тише, долины обширнее, холмы — выше. Перед Слейдом простирался огромный, девственный континент, но Слейда поразило ощущение, что ему уже знаком этот путь. Существовали небольшие отличия в контурах каньонов и возвышенностей; иной вид имели обширные болота, лесные деревья и кустарники. Но основной профиль ландшафта был тем же. Слейд так часто проделывал этот путь в сто миль до своей фермы, что ни разу не заблудился. Это было удивительное ощущение.

Наконец утром шестого дня он вышел на длинную холмистую равнину, в конце которой на уровне Земли находилась его ферма. Очень осторожно, пользуясь всевозможными укрытиями, он приблизился к тому месту, где в ту ночь стоял космический корабль. Издалека Слейд увидел, что его там нет, но бдительность ни на минуту не ослабил.

Примерно через десять минут он нашел искомое устройство. Пользуясь как ломом подобранной по дороге крепкой веткой, Слейд стал выковыривать его из земли. Оно глубоко сидело в почве, и потребовалось пролить немало пота и потратить еще двадцать минут, чтобы раскачать его.

Наконец Слейд вытянул его из земли, и стало видно, что это такое. Нечто похожее на ящик с рулевым колесом с одной стороны. По размеру устройство было достаточно большим, но легкость его поражала. Только чистый магний или даже литий могли бы сравниться с легкостью сплава, из которого оно было изготовлено.

Слейд прикинул вес странного механизма и решил, что он составляет менее тридцати фунтов. Устройство блестело на солнце, ничуть не потускнев оттого, что долго пролежало в земле. Слейд даже не стал пытаться его изучить, а сразу пустился в путь.

Весь день Слейд нес его то на одном, то на другом плече. Примерно за час до наступления сумерек он вышел к бурной речушке и решил переночевать на ее берегу. Это место нельзя было назвать достаточно защищенным, но Слейд очень устал, а ближайший лес находился на расстоянии многих миль.

Слейд поспешно поел, затем, испытывая сильнейшее любопытство, склонился над устройством. Маленкенс говорил ему однажды, что в древнем Нейзе источниками энергии были атомные и магнитные станции. «Естественно, — заметил он тогда, — действуют они здесь немного иначе, чем там, откуда ты происходишь».

После случая с пистолетами Слейд это понимал. Тем не менее он все же предпочел бы, чтобы это устройство оказалось магнитным.

Слейд еще раз внимательно осмотрел его.

Больше всего озадачивало рулевое колесо. Всего одно колесо — да еще такое большое. Металлическая коробка, в которой был закреплен вал колеса, имела форму куба со стороной всего в фут. Диаметр колеса составлял немногим больше двух футов; оно было изогнуто чашкой и по форме походило на цветок с длинными лепестками. Вполне могло бы служить небольшой тестомешалкой, такой объемной была чашка.

— Хм-м-м! — сказал Слейд.

Может быть, его не следует рассматривать как колесо только из-за того, что оно легко вращается на валу.

Но все-таки это больше всего было похоже на колесо.

Слейд крутанул его. Оно немного повертелось, затем остановилось. Больше ничего не произошло.

Слейд обшарил устройство в поисках пульта управления. На этот раз он осмотрел его досконально. Но не нашел ничего нового.

На блестящей поверхности одной из сторон Слейд заметил три чуть более светлых пятна. Походили они на вмятины в твердом материале. Но это были не вмятины. Слейд ощупал пальцами гладкий металл и не почувствовал ни малейшего углубления.

Озадаченный, Слейд принялся изучать эти светлые пятнышки. Он приблизил к ним глаза. Как блестит, подумал он. Зачем, интересно…

Что-то привлекло его взгляд.

Слейд отпрянул и выронил устройство.

Оно не упало. Оно осталось висеть в футе от его лица, колесом кверху, а три светлых островка на поверхности корпуса, словно три крохотных факела, светили ему во все три глаза.

Слейд зажмурился и быстро заморгал. Яркий свет пробивался сквозь веки. Слейд в панике оттолкнул от себя коробку.

Устройство скользнуло по воздуху на сотню футов и остановилось. Три светлые точки по-прежнему слепили его глаза словно авиационные прожектора, как и тогда, когда Слейд был в футе от них. На интенсивность их свечения расстояние никак не влияло.

Слейд помчался к устройству. Нужно отвернуть его в сторону, иначе эта штука лишит его зрения. Он поймал его дрожащей рукой. И перевернул на 180°.

Оно не оказало никакого сопротивления и, потеряв связь с его взглядом, медленно, словно воздушный шарик, опустилось на землю. Слейд спрятал его в кустах у речушки. После чего, все еще дрожа от пережитых волнений, прилег ка поросший травой берег. Через некоторое время Слейд рассудил, что не потерпел никакого урона. Зрение не пострадало, и он видел так же хорошо, как и раньше. Глаза чувствовали прохладу, они отдохнули и совсем не были напряжены.

Слейд проспал всю ночь без сновидений. Когда он открыл глаза, солнце как раз всходило. Он принялся собирать плоды с ближайших деревьев, и только закончил свой завтрак, как сбоку послышался резкий свист.

Слейд на фут подскочил в воздух, когда в то место, где он только что сидел, ударило что-то тяжелое.

9

Слейд резко обернулся и посмотрел на упавший предмет. Удавка из похожего на металлический троса. Она шевелилась, как живая. Прямо на глазах у Слейда удавка начала сжиматься, втягивая концы троса в небольшую стальную коробочку.

Не успел Слейд хорошенько рассмотреть ее, как снова послышался свист. Слейд увернулся в сторону, и вторая удавка ударила ему в плечо. Она отскочила, словно резиновый мячик, и стукнулась о ближайшее дерево.

— Что за… — сказал Слейд. И нырнул за куст. Не успел он укрыться за кустом, как на траве уже лежали, извиваясь, две новые удавки. Слейд окинул взглядом горизонт и увидел, откуда они взялись.

К нему кто-то летел! Они находились очень далеко, и хорошо разглядеть их было невозможно. Казалось, что это существа с ногами, но без крыльев. Слейд заметил, как в небе мелькнуло что-то красное, затем ярко-серебристое, потом зеленое; разглядел руки, вроде бы человеческие, вцепившиеся в нечто, мерцавшее над ними. Летели сами мерцающие объекты. Человекоподобные существа просто висели на них.

Время от времени, хотя самого этого движения на большом расстоянии не было видно, кто-нибудь из летунов бросал удавку, которая со свистом летела Слейду в голову.

Слейд затрепетал от страха. Что это? Ужас совершенно обуял его, когда он вспомнил письмо девушки. Джиан и охотники из города.

Однако охотники держались на приличной дистанции.

Тысяча ярдов, решил Слейд. Его пистолеты, даже если бы они и могли стрелять, на таком расстоянии были бы совершенно бесполезны. Слейд стал судорожно озираться по сторонам в поисках укрытия. Ближайший лес находился милях в десяти, но в конце концов вокруг росли трава и кусты, и не было причин терять надежду, если он еще не пойман.

Пока Слейд вертелся на месте, вокруг него запрыгали уже пять удавок. Слейд бросился их подбирать. Охотники, скорее всего, носят их с собой, и запас удавок у них наверняка ограничен.

Слейд бросился за куст. Оттуда он оглядел окрестности и стал считать нападающих. Один, два… семь.

Продержаться бы дотемна, подумал Слейд.

Он взглянул на солнце и убедился, что оно не сдвинулось по небу и на долю дюйма и по-прежнему низко висит над восточной частью горизонта.

До ночи еще очень и очень далеко.

Слейд сжал губы. Лихорадочное волнение немного улеглось. Слейд попробовал собрать всю свою решимость, и тело его стало успокаиваться. Вперед! Если он расхрабрится, то, вполне вероятно, сможет добежать до того леса вдали.

Однако, когда он перебегал ко второму кусту, с неба свалилась удавка и упала прямо ему на плечи. После этого она немного съехала вниз и начала с непреодолимой силой сжимать его руки.

Слейд хотел выхватить нож, но руки его уже были сильно прижаты к телу. Стараясь вырваться, он споткнулся о камень, больно ударился и покатился кубарем.

Удавка была словно стальная пружина. Она врезалась в тело с такой силой, что Слейду стало трудно дышать. У нее должен быть замок… нужно ее разомкнуть.

Слейд попытался дотянуться пальцами до ее концов, но устройство замка оказалось слишком хитроумным. Борясь с удавкой, Слейд заметил поблизости в небе какое-то движение. Глаза его застилали выступившие от боли слезы. Сморгнув их, он ясно увидел охотников в серебристой одежде. Они были примерно в ста футах и быстро приближались.

Слейд прекратил бесполезную борьбу.

Семеро охотников из города приблизились футов на двадцать и спрыгнули со своих летательных устройств. Слейд быстро их оглядел — ему было интересно, нет ли среди них Джиана. Скорее всего, нет. Слейд тут же позабыл о нем. Его внимание приковали к себе летательные приспособления. Они какое-то время повисели в воздухе над людьми, а затем, словно медленно сдувающиеся воздушные шарики, опустились на землю. У одного из охотников их было даже два.

Каждый аппарат представлял собой похожий на стеклянный красный матовый стержень дюйма три в диаметре и фута в три длиной. К нему была приделана поперечина, на конце которой находились ручки.

Снаружи больше ничего не было видно: ни каких-либо механизмов, ни источников энергии, так что Слейду захотелось рассмотреть приспособление вблизи. Он счел это желание несвоевременным отчасти оттого, что его по-прежнему сжимала удавка, отчасти оттого, что к нему подошли охотники.

В доме Калдры и Амор у него не было возможности разглядеть их как следует. Теперь, когда приспешники Джиана стояли перед ним, такая возможность появилась.

Лица их были суровы, бледны и отмечены, как говорили в старину, печатью порока.

Охотники склонились над ним, и двое из них насмешливо улыбнулись. Один из охотников что-то сказал, и все тотчас засмеялись, но скоро замолчали, и их лица вновь сделались суровыми. Слов Слейд не разобрал.

Слейд почувствовал, что его пистолеты вынули из кобуры, а из карманов вытряхнули их содержимое. Быстро осмотрев каждый предмет, вещи побросали в холщовый мешок. Еще до конца обыска один из охотников что-то сделал с удавкой. Она тут же ослабла, и ее легко сняли через голову.

Течение событий ускорилось. Как только Слейд поднялся на ноги и стал растирать затекшие руки, один из окружающих сунул ему ручки запасного летательного аппарата и указал на своего соседа, который как раз поднимал свой аппарат с земли.

— Смотри на него, — сказал он отрывисто.

Слейд увидел, как тот легко подбросил стержень перед собой. И одновременно ловко подпрыгнул.

Оказавшись в воздухе, стержень словно за что-то зацепился. Он остановился, замер и стал искать невидимую цель, как стрела, которую собираются выпустить из лука. Стержень полетел вперед вместе с держащимся за его ручки человеком, а охотник, стоявший рядом со Слейдом, отрывисто произнес:

— Теперь ты.

Слейд испугался, что стержень упадет ему на голову. И одновременно, как это не парадоксально, ожидал, что ему почти вырвет руки из суставов, когда устройство «зацепится» за воздух.

Но произошло совершенно иначе. Оно не упало, и рывка не последовало. Нечто необъяснимое — словно поток воздуха, ощущение внезапно возникшей легкости — подхватило его тело. И поднял его этот поток, а вовсе не летательный аппарат. Он воспарил, словно пух одуванчика в восходящей струе теплого воздуха.

Над Слейдом необъяснимым образом двигался прибор, сделанный из твердого металла. Но, работая, как катализатор, он лишь воздействовал на тело, а не нес его. Слейд летел вместе с этим устройством, составляя с ним единое целое. Они были неразделимы. Слейд вспомнил, что несколько минут назад стержни упали, после того как охотники выпустили их из рук, и ему стало ясно, что ни человек ни аппарат не могут оставаться в воздухе друг без друга.

Какая-то великая основополагающая сила скрепляла союз между его нервной системой и аппаратом так, что гравитация на него не действовала. Похоже на обнаруженное им устройство с колесом, вспомнил он вдруг. Он посмотрел туда, где спрятал находку, но с воздуха обнаружить это место ему не удалось.

Слейд почувствовал огромное удивление. Что за невероятные тайны были известны этим людям — тайны природы и механики? Слейд заметил, что поднявшиеся следом шестеро охотников подлетают к нему. Непринужденно придерживаясь за свои летательные аппараты, они окружили его со всех сторон. Каким-то образом аппарат Слейда летел с той же скоростью и в том же направлении, что и все остальные. Казалось, что его устройство имеет симпатическую связь со всей компанией.

Планируя низко над землей, они пролетели над целой чередой болот, долин и участков густого леса. Слейд обратил внимание на то, что летательные аппараты все время оставались недалеко от земли. Никто не предпринимал попыток набрать большую высоту. Встречавшиеся на пути деревья обходили по касательной или старались проскользнуть между ними, а не перелетали через их верхушки. Миновали стороной и высокие горы со снежными вершинами. Летательные аппараты, словно река, выбирали самый простой путь, так что в конце концов Слейд решил, что они двигаются вдоль силовых линий магнитного поля Земли. Даже мобилизовав все свои знания, никаких иных предположений, объясняющих этот способ передвижения, Слейд сделать не мог.

Летуны удивительно быстро добрались до города, и вдали показались сверкающие башни. Слейд принялся жадно вглядываться в разворачивающуюся перед ним панораму блестящими от слез глазами. Ведь одно дело — посмотреть город изнутри, и совсем другое — увидеть его с птичьего полета. У начала постепенно расширявшийся долины город составлял примерно четыре мили в ширину. Какова была его протяженность, Слейд видеть не мог. Они летели слишком низко, а город стоял на возвышении.

Башни и крыши Нейза блестели в ярких лучах восходящего солнца. Теперь стала видна его планировка. Весь город поднимался уступами в сторону центральной башни Джиана, уходившей в небо, словно мачта гигантского корабля. Сейчас эта мачта показалась Слейду еще выше. По высоте башня была сравнима с ближайшими горными пиками, а от ее серебристого навершия исходило туманное свечение, словно дымка, окутывающее весь город. Находясь за пределами города, можно было заметить, что эта дымка имела четкую границу, проходившую в миле за его предместьями, и ее край изгибами ложился на траву, словно драпировка.

Группа задержалась перед защитным экраном. Но только на мгновение. На башне вспыхнул сигнальный огонь, и матово-красные аппараты прошли сквозь барьер, словно ножи, прорезающие марлю.

Летательные аппараты почти задевали за крыши низких домов. Они обогнули несколько башен и начали снижаться. Вот они в двадцати, а вот уже в десяти футах от земли. Один из охотников взялся за ручку аппарата Слейда.

— Отпускай, — сказал он отрывисто. — Прыгай.

Слейд удивленно посмотрел на него, не понимая, чего он хочет. Суровая физиономия охотника придвинулась вплотную к его лицу и приобрела отчетливо-злобное выражение.

— Прыгай!

Слейд глянул вниз. Под ним была мощеная улица. Он поколебался, затем отпустил руки. На него сразу же обрушилось ощущение собственной тяжести, от чего он испытал легкий шок. Ударившись о землю сильнее, чем хотелось бы, он дважды перевернулся через голову и встал на ноги. Пленившие его охотники уже исчезали за ближайшей башней.

Слейд вдруг оказался один.

Показание Джона Олдена, фермера из округа Смайлз, данное на коронерском расследовании.

«Каждый день я встаю в 5 часов утра. Утром девятнадцатого я встал, как обычно, и занялся хозяйством, и тут увидел странное зрелище.

По жнивью в западном направлении шла женщина и крупный, похожий ка медведя зверь. Поскольку медведи зачастую опасны, я испугался за женщину, которая, должно быть, не знала, что за ней идет такой большой и страшный зверь.

Я сбегал за ружьем. В доме я пробыл не больше минуты, и за такое короткое время уйти по открытой местности было решительно некуда. Несмотря на это, когда я вышел на улицу, ни женщины ни зверя не было и в помине. Они буквально растворились в воздухе.

Как раз в то же день, немного позже полудня, в долине в двух милях от моей фермы нашли расплющенное тело Майкла Слейда. По словам врача, он умер за час до того, как был обнаружен. Так что, скорее всего, его смерть никак не связана с женщиной и медведем, которых я видел раньше.

Но я заявляю о том, что видел, с целью прояснить тайну трехглазого человека.

Майкла Слейда я ранее не встречал, видел только его труп, доставленный врачом на мою ферму.

И еще одно: когда полиция округа и я обследовали следы женщины и животного, мы обнаружили, что они резко обрываются посреди поля.

Объяснить я это не могу».

10

Слейд плелся по улице и обдумывал свое положение. Пистолетов его лишили, но нож по-прежнему был в ножнах. В кармане остался носовой платок, а также небольшая коробочка с рыболовными крючками и пачка таблеток морфина, которую он взял с собой на случай тяжелого ранения.

Вдруг он заметил, что улица, по которой он шел, не так уж пустынна, как могло показаться на первый взгляд. Из переулка бочком торопливо вышла старуха и прогнусила:

— Кровь! Или я убью тебя сегодня.

Слейд оттолкнул ее, думая: почему они его отпустили? Чего они от него хотят? Действий! Конечно же, действий. Джиан думает, что Слейду известно о готовящемся заговоре, и правитель Нейза почему-то решил, что Слейд приведет его солдат к заговорщикам.

Слейд грустно засмеялся. План Джиана хитроумен, но в нем есть одна фундаментальная ошибка. Джиан ошибся, решив, что Слейду что-то известно.

Но это уже не имело значения. Сейчас ему нужно найти дом, где когда-то жили Калдра и Амор. А поскольку Джиану известно его местоположение, то Слейду нечего делать из этого тайну.

Пока верно было лишь то, что ему никак не выбраться из Нейза и что Джиан может арестовать его в любое время.

Когда Слейд добрался до той части города, где распоряжалась пятая колонна, солнце в небе стояло уже высоко. Вначале он узнал одну улицу, потом другую, затем понял, что дом находится где-то рядом. Слейд устремился вперед и услышал, как знакомый женский голос проскулил: «Дай крови, господин хороший».

Слейд уже собирался быстро пройти мимо, как вдруг девушка вскрикнула. Слейд резко обернулся и внимательно посмотрел на нее. Лицо ее сделалось холодным.

— Вот это да! — сказала она с усмешкой. — Это же человек, который собирается уничтожить Нейз.

Слейд воскликнул: «Амор!», но тут он вспомнил о Джиане и о том, что за всеми его перемещениями, вероятно, следят.

— Быстро, — сказал он, — встретимся у квартиры Калдры. Там я дам тебе немного крови. А сейчас… ударь меня по лицу, словно ты на меня разозлилась.

Она действительно все делала быстро. Взмахнув рукой, девушка дала ему пощечину. Затем она вразвалку пошла прочь, а он направился дальше, только сейчас осознав, что случилось. Амор — на улице.

Слейд вдруг почувствовал, что значит разложение личности. Потом он ощутил бешеную злость на Лиар. Она в этом виновата.

Слейд не без огорчения подумал о том, решится ли Амор появиться у квартиры.

Она оказалась там раньше него. Девушка открыла ему дверь и принялась говорить, едва только он переступил порог. Она болтала не закрывая рта. Щеки ее раскраснелись, глаза расширились, руки дрожали. Казалось, что она на грани нервного срыва.

В ту ночь, когда убили Калдру, она осталась жива потому, что ее не было в квартире. Ночью она спала у подруги.

— Я боялась, что если останусь, то приду к тебе в комнату.

Ее лихорадочный тон напомнил Слейду о его обещании. Он встал и пошел в ее спальню. Шприц и чашка лежали на столике у кровати.

Слейд с отвращением подумал: вот до какой низости может дойти потенциальный сверхчеловек.

Слейд отнес шприц на кухню, вскипятил воду на одном из работающих от неизвестного источника энергии элементов и простерилизовал иглу. Введя иглу в вену на левой руке, он наблюдал, как в прозрачном шприце заблестела темная кровь. Когда шприц был полон, Слейд слил из него кровь в чашку. Соприкоснувшись с металлом, жидкость еле слышно зашипела, но другой реакции не произошло. Слейд твердо поставил чашку на стол перед с девушкой.

Та облизала губы, но на чашку не посмотрела. Лицо ее сохраняло отстраненное выражение, тело напряглось. Не шевелясь, она смотрела в пол. Потом монотонным голосом произнесла:

— Зачем ты вернулся в город?

Значит, она начала обдумывать события. Это добрый знак. Слейд начал свой рассказ. Он был совершенно откровенен, хотя и краток. Когда он закончил, глаза Амор влажно блестели. Она встала. Вдруг она сделалась крайне возбуждена.

— Вот именно, — воскликнула она. — Вот именно!

Теперь Амор смотрела на Слейда широко раскрытыми глазами.

— Разве ты не видишь? То, что ты здесь — не случайность. Тут все петляют, но идут к одной цели. Джиан попался в ловушку. Почему? Потому что с серебряным поясом он чувствует себя в безопасности. Но ему очень хочется узнать, как Лиар собирается с твоей помощью уничтожить его. Сейчас он со свойственной ему дерзостью идет на риск, чтобы иметь виды на будущее.

Начав говорить, она принялась расхаживать по комнате. Затем остановилась прямо перед Слейдом и решительным тоном произнесла:

— Иди прямо к нему. Это его смутит. Он ждет, как ты поступишь. Ладно, открою тебе кое-что. Лиар сказала, что только ты можешь убить Джиана. Это значит, что без тебя мы бессильны. Раз дела обстоят таким образом, ты должен сам его найти. Тебе от этого все равно никуда не деться. Без Лиар ты не выйдешь из Нейза. Можешь быть уверен, она продержит тебя здесь до тех пор, пока ты не сделаешь то, что она хочет. Кроме того, рано или поздно Джиан прикажет привести тебя к нему и… Вот!

Она убежала в другой конец комнаты и вернулась с чашкой крови. Протянув чашку Слейду, девушка проговорила с лихорадочной настойчивостью:

— Хлебни. Это придаст тебе храбрости. Действие одного глотка продлится не больше часа.

Слейд с любопытством взял чашку в руки. Предложение его изумило. Хотя мысль о том, чтобы пить собственную кровь, была отвратительна, ему всегда хотелось ее попробовать. К тому же Слейду не хотелось, чтобы его вытолкали прямо в лапы Джиану. Первой его мыслью было выиграть время.

Слейд поднес чашку к губам, немного помедлил. Затем сделал маленький глоток…

— Проходи сюда, — надменно произнес офицер охраны башни. — Если его превосходительство Джиан соизволит с тобой говорить, он даст знать.

Дверь с шумом захлопнулась.

Слегка покачиваясь, Слейд прошел вглубь помещения. Экстатическое, почти непереносимое блаженство, растекшееся по каждой его жилке через несколько секунд после первого глотка крови, уже исчезло. Осталось только расплывчатое воспоминание о безумно приятных грезах и усиливающийся гнев.

Негодяйка, думал он, мерзавка эта Амор. Она ведь знала, что произойдет.

Прямо какой-то гипноз. Пока Слейд летал на крыльях блаженства, он, сам того не замечая, пришел по едва различимым в дремотном тумане улицам прямо к центральной башне Джиана. Наверняка кровопийцы, перед тем как глотнуть своего зелья, воображают себе какую-нибудь цель.

Его намерением было пойти к Джиану, и вот он здесь.

Все еще испытывая головокружение, Слейд оглядел помещение. В одном углу стояла кровать, а противоположная стена была прорезана поперек большим окном. Слейд выглянул из окна и удивленно заморгал. Расстояние до земли было огромным. Поднимаясь сюда, он насчитал семьдесят этажей и теперь высунулся наружу, чтобы проверить высоту; тут до него дошло, что ведь он действительно перегнулся через подоконник.

Окно было не застеклено. Слейд отошел вглубь комнаты, потрясенный тем, что из-за сумеречного состояния своей психики чуть не разбился насмерть. Лучше лечь, подумал он.

Ему приснился тяжелый сон, как бывает всегда, когда человек отходит от действия наркотика. Во сне его вышвыривали из пустого окна, и он летел к земле с высоты в семьдесят этажей. Проснувшись в тревоге, он вдруг инстинктивно сжался: рядом с кроватью стоял нит, склонив над ним свою морду. Все три его пристально глядящих глаза светились таинственным огнем. Животное увидело, что Слейд проснулся, но не сделало попытки убраться. Потом нит спросил:

— Кто велел тебе прийти сюда?

И встал над ним, ожидая ответа.

Нечто совершенно непонятное. Мозг Слейда был готов ко всему. Но только не к говорящим зверям! Удивление было таким сильным, что он не успел перестроиться. Его сознание было захвачено врасплох и временно отказалось действовать.

Это было не смешно. Нарушился обмен веществ, по телу хлынула неуправляемая нервная энергия. Подступила тошнота, и вслед за ней — неспособность к определенным снимающим напряжение реакциям, таким как глотание и моргание. Казалось, кровь, поступавшая к глазам, свернулась, и окружающий мир сделался очень расплывчатым.

Слейд был убежден — и ему это подсказывало не логическое мышление, а чувство страха — что он сейчас перенесется назад на Землю. Страх вырос до неимоверных пределов, но сквозь его пелену прорезалась мысль: его сон… если он выпадет из этого уровня, то пролетит вниз семьдесят этажей. Картина такого падения почти парализовала рассудок.

Но секунды шли, и ничего не происходило. К Слейду вернулась уверенность. Нит, этот не то кот, не то медведь, держа свою морду всего в футе от его лица, произнес:

— В чем состоит план уничтожить Джиана?

В его словах было нечто такое, от чего Слейду чуть снова не стало плохо. Собственно, это была не речь. Звука вообще не было. Тварь посылала ему мысли. Это телепатия.

Слейд лежал, дрожа от напряжения, и пытался понять, что это значит; выходит, есть звери, у которых система коммуникации работает лучше, чем у людей. Он вспомнил о диких животных, которые за ним наблюдали, и о том, как осторожны были птицы у пещер. Неужели все они читают мысли?

Последняя мысль улетучилась из его многострадальной головы. Нит грозно оскалил зубы. Поднял огромную лапу.

В чем состоит план?

Слейд рванулся на дальний конец кровати и выхватил нож. В панике он скатился на пол. Затем вскочил на ноги, выставил лезвие перед собой и стал пятиться к ближайшей стене.

— Осторожно, — сказал Слейд, — я воткну в тебя этот нож, по крайней мере, дюймов на шесть.

Потом Слейд никак не мог вспомнить, что же произошло дальше. Стоя вполоборота, он увидел, как вдруг из воздуха в окно семидесятого этажа вошел второй нит. Он держал какое-то прозрачное, толщиной в фут, оружие, выпустившее в первого нита бледно-красный луч. Тот, должно быть, умер мгновенно, но еще минута потребовалась на то, чтобы луч полностью растворил огромное тело зверя. Вновь пришедший посмотрел на Слейда и послал ему мысль: Это предатель. Мы терпеливо ждали, пока Лиар не отдаст приказ убить его. Но теперь времени терять нельзя. Во-первых, мне лучше избавиться от этого… — Слейд не разобрал названия оружия. Он принялся наблюдать за тем, как животное ловко разделило его вдоль на две части. Внутри устройство казалось достаточно простым, и вся схема группировалась вокруг металлической пластины длиной в четыре, шириной в три и толщиной в один дюйм. Нит сжал эту небольшую пластину в лапе.

Скорее, приказал он, положи это к себе в карман. Вот так.

Возразить Слейду не удалось. Животное наступало на него. Не успел Слейд решить, сопротивляться ему или нет, нит запихнул металлическую пластину в левый карман его куртки. Слейд увидел, что животное засовывает оставшиеся части оружия под кровать.

Нит резко выпрямился. За тобой идут, передал он настороженно. Помни, еще не победа. То, что мы сделали сейчас, мы могли сделать много лет назад.

Сейчас — решительный момент.

Дверь открылась, и вошли полдюжины солдат. Не сказав ни слова, они вывели Слейда в длинный мрачный коридор и подтолкнули к лифту. Нит прошел следом. Лифт со скрипом поднялся этажей на десять. Еще коридор, затем дверь, а за ней — просторный зал.

Перед незастекленным окном, глядя на город, стоял высокий мускулистый человек. Он был одет в блестящую серебристую одежду охотников Нейза, и пока он не повернулся, Слейд не уловил в его облике ничего знакомого. Тем большим было потрясение, когда Слейд узнал его.

Его светлость Джиан, он же — Маленкенс.

11

Для Слейда это было утро сокрушительных потрясений. Он заметил, что властитель Нейза смотрит на него усмехаясь, и эта презрительная ухмылка наконец вывела Слейда из его замешательства.

Слейд вдруг понял все, что происходило с ним за последние месяцы. Оправдание Данбара — теперь оно получило свое объяснение. Той ночью в квартире Калдры нит Джиана, должно быть, читал его мысли, и, руководствуясь полученной информацией, Джиан во всеоружии поджидал его у пещерной деревни. Там, не задавая никаких вопросов, он узнал от Слейда подробную историю случившегося.

Должно быть, он прибег к очень жестоким угрозам, чтобы заставить замолчать таких порядочных людей, как Данбар.

Улыбка Джиана сделалась еще более ехидной.

— Ты прав, — сказал Джиан. — Так все и было.

Слейд вздрогнул оттого, что эти слова так точно соответствовали его мыслям. Он взглянул на нита, и тотчас возникла телепатическая связь.

Естественно, я ведь передаю Джиану измененную версию твоих мыслей. Раньше он пользовался услугами нита-предателя. Ему нужен кто-нибудь, кто может читать мысли. Того убитого нита решили подменить мною из-за того, что я очень на него похож. Но сейчас ты должен быть осторожен.

Нит продолжал: Джиан не так спокоен, как кажется. Он очень опасается Лиар, и кое-что уже дало ему понять, что наступает решительный момент. Если он вдруг испугается, он тут же тебя убьет. Поэтому ты должен быть готов действовать, как только я подам сигнал.

— Но что я должен делать?

На эту мысль нит не ответил. Слейд облизал пересохшие губы, когда вдруг понял, до какой степени он увяз в этих событиях. Он подумал: надо объяснить Джиану, убедить его в том, что я не опасен. Не успел Слейд ничего сказать, как Джиан заговорил:

— Слейд, ты до сих пор жив лишь потому, что я еще нахожусь в раздумьях. Одна женщина, — голос его сделался злым, — по имени Лиар, единственная, кроме меня, владеющая серебряным поясом и потому бессмертная, утверждает, что с твоей помощью может меня убить. Я бы мог сразу тебя уничтожить, но она скоро найдет другого дурачка, чтобы угрожать мне, и существует вероятность того, что в следующий раз я не смогу узнать об этом заранее. Поэтому сейчас я иду на риск. Пока ты мне нужен. Я должен знать, что она придумала. Сейчас для меня нет ничего важнее.

Джиан производил сильное впечатление. Пока он говорил, выражение его лица изменилось. Каждая черточка дышала искренней серьезностью. Этот человек до самой глубины души был восхищен грозящей ему опасностью. Ему, бессмертному, вдруг угрожают; больше всего его интриговала неясность, незнание деталей того, в чем состоит эта угроза. Джиан, должно быть, уже сотни лет не испытывал более живого интереса.

Эти мысли Слейда были прерваны Джианом, который продолжил свою речь, но теперь уже голосом более твердым и в более настойчивой манере:

— Слейд, мне ясно, что ты — пешка и влип в эту историю не по своей воле. Но ничего не могу поделать. Вот он ты. Мне навязали эту проблему, несмотря на то, что я предупреждал Лиар. Сейчас на сороковом этаже башни бушует атомный пожар, и нет сомнений в том, что это ее работа. Скоро пожар доберется сюда.

Слейд на мгновение отвлекся от своих горестей, пораженный такой перспективой. Атомный пожар. Ведь это значит, что башня будет разрушена, и барьер исчезнет. Нейз уже обречен.

Воображение Слейда живо нарисовало себе этот пожар пожаров. У других, без сомнения, есть средства эвакуироваться, но как же он? Суровый голос Джиана все звучал:

— Лиар всегда могла начать неконтролируемую ядерную реакцию в энергетических установках башни, но я давно, очень давно предупредил ее, что если она это сделает, я убью все живые существа на этой планете.

Его холодный, как стекло, взгляд остановился на Слейде. То, как ужасно переменился этот человек, просто сразило Слейда. В начале беседы в нем еще оставалось нечто от приятной серьезной наружности Маленкенса. Теперь все исчезло. Лицо его преобразилось. Оно превратилось в маску, стало таким беспощадным, таким кровожадным, что Слейд ужаснулся. За несколько минут доктор Джекил превратился в мистера Хайда. Безмерно жестоким голосом Джиан проговорил:

— Лиар всегда знала, что если она уничтожит барьер, я сотру с лица земли всех людей. Она сделала выбор. Пусть так и будет.

Смысл этих слов был так глубок, что оказался не сразу понятен. Слейд подумал о том, что видеть омерзительное преображение Джиана — это то же самое, что наблюдать напивающегося до свинского состояния человека или вдруг случайно увидеть яму, полную нечистот, или неприличное изображение. Слейд поежился от отвращения, но тут же очнулся от собственных впечатлений — до него дошел весь ужас, заключенный в словах этого человека.

Слейду показалось, что его наполовину парализовало, и ему еще сильнее, чем прежде, захотелось убедить Джиана в том, что он, Майкл Слейд, не причинит ему ни малейшего вреда. Слейд открыл рот, чтобы сказать что-нибудь… и закрыл его снова.

В окно, находящееся за спиной Джиана, влетел какой-то неясный силуэт. Когда силуэт обрел четкость, стало ясно, что это женщина. Нит, должно быть, предупредил Джиана, так как тот обернулся и изобразил на лице улыбку. Когда Лиар вошла в зал, улыбка превратилась в презрительную усмешку.

Слейд не испытал особой радости. Он понял, что жизнь его висит на волоске. Теперь Лиар здесь, и Джиан наверняка готовится предать быстрой смерти единственного человека, способного, как считалось, убить его. В рассуждения Слейда вклинилась настойчивая мысль нита: Успокойся, ради нас и ради самого себя. Ты ведь уже достаточно знаешь о природе нервной системы и понимаешь, что неуравновешенный человек всегда находится в невыгодном положении. Я обещаю, что предупрежу тебя. Так что успокойся и не убегай от суровой действительности.

Успокоиться! Слейд ухватился за эту надежду. Навыки релаксации обязательно должны ему помочь. Надежда крепла с каждой секундой. Какую же злую шутку сыграл над Джианом этот нит!

Слейд с огромным удивлением посмотрел на странное животное. Вот он сидит на полу, не то медведь, не то кот, читает мысли всех присутствующих и передает каждому переработанную версию того, что прочел. А Джиан думает — стоит там, спокойный и уверенный в себе, и думает — что это его нит.

Если его действительно невозможно убить, то это его заблуждение не имеет никакого значения. Но если у Лиар есть способ, если его неуязвимость не абсолютна, то тогда Джиан совершил роковую ошибку.

Слейд медленно и глубоко вдохнул в себя воздух, а потом так же медленно выдохнул. Для релаксации хватило одного вздоха. Теперь это позволило ему хорошенько разглядеть Лиар.

Она не была похожа на ту Лиар, которую раньше он видел лишь мельком. Близ болота она предстала перед ним голой, а в космическом корабле была лишь еле видимой тенью. Он почему-то решил, что она должна носить грубую одежду жителей пещер.

Слейд ошибся. Она ничем не была похожа на пещерную жительницу. Из ее прически, сооруженной из тщательно заплетенных кос, не выбивался ни один локон, ни один завиток не потерял предназначенной ему формы. Волосы блестели, словно покрытые лаком. Одежда ее походила на шелк и казалась только что сшитой. И сшита она была явно специально для нее. Не нарушая благопристойности, она скромно подчеркивала ее фигуру. Даже властность Лиар слегка потускнела, и, взглянув на Слейда, женщина тепло ему улыбнулась. Но улыбка тотчас исчезла, когда она повернулась к Джиану. Если Лиар и собиралась что-то сказать, то опоздала. Молчание прервал Джиан.

— Нарядилась в подвенечный наряд, — язвительно заметил он. И захохотал громким, оскорбительным смехом. Перестав смеяться, он с ухмылкой обратился к Слейду: — Тебе будет интересно узнать, друг мой, что ты — последняя надежда этой десятитысячелетней старой девы. Тебе трудно это понять, но на жителей пещер из-за самой сути их психической структуры отрицательно влияет аура женщины, черпающей свою энергию из искусственного источника. Соответственно, она не может никого из них взять в мужья. Остаются только мои кровопийцы вон там, — он махнул рукой в сторону окна, — да ты.

Ухмылка сделалась шире.

— Из соображений морали ее не интересуют мужчины, пристрастившиеся пить кровь, так что выбор сужается, и остаешься только ты. Правда, забавно?

Ухмылка исчезла. Внезапно рассердившись, Джиан обратился к Лиар.

— А тебе, моя дорогая, будет интересно узнать, — сказал он едко, — что Слейд на моей стороне, а не на твоей. Нит только что сообщил мне, что он очень хочет убедить меня в том, что мне не следует его бояться. Поскольку нит сообщит мне — если это случится, — когда Слейд изменит свое мнение, то преимущество на моей стороне.

Джиан не понимал. Было удивительно, просто поразительно видеть, как легко он верит всему, что говорит нит. Не то чтобы нит лгал относительно желаний Слейда; но сам факт того, что нит сообщает ему жизненно важные сведения, доказывал, что отбор информации Джиан полностью возложил на добросовестность нита.

Джиан спасется, только если действительно окажется бессмертным. А если нет — его положение весьма затруднительно.

Мы хотим показать тебе кое-что, пришла мысль нита. Если Джиан нам позволит, мы покажем тебе, с чего началась война между кораблем и городом. Как раз поэтому я и сообщил Джиану, что ты не намерен его убивать.

Нит быстро продолжал: это будет только отсрочка. Ты никуда не денешься от необходимости выбирать между двумя борющимися мирами, двумя людьми, стоящими перед тобой. Могу сказать следующее. Когда этот миг настанет, выбор твой будет свободен, но лишь в той степени, в какой все свободно в этой Вселенной.

А сейчас надо заставить Джиана рассказать нам вкратце историю Нейза.

Джиан охотно согласился. Он был доволен.

— Значит, действительно приходится убеждать Слейда что-то сделать. Думаю, надо предупредить вас, что сейчас он, скорее всего, останется на моей стороне. Я как раз вспоминал кое-что из того, что он рассказывал мне о своей стране. Всего несколько лет назад они сбросили атомные бомбы на крупные города своего врага. Очень интересная параллель с нашим миром, и она не сулит ничего хорошего, так что я посоветовал бы тебе открыть свои мысли ниту и побыстрее покончить с этим делом. Я хочу лишь знать, как ты планировала убить меня с его помощью?

Джиан улыбнулся.

— Не отвечаешь? Ладно, давай с этим покончим. Мне всегда интересно выслушивать тенденциозно преподносимую информацию о событиях, в которых я лично участвовал.

Он направился к дивану и сел. И стал ждать рассказа.

Лиар повернулась к Слейду.

— Я расскажу быстро, — произнесла она.

Ее повествование не было особенно длинным. Лиар вкратце обрисовала картину заката цивилизации, достигшей технического совершенства. Обитатели Нейза были бессмертны благодаря серебряным поясам, контролировавшим их психическую энергию. Существовали самые разные машины, но все они работали по одному принципу — управляли нервной системой человека посредством неорганических энергий.

Шли годы, и само совершенство стало приедаться. Люди начали совершать самоубийства. Над этой до конца материалистической цивилизацией нависла скука, и с каждым годом все больше мужчин и женщин пытались избежать ее, добровольно выбирая смерть.

Мода на самоубийства переросла в массовую тенденцию. Когда-то планета имела большое население, была почти перенаселена. Наконец осталось всего несколько миллионов людей, живущих в восемнадцати городах. И вот когда цивилизация, казалось бы, зашла в непреодолимый тупик, были сделаны новые открытия в области высшей нервной деятельности, определившие совершенно иной взгляд на будущее человечества.

Были проведены эксперименты на зверях и птицах. Через удивительно короткое время многие виды уже были способны читать мысли, а этого человек не мог делать, даже опираясь на всю свою машинерию. Животные проявили удивительные способности и в других областях, так что был проведен плебисцит, и подавляющим большинством голосов было решено отказаться от искусственного бессмертия и предоставить шанс новой удивительной науке.

Лиар помолчала и серьезно посмотрела на Слейда.

— Никаких полумер быть не могло. Либо все, либо ничего, никакой добровольной основы, никаких исключений. Новые открытия доказали, что человек по своей первобытной глупости пошел не по тому пути развития, что сейчас он должен вернуться к истокам и начать все заново. Человек должен отказаться от материалистических кумиров, за которыми он так долго шел, уйти из городов, оставить свои машины. Ты сам видел, что могут такие люди, как Данбар, а он лишь едва достиг третьего, молекулярного уровня контроля. Возможности, которые откроет последняя, электронная фаза, достичь которой невозможно, пока существует город Нейз, нельзя даже представить. При помощи наших механических серебряных поясов мы лишь мельком увидели эти дразнящие картины, и все. Люди сделаются подобны богам, станут почти всемогущи и бессмертны без вмешательства технических средств.

Ты меня слышишь? Бессмертны без вмешательства технических средств! И в твоем и в моем мире тысячи поколений человеческих существ могли и не умирать. Все эти люди имели в своем теле колоссальную силу, врожденную способность осуществить все свои желания.

Она говорила, и Слейду все больше нравилась описываемая ею картина. Стало понятно, откуда взялись пещерные жители. Разрозненные элементы мозаики начали занимать свои места, и Слейд вдруг ясно понял, что она имеет в виду.

Лиар быстро продолжала:

— Подумай о собственном опыте, — сказала она взволнованно. — Ты перешел из одного уровня существования в другой потому, что твое сознание признало новую реальность. Так что тебе доступно сравнение, которое показывает, насколько ложным может быть то, что кажется. Свет. Люди из мира двуглазых наверняка определяют свет как что-то материалистическое, что-то внешнее.

Она так настойчиво на него смотрела, что он кивнул и изложил волновую и корпускулярную теорию света.

— Свет, — торжественно произнесла Лиар, — это восприятие субъекта. А не действие объекта. В космосе есть огромное тело, известное нам как Солнце. Мы, а также каждый предмет в этом зале, как органический, так и неорганический, знаем о наличии Солнца. Мы все реагируем на его присутствие, как и оно — на наше. Но оно не посылает нам никакого тепла, никакого света, ничего. Знание возникает внутри нас самих, внутри молекул этого стола и этого стула. Это знание представляется нам ощущением, которое мы называем светом. Теперь ты видишь, теперь понимаешь, что первобытный человек, лишенный помощи, пошел не тем путем? У него не было возможности понять истинную природу этого мира.

Слейд и не рассчитывал понять то, что она имеет в виду. Но он понял. Всего несколько месяцев тому назад он присутствовал на лекции одного из учеников Эйнштейна. А ведь в этом и заключалась знаменитая последняя научная теория света. Он совсем забыл о ней.

Слейд задумался над возникшей в его представлении картиной, как вдруг случайно взглянул на Джиана. Это тут же вернуло его к реальности совершенно иного рода. Слейд сказал:

— А при чем здесь Джиан?

Джиан сухо произнес:

— Я как раз сам хотел об этом спросить.

Лиар немного помолчала. Затем тихо сказала:

— Конечно, этот грандиозный план встретил сопротивление. Все серебряные пояса были уничтожены, кроме тех, что принадлежали мне и моему товарищу. Нас выбрали по жребию, чтобы мы управляли кораблем, который ты видел, наблюдали за экспериментом, вели запись о его результатах и… — она помолчала. — Некоторые организовали сопротивление, — сказала она грустно. — Было немногочисленное эгоистическое меньшинство под предводительством Джиана…

Она снова замолчала. Джиан расхохотался, но смех его вдруг резко оборвался. Он угрюмо произнес:

— Они не представляли, как далеко я решил пойти.

Жестокость осуществленного им когда-то решения тенью промелькнула на его лице и прозвучала в голосе. Джиан продолжал:

— Однажды ночью мои силы нанесли удар по семнадцати городам и уничтожили их атомными бомбами. Мы хитростью заполучили серебряный пояс товарища Лиар, а самого его убили. Это тот самый пояс, который сейчас на мне. Мы планировали уничтожить и корабль, но по чистой случайности Лиар уже отошла от причала.

Он тяжело вздохнул при воспоминании о том, что, должно быть, стало самым сильным потрясением в его долгой, полной жестокости жизни. Глаза его сощурились, тело напряглось.

— Она напала на наш склад в Нейзе. К тому времени, как мы возвели барьер, она лишила нас всякой возможности изготовить новые пояса.

Джиан в последний раз вздохнул при мысли о потерянных возможностях, затем медленно встал. Он воинственно огляделся по сторонам.

— Хватит, — сказал он. — Я не очень себе представляю, как чуждый этому миру человек вдруг воспылает такой яростью из-за событий тысячелетней давности, что захочет, рискуя жизнью, отомстить.

Вот так быстро разговор опустился до практических истин.

12

Это было так давно, с облегчением подумал Слейд. Столько веков прошло с тех пор, как было совершено это дикое преступление. И все же, несмотря на такой огромный промежуток времени, эхо ужаса тех событий достигло и Слейда.

Ведь проблема все еще не была решена. Она должна была решиться прямо здесь, в этом зале. Борьба за превосходство между городом и кораблем. Корабль как представляющая коллектив единица хочет победить город. Но Джиан останется в живых. А, оставшись в живых, он сможет придать смерти всех беззащитных людей на этом уровне.

Но ведь жизнь сосредоточена в индивидууме. Человек должен себя спасать.

Ты не прав, поступила мысль нита. Жизнь — это народ. Индивид должен жертвовать собой.

Слейд не желал это признавать. Он вдруг заметил, что Джиан все еще говорит, причем сейчас он обращался непосредственно к нему.

— Мое читающее мысли животное, — говорил он, — постоянно держит меня в курсе твоих мыслей. Рад заметить, что ты отвергаешь аргументы Лиар как далекую от жизни метафизику. Возможно, — продолжал он, — что мы с тобой ближе по духу, чем я думал. Нит также сообщил мне об аргументах, которые ты готовишь для того, чтобы убедить меня сохранить тебе жизнь. Честно говоря, раньше я не думал, что твоя способность вернуться на свою Землю может быть для меня полезна, но теперь вижу, в чем эта польза.

Слейд, не думавший ни о каких аргументах, чтобы спасти себя, изумленно посмотрел на нита. Было удивительно вдруг осознать, что зверь, спасая ему жизнь, использует тонкую психологическую игру.

Я же тебе говорил, передал ему нит, что когда решительный миг настанет, выбор твой будет свободен. Джиан решил, что если такой момент не наступит, он сохранит тебе жизнь.

Ответная мысль Слейда была полна отчаяния: а как же я спущусь отсюда вниз?

А это, ответствовал нит, относится к упомянутому мною ранее пункту. В этой Вселенной нет абсолютной свободы выбора. Ты можешь стать на нашу сторону или заключить сделку с Джианом.

Вот значит как. Они хотят заставить его пойти риск, чтобы избежать другой, еще более рискованной ситуации. И если подумать, то ему действительно никуда не деться. Слейд злобно подумал: Каких действий вы от меня хотите?

Джиан должен умереть. Только ты можешь убить его.

Это я уже и раньше слышал, с раздражением подумал Слейд. Я имею в виду…

Слейд остановился. Он уже не одну неделю знает, что как раз этого-то от него и ждут. Понимание все время пряталось в глубине сознания и лишь иногда всплывало на поверхность, и тогда Слейд вспоминал об этой неприятной возможности, но только как о чем-то нереальном. И совсем другое дело подумать вдруг: «Вот он, тот самый момент».

Слейд, который никогда не убивал человека, сейчас должен убить Джиана.

Каким образом?

У тебя в левом кармане есть инструмент. Медленно повернись так, чтобы твой левый бок был обращен к Джиану. Незаметно сунь руку в карман и нажми на кнопку, которую найдешь на самом верху устройства.

Этот инструмент уже успел интегрироваться с твоей нервной системой — а она у тебя, как ты знаешь, еще не совсем стабилизировалась в этом уровне. Когда ты нажмешь кнопку, устройство передаст Джиану в концентрированной форме твою нестабильность. Он тут же будет выброшен на уровень существования двуглазых и упадет с восьмидесятого этажа на землю. Так же, как твои патроны здесь не стреляли, его серебряный пояс не поможет ему там.

Слейд почувствовал, что бледнеет. Он смутно осознавал, что Лиар и Джиан вздорят друг с другом, но никак не мог поймать нить их разговора. Давай же, думал он, делай выбор.

Слейд вспомнил, как он сам боялся такого падения. И тут же навалился ужас.

Минутку. Я задействован в процессе перехода из одного уровня в другой, значит, я тоже упаду.

Нет, не упадешь.

Слейд не поверил. Полный ужаса, он представил себе всю картину. Вот к чему весь этот разговор о жертве индивида во имя народа. Слейд вообразил, как его тело вместе с телом Джиана все летит и летит вниз. И в результате он почувствовал странную близость между собой и этим человеком.

Клянусь, сказал нит, что ты не погибнешь.

Абсолютное недоверие.

И абсолютный ужас.

Нит был в отчаянии.

Ты толкаешь нас на крайние меры. Лиар решила, что сегодня умрет либо Джиан, либо она. Если ты не убьешь Джиана, тогда — если только он не одержит полную победу — он исполнит свое обещание и уничтожит всех мужчин, женщин и детей на этой планете. Ты же видишь, что Лиар не может этого допустить. Так что выбор за тобой. Твой выбор в конечном итоге решит, станут ли люди этой планеты рабами Джиана или у них появится возможность реализовать свои естественные способности.

Слейд, сомневаясь, подумал: ты хочешь сказать, что Лиар совершит самоубийство?

Нит сделался зол и саркастичен.

Пожалуйста, не беспокойся о Лиар. Беспокойство за нее — это моральная помеха, так сказать, социальный порыв, в отличие от индивидуальной воли, когда думаешь только о себе. Беспокойство всего лишь у тебя в сознании, оно не обладает внешней реальностью. Что из того, что эта женщина и все, за что она борется, погибнет? Главное, ты останешься жив.

Нит, должно быть, уже отчаялся убедить Слейда. Возможно, он передал эту мысль женщине. Когда Джиан, что-то заподозрив, проговорил угрожающе: «Если ты сейчас же не уйдешь, то мне придется пересмотреть свое решение не убивать Слейда», она повернулась и сказала:

— Вспомни, пожалуйста, мой друг, о тех поколениях, что томились в неволе в этом городе. Вспомни об Амор, о…

Лиар замолчала, потеряв надежду.

— Ты вынуждаешь меня, — сказала она, — на последнюю жертву.

Она засунула руки под блузу и коснулась талии. Теперь она держала в них тоненький поясок. Женщина яростно отшвырнула его. Он блеснул серебристым металлическим блеском и упал на ковер.

— Твой серебряный пояс! — вскричал Джиан.

Никогда в жизни Слейд не слышал крика, в котором бы смешались триумф и неверие такой силы. Джиан буквально ринулся вперед и вцепился в пояс. Глаза его остекленели и сделались на мгновение близорукими от невыразимого блаженства. Он подбежал к стене слева от Слейда. В углу находилось какое-то приспособление конической формы. Дрожащими руками Джиан затолкал в него пояс. Тот ярко вспыхнул и тут же сгорел.

После этого к Джиану начал медленно возвращаться рассудок. Он встряхнулся. Оглядел зал, посмотрел на Лиар, на Слейда, и по выражению его лица было видно, что он все более полно осознает величие своей победы.

— А, — восторженно произнес он, — наконец-то я буду решать, что действительно…

Слейд так и не узнал, что же действительно будет теперь решать Джиан. Он был потрясен до самой глубины души. Вообще-то Слейд уже принял решение, когда Лиар упомянула Амор. Когда он вспомнил о деградации Амор, перед его мысленным взором возникла яркая картина угнетения, которое готовил для своего народа этот дьявольский эгоист.

Следуя движению Джиана, Слейд непроизвольно повернулся. Рука его находилась в кармане, а левый бок был обращен к противнику. Слейд думал о том, что при определенных обстоятельствах выбор человека не должен исключать возможности его собственной гибели.

Легким движением Слейд нажал пусковую кнопку лежащего у него в кармане устройства.

Показание лейтенанта уголовной полиции Джима Мерфи, данное на коронерском расследовании.

«На прошлой неделе, после того как у предгорий рядом с городом Смайлз было обнаружено тело Майкла Слейда, я был направлен на место происшествия. Именно по моей просьбе слушание по этому делу было перенесено в город, где проживал мистер Слейд и где проживает большинство свидетелей.

Что касается свидетелей, я бы хотел сказать, что все они, без исключения, при первом опознании не могли с уверенностью подтвердить, что тело принадлежит Майклу Слейду. Позднее, в суде, они сделали заявление с большей уверенностью, избавившись от прежних сомнений, рассудив, очевидно, так: „Труп имеет три глаза, следовательно, это труп Майкла Слейда“.

Кроме всего прочего, я съездил в Смайлз, чтобы попытаться выяснить, где Майкл Слейд бывал последние месяцы перед исчезновением.

У меня есть значительный опыт по поиску пропавших, но мои обычные методы не дали никаких результатов. Хотя со дня смерти мистера Слейда прошло еще очень мало времени, я могу с почти полной уверенностью заявить, что дальнейший поиск лишь подтвердит следующие факты: несколько месяцев тому назад Майкл Слейд вышел со своего заднего двора, а на прошлой неделе около города Смайлз был обнаружен его труп. Сведений о местопребывании Майкла Слейда за этот период не имеется».

Они пошли к вершине башни, уходя от зловещего гула и треска пожара. Направление их пути беспокоило Слейда. Как же они спустятся, когда нижние этажи объяты пламенем? А что если огонь разрушит несущие стены, и огромное здание рухнет?

Конечно, есть вероятность, что она и нит смогут свободно выбраться так же, как и пришли сюда — через окно. Но Лиар помотала головой, когда Слейд спросил ее, так ли это.

Она остановилась у окна.

— Мы пришли, — сказала она, — при помощи моего серебряного пояса. Я все еще надеюсь наткнуться на хранилище летательных аппаратов. Если мы их не найдем, то наша единственная надежда — ты.

— Я?

Слейд был удивлен.

Лиар продолжала:

— Скажи, ты можешь вообразить себе ту машину с колесом, которую ты спрятал в траве рядом с местом, где тебя схватили охотники Нейза?

Слейд изумленно посмотрел на нее. Значит, она об этом знала. Подождав, он ответил:

— Думаю, могу.

Лиар продолжала спрашивать:

— Включая те три светлые точки?

На этот раз Слейд просто кивнул, так как уже начал вспоминать возможности этого аппарата.

— Тогда давай скорее, — сказала Лиар, — скорость его невелика, не больше двух тысяч миль в час. Оно будет здесь только через несколько минут.

Слейд посмотрел на нее, подавляя эмоции. Но все же подошел с ней к окну, закрыл глаза и представил себе странное устройство. Вначале картина была расплывчатой, но вскоре сделалась четкой и ясной.

Лиар, стоявшая рядом с ним, тихо проговорила:

— Моргай реже и не пытайся удерживать картинку. Пусть она то тускнеет, то проясняется. Все это не так уж важно, поскольку в течение последующих шести лет ты и я должны научиться обходиться естественными средствами, без технических приспособлений.

Она отвлекала его, давила на его сознание. Новые мысли вывели его из состояния сосредоточенности. Он уже начал представлять себе, каким он будет через шесть лет, когда ее тихий, почти гипнотический голос напомнил ему о его задаче.

— Держи, — произнесла она быстро, — давай держи его! А то оно упадет на землю, а времени терять нельзя. С минуты на минуту огонь дойдет до главных энергетических установок барьера, и тогда он отключится. После этого даже прочные материалы башни долго не простоят.

Слова ее укрепили решимость Слейда. Где-то в глубине промелькнуло воспоминание о том, что Джиан сказал о подвенечном наряде. Он слегка встревожился. Потому что, если уж думать о женитьбе, мужчины не берут замуж женщин на десять тысяч лет старше себя. Вот Амор — да. Ее недостатки были человеческими, понятными, простительными. Он чувствовал, что девушка не отказалась бы стать спутницей его жизни. Он, конечно, попросит ее об этом.

Он был так сосредоточен на перемещении устройства, что совсем не замечал небольшую сцену, разыгравшуюся рядом. Нит сообщил Лиар о том, что думает Слейд. Женщина заколебалась, и тут черты ее начали меняться. Ее лицо уже стало приобретать поразительное сходство с лицом Амор, как вдруг мысль нита прервала этот процесс.

Не будь дурой, сказал он резко. Сейчас он не воспримет должным образом мысль о том, что Амор и ты — одно и то же. Ты играла эту роль, чтобы представить ему достойный сострадания образ девушки из Нейза. Реальный вид девушки-кровопийцы его бы потряс. Сейчас он может обвинить тебя в смерти Калдры, хотя ты и ушла до того, как она попыталась взять у него кровь.

И еще, продолжал нит. Из твоих мыслей я узнал, что это ты виновата в том, что он родился трехглазым мутантом в мире двуглазых. Сразу об этом ему тоже не говори. О том, что ты управляла его жизнью, начиная с эмбриональной стадии, он узнает несколько позднее. Пусть сначала поймет, что ты можешь быть настоящей женщиной…

Женщина колебалась. И вдруг снова стала Лиар. Она увидела, как фиолетовый барьер заколыхался, и очень по-женски взвизгнула.

— Барьер, — воскликнула она, — он отключился!

Ее слова прозвучали словно сигнал. Вдали блеснул металл. Машина влетела в открытое окно и резко притормозила напротив глаз Слейда.

— Вначале нит, — строго сказала Лиар, — затем я, потом ты.

И не волнуйся. Она быстро летает.

Он едва успел. Когда машина в последний раз остановилась у него перед глазами, рев пожара был оглушителен. Слейд забрался в похожее на цветок сидение, оттолкнулся от подоконника и вцепился в свое транспортное средство.

Почти прямо над головой ярко светило солнце. Внизу было множество людей, но Слейд приближался к земле и не видел ни Лиар, ни нита. К нему протянула руки какая-то высокая худая женщина, и Слейд с удивлением узнал Амор. Он окликнул ее, и она отчаянно замахала ему руками.

Вскоре Слейд был в городе, который уже знал, что его ждет.

Вердикт коллегии присяжных при коронере.

«Коллегия присяжных пришла к единодушному заключению, что нет сомнений в том, что это тело принадлежит Майклу Слейду. Необычная одежда не может рассматриваться как важное обстоятельство; таким образом, коллегия присяжных пришла к выводу, что Майкл Слейд погиб в результате падения с высоты, выпав, вероятно, из самолета. Предполагать насильственную смерть — оснований нет».

 

Властелины времени

(пер. С. Федотова)

 

Глава 1

Она не рискнула! Ночь выдалась неожиданно холодной и обволакивающей. Широкая черная река зловеще журчала у ее ног, как если бы (сейчас она изменила свое мнение) жаждала ее.

Ее ноги скользили по влажному склону, а мысли застилал ужасный, бессмысленный страх, что твари дотянутся до нее из ночи, пытаясь утопить ее. Она прошла мимо банка и упала бездыханной на ближайшую парковую скамейку, обезумев от страха. Вяло смотрела, как сухопарый мужчина прошел по тропинке мимо фонаря. Ее разум стал настолько инертен, что она не удивилась, когда заметила, что он идет прямо к ней.

Гнойно-желтоватый свет безумно очертил его тень на том месте, где она сидела. Его голос, когда он заговорил, имел легкий иностранный акцент и, кроме того, был поставленным, культурным. Незнакомец сказал:

— Вы интересуетесь Калонианским делом?

Норма вытаращилась. В ее голове не прояснилось, но неожиданно она начала смеяться. Получилось забавно, ужасно, истерически смешно, потешно. Сидеть здесь, пытаясь успокоить свои нервы для повторной попытки у тех мертвых вод, а затем сделать ненормальный шаг и…

— Вы обманываете себя, мисс Матхесон, — холодно продолжал незнакомец. — Вы не самоубийца.

— И не люблю случайных знакомств, — ответила она автоматически. — Убирайтесь прежде, чем…

Вдруг ее пронзила мысль, что человек обратился к ней по имени. Норма резко взглянула на темное пятно, что было его лицом. Незнакомец, стоявший на фоне далекого фонаря, кивнул, как бы отвечая на вопрос, что промелькнул у нее.

— Да, я знаю ваше имя. А также вашу историю и страх.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что молодой ученый по имени Гарсон прибыл в город сегодня вечером, чтобы прочитать серию лекций. Десять лет назад, когда вы и он окончили один и тот же университет, он предлагал вам выйти за него замуж, но вы предпочли сделать карьеру. А сейчас вас пугает то, что в ваших обстоятельствах вам придется обратиться к нему за помощью.

— Хватит!

Казалось, что незнакомец смотрел на Норму в то время, когда она сидела здесь, тяжело дыша. Напоследок он сказал тихо:

— Думаю, убедил вас, что я не просто обычный донжуан.

— А какие еще виды донжуанов бывают? — спросила Норма, снова равнодушная к происходящему. Но она не протестовала, когда незнакомец присел на дальний край скамейки. Его спина была обращена к свету, а черты лица окутаны ночной тьмой.

— Ах, — сказал он, — вы шутите. Вам плохо. Но уже лучше. Вы чувствуете сейчас, наверное, что если кто-то заинтересован в вас, еще не все потеряно.

Норма вяло сказала:

— Людям знакомым с основными законами психологии, знание только причиняет страдания, когда беда стучится в их дверь. Все, что я сделала за последние десять лет, это… — Она сделала паузу, а затем продолжила: — Вы очень ловкий. Не разбудив моих подозрений, вы разговорили женщину, находящуюся на грани истерики. С какой целью?

— Я намерен предложить вам работу.

Смех Нормы прозвучал слишком грубо даже для ее собственных ушей, потом она подумала испуганно: «Я — истеричка».

Вслух она сказала:

— Квартира, драгоценности, машина, я полагаю?

Его ответ был невозмутимым:

— Нет. Откровенно говоря, вы недостаточно хорошенькая. Слишком угловатая в мыслях и с точки зрения психологии. Это было одной из ваших проблем за последние десять лет: развивающаяся интроверсия разума повлияла на форму вашего тела неблагоприятным образом.

Слова вдребезги разбились о внезапно напрягшиеся мышцы ее тела. Чудовищным усилием Норма заставила себя расслабиться. Она сказала:

— Что есть, то есть. Обиды хороши для истерии. А теперь что?

— Вас интересует Калонианское дело?

— Вы опять туда же, — недовольно произнесла Норма. — Впрочем, да, интересует, вы же знаете.

— Конечно, я очень хорошо знаю. Фактически, вы сами назвали причину, по которой я нахожусь здесь сегодня вечером, нанимая молодую женщину, которая против этого. Калония — тоже против этого, и… — он остановился. Во тьме незнакомец распростер руки-тени. — Вы видите: хорошая осведомленность у наших вербовочных центров.

Норма кивнула. Ей показалось, что она где-то видела такой центр и неожиданно, она не была так уж уверена в себе, чтобы говорить, рука Нормы вздрогнула, когда она взяла ключ, протянутый ей мужчиной.

— Этот ключ, — сказал он, — подойдет к замку передней двери вербовочной конторы. Он также подойдет и к двери, ведущей в квартиру над ней. Квартира — ваша, пока вы у нас работаете. Вы можете пойти туда сейчас, если хотите, или подождать до утра, если боитесь, что это просто злая шутка. А теперь я должен вас предупредить.

— Предупредить?

— Да. Работа, которую мы ведем, нелегальна. По закону только американское правительство может вербовать американских граждан и иметь вербовочные конторы. Мы существуем благодаря терпению и сочувствию, но в любое время кто-нибудь может начать перемены, и полиции придется действовать.

Норма быстро закивала.

— В этом нет риска, — сказала она. — Ни один судья не смог бы…

— Адрес: Карлтон-стрит, 322,— спокойно перебил ее незнакомец. — И чтоб вы знали — меня зовут доктор Лель.

У Нормы возникло странное чувство, будто что-то подталкивало ее слишком сильно и неосторожно. Она колебалась, размышляя:

— Это возле Бессемера?

Незнакомец обернулся, словно заколебавшись.

— Боюсь, — признался он, — я не очень хорошо знаю город, по крайней мере, не в XX веке… — он учтиво закончил фразу. — Я был здесь много лет назад, не меньше столетия.

Норма слегка удивилась, почему он так суетится с объяснениями. Она заметила полуобвиняющим тоном:

— Вы не калонианец. Возможно, француз, по акценту.

— Вы не калонианка тоже! — сказал доктор Лель и резко встал. Она смотрела, как он уходит во тьму — крупная фигура, окутанная мраком, исчезнувшая почти мгновенно.

 

Глава 2

Норма ненадолго остановилась на пустынной ночкой улице. Звук, похожий на шепот, коснулся ее слуха; бесконечно мягкое гудение машин откуда-то издалека. На мгновение она сконцентрировалась на качающихся тенях, а затем каким-то образом показалось, что они тают, словно иллюзорная фантазия ее воображения. Неожиданно осталась только улица и безмолвная ночь.

Улица была тускло освещена, и это вызывало сомнения сильные и слегка окрашенные слабеющим страхом. Норма изо всех сил напрягла свои глаза и разглядела номер в тени двери: 322. Вот оно! Место было темным. Она всматривалась в надписи на оконном стекле:

«БОРЬБА ЗА БРАВЫХ КАЛОНИАНЦЕВ»

«КАЛОНИАНЦЫ БОРЮТСЯ: БОРЬБА ЗА СВОБОДУ — ТВОЯ БОРЬБА!»

«ЕСЛИ ТЫ СМОЖЕШЬ ОПЛАТИТЬ СВОЮ ДОРОГУ, ЭТО ОЦЕНЯТ. В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ МЫ ТЕБЯ ПЕРЕПРАВИМ!»

Там были и другие надписи, но, в сущности, выражающие то же самое; все ужасно правильные и привлекательные, если вы по-настоящему в отчаянье. Это компенсировало их жестокую подоплеку. Нелегально, конечно же. Но человек соглашался также нелегально. Разом покончив с сомнениями, она достала ключ из кошелька.

Там было две двери, по одной с каждой стороны от окна. Правая вела в вербовочную контору. Левая — к тускло освещенной лестнице. Квартира наверху оказалась совершенно пустой. На двери был засов. Норма щелкнула им и, наконец, устало направилась в спальню. Когда Норма улеглась в постель, она опять услышала невероятно слабое гудение машины. Звук напоминал простой шепот и, казалось, проникал прямо в мозг. В самую последнюю секунду, прежде чем она погрузилась в сон, импульс вибрации, удаленной, как та скамейка в парке, будто ударил по нервам Нормы.

На протяжении всей ночи присутствовало неописуемо слабое гудение. Лишь изредка казалось, что гудит в ее голове. Норма чувствовала повороты и вращения, завихрения и снова повороты, и в отдельные моменты пробуждения, что сопутствовали началу каждого нового движения, крошечные толчки вибраций отдавались в ее нервах, будто бесконечно маленькие источники энергии.

Солнечные лучи пронзительно засверкали сквозь маленькое оконце, принеся ей, наконец, пробуждение. Еще лежа, Норма напряглась и вытянулась на мгновение, затем, озадаченная, расслабилась. Не было слышно звука сумасшедшей машины, только шумы хриплой, проснувшейся улицы. Норма нашла пищу в холодильнике и в маленькой кладовке. Ночная усталость быстро исчезла после оживляющей энергией завтрака.

С нарастающим интересом Норма подумала: «На что он похож, этот ночной незнакомец со странным голосом?»

Удивление охватило ее, когда ключ отомкнул дверь в вербовочную комнату, поскольку Норма боялась, что все здесь происходящее — безумие. Она вздрогнула, когда темнота отступила. Мир залили солнечные лучи, и он был веселым, а не черным и угрюмым жилищем людей с угловатой интроверсией разума.

На Норму нахлынули воспоминания о ночном разговоре. Осознание того, что чудовищно правильный анализ ее личности, сделанный незнакомцем, был правдой, радости не вызывало. Все еще испытывая острую боль, Норма изучала небольшую комнату. В ней оказалось четыре стула, скамья, длинная деревянная стойка и вырезки из газет о Калонианской Войне, развешанные на пустых стенах. Была и задняя дверь. Со смутным любопытством Норма попробовала круглую ручку — раз! Дверь была заперта, но какое-то ощущение потрясло ее. Дверь, несмотря на ее деревянный вид, была металлическая!

Холод от такого открытия, наконец, покинул ее. Она подумала: «Не мое дело».

А затем, прежде чем она повернулась, дверь распахнулась, и сухопарый мужчина появился на пороге. Он грубо фыркнул почти в лицо Норме:

— О да, это ваше дело!

Не от страха Норма развернулась к нему спиной. В глубине своего разума отметила она ледяной ток, несколько отличный от вчерашнего. Смутно Норма заметила безобразную усмешку на его лице. Но Норма не почувствовала настоящих эмоций, только туманную пустоту. Это не был страх. Это не мог быть страх, потому что все, что ей нужно было сделать, пробежать несколько ярдов, и она бы выбежала на оживленную улицу. И, кроме того, она никогда не боялась негров, как и сейчас.

Первое впечатление оказалось таким ярким, таким безмерно удивительным, что последующее, второе впечатление, казалось чем-то вроде обмана зрения. Поскольку человек в действительности не был негром. Норма потрясла головой, пытаясь разогнать обман зрения. Но картина не изменилась. Он не был негром, он не был белым, он не принадлежал ни одной нации, которые она знала.

Медленно ее мозг приспосабливался к его несообразности. Она заметила, что у него глаза, как у китайца, кожа, хоть и темная, но тонкая, но его лицо не выглядело молодым. Нос был как бы красиво высечен, наиболее привлекательная, наиболее естественная часть его лица. Рот тонкогубый, как у человека, привыкшего повелевать; крутой подбородок придавал силу и властность высокомерию его серо-стальных глаз. Презрительная усмешка стала наглее.

— О нет, — сказал он мягко, — вы же не боитесь меня, не так ли? Позвольте, я объясню вам, что моя цель — заставить вас бояться. Прошлой ночью передо мной стояла цель привести вас сюда. Это требовало такта, понимания. Моя новая цель требует, среди прочего, вашего участия, что вы — в моей власти, события развиваются вне вашей воли или желания. Я мог допустить, чтобы вы постепенно обнаружили, что это не Калонианский вербовочный центр. Но я предпочитаю как можно быстрее привести рабов в смущение. Реакция на власть машин всегда одинакова и неописуемо скучна.

— Я не понимаю!

Он ответил холодно:

— Позвольте, буду краток. Вас опознала машина. Эта машина настроила ритм вашего тела под свой, и благодаря этому я могу контролировать вас против вашего желания. Естественно, я не ожидаю, что вы мне поверите. Как и другие женщины, вы испытаете ее разрушающую разум власть. Отметьте, что я сказал ЖЕНЩИНЫ. Мы всегда нанимаем женщин. По чисто психологическим причинам они безопаснее, чем мужчины. Вы поймете, что я имею в виду, если попробуете предупредить любого кандидата на основании того, что я вам рассказал.

Он быстро закончил:

— Ваши обязанности просты. На столе лежит блокнот с напечатанными в нем простыми вопросами. Задайте вопросы, записываете ответы и направьте претендента ко мне в заднюю комнату. У меня они пройдут медицинские тесты.

Из всего, что он сказал, одна мысль ожесточенно пульсировала в ее разуме, не имея отношения к ее личной судьбе.

— Но, — выдохнула она, — если этих людей не пошлют в Калонию, куда же…

Его предупредительное шипение прервало ее слова:

— Сюда идет человек. Теперь помните, что я вам сказал!

Он отошел назад, в сторону и исчез из поля зрения в темноте задней комнаты. За Нормой раздался пугающий звук открывающейся передней двери. Мужской баритон приветствовал ее.

Пальцы Нормы дрожали, когда она записывала ответы человека на заданные вопросы. Имя, адрес, ближайшие родственники… Его лицо выглядело розовым пятном на фоне бесформенно плывущего узора ее бегущих мыслей.

— Вы можете видеть, — она слышала свое бормотание, — что эти вопросы всего лишь идентификации. Теперь, если вы пройдете в заднюю комнату…

Предложение разбилось вдребезги о молчание. Она сказала это! Нерешительность ее разума, нежелание сделать определенную паузу до тех пор, пока она обдумывала путь отступления, заставили ее сказать ту самую фразу, от которой она намеревалась уклониться.

Человек сказал:

— Для чего мне идти туда?

Норма, оцепенев, уставилась на него. Она чувствовала себя ненормальной и бесполезной. Ей нужно было время и тишина. Она сказала:

— Это просто медицинское обследование, всецело для вашей личной безопасности.

Норма с болью посмотрела на его приземистую фигуру, живо направляющуюся к задней двери. Он постучал, и дверь открылась. К ее удивлению, дверь осталась открытой. К удивлению, потому что потом, когда человек исчез из поля зрения Нормы, она увидела машину. Край машины, который Норма могла видеть, возвышался тускло мерцающей громадой до половины высоты комнаты, частично открывая дверь, что вела, очевидно, к черному ходу из здания.

Норма забыла о двери, забыла о человеке. Ее мысли устремились к большой машине, как только память ей подсказала, что это за машина. Непроизвольно ее тело, ее слух, ее разум напряглись из-за гудящего звука, того самого, что она слышала ночью. Но ничего не было слышно: ни шепота, ни самого слабого из шумов, ни смутного движения вибраций. Машина вросла в землю, давя на пол своей твердыней, своей первозданной силой металла, но она была мертвой, неподвижной.

Ровный, убедительный голос доктора донесся до нее:

— Я надеюсь, вы не возражаете выйти через заднюю дверь, мистер Бартон. Мы просим претендентов воспользоваться ею, поскольку… ну, наша вербовочная станция здесь нелегальна. Как вы, вероятно, знаете, мы существуем на терпении и сострадании, но мы не хотим слишком громко кричать о нашем успехе в привлечении молодежи для борьбы за наше дело.

Норма ждала. Как только человек ушел, она набралась сил реально взглянуть на это фантастическое дело. Если это было извращенными происками врагов, то Норме следовало немедленно идти в полицию.

Мысль завертелась в кружащемся хаосе чудес.

Машина ожила чудовищно быстро… Она засветилась мягким усиливающимся светом, а затем вспыхнула гигантским огнем. Безумие извивающихся языков пламени, голубых и зеленых, красных и желтых, бушевало, сменив первоначальное сияние, впитало его в себя почти мгновенно. Огонь расползался все дальше, вспыхивая подобно хитроумно сконструированному фонтану с дикой и неистовой красотой, со скользящей печатью неземного великолепия.

А потом — так же — пламя угасло. Недолгое, сильно настырное в своей борьбе за жизнь мелькание сверкающей энергии пристало к металлу.

Все ушло. Машина лежит там, тупая блестящая масса мертвого металла, инертная, неподвижная. В дверном проеме появился доктор.

— Неплохо, — сказал он удовлетворенным тоном. — Сердце требует небольшой регулировки для искоренения влияния плохого питания. Легкие быстро прореагируют на впрыскивание газа иммунизации, и наши хирурги смогут подправить это тело чуть-чуть, не касаясь атомной структуры.

Норма облизала пересохшие губы.

— О чем вы говорите? — с испугом спросила она. — Что произошло с этим человеком?

Она поняла, что он ласково глядел на нее. Его голос был безучастным, слегка насмешливым.

— Почему? Он вышел через заднюю дверь.

— Нет! Он…

Норма поняла, что слова бесполезны. Похолодев от смятения мыслей, она встала из-за прилавка. Шатаясь, она прошла мимо него и, когда дошла до порога двери, ведущей в заднюю комнату, ноги Нормы подкосились. Она схватилась за дверной косяк и поняла, что не посмеет пройти возле машины. С усилием она спросила:

— Вы пойдете и откроете дверь?

Он сделал это с улыбкой. Дверь слабо скрипнула, открываясь. Когда он закрыл ее, громко щелкнул автоматический замок. И не стало никаких звуков. Норма почувствовала, как белеют ее щеки. Похолодев, она спросила:

— Что это за машина?

— Собственность местной электрической компании, я полагаю, — ответил он вежливо насмешливым голосом. — У нас просто есть разрешение пользоваться этой комнатой.

— Невозможно, — глухо сказала Норма, — электрические компании не держат машины в задних комнатах старых домов.

Он пожал плечами.

— Действительно, — согласился он безразличным голосом, — это начинает мне надоедать. Я уже сказал вам, что это очень специфичная машина. Вы видели часть того, как она работает, но ваш разум еще упорствует как раз в духе двадцатого века. Я только повторю, что вы — раба машины и это не даст вам возможности обратиться в полицию, не говоря уже о том, что я спас вас от самоубийства, и вы должны быть мне благодарны за все, и ничего не должны миру, который превратил вашу душу в пустыню. Однако слов слишком много, чтобы ожидать от вас благодарности. Вы научитесь этому опытным путем.

Совершенно спокойно Норма пересекла комнату. Она открыла дверь и удивилась, что он не шелохнулся, чтоб остановить ее, потом обернулась и посмотрела на него. Он все еще стоял там и улыбался.

— Вы, должно быть, сошли с ума, — сказала она через мгновение. — Возможно, вы думаете, что ваш маленький фокус, каким бы он ни был, должен напугать меня таинственностью. Давайте отбросим все это. Я иду в полицию, и немедленно.

Картина, оставшаяся в ее памяти, когда она садилась в автобус, запечатлела его, стоящего там, высокого и небрежного, ужасного, с высокомерной усмешкой. Озноб от этого воспоминания немедленно прервал ровное течение ее вынужденного отдыха.

 

Глава 3

Ощущение кошмара исчезло, как только Норма вышла на улицу, запруженную машинами, перед внушительным зданием полиции. Солнечный свет энергично разливался по тротуару. Сигналили машины. Жизнь города страстно кипела вокруг нее, принеся волну возвращающейся уверенности.

Ответ (сейчас она подумала об этом) был предельно прост. Гипноз! Вот почему она увидела свечение таинственным пламенем большой, черной непривычной машины. Вспыхнув от негодования, что ее обманули, она подняла ногу, собираясь ступить на обочину.

Нога, вместо того, чтобы резко подняться, еле поволоклась. Мышцы ее почти отказывались повиноваться. Она заметила, что человек, находящийся меньше чем в дюжине футов, уставился на нее широко открытыми глазами.

— Боже! — тяжело вздохнул он. — Я такого еще не видел.

Он быстро прошел мимо, и та часть разума Нормы, что следила за ним, просто переключилась. Норма почувствовала сильную усталость — душевную и физическую, даже любопытство пропало. Спотыкающимися шагами она пересекла тротуар. Будто что-то уничтожило ее силы, удерживая ее невидимыми, но ощутимыми путами.

«Машина!» — подумала Норма, и ее охватила паника.

Сила желания помогла ей идти. Норма поднялась по ступеням и приблизилась к большим дверям. Потом появилось слабое ощущение страха, опасение, что она не сможет это сделать, и когда Норма начала бороться с тяжелой сопротивляющейся дверью, жар тревоги наполнил ее ужасом. Что случилось с ней? Как могла машина достать ее на таком расстоянии и безошибочно нанести удар лично по ней, удар такой огромной силы?

Тень наклонилась над ней. Гулкий голос только что подошедшего полисмена прозвучал в ее ушах райской музыкой.

— Слишком тяжело для вас, да, мадам? Сейчас я открою для вас эту дверь.

— Благодарю, — сказала она, и ее голос прозвучал настолько хрипло и слабо, неестественно даже для ее собственных ушей, что на нее накатила новая волна. Несколько минут она вообще не могла говорить иначе, как шепотом.

«Раба машины», — сказал он. И Норма четко и ясно понимала, что если ей придется когда-либо покориться, то это будет сейчас. Она должна попасть в здание, должна увидеть кого-нибудь из начальства и рассказать, она мысленно собиралась с силами, а потом заставила свои ноги перенести тело через порог в большое современное здание с зеркальной приемной и красивыми мраморными коридорами. Внутри Норма неожиданно поняла, что достигла предела своих сил.

Она стояла на твердом полу и чувствовала, как все ее тело трясет от чудовищных усилий просто держаться прямо. Колени, казалось, подгибались и таяли, как лед, превращающийся в воду. Норма понимала, что большой полицейский стоит рядом у нее за спиной.

— Я могу чем-нибудь помочь, матушка?

«Матушка!» — откликнулась она мысленно со странным чувством умопомешательства. Ее разум легко и быстро уцепился за слова полицейского. Он действительно сказал это или ей почудилось? Но почему, ведь она не была матерью. Она даже не была замужем.

Норма отогнала эту мысль прочь. Ей нужно было взять себя в руки, а иначе она сойдет с ума. И нет никаких шансов добраться до инспектора или офицера. Этот крупный констебль должен стать поддержкой, ее надеждой сокрушить могучую силу, что ударила по ней через многие мили — невероятное зло, ужасную силу, конечной цели которой Норма даже и представить себе не могла. Она едва разомкнула губы, чтоб ответить, и тут увидела зеркало.

Норма увидела высокую, худую и старую-старую женщину рядом с розовощеким полисменом в голубой форме. Обман зрения был настолько безумным, что он просто очаровал ее. Почему-то зеркало не давало ее изображения и отражало вместо этого пожилую женщину, которая, видимо, стоит сзади и немного в сторону от нее. Норма подняла руку в красной перчатке, чтоб привлечь внимание полисмена к этому искажению реальности. Одновременно рука пожилой женщины в красной перчатке в зеркале протянулась к полисмену. Поднятая рука Нормы застыла в воздухе; так же сделала и рука старухи. Пораженная Норма отвела взгляд от зеркала и уставилась пустым взглядом на застывшую руку. Тонкая неровная полоска ее запястья виднелась между краем перчатки и краем рукава ее шерстяного костюма. Ее кожа на самом деле не была такой темной!

Потом произошло два события. Высокий человек спокойно вошел через дверь — доктор Лель, и крупная ладонь полисмена коснулась ее плеча.

— В самом деле, мадам, в ваши годы вам не следует приходить сюда. Можно позвонить по телефону.

А доктор Лель произнес:

— Моя бедная старенькая бабушка…

Их голоса звучали одновременно, и смысл их смешивался в ее сознании, когда она резкими движениями сдернула перчатку с морщинистой от невероятного возраста руки. Тьма, пронизываемая агонизирующими вспышками света, милостиво затопила ее сознание. Ее самой последней мыслью было то, что это, должно быть, случилось как раз перед тем, когда она ступила на обочину, когда прохожий уставился на нее, выпучив глаза, решив, что он сошел с ума. Он, должно быть, видел, как происходило это превращение.

Боль рассеялась. Тьма стала серой, затем разум прояснился. Она услышала урчание мотора автомобиля и почувствовала, что ее куда-то везут. Норма открыла глаза, и прокрутила в памяти эти ужасные события.

— Не бойтесь, — сказал доктор Лель. Голос его звучал настолько успокаивающе и ласково, насколько грубым и едким он был на вербовочном пункте. — Вы опять стали сами собой. Фактически, вы примерно лет на десять помолодели.

Он отнял одну руку от руля и повернул зеркало так, чтобы Норма смогла увидеть себя. Мимолетное впечатление от мелькнувшего изображения заставило Норму ухватиться за посеребренное стеклышко, словно это самая ценная вещь во всем мире.

Норма посмотрела долгим голодным взглядом. А потом ее руки, державшие зеркальце, упали на сиденье. Норма откинулась на подушки; слезы текли по ее щекам. Наконец она уверенно произнесла:

— Спасибо, что рассказали мне правду. Иначе я бы сошла с ума.

— Именно поэтому я и рассказал, — заметил он. Его голос был так нежен, так ласков. И Норма почувствовала умиротворение вместо темного страха, только что прошедшего; вместо осознания, что этот дьявольский человек использовал слова, интонации и человеческие эмоции так же хладнокровно, как и сам Пан, играющий на своей свирели.

Он продолжал спокойным, громким голосом:

— Видите, вы сейчас настоящий член нашего персонала, работающего в двадцатом веке, заинтересованный в успехе нашего дела. Постепенно вы поймете систему поощрений и наказаний за хорошую или плохую работу. У вас будет пища, кров над головой, деньги на карманные расходы — и вечная молодость! Посмотрите опять на свое лицо, посмотрите, как следует, и порадуйтесь вашему счастью! Пусть плачут те, кто не имеет ничего в будущем, кроме старости и смерти! Вглядитесь же, я вам говорю!

Это напоминало чудесную фотографию из прошлого, исключая то, что фото было намного лучше в действительности; лицо Нормы округлилось, стало не таким угловатым, более женственным. Ей снова исполнилось двадцать, но все было как-то по-другому, она стала более зрелой, более худой. Норма услышала, как его голос хладнокровно продолжал, создавая постоянный фон для ее мыслей, витавших вокруг изображения в зеркале.

— Как вы видите, — сказал доктор Лель, — вы не та, какой были в двадцать. Это потому, что мы можем лишь управлять напряжениями времени, которое влияло на ваше тридцатилетнее тело согласно точным математическим законам, управляющим различными энергиями и силами. Мы не смогли ликвидировать вред, причиненный вам последними годами вашей жизни, когда вы замкнулись в себе, поскольку вы их уже прожили и это ничем не изменить.

До нее дошло: доктор Лель говорит, что даст ей время прийти в себя от смертоносного потрясения, пронзившего ее мозг. И сначала она подумала не о себе, а о невероятных вещах, которые будто бы происходят, а потом над каждым сказанным словом.

— Кто… вы?

Он молчал. Машина свернула на шумную автостраду и съехала с нее; и Норма увидела его лицо — худое, странное, темное, изящное очерченное, лицо ЗЛА с мерцающими темными глазами. Мгновение она не чувствовала отвращения, а только восхищалась странным обаянием собеседника, подчеркнутым его расслабленной позой и особым поворотом головы. Доктор Лель заговорил холодным, высокомерным, звонким голосом:

— Мы хозяева времени. Мы живем на самой дальней границе времени, и все века принадлежат нам. Невозможно описать словами безбрежность нашей империи и тщетность противодействия нам.

Он остановился. Огонь в его глазах погас. Брови нахмурились, подбородок опустился, губы вытянулись в тонкую линию, затем разомкнулись, когда он резко добавил:

— Я надеюсь, что любые ваши смутные идеи относительно дальнейшего сопротивления приведут к соответствующему наказанию. Теперь вы знаете, почему мы вербуем женщин, не имеющих друзей.

— Вы дьявол, — всхлипывая, произнесла она.

— А я вижу, вы понимаете женскую психологию, — сказал он мягко. — Два последних факта должны разрешить наш спор, и я попытаюсь это сделать. Во-первых, я могу читать ваши мысли и неуловимые эмоции, что движут ими. Во-вторых, прежде чем установить машину в отдельном здании, мы изучали ее годами; и в течение всего времени исследования было установлено, что ей нельзя причинить вред, ее присутствие осталось тайной для властей. История прошлого, взятая в будущем, показала, что вы ничего не сделали. Я думаю, вы согласитесь, что это убедительно.

Норма тупо кивнула, забыв о зеркале.

— Да, — согласилась она, — да, я полагаю, это так.

 

Глава 4

Мисс Норме Матхесон,

Джек Гарсон.

Калонианская вербовочная станция,

322, Карлтон-стрит.

Дорогая Норма!

Я решил послать тебе это письмо через Главпочтамт вместо вышеуказанного адреса. Я бы не хотел подвергать тебя даже мнимой опасности. Я специально употребляю слово «мнимой», так как не могу описать, как огорчило и поразило меня письмо от девушки, которую я когда-то любил (одиннадцать лет прошло с тех пор, как я сделал тебе предложение на нашем выпускном вечере, не так ли?). И как я был изумлен твоими вопросами и утверждениями о путешествии во времени.

Я мог бы сказать, что если ты еще не стала душевно неуравновешенной, то вскоре будешь такой, если не возьмешь себя в руки. Главное — ты слишком нервничала, раз пыталась покончить с собой, когда тот человек — доктор Лель — нанял тебя на парковой скамейке в служащие вербовочной конторы. Это — свидетельство твоей истерии. Ты могла и дальше вести спокойную жизнь.

Я вижу, что ты не потеряла силы для самовыражения. Твое письмо, хотя и безумно, но, по сути, логично и хорошо продумано. Твое описание лица доктора Леля — замечательный фрагмент.

Если здесь действительно есть сходство, то, я согласен, что он определенно человек не западного типа. Его глаза — заметно раскосые — как у китайцев. Ты написала, что кожа его — темная, заметила слабую негритянскую примесь. Его нос очень красив и чувствителен — черта сильного характера.

Это подтверждается его сильным ртом, хотя тонкие губы слишком надменны, в конечном результате это экстраординарный интеллигентный человек — суперпомесь наружности. Такие люди могли очень легко появляться на свет в дальневосточных провинциях Азии.

Без комментариев я пропускаю твое описание машины, проглотившей ничего не подозревающего новобранца. Сверхчеловек, по-видимому, охотно отвечал на твои вопросы после случая в полицейском участке; и таким образом мы узнали новую теорию пространства и времени.

Время, как он утверждает, единственная реальность. В каждое мгновение Земля со своей жизнью, Вселенная со всеми своими галактиками «вновь создаются за счет титанической энергии. Это и есть время. И всегда, по существу, перестраивается тот же самый образец, поскольку это — самый легкий путь».

Он делает сравнение. Согласно Эйнштейну, и в этом он справедлив, Земля движется вокруг Солнца не вследствие силы притяжения, а потому, что ей легче вращаться вокруг Солнца, чем просто так летать в пространстве.

Для времени легче перестроить те же самые модели гор, людей, земли. Это — все, и это — закон.

Скорость воспроизводства составляет приблизительно десять биллионов в секунду. Во время прошедшей минуты, значит, создаются шестьсот биллионов моих копий, и все они — еще там, каждое отдельное тело занимает свое собственное пространство, совершенно не зная о наличии других. Ни одно не уничтожается. Но их существование не самоцель, просто легче их оставить, чем уничтожить.

Если эти тела даже и встретились бы в одном пространстве, то есть, если бы я вернулся и пожал руку самому себе, двадцатилетнему, то произошло бы столкновение похожих моделей — и лишний был бы вычеркнут из памяти и лишился тела.

Я не собираюсь критиковать эту теорию, кроме как заметив, что она абсолютно фантастична. Однако она очень интересна, дает живую картину вечности человеческого бытия, рождения, жизни и смерти в тихих водоворотах потока времени, тогда как большой поток несется вперед в неистовстве невероятного создания.

Я озадачен той подробной информацией, которую ты ищешь, но я даю ответы на них в порядке значимости.

Путешествие во времени, естественно, должно базироваться на самых точных механических законах.

Кажется вероятным, что они могут узнавать твои будущие действия.

Доктор Лель использует фразы типа «атомный шторм» и «инжекции газа иммунизации». Смысл в том, что они вербуют людей для невообразимо великой войны.

Я не могу понять, как машина смогла повлиять на тебя на расстоянии — если не задействована какая-либо разновидность управляемого вспомогательного средства. На твоем месте я бы спросил себя: «Было ли что-нибудь, какой-нибудь металлический предмет на мне, который могли подсунуть мне мои враги?»

Некоторые мысли настолько туманны, что их невозможно передать. Предположительно, отчетливые мысли можно получать. Если б ты могла успокоиться, как ты сделала, когда решила написать письмо, ведь само письмо свидетельствует, что тебе это удалось.

Неблагоразумно считать, что здесь задействован более высокий интеллект; скорее, несколько большее развитие потенциальных сил разума. Если люди когда-нибудь научатся читать мысли, то это случится потому, что они тренируют свои врожденные способности к чтению мыслей. Они станут умнее только тогда, когда новые знания добавятся к новой технологии тренировок.

Для начала я лично безмерно сожалею о том, что услышал от тебя. Я помнил тебя как достаточно смелую, отвергшую мое предложение выйти замуж, решительную в своем стремлении к независимости, честолюбивую для продвижения по службе. Вместо этого я нахожу печальный конец — распавшуюся на части душу; ум, питающийся фантазиями и чувством невероятного преследования. Мой совет: пойти к психиатру, прежде чем станет слишком поздно и все прекратится. Я прилагаю деньги, 200 долларов, и желаю тебе всего наилучшего.

По крайней мере, не было вмешательства в ее личную жизнь. Ничьи шаги, кроме ее собственных, не прозвучали на темной узкой лестнице, ведущей в ее квартиру. Ночью после того, как вербовочный пункт закрылся, Норма прогуливалась по людным улицам. Иной раз движение, казалось, затухало.

Иногда новая книжка про ее старую любовь — социологию — удерживала ее на протяжении кратких часов.

Но не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы ослабить горящее давление реальности машины. Она была всегда, как стальной обруч, туго стягивающий разум Нормы.

Было смешно до безумия читать о Калонианской войне, о победах и поражениях — когда где-то в другом месте, в будущем, шла другая, более крупная война, война настолько великая, что из всех веков собирались волонтеры. И люди приходили! Темные, светлые, молодые, жестокие, сильные, и ветераны других войн. Они шли большим потоком в слабо освещенную заднюю комнату. И однажды, подняв глаза от запятнанного старого стола, Норма увидела Джека Гарсона!

Он наклонился над столом, немного постаревший за десять лет; лицо его немного осунулось, и вокруг глаз пролегли морщины. И пока Норма смотрела на него, онемев, будто парализованная, он сказал:

— Я, конечно, должен был прийти. Ты была моей первой эмоциональной связью, а также и последней. Когда я писал письмо, я не понимал, насколько сильны еще мои эмоции. Что все это значит?

Норма подумала с новой силой: часто в прошлом доктор Лель ненадолго исчезал днем. Однажды она увидела, как он исчезает в объятиях огненно-красного пламени, льющегося от машины. Дважды Норма открывала дверь его комнаты, чтоб поговорить с ним, и оказывалось, что он ушел.

Все наблюдения случайны! Это означало, что он много раз уходил в свой собственный мир, она его не видела.

«Пожалуйста, пусть как раз сейчас его не будет!»

Вторая пришедшая к Норме мысль была настолько сильной, насколько резко сфокусированной, что причинила ей боль. Она должна быть; должна не подпускать предательских мыслей, если еще не поздно.

Ее голос всколыхнул молчание, словно раненая, бьющаяся птица, подбитая ударом и агонизирующая.

— Быстро! Ты должен уйти и вернуться после шести! Скорей! Скорей!

Ее дрожащие руки ударили его в грудь, как если бы ударом она могла подтолкнуть его к двери. Но толчок не принес успеха, тем более что Гарсон наклонился вперед. Он даже не пошатнулся.

Расплывчато Норма видела, как он смотрит на нее с мрачной улыбкой. Его голос оказался резок, как зазубренная сталь; он сказал:

— Кто-то определенно довел тебя до умопомешательства. Но не беспокойся. У меня в кармане — револьвер. И не думай, что я здесь один. Я телеграфировал Калонианскому посольству в Вашингтоне; они уведомили местную полицию. Они не знают об этом месте. Полиция прибудет сюда с минуты на минуту. Я пришел первым, чтоб убедиться, что тебе не причинили вреда. Идем отсюда, потому что…

Взгляд Нормы должен был предупредить его: Норма смотрела мимо него. Она внушала ему повернуться к дюжине людей, вышедших толпой из задней комнаты. Люди флегматично шли к ним, и Норма имела достаточно времени, чтобы рассмотреть, что они были невысокими, приземистыми, безобразными созданиями, более грубых форм, чем доктор Лель; лица их были не столько злыми, сколько полумертвыми от отсутствия интеллекта.

Дюжина пар глаз светилась грубым животным любопытством, будто они смотрели на сцену через окно. Потом они безразлично взглянули на Норму, на Джека Гарсона и на револьвер, который он так уверенно держал в руке. Наконец их интерес, очевидно, потух, их взоры выжидающе обратились к доктору Лелю, стоящему с усмешкой на пороге в дверях.

— Ах, да, профессор Гарсон, у вас есть пистолет, не правда ли? И полиция предупреждена. К счастью, у меня здесь кое-что есть, что может убедить вас в бесполезности ваших хилых потуг.

Его рука вынырнула из-за спины, где он ее прятал. У Нормы вырвался вздох, когда она увидела, что он держит в руке ярко горящий шар — глобус неистового пламени, настоящий шар огня. Вещь горела на его ладони, безумная и ужасная в иллюзии невероятного разрушительного накала. Издевка в голосе доктора Леля звучала совершенно убедительно, когда он сдержанно и неторопливо обратился к ней:

— Моя дорогая мисс Матхесон, я думаю, вы согласитесь, что не стоит более препятствовать нашей цели. Мы же сейчас внесем в списки непобедимой армии с Гларианны этого ценного молодого человека, а что касается вас, Гарсон, я предлагаю опустить пистолет, пока он не обжег вам руку.

Его слова смешались с вскриком Джека Гарсона. Потрясенная Норма увидела, что револьвер упал на пол и стремительно вспыхнул белым пламенем.

— Боже! — только и сказал Джек Гарсон, и Норма увидела, как он вытаращился на пистолет, сраженный, обезумевший от опасности, а револьвер съеживался, ярко пылая. В секунду пистолета не стало, не стало металла. Огонь мигнул и погас. Пол там, где лежал револьвер, даже не был обожженным.

Доктор Лель отдал лающий приказ, странно закрученные иностранные слова, которые, тем не менее, прозвучали как «Взять его!»

Норма взглянула, внезапно ослабев, но борьбы не было. Джек Гарсон не сопротивлялся, когда волна звероподобных людей хлынула на него. Доктор Лель произнес:

— Итак, профессор, вы не произвели прекрасного впечатления спасителя галактики. Но я рад видеть, что вы уже осознали безнадежность сопротивления. Возможно, что, если вы останетесь благоразумным, нам не придется разрушать вашу личность. Но сейчас — судя по голосу, он торопился — я хотел подождать и захватить полисменов, но поскольку они не прибыли в надлежащий момент — что всегда им свойственно, как я полагаю, — я думаю, нам придется уйти без них. Уверен, так даже будет лучше.

Он махнул рукой, в которой держал огненный шар, и люди, схватившие Джека Гарсона, побежали в заднюю комнату. Почти мгновенно они исчезли из виду. Норма мельком увидела машину, сияющую своей удивительной жизнью. Остался только доктор Лель. Он шагнул вперед и наклонился над столом. Глаза его свирепо смотрели; озера угрозы, а не глаза.

— Немедленно поднимайтесь по лестнице! Я не думаю, что полиция узнает вас, но если вы сделаете хоть одно неверное движение, он заплатит за это. Быстро идите!

Норма поспешно прошла мимо окна; она увидела, как высокая фигура доктора исчезла в дверях задней комнаты. Потом она поднималась по лестнице. На полпути наверх ее движения замедлились, как будто ей что-то пришло в голову. Ее зеркальце рассказало историю ее наказания. Худое лицо пятидесятипятилетней женщины встретило ее ошеломленный взгляд.

Несчастье свершилось. Холодная, непоколебимая, она без слез ждала полицию.

 

Глава 5

Для Гарсона мир будущего начался с длинного тусклого коридора, расплывающегося перед его неустойчивым взглядом. Тяжелые руки поддерживали его, пока он шел.

Волна пятен сложилась в неопределенную картинку.

Когда он опять смог нормально видеть, руки уже отпустили его, и он сидел в маленькой комнатке. Первое смутное впечатление подсказало, что он один. Когда он встряхнул головой, и его зрение прояснилось, он увидел письменный стол, а за этим столом — человека.

От этого худого, темного, угрюмого лица дрожь прошла по всем его нервам, быстро восстанавливая силы его тела. Он наклонился вперед, сконцентрировал свое внимание на человеке, и это явилось как бы сигналом. Доктор Лель сказал иронично:

— Я знаю. Вы решили сотрудничать. Вы так решили даже до того, как мы покинули Норму, для спасения которой вы явились с такой пылкой галантностью. К сожалению, все зависит не только от вашего решения.

Насмешка в голосе человека смутила Гарсона. Он думал непоследовательно, даже не хронологично. Он случайно попал в эту комнату. Чертовски случайно они опробовали на нем сложную аппаратуру будущего и, таким образом, дезорганизовали его. Сейчас настало время собраться с мыслями, укрепить разум для оценки предположительного развития событий, свести на нет сюрпризы и попытаться остаться живым.

Он сказал:

— Это совсем просто. У вас Норма. Я в вашей власти, здесь, в вашем веке. Нужно быть дураком, чтобы сопротивляться.

Доктор Лель посмотрел на него почти с жалостью. Но насмешка опять появилась в его голосе, когда он заговорил:

— Мой дорогой профессор Гарсон, обсуждение на таком уровне несерьезно. Моя цель — просто выяснить, являетесь ли вы тем человеком, которого мы могли бы использовать в наших лабораториях. Если нет, то альтернатива: деперсонализирующая камера. Могу сказать больше: люди с вашим типом характера, в среднем, не могут успешно пройти наши тесты.

Каждое слово его речи казалось пронизывающим острием. Несмотря на его усмешку и презрение, этот человек был безразличен Джеку Гарсону. Только тест, что бы он собой не представлял, и его собственное сознание, поставленные на карту, волновали его. Важно было остаться спокойным и продолжать настаивать на сотрудничестве. Прежде, чем он смог ответить, доктор Лель сказал на удивление скучным голосом:

— У нас есть машина, которая испытывает человеческие существа на степень неподчинения. Машина наблюдения поговорит с вами прямо сейчас!

— Как вас зовут? — спросил голос из пустоты рядом с Гарсоном.

Гарсон подпрыгнул. Жуткий момент, выбивший его из равновесия. Несмотря на решение, он «уснул на посту». Не осознавая этого, он, по существу, находился в состоянии опасного напряжения: С усилием Гарсон пришел в себя и заметил, что доктор Лель опять улыбается, и это ему помогло! Вздрагивая, он откинулся на спинку кресла, но через мгновение снова почувствовал волну гнева, которая холодной волной прошла по его телу. С едва уловимой дрожью в голосе он начал отвечать:

— Меня зовут Джон Беллмор Гарсон — тридцать три года — ученый-исследователь — профессор физики в университете — группа крови номер…

Было очень много вопросов, требующих исчерпывающих подробностей истории его жизни и желаний. Высказанная правда холодным грузом легла ему на душу. Его жизнь, его сознательная жизнь была поставлена на карту. В этом не было ничего смешного — только точный, полный, машиноподобный допрос с пристрастием. Он должен пройти испытание.

— Доктор Лель! — ворвался настоятельный голос машины. — Каково состояние разума этого человека в настоящий момент?

Доктор Лель быстро ответил:

— Состояние ужасного сомнения. Его подсознание — в смятении неопределенности. Едва ли мне нужно добавлять, что этим, его подсознанием, определяется его характер.

Гарсон испустил глубокий вздох. Он чувствовал себя больным и просто деморализованным. К тому же добавилась еще одна новая деталь. Здесь была машина, не нуждавшаяся ни в телефоне, ни в радио — если это машина! Собственный голос резал слух даже ему самому, когда он фыркнул.

— Пусть мое подсознание катится к черту! Я благоразумная личность. Я подчиню себе свой разум. Я хочу сотрудничать с вашей организацией.

Молчание, последовавшее за этим, было неестественно долгим; и когда, наконец, машина заговорила, Гарсон чувствовал облегчение до тех пор, пока не прозвучали последние слова:

— Я пессимистка, но возьмем его для испытания после обычных подготовительных испытаний.

Он почувствовал себя лучше, когда пошел за доктором Лелем по серо-голубому коридору. Хоть и маленькая, но победа. Какие бы ни были остальные испытания, как могли они пренебречь его определенным убеждением, что он хочет сотрудничать с ними?

Это было больше, чем просто остаться в живых. Для человека его подготовки мир будущего предлагал бесконечные возможности. Несомненно, Гарсон мог подчиниться своей судьбе на время войны и сконцентрироваться на поразительной необъятности науки, включающей перемещение во времени, огненные шары и машину наблюдения, говорящую из пустоты и судившую людей с холодной, безжалостной логикой. Гарсон насупился. Там должна быть какая-то хитрость, какой-нибудь динамик в ближайшей стенке. Будь он проклят, если поверил, что какая-то сила могла сфокусировать звук без промежуточных инструментов, точно как Норма не могла стать старше в тот день в полицейском участке без посредства чего-либо механического.

Мысль ушла. На мгновение Гарсон уставился полупарализованным взглядом вниз, туда, где должен был находиться пол. Но его там не было! У него перехватило дыхание; Гарсон схватился за непрозрачную стену, а потом, когда донесся низкий смех доктора, снова почувствовал твердую опору под ногами, сказавшую о том, что это — иллюзия. Взяв себя в руки, он посмотрел вниз, удивленный и очарованный.

Под ним находилась часть комнаты, пределов которой он не мог увидеть, поскольку темные стены ограничивали зрение с обеих сторон. Двигающиеся толпы людей заполняли каждый свободный фут пространства, насколько он видел.

Иронический голос доктора Леля донесся до его ушей, отдаваясь эхом в его мыслях:

— Люди, да, люди! Новобранцы всех времен. Солдаты из разных веков, они еще не знают своей судьбы.

Голос затих, а неописуемая сцена осталась. Люди толпились, толкались, боролись. Повернутые вверх лица демонстрировали загадочное, раздраженное, страшное желание развлечения и все комбинации эмоций. Там были люди в одеждах, сверкающих всеми цветами радуги, были и одетые в тускло-коричневое. Последних было больше, чем Гарсон мог сосчитать.

Гарсон мысленно перенеся в гущу толчеи. Вместо радикального отличия в стилях одежды у людей, барахтающихся как овцы в загоне перед бойней, было что-то общее. Это могло означать только одно…

— Вы правы! — снова раздался холодный, язвительный голос. — Все они — американцы, все из одного города, ныне именуемого Делла. От наших нескольких тысяч машин, расположенных в различных веках, из Деллы мы получаем около четырех тысяч людей в час в течение дневного времени. То, что вы видите внизу — главная приемная комната. Новобранцы прибывают, скользя вниз по желобу времени, надлежащим образом приводятся в чувство и вталкиваются туда. Естественно, на этой стадии происходят беспорядки. Но давайте пройдем дальше.

Гарсон едва заметил, когда твердый пол снова появился у него под ногами. Он подумал, что не видел, чтобы доктор Лель нажимал на кнопку или управлял прозрачностью пола как-либо иначе — ни когда машина говорила с чревовещательным колдовством, ни когда пол стал прозрачным, ни сейчас, когда он опять стал темным. Возможно, здесь присутствовал какой-нибудь тип мысленного контроля. Мысли Гарсона вернулись к личной безопасности. Зачем устроили этот показ? Они демонстрировали ему ужасы, а потом наблюдали его реакцию? Он почувствовал внезапную ярость. Чего они ожидали от человека, воспитанного в XX веке? Ничего они не сделают с его уверенностью в том, что он должен сотрудничать. Но… четыре тысячи человек в час из одного города! Он почувствовал, что потрясен и несчастен.

— А здесь, — произнес доктор Лель, и голос его остался также спокоен и безмятежен, как пруд с лилиями, — одна из нескольких сот меньших комнат, образующих большой круг вокруг главной машины времени. Вы можете увидеть, что беспорядка тут меньше.

«Это преуменьшение», — подумал Гарсон. Тут вообще не было беспорядка. Люди сидели на креслах и стульях. Некоторые рассматривали книги. Другие болтали, их губы шевелились, но ни один звук не проникал сквозь иллюзорно прозрачный пол.

— Я не показал вам, — донесся спокойный, ровный, уверенный голос, — промежуточной стадии, ведущей к этой спокойной атмосфере. Тысяча напуганных людей, противостоящих опасности, могли причинить нам беспокойство. Но мы их отсеиваем, психологически и физически, до тех пор, пока у нас не останется один человек, идущий сквозь эту дверь в конец комнаты… ах, один сейчас идет. Давайте последуем за ним. Видите, в этой точке мы порождаем голую действительность.

Действительность оказалась металлической штукой в форме котла с дверцей, как топка; и четыре звероподобных человека просто хватали испуганного вошедшего и засовывали в дверцу ногами вперед.

Человек, должно быть, кричал; на мгновение его лицо повернулось вверх, искаженное страхом, с почти идиотически разинутым ртом. И тут до Гарсона дошло, словно он получил страшный удар. Будто издалека донеслись до него слова доктора Леля:

— Это помогает на данный стадии дезорганизовать разум пациента, чтобы деперсонализирующая машина могла выполнять лучше свою работу.

Вдруг равнодушие покинуло его голос. Холодным резким тоном он сказал:

— Бесполезно продолжать эту маленькую лекцию. По-моему, ваши реакции полностью оправдывают пессимизм наблюдателя. Больше задержки не будет.

Гарсон осознал угрозу. Из него были выкачаны все эмоции, надежды; и первая вспышка научного рвения оказалась тусклой, болезненной искрой. После невероятной последовательности ударов он принял свою неудачу.

 

Глава 6

Гарсон постарался избавиться от пораженческого настроения. Проклятье, ведь его насильно отправили в этот мир. Ему пришлось собраться с силами, сузить эмоции, чтобы переживать только за Норму и себя самого. Если эти люди и их машина выносят приговор на основе чувств человека, то он должен им показать, каким ледяным может быть его разум. Где дьявол этой всезнающей машины?

Коридор резко оборвался у гладкой черной двери, похожей на все другие двери. Она не обещала ничего особенного. Другие двери вели в комнаты и другие коридоры. А эта выходила на улицу!

Улицу города будущего!

Гарсон остолбенел. Его разум выскользнул за пределы шаблонного представления об опасности, ее тревожного ожидания, а потом почти мгновенно метнулся назад. Озадаченный Гарсон смотрел на сцену, которая очень отличалась от того, на что он надеялся. Хорошо помня о войне, он представил себе ее опустошающее великолепие.

Перед ним тянулась угнетающе узкая неприглядная улица. Темные грязные здания росли вверх, закрывая солнце. Тоненькая струйка приземистых полулюдей, мужчин и женщин, скорее похожих на животных, флегматично двигалась по узкой полосе тротуара, помеченного черной линией. Казалось, что это — единственный способ, которым дорогу можно было отличить от тротуара. Улица простиралась на мили и была однообразной, насколько он мог разглядеть. Сильно разочарованный, почувствовавший даже отвращение, Гарсон развернулся и понял, что доктор Лель смотрит на него с мрачной ухмылкой. Доктор произнес:

— То, что вы ищете, профессор Гарсон, вы не найдете ни в этом, ни в аналогичных городах «рабов», только в дворцовых городах глорианцев и планетарианцев… — он сделал паузу, словно его слова навели его на нежеланную мысль. К удивлению Гарсона лицо доктора исказилось от гнева. Его голос стал жестким, он словно выплюнул: — Эти чертовы планетарианцы! Когда я думаю о том, что их так называемые идеалы несут миру, я… — ярость утихла. Доктор спокойно сказал: — Несколько сотен лет назад смешанная комиссия глорианцев и планетарианцев изучила все ресурсы Солнечной системы. Люди сами сделали себя практически бессмертными; теоретически, мое тело сохранится и через миллион лет, исключая глобальные катастрофы. Было решено, чтобы ресурсы поддерживали десять миллионов людей на Земле, десять миллионов — на Венере, пять миллионов — на Марсе и десять миллионов в сумме на лунах Юпитера на один миллион лет, при существующем тогда высоком стандарте потребления, приблизительно доходящем до четырех миллионов долларов в год на личность при жизненном уровне, каким он был до Второй Мировой войны. Если в середине жизни человек отправлялся к звездам, эти числа пересматривались, хотя потом, как и сейчас, рассматриваемая цифра получалась такая же недосягаемая, как сами звезды. На испытаниях проблема межзвездного транспорта, явно столь простая, оказалась затруднительной, выходящей за рамки нашей математики.

Он остановился, и Гарсон отважился спросить:

— У нас тоже были версии планирования государств, но они всегда разрушались вследствие человеческой природы. Кажется, это случилось опять.

Гарсон не подумал о том, что его утверждение может быть опасным для него. Эффект, произведенный его словами, был поразительным. Узкое красивое лицо сделалось как ледяной мрамор. Доктор Лель сказал грубо:

— Не рискуйте сравнивать ваш нацизм или коммунизм с нами! Мы — правители всего будущего, и кто в прошлом смог бы когда-либо противостоять нам, если бы мы решили господствовать над всем временем? Мы победили в этой войне, несмотря на то, что находимся на краю поражения, поскольку мы строим величайший временно-энергетический барьер, который когда-либо существовал. Обладая им, сможем гарантировать, что победим мы или никто! Мы научим тех добродетельных подонков с планет, как болтать о правах человека и свободе духа. К черту их всех!

Он говорил со страстью и гордостью, большой эмоциональной силой. Но Гарсон не отступил. У него было свое мнение, и стало ясно, что его не скрыть ни от доктора Леля, ни от машины наблюдения. Так что он сказал:

— Я вижу иерархию аристократов и толпу звероподобных рабов. Как они вписываются в единую картину? А как насчет ресурсов, что требуются рабам? Кажется, в этом городе определенно есть сотни или тысячи одиноких…

Человек поглядел на него с суровой враждебностью. Гарсон ощутил резкий озноб. Он не ожидал, что любое умеренное утверждение, сделанное им, будет использовано против него. Доктор Лель сказал слишком спокойно:

— В основном, они не пользуются никакими ресурсами. Они живут в городах из камня и кирпича и едят продукцию неистощимой земли.

Его голос стал неожиданно резким, как сталь.

— А сейчас, профессор Гарсон, я вас уверяю, что вы уже сами произнесли свой приговор. Машина наблюдения расположена в том металлическом здании на противоположной стороне улицы, потому что фон энергии большой первичной машины времени повредил бы чувствительные части машины наблюдения, если бы она находилась несколько ближе. Я не могу придумать никакого другого объяснения, и у меня, конечно, нет желания оставаться в компании человека, который через полчаса станет автоматом. Идите!

Гарсон не спорил. Он снова отдавал себе отчет, что это — чудовищный город, и мрачно думал: «Это та же самая старая-старая история, когда аристократия оправдывает черные преступления против своих же собратьев. Первоначально тут должна присутствовать умышленная физическая деградация, умышленное злоупотребление психологией. То имя, которым эти люди себя называют, глорианцы, кажется наследием тех дней, когда были приняты усилия для создания культа исторического героя в массах».

Сухой голос доктора Леля сказал:

— Ваше осуждение наших рабов разделяют планетарианцы. Они тоже противодействуют нашим методам деперсонализации наших новобранцев. Легко видеть, что у них и у вас много общего, и если бы вы смогли перебежать к ним…

С усилием Гарсон отвернулся от своего собственного мирка. Его умело вели. Теперь было ясно, что каждое слово доктор Лель произносил с целью заставить его выдать себя. На мгновение Гарсон ощутил раздражение, затем пришло замешательство.

— Я не убегу туда, — сказал он. — В том, что вы делаете, нет ничего нового. Я — продукт своего окружения. Вы знаете, каково это окружение и какой тип нормального человеческого существа оно должно произвести. Как я и сказал, я выбираю сотрудничество.

Иной цвет неба на дальнем конце улицы отвлек его внимание. Это был тусклый, ненормальный алый оттенок, похожий на туманный, неестественный, неземной закат, только длился он часы до того, как солнце начинало садиться. Гарсон почувствовал себя взвинченным, напряженным. Он сказал натянуто:

— Что там?

— Там, — донесся грубый насмешливый голос доктора Леля, — идет война.

Гарсон засмеялся. Он оказался беспомощным. Неделями размышления о гигантской войне будущего переплетались с растущим беспокойством о Норме. И сейчас этот… эта красная мгла над горизонтом неповрежденного в другом отношении города… война!

Непонятный прилив смеха закончился, когда доктор Лель сказал:

— Это не так забавно, как вы думаете. Большая часть Деллы не повреждена, потому что защищается локальным энерго-временным барьером. Делла в осаде, в пятидесяти милях от линии фронта на вражеской территории.

Доктор Лель, должно быть, уловил мысль, пришедшую в голову Гарсону. И сказал по-доброму, шутя:

— Вы правы. Все, что вам нужно сделать — это выбраться из Деллы, и вы спасетесь.

Гарсон раздраженно ответил:

— Эта мысль могла бы прийти в голову любому разумному человеку. Не забывайте, что у вас — мисс Матхесон.

Казалось, что доктор Лель не услышал.

— Эта красная мгла, что вы видите, — точка, в которой враг нейтрализовал наш энергетический барьер. Там они атакуют нас непрерывно день и ночь, посылая полчища неутомимых роботов.

К сожалению, у нас в Делле нет завода для производства оружия против роботов, так что мы можем использовать лишь аналогичный тип оружия — деперсонализированных людей. К сожалению, опять-таки, цена высока: гибнет сто процентов новобранцев. Каждый день мы теряем около сорока футов города и, конечно, в конце концов, Делла падет. — Он улыбнулся почти ласковой улыбкой. Гарсон удивился, отметив, что доктор показался неожиданно милым шутником, когда проговорил: — Вы можете увидеть, насколько эффективен даже малый энерго-временной барьер. Когда мы через два года завершим большой барьер, наша линия фронта станет буквально неуязвима. А что касается разговоров о вашем сотрудничестве, это бесполезно. Люди храбрее, чем они думают, храбрее рассудка. Но давайте забудем о нашем споре. Через минуту машина выдаст вам приговор.

 

Глава 7

На первый взгляд машина наблюдения казалась доской с мерцающими огоньками, которые замирали, как будто наблюдали за ним. Гарсон ждал под многофасеточным взглядом, едва дыша. Он подумал: «Эта стена черной металлической машины и огоньки совсем не впечатляют».

Он обнаружил, что перебирает собственные недостатки. Они были слишком большими и слишком постоянными. Если бы они были мелкими и оформленными, как, например, уродство и жесты, то могли бы создать выдающуюся личность. Но сейчас перед ним не было ничего, кроме мириада огней. Как он видел, огни опять начали мигать. Вдруг они погасли все, за исключением небольшого цветного узора в нижнем правом углу.

Позади Гарсона открылась дверь, и доктор Лель вошел в комнату, погруженную в тишину.

— Я доволен, что результат оказался таким, как мы и ожидали, — спокойно сказал он. — Мы отчаянно нуждаемся в хороших помощниках. Для иллюстрации, — он продолжил, когда они вышли на неприятную улицу, — я, например, весь в заботах относительно вербовочного пункта в двадцатом веке, но я там бываю только тогда, когда межвременная сигнальная система меня вызывает. В промежутках я занят научными изысканиями второго порядка — первый порядок, которым является работа по своей природе, должен продолжаться без перерывов.

За их спинами находилось то же самое здание, из которого они вышли, а впереди тянулся тот же серо-голубой коридор, только на этот раз доктор Лель открыл ближайшую из дверей. Он вежливо наклонился:

— После вас, профессор!

На долю секунды опоздав, кулак Гарсона ударил по воздуху в том месте, где только что было темное лицо. Они уставились друг на друга, Гарсон плотно сжал губы, мысли замерли, окаменев. Сверхчеловек мягко сказал:

— Вы всегда будете в такое мгновение слишком медлительны, профессор. И этот недостаток вы не сможете исправить. Вы, конечно, знаете, что моя маленькая речь была заранее запланирована, чтобы не волновать вас во время возвращения сюда, ведь вы действительно не прошли тест. Что вы не знаете, это то, что вы провалились со степенью непокорности шесть (хуже не бывает) и интеллектом АА плюс, почти самым лучшим. Очень плохо, потому что нам действительно нужны способные ассистенты. Я сожалею…

— Позвольте мне выразить сожаления! — Гарсон грубо оборвал его. — Если память мне не изменяет, именно под этим местом ваши зверолюди силой заталкивали человека в деперсонализирующую машину. Возможно, на лестнице, ведущей вниз, я могу найти какой-либо способ, вы неуклюже упадете, я схвачу вас за ногу и вырву эту маленькую пушку, которую вы так крепко сжимаете, из вашей руки.

Что-то было в улыбке доктора, что должно было предупредить его, какой-то намек на развлечение. Но не было никакой разницы. Гарсон осторожно ступил в открытый дверной проем и направился к серо-голубой лестнице. За ним окончательным приговором защелкнулась дверь.

Лестница впереди исчезла… иллюзия. На ее месте стоял большой контейнер в форме котла с дверцей, как топка. С полдюжины зверо-людей кинулись вперед. Через мгновение они забрасывали его в эту черную дыру дверцы.

На второй день Норма рискнула. Через окна вербовочного пункта можно было разглядеть все еще пустое помещение, сорванные полицией со стен калонианские лозунги, призывы и вырезки из газет валялись, затоптанные, по всему полу. Дверь в заднюю комнату была полуприкрыта, и там было слишком темно, чтобы разглядеть интерьер.

Настал полдень. Собрав все свое мужество, Норма быстро прошла к входу. Щелкнув, замок легко открылся. Она прошла внутрь и мгновением позже толкнула заднюю дверь. Машины там не было. Большие вмятины на полу показывали место, где она стояла так много месяцев. Но ее не было, так же, как и доктора Леля, так же, как и людей-тварей и Джека Гарсона.

Вернувшись в свою комнату, Норма сжалась на кровати и лежала, подрагивая, от ужасной нервной реакции на быстрое нелегальное расследование.

На четвертый день после полудня, когда она сидела, глядя на бессмысленные слова в книге, она почувствовала вдруг покалывание в своем теле. Где-то машина… машина… мягко завибрировала. Норма вскочила на ноги; книга, забытая на подоконнике, упала. Но звук прекратился. Ни одно колебание не коснулось ее натянутых нервов. Пришла мысль: «Воображение!» Ее напряжение действительно начинало влиять на нее.

Норма застыла, неспособная расслабиться, и тут до нее донесся скрип открывающейся двери, ведущей на лестницу. Это была дверь, выходящая на пустырь, куда выходило и ее окно. Задняя дверь открылась и закрылась. Когда Норма посмотрела, завороженная, в поле зрения появился доктор Лель. Испуг при виде его оказался настолько неожиданным, что доктор должен был заметить ее порывистое движение, но он не повернулся. Через полминуты он скрылся из ее поля зрения.

На пятый день застучали молотки внизу на лестнице, там работали плотники. Приехало несколько грузовиков, и Норма услышала невнятные звуки человеческого разговора. Но прошел вечер, прежде чем она осмелилась рискнуть. Через окно она увидела начинающиеся перемены, которые ей не понравились. Старую скамью убрали. Стены перекрасили. Еще не было новой мебели, но грубая черновая надпись протянулась по стене:

ЦЕНТР ЗАНЯТОСТИ

ТРЕБУЮТСЯ МУЖЧИНЫ

Требуются мужчины! Вот что это было. Другая ловушка для мужчин. Эти изголодавшиеся армии будущего должны получать достаточно корма. В невероятном будущем продолжала бушевать невероятная война.

Норма молча смотрела, как доктор Лель выходит из задней комнаты. Он прошел к передней двери, и Норма беспомощно ждала, пока он открывал дверь, заглядывая внутрь, тщательно закрывая дверь снова, а потом, мгновение стоял за ней, так же молча, как и она, тоже глядя в окно. Наконец, он сказал:

— Я вижу, вы любовались новой конторой.

Его голос просто констатировал факт и был лишен угрозы. Норма не ответила. Казалось, он и не ждал ответа, поскольку сказал почти сразу, тем же добродушным тоном:

— Хорошо, что случилось, то случилось. Ничего из того, что я вам когда-то рассказывал, не опровергнуто. Я говорил, что исследование показало: машина будет здесь через несколько лет. Естественно, мы не могли проверить каждый день или неделю этого времени. Этот незначительный эпизод избежал нашего внимания, но не изменил ситуации.

А относительно факта, что отныне здесь центр занятости, так это выглядит естественным для нас, потому что Калонианская война заканчивается.

Он замолчал, но Норма все еще не могла подобрать слов, которые хотела сказать. В сгущающемся мраке доктор, казалось, смотрел на нее. Затем он сказал:

— Я говорю вам все это, потому что было бы досадно снова готовить кого-нибудь на ваше место, и потому вы должны осознать невозможность дальнейшего сопротивления. Согласитесь с нами. У нас — тысячи машин, подобных этой и миллионы людей, проходящих через них, грандиозность наших деяний помогает повороту событий в нашу пользу. Мы должны победить, наша сила — преобладание. Мы — земляне — против всех планет; Земля, защищающая себя от нападений объединения вражеских армий, когда нет сил все время вооружаться. У нас есть высочайшее моральное право привлекать людей из всех стран Земли для защиты их планеты. Но, — его голос потерял беспристрастность и стал холоднее, — если вами не движет логика, то могут быть действенными награды за ваше хорошее поведение. У нас — профессор Гарсон. К сожалению, я оказался неспособен спасти его личность. Определенные тесты доказали, что он не покорится. Существует еще вечная молодость. Она к вам вернется в качестве жалованья. Каждые три недели вы будете становиться на год моложе. Вкратце, вам потребуется два года, чтобы вернуться к двадцати годам.

Он закончил на командирской нотке:

— Через неделю этот центр откроется. Вы явитесь в девять часов. Это — ваш последний шанс. До свиданья.

Норма смотрела, как тень доктора исчезла во мраке здания.

У нее появилась цель. Во-первых, она немножко поумнела, раз сразу не согласилась. Но постепенно ее замешательство прошло, и она собралась с мыслями.

Он начал с развивающегося осознания, что сопротивление бесполезно. Не то, чтобы она поверила в правоту дела этой расы, именующей себя глорианцами, хотя его рассказ о Земле, выступающей против планет, заложил первое сомнение в ее душу. Она знала, что раз намеревался, то сделает это. Дело было проще. Одна женщина противопоставила себя людям из будущего. Как это глупо с ее стороны!

Там оставался Джек Гарсон!

Если бы она могла вернуть его обратно, бедного, разбитого, то странное создание, которым он теперь стал с его разрушенной личностью… любым путем, она бы исправила то, за что была ответственна. Она подумала, какое безумие надеяться, что они его отдадут ей когда-нибудь! Она была мельчайшим винтиком в безбрежной машине войны. Тем не менее, факт оставался фактом. Она должна вернуть его!

Образованная и цивилизованная часть ее разума задумалась: «Вот изначальная цель и все вытекает из этого. Основа основ: одна женщина, сосредоточенная на одном мужчине».

Но цель была недостижима.

Медленно тянулись месяцы и, однажды прошедшие, казались лишь мимолетной вспышкой. Однажды вечером она повернула за угол и обнаружила себя на улице, где давно не бывала. Она ненадолго остановилась. Ее тело напряглось. Улица перед ней была полна народа, но она едва сознавала их присутствие.

Из постоянного смешения звуков: кошачьих воплей, рычания машин на улице, — из всей этой какофонии выделялся один, необычно тихий звук — шепот машины времени. Она находилась на расстоянии многих миль от центра занятости с его машиной, но тончайший трепет, промчавшегося по ее нервам, не мог быть ошибкой.

Она потянулась вперед, не замечая ничего, кроме ярко освещенного здания, находившегося в центре внимания людей. Какой-то человек попытался взять ее за руку. Она автоматически вырвалась. Другой мужчина просто схватил ее в объятия и на какие-то секунды сильно сжал, крепко поцеловал. Цель придала ей сил. С незначительным усилием она высвободила одну руку и ударила его по лицу. Мужчина по-доброму выпустил ее, но пошел рядом с ней.

— Дорогу даме! — крикнул он.

Почти магически появился проход; она застыла у окна. Там виднелась надпись:

ТРЕБУЮТСЯ ДЕМОБИЛИЗОВАННЫЕ СОЛДАТЫ

ДЛЯ ОПАСНОГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ХОРОШАЯ ОПЛАТА!

Норма ничего не почувствовала, когда осознала, что тут находилась еще одна ловушка для мужчин. В ее разуме было место лишь для мимолетного образа. Образ складывался в большую квадратную комнату с дюжиной мужчин. Только трое из них были новобранцы. Из остальных девяти один был американским солдатом, одетым в форму времен Первой Мировой войны. Он сидел за партой, лупя по клавишам пишущей машинки. Над ним наклонился римский легионер времен Юлия Цезаря в тоге и с коротким мечом. Возле двери, удерживая напирающую толпу, стояли два греческих солдата времен Перикла.

В людях и временах, которые она представляла, она не могла ошибиться. Она провела четыре года за латынью и греческим, играла в пьесах обоих периодов на языках первоисточников. Там был и еще один человек в старинном костюме, но она не смогла определить, из какой он эпохи. Через мгновение он стоял за прилавком, разговаривая с одним из трех новобранцев. Из четырех оставшихся людей двое носили форму образца конца двадцатого века. Их одежда была светло-желтого цвета, и оба имели по две звездочки на погонах. Очевидно, они получили звание лейтенанта, когда оно еще было в моде.

Оставшиеся двое были попросту странными, но не из-за выражений лиц, а из-за своих форменных одеяний. Их лица казались чувствительными, нормальными. Форма их состояла из бриджей и аккуратно подогнанных пиджаков, все — голубое, да такое, что блестело, будто сделано из миллиона сверкающих, как острия игл, точек.

Пока Норма смотрела, одного из новобранцев повели к задней двери. Ее первой осознанной мыслью было: там задняя дверь. Дверь открылась; Норма мельком заметила возвышающуюся машину и промелькнувшего человека, высокого и с темным лицом, который мог быть доктором Лелем. Только он им не был. Но похож был.

Дверь закрылась и один из греков, стороживших наружную дверь, сказал:

— Все в порядке, еще двое парней могут войти!

Дальше началась борьба, краткая, но невероятно жестокая. А потом два победителя, осклабясь и тяжело дыша от напряжения, вошли внутрь. В последовавшем молчании один из греков повернулся к другому и сказал на почти непостижимой версии древнегреческого:

— В Спарте никогда не было столько желающих воевать. Это обещает хороший ночной улов.

Ритм их слов и произношение, с которым они говорили, делали их речь едва понятной для Нормы. Спустя мгновение ей, тем не менее, удалось сделать приблизительный перевод. И правда выяснилась. Люди времени уходили в прошлое, даже в древнюю Грецию, а может, и еще дальше, набирая новобранцев на свою войну. И всегда они пользовались любым способом искушения, основанном на слабости и назойливости человеческой природы.

«Борьба за Калонию» — призыв к идеализму!

«Требуются мужчины» — самое основное из всех воззваний, работа во имя пищи, счастья, безопасности. А теперь новый вариант призыва для демобилизованных солдат… приключение… с оплатой!

Дьявольское искушение! А как эффективно они смогли использовать в роли вербующих офицеров людей, пойманных той же самой пропагандой. Эти люди должны обладать такой чертой характера, как покорность, раз охотно загнали себя в военную машину глорианцев.

Предатели! Внезапно вспыхнувшая от ненависти ко всем покорившимся, кто еще сохранил свою личность, Норма отвернулась от окна.

Она подумала: «Существуют тысячи таких машин». Эти цифры были бессмысленны для нее раньше, но сейчас только при одной машине — как ужасный пример — реальность выглядела чудовищно. Подумать только, было время, когда она выступила сама, совсем одна, против них!

Оставалась нерешенной задача: как вытащить Джека Гарсона из ада титанической войны будущего!

Ночью Норма гуляла по улицам из страха, что там, в квартире, ее мысли, ее движущиеся убийственные мысли могут подслушать. А еще потому, что быть закрытой в этих тесных стенах над машиной, поглотившей так много тысяч людей, было невыносимо. Во время прогулки она все больше и больше думала о письме Джека Гарсона, написанном ей. Письмо было длинным, уничтожающим, но каждое слово отпечаталось в ее памяти. И из всех слов в нем одно предложение она неоднократно вспоминала: «На твоем месте я бы спросил себя: было ли что-нибудь металлическое на мне, что они могли прикрепить?»

Однажды, когда она устало отпирала дверь своей квартиры, ответ пришел сам. Возможно, это была сверхусталость, которая быстро довела ее до понимания главных вещей. А может, ее мозг просто устал от скольжения над одним и тем же неясным пятном. Или, наверное, месяцы концентрации, наконец, принесли долгожданный результат. Какой бы ни была причина, она забрала ключ обратно и ощущение холодного металла под ее пальцами принесло осознание.

Ключ, металл, ключ…

Она перестала повторять эти слова от отчаянья. Дверь квартиры захлопнулась за ней и, будто какое-то ужасное создание, она помчалась по темным ступеням в ослепительный блеск ночных улиц. Невозможно будет вернуться, пока она не успокоит горящий, неистовствующий хаос в собственной душе. До тех пор, пока она не станет уверенной!

Через полчаса пришло решение. В магазине она купила сумочку и несколько предметов, чтобы сумочка обрела вес. Маленькие плоскогубцы, пинцет — на случай, если плоскогубцы окажутся велики — и крошечная отвертка укомплектовывали ее снаряжение. Потом она направилась в отель.

Плоскогубцы и пинцет — вот все, что ей потребовалось. Маленькая выпуклая головка похожего на отмычку ключа поддалась первому же усилию. Ее дрожащие пальцы завершили отвинчивание… и она обнаружила себя, глядящую на крошечную сверкающую точку, похожую на раскаленную докрасна иголку, которая торчала из самого центра трубки, что была внутри ключа. Иголка входила во внутренний узор похожих на паутинки проволочек, все это можно было рассмотреть в свете, исходящем от них.

Норма подумала неуверенно, что здесь, наверное, ужасающие энергии. Она не могла отрицать такую возможность. Но эта достаточно реальная опасность заставила ее обернуть пинцет ажурным носовым платком. Потом она коснулась сверкающей торчащей точки. Та сверкнула при ее прикосновении. Ничего не произошло. Точка продолжала светиться.

Неудовлетворенная Норма отложила ключ и посмотрела на замок. Такой миниатюрный, такой деликатный механизм действительно нарушал перемещение на одну шестнадцатую дюйма. Но ничего не случилось. Внезапная мысль погнала Норму к зеркалу. Оттуда на нее смотрело лицо сорокалетней женщины.

Прошли месяцы с тех пор, как она стала двадцатилетней. А теперь в мгновение ока ей было сорок. Касание пинцетом кончика иголки состарило ее на двадцать лет.

Это объясняло то, что случилось в полицейском участке. Значит… если бы она смогла вытащить иглу обратно… она боролась с металлом пальцами, потом взяла пинцет.

Ей снова было двадцать!

Резко ослабев, Норма прилегла на постель. Она думала, что где-то во времени и пространстве имелось еще живое тело человека, который был Джеком Гарсоном. Но без него она бы могла бросить эту штуковину в реку за три квартала, сесть на первый же поезд на восток, на запад или на юг, и энергия машины была бы бессильна против нее. Вряд ли доктор Лель искал бы ее серьезно, раз она потерялась в толпе людей.

Насколько просто все это было, в самом-то деле. За три долгих года их власть над Нормой была — ключ и его опустошающая способность старить ее. Да было ли все это? Испуганная, она села. Возможно, они рассчитывали на то, что их жертвы сами достаточно осторожны, чтобы касаться ключа и его магических омолаживающих сил. Конечно же, она из-за Джека Гарсона была привязана к ключу, словно тот контролировал ситуацию, а не она. Но другой стимул — сейчас она подумала о нем — был силен.

Ее пальцы дрогнули, когда она подобрала ключ со светящимися замысловатыми внутренностями. Казалось невероятным, что они могли допустить, чтобы точный инструмент так легко попал в чужие руки, когда они знали, что есть возможность раскрытия их деятельности.

Потом у Нормы родилась идея; Норма притихла. Затвердевшими пальцами она подобрала пинцет, захватила торчащую светящуюся точку металлическими губками плоскогубцев, и, не пытаясь вытянуть ее или затолкать вглубь, повернула, как винт. Прозвучал тончайший, почти неслышимый щелчок. Ее тело трепетало, как натянутая струна, и стало падать, проваливаться в темное безмерное пространство.

Из этой ночи к ней плыло едва светящееся тело, тело человека, и, кроме того, не человека. Было что-то вроде головы и плеч, что-то физически отличающееся, не поддающееся пониманию. И у этой странной сверхчеловеческой головы были глаза, горящие, как драгоценные камни, и, казалось, буквально пронзали ее. Раздавшийся голос не мог звучать, поскольку был внутри нее. Существо сказало:

— С этого великого момента ты попадаешь под нашу власть и служишь нашей цели. Я говорю тебе: возведение энерго-временного барьера не должно быть завершено. Это разрушит все века Солнечной системы. Энерго-временный барьер не должен, не ДОЛЖЕН быть завершен…

Существо постепенно исчезло. Само воспоминание о нем стало тускнеть. Осталась темнота, черная невероятная темнота.

Вдруг Норма резко оказалась в материальном мире. Казалось, она едва не упала, или, наоборот, поднималась. Одна нога сложилась под ней, в точности повторяя позу, в которой она была в постели. Только она должна была падать туда бессознательно в течение долгого времени. Ее колени болели от тяжелой давящей боли ее положения. И под шелком ее чулок была не гостиничная постель, а металл!

 

Глава 8

Сочетание удивления, одиночества и понимания того, что происходит, лишило Гарсона присутствия духа. Он начал извиваться, потом корчиться, лицо его исказилось в агонии. А потом показалось, что сила грубых бесстрастных рук, держащих его, перетекла каким-то образом к его нервам.

Он хотел успокоиться. И спастись от безумия!

Теперь не было рук, касавшихся его. Он лежал лицом вниз на плоской грубой поверхности, где, на первый взгляд, была только темнота. Медленно возвращалось ощущение одиночества. Пришли смутные мысли о Норме и совпадении, которое вернуло его жизнь, казавшуюся такой вольной в течение многих лет, кроме того, предопределило ее конец здесь, в этой черной пыточной камере. Он умирал здесь, хотя тело его могло жить в течение нескольких коротких безумных часов. Или дней. Или недель. Время не существенно.

Фантастически! Наверняка через минуту он проснется и кошмар кончится.

Сначала звук был тише шепота, тайный шум издалека, настойчиво пронзавший слух Гарсона. Шум волнами доносился к нему из черноты, становясь более разборчивым, звучал все громче — голоса! Звук взрывался чудовищной жизнью. Миллиарды голосов кричали в его мозге, мощный рев прямо-таки давил на него. Вдруг свирепость голосов потускнела. Они стали исчезать вдали, но звучали еще настойчивее, как бы нежелавшие уходить, словно что-то еще осталось недосказанным.

Звуки закончились, и наступила абсолютная тишина. Потом раздался щелчок. На него хлынул свет. Гарсон повернулся и уставился заворожено. Дневной свет! Из своего положения он мог видеть край здания из камня и кирпича, старого убогого здания на улице Деллы.

Невероятно, но все закончилось. И ничего не произошло. Нет, это неточно. Были воспоминания, смешавшиеся воспоминания о том, как важно быть верным глорианам, чувство близости к окружающему миру, изображения машин, но ничего определенного.

Грубый голос разрушил его мысли.

— Иди отсюда, ты — проклятый лентяй!

Тяжелое квадратное зверское лицо всматривалось в открытую дверь, крупный приземистый молодой человек с толстой шеей, широким боксерским носом и неприятными голубыми глазами.

Гарсон лежал совершенно спокойно. У него не было намерения ослушаться. Благоразумие ему подсказывало мгновенно, автоматически покориться, прежде чем он сможет оценить случившиеся поразительные вещи. Что его удерживало, каждую окостеневшую мышцу — это было новым ужасным фактом, возникшим не из осознания слов человека, а из самих слов.

Это был не английский язык. Тем не менее, Гарсон понимал каждое слово.

Резкий косой взгляд нетерпимой ярости, захлестнувшей грубое лицо, всматривающееся в него, прибавило жизненных сил мышцам Гарсона. Он кинулся вперед, но большие ручищи человека схватили его и с нарочитой небрежностью положили его лицом вниз на мостовую.

Мгновение он напряженно лежал, борясь с безумным гневом. К тому же он не решался показывать, что разозлен. Что-то пошло неправильно. Машина не сработала должным образом, а Гарсон не должен упустить представившуюся возможность. Он медленно поднялся, желая знать, как автомат, деперсонализированный человек, будет выглядеть и действовать.

— Сюда, черт бы тебя побрал, — произнес с вызовом голос позади него. — Ты теперь в армии, — в голосе послышалось удовлетворение. — Ну, ты — мой последний на сегодня. Я доставлю вас, парни, на фронт, а потом…

«Сюда» вело к бездуховной на вид группе людей порядка сотни человек, стоящей двумя рядами вдоль огромного, мрачного и грязного строения. Гарсон уверенно направился в конец заднего ряда и отметил, как поразительно ровно стоят люди, несмотря на их вялость.

— Хорошо, хорошо, — проревел парень с квадратными челюстями. — Идемте, вы будете отлично сражаться до того, как кончатся эти ночь и день.

Гарсона осенило, когда он взглянул на командира, что тот принадлежал к типу людей, которых ОНИ подбирали для подготовки: безразличный, вульгарный, аморальный, чувственный тип человека-свиньи. Не удивительно, что Гарсон был отбракован наблюдательной машиной. Глаза командира сузились в щелочки, когда он осматривал линию живых мертвецов, проходящих мимо него в совершенном ритме.

Гарсон шагал в ногу, его разум намеренно замедлился и стал холоден, как лед. Он предусмотрительно мысленно изучил странное здание, не сочетавшееся с его свободой.

Оно действительно не подходило ни к чему тому, что с ним случилось. Но, тем не менее, оно было там, в мозге, и вызывало в сознании несколько предложений, что повторялись внутри него: «Большой энерго-временной барьер строится в Делле. Он не должен быть закончен, так как это разрушит Вселенную. Приготовься исполнить свою роль в его уничтожении. Попробуй сообщить планетарианцам, но не рискуй без необходимости. Остаться в живых, рассказать планетарианцам — вот твои ближайшие цели. Энерго-временной барьер не должен…»

Повторение стало монотонным. Гарсон вытеснил это безумие из своего сознания.

Никаких грузовиков не подъехало для перевозки их, не было никаких машин, урчащих в каком-нибудь футуристическом развитии улично-железнодорожных служб. Вообще не было никаких машин и механизмов, ничего, кроме узких авеню с их серой, лишенной тротуаров поверхностью, которые напоминали задние дворы.

Они шли на войну, и это напоминало марш по мертвому, давно опустевшему городу. Пустынному, за исключением разбросанной группы низеньких, бледных, медленных, черствых мужчин и женщин, которые тяжело брели мимо, не улыбаясь и не глядя по сторонам. Как будто они были полны сожаления, первобытного атавизма, когда-то великой расы, а этот город — гордый монумент… НЕТ!

Гарсон криво улыбнулся. Глупо было испытывать романтические чувства к этому уродству города. Даже без напоминания доктора Леля было ясно, что каждая узкая грязная улица, каждая убогая постройка были сооружены, чтобы быть такой, какая она есть.

А вскоре он доберется до места и доставит планетарианцам странное малопонятное сообщение о великом энерго-временном барьере. С преднамеренной резкостью он оборвал мысль. Ему приходилось быть осторожным. Если бы одному из глорианцев довелось оказаться поблизости и случайно перехватить его свободную мысль, которая не входила в обязанности автомата, то в следующий раз ошибка не произойдет.

Звук тяжелых шагов глухо отразился эхом от тротуара, как в городе призраков. У Гарсона появилась жуткая мысль, что он находится века, может, тысячелетия, здесь, в будущем. Что за мучение думать, что Норма, бедная, преследуемая и порабощенная, на самом деле мертва и похоронена давным-давно во мраке веков. Но только что она была жива. Те шестьсот миллиардов тел в минуту остались где-то в пространстве и времени живы, поскольку великая энергия времени следовала своим космическим курсом бесконечного повторения! Шаги раздавались снова и снова, и мысль его была ритмом марша.

Наконец, он вышел из своей задумчивости и увидел, что красная мгла впереди уже близка. Ходьба заняла бы не более десяти минут, и они были бы там! Машины ярко блестели в косых лучах теплого, золотого, заходящего солнца; машины, которые перемещались и сражались! Болезненная дрожь поразила Гарсона, первое потрясение от осознания, что этот крошечный фрагмент битвы веков был реален, близок и смертоносен. Там каждую минуту гибли люди, несчастные уже оттого, что их деперсонализированные умы даже не понимали этого. А дальше была бесконечно малая победа для планетарианцев и незначительное, но обидное поражение для Глориуса. Сорок футов в день, говорил доктор Лель.

Сорок футов города завоевывалось каждый день. Какая убийственная, изнурительная война! Какая несостоятельность стратегии! Или это было уничтожением роли военного гения, о чем каждая сторона знала и практиковала каждое правило военной науки без ошибок? А сорок футов были просто неизбежным математическим выводом из разницы в возможностях ударной энергии двух сил.

Сорок футов в день. Удивленный, Гарсон стоял со своей группой в сотне ярдов от неестественного фронта битвы. Как робот, он застыл среди людей-роботов, но глаза его и ум впитывали неослабленное очарование мертвого механического порядка, являющегося наступлением и защитой.

У планетарианцев было семь главных машин и, по крайней мере, полсотни мелких шустрых, скользящих в качестве эскорта для каждого из больших, настоящих крепостей! Так оно и было: крепости и истребители. Против них у глориан были только истребители, Множество стремительных, сверкающих торпедоподобных судов, которые прижимались к земле и сражались в бесконечно повторяемом сложном маневре.

Маневр против маневра, замысловатая игра. Это была игра — неправдоподобная, сложная игра, цель и методы которой, казалось, вызывали дрожь за пределами понимания Гарсона. Все вращалось вокруг крепостей. Каким-то образом их, должно быть, защищали от энергетических пушек, потому что попытки использовать энергию против них не делались. Орудие также почему-то должно было быть бессильно против них. В поле зрения не было ни одного орудия, не было никакого другого приспособления для метания твердых предметов в машины. Планетарианцы даже не стреляли в группы, которых было более сотни, вроде той, к которой принадлежал застывший Гарсон. Они находились так близко к фронту, сбившись в кучу, что несколько снарядов будущего хорошей взрывной силы могли бы уничтожить их всех. Но ничего не было, кроме крепостей и истребителей!

Крепости двигались вперед и назад, вперед и назад, торопились, когда крепости шли вперед, и отставали, когда те отступали. И всегда при этом истребители планетарианцев плавно скользили на перехват истребителей Глориуса. Когда солнце село красным пятном за зелеными холмами на западе, крепости оказались намного ближе, чем в самом начале; и резко обрисованная красная линия мглы, которая должна быть точкой, где энерго-временной барьер нейтрализуется, легла поперек раздробленной скалистой плиты и была не длиннее, но находилась ближе.

Крепости каким-то образом отодвигали энерго-временной барьер. Очевидно, только отступление спасало барьер от худшей участи, возможно, от полной нейтрализации по широкому фронту. Город был побежден — дюйм за дюймом, фут за футом, улица за улицей. Только замысловатое сражение, поэтому почти неотвратимая медленная победа была такой же большой тайной, как и всегда.

Гарсон смутно думал: «Если сообщение об испортившейся деперсонализирующей машине, пришедшее в его мозг, было правдой, то окончательная победа не произойдет достаточно скоро. Двигаясь по сорок футов в день, завоеватели завоюют награду, которой и была Делла, секретный суперэнерго-временной барьер будет завершен, а человеческая раса и все ее достижения будут уничтожены во Вселенной».

Наступила ночь, но яркий свет прожекторов заменил солнце, и фантастический бой продолжал свирепствовать. Никто не прицеливался из пушки или другого оружия в огни. Каждая сторона сосредоточилась на своей роли в сложной убийственной игре; а отряд за отрядом таяли в невероятном жаждущем пожарище.

Смерть просто приходила к людям. Все они по очереди толпились в одном из торпедоподобных разрушителей. Каждый был подвергнут деперсонализации, и миниатюрный человек управлялся мыслью. Хорошо обученные в ограниченном действе люди-автоматы часто вспыхивали на линии боя. Иногда конец наступал быстро, иногда им удавалось избежать удара, но рано или поздно происходил контакт с врагом; и это было все, что требовалось. Мгновенно человек сморщивался и из линии ожидающих следующий двигался к трупу, чтобы заменить его.

Могли быть разные варианты. Люди-машины сталкивались с врагом и умирали вместе со своими водителями или бесцельно мчались стрелой, выйдя из-под контроля. Быстрые металлические истребители налетали с обеих сторон, чтобы захватить желанную добычу и иногда побеждали планетарианцы, иногда — Глориус. Гарсон подсчитывал: один, два, три… менее четырехсот человек стояло перед ним. Когда он осознал, как близка его очередь, холодный пот проступил на его лице. Минуты! Проклятье, ему нужно было вычислить правила этой битвы или броситься туда без плана, без надежды.

Семь крепостей, множество истребителей у каждого корабля и все они действовали, как единое целое в едином сложном маневре.

И, благодарение небесам, у него была часть ответа. Единое целое. Не семь из семи крепостей вышли из битвы, а одна супернейтрализующая машина, движущаяся в семи измерениях. Не удивительно, что он не мог проследить переплетения этих чудовищ между собой, отходы и наступления. Математики двадцатого века могли решать только легкие задачи с четырьмя уравнениями. А это была задача на семь уравнений; и генеральный штаб Глориуса не мог продвинуться вперед в решении, только шагнуть назад. Этот шаг стоил им сорок футов в день.

Подошла очередь Гарсона. Он полез в корпус торпедоцикла, тот оказался даже меньше, чем Гарсон ожидал. Машина соответствовала его телу полностью, как перчатке. Без каких-либо усилий она скользила вперед очень плавно, очень охотно, в этот ослепительный блеск прожекторов, в водоворот машин. «Один контакт, — подумал он, — один контакт с врагом означает смерть»; его план прорыва выглядел таким же неясным, как и его представление о том, как в действительности работает маневр в семи измерениях.

Пораженный этим чудом, Гарсон даже позволил себе надеяться.

 

Глава 9

Норма начала замечать странную дрожь, подобную пламени, внутри себя. Она ощущала живое тепло, новый вид бодрости, добавляющийся к жизни, всегда существовавшей в ней.

Физически она еще была согнутой каргой, ноги ее подгибались; она еще плохо видела, и тяжелая металлическая боль в ногах неизменно давила на кости и мышцы ее колен. Но теперь вдоль каждого нерва пробиралось удивительное чувство благополучия, странной необычной силы. Оно приводило к неистовству мысли, вспыхивающей в ее разуме: «Где она? Что произошло? Что…»

Мысль оборвалась от того, что в голову Нормы вторглась другая, чужая мысль, не принадлежащая ее разуму, даже не адресованная ни ей, ни другим людям!

— …Щупальце 2731 сообщает Наблюдателю. Предупреждающий свет вспыхивает на… (неразборчиво)… машины времени. Прием!

Ответ пришел в то же мгновение, обдав холодом:

— Нарушитель… на первичной машине времени. Предупреждение по всей секции доктора Леля. Щупальце 2731, немедленно активизируйся, уничтожь нарушителя. Прием!

Ошеломляющая необъятность глухого шепота сообщения и ответа пронеслась эхом по тусклым закоулкам Нормы. Поразительный факт, что она без малейшего усилия перехватила мысленные волны, моментально показалось непосредственной опасностью. Неожиданно Норма почувствовала смертельную угрозу.

Перед этой колоссальной опасностью даже осознание того, где она, пришло совершенно ненавязчиво, подобно слабой гармонии в лязге шумного диссонанса. Ее настоящее местоположение было слишком очевидным. Повернув ключ, она понеслась сквозь время в век Глориуса, к первичной машине времени, где фантастические вещи, именуемые щупальцами и наблюдателям, непрестанно стояли на страже.

Если бы только она могла видеть! Она должна видеть, или она погибнет прежде, чем сможет начать надеяться. Она неистово напряглась, пытаясь преодолеть черноту, плотно запечатавшую ее глаза.

Она видела!

Это было так же просто, как и не видеть. Один миг, слепота. Следующий — побуждение видеть. А потом полное зрение даже без первоначального расплывчатого пятна, словно Норма открыла глаза после мирного сна.

Простоту действия вытеснил из ее разума кружащийся водоворот впечатлений. В нем смешались две мысли: краткое удивление тому, каким путем к ней вернулось зрение — просто по ее желанию; а еще — воспоминание о лице, промелькнувшем, когда она вынырнула из тьмы времени: «С этого великого момента ты получаешь власть и начинаешь выполнять свою цель».

Картина, связующая все ее мысли, распалась. Норма увидела, что находится в комнате, обширной и куполообразной. Там были прозрачные стены. Сквозь них она увидела мерцающий розовый огонь — большой купол, покрывающий небо и заполняющий собой ночную вселенную.

Попытка разглядеть все вокруг утомила Норму. Ее взгляд устремился с неба вниз; она заметила, что все прозрачные стены, обращенные к ней, имеют бессмысленный узор. Маленькие балкончики, каждый из которых восходил к блестевшему, странно угрожающему механизму: оружие! Так много оружия! Для чего? С резким дребезжанием, потрясшим ее, мысль распалась. Норма в ужасе уставилась на металлическую трубу, тянущуюся от нижнего обода машины времени. Множество блестящих фасеточных глаз, как у насекомых, пытались рассмотреть ее.

— Щупальце 2731, уничтожь нарушителя…

— Нет! — Это был ее собственный отчаянный голос, продукт неподдельной паники. Все мужество, позволившее ей осуществить эксперимент с ключом в начале, сжалось перед странной, чужой угрозой. Мысли завертелись. Она сжалась от ужасного страха, что этот металл может спалить ее каким-то невероятным огненным оружием прежде, чем она поймет, что происходит, прежде, чем сможет убеждать или даже пошевельнуться!

Ее гордости и накошенного мужества осталось лишь настолько, чтобы почувствовать спазм стыда от слов, что бесчувственно сорвались с ее губ:

— Нет! Нет! Вы не можете! Убирайтесь… назад… откуда вы пришли! Идите…

Норма остановилась, заморгала, вытаращившись. Тварь убиралась!

Она едва осознала реальность происшедшего прежде, чем раздался грохот. Он шел снизу, из-под обода машины. Инстинктивно Норма побежала вперед, всматриваясь вниз. Похожий на пропасть, стофутовый скат машины времени, попавшийся ей на глаза, сделал ее отступление затруднительным. Но она быстро ползла вперед, более осторожно, с крайним изумлением посмотрев еще раз на то, что обнаружил первый испуганный взгляд.

Там, на далеком полу, было нечто вроде трубы. Когда Норма увидела ее, в ней зародилась надежда, от слабого импульса чужой мысли:

— Щупальце 2731 сообщает: трудности. Женщина использует лучи разума Инсела… энергия 100… дальнейшее действие этой единицы невозможно… непригодность 74 механических…

«Я сделала это», — недоверчиво подумала Норма. Она пожелала мысленно восстановить картину. Ее отчаянная мысль послала щупальцу разрушение и гибель. Лучи разума Инсела, энергия 100! Почему, это означало… это могло означать…

Мысль куда-то перепрыгнула и ослабела. Одна из дверей в стене, выходящих к Норме, открылась и спешно появился высокий человек. Норма нажала на металлическую грань за пределами видимости; ей показалось, что эти знакомые насмешливые глаза смотрели прямо на нее. Потом тяжелая, потаенная мысль доктора Леля пришла, как непрерывная серия разящих ударов по ее крошащейся надежде:

— Это — повторение манипуляции времени и пространства. К счастью, центр трансформации в семнадцатый раз — мисс Норма Матхесон, которая неспособна математически грамотно использовать энергию в своем положении. Ее нужно держать в постоянном смятении. Решение о ее быстром уничтожении — концентрация сил третьего порядка, не механических, согласно Плану А4. Прием!

— Действуем! — пришла холодная мысль Наблюдателя.

Словно пришла смерть. Норма отказалась от надежды, легла на плоский металл; ее голова была пуста и не осталось сил в ее теле.

Прошла минута, и она показалась вечностью. Такой долгой, что ее быстрые мысли изменились и потяжелели. Страх исчез, как сон, а потом к Норме вернулось осознание этого удивительного, чудесного чувства власти. Она встала. Ноги ее дрожали от усилия, несущего рефлекторную память о способе, которым она восстановила свое зрение. Она напряженно подумала: «Больше никакой физической слабости. Каждый мускул, каждый нерв, каждый орган моего тела должен в совершенстве функционировать с этого момента и…»

Странный трепет оборвал ее мысли. Он, казалось, зародился в пальцах ее ног и разлился нежным теплом, как всеобъемлющий румянец. И слабость ушла.

Норма стояла обвороженная. Она колебалась, испытывать ли свою власть дальше. Чудовищная угроза сдавливала ее волю. Она подумала: «Никакой больше духовной слабости, никакого смятения; мой разум должен функционировать как можно логичнее!»

Что случилось потом — было не вполне удовлетворительным. Казалось, ее разум замер. На мгновение образовалась совершенная пустота. А потом к Норме пришла одна простая мысль: «Опасность!» Для нее не существовало ничего, кроме опасности и необходимости бегства от этой опасности. Найти ключ. Вернуться в 1944 год. Убраться из этого мира доктора Леля и выиграть время, чтобы решить загадки мощной энергии, сосредоточенной в ней.

Норма дернулась, когда узкое, длиной в ярд, пламя зажгло металл за ее спиной и метнулось к потолку. Она наблюдала, как пламя метнулось от потолка дальше, за край машины. Должно быть, пламя подожгло пол, но мгновенно оно снова появилось в поле зрения, подпрыгивая от пола к потолку с неслабеющей силой. Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх шло оно, пока Норма смотрела. Потом пламя резко, словно упустив, сжалось, как пустой огненный мешок, на полу, исчезнув.

Второй язык пламени метнулся вверх с того места, куда направлялся доктор Лель, когда Норма наконец его увидела. Огонь ударился в потолок и продолговатым бильярдным шаром ринулся вниз — в это время Норма уже была готова к этому. Мысленно она приказала себе: «Стоп! Какая бы энергия ни управляла им, она бессильна против меня. Стоп!»

Пламя не дошло нескольких дюймов до ее руки и взметнулось к потолку, а снизу донесся сильный, четкий и насмешливый голос доктора Леля:

— Моя дорогая мисс Матхесон, эта первая из энергий третьего порядка совершенно вне вашего контроля. И вы заметили, что ваш разум не настолько холоден, как вы ему приказываете? Истина в том, что, хотя у вас и есть беспредельная энергия, но вы сможете использовать ее только тогда, когда поймете силы, ее образующие, как осознанно, так и неосознанно. Большинство людей имеет достаточно четкое представление о своих физиологических процессах, объясняющих, почему тело реагирует так благоприятно, но что касается мозга — его тайны, в основном, лежат за пределами вашего понимания. А по поводу ключа… — в его словах послышался смех, — вы, кажется, забыли, что он связан с машиной времени. Первое действие Наблюдателя было направить его обратно в двадцатый век. Так что, я могу пообещать, что вы умрете.

Разум Нормы остался спокойным, тело — безучастным. Кровь не прилила к ее голове. Только сердцебиение участилось. Руки ее сжались с напряжением от сознания, что она должна быстрее действовать, быстрее думать. Она подумала: «Если бы только Джек Гарсон был здесь, с его наукой, с его быстрым логическим мышлением…»

Удивительно, но потом она смогла почувствовать, что ее мысли ускользают из-под контроля, как песок между пальцами. Тело ее ничто не беспокоило, не касалось, но разум ее неожиданно скользнул вниз, в темную глубину. Нахлынул ужас, когда множество языков пламени взметнулось к потолку. «Джек, Джек, помоги! Ты мне нужен! О, Джек, приди…»

Бесконечные секунды не принесли никакого ответа; дело не терпело отлагательства. «Вернуться домой, — подумала она, — мне нужно вернуться домой, назад в двадцатый век».

Ее тело вибрировало, как струна. Была тьма и ужасное чувство падения. Удар при падении оказался не сильным; и это безучастное, почти неразрушимое тело ее встряхнуло во вспышке, поглощающей боль силы. Норма разглядела пол с ковриком. Тусклый свет прямо перед ней обрел четкие контуры и стал окном.

Ее собственная квартира! Она с трудом поднялась на ноги, а потом неподвижно балансировала с тревогой, когда старая, знакомая, тихая вибрация задрожала сокровенными путями, пробежав по ее нервам. Машина! Машина в нижней комнате работала! Норма в поисках безопасности силой воли отправила себя назад, в свое собственное время, но ее вызов Джека Гарсона прошел неуслышанным. Она была одна, и только странная, громоздкая энергия могла помочь ей против объединенных сил врага.

Норма надеялась, что силы только собираются. Даже доктор Лель должен иметь время, чтобы транспортировать их. Если бы она могла выйти из этого здания, воспользоваться своей властью для перемещения в безопасное место, когда ее перенесло из времени и пространства будущего! Переместиться, но куда? Было только одно место, о котором она могла думать: комната в отеле, откуда она отправилась в путь при помощи ключа.

То, что пришло потом, не было смертью, но удар оказался так силен, что Норма горько зарыдала от боли; ее сознание отключалось; тогда она поняла, застыв в страхе, что ударилась о стену своей квартиры и энергия, которой Норма владела, еще раз предала ее, поскольку Норма не могла управлять ею. Теперь у доктора Леля будет достаточно времени подготовить все необходимое.

Сомкнулась тьма.

 

Глава 10

В Гарсоне жила память о ночи и мчащейся машине, которая несла его. Она была чудесной миниатюрной металлической вещью, мчащейся стрелой и повернувшей далеко налево, так близко к красной мгле энерго-временного барьера, насколько он рискнул подойти. Но машина не последовала за ним. За секунду он промчался сквозь горящую брешь из Дельпы, и оказался в безопасности от доктора Леля.

Что-то потом его ударило — сокрушительный удар… Он вышел из сна безболезненно, не торопясь. Вяло лежал он, обдумывая случившееся; и ему в голову пришла приятная мысль; он должен быть в безопасности или он бы вот так не валялся. Конечно, многое нужно было сделать. Он должен передать информацию планетарианцам о том, что они должны захватить Дельпу как можно скорее; что окончательную победу нигде так не ждут, как в Дельпе. А потом любой ценой он должен убедить их позволить ему вернуться к Норме.

Пока он так мирно лежал, глаза его были открыты, задумчиво рассматривая серый потолок. Где-то поблизости раздался человеческий голос:

— Не стоит ожидать этого.

Гарсон повернул голову — его первое настороженное движение. Там тянулся ряд коек, похожих на больничные, а дальше шли другие ряды. С ближайшей кровати на него уставилась пара прекрасных, блестящих, веселых глаз. Человек лежал, головой уткнувшись в мятую, плохо взбитую подушку. Он сказал:

— Чувства вас обманывают. Я имею в виду… Не ждите. Вас подвергли восстановлению на масштабной шкале, никакое волнение, никакая истерия, ничто не расстроит вас. Доктора, хоть их и подготовили планетарианцы, все — люди из прошлого, и вплоть до прошедшего дня они заявляли, что вы…

Человек замолчал. Его карие глаза потемнели под нахмуренными бровями, потом он улыбнулся с той же поразительной мрачностью.

— Я был близок к тому, чтобы сказать слишком много. На самом деле, вы можете быть достаточно сильным и выдержите сейчас любое потрясение. Но факты таковы: вы познаете горькую правду своего затруднительного положения достаточно скоро и без нервных переживаний. Я сделаю лишь предварительное предупреждение: готовьтесь к плохим новостям.

У Гарсона лишь возникло смутное любопытство и никакого чувства тревоги. После того, что прямо сказал доктор Лель, и косвенно — планетарианцы, никакая опасность не могла здесь превысить ту, которой он избежал. Только эмоции, что он ощущал, должны были стать вдвое подвигнуть его к спасению Нормы с вербовочной станции. Он громко сказал:

— Если я буду спать в следующий раз, когда придет доктор или планетарианец, вы меня разбудите? Я хочу кое-что сообщить.

Человек невесело улыбнулся. Он был представительным, молодым парнем около тридцати. Его реакция заставила Гарсона нахмуриться. Гарсон резко спросил:

— А в чем дело?

Незнакомец с сожалением покачал головой.

— Я уже двадцать семь дней в этом веке, — ответил он, — и я никогда не видел планетарианца. А насчет поговорить с кем-нибудь на стороне планетарианцев, то я уже сказал тебе — жди плохих новостей. Я знаю, ты должен был доставить сообщение. Я даже знаю от доктора Деррел, в чем оно заключается, но не спрашивай меня, как он узнал. Все, что я могу сказать: тебе нужно забыть о передаче любых сообщений кому бы то ни было. Между прочим, меня зовут Мэрфи, Эдвард Мэрфи.

Гарсона не интересовали ни имена, ни тайна, как они узнали о сообщении. Однако он встревожился. Каждое слово этого молодого человека с добрым лицом и приятным голосом содержало ужасный подтекст. Он посмотрел на Мэрфи: откровенное, открытое лицо, дружеская, мрачноватая улыбка, небрежная копна блестящих коричневых волос, спадающих на один висок — в общем, ничего опасного. Кроме того, откуда могла бы исходить опасность? От планетарианцев?

Это нелепо. Не обращая внимания на их краткие визиты, планетарианцы были расой из «этого» времени, которой нужно содействовать. Возможно, у них были странные, даже причиняющие затруднения обычаи, но другая сторона была почти невообразимым злом. Вопрос выбора не стоял.

План Гарсона был прост. Как только ему позволят встать, (а он чувствовал себя сейчас вполне хорошо), он попытается установить контакт с планетарианцами. Все началось с высказывания неприятных, загадочных аспектов происходящего, а ведь не было сказано ничего серьезного. Гарсон услышал голос Мэрфи:

— Остерегайся — все, что я скажу по этому поводу. Однако, есть кое-что еще. Как ты думаешь, ты сможешь подняться через час? Я имею в виду, ты хорошо себя чувствуешь?

Гарсон кивнул озадаченно.

— Думаю, да. А почему?

— Мы тогда минуем Луну и, как я понимаю, это стоит увидеть.

— Что?

Мэрфи сокрушенно посмотрел на него. И медленно произнес:

— Я забыл. Я был так занят, что не рассказал тебе о нашей главной опасности, этого бы не случилось со мной, но ты был без сознания, когда мы начинали. — Он пожал плечами. — Ну, мы на пути к Венере, и даже если остальное отбросить, карты подтасованы, и это — факт. На борту этого корабля не планетарианцев, только люди из прошлого и щупальце Наблюдателя. И для тебя нет возможности поговорить с кем-то из них, потому что… — Он остановился, потом продолжил, — я опять близок к тому, чтобы проболтаться. Я проговорюсь еще раньше, чем тебе нужно будет это услышать.

Гарсон не слишком обратил внимание. Его потрясение не проходило. Он лежал в изумлении, потрясенный невероятным фактом, что он — в космосе. В космосе! Он чувствовал, что его перехитрили. Даже события, о которых он знал, произойдут в четверти миллиона миль от него.

Эта мысль потрясла его. Он сидел неподвижно, неудобно в кровати и, наконец, произнес приглушенным голосом:

— Сколько займет полет к Венере?

— Дней десять, я думаю.

Очень осторожно Гарсон попробовал осознать эти цифры. Внутри него зародилась надежда. Все еще не так плохо, как показалось вначале. Десять дней добираться туда, десять дней убедить кого-то позволить планетарианцам бегло заглянуть в его мысли, десять дней возвращаться на Землю. Месяц! Он нахмурился. Это не очень хорошо. Войны проигрывались, большие империи распадались и за меньшее время. А как он мог доставить сообщение с космического корабля, летящего к Венере? Разные планы предварительных действий обдумывал он, но ясно было одно.

Он сказал обеспокоенным тоном:

— Если бы я вернулся туда, откуда я родом, то на этом этапе я бы попытался увидеть капитана корабля. Но вы заставили меня сомневаться, что нормальные процедуры применимы на планетарианском космическом лайнере. Честно, каковы мои шансы?

Гарсон увидел, что молодой человек помрачнел.

— Конечно, никаких! — ответил Мэрфи. — Это не шутка, Гарсон. Как я уже сказал, Даррелл знает и заинтересован в вашем сообщении, не спрашивайте меня как, откуда или когда он узнал о нем. Он был политическим лидером в его собственном веке, и он — необыкновенный механик, но, по его словам, он знает только нормальные, повседневные вещи своей прежней жизни. Тебя используют как существо с группой людей из прошлых веков, среди них несколько подозрительных парней, и существа Даррела самые подозрительные из всех них. Но забудь это! Помни только, что ты — на космическом корабле в веке таком далеком от твоего собственного, что нет даже записи о твоем времени в исторических книгах. Хорошенько подумай об этом.

Гарсон подумал и лег обратно, почти бездыханный, еще раз пораженный странным окружением. Но не было ощущения движения, вообще ничего ненормального. Мир был спокоен. Комната казалась непривычно большой палатой в больнице. После напряжения Гарсон позволил своему телу расслабиться, а полному богатому потоку мыслей — свободно литься. В этой горячей волне опасность, о которой рассказал ему Мэрфи, казалась плодом воображения, тенью вдали. Было только чудо, только Венера и этот безмолвный, быстро несущийся корабль.

Венера! Он позволил слову вращаться в своем разуме, и это оказалось возбуждающей интеллектуальной пищей, безмерно стимулирующей разум, оформленный и тренированный, как и ранее. Венера? В течение веков мечты людей достигали небес, буквально очарованные ошеломляющим умы фактом существования иных миров, таких же безбрежных, как и их собственные континенты, моря, реки, сокровища, которые невозможно подсчитать. А теперь для него все это стало реальностью. Перед этим фактом другие срочные дела просто таяли. Конечно, Норма должна быть спасена, а странное сообщение — доставлено. Но, если его судьба — остаться в этом мире до конца войны, то он бы не мог попросить большего, чем это пылающее чувство приключения, эта блестящая возможность узнать, увидеть и разобраться в раю для ученых.

Гарсон понял, что Мэрфи говорит.

— Ты знаешь, — голос соседа Гарсона был задумчивым, — возможно, как раз это могла быть хорошая идея — попытаться увидеть капитана. Мне надо будет поговорить с Деррелом прежде, чем действовать, но…

Гарсон вздохнул. Он вдруг почувствовал себя истощенным духовно и физически.

— Слушай, — сказал он устало, — минуту назад ты доказывал, что абсолютно невозможно для меня увидеть капитана, а сейчас тебе кажется, что это могло быть неплохой идеей и, таким образом, невозможное становится возможным.

Его слова прервал какой-то звук — странный свистящий звук, который будто давил на него. Сначала Гарсон увидел, что люди поднимаются с кроватей, группы, стоявшие в тихой беседе, расходятся. Через минуту, за исключением трех дюжин человек, не шелохнувшихся на своих кроватях, люди покинули палату через дверь. Когда дверь закрылась, слух Гарсона пронзил напряженный голос Мэрфи:

— Быстро! Помоги мне подняться и сесть в инвалидное кресло. Будь проклята моя парализованная нога, но мне нужно увидеться с Деррелом. Наступление не должно произойти, пока ты не попробуешь увидеться с капитаном. Быстрей, парень!

«Наступление!» Гарсон запаниковал, потом с усилием взял себя в руки. Собрав все свое хладнокровие, вопреки очередному потрясению, он лег обратно. Он произнес дрожащим голосом:

— Я помогу тебе встать, когда ты расскажешь мне, что все это значит. Начинай рассказывать. Быстро!

Мэрфи вздохнул.

— Все просто. Они собрали в одно стадо скептиков, то есть, нас — просто людей, которые знают, что находятся в другом времени, и не суеверны на этот счет, и всегда потенциально непокорны, так, как хорошо знают планетарианцы. Но они не поняли того, что такое Деррел. Мятеж был не совсем удачен. Мы захватили комнату контроля, машинное отделение и только один из арсеналов. Самое худшее — что одно из щупальцев избежало нашей ловушки, а это значит, что наблюдательная машина проинформирована и военные корабли уже отправлены за нами. Если мы не сможем быстро получить полный контроль, нас раздавят. И вся наша толпа будет казнена.

Он продолжил со слабой улыбкой:

— Это включает тебя и каждого человека в этой комнате, парализованного, больного или невиновного. Планетарианцы оставили подробности бегства в их мир в руках чудовищной машины, называемой Наблюдателем, а Наблюдатель беспощадно логичен. — Он пожал плечами и закончил, — вот что я подразумевал под плохими новостями. Все мы придем к победе или смерти. А сейчас помоги мне добраться до Деррела и остановить это нападение!

Гарсон был до боли переполнен вопросами, трепетавшими в нем: скептики… щупальца… мятеж… И не только это. После того, как управляемая энергией инвалидная коляска Мэрфи исчезла в дверях, поглотивших людей. Потом Гарсон осознал, как он устал. Он опустился на кровать, и ему показалось, что в нем не осталось ни капли чувствительности. Он думал — медленная, однообразная, серая мысль о части сообщения, пришедшего к нему в деперсонализирующей машине, о серьезном предостережении: «Не рисковать без особой необходимости… остаться в живых!»

Какой у него на это есть шанс?

 

Глава 11

Луна магически плыла на фоне черного космоса — большой шар света, который рос и рос. В течение часа она не менялась в размерах, а потом начала удаляться. Растущая необъятность этого расстояния принесла Гарсону неожиданно мрачное сознание того, что он опять — мельчайший винтик в гигантской борьбе гигантских сил.

Он смотрел, как светящийся лунный шар стал темным, размером с горошину, наполовину спрятался за шаром огня, которым и была Земля. Непосредственной целью Гарсона был уже другой шар, когда он обернулся к Мэрфи в инвалидном кресле. Он сказал:

— А сейчас, когда нападение отложено, мне хотелось бы встретиться с этим загадочным Деррелом. После чего тебе было бы лучше сразу идти спать.

Молодой человек поник.

— Помоги мне добраться до кровати, ладно?

Мэрфи болезненно улыбнулся из постели.

— По-видимому, я инвалид, а не ты. Паралич, конечно, не сильно повредил бы мне, но над моей правой ногой хорошенько поработал энергетический нож. Кстати, я представлю тебя Деррелу, когда проснусь.

Медленное, тяжелое дыхание Мэрфи достигло Гарсона. Тот чувствовал опустошение от бездействия и, в конце концов, раздражение от того, что попал в зависимость от группы других людей. Некоторые время он бродил по комнате, полубесцельно, наполовину в поисках экстраординарного Деррела. Но мало-помалу его мысли отвлеклись от неопределенных целей. Люди, невероятные люди, выросли в его сознании.

Они расхаживали с важным видом, эти парни. Когда они стояли, то стояли с небрежной грацией, большие пальцы бесстрастно засунуты за ремни или за проймы жилетов странного покроя. Не более чем с полдюжины этих плотных, с виду сильных парней, казалось, принадлежали к старательным людям. Здесь были люди из прошлого, авантюристы, наемники, кто поднимает мятеж так же легко, как при несколько различных обстоятельствах могут решить выступить «за» захватчиков вместо «против» того, чтобы выступать.

Может, на стороне планетарианцев были плохие психологи? Это казалось невозможным, поскольку они были сверх умелыми во всем. Объяснение, конечно же, заключалось в том, что интеллект и способности этих людей были так же велики, как и их собственные, хотя бы приблизительно, попав на сцену, неизвестную для них, они легко обманули людей из прошлого, управляющих кораблем.

Деррел!

Все события были волнующими, искрящимися полной, неистовой жизнью, что бушевала на Земле сквозь века. На Земле были люди, полностью выросшие из своего времени, любящие жизнь, а еще вследствие своей случайной, безнадежной попытки мятежа, убежденные, что они не боятся смерти.

Один из них был инициатором, формирующей силой.

Трижды Гарсон был уверен, что это — Деррел, но каждый раз он изменял свое решение, прежде чем на самом деле подходил к незнакомцу. Только постепенно он выделил худощавого человека. Первым впечатлением было: высокий неловкий человек с удлиненным лицом со впалыми щеками. Он носил серую рубашку и серые брюки. За исключением чистоты, он мог бы сойти за выходца из фермерского дома.

Человек стоял, неуклюже полунаклонясь к одной из кроватей больничного типа и ничего не говорил. Тем не менее, он каким-то образом был центром группы, окружавшей его. Лидер! Спустя миг, Гарсон увидел, что он украдкой изучает его. Это было все, что ему нужно. Совершенно открыто Гарсон рассматривал этого человека. Перед его изучающим взглядом обманчивая фермерская внешность растаяла, как туман под ярким солнцем.

Впалые щеки неожиданно оказались естественным экраном, дающим искажения, скрывавшим почти ненормальную силу этого лица. Линия челюсти просто сошла до роли основы, поддерживающей подбородок, показав во всем мрачную тяжесть, как у срезанного угла наковальни, не слишком выступающего упора вперед. Нос был сильным и острым, все лицо в целом — длинное и изможденное.

Исследование Гарсона было прервано. Кто-то обратился к человеку, как к мистеру Деррелу, и это было так, будто Деррел ждал обращения как сигнала. Он шагнул вперед. И сказал тишайшим голосом. Гарсон еле расслышал.

— Профессор Гарсон, вы не будете возражать, если я поговорю с вами? — он двигался уверенно, а еще — рассеянно.

Гарсон удивился собственному колебанию. Около часа у него была цель: найти этого человека, а сейчас он понял, что с неохотой уступает превосходству чужака. Гарсона вдруг проняло, что даже согласиться на простую просьбу Деррела, значит поставить себя, каким-то образом неуловимо, под власть этого человека.

Их глаза встретились: его собственные, хмурые, с задумчивыми дерреловскими, сначала невыразительными, а потом улыбающимися. Улыбка коснулась лица Деррела и осветила его поразительным обаянием. Казалось, все его выражение лица меняется. Вкратце можно сказать, он напоминал огонь, горящий, не терпящий противоречий.

Гарсон испугался, услышав собственный ответ:

— Конечно. Что вы желаете?

Ответ был прохладным и полон чудовищного смысла:

— Вы получили предупреждение, но вам не надо больше искать его источник. Я — доктор Деррел из расы Визарда из Бора. Мой народ с огромными трудностями сражается ради спасения Вселенной, которой угрожает война с применением оружия, базирующегося на самом принципе времени и его энергии.

— Минуточку! — Голос Гарсона даже ему самому показался хриплым. — Вы пытаетесь рассказать мне, что ваш народ послал это сообщение?

— Я сам! — Лицо человека было почти серо-стального цвета. — И я пытаюсь объяснить вам, что ваше положение сейчас так опасно, что ваше собственное предложение увидеться с капитаном Люррадином стало необходимым и наилучшим планом.

Странно, но тут его мышление ускорилось, не то чтобы в откровении, но в мысленной картине, уничтожившей мирную безопасность этой комнаты и переносящей его в безжалостные тиски людей из какого-то другого, более беспощадного прошлого, чем его собственное, к щупальцам. Как тень, омрачающую все его эмоции, он осознал, что закон средних чисел не позволит ему снова встретиться со смертью лицом к лицу и ускользнуть от нее.

Медленно родилась другая мысль — откровение Деррела. Гарсон задумался об этом, на первый взгляд, наполовину загадочном, продолжавшем существовать в его разуме. Кое-как, не вполне адекватно и, конечно же, далеко от удовлетворительного объяснения всему происшедшему, он выразил свою мысль.

— Сообщение доставлено в черную щель деперсонализирующей машины Глориуса, пролетело сквозь расстояния, через сеть защиты Глориуса. От Деррела!

Гарсон нахмурился, его недовольство росло. Он смотрел на Деррела из-под приспущенных век и видел, что тот стоит в своеобразной, слегка неуклюжей позе, равнодушно глядя на него, как бы терпеливо ожидая предполагаемой реакции. Это было убедительно, но далеко не достаточно.

Гарсон сказал:

— Я вижу, мне надо быть откровенным или все пойдет наперекосяк. Я считаю так: я представляю себе картину существования ужасных сил. Я расценивал их как возможное воздействие из будущего этого будущего, но, каков бы ни был их источник, я уверен, что они сверхчеловеческие и сверхглорианские.

Он остановился, потому что длиннолицый человек улыбался с обаянием.

— А сейчас, — сказал Деррел с кривой улыбкой, — реальность не появится вопреки вашим ожиданиям. Перед вами стоит обычный человек, и ваши мечты о том, чтобы божественная власть вмешивалась в дела людей, стали желаемой галлюцинацией.

— А что на их месте? — холодно спросил Гарсон.

Деррел ответил спокойно.

— На их месте — человек, который не принял на себя командование космическим кораблем, а сейчас стоит на пороге жалкой смерти.

Гарсон раскрыл было рот для ответа, но, озадаченный, снова закрыл его. Не было ничего неясного, только явная откровенность. Но исповедь Деррела была далека от того, чтобы стать удовлетворительным объяснением.

Даррелл, голосом, насыщенным страстью, продолжал:

— Я не уверен, что это — большое упущение. Я был единственным человеком, управляющим иностранцами, не имеющими причин для борьбы — многие из них инвалиды, — а еще я добился частичного успеха, борясь против хорошо подготовленной команды совершенно механизированного космического крейсера, команды, поддерживаемой не менее чем четырьмя щупальцами всеведущего Наблюдателя.

Откровенность такого рассказа принесла яркую вспышку осознания того, чем в действительности должен был быть этот бой. Люди из плоти и крови, брошенные под энергетическое оружие, сражающиеся с ним и получающие безнадежные раны, подавляющие бдительный и многочисленный экипаж вооруженного корабля и четыре щупальца, где бы они ни были. Щупальце — мощное уродливое слово с нечеловеческим смыслом. И все еще картина была неполной.

— Если вы собираетесь воспользоваться логикой, — наконец медленно сказал Гарсон, — вам придется примириться с моим клеймом еще на минуту. Почему вы подняли мятеж, находясь в столь невыгодном положении?

Глаза человека засверкали презрением. Когда он заговорил, его голос был плотным от страсти:

— Можете ли вы благоразумно принять реальность, которая такова: «наше положение безнадежно, потому что мы рискнули»? Мы рискнули, потому что… — он сделал паузу, как бы собираясь с духом, затем его слова полились снова, — потому что я из расы Визардов; и мы были хозяевами Земли в наше время, потому что мы были смелыми. Как если бы я был с Визардами, я выбрал трудный, опасный путь, и я говорю вам, что победа все еще не за пределами их возможностей.

Пламенеющий самым странным образом голос умер. Внимательное выражение исчезло из его глаз. Он наклонил голову, словно вслушиваясь в далекий звук. Гарсон стряхнул с себя очарованность и вернулся к размышлениям, накопившимся, пока говорил его собеседник. Он заметил:

— К сожалению, для всех этих эмоций я подготовлен уже тем, что я ученый, и меня никогда не учили принимать оправдания в качестве замены объяснениям.

Наступило молчание. Испуганным взглядом Гарсон следил, как высокая неуклюжая фигура быстро зашагала вдоль стены. Человек из Визардов остановился так же быстро, как и начал движение, и теперь его пальцы заработали с фантастической скоростью на участке стены. Когда Гарсон подошел, стена свободно скользнула в сторону, и Деррел пригнулся к полу. В пустоте обнажился космос, поблескивали провода и, казавшаяся серебряной, блестела и сверкала точка. Не колеблясь, Деррел схватил с виду раскаленный добела предмет и вздрогнул. Была слабая вспышка, а когда он отнял руку, сияние исчезло.

Деррел мрачно посмотрел на Гарсона.

— Эти провода — вообще не провода, а чистая энергетическая сеть, электронная форма, которая через период около часа может принять форму оружия, нигде не существовавшего ранее. Сама по себе форма неразрушима. Но к определенной стадии сформированная вещь может быть разрушена.

Гарсон инстинктивно подбодрил себя, когда Деррел посмотрел ему прямо в лицо. Деррел произнес:

— Вы видите, что без моей особой способности чувствовать энергетические образования здесь может произойти неожиданная трагедия.

— Без вас, — вставил Гарсон, — здесь не будет мятежа. Простите, но у меня появилась мысль, требующая объяснения.

Деррел посмотрел на него без враждебности. Наконец, он убедительно сказал:

— Я знаю ваши сомнения, но вы можете заметить, что я должен обойти и осмотреть всю нашу достаточно большую территорию на предмет проявления электронных форм. Вкратце, мы, Визарды, — раса из прошлого, которая развивала науку, давшую нам возможность перехватывать дороги ко времени, и которые проложили глорианцы, хотя мы еще не могли построить машину времени. По многим показателям мы превосходим как планетарианцев, так и глорианцев. Наши математики показали нам, что время и анергия не могут выдерживать напряжения за пределами определенной точки. Согласно этому, мы сделали и делаем все возможное для спасения Вселенной, первое и самое важное — необходимость найти базу, предпочтительно космический корабль. — Он спокойно закончил. — Что касается остального, в данное время вы должны доверять мне. Несмотря на ваши сомнения, вам нужно повидаться с капитаном. Мы должны завоевать этот корабль раньше, чем наш мятеж подавят. Я оставлю вас сейчас, чтобы вы могли обдумать все это.

Он повернулся и зашагал прочь, оставив за собой убежденность, в основном, недоверие, но (Гарсон неверно думал) не факты! Какая шаткая основа, из-за которой нужно рисковать своей единственной жизнью!

Гарсон обнаружил себя напряженно прислушивающимся к звукам, но ничего слышно не было, кроме беспорядочных слов других людей. Сам корабль, удивительный корабль, был тих. Казалось, он подвешен в дальнем углу Вселенной и, по крайней мере, покоится на одном месте. Гарсон мигал неустанно, но, в основном, был нетороплив, изолирован от механических предметов первой необходимости, не ведая ни сомнения, ни надежды, ни страха, ни отваги.

Сомнение! Мозг его стал темной непрозрачной массой, испещренной движущимися огнями мыслей, тяжелой от накапливающегося покрова подозрений, с определенным знанием в конечном счете только одного: с такой крупной ставкой он должен узнать побольше о так называемых Визардах из Бора. Было бы глупо что-либо предпринимать против планетарианцев, надежды этой войны, основываясь на речистом голословном утверждении кого бы то ни было. Но что делать? Где выяснить?

Скоро пролетели минуты. Выла черная невероятная космическая перспектива. Но ответов не было. Был отдых в кровати и разглядывание серого потолка, это было хуже. Состоялось открытие библиотеки в комнате, смежной с длинной спальней, и это пообещало так безмерно много, что за короткий час даже чувство необходимости что-то предпринять покинуло его.

Только постепенно Гарсон стал понимать, что книги были предусмотрительно подобранной коллекцией. В любое другое время каждое слово каждой страницы пленило бы его, но не сейчас. Некоторое время с доброй усмешкой он изучал том за томом для проверки своего открытия. Наконец, устав и расстроившись, он вернулся в свою кровать. Проснулся Мэрфи.

Его мысли заметались, потом он заколебался. Возможно, ему следовало осторожно приближаться к Деррелу. Наконец, он сказал:

— Я думаю, вы бывали в библиотеке.

Мэрфи покачал головой, взгляд его был немного насмешливым.

— Нет. Но на основе своего опыта я рискну угадать, что там элементарные научные книжки, книги о путешествиях на другие планеты, но нет исторических трудов и нигде нет ссылки, какой сейчас год. Они даже не позволяют нам, скептикам, знать это.

Гарсон почти грубо оборвал его.

— Эти планетарианцы не такие уж добрые ангелы, как я думал. Их принципиальное отличие, возможно в более ловком методе. Этот корабль организован для подавления нас, точно как Глориус использует деперсона…

Он остановился, испуганный неприятным направлением своих мыслей. В такой степени скоро он сам себя приведет в лагерь антипланетарианцев. Умышленно он сковал свои мысли. Его работа заключалась не в ненависти, а в осторожных расспросах о Дерреле.

Он открыл рот, но прежде чем смог что-либо сказать, заговорил Мэрфи:

— Планетарианцы в порядке. Ели бы мы не затеяли этот проклятый мятеж, мы бы прекрасно обошлись без долгого бегства, при условии, что мы бы не болтали и подчинились.

Гарсон оторвался от мыслей о Дерреле.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Мэрфи грустно засмеялся.

— Мы, скептики, в общем, знаем, где находимся. Подавляющее большинство новобранцев НЕ знают ничего, за исключением того, что это — странное место. В силу психологических причин, им необходимо чувствовать, что они — в полностью рациональной среде. Их собственные суеверия подсказывают решения. Армия древних греков думает, что сражается на стороне Юпитера в битве богов. Религиозный народ из примерно четырехсот различных времен думает по своим собственным причинам, что все так, как и должно быть. Лердиты Моралисты из тринадцатого века верят, что это — война великой машины за контроль ее инакомыслящих частей. А нелорианские сектанты из 7643–7699… В чем дело?

Гарсон не мог этому воспротивиться. Потрясение было скорее физическим, чем духовным. Он никак не думал об этом, когда Деррел рассказывал о Визардах из Бора, но сейчас Гарсон был потрясен. Его нервы затрепетали от случайно ошеломляющих слов. Наконец, он сказал:

— Не возражай мне. Это те самые даты, что вы назвали. Я полагаю, это действительно глупо думать о времени как предмете прошлого и будущего. А ведь все они там, лежат, шестьсот миллиардов земель и вселенных, созидаемых каждую минуту.

Гарсон испустил глубокий вздох. Черт возьми, он застрял на месте на достаточно долгий срок. В любую минуту Деррел может вернуться. Гарсон сказал сдавленно:

— А что насчет Визардов из Бора? Я слышал, кто-то произнес эту фразу, и меня это заинтриговало.

— Интересная раса, — прокомментировал Мэрфи, и Гарсон вздохнул с облегчением. Парень ничего не заподозрил. Гарсон напряженно ждал, пока Мэрфи продолжит. — Визарды открыли некоторую связь между полом человека и его разумом, что дало им сверхинтеллект, включая ментальную телепатию. Они правили Землей в течение трехсот лет вплоть до установления века Бесконечного Мира. Политика власти и все такое, сила, великая механика, постройка первого космического корабля, который, согласно описанию, был лучше всего, что существовало до того. Большинство их секретов утеряно. А те, что остались, стали достоянием особой клики жрецов, чья конечная гибель — долгая история.

Он замолк, задумчиво нахмурясь, а Гарсон удивлялся, как он должен принять все это, и рассказ Деррела был доказан практически слово за словом. Голос Мэрфи оборвал его нерешительность:

— Это прекрасная история о том, как был изобретен космический корабль. В конце их борьбы за власть побежденный лидер, обезумевший от тревоги о своей прекрасной жене, которую взял в качестве супруги завоеватель, исчез и вернулся с кораблем, получил свою жену и свою власть обратно; и династия Деррела после этого правила на протяжении сотни лет.

— Деррела! — воскликнул Гарсон, — династия Деррела!

Эхо потрясения ревело долго, фамильярно и вскоре умерло. Они разговаривали тихо и их спокойные баритоны образовывали экзотический хриплый фон для размеренного биения мыслей Гарсона.

Наконец, он отправился назад, когда Мэрфи пылко позвал остальных. С некоторой отрешенностью он слушал, как изменился голос Мэрфи, снова и снова повторяя тот же рассказ, хотя слова и даже тон варьировались каждый раз. Однако всегда реакция людей была одинаковой: радость! Радость от уверенности в победе! И какая разница, из какого века в прошлом они пришли?

Гарсон вдруг понял, что Мэрфи пристально смотрит на него. Мэрфи спросил:

— В чем дело?

Гарсон ощутил тяжесть чужих взглядов, когда ответил, пожав плечами:

— Все эти предложения — слабая надежда для меня. История пишет, что мы победили в битве за этот корабль. Но мне еще нужно противостоять капитану, а история молчит о том, выживу ли я. Честно, я полагаю, что сообщение, полученное мной в деперсонализирующей машине, важнее любого другого на этом корабле. Я повторяю, наша единственная уверенность — это то, что Деррел сбежал с космическим кораблем. Но кто еще выжил — мы не знаем. Деррел…

— Да! — раздался спокойный голос Деррела позади него. — Да, профессор Гарсон?

Гарсон медленно обернулся. У него не было четкого плана, было лишь смутное намерение подорвать положение Деррела, и это заставляло его подчеркнуть неуверенность в том, что кто-нибудь из людей спасется. Но это не было планом, так как существовал безальтернативный факт, что корабль вернулся назад. Деррел победил.

Не план. Единственными показателями в его ситуации были его собственные огромные потребности и враждебное окружение, в котором они существовали. Долгое время Гарсон глядел на долговязого Деррела, изучал неотчетливый триумф, светящийся на неестественно длинном и этим отличающемся от остальных лице Визарда. Гарсон сказал:

— Вы можете читать мысли. Так что нет необходимости рассказывать вам, что происходит. Каковы ваши намерения?

Деррел улыбнулся светящейся магнетической улыбкой, которую Гарсон уже видел. Его агатовые глаза засверкали, когда он вошел в круг людей. Потом он начал говорить сильным резонирующим голосом. В его голосе звучали командирские нотки, за ним чувствовалась богато одаренная, сильная личность. Это был голос человека, который победил.

— Мое первое намерение — рассказать каждому здесь, что мы находимся в веке, который является домом трофейных сокровищ для хамов. Женщины, дворцы, богатство, власть — для каждого, кто последует за мной на смерть. Вы знаете сами, в каком проклятом бедном мире мы сейчас находимся. Ни женщин, ничего и никогда для нас, кроме смотрящего в лицо смерти воюющего Глориуса, укрепившегося на Земле и на Венере. И проклятые кучки моралистов, сражающихся, чтобы война закончилась через дикую идею, должны или нет люди контролировать рождаемость. Вы со мной?

Возникла суета, звонкий призыв; и ответ не мог быть более удовлетворительным. Гул голосов, возгласы и, наконец:

— Чего мы ждем? Идемте!

Слабый триумф на лице Деррела стал сильнее, когда он повернулся к Гарсону и мягко сказал:

— Простите, я вам солгал, профессор, со мной никогда не случалось, чтобы Мэрфи или кто-нибудь еще на борту узнали мою историю. Я рассказал вам, что я сделал, потому что я прочел в ваших мыслях каковы ваши цели, движущие вашими действиями. Естественно, я применил первый закон убеждения и подхлестнул ваши надежды и желания.

Гарсон мрачно улыбнулся. Небольшая речь Деррела, только что произнесенная им, была высшим примером ободрения надежд и желаний, очевидно, оппортунистического, лицемерного и осуществимого, только если одни люди станут служить целям других.

Он обратил внимание, что Деррел смотрит на него, и сказал:

— Вы знаете, что у меня на уме. Вероятно, вы можете меня слегка подбодрить, как и остальных. Но помните, ваши слова должны быть основаны на логике. Вы должны убедить меня, что, если я иду к капитану, то в ваших личных интересах — высадить меня возле планетарианской крепости, и что далее…

Слова, весь воздух его легких со свистом вылетел из тела. Возникло отвратительное чувство давления. Его сбили с ног, и он непостижимым образом увидел, как две кровати проплывают под ним. Потом он упал.

Инстинктивно Гарсон взмахнул рукой и схватился отчаянным рывком за спинку третьей кровати. Он растянулся на ней, оглушенный, испуганный, но не пострадавший, в безопасности.

В безопасности от чего? Он схватился прямо и встал, качаясь, глядя, как другие поднимаются, осознавая первый раз стоны и крики боли. Комнату наполнил голос из невидимого источника:

— Говорит комната контроля! Деррел… произошла неприятная вещь. Минуту назад мы были в тридцати миллионах миль от Венеры. Сейчас планета прямо перед нами, меньше чем в двух миллионах миль. Она ясно видна. Что произошло?

Потом Гарсон увидел Деррела. Тот лежал на спине на полу, глаза открыты, выражение целеустремленности застыло на его лице. Визард помахал раскинутыми руками.

— Жди! — Деррел сказал резко. — Щупальце на борту этого корабля только что сообщило Наблюдателю на Венеру и принимает ответ — объяснение происшедшему. Я пытаюсь перехватить его.

Его голос изменился, стал монотонным:

— … Манипуляции семнадцатым пространством времени… происходит где-то в будущем… в нескольких годах от нас. Ваш корабль либо случайно, либо преднамеренно захвачен вихревым потоком в результирующем временном шторме… Еще нет соображений об источнике мощных проявленных энергий. Это все… за исключением того, что военные корабли поднимаются с Венеры, чтобы помочь вам…

Деррел встал и спокойно сказал:

— О том, что вы говорили, Гарсон: не существует метода, которым я могу доказать, что сделаю для вас что-нибудь. История пишет, что я прожил долгую жизнь. Поэтому никакой эгоизм, никакая опасность для Вселенной не могут повлиять на мое существование в прошлом. Вам придется действовать с риском, и, если представится возможность, мы поможем вам позднее, а сейчас я не могу вам дать никаких гарантий.

По крайней мере, это было честно. Конечно, для оппортуниста существовала истина, но не как средство все закончить, средство, успокаивающее подозрения. Остался непонятный факт, что Гарсон должен рискнуть. Он сказал:

— Дайте мне пять минут все обдумать. Вы, я вижу, верите, что я хочу идти.

Деррел кивнул.

— Ваш разум начинает принимать саму идею.

У Гарсона не было предчувствий, какая фантастическая вещь произойдет вскоре. Он думал буднично и холодно: «Итак, я иду! Через пять минут!»

 

Глава 12

Наконец, он стоял на стенной смотровой площадке, глядя на пылающую безбрежную Венеру. Планета, всегда огромная, зримо увеличивалась, как воздушный шар, который надувают. Только она не прекращала расти и, в отличие от чрезмерно раздутого шара, не лопалась.

Плотное молчание было разрушено самым высоким из трех красивых ганелианцев. Слова человека отозвались эхом, не в мыслях Гарсона, а в их мрачном настроении.

— Такое великолепие еще раз убеждает, что война — самое худшее — то, что где-то в будущем этого «будущего» есть люди, знающие, кто победит в этой войне, и они ничего не делают, черт бы их побрал!

Гарсон хотел сказать еще что-нибудь, добавить еще несколько собственных соображений к этому волнующему сообщению. Но вместо этого он удержал свои мысли на том, что он должен совершить через минуту.

Кроме того, Мэрфи описал, как эмоциональных слабаков, которые сосредоточились на красоте, и с которыми бесполезно обсуждать что-либо иное. Правда, несомненно, что сам он выдал довольно много эмоций.

Размышления окончились, когда Мэрфи нетерпеливо сказал:

— Мы обсудили уже все это и согласны, что или люди будущего не существуют вообще (значит, Вселенная взорвана энергетическим барьером Глориуса), они просто более старые версии миллионолетнего развития тел людей планетарианцев или Глориуса. Если они существуют, то Вселенная не разрушена, стало быть, зачем им вмешиваться в ход войны? В конце концов, мы согласились, что вполне возможно, эти люди будущего, в каком бы то ни было виде, ответственны за сообщение, пришедшее через профессора Гарсона. Если они могут передать сообщение, то почему выбрали Гарсона? Почему не осуществили контакт с планетарианцами напрямую? Или предупредили бы Глориус об опасности!

Гарсон сказал:

— Деррел, каков ваш план нападения?

Ответ был холоден.

— Я не собираюсь посвящать вас. Причина: поблизости щупальце, которое может прочитать неосторожные мысли. Я хочу, чтобы вы сосредоточились на мыслях, что ваша цель — честная, и даже не думали о нападении в связи с этим. Ждите… не отвечайте! Я собираюсь поговорить с капитаном Люррадином!

— Эх! — начал было Гарсон, но остановился.

Глаза Визарда были закрыты, тело его — негнущимся. Он сказал, обращаясь наполовину к Гарсону, наполовину к остальным:

— Многие здесь работают под мысленным контролем. — Голос его изменился. — Капитан Люррадин!

Было напряженное молчание, потом грубый голос ворвался в комнату:

— Да!

Деррел сказал:

— Нам нужно осуществить важную связь. Профессор Гарсон, один из людей, кто был без сознания, когда…

— Я знаю, кого вы имеете в виду, — оборвал этот грубый голос. — Продолжайте насчет вашей связи!

— Не позднее чем двадцать четвертый век, — прошептал Мэрфи Гарсону. — Если он даже замешан в этом мятеже, то это делается для его престижа!

Деррел опять заговорил:

— Профессор Гарсон только что пришел в сознание, и у него есть разгадка феномена, который перенес этот корабль через тридцать миллионов миль за тридцать секунд. Он чувствует, что должен немедленно повидаться с вами и передать свое сообщение планетарианцам.

Раздался взрыв холодного смеха.

— Какими мы были бы дураками, если бы позволили кому-то из вас пройти на пульт управления раньше, чем после посадки корабля! И вот мой ответ. Ему нужно будет подождать посадки корабля.

— Его сообщение, — сказал Деррел, — не может ждать. Он сейчас идет к вам, один.

— Он будет застрелен, когда появится в поле зрения.

— Я хорошо могу себе представить, — зло сказал Деррел, — что планетарианцы сделают с вами в таком случае. Это — ерунда, по сравнению с тем, что они сделают с нами. Он идет, так как он должен доставить сообщение. Это все.

Прежде чем Гарсон смог говорить, Мэрфи промолвил внятным голосом:

— Я против этого. Я допускаю, что принимал план раньше, но я не могу поддержать его при таких обстоятельствах.

Визард обернулся к нему. Его голос стал вибрирующей силой, когда он разозлился:

— Это удар в спину всем нам. Есть человек, пытающийся выполнить опасную миссию, а вы выступаете с пораженческими настроениями. Вы сказали, что прибыли из бурного времени, следующего после тринадцати тысяч лет Бесконечного Мира. Это было после моего времени, и я ничего не знаю об этом веке, но, очевидно, что мягкость мирного периода тихо, как ржавчина, разъела ваш народ. Как инвалид, слабый, не собирающийся никоим образом воевать, вы любезно воздержитесь от дальнейших советов людям!

Это могло бы произвести разрушительное действие, но Мэрфи просто пожал плечами, мягко улыбнулся, Гарсону — искренне, и сказал:

— Я беру назад свои слова.

И закончил:

— Счастливо, друг!

Деррел, глядя непримиримо, ледяным голосом сказал Гарсону:

— Я хочу обратить внимание на одну вещь. История говорит, что мы захватили этот корабль. Единственный план, что мы составили, вращается вокруг вас. Вот почему вы пошли на встречу с капитаном.

К Гарсону, для которого логика стояла во главе дела, эта мысль уже приходила в голову. К тому же он мысленно собирался, в течение пяти минут.

Второй коридор также был пуст. Его напряженные нервы натянулись до точки разрыва. Гарсон остановился и вытер тонкую линию испарины над бровями. У него не было предчувствия невероятного близкого конца… для него. Не было ничего, только смертоносная реальность его проникновения в сердце корабля, казалось, бесконечной длины и становившегося все громаднее с каждым шагом Гарсона.

Дверь уступила его прикосновению. Гарсон всматривался в большую кладовую со сваленным в кучу грузом, тысячами тонн, молчаливыми и безжизненными, как коридор впереди. Он шел дальше, его разум очистился, надежно сдерживаемый далеко от мыслей о готовящемся нападении Деррела. Гарсон размышлял: «Если Норма смогла не выдать доктору Лелю, что отправила письмо ему, то и он мог не выдать свои мысли».

Он был так целеустремлен, что не увидел боковой коридор, пока из него не рванулись люди и не схватили его раньше, чем он успел подумать о сопротивлении. Нет, он намеревался сражаться.

— Ведите его сюда! — сказал грубый, знакомый голос, и, мгновение разглядывая тени в отходящем коридоре, он увидел стройного человека в форме, стоящего в стороне… от щупальца!

Эта толстая, похожая на трубу вещь не могла быть ничем иным. Оно потянулось вперед, словно повинуясь рулю, и его фасеточные глаза уставились на Гарсона. Оно вдруг сказало четким бесчувственным голосом:

— Я не могу уловить необычных мыслей. Это предполагает обучение, подготовку для пресечения попыток чтения мыслей. Наблюдатель советует казнь.

Грубый голос молодого человека произнес:

— К черту Наблюдателя! Мы всегда можем казнить его. Ведите его сюда.

Открылась дверь и брызнул свет. Дверь за Гарсоном закрылась. Гарсон увидел комнату размером не больше передней к какой-то большой и темной комнате. Он едва заметил это и подумал со жгучим приступом ярости: «Логичный Наблюдатель советует казнить, даже не услышав. Почему? Это же неразумно! Черт бы побрал этого дурацкого Наблюдателя!»

Гнев Гарсона перерос в огромное удивление, когда он увидел капитана. Его первым впечатлением было, что тот был молодым человеком, но при ближайшем рассмотрении он увидел намного более взрослого и неизмеримо более зрелого человека. И каким-то образом, в его взвинченном состоянии, это открытие успокоило его. Удивление Гарсона рассеялось, когда его ум зарегистрировал заметный вопрос в глазах капитана Люррадина. Гарсон быстро пустился в свой рассказ.

Когда он закончил, командир повернулся лицом к щупальцу.

— Ну? — спросил он.

Мгновенно послышался холодный голос щупальца:

— Наблюдатель воскрешает в вашей памяти более ранний анализ ситуации в целом: разрушение Щупальцев 1601, 2 и 3, и нейтрализация электронных форм могли совершиться только при помощи читающего мысли. Соответственно, неизвестный для нас читающий мысли на борту. Четыре расы нашли секрет реальной подготовки к ментальной телепатии. Из них только Визард из Бора обладает превосходной способностью…

Сверхъестественность, фантастическая реальность того, что эта ВЕЩЬ говорит и рассуждает, как люди, не давала Гарсону покоя. Наблюдательная машина Глориуса, которую он видел, была просто большой машиной, слишком большой, чтобы воспринять ее, как какое-то гигантское целое, она была там и все. Но это длинное трубчатое чудовище с человеческим голосом было чуждым.

Сверхъестественное чувство закончилось тяжелым тревожным осознанием, что эта тварь, которая смогла проанализировать личность Деррела, могла бы действительно доказать, что смерть — собственный логический выбор Гарсона, а все остальное — иллюзия. Бесчувственный голос продолжал:

— Люди Визардов — наглые, хитрые, беспощадные, и они не предпринимают никаких действий в крайней необходимости, которая не относится к их главной цели. Поэтому появление этого человека — часть заговора. Уничтожьте его, выкиньте с корабля. Военные сделают все необходимое позже, без потерь.

Капитан Люррадин колебался, потом сказал невесело:

— Черт побери, я ненавижу поражения…

— Не будьте занудным! — сказало щупальце. — Ваши люди могут победить, а военные корабли — победят.

Решение пришло неожиданно.

— Очень хорошо, — отрывисто сказал капитан. — Виллант, деэнергизируйте этого заключенного и…

Гарсон спросил голосом, который он сам с трудом узнал, неестественно твердым голосом:

— А как быть с моим рассказом?

Наступило молчание.

— Ваш рассказ, — сказало наконец щупальце… и Гарсон мысленно пришел к осознанию, что отвечало щупальце, а не капитан, — ваш рассказ забракован Наблюдателем, как нелогичный. Невозможно повредить деперсонализирующую машину Глориуса. Факт, что вы реперсонализированы после обычной процедуры и достигли наших линий, очевиден по вашему состоянию, поскольку деперсонализирующая машина не сообщала ни о чем необычном в вашем случае. Далее даже если это и было правдой, сообщение, полученное вами — идиотское, так как нет известной силы или военного знания, способного принудить Дельпу к капитуляции хоть на минуту раньше. Невозможно нейтрализовать энерго-временной барьер более, чем в одной точке, в одно время без уничтожения нейтрализирующей машины. Следовательно, нападение может совершиться только в одной точке, военный маневр — использоваться в окончательном развитии оценок приемов ведения войны в данном месте космоса. И таким образом…

Смысл слов едва доходил до Гарсона, хотя все чувства были обострены. Его мозг словно налился огромным весом, с усилием тащил одну мысль, одну надежду. Гарсон сказал, пытаясь оставаться спокойным:

— Командир, по вашему общению с щупальцем и его хозяином, я вижу, что вы очень давно перестали следовать его выводам буквально. Почему? Потому что оно — не человек. Наблюдатель — это большой резервуар фактов, которые могут быть отобраны по любому принципу, но он ограничен фактами, которые знает. Это — машина, и в то же время она может быть логична и уничтожить меня прежде, чем вы покинете корабль; вы знаете и я знаю, что это ни необходимо, ни справедливо, и, что более важно, содержание меня в заключении и исследование планетарианцами источника сообщения, пришедшего ко мне, не принесет вреда.

Он закончил спокойным, доверительным тоном:

— Капитан, почему один из людей сказал мне, что вы из двухтысячных годов новой эры. Я держу пари, что в ваши дни еще были лошадиные бега. Я держу пари, более того, что ни одна машина никогда не могла понять человека, имеющего предчувствие и ставящего свой последний доллар на темную лошадку. Вы уже были не логичны, не стреляя в меня, когда я появился в поле зрения, как вы угрожали по коммуникатору, не покидая корабль, как советовал Наблюдатель, позволяя мне говорить здесь, даже если начинается нападение на ваших врагов (так как происходит нападение определенного рода и в нем задействован лучший мозг на корабле). Но это — неважно, потому что вы собираетесь оставить корабль. Вот что важно: вы должны прийти к логическому выводу. Верните свой престиж, все зависит от одного в этой бессознательной жизни здесь — от удачи и только от удачи.

Суровые глаза не стали мягче, но суровый голос произнес слова, прозвучавшие чистейшей музыкой:

— Виллант, поместите этого заключенного в спасательную шлюпку.

Все так и случилось. С победой в его руках, знание, что более двух лет осталось, пока энерго-временной барьер будет угрожать Вселенной, полная, богатая, огромная радость, что он всех победил — всех, и неописуемое облегчение, и еще, в голове Гарсона была мысль о…

Голос пришел в его сознание, сильный и ясный, и неотразимый, как живой огонь, женский голос. Норма!

— Джек! Джек! Помоги! Ты мне нужен! О Джек, приди…

Вселенная завертелась. Не было корабля, а он падал в пропасть черноты. Непостижимое расстояние обрушилось на него.

Не было ни корабля, ни земли, ни света.

Должно быть прошло много времени, так как у него медленно появились мысли, а ночь не кончалась. Нет, не ночь. Гарсон мог понять, что сейчас не ночь, так как было время осознать. Это не была ночь. Была пустота. Ничего не было!

Быстро ученая часть его мозга уловила идею, возможность освоения, исследования этого непространства. Но нечего было исследовать, ни в нем самом, ни чувств, которые можно записать или понять, ничего! Потом Гарсон почувствовал тревогу — ее черную волну. Мозг его сморщился от ужасного напряжения. Но время шло. Поток отчаяния омывал его. Оставалось НИЧЕГО!

Вдруг ситуация изменилась. В первый миг была полная изоляция, в следующий — человеческий голос прозаично сказал:

— Это — проблема. Как, черт побери, он получил в конфигурацию верхнюю дугу? Вы думаете, он провалился в других измерениях?

— Нет сообщений о проходящих Дельпу, — сказал второй голос. Лучше спроси Наблюдателя, есть ли какой-нибудь способ вытащить его.

Фигурально, в замешательстве, Гарсон мысленно кивнул, соглашаясь. Конечно, ему нужно было выбраться.

Его разум замер. Откуда идут голоса? Из пустоты?

В течение долгого напряженного момента мысль его балансировала над этим ужасным вопросом, стараясь проникнуть в его необъятную глубину и, казалось, колебалась за пределами его понимания. Были произнесены знакомые слова.

Дельпа! Безобразная дрожь прошла через его разум. Он не был в Дельпе или (он вдруг почувствовал ужасную боль) был?

Боль перешла в безнадежную усталость, почти хаотическое таяние. Что это значило? Где он был? Еще раз он был полностью заключенным в сильном доминирующем оружии, жертвой сил, неспособный помочь Норме, неспособный помочь себе самому. Норма! Он мысленно нахмурился, без каких-либо эмоций, не отвечая даже мыслям, что заключали в себе огромную и смертельную опасность для Нормы. Был только случайный, почти невероятный способ, которым она позвала его, и теперь Гарсон несся к Дельпе! Падал в этот безумный город, именуемый конфигурацией верхней дуги. Тут он осознал, что голос Наблюдателя говорит уже несколько секунд:

— … в конце концов, это можно утверждать, что ни самолет, ни машина любого вида не пролетела над Дельпой с тех пор, как четыре недели назад произошла семнадцатая манипуляция времени и пространства. Поэтому человек, открывший верхнюю дугу — загадка. И его личность должна быть идентифицирована незамедлительно. Вызывай командира.

Гарсон подождал, так как не о чем было думать, по крайней мере поначалу. Он вспомнил, наконец, что космический корабль был переброшен за миллион миль за секунду таинственной семнадцатой манипуляцией времени и пространства; Деррел отлично описал ее как влияние из будущего, отстающего на несколько лет. Сейчас Наблюдатель говорил, словно это случилось четыре недели тому назад. Забавно!

— Ничего забавною в этом! — сказал четвертый голос, голос, так прекрасно поставленный и присоединившийся к потоку его мыслей, что Гарсон удивился: думал ли он этими словами, или, может, сам их произнес. — Профессор Гарсон, вас идентифицировали. Голос, который вы слышите — голос планетарианца, который может читать ваши мысли.

Планетарианец! Эта перемена вызвала хаос в его голове. С усилием Гарсон попытался заговорить, но, казалось, у него нет ни языка, ни губ, ни тела. У него не было ничего, только ум — там, в пустоте, рассудок плавно беспрестанно вращался вокруг сонма вещей, которые он просто должен был знать. Это был голос, спокойный, нормальный голос, и очень важные вещи, что он сообщал, постепенно успокаивали смятение, охватившее Гарсона.

— Манипуляция состояла из извлечения одной единицы Солнечной системы из главного потока без воздействия на целостность главной системы; одна из десяти миллиардов секунд совсем убрали таким образом, что энергия времени с ее бесчувственной, беспредельной силой начала вновь создавать ее, управляя двумя единицами с той же превосходной легкостью, как прежде только одной. Сейчас есть восемнадцать Солнечных систем, существующих строго параллельно друг другу — семнадцать созданных творений и оригинал. Мое тело, однако, существует только в двух из них, так как ни одна из предыдущих шестнадцати манипуляций не происходила в течение моей жизни. Естественно, эти два моих тела существуют в отдельных мирах и никогда не будут контактировать между собой. Поскольку она была центром активности, Норма Матхесон имеет бытие только в главной Солнечной системе. Причина того, что ваши физические элементы отреагировали на ее вызов — в том, что сейчас она обладает энергией разума Инсела. Ее зов просто потянул вас к ней и не к ней, потому что ей недостает как интеллекта, так и знаний, необходимых для компетентного использования ее энергии. Так как она не защитила вас от промежуточной опасности, вы падали прямо на локальный энерго-временной барьер, окружающий город Дельпу, который сразу бросил вас в пустоту времени, где вы сейчас существуете. Вследствие угла вашего падения, потребуется неопределенное время для машин, чтобы решить уравнение, которое освободит вас. До тех пор — потерпите.

«Ждать!» — подумал Гарсон упорно. — «Большой энерго-временной барьер! Он скоро будет завершен!»

— В две недели, самое большее, — пришел спокойный ответ. — Мы услышали ваш рассказ, все в порядке, и передали об опасности глорианцам. В своей гордости и ужасной решительности они расценили его просто как угрозу, заставляющую нас капитулировать… или что-то в таком духе. Для нас, однако, строго контролируемый мир, который они себе представляют, означает иной вид смерти — худший. Никакой шантаж не заставит нас уступить и мы знаем, что люди будущего послали предупреждение. Поэтому мы победили!

Не было времени хорошенько это обдумать. Гарсон спешно задал следующий вопрос:

— Предположим, они не из будущего, не из этой семнадцатой (или она восемнадцатая?) Солнечной системы? Что со мной будет, если эта Солнечная система окажется уничтоженной?

Ответ был еще спокойнее:

— Ваше положение уникально, как и у мисс Матхесон. Вы выпали из прошлого в будущее, вы пропустили манипуляцию. Поэтому вы существуете не в двух Солнечных системах, а только там, где вы есть, присоединившись, главным образом, к нам. Мисс Матхесон существует только в главной системе. Я лично не вижу способа, которым вы двое могли бы когда-нибудь снова встретиться. Привыкните к этой мысли.

Вот и все. Следующая мысль Гарсона осталась без ответа. Прошло время и его беспокойный дух упал. Жизнь обошлась с ним мрачно. Он лежал, ни о чем не думая, в большой черной бездне. Необъятное, неизмеримое время прошло, и он ждал, но никакие голоса не пришли побеспокоить его космическую могилу. Дважды какие-то силы потащили было его. В первый раз он подумал болезненно: «Энерго-временной барьер Глориуса завершен, и давление, толчок — это все, что чувствуется как их гибель».

Если это произошло, ничто и никто не придет спасти его!

Этот первый толчок и сопровождавшая его мысль, растаяв вдали, уступила весу столетий, потерялись в бесследной пустыне вечности, скользившей мимо. И, наконец, когда они совсем забылись, когда каждая мысль повторилась бессчетное число раз, когда каждый план действия, каждая теория, каждая надежда и разочарование были исследованы в энной степени… пришел второй толчок давления.

Возникло ощущение, словно его исследуют, испытывают, и, наконец, пылающая разорительно энергичная мысль пришла к нему извне!

— Я считаю, этот изгнанник из предыдущей Вселенной, очень низкая форма жизни, интеллект — 007, не стоит нашего внимания. Он должен быть зарегистрирован, вследствие его бесконечно малого воздействия и вмешательства в энергетический поток… и выброшен на произвол судьбы.

 

Глава 13

Возвращающееся сознание шевельнулось в теле Нормы. Она почувствовала, как вздох сорвался с ее губ. Смутно она осознала, что должна покинуть это место. Но еще не было достаточно жизненной силы в ее нервах, не установилась координация, концентрация, так необходимые для странной мазохистской власти, данной ей.

Норма тоскливо подумала: «Если бы только я пошла к окну вместо того, чтобы броситься против непробиваемой стены». Она должна добраться до окна, выходящего на крышу.

Мгновение она стояла у окна, уставшая от боли, удивленная быстротой реакции на свою мысль. Пришла ярость надежды. Норма подумала: «Боль… никакая боль не может коснуться меня…»

Позади нее раздались шаги и другие… чужие… звуки загрохотали на лестнице; позади нее внешняя дверь замерцала в жадном пламени. Впереди была темная, одинокая ночь. Она вскарабкалась на подоконник. В ушах стояли звуки, издаваемые тем, что наполнило ее квартиру. Потом Норма была уже на краю крыши и смогла увидеть толпящихся зверо-людей на тротуаре внизу и угол в сотне ярдов в стороне.

В мгновение она была на углу, легко и безболезненно очутившись на тротуаре. Но тут оказалось слишком много машин для дальнейшего «энергетического» движения; машин, которые создавали огромные тяжелые стены.

Когда Норма остановилась в отчаянной неопределенности, одна из машин снизила скорость и остановилась; Норме показалось простейшим выходом побежать вперед, открыть дверцу и заскочить внутрь, как только машина начнет снова двигаться. В салоне сидел маленький человек, тупо вцепившийся в руль. Ему Норма сказала, почти прозаично:

— Эти люди! Они преследуют меня!

Толпа зверо-людей неуклюже надвигалась в открывающемся зареве углового фонаря, приземистые, обезьяноподобные, пугающие создания. Водитель пронзительно тявкнул:

— Великий Боже!

Машина рванула с места. Человек начал бормотать:

— Убирайтесь! Убирайтесь! Я не могу позволить себе быть замешанным в дела такого рода! У меня семья… жена… дети… ждут меня сейчас дома. Убирайтесь!

Он толкал ее одной рукой, как если бы мог вытолкнуть ее через закрытую дверцу. И поскольку мозг Нормы был абсолютно податлив и настроен на полет, она не сопротивлялась по-настоящему. Неоновый свет в квартале отсюда привлек ее взгляд и подстроил ее автоматически под желание этого человека. Она сказала:

— Смотрите, вон стоит такси. Высадите меня там.

К тому времени, как она выскочила, щупальца блестящими формами материализовались в воздухе над тусклой улицей у нее за спиной. Она мысленно ударила их, но они только отлетели назад, будто отпрянувшие змеи, еще под контролем, очевидно, приготовившись сейчас для ее власти энергии.

В такси Норма ненадолго вернулась к изумительной мысли: словно мышь! Позволила ли она в действительности ему контролировать себя вместо того, чтобы подчинить это мелкое ничтожество своей могучей воле…

Воля! Она должна пользоваться своей волей. Никакое щупальце не может прийти в… в… Ей следует быть практичной. Как далеко они ушли из-под ее власти? На полмили? Никакое щупальце не может достать через полмили эту машину. Нетерпеливо она бросила взгляд через заднее стекло и ее глаза широко раскрылись, когда она увидела щупальца в сотне ярдов и все приближающихся. Что было не так? С уходящей надеждой Норма ждала уничтожающего огня энергий третьего порядка, а когда ничего не произошло, она подумала:

— Эта машина, должно быть, едет быстрее!

Впереди были другие машины, а некоторые проезжали мимо, но их было немного. Было достаточно места для ужасных скоростей, если бы она имела мужество, не потеряла контроля, и если бы энергия работала. «Вперед, — приказала она, — вперед и за угол…»

Она услышала резкий крик водителя, но в то же время его неимоверный страх принес ободрение, которое растаяло в унынии, когда щупальца продолжили свой мерцающий путь за ней, иногда приближаясь, иногда удаляясь, но всегда неумолимо у нее «на хвосте», непоколебимо хитрые, они предугадывали каждый поворот ее мысли, каждый поворот машины, каждую надежду.

Но почему они не нападали? На это не было ответа. Безуспешно и медленно тянулась долгая ночь полета, минута за минутой. Наконец, жалость овладела ею, поскольку почти обезумевший водитель, который полусидел, полулежал в обмороке за рулем, оставался в сознании и здравом уме (она могла читать его мысли) только путем отчаянного осознания, что эта машина — его единственное средство существования, и ничто другое не имеет значения, даже смерть.

«Пусть идет», думала Норма. Было бы слишком жестоко обречь его на гибель, что гналась за ней в ночи. Пусть он едет, еще не пришло время. Во-первых, она не могла рассказать, какова была цель, что трепетала в ее разуме. Но цель была, глубокая и холодная, как сама смерть; и Норма удерживала направление машины, не зная наверняка, куда та движется.

Наконец, пришло осознанное понимание ее бессознательного стремления к смерти, когда машина выехала в парк и Норма увидела блеск реки сквозь деревья. Она узнала свою судьбу. Здесь, в этом парке, у этой реки, куда около четырех лет назад она пришла голодающая и без надежд, чтобы покончить с собой… здесь она сделает свою последнюю остановку!

Норма смотрела, как щупальца плыли к ней, поблескивая сквозь листву, когда тусклый электрический свет фонарей парка замерцал на их металлических телах; и Норма почувствовала огромное удивление, неиспорченное страхом. Было ли это реальностью? Было ли возможным, что никто, ни оружие, ни сочетание воздушных, земных и морских сил, ничто не могло защитить ее?

С неожиданным озлоблением она вонзила свою энергию в ближайшее щупальце и засмеялась грубым бессмысленным смехом, когда тварь даже не дрогнула. Для щупалец ее энергия была сведена к нулю. Смысл был ясен. Когда прибудет доктор Лель, он принесет ей быструю смерть.

Норма спустилась вниз по крутому берегу к темному краю зловещей реки; и расположение духа, что привело ее сюда, в этот парк, где однажды она уже желала смерти, заполнило ее существо. Она стояла напряженно, стараясь вернуть эмоции, так как одной мысли о смерти было недостаточно. Если бы только она могла восстановить черный эмоциональный настрой той другой темной ночи!

Прохладный влажный ветерок овевал ее щеки, но Норма не могла сконцентрировать желание нырнуть в опасные воды. Она не хотела ни смерти, ни власти, ни опустошение энергий третьего порядка, а только брака, дом с зеленым газоном и цветущим садом. Она хотела жизни, удовлетворенности, Гарсона!

Гарсон!

Скорее молитва, чем приказ, сорвалась с ее губ в этом втором зове о помощи, чувство из глубин ее сердца к единственному человеку, который во все эти долгие мертвые годы был в ее мыслях: «Джек, где бы ты ни был, приди ко мне сюда, на Землю, приди сквозь пустоту времени, приди благополучно, без боли, без телесных повреждений и с ясным разумом. Приди сейчас!»

Ужасно вздрогнув, она дернулась, она дернулась назад. Потому что кто-то стоял рядом с ней там, около темных вод!

Ветер усилился. Он принес более сильный, более резкий запах реки, обжигая ноздри Нормы. Но это не было физическое воскрешение, в котором она нуждалась. Это опять были ее медленно движущиеся мысли, ее разум, который никогда еще не реагировал так благоприятно на власть, ее разум, лежащий сейчас в ней холодным грузом. Человек у воды стоял с каменной твердостью, как глыба тьмы — грубо обрисованное тело, живущее отвратительной полужизнью. Норма подумала со страшным испугом: не призвала ли она из смерти к ужасному существованию тело, возможно, пролежавшее в могиле целое поколение?

Существо шевельнулось и стало человечным. Гарсон сказал голосом, прозвучавшим неуверенно и неестественно хрипло для его собственных ушей.

— Я пришел… но моя голова сейчас прояснится. Тяжело говорить после квадрильона лет молчания. — Он содрогнулся при мысли о бессчетных веках, которые он провел в вечности, а затем: — Я не знаю, что случилось, я не знаю, какая опасность заставила тебя позвать меня во второй раз или возродить меня, но, какова бы ни была ситуация, я обдумал все до конца. Тебя и меня используют в загадочных манипуляциях Вселенной, так как, согласно их истории, нас использовали. Они бы не позволили нам попасть в такое безнадежное положение, если бы могли прийти к нам физически, и еще: очевидно, что все рухнет для них, для нас, пока они не смогут осуществить какой-то прямой физический контакт и показать нам, как использовать безбрежную энергию, которой ты наделена. Они должно быть способны прийти только в виде каких-то потусторонних сил. Поэтому вызови их, вызови их любыми словами, так как они должны нуждаться в помощи; вызови их, и после этого мы сможем говорить свободно, планировать и надеяться.

Тогда Норма начала думать, и вопросы… все вопросы, что когда-либо ставили ее в тупик. Почему доктор Лель повторял, что она не причинила никаких хлопот, согласно историческим записям Глориуса о ней, когда неприятности — все, что она приносила? Почему она смогла поразить первое щупальце… а ее власть, вызвавшая человека из какого-то далекого времени, была бессильна против щупальцев? И где доктор Лель? С усилием она, наконец, встряхнулась и, отогнала размышления о парадоксах. Какими словами она тогда пользовалась, она не смогла повторить, потому что не помнила ничего из них, после того, как они были произнесены. В ее голове остался только обвораживающий ужас ожидания, который рос и рос, когда пришел звук из воды возле ее ног.

Бода заколыхалась. Она выглядела будто собиралась в какое-то тело, что сжимало ее темные части… Вода журчала так, что заставила Норму почувствовать странный неприличный ужас, а тело, чернее, чем сама река, и массивнее, чем любой человек, материализовалось на блестящей безобразной пенистой поверхности.

Пальцы Джека Гарсона, сильные и крепкие, схватили Норму, а его резкий, четкий голос помешал ей произнести панические слова заклинания демонов, дрожавшие на кончике ее языка.

— Подожди! — сказал он. — Это победа, а не поражение. Подожди!

— Спасибо, профессор Гарсон! — Голос, что раздался из тьмы, имел чужое, нечеловеческое звучание, державшее Норму в напряжении.

Голос продолжал:

— Ради вас я смог приблизиться иным путем. Мы из 419 столетия нашей эры считаемся людьми только номинально. Ужасная ирония заключена в идее, что война — истребитель людей, в конце концов, превратила человека в звероподобное создание. Остается одно утешение: мы спасли наши умы ценой наших тел. Ваш анализ был верным, профессор Гарсон. Причина, по которой мы не можем пользоваться машиной времени из нашего века, в том, что тогда весь период будет в состоянии аномальной неустойчивости в течение сотен и тысяч лет; даже минимальная ошибка в использовании энергии приведет к непредсказуемым изменениям в ткани временной энергии, которая настолько крайне безразлична к судьбам людей. Наш способ мог быть только в косвенном воздействии и частично удачным методом изолирования взрыва одной из 18-ти Солнечных систем и оттягивание всех остальных вместе для противостояния сотрясению. Это было не так трудно, как звучит, так как время легко поддается простому воздействию. Мисс Матхесон, причина, по которой щупальца могли вас преследовать в том, что вы были подвержены психологическому ужасу. Щупальца, что следовали за вами сквозь ночь, не были настоящими, а были их световыми проекциями третьего порядка, созданными, чтобы держать вас занятой, пока доктор Лель не смог подготовить свои машины-разрушители. Действительно, вы избежали всех его ловушек. Как? Я сказал, время легко поддается соответствующим давлениям. Такое давление существовало, когда вы стояли у края реки, пытаясь вновь вызвать настрой на самоубийство. Так было бы легче для вас — той, кто имеет власть проскользнуть сквозь время в тот период, около четырех лет назад, чем взять обратно нежеланную страсть к смерти от собственных рук.

— Святой Боже! — выдохнул Гарсок. — Вы пытаетесь рассказать нам, что это — та ночь, и что через эти несколько минут доктор Лель пройдет и наймет отчаявшуюся девушку, сидящую на парковой скамейке, для фиктивной Калонианской вербовочной станции?

— И в это время, — сказал нечеловеческий голос, — история Глориуса завершит свой цикл. Мисс Матхесон не доставит никаких хлопот.

У Гарсона возникло неожиданное безнадежное чувство.

— А что… Как насчет наших тел, которые существовали потом? Я думал, что два тела одной и той же личности не могут существовать в одном и том же времени и пространстве.

— Не могут.

— Но…

Решительный чужой голос оборвал его, оборвал также неожиданное робкое намерение Нормы говорить.

— Нет парадоксов во времени. Я сказал, что для того, чтобы оказать сопротивление разрушению изолированной восемнадцатой Солнечной системы, остальные семнадцать были сведены вместе в одну — эту! Единственную, что сейчас существует! НО остальные существовали, и в некотором роде вы были в них. А сейчас вы здесь, и это — настоящий и единственный мир. Я оставляю вас обдумать это, так как сейчас вы должны действовать. История говорит, что вы двое возьмете брачное свидетельство завтра. История говорит, Норме Гарсон не без труда удавалось вести двойную жизнь жены профессора Гарсона и рабыни доктора Леля; и что под моим руководством она научилась пользоваться своей энергией, пока не пришел день, который разрушил великий энергетический барьер Дельпы и помог планетарианцам добиться их законной победы.

Гарсон опять стал самим собой.

— Законной? — сказал он. — Я не убежден в этом. Они были теми, кто торопил войну, разорвав соглашение по сокращению населения.

— Законной, — твердо сказал голос, — потому что они первые расторгли соглашение на основе того, что оно истощит человеческий дух и ум. Они вели войну благородным образом и предлагали компромисс до последнего момента. На их стороне нет никаких механизмов, а всем людям, которых они вербовали прямо из прошлого, было сказано, что их нанимают на опасную работу. Большинство из них — безработные ветераны прошлых войн.

Норма обрела голос:

— Эту вторую вербовочную станцию я видела. Там греки и римляне…

— Точно. А сейчас вы должны осознать ваш первый урок по сложному процессу мышления и мысленного контроля, достаточный, чтобы оставить в дураках доктора Леля.

Оставшаяся часть речи пришельца из будущего, несмотря на все произнесенные слова, породила сильный жар истинной веры в то… что все это… не пришло к ней до тех пор, пока она уселась в тусклом свете на скамейке и не увидела, как сухопарая фигура доктора Леля скользнула с затененной тропинки. Бедный, ничего не подозревающий сверхчеловек!

 

Защита

(пер. С. Федотова)

В недрах мертвой планеты ожили старые изношенные механизмы. Тускло сиявшие радиолампы неровно замерцали, пробуждаясь к активности, и медленно, неохотно центральный переключатель переместился из отрицательного положения в положительное.

Зашипели, начали плавиться утомленные медные сплавы, поддаваясь напору могучей силы. Металл сокращался, словно человеческие мышцы, подвергнутые нестерпимому удару электрического тока, переключатель поддался и, окутавшись вспышкой пламени, с глухим звуком опал в пыль, на грязный пол.

Но перед своей смертью он успел заставить колеса машины крутиться.

Гармония древнего молчания в подземельях была теперь нарушена. Колесо лениво провернулось на шершавой подушке смазки, которая, будучи некогда нанесенной, миллион лет ожидала этого момента. Колесо совершило три оборота, после чего его крепления раскрошились и осыпались на пол. Бесформенная масса, которая некогда была колесом, отлетела к стене, наполовину обратившись в пыль, наполовину — в бесполезные обломки.

Но до своей гибели провернувшееся колесо успело сдвинуть вал, который открыл крохотное отверстие в днище ядерного реактора. В выемке под отверстием тусклым серебром поблескивал еще один урановый стержень.

С космической неподвижностью два слитка металла глянули друг на друга. Они возбудились. Жизнь, вспыхнувшая между ними, не требовала времени на развитие. Единственный взгляд — и она обратилась к пламенной активности. Бывший до этого твердым металл перешел в жидкое состояние. Он потек вниз.

Раскаленная масса устремилась по туннелю и попала в специальную емкость. Там, растекшись, она кипела, бурлила и ждала. Она согревала холодные изолирующие стенки, и это возбуждало в них электрические токи. Зловещие течения безмолвно пульсировали в пещерах вымершего мира.

Во всех помещениях объединенной системы подземных фортов зазвучали голоса. Радиоприемники хрипло нашептывали сообщения, но их язык был позабыт так давно, что даже эхо смеялось над содержащимся в них смыслом. В тысячах залов голоса из невероятно отдаленного прошлого молча переговаривались, надеясь на защиту, и, не получив ее, восприняли лишенную мысли тишину за согласие.

Тотчас же в тысячах помещений переключатели поменяли свое привычное положение, завращались колеса, хлынул уран в специально оборудованные контейнеры. Голоса стихали, пока процесс шел к завершению. Электронные машины обменивались друг с другом беззвучными вопросами.

Распорядительный механизм слал распоряжения.

— Сюда? — настойчиво спрашивала электроника. — Оттуда?

Распорядитель сохранял невозмутимость. Электронные лампы выдерживали свой режим, готовые к передаче.

— Сюда, — прозвучал положительный ответ для тысяч поджидающих своей очереди электронных устройств. — Обнаруженный объект вне сомнения направляется сюда и оттуда. Тысячи рецепторов были спокойны.

— Готовность? — спросили они. В помещениях, расположенных позади бурлящих урановых камер, механизмы дали лаконичный ответ, замерцав красными лампочками.

Тотчас же последовала краткая, элементарная команда:

— Огонь!

Когда они были в пяти сотнях миль над поверхностью, Петерс, бледный и напряженный, повернулся к Грейсону.

— Что за черт? — яростно спросил он. — Что это было?

— А что? Я ничего не видел.

— Могу поклясться, что видел вспышки огня, взлетающие прямо под нами. Такие частые, что я успел их сосчитать. А потом мне показалось, что мимо нас во тьме что-то пролетело.

Грейсон с сожалением покачал головой: — Наконец-то и тебя пробрало, парень. Не стоит так напрягаться из-за первой попытки высадиться на Луну. Расслабься, дружок, расслабься. Мы уже почти на месте.

— Но я поклясться готов…

— Чепуха!

* * *

Более чем в 238 000 миль от них Земля вздрогнула и зашаталась, когда тысяча ядерных супербомб взорвалась над ней единым огненным валом грохочущих, вздымающихся грибов.

Тотчас же пыль, взметнувшаяся до стратосферы, скрыла все подробности катастрофы от наблюдающих за ней звезд.

 

Первый марсианин

(пер. С. Федотова)

Я был одет в легкий скафандр и шел через круглое здание Восточного вокзала — центра железнодорожного сообщения на Марсе, когда увидел коренастого, сосредоточенного человека с лицом цвета красного дерева, который шел прямо ко мне. С первого взгляда я определил, что он индеец или что-то в этом роде.

— Сеньор, — обратился он ко мне.

Я остановился, приветливо глядя на него.

— Сеньор, я ваш новый сменный машинист.

Я был поражен. На Марсе рано или поздно мне приходилось сталкиваться с представителями всех рас и вероисповеданий. Однако паровые и атомные двигатели на крупных магистралях обслуживали только белые. Так было и на железных дорогах, пронизывающих бесконечные пески и проложенных через горы, а также вдоль длинных, замерзших каналов. Причина была очень простой — власть белых считалась сама собой разумеющейся.

Я постарался скрыть удивление.

— Рад иметь с вами дело. Будет лучше, если вы оденете скафандр. Мы отправляемся через тридцать минут. Как ваше имя? Меня зовут Хектон. Билл Хектон.

— Джой Ингухана. Я не ношу скафандр.

— Произношение, как у южноамериканца, — начал я и запнулся.

— Послушай, Джой, будь хорошим парнем, забеги на склад снаряжения и попроси ХА-2. Сделай это побыстрее, приятель. Тебе понадобится какое-то время, чтобы все провернуть. Увидимся минут через двадцать.

Я неловко повернулся в своем объемистом ХА-2. Никогда раньше я не придавал большого значения скафандрам, но на Марсе с его тонкой, разряженной атмосферой, они просто необходимы для людей, покидающих на время обычное укрытие.

Я сделал не более пяти шагов, когда снова услышал рядом голос Джоя:

— Я останусь с вами, мне не нужен скафандр, сеньор Хектон, — произнес он смущенно.

Я повернулся и посмотрел на него, стараясь сдерживать раздражение.

— Джой, вы давно на Марсе?

Он спокойно смотрел на меня светло-карими глазами.

— Два дня, сеньор.

Он выбросил вперед два пальца.

— Вы уже побывали там?

Я указал на безлюдный пейзаж за плотными стеклами окна.

— Вчера, — кивнул он.

Его взгляд был живым и смышленым. Джой смотрел на меня так, словно ожидал услышать что-то важное. Сбитый с толку, я огляделся по сторонам и заметил Манэ — управляющего вокзалом.

— Эй, Чарльз, — окликнул я его.

Манэ — высокий француз с блестящими черными глазами — направился к нам.

— Рад видеть вас обоих. Хорошо, что вы познакомились.

— Чарльз, расскажи Джою о Марсе, — попросил я. — Содержание кислорода в воздухе здесь примерно такое, как на высоте более пяти миль у нас дома. Скажи ему о большом значении высотного костюма.

Манэ тряхнул головой.

— Билл, сеньор Ингухана жил в Андах. Он родился в городе, который расположен на высоте восемнадцати тысяч футов над уровнем моря. Марс для него все равно, что еще одна горная вершина.

Он на минуту умолк.

— О! А вот и Фрэнк! Фрэнк, составь нам компанию.

Фрэнк Грэй был очень высокого роста. Он работал оператором на атомной тепловой установке. Худой, подтянутый, он выглядел просто огромным в своем скафандре, направляясь к нам широкими шагами. Его представили сеньору Ингухане, и, уже собравшийся подать руку для приветствия, Фрэнк вдруг убрал ее, нахмурившись.

— Что тут происходит? Я почти в самом начале списка на присвоение звания инженера. Кому вздумалось вводить посторонних? — Он не дожидался ответа, а сердито продолжал: — Теперь я вспомнил. Мне уже приходилось слышать о намерениях индейцев. Это просто оскорбление для хороших специалистов. Чего они добиваются? Заставить нас думать, что мы всего лишь кучка временных рабочих?

Манэ попытался успокоить его:

— Фрэнк, ты же достаточно хорошо образован, чтобы понять, если мы сможем стать людьми, действительно способными жить…

Он замолчал, поскольку Фрэнк повернулся и зашагал прочь. Мы безмолвно смотрели ему вслед. Я взглянул на Джоя, но его лицо было бесстрастным. Манэ смущенно опустил глаза.

— Вам лучше пойти к поезду. Там найдутся кое-какие мелочи, которые следует показать Джою. Вся проверка должна занять ровно шестнадцать минут.

Точно в срок атомный локомотив «Крыса Пустыни» был легко доставлен электрическим тягачом в огромную залу, служившую воздушным шлюзом между зданием вокзала и внешней атмосферой Марса. Через минуту открылось ее узкое горло и, заскользив вперед под действием собственной огромной силы, локомотив двинулся по замерзшим путям к выходу.

На востоке солнце только клонилось к горизонту. Я указал на него и окликнул Джоя через переговорное устройство в шлеме. Он поднялся с места и проследил глазами в направлении, указанном моим пальцем.

— Лед, сеньор?

— Лед, — согласился я.

Замерзшие ручейки оставляли ледяные полосы на металлической обшивке вагонов. Я смотрел назад сквозь выпуклые стекла передней кабины. Двери декомпрессионной камеры уже закрылись за нами, и теперь во всю длину был виден гладкий, обтекаемый локомотив, искрящийся каплями моментально леденеющей влаги.

Температура ниже семидесяти градусов. Типичная для начала зимы в умеренной зоне Марса. Перед нами на плоской равнине, выделяясь черным, блестящим пятном, располагалось маленькое поселение землян, занятых горнорудными разработками. Затем за окнами проскользнули купола объединенной энергосистемы, внутри которых были жилища рабочих. Железнодорожные пути вели прямо в главное здание, но вагоны, которые должны были следовать с нами, включая и специально оборудованные пассажирские вагоны — были уже сцеплены в длинный состав с отработанной рудой.

Я сдавал назад, пока вагоны прицепляли к нашему локомотиву, затем открыл дверь и спрыгнул на землю. Солнце светило мне прямо в глаза с темно-синего неба. Звезды, однако, были еще видны, они будут с нами весь день. Я оглянулся. Джой стоял в проеме двери.

— Двери лучше держать закрытыми, — крикнул я ему и поднялся в пассажирский вагон. Пройдя обязательный воздушный шлюз, я оказался в комфортабельном салоне для пассажиров, ощутив на себе быстрый и любопытный взгляд нескольких человек, которые сидели в баре. Действительно, ведь я был лоцманом большого и важного поезда. Четверых, сидящих за столиком в баре, я знал, они были высокими должностными лицами на железной дороге. Один из их компании, который представился как Филип Баррон, только что прибыл с Земли. Он был коренастым молодым человеком с кудрявыми черными волосами и серыми глазами, темными, как агаты.

Вице-президент Генри Вэйд начал разговор первым:

— Билл, наши главные ведомства на Земле слишком увлеклись привлечением к труду на Марсе индейцев, живущих в Андах, считая их наиболее пригодной и дешевой рабочей силой, дающей максимальную прибыль. Они даже стремятся населить Марс большими колониями таких рабочих. Однако эта идея весьма опасна. Через несколько лет они устроят революцию и потребуют считать Марс зоной их личной собственности, захватив все бесценное оборудование, которым мы снабдили производственные отрасли на Марсе.

Один из присутствующих прервал его:

— Билл, а тебя еще не сразил твой напарник?

— С Джоем, мне кажется, все в порядке, — ответил я уклончиво.

— Думаешь, он может свободно жить в этом климате?

На некоторое время я задумался.

— Во всяком случае, очевидно, что он способен свободно дышать этим воздухом, — заключил я.

Трое чиновников иронично рассмеялись:

— Один из представителей будущего населения. Реальный житель Марса. Несколько сотен таких же, как он, в данный момент получают техническое образование. Женщины тоже. Скоро и мы, и ты, Билл, станем лишь упоминанием в истории развития железнодорожного транспорта на Марсе.

— Черта с два о вас вспомнят, — заключил вице-президент Вэйд.

Но и остальные разговоры этих людей не принесли мне облегчения. То был период, когда я частенько проклинал эту дорогу и эту жизнь. Но гораздо чаще я понимал, что с трудом могу представить себе другую работу, которой бы занимался с той же серьезностью. Не последнюю роль играл и тот факт, что зарплата была огромной.

Вэйд спокойно обратился ко мне.

— Вы должны быть готовы дать всестороннюю и полную оценку профессиональной пригодности вашего помощника. Наша цель состоит в том, чтоб сделать его своеобразным мерилом технических способностей этих людей.

— Я не считаю, что такая оценка может зависеть от мнения одного человека, — заметил я, пожимая плечами.

— Это будет зависеть от многих вещей. Согласитесь, что первое впечатление тоже имеет большое значение, но только глубокая проверка его знаний даст нам возможность оценить степень опасности, — серьезно ответил Вэйд.

Баррон, единственный представитель правления с Земли, поднялся и протянул мне руку.

— Все не так страшно, как могло показаться после этих разговоров. Мы хотим провести проверку знаний группы индейцев из восемнадцати человек в различных областях производства. Не скрою, в конечном счете, мы хотим либо убедиться, что деньги потрачены не зря, либо воздержаться от дальнейших расходов на обучение, сохранив средства. Все хотят обезопасить себя, а небольшое сокращение в цене может даже принести прибыль акционерам. Разве это плохо? Я лично так не думаю.

Через минуту после этого разговора я вернулся в кабину и сразу заметил, что Фрэнк Грэй исчез со своего рабочего места. Я вопросительно глянул на Джоя, но его лицо ничего не выражало. Испытав некоторую неловкость, Фрэнк все же был моим приятелем, а Джой — нет, я решил не задавать никаких вопросов, а сухо произнес:

— Поехали, Джой.

Поезд пришел в движение. Я посмотрел на часы, отметив, что мы движемся с отставанием на восемь минут. До наступления темноты мы должны были преодолеть примерно пятьсот миль. Расстояние не слишком большое, если исключить любые неожиданности. Зимой на Марсе, согласно расписанию, поезда не ходят в ночное время. Рельсы не выдерживают столь низкой температуры, становятся хрупкими, что особенно опасно в темноте.

— Держи не больше двадцати миль в час, — сказал я, когда поезд набрал скорость.

Джой кивнул, но посмотрел на меня с некоторым удивлением. Разглядывая его, сидящего в теплой одежде, но без скафандра, я ощутил какое-то напряжение, исходящее от этого человека.

— Джой, как устроены твои легкие? — внезапно спросил я.

Он не относился к разряду немых индейцев. Ему необходимо было поговорить о себе, и он сдался. Человек, живущий в Андах, имеет легкие размером гораздо больше обычных, с большим числом кровеносных сосудов. Его сердце работает в восемь раз сильнее, чем сердце человека, живущего на уровне моря. Его кровеносные сосуды выдерживают значительно большее давление, а нервные клетки менее восприимчивы к недостатку кислорода.

Когда испанец впервые попадает в климатическую зону Перу или Боливии, он обнаруживает, что ни поросята, ни птицы, ни рогатый скот, ни сами испанцы не могут размножаться на высоте свыше десяти тысяч футов. Это может произойти только после того, как целое поколение проведет жизнь на высоте восемь тысяч футов, чтобы потомок был в состоянии воспроизвести существо, способное жить на высоте четырнадцать тысяч футов. Индейцы жили там раньше всех с незапамятных времен.

Факты и цифры позволили добраться до самой сути, это стало для меня открытием. Я смотрел на пурпурно-красное лицо Джоя и сознавал, что он сможет стать марсианином, а вот я, и это было совершенно очевидно, не смогу.

Я заметил раньше Джоя какой-то предмет, который лежал рядом с рельсами далеко впереди. Это естественно, учитывая мой опыт работы, но я ничего не сказал Джою, желая определить, сколько времени ему понадобится, чтобы увидеть предмет. Через двадцать секунд я заметил его реакцию и вздохнул, подумав, что такое зрение указывает на полное отсутствие всяких признаков кислородного голодания.

— Начинай тормозить, — распорядился я.

Джой посмотрел на меня с удивлением. Я понял, что, по его мнению, было слишком рано нажимать на тормоз. Он не учел тот факт, что на Марсе для остановки поезда требуется времени гораздо больше. При той же массе, что и на Земле, состав имеет меньший вес, меньшее трение.

Мы начали останавливаться, колеса скрежетали по рельсам, машина тяжело вздыхала и вздрагивала. Никого поблизости не было, но около железнодорожной колеи лежал огромный мешок. Я предположил, что сверток набит камнями и в нем их могло поместиться не менее двух тонн.

— Я пойду и посмотрю, что там, — обратился я к Джою, — а ты медленно поезжай вперед до тех пор, пока я не подам тебе сигнал остановиться.

Джой кивнул, соглашаясь с моими инструкциями. Когда я пошел к выходу, он натянул свой большой воротник до самых ушей и быстро закрыл дверь после того, как я спрыгнул на землю.

Я не ощутил сильного холода, температура была не ниже пятидесяти градусов. Длинный состав медленно двинулся вперед по моему сигналу и остановился, когда я подал Джою знак. Мне пришлось воспользоваться «лапой» — маленьким подъемником, который мы всегда берем в дорогу, чтобы погрузить тяжелые вещи или автомобиль. Справившись с мешком, я быстро поднялся в кабину, обратившись к Джою:

— Теперь нам надо торопиться.

Состав быстро набрал скорость. Когда спидометр показал семьдесят миль, Джой прекратил разгон и вопросительно посмотрел на меня.

— Я недостаточно хорошо знаю эту местность, сеньор, чтобы ехать быстрее, — объяснил он.

Я кивнул и принял управление. Стрелка спидометра подошла к самой верхней отметке.

— Этот чем-то набитый мешок, Билл, — сказал Джой, произнося нараспев мое имя. — Как вы думаете, кто мог положить его рядом с рельсами?

Я был удивлен тем, что он не скрыл своего любопытства.

— Какое-нибудь маленькое, пушистое создание, — ответил я. — Они очень пугливы, живут под землей и копают для нас руду.

Я не сдержал усмешки, увидев, как поразили его мои слова.

— Нам не нужна их руда, поскольку чаще всего они приносят обычную горную породу. Но мы очень заинтересованы материалом, из которого сделаны мешки. Он тонкий, как бумага, совершенно прозрачный и, тем не менее, способен выдержать тонны камней. Основу они берут со своих собственных тел, способ изготовления напоминает плетение паутины. Мы никак не можем придумать, как объяснить им, что нас интересуют только сами мешки.

Следующие пятьдесят миль мы проехали со скоростью восемьдесят четыре мили в час. Дорога на этом участке была прямая, и мы словно планировали вдоль ледяной трассы. По обеим сторонам тянулись скучные, песчаные равнины, которые не менялись с годами с тех пор, как я впервые увидел их. Солнце поднималось все выше, и небо становилось голубым, звезды потеряли яркость, но были все еще различимы. Мы проносились через этот безмолвный, неуютный мир под свист высокооборотной паровой турбины и под монотонный стук колес, которым она передавала свою мощь. Я чувствовал себя сверхчеловеком, я управлял неумолимой, безжалостной силой, которая разрушала древнюю тишину на планете, удаленной от Земли на многие миллионы миль.

Я начал снижать скорость, как только увидел впереди холмы в форме невысокой насыпи. На панели замигал красный свет. Когда индикатор показал восемь миль, я включил тормоза.

Джой вопросительно уставился на мигающий свет.

— Песок на рельсах, — пояснил я.

Страна песчаных дюн. Песок настолько прекрасен и легок, что даже еле уловимый ветерок Марса мог поднять его. В движении он напоминал стелящийся дым. И вблизи, и на большом расстоянии можно было видеть маленькие фонтанчики песчаных завихрений. То там, то здесь рельсы совершено исчезали под заносами песка.

Мы двигались рывками: быстро стартовали, когда рельсы были чистыми, и очень медленно, со свистом и жалобным стоном машины, когда впереди был сплошной песок. Так продолжалось не менее полутора часов, но мы постепенно двигались вперед, снова и снова разгоняясь, упорно стараясь оставить позади этот трудный участок дороги.

Половина пути пройдена, хотя было всего несколько минут одиннадцатого. Мы даже опережали график.

— Выходим? — спросил Джой и открыл дверь.

— Обязательно, — отозвался я.

Мы оказались на серой, каменной равнине, напоминавшей своими впадинами лицо старого человека. Я наблюдал, как Джой вскарабкался вверх по камням и прошел вперед ярдов на сто. Надо было проявить достаточную гибкость и ловкость, чтобы добраться туда, но он преодолел путь без особого труда.

Я обнаружил, что Фрэнк уже зашел в кабину. Он взглянул на меня и произнес с большой иронией:

— Демонстрирует нам все свои достоинства.

Я даже не подумал об этом, но Фрэнк мог оказаться прав. Джой знал, что он проходит своеобразную проверку, и что здесь многие, а не только Фрэнк Грэй, настроены враждебно по отношению к нему.

Сначала послышалось громыхание, а затем резкий громкий гудок. Это «Степная Собака», изгибаясь, напрягала все свои силы, проскакивая под нами. Сверкая на солнце, длинный состав с грохотом проносился мимо, его раскатистый звук словно окутывал тонкий воздух, растягивая пустые вагоны из-под руды. Когда поезд удалился, я увидел, что Фрэнк возвратился в свою секцию, а Джой поднимался в машину. Я пристально смотрел на него. Его дыхание было тяжелым, а щеки в крапинках. Я бы удивился, если бы он чувствовал себя совершенно нормально после такого напряжения. Наши глаза встретились. Он, должно быть, догадался, почему я рассматриваю его так пристально, и быстро произнес:

— Все в порядке, сеньор. Я чувствую себя хорошо.

Мне показалось, что я уловил нотки иронии в его голосе. Я направился к двери, открыл ее, потом повернулся к индейцу.

— Джой, поручаю тебе ответственное задание. Я собираюсь вернуться в пассажирский вагон. Ты остаешься один, с этого момента будешь действовать самостоятельно.

Сначала Джой смотрел на меня с явным испугом и напряжением, потом его челюсти разжались, и он степенно произнес:

— Благодарю вас, сеньор.

Вэйд и его представительное окружение были просто ошеломлены, когда я сообщил о своем решении. Однако Баррон, представитель власти с Земли, одобрительно кивнул.

— В конце концов, это очень справедливое условие. Теперь мы можем точно определить, способен ли индеец самостоятельно доставить поезд и пассажиров в конечный пункт, либо он не в состоянии сделать это, — помолчав немного, он продолжил: — И потом, ведь мы в любое время можем позвонить индейцу и остановить его, а Билл вернется на свое место в кабину.

Его слова были встречены полным молчанием, и по сердитым выражениям на лицах всех остальных я понял, что мой поступок не получил одобрения. Молчание длилось все время, пока поезд набирал скорость.

Я, видимо, задремал на стуле, потому что неожиданно для себя почувствовал, как вагон вздрагивает и раскачивается. Посмотрев в окно, я заволновался, увидев, с какой большой скоростью движется наш поезд. Я быстро оглядел всех присутствующих. Трое из них негромко беседовали, Вэйд дремал в кресле, Баррон спокойно сидел, покуривая сигару. Он был поглощен своими мыслями.

Я небрежно поднялся со стула, подошел к телефону и набрал номер машинного отделения. После пятого сигнала я ощутил довольно неприятный холод в желудке. Вернувшись на свое место, я снова посмотрел в окно. Мне показалось, что поезд еще больше увеличил скорость. Я еле слышно застонал и сразу заметил, что проницательные темные глаза Вэйда внимательно изучают меня.

— Вы не находите, что ваш машинист ведет себя немного легкомысленно? — спросил он.

Его помощник сердито огрызнулся:

— Безответственно, если вас интересует мое мнение.

Баррон вздохнул и уныло посмотрел на меня.

— Попросите его сбавить скорость.

Я подошел к телефону и набрал номер Фрэнка Грэя. Только после третьего сигнала он снял рубку и лениво произнес:

— Слушаю.

— Фрэнк, — начал я тихим голосом, — пройди, пожалуйста, в кабину и попроси Джоя снизить скорость.

— Я не слышу тебя. Чего ты хочешь?

Я повторил свою просьбу, стараясь яснее произносить слова, не повышая при этом тона.

— Прекрати мямлить, — раздраженно сказал Фрэнк. — Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь.

С одной стороны я испытывал жалость, а с другой — злость на Джоя, но я должен был сделать все возможное, чтобы помочь человеку, который попал в трудное положение. Четко, не опасаясь, что мои слова слышат все присутствующие, я объяснил Фрэнку, чего я хочу. Выслушав меня до конца, он молчал какое-то время, потом отреагировал.

— Пошел к черту! Меня это не касается.

Он оставался при своем мнении, не желая мне помочь. В конце концов я принял решение.

— Подожди минуту, не клади трубку.

Подойдя к членам комиссии, я объяснил им ситуацию. Они выслушали меня молча, потом Вэйд резко обратился к Баррону.

— Смотрите какому риску вы нас подвергли из-за своего индейца.

Баррон злобно жевал свою сигару, потом он отвернулся и уставился в окно, разглядывая проносящийся мимо ландшафт.

— Лучше заставьте этого упрямца сделать то, что ему говорит Билл, — сказал он, наконец.

Вскоре Вэйд отошел от телефона.

— Я разрешил ему применить силу, если потребуется.

Через несколько минут все почувствовали, что поезд начал замедлять ход. За это время Баррон успел натянуть скафандр, а Вэйд дал распоряжение своему исполнительному ассистенту достать защитный костюм и для него. Они продолжали обмениваться едкими комментариями до тех пор, пока поезд не остановился совсем. Баррон упрямо возвращался к тому, что неудача одного индейца, прибывшего с Анд, не дает основания признать негодными всех остальных. Я шел следом за ними к кабине водителя и думал только об одном: «Что же могло произойти с Джоем?»

Дверь кабины нам открыл Фрэнк. Поднявшись внутрь, мы не увидели там Джоя.

— Когда я вошел, он лежал на полу, задыхаясь. Мне пришлось перетащить его в контрольную комнату и немного повысить давление, — объяснил Фрэнк и самодовольно добавил. — Ничего не случится, если он глотнет немного кислорода вместо лекарства.

Я долго смотрел на Фрэнка, как мне казалось, с нескрываемым подозрением. Однако ничего не сказал, только проверил механизмы давления и пошел в контрольную комнату.

Джой сидел на стуле. Он выглядел несчастным, смотрел на меня виновато, но на мой вопрос только пожал плечами. Тогда я серьезно сказал:

— Джой, я очень хочу, чтоб ты на время забыл свою гордость и честно рассказал мне, что произошло.

— Сначала я почувствовал головокружение, а потом вдруг показалось, что сейчас лопну. Что случилось после этого, я не знаю, — сказал он подавленно.

— Почему ты так разогнал поезд?

Он часто заморгал. Его черные глаза смотрели на меня с удивлением.

— Сеньор, я не помню, — произнес он, наконец.

— Я догадываюсь, в чем дело, — вмешался Фрэнк, оказавшись за моей спиной. — В то время мы находились в зоне низкого давления, а он помнил, что проходит серьезное испытание, и это явилось для него последней каплей.

Я отрицательно мотнул головой, вспомнив, как Джой удивил меня остротой своего зрения, как легко он взобрался на холм, когда мы ждали встречный поезд на полпути. Запас его жизненных сил, который проявился в этих двух случаях, уже говорил, что незначительные перемены давления не могли так повлиять на состояние этого сильного человека. Кроме того, двери кабины закрываются плотно, за все время работы герметичность не нарушалась, давление внутри кабины не зависело от изменений давления снаружи.

Я резко повернулся и посмотрел Фрэнку в глаза. Его ответный взгляд был колючим, вызывающим. Дважды я пытался заговорить, но память о том, как долго мы были друзьями, заставляла меня хранить молчание. Через его плечо я видел, как Баррон осматривал приборы, контролирующие давление воздуха и работу машины. Он вернулся к Вэйду и тихо заговорил с ним. Слов слышно не было, но разговор, видимо, шел жесткий. Вице-президент покачал головой и, прервав беседу, направился к Фрэнку, протягивая ему руку.

— Мистер Грэй, — начал он преувеличенно громко, — я хочу выразить вам благодарность за то, что вы спасли нас от неминуемой аварии. Теперь я знаю, что могу рассчитывать на вашу помощь в любом случае.

Баррон дернул меня за руку. Мы вместе вышли из кабины. Он тихо спросил:

— Скажите, можно ли регулировать давление воздуха в кабине из контрольной комнаты?

Понимая, что он может получить эту информацию и из другого источника, я не колебался.

— Да, можно.

— Были раньше признаки кислородного голодания у индейца в вашем присутствии?

— Нет, ни разу.

— Вы раньше не замечали каких-либо признаков проявления враждебности этого человека в отношении к индейцам?

— Ничего не могу сказать по этому поводу, — ответил я и посмотрел на часы. — Но я знаю точно, что нам надо ехать дальше. Мы выбились из графика на сорок три минуты.

Поезд снова бежал вперед. Я оставил Джоя около регулятора воздуха и зашел в измерительную комнату. Фрэнк был занят регулировкой температуры, и я терпеливо ждал, пока показания прибора установятся на нужном уровне. Покончив с делом, Фрэнк повернулся ко мне.

— Ловко придумано, — начал я.

Фрэнк и не пытался ничего отрицать.

— Сейчас или никогда, — спокойно ответил он.

— Значит, ты признаешь, что намеренно уменьшил давление в кабине Джоя?

Через прозрачный козырек скафандра я увидел злобный оскал на лице Фрэнка.

— Ничего я не признаю. Но намерен разгромить этот прожужжавший уши план, пусть даже это станет последним моим делом. И я знаю, что буду добиваться своего любой ценой.

Я старался убедить его, что если есть люди, способные жить на Марсе без всяких дополнительных приспособлений, то никто не может лишить их этого права.

— Ты бы еще назвал его таким человеком, — усмехнулся Фрэнк.

Я пристально смотрел на него и чувствовал, что последние нити дружбы, связывавшие нас, разорваны.

— Если ты и дальше будешь ему мешать исполнять свои обязанности, я спущу с тебя шкуру, — произнес я медленно.

Фрэнк смотрел на меня с затаенной злобой в глазах.

— Теперь понятно, чьи интересы ты защищаешь. Спасибо, что просветил меня.

Еще час мы ехали вдоль каменной, безжизненной равнины. Потом картина за окном изменилась. Мимо пробегали низкие холмы, потом нечеткие линии каналов, затянутых льдом. Я рассказывал Джою, что самая трудная часть пути уже пройдена, когда красная лампочка на табло замигала снова. Джой вопросительно посмотрел на меня.

— Песок? — спросил он.

Я покачал головой и нахмурился.

— Нет, здесь песок не такой высокий. Что-то попало на рельсы, а может быть, кто-то пересекал пути.

Это была песчаная ящерица длиной футов восемнадцать, красное с желтым чудовище. Ее лапа застряла под рельсом между двумя креплениями. Самое лучшее, что она могла сделать для своего освобождения — не дергаться вперед, но она была для этого слишком глупа.

Зазвонил телефон. Это был Вэйд, но его интерес сразу пропал, как только я объяснил причину остановки.

— Думаю, вы знаете, как управиться с ней, — сказал он и повесил трубку.

Практически я, конечно, знал, но не испытывал радости от этого. Мне пришлось объяснять Джою, что, охотясь на подобных чудищ, человек надевает специальный скафандр из особо прочного материала. Мы подбираем и готовим их перед началом поездки. Такие костюмы могут защитить от случайного удара, но даже они не помогают при прямой атаке. В случае опасности лучше всего держаться сзади животного, не видя противника, оно теряет ориентацию.

Фрэнк Грэй вышел прогуляться около кабины. Он отрицательно покачал головой, когда я предложил помочь освободить ящерицу.

— Эти твари, обитающие здесь, имеют очень шершавую кожу, колючую, словно кактус, а их зубы могут запросто раскусить камень, — иронизировал Фрэнк. — Эта работа как раз для Джоя. Если его костюм немного и разорвется, это ему не повредит.

Джой перебирал инструменты.

— А где здесь можно взять такой костюм, сеньор?

— Мы берем запасной, — ответил я и с неохотой добавил: — Я пойду с тобой.

Костюмы полностью закрывали тело до шеи. У меня на голове был еще закрытый жесткий шлем. Голову Джоя защищала только его толстая шапка. Если бы индейцы были заранее подготовлены к жизни в этой местности, они обязательно запасались бы одеждой для таких неожиданных встреч.

Я достал длинный масляный пистолет из ящика с инструментами, и мы выбрались из кабины. Как только ящерица заметила, что мы приближаемся, резко повернула огненно-красную голову и уставилась на нас. Она начала еще сильнее дергаться вперед, пытаясь освободиться. Я выпустил струю масла в ее бездонные голубые глаза, потом мы вместе принялись подталкивать ее слева, справа и тянуть назад. В ответ на это ящерица шипела, ее горло сокращалось, издавая пугающе громкие звуки. При этом она в каком-то идиотском отупении все так же продолжала дергаться только вперед.

Солнце клонилось к полудню. Мы с Джоем продолжали терпеливо толкать животное, пока, в конце концов, в его башке что-то не повернулось. Оно прекратило рваться вперед и, развернувшись, с шипением приготовилось преследовать нас. Лапа ящерицы легко выскользнула из-под рельса, она стала свободной и опасной.

— Джой, встань у нее за спиной, — крикнул я.

Бегать в зыбучих песках было не так легко, и движения Джоя были неуклюжими. Четырехдюймовые когти полоснули воздух так близко от его щеки, что у меня перехватило дыхание. Секундой позже он уже стоял позади ящерицы, которая прекратила поворачиваться, словно забыв о его существовании.

В последний раз мы смотрели на нее, когда она старательно карабкалась на скалу вместо того, чтоб обойти ее, и убегала прочь от дороги.

Как только мы отправились назад к тепловозу, он засвистел, загремел и длинный состав медленно двинулся навстречу нам. Я поймал взгляд Грэя, сидевшего в высокой кабине и контролирующего ситуацию. Он с насмешкой помахал нам рукой, когда набиравший силу локомотив заскользил мимо нас, прибавляя скорость с каждым ярдом.

Я ухватился за поручень, когда тепловоз проносился мимо, крепко вцепился и повис, напрягая все свои силы. С трудом я добрался до следующей ступеньки, как раз в тот момент, когда дверь надо мной открылась. Фрэнк наклонился и начал бить мне по пальцам длинным гаечным ключом. Несмотря на то, что я был в плотных перчатках, острая боль заставляла меня разжать онемевшие пальцы. В отчаянии я схватился другой рукой за ступеньку ниже. Фрэнк встал на колени и снова замахнулся для удара. На этот раз он промахнулся, но удар был настолько сильным, что из металла полетели искры. Это было свыше моих сил, нельзя позволить ему искалечить мне вторую руку, тогда я сразу попаду под колеса. Не дожидаясь следующего удара, я коснулся ногами земли, сначала быстро бежал, а потом перешел на шаг. Я удачно остановился на мелком гравии насыпи. Воздушная прослойка скафандра спасла меня от серьезных повреждений, но я задыхался и чувствовал сильную дрожь в ногах.

Моей первой мыслью было запрыгнуть через борт в вагон с рудой, но, стоя на месте, я понял, что платформы движутся гораздо быстрее, чем я в этом неуклюжем костюме. Поезд успел набрать скорость и двигался слишком быстро. Я уже готов был отказаться от мысли снова попасть в вагон, когда крепкая как железо рука схватила меня за шиворот.

— Сеньор, бегите!

Я бежал до тех пор, пока не ощутил во рту соленый привкус, горло пересохло, глаза застилали слезы. Наконец мне удалось выбрать момент и уцепиться за приставную лестницу вагона с рудой, за которую держался Джой. Благодаря его силе, способной удержать мой вес, я забрался по лестнице, и вскоре мы оба лежали в вагоне, жадно хватая воздух.

Я поднялся, ноги продолжали дрожать.

— Не знаю, что собирается делать дальше этот безумец, — начал я, когда смог заговорить, — но нам надо добраться до пассажирского вагона и подождать там.

Наше внезапное появление произвело невеселую сенсацию. Я коротко объяснил, что произошло, и направился к телефону, намереваясь позвонить в кабину. Телефон прозвонил три раза, потом линия словно умерла.

Вся энергия, которая питает состав, вырабатывается локомотивом, и естественно, что это Фрэнк отключил телефонную связь. Понять его цель было несложно — лишить нас возможности по прибытию в Марсополис связаться с полицией Марса.

Про себя я проклинал собственную глупость, не имеющую названия, но и Фрэнк может не рассчитывать, что способен остановить меня.

Один из присутствующих пожал плечами.

— Грэй ведет себя очень глупо, он не сможет управиться в одиночку при аварии поезда. А все, что остается нам — это держаться вместе.

Внезапная мысль пронзила меня. Я быстро подошел к панели измерительных приборов. Стрелка уровня давления вздрагивала на самой нижней отметке, ртутный показатель температуры быстро скользил вниз. Я повернулся к присутствующим и хмуро сообщил:

— Мне очень жаль, но я вынужден сказать, что Фрэнк отключил нам питание воздушного кондиционирования.

Филип Баррон побледнел, но взгляд его оставался твердым.

— Сколько у нас времени?

— Не больше часа. Мы сможем терпеть холод, но никто из нас не выдержит вдвое пониженного давления, никто, кроме Джоя, вот так, — ответил я невесело.

Воцарилось тяжелое молчание. Потом Баррон тепло посмотрел на Джоя.

— Да, относительно вас. Я полагаю, что Грэй рассчитывает вставить веское слово против вас и кандидатуры любого другого индейца. Надменный дурак! Конечно, каждый из нас сделает заявление и расскажет, что в действительности произошло. Мы оставим это заявление вам.

— К черту это заявление, — вмешался другой член комиссии. — Это, конечно, поможет Джою восстановить справедливость, но что ожидает нас?

Я прервал их спор:

— Мы не учитываем одну вещь. Джой может выдержать низкое давление, но он не может дышать отравленным воздухом, не сможет слишком долго находиться снаружи после наступления темноты. У нас есть только один шанс.

Я решительно повернулся к двери.

— Пойдем, Джой, попробуем подчинить себе эту машину.

Мы нашли газорезы, которые размещались в противоположных концах вагона на случай опасности. Прихватив их с собой, мы забрались на крышу вагона и начали медленно продвигаться вперед. Я видел блестящий локомотив, выкрашенный в голубой и красный цвета, видел выпуклую кабину и фигуру Фрэнка Грэя, сидящего в ней.

Больше всего меня волновала одна вещь: в кабине было дальнобойное ружье, а мы с Джоем в эту минуту выглядели, как две утки на водной глади. Я сомневался, что Фрэнк решится выстрелить в нас — впоследствии будет нелегко объяснить, почему он доставил два тела с пулями внутри. Но вероятность выстрела была высока, и мысли о таком исходе неотступно преследовали меня.

Разряженное небо Марса постепенно начинало темнеть, и Земля вечерней звездой сияла ярко, словно маленькое затухающее солнце. У нас оставалось еще около часа светлого времени, но возможность проехать в таком положении около ста миль не доставляла удовольствия. Мы находились в гористой местности, дорога была слишком крутой и извилистой, чтоб двигаться с большой скоростью. Я потуже затянул воротник, завернулся по самые уши и пригнулся, прячась от ледяного ветра. Я заметил, что Джой тоже часто останавливается, чтоб похлопать в ладоши, пока мы пробирались вдоль крыши вагона-цистерны с технической водой.

С этого расстояния я видел, что Фрэнк наблюдает за нами через стекло кабины. Ружье лежало у окна рядом с ним, но он не сделал ни единого движения, чтоб взять оружие в руки. Он явно выжидал, желая посмотреть, что мы предпримем. Я не был уверен в успехе. Открыть каким-то образом дверь и попасть внутрь кабины, не получив при этом пулю в лоб, — шанс один из ста.

Мы забрались на крышу кабины и лежали ничком как раз над дверьми, Джой с одной стороны, я — с другой. Одновременно мы опустили газорезы вниз и ударили в выступающую часть толстых дверных стекол. Они не были противоударными, просто прочными, но, как оказалось, не настолько, чтоб уцелеть после наших усилий. Выпуклая секция стекла с моей стороны легко разбилась, и осколки полетели внутрь кабины. Это намного облегчало задачу, теперь она заключалась в том, чтоб спуститься вниз, попасть внутрь и попытаться открыть дверь.

Я скользнул через край и начал спускаться по лестнице, укрепленной со стороны двери. Лицо Джоя периодически появлялось и исчезало с другой стороны. Теперь мы были в порядке, нас защищала металлическая стена кабины. Сейчас, чтобы достать нас, Фрэнку пришлось бы просунуть ружье сквозь отверстия в стекле с той или другой стороны. Но он этого не делал. Сидя посередине кабины, как в лодке, Фрэнк пытался одной рукой достать все, до чего мог дотянуться. И, в конце концов, удача оказалась благосклонна к нему.

Длинный состав скользил в сгущавшихся сумерках, колеса стучали и повизгивали характерным металлическим звуком. Машина тяжело вздыхала и вздрагивала, раскачиваясь, когда изгибы насыпи были особенно крутыми. Все это действовало мне на нервы, и пронзало то же чувство опасности, которое я недавно испытал, когда мчался, словно пуля, с наружной стороны поезда. Тогда меня спасло только одно — твердая рука Джоя, ухватившая мой воротник.

Заставив себя преодолеть страх, я заглянул в кабину через отверстие в стекле, надеясь, что ружье Фрэнка направлено сейчас в другую сторону. Мысль работала быстро. Я хорошо знал замок и, открыв его быстрым поворотом пальцев, моментально отдернул руку назад. Не успел я это сделать, как новая дыра появилась в неразбитой части стекла, потом прозвучал еще один выстрел. Сразу же после него я с силой толкнул дверь. Она со стуком откатилась назад, и в этот момент в проеме двери встал Фрэнк, направляя на меня ружье. Я вжался в стену кабины, понимая, что ничто не спасет меня, и резко ткнул Фрэнка газорезом. Удар был коротким, но отбросил его немного назад. Я увидел лицо Фрэнка сквозь стекло шлема. Его губы дрожали, глаза горели. Отскочив назад, он непроизвольно опустил вниз дуло ружья, теперь же медленно, обдуманно Фрэнк поднял оружие. В момент, когда его палец уже нажимал на курок, я запустил во Фрэнка газорезом. Он пригнулся, его руки и плечи опустились вместе с направленным на меня стволом.

И в третий раз дуло его ружья поднялось. Теперь оно почти упиралось мне в шлем. Мысли бежали быстро, и я в отчаянии подумал: «Эта схватка — утверждение нашей слабости: моей и Фрэнка. В этом вся проблема, возникшая в тот самый день, когда Джой прибыл на Марс. И произошла она потому, что система нашего воздухоснабжения оказалась настолько уязвимой».

Я надеялся внушить Фрэнку, что у нас общий дом, и он не здесь, а на Земле. Думая обо всем этом, я все же согнулся, пытаясь пробиться в кабину через открытую дверь. Ружье приблизилось практически вплотную к моему лицу, а Фрэнк покачивался, словно пьяный.

Обстановку разрядила случайность, которая стала поистине счастливой. Я никак не мог понять, почему пуля, которая предназначалась мне, вдруг вылетела в сгустившуюся тьму, а на пол кабины свалился взявшийся ниоткуда газорез. И тут до меня дошло, что это Джой швырнул его через другую дверь. И кинул достаточно удачно. Меткий бросок разбил защитный шлем на голове Фрэнка. Тот зашатался и мог вылететь в открытую дверь, если бы я инстинктивно не подхватил его. Потом, сильно толкнув назад, я последовал за Фрэнком в кабину и закрыл за собой дверь.

Джой стоял, прислонившись к противоположной стене, его левая рука безвольно свисала, а на пол капала кровь, лицо было бледным от перенесенного шока. Он усмехнулся мне, когда я затаскивал безвольное тело Фрэнка Грэя в измерительную комнату, где мог, приложив усилия, спасти ему жизнь. Я был уверен, что только Верховный суд мог решить, как поступить с ним.

* * *

Теперь история о Джое — часть моей жизни на Марсе. Это самая любимая история моих детей, они могут слушать ее бесконечно. Это вселяет в меня надежду. Уединенно живя здесь, в Колорадо, на высоте восьми с половиной тысяч футов, я, чтобы не сидеть без дела, руковожу обществом энтузиастов бега на длинные дистанции, маршруты которых разрабатываю сам. На высоте семнадцати тысяч футов мы построили город, и наши дети с удовольствием проводят там время. Все это делается с определенной целью. Их дети собираются жить на Марсе.

 

Репликаторы

(пер. С. Федотова)

 

Глава 1

Стоя здесь после убийства чудовища, Мэтлин начал сходить с ума. Это двенадцатифутовое существо в предсмертных муках, борясь с сильнейшими конвульсиями, запрыгнуло прямо в кузов мусорной машины Мэтлина. Здесь оно и лежало теперь. Огромная слоновья голова в четверть длины тела свесилась на одну сторону, громадная рука перевалилась через задний борт. То, что раньше было тоннами блестящего черного тела, теперь стало раздавленной массой, безвольно осевшей на дно шершавого металлического багажника… создавая проблему. Вот и все, что в результате получил Мэтлин — проблему.

Стив Мэтлин был невероятно подозрительным и злым человеком. Его первым порывом было вывалить зверя прямо на обочину. Мэтлин отказался от этой мысли с большой неохотой. Он вынужден поступить по-другому. Он вспомнил, что, к сожалению, его видели на этой узкой дороге к озеру два офицера, проехавшие по шоссе в патрульной машине. Если патруль найдет здесь тело чудовища, то подозрения сразу падут на него. Полиция посчитает, что это он убил чудовище. Пусть даже и не докажут. В любом случае он мог оказаться единственным свидетелем смерти огромного существа.

Да, пусть он невежественный человек, но не совершит ошибки, вывалив чудовище, где попало. Ему бы пришлось нанимать подъемный кран, чтобы загрузить тело обратно в кузов. Если бы он просто привез его домой, то пришлось бы копать огромную яму для такой туши. «Лучше отвезти его в полицию и последовать их совету, как послушный маленький мальчик», — уныло решил он.

Кипя от досады, но смирившийся со своим положением, он выехал на шоссе. Потом, вместо того, чтобы ехать налево к своей ферме, он повернул в Миндэн — к ближайшему пригороду. Приехав в городок, Мэтлин направился прямо к полицейскому посту, затормозил у остановки и громко просигналил. Никто не появился. Раздраженный Мэтлин почти повис на кнопке сигнала. Он словно взрывал ее, извлекая невероятные звуки. Полицейский участок располагался на другом конце улицы, и поэтому тут не было видно ни машины, ни дежурного офицера.

Знойный полдень, пустынная улица, превосходная возможность… Мэтлин повернул рычаг, приводящий в движение механизм сброса. Минутой позже он ощутил, как сдвигалось тело чудовища. Потом грузовик просто выехал из-под него, и, продолжая движение, Мэтлин переключил механизм, возвращающий кузов на место.

 

Глава 2

В этот вечер, перед тем как лечь спать, жена Мэтлина, Кора, спросила его:

— Ты слышал о пришельце, о живом существе из космоса?

Мэтлин сразу вспомнил о чудовище, которое он отвез в город и зло подумал: «Вот еще задача! Не хватало мне иметь дело с существом из космоса!»

Но вслух он грубовато заметил:

— Насмотрелась бреда по телевизору.

— Это передавали в новостях, — ответила Кора оборонительно, — они нашли его прямо на улице.

Значит, его он и убил. Мэтлин неожиданно развеселился, что так ловко разделался с чудовищем. Он самодовольно подумал: «Вывезла меня моя лошадка. Иногда мне немного везет». Не желая продолжать этот разговор, он отправился спать.

Кора лежала какое-то время, слушая мирное дыхание мужа, думая о создании из космоса и о большом мире, который, как она знала, существовал где-то по другую сторону тесного мирка Стива Мэтлина. Она когда-то работала учительницей, еще у них было четверо детей и два десятилетия совместной жизни. Иногда было тяжело сознавать, как далеко остались те дни.

Независимо от всего остального, существо, которое ранее на Земле никогда не видели, нашли мертвым на улице Миндэна прямо перед полицейским участком. Телевизионные камеры показали его изображение спереди, сбоку и сверху. Никто не мог понять, как чудище оказалось там, где его нашли и, согласно сообщению комментатора, верхушки правительства и представители воинских служб начали собираться вокруг огромного трупа, как жужжащие мухи.

* * *

Прошли два дня. Экспедиция Поиска Следов Пришельца, побывав предварительно в других домах, появилась и на ферме Мэтлина. В ответ на все их вопросы Кора качала головой и отрицала не терпящим возражения тоном, что Стив мог быть одним из тех, кто привез чудовище в город.

— И, в конце концов, он бы сказал мне, — язвительно закончила она. — Конечно, он бы обязательно… — она остановилась, подумав, что этот человек… этот невероятный человек… он мог!

Ее неожиданное замешательство не ускользнуло от взглядов посетителей. Они сразу предположили, что муж, очевидно, что-то говорил своей жене. Главный из присутствующих, прекрасно выглядевший молодой человек возраста Коры, с мягким голосом, представился как Джон Грехем. Он, единственный из всех пришедших, не был полицейским или военным. Обратившись к Коре, Грехем вежливо произнес:

— Передайте своему мужу, что уже назначено вознаграждение суммой в тысячу долларов тому, кто сможет нам помочь.

Экспедиция отправилась дальше, сопровождаемая ревом мотоциклов и автомобилей.

Было около полудня следующего дня, когда Стив Мэтлин увидел второе чудовище. Мэтлин приехал по той же дороге к озеру, как и в первый раз, и неожиданно увидел второго. Стив нырнул в овраг и лежал там, затаив дыхание. Он не представлял себе ясно, на что рассчитывал, явившись сюда снова. Когда Кора рассказала ему о вознаграждении, он тут же высмеял ее доверчивую натуру и сказал, что эти вояки никогда не разделят премию с тем, кто не выполнит их требование рисковать жизнью и сражаться. Получается, он пришел удовлетворить их требование. Его потрясение от встречи со вторым чудовищем напоминало пламя, которое обожгло его изнутри. Стиву был знаком такой жар, он возникал вдоль всего позвоночника и ожесточал рассудок. Страх! Сотрясаясь всем телом, Мэтлин достал ружье. Как только он сделал это, чудовище, которое сидело, пригнувшись, двинулось вперед, сжимая в руках предмет, блеснувший на солнце. В следующее мгновение снаряд просвистел над головой Мэтлина и ударился в дерево с таким звуком, словно грянул гром. Земля задрожала, и через секунду раскат взрыва достиг ушей Мэтлина. Звук по силе напоминал выстрел небольшой пушки. Пока Мэтлин мысленно сравнивал, имея опыт военного моряка Второй мировой войны, дальнобойное ружье выплюнуло огонь еще раз. Да, оно выглядело именно ружьем, хотя и огромным. На этот раз снаряд попал в булыжник за десять ярдов перед Мэтлином. Его обдало градом каменных осколков. Все тело пронзила жгучая боль. Мэтлин услышал эхо второго выстрела и открыл глаза. Он увидел множество капель крови на своих руках. Зрелище было как пугающим, так и отрезвляющим. Мэтлин скользнул назад, перевернулся, подтянул ноги, пригнулся и помчался в конец оврага, остановившись лишь тогда, когда понял, что овраг становится слишком мелким, чтобы служить укрытием. Что он мог предпринять? Тяжелое чувство постоянной опасности, знакомое со времен войны, снова сдавило его сердце. Тогда казалось, что к этому чувству принуждала реальность войны, но он никогда не раскисал. Война, на которую, как он считал, потрачено зря несколько лет жизни, многому научила его. Это было движение к цели; сгибаясь, падая, но всегда вперед. Он точно знал, что безумные идеи рождаются только у разумных людей, и придают силы на территории врага. Из-за ненависти к военной дисциплине он безропотно шел прямо в руки смерти, находя выход даже из безвыходных ситуаций. Если бы сейчас была хоть малейшая возможность спастись, он должен был догадаться, что делать. Сознание того, что он оказался здесь по собственной глупости, не давало ему покоя. Как он ни прятался, а два страшных артиллерийских снаряда раздробили камень на том месте, где он стоял секунду назад. Пушка против ружья! Мэтлину хотелось выбраться, хотелось домой, но какая-то злая сила заставляла его торчать здесь и видеть все собственными глазами. Следующее мгновение могло стать последним для исследований, но какое значение это имело для огнедышащей пушки, ищущей его смерти? Он униженно лежал в самом конце оврага, даже не смея поднять голову. Его ружье выглядело сейчас никчемной игрушкой…

* * *

Зазвонил телефон. Когда Кора сняла трубку, ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что хриплый голос на другом конце провода принадлежит ее мужу:

— Я звоню из телефона-автомата у дороги. Ты можешь узнать, где сейчас находится поисковая экспедиция?

— Только что звонила Мэми. Они были около ее фермы. А зачем тебе?

— Оно меня преследует. Скажи им, что я иду по направлению к шоссе от сарая с лодками. Оно едет на мусорной машине, огромной, как дом.

— Что преследует тебя? Где? — Кора пронзительно кричала в трубку.

— Еще одно чудовище на дороге к озеру.

Мэтлин застонал и повесил трубку.

 

Глава 3

Сражение на шоссе началось около двух часов дня. Чудовище само выбралось из кузова мусорной машины. Пригнувшись за автомобилем, оно стреляло из ружья размером с пушку во все, что двигалось. Две дюжины человек в непрочных автомобилях и с крошечными ружьями залегли в небольшом перелеске. Лежа рядом с Грехемом, Мэтлин слышал, как тот настоятельно сказал майору:

— Позвоните еще раз по поводу удара с воздуха.

Прошло около десяти минут, прежде чем первый вертолет появился на горизонте. Он был отправлен предприимчивыми телевизионщиками и оснащен телекамерой. Дрожа лопастями, вертолет кружил над мусорной машиной и фотографировал все, что попадало в поле его видимости.

Сначала в поведении чудовища не было никаких перемен. Оно посмотрело в небо на источник звука, но вдруг у него возникла какая-то идея. В его руках появилось длинное ружье. Первый снаряд ударил в открытую кабину. Осколок какого-то разбитого предмета попал в пилота. От сильного удара тот потерял сознание. Вертолет утратил устойчивость, казалось, подался назад, когда второй снаряд разбил вдребезги его хвост. Огромная кружащаяся птица, вздрагивая, полетела вниз и рухнула между деревьями за невысоким холмом. Еще хуже получилось, когда появились военные вертолеты, они уже не имели преимущества внезапности. Пушка-ружье стреляла в них, стоило им приблизиться.

Когда упал первый вертолет, другие отлетели на безопасное расстояние. Они пытались менять направление, но лишь после того, как три из них рухнули, объятые огнем, отступили. Горящие машины медленно падали, исчезая за низким холмом.

Все внимание чудовища было приковано к тому, что происходило перед его глазами, оно не оглядывалось назад. Пока одни воздушные машины сдерживали огневой вал с одного края, один из вертолетов приблизился к цели с другой стороны. Огненный широкий поток снарядов, который пилот направил вниз, почти разорвал огромную голову монстра. Он даже не успел увидеть, с какой стороны настигла его смерть.

Мэтлин пошел вперед вместе с остальными, сердито теребя пяльцами требование, которое он успел написать. Его приводило в ярость, что руководители экспедиции не желали признавать его справедливых прав. Он, конечно, рассчитывал на такое отношение, но не желал соглашаться и отказываться от вознаграждения.

Подойдя к машине, он с нетерпением ждал, пока Грехем осматривал чудище, огромный автомобиль и ружье. Погруженный в безрадостные мысли, Мэтлин с внезапным раздражением подумал, что вынужден повторить свои слова. Грехем указал на десятифутовое ружье.

— Из чего это сделано, как вы думаете?

Вопрос был подходящим началом, он прозвучал как обращение к равному.

Раздражение Мэтлина моментально улетучилось: «Сейчас», — подумал он и подал Грехему свое требование.

— Я прошу вас подписать это.

Затем он устремил свой взгляд на огромное оружие и тоже осмотрел его. Вскоре он определил:

— Выглядит как воздушное ружье, похоже, такое же, как у меня, только во много раз больше. Может быть, даже сделано той же фирмой? Мэтлина раздражало, что пока он говорил, Грехем держал листок в руке и даже не взглянул на него. Затем Грехем спросил каким-то странным тоном:

— Какой именно фирмой?

— Мое — фирмой «Мессер».

Грехем вздохнул и покачал головой в замешательстве.

— Взгляните на именную табличку этого огромного орудия.

Мэтлин наклонился. Слово «Мессер» четко выделялось с обратной стороны, выведенное черными металлическими буквами.

— А какой марки ваша мусорная машина?

Спотыкаясь, Мэтлин двинулся к капоту невероятно большой машины и вгляделся в буквы. Они были точно такие же, как на его собственной машине: «Флуг».

Когда Мэтлин вернулся и сообщил ответ Грехему, тот кивнул и, протянув назад листок с требованием, спокойно сказал:

— Я бы подписал это, мистер Мэтлин, если бы тут было написано: «Как человек, который сделал все возможное, чтобы помешать проискам пришельца из космоса, я признаю себя — я имею в виду вас, мистер Мэтлин — единственным человеком, имеющим наименьшее право на получение вознаграждения».

Такая реакция была настолько неожиданной, настолько негативной и так уменьшала его шансы, что Мэтлин побледнел. Однако он был сражен этими словами лишь на мгновение, в следующую минуту он злобно парировал:

— Ах, вот как? Вы проклятый мошенник. Вас…

Но Грехем не дал ему продолжить.

— Остановитесь, — пронзительно крикнул он и предупреждающе поднял руку. Его серые, твердые, как сталь, глаза стали циничными, когда он заговорил снова. — У меня есть предложение. Если вы наведете нас на правильный след и поможете локализовать этих пришельцев, то я обещаю вам пересмотреть свое решение. Вы согласны?

* * *

Наступившая ночь застала их на охоте. Как только поисковая экспедиция расположилась вблизи озера, мрак и тишина были разбиты вдребезги ударами громовых раскатов. Мэтлин метнулся с заднего сидения автомобиля, подбежал к берегу и стал внимательно вглядываться в темную воду. Он смотрел в направлении острова, который находился в самом центре озера. Мэтлин был самым осведомленным изо всех членов экспедиции, остальные обступили его в тревожном ожидании. Звук явно шел со стороны острова. «Гремит не меньше, чем целая эскадрилья реактивных самолетов, и такое впечатление, что звук доносится именно с острова!» — крикнул кто-то. Внезапно истинность этих слов подтвердилась. Звук усилился, повис над головами людей, а затем показался чудовищных размеров вертолет, четко выделяясь на фоне темно-синего неба. Неожиданно появившись, он так же быстро исчез, нырнув в прибрежное облако. Невыносимо громкий, раскатистый звук отступил, стал отдаленно пульсирующим и постепенно затих.

Мэтлин услышал в темноте голос Грехема:

— Скажите, у вас есть лодочный сарай поблизости?

— Да, рядом.

— Там есть лодка?

Мэтлин вздрогнул от страшной догадки: «Ведь не думают же они отправиться на остров, — Мэтлин судорожно сглотнул, — в такое время!»

Но Грехем серьезно сказал:

— Мы заплатим вам за аренду лодки и дадим гарантию против всех убытков в письменной форме, станем рассматривать это как вашу помощь в борьбе с пришельцами. Я подпишу Ваше требование.

Мэтлин колебался. Лодка и собственный кусочек берега были его единственной мечтой. Никто, даже Кора, не могли представить себе, как много они значили для него. В тот самый день, когда он убил первое чудовище, Мэтлин привез в грузовике песок со своей фермы и любовно разбросал его по краю воды. Стоя там, Мэтлин ясно понимал, что деньги помогут осуществить его мечту: шуршащий песок у края воды, охотничья, она же и рыбачья, сторожка, большая лодка — все то, о чем он часто грезил, но так и не смог приобрести.

— Я согласен, — коротко ответил он.

* * *

На острове, экономно расходуя сигнальный огонь, Мэтлин вел Грехема и еще двоих человек туда, где почва начинала твердеть под ногами. Когда они копнули землю, то обнаружили чистый металл под травой. Грехем вызывал по радиотелефону лагерь, который они покинули, затем переключил радио, чтобы они с Мэтлином могли слушать ответ. Имей они более мощную радиосвязь, то могли бы вызвать воздушный десант. И на рассвете несколько сотен обученных ребят с танками, машинами и пушками были б на этой холмистой местности вместе с ними.

Но радио молчало, и они снова остались одни в темноте. До прихода подкрепления оставалось еще несколько часов.

И снова первым был Мэтлин. Он случайно обнаружил выступ, который оказался входом в корабль огромных размеров. Мэтлин так хотел пробраться внутрь раньше всех остальных, что даже не представлял, как далеко зашел. Поняв это, он остановился, уже развернулся, собираясь бежать назад, но не двинулся с места. Зрелище заворожило его. В круглой комнате около четырехсот футов в диаметре несколько прочных, выдавленных из металла конструкций вырастали прямо из пола или свешивались с потолка. За исключением их, в комнате ничего не было. Подождав остальных, Мэтлин пошел вниз по уклону, ведущему на следующий уровень. Там было много огромных встроенных механизмов, если это действительно механизмы. Но и этот уровень был так же необитаем. На третьем уровне они обнаружили двух спящих «детей». Оба лежали на спине в длинном черном металлическом устройстве, похожем на ящик. Старший выглядел примерно в половину размера взрослого, младший — явно меньше, длиной в два фута. Оба имели упругие тела и были, вне всякого сомнения, моложе «оригиналов» двух пришельцев, которых уже убили.

Пока остальные — Грехем и два офицера — вопросительно глядели друг на друга, Мэтлин достал свой листок с требованием и протянул его Грехему. Представитель Государственной власти сначала пристально посмотрел на него, потом, оценив оказанную помощь, смиренно кивнул, достал ручку и подписал. Еще минуту он продолжал держать листок в руках, пока Мэтлин не выдернул его, проявив некоторую агрессивность. От волнения он покрылся испариной, четко понимая, что альтернативы у него нет.

Мэтлин получил желанную подпись. Но теперь… Скорее прочь от всей этой гадости. Дальше уже не его дело!

Добравшись до берега озера, Мэтлин запустил мотор лодки и быстро поплыл в направлении своего лодочного сарая. Достигнув другого берега, он поставил лодку на место, пробрался незаметно сквозь темноту к своей машине и сразу отъехал.

Когда он миновал шеренгу деревьев вдоль дороги, до его фермы оставалось немногим более мили. Тут он заметил зарево, подъехав ближе, с ужасом увидел, что его двор объят огнем. Одновременно с этим слух Мэтлина пронзил рев двигателя огромной силы. Его дом, его сарай, навес для машины — все пылало! В ярком дрожащем свете пожара он увидел громадный вертолет, поднявшийся из-за построек, который взлетал в ночное небо. Теперь стало понятно, куда отправлялась эта машина, покинув остров несколько часов назад.

То, что сейчас мелькнуло в его голове, было отчасти правдой. То, что догадка правильна, подтверждал и этот оглушающий звук, источник которого был совершенно неразличим в темноте затянутого облаками неба.

Мэтлин нашел Кору и младшего сына. Они прятались в поле за фермой. Кора что-то пробормотала о пришельцах, которые могут смотреть на них сверху вниз, и добавила удивленно:

— Как они узнали, что это именно твоя ферма? Этого я никак не могу понять.

 

Глава 4

Пламя пожара постепенно гасло. Люди начали съезжаться во двор. Хлопали двери машин. В слабых отблесках огня, совершенно подавленный Мэтлин нес своего сына, шагая рядом с Корой к дорожному вагончику. Множество мыслей крутилось в его голове. Почему пришельцы не убили его жену и ребенка? Кора и мальчик находились полностью в их власти, как и ферма.

Сосед, которого звали Джон Грей, участливо предложил, коснувшись его руки:

— Стив, может быть, ты с семьей переночуешь у меня?

Предложение было принято.

В то самое время, когда они появились на ферме Грея, ведущий телевизионной передачи описывал события на острове. Он рассказывал, как Стив Мэтлин бросил троих человек на милость вернувшегося пришельца. Диктор назвал имя Стива несколько раз. Мэтлин узнал ведущего передачу. Это был один из членов Экспедиции Поиска Следов Пришельца.

Оглянувшись, Мэтлин увидел, что Грей, его жена — высокая, худая женщина — и Кора внимательно разглядывают его. Кора в ужасе произнесла:

— Нет, Стив, этого не может быть. Ты же не делал этого!

Стив сначала удивился, потом пронзительно выкрикнул:

— Я привлеку к суду этого малого за клевету.

— Значит, это неправда, — запричитала Кора. — Просто немыслимо, как люди могут так откровенно лгать.

Мэтлин был оскорблен. Это недоразумение, они неправильно истолковали его действия.

— Тут не то чтобы ложь, но какая-то чертовщина. Почему я должен был оставаться на острове? Если эти люди совсем потеряли рассудок, так это их личное дело. Я ушел при первой возможности.

Он обвел глазами лица присутствующих. Эта правда, совершенно очевидная для него, не была так же очевидна для них. Его не поняли. Мэтлин помрачнел.

— Я вижу, что мы не можем дольше пользоваться вашим гостеприимством.

— Пойдем, Кора.

Жена Грея процедила, почти не разжимая губы:

— Кора и мальчик могут остаться.

Мэтлин не возражал. Он решил смириться с их глупым непониманием.

— Я заберу вас утром, — сказал он, обращаясь к жене. Кора не ответила.

Грей проводил Мэтлина к его машине. Когда он снова вернулся в комнату, то покачал головой.

— Относительно вашего мужа, — обратился он к Коре. — Я, признаться, не представляю, как он может все это выдержать.

— Мне надо выдержки еще больше, — жестко заметила она. — Представляю себе состояние тех людей, которых он оставил на острове.

В глазах ее блестели слезы.

— Он говорит, что они заманили его на тот остров, не оставив выбора, — продолжал Грей.

— Никто не может заманить Стива. Если он сделал это, то только по своим соображениям.

— Он говорит, будто вдруг решил, что генералы лучше знают, как поступить; он почувствовал себя просто рядовым на линии фронта. С той минуты это стало уже не его войной.

— Если эта война не его, то тогда чья же она? Он первым нажал на курок!

— Правильно, но с другой стороны, генералы всегда должны быть на передовой линии огня, и ни один из них не рискует меньше, чем Стив. Я так и скажу ему.

— Просто удивительно, — произнесла Кора, — но он думает о Второй Мировой войне, как о заговоре с целью бесполезно убить его время. Он живет в своем совершенно особенном мире. Ничто его не волнует, не может заставить встряхнуться. Вы же сами сейчас в этом убедились.

* * *

Мэтлин вернулся на свою ферму и проспал на заднем сидении автомобиля. Когда утром он подъехал к ферме Грея, тот вышел ему навстречу. На его губах играла усмешка.

— Вот так, Стив. Эта война, в конечном счете, становится твоей.

Мэтлин удивился, увидев знакомую улыбку на лице своего соседа, но самим словам не придал никакого значения. Ничего не ответив, он просто вылез из машины и направился к дому.

Обе женщины сидели перед телевизором. Мэтлин даже не взглянул на экран.

— Кора, ты готова?

Женщины обернулись и странно посмотрели на него. Несколько минут прошло в молчании, пока не подошел Грей.

— Ты воспринимаешь это слишком спокойно, — напряженно произнес он.

— Что именно я воспринимаю спокойно? — удивился Мэтлин.

Грей беспомощно посмотрел на Кору.

— Я не могу ему это сказать, — прошептала она.

Мэтлин вопросительно взглянул на свою жену. Наконец она заговорила:

— Соберись с силами и слушай. Пришелец вернулся на остров и нашел там Грехема и двух его товарищей. Они смогли переговорить с людьми на берегу через какой-то там механический ретранслятор. Пришелец сказал, что он собирается покинуть Землю, но сначала он намерен завершить одно дело. Он сказал… он сказал…

— Ради Питера, Кора, поехали, — прервал ее Мэтлин. — Ты можешь рассказать мне это по дороге.

— Он сказал, что собирается сначала убить тебя, — закончила Кора.

В первое мгновение Мэтлин не мог произнести ни слова.

— Меня! — запинаясь, выговорил он, наконец, и через минуту добавил скептически: — Это просто нелепо. Я не имею никакого отношения к этому делу.

— Он сказал, что ты единственный на Земле, кто имеет к этому отношение.

Это оказалось еще большим ударом для Мэтлина. Он не мог говорить, не мог отрицать обвинения. Вопреки своему мировоззрению, он запротестовал:

— Но это первое чудовище двигалось прямо на меня. Откуда я мог знать, какие у него намерения?

Мэтлин опять услышал голос Коры, в нем было столько горечи…

— Он сказал, что на всех планетах, которые он посетил, никто никогда не стрелял без предупреждения, без того, чтоб задать хоть один вопрос.

Мэтлин пристально, без всякой надежды в глазах смотрел на жену.

Он чувствовал, что уничтожен, разбит, окончательно разгромлен. Еще минуту назад у него была едва ощутимая надежда, а сейчас ему хотелось остаться одному. Он не мог больше о чем-либо думать. Совершенно неожиданно для себя Мэтлин узнал, что все эти годы жил, обманывая сам себя; был убежден в том, что все, происходящее где-то в другом месте, не должно касаться его лично. Он притворялся так сильно, вошел в этот образ с таким искренним увлечением, что окружающие просто многозначительно переглядывались друг с другом и предпочитали помалкивать, но после этого больше не связывались с ним. Мэтлин всегда с удовольствием думал, что ему нет до них никакого дела и даже лучше, что они не болтают. Он с презрением относился к чужому мнению, ему было глубоко безразлично, что о нем думают. И вот теперь он оказался единственным человеком, который поступил так, что пришельцы с другой планеты имеют повод для убийства.

Своим видом Мэтлин вновь вызвал сочувственную улыбку Дэна Грея. Тот подошел к Стиву, беспомощно разводя руками.

— Я ничем не могу помочь тебе, Стив. Веришь или нет, но ты мне нравишься. Я даже думаю, что понимаю тебя. Но, прости мне эти слова, Кора, мне кажется, что это случай поистине поэтического правосудия. Я не думаю, что кто-нибудь еще имел возможность получить возмездие, прошедшее к нему из другой галактики.

Мэтлин повернулся и, ничего не ответив, вышел из комнаты. Он был уверен, что Кора поспешит следом.

— Подожди минуту, Стив, — окликнула она его, — у меня есть кое-что для тебя.

Мэтлин оглянулся. Они были одни в коридоре. Он догадался, что Кора сейчас снимет обручальное кольцо.

— Вот, — сказала она. — Я бы отдала его тебе еще девятнадцать лет назад, но страх за будущее нашего ребенка останавливал меня.

Она раскрыла его ладонь, положила на нее кольцо и сомкнула над ним пальцы мужа.

— Тебе нужен только ты сам, Стив. После двадцати лет нашей жизни, в которые ты был самым эгоистичным, самым себялюбивым человеком на свете, ты можешь посмотреть прямо в лицо тому, что тебя ждет. Разберись в себе самом, Стив. Это главное.

Мэтлин хмуро посмотрел на кольцо в ладони, потом молча опустил его в карман.

— Я надеюсь сохранить его и вернуть тебе, когда ты справишься с этими глупыми мыслями. Я никогда не обманывал тебя, говоря о своих чувствах.

С этими словами он повернулся и вышел из коридора, а затем из дома.

* * *

Автомобиль затормозил перед домом Грея. В нем сидел Джон Грехем. Он вылез и подошел к Мэтлину, который уже собирался войти в дорожный вагончик.

— Я прибыл, чтобы увидеть вас, — обратился он к Мэтлину.

— Поторопитесь.

— У меня есть три сообщения для вас.

— Пошел ты…

— Неплохо. Правительство Америки не может допустить, чтобы хоть один житель города погиб в результате несчастного случая. Поэтому, — продолжал он официальным тоном, — все вооруженные силы страны будут поставлены между инопланетным жителем и Стивом Мэтлином.

Мэтлин смотрел на него с нескрываемой враждебностью.

— Он может дублировать все, что видел, а также довольно сложные вещи.

Грехем продолжал тем же официальным тоном, что способность инопланетного создания продублировать сначала оружие, потом мусорную машину, затем вертолет была принята военными к сведению. Мэтлин отпустил короткий, глупый смешок, понимая, что генералы сумеют использовать подобную информацию.

— Дальше, дальше, — сказал он грубо. — Какое же второе сообщение?

— Оно личное, — ответил Грехем.

Он шагнул вперед. Его кулак поднялся, прекрасно соединился с челюстью Мэтлина. Удар отбросил того назад к машине. Мэтлин опустился на землю и сидел, растирая челюсть, уставившись на Грехема. Тот спокойно проговорил:

— Я думаю, что практически все выразят мне благодарность за это, а я ее приму. Вот вам и последнее сообщение.

Грехем, который явно рассчитывал принять бой, сделал шаг назад. Его былая жестокость стала отступать. Он удивленно пожал плечами.

— Стив, вы изумляете меня. Возможно, я даже начинаю уважать вас.

Мэтлин не ответил. Он все так же сидел на земле, уперев локти в колени.

Подождав немного, Грехем продолжил:

— У генералов возникла мысль, что, возможно, есть другая причина, из-за которой пришелец хочет расправиться с вами. Может, вы знаете что-нибудь?

Его серые глаза внимательно смотрели на Мэтлина.

— Не скрываете ли вы чего-то, что было в прошлом?

Мэтлин покачал головой, но слова Грехема заинтересовали его. Он медленно поднялся на ноги, нахмурился и, продолжая о чем-то думать, начал стряхивать пыль.

Грехем упорствовал:

— Есть предположение, что эта способность к дублированию основана на свойстве его к особому восприятию, которое человеческие существа не имеют.

— Эй, — оборвал его Мэтлин, широко раскрывая глаза. — Вы имеете в виду что-то похожее на чувство домашнего голубя или на птиц, летящих каждый год на юг, или на лососей, которые возвращаются в тот маленький водоем, где когда-то родились?

— Разумно, — отозвался Грехем. — Покопайтесь мысленно в прошлом, может быть, догадаетесь? Итак, пришелец хочет убить вас, прежде чем вы успеете передать кому-нибудь то, что известно только вам.

Мэтлин отрицательно покачал головой.

— Мне нечего вспоминать.

Грехем смотрел на него какое-то время, затем взгляд его прояснился.

— Вполне естественно, что военные не оставят шанса пришельцу, который представляет смертельную угрозу для жителя Америки. Для этого они собираются пустить в ход атомную бомбу и закончить дело раз и навсегда.

По непонятной причине Мэтлин почувствовал тревогу.

— Постойте, — произнес он с сомнением. — Полагаю, пришелец дублирует и такие вещи? Как только он получит что-нибудь, чем обладаете вы, то вы не успеете и глазом моргнуть, как такая же штука будет и у него.

Грехем был спокоен.

— Думаю, бомба создается прямо сейчас. Бомба должна быть маленькой. Если она будет обычного размера, то превратит в пыль этот космический корабль. Я лично очень сожалею по этому поводу, но не сомневаюсь в окончательном результате. Бомба взорвется моментально, у пришельца не будет возможности продублировать ее, а потом, я думаю, на этом месте уже не останется никого, кто имел бы такую возможность.

— Лучше предложить военным придержать эту бомбу какое-то время, пока они не узнают побольше о возможностях пришельца, — предложил Мэтлин.

Грехем взглянул на часы.

— Я боюсь, что для этого уже не осталось времени, Стив. И есть еще одна идея. Военные допускают, что существует некая телепатическая связь между вами и этим пришельцем… если верить фактам, то бомбу уже бросили. Я прав. Уже!

Пока Грехем говорил, послышался отдаленный грохот. Оба непроизвольно присели. Затем выпрямились и оглядели ближайшие фермы и деревья, растущие за низкими холмами. Небольшой, но хорошо знакомый зловещий гриб вырастал по одну сторону горизонта.

— Вот так, — промолвил Грехем. — Дело сделано. Паршиво. Но это было необходимо в ответ на его угрозу.

— А что с другим кораблем? — спросил Мэтлин.

— Каким другим?!

До этой минуты они разговаривали спокойно, но после этих слов удивленно уставились друг на друга. Грехем первым нарушил молчание.

— О, Господи! — только и смог произнести он.

* * *

В ставке Главного Командования упорствовали. В эти два решающих дня они отвергали идею существования второго корабля.

После полудня третьего дня радар зарегистрировал небольшой объект, летящий на высоте примерно равной высоте наблюдательной базы, с которой взлетал самолет с атомной бомбой, уничтожившей космический корабль на острове. С контрольной пышки вызвали на связь приближающийся по воздуху объект. Ответа не последовало. Кто-то из дежуривших начал волноваться. Обеспокоенный, он включил сигнал тревоги, потом стремительно бросился вниз, обеспечивая себе безопасное укрытие. Мгновенная реакция спасла его, единственного из почти девятисот человек, которому удалось уцелеть. Через секунду после того, как он нырнул в безопасное место, высотная наблюдательная база была уничтожена атомной бомбой.

* * *

Приблизительно в то же время вертолет службы телевидения парил над островом на озере Мэтлина, показывая глубокий кратер, оставшийся после взрыва бомбы. Неожиданно появился космический корабль. Он тихо опустился вниз с огромной высоты и сел на землю. Вертолет среагировал немедленно. Показав вид озера с другой стороны, он быстро исчез.

* * *

Грехем зашел повидаться с Корой. Он искал Мэтлина. Но Кора только отрицательно покачала головой.

— Стив сказал, что не собирается возвращаться до тех пор, пока это не кончится. Он считает, что лучше не оставаться на одном месте. Можно ли сидеть спокойно, когда это чудовище ищет его?

Фотография Мэтлина была показана по телевизору. На четвертый день после этого Грехем беседовал с несколькими угрюмыми молодыми людьми, которые пытались захватить Мэтлина. Они намеревались передать его в руки пришельца. Старший из них объяснил это так: «Потеря одного парня, который заварил всю эту кашу, даст нам покой и возможность вернуться к повседневным делам». Они стояли шеренгой. Один опирался на костыли, второй с перевязанными руками, у всех были наложены повязки, они тихонько стонали. На следующий день Грехем допрашивал двух человек, которые утверждали, что были свидетелями дуэли между Мэтлином, который находился в дорожном вагончике, и чудовищем, летающим на огромном реактивном самолете. У Мэтлина было ракетное противолодочное ружье, и чудовище, в конце концов, отступило. Генерал Максвел Дэй, который присутствовал при допросе вместе с Грехемом, громко удивлялся: «Мэтлин, наверное, совершил налет на морской арсенал, вынес ракетную пусковую установку и четверть тонны боеприпасов к ней».

Грехем позвонил Коре:

— Я проверяю одно сообщение, — сказал он. — Не надумал ли Мэтлин утилизировать морское военное снаряжение?

— Это оружие принадлежит гражданам Соединенных Штатов, не так ли? — осторожно спросила она.

— Да.

— Так. Тогда, я думаю, Стив тоже может считать себя совладельцем, как гражданин. Это ведь не нарушение с его стороны? Учитывая и то, что он заплатил за него определенную цену, отслужив во время войны…

Грехем прикрыл рукой микрофон.

— Я прихожу к заключению, что он мог все это раздобыть, — сказал он, обращаясь к генералу.

Морской офицер поднес руку к трубке:

— Позвольте мне поговорить с ней.

— Миссис Мэтлин? — спросил он через минуту.

— Да, я вас слушаю.

— Могу я задать вам несколько весьма личных вопросов, касающихся вашего мужа?

— Да, пожалуйста.

— Итак, миссис Мэтлин, мистер Грехем относится с большим уважением к вашему мнению, поэтому отвечайте, по возможности, откровенно. Ваш муж смышленый?

Кора задумалась на какое-то время, затем сказала:

— Я знаю точно, что именно вас интересует. В некоторых случаях нет, но иногда проявляет завидную сообразительность.

— Он храбрый?

— Послушав его самого — нет, но, по-моему мнению — да, вполне. Я думаю, что вы все же должны действовать в его интересах.

— Что он думает о генералах?

— Что они идиоты.

— Он честный человек?

— Да… в основном. Иногда это зависит от обстоятельств. К примеру, он взял с собой ружье в тот первый день в надежде тайком подстрелить оленя.

— Я имею в виду не это. Ответственно ли он относится к долгу?

— К долгу? Говоря его словами, ничто не приносит ему большего удовлетворения, чем деньги.

Эти слова вызвали улыбку у генерала.

— А теперь скажите, миссис Мэтлин, смогли бы вы отправиться и вернуть мужа, если я сделаю его сержантом?

— Почему не капитаном?

— Прошу прощения, миссис Мэтлин, но если бы вы немного подумали, то согласились с тем, что он никогда не унизится до такой степени.

— Конечно, я действительно не подумала. Вы правы. Я могу вернуть его, но… он ведь не служит на флоте.

— Будет служить, миссис Мэтлин. До свидания.

С этими словами генерал положил трубку.

Ровно через час после их разговора по телевидению, радио и газетах было объявлено, что Мэтлин зачислен на службу во флот, и ему приказано явиться с докладом на ближайшую морскую базу.

Той же ночью, ближе к полуночи, реактивный самолет с Грехемом и несколькими офицерами на борту приземлился на морской базе, где Мэтлин ждал их, смирившись со своим положением. Ему выдали форменную одежду. И сразу же, как только этот небритый и мрачный человек натянул ее на себя, они начали задавать ему вопросы. Они с интересом прислушивались к любой его мысли, которая возникала в памяти Мэтлина помимо его воли. Мэтлин возражал:

— Это какое-то безумие. Я не знаю ничего особенного, включая и то, зачем меня сюда забрали.

— Мы думаем, что вы что-то знаете.

— Это уже слишком.

— Рядовой Мэтлин, выполняйте приказ!

С неохотой Мэтлин подчинился приказу. Он рассказал им все, что вспомнил относительно пришельца за последние пять дней. И были такие вещи, много вещей, которые, по сути, казались ему безумными или искаженными, пока он не решил, что начинает сходить с ума. Видения дома на планете другой звезды. Видение долгого, многолетнего путешествия. Образ спрятанного корабля на озере, где тысячи атомных бомб находились в процессе размножения. Его слушатели побледнели, но Грехем настоятельно потребовал:

— Продолжайте.

Мэтлин продолжал. Там было только одно живое существо, которое доставило несколько запасных телесных форм, но могло вырастить гораздо больше. Тут Мэтлин прервал рассказ.

— Проклятье, — прорычал он. — Я не намерен рассказывать больше эту гадость. Почему вам хочется слушать это, а? Ведь все, что я говорю, похоже на страшный сон.

Грехем взглянул на морского офицера, потом на Мэтлина.

— Мэтлин, мы думаем, что это вовсе не сон. Вы резонируете — каким-то непонятным образом — мысли пришельца. Нам необходимо знать, что у него на уме, поэтому, ради всего святого, продолжайте.

История, которую Мэтлину приходилось складывать из отдельных кусочков в единое целое, обрела определенный смысл.

Чужеземец прибыл в солнечную систему на двух кораблях вместе с запасными телесными формами в различных стадиях роста. Они были размещены поровну в двух кораблях. Один из кораблей вместе со своим грузом тел оказался уничтожен. Пришелец создал дубликат, и теперь кораблей снова два. Тела, которые были уничтожены одно за другим, теперь восстановлены и росли гораздо быстрее. Они просыпались вполне взрослыми, затратив на это всего два дня.

Каждое новое тело имело совершенную «память» и знало о том, что произошло с его старшими предшественниками. Те автоматически записывали на информационную пленку все, что происходило с ними в процессе жизни — для «памяти» последователей.

По прибытию на землю первое тело обладало повышенным восприятием. Оно хотело наилучшим образом скопировать мысли и чувства жителей новой, найденной ими планеты.

«Быть как они, думать как они, знать их язык», — существо находилось в беспомощном состоянии, когда наткнулось на Стива Мэтлина. Вот и вся история. Когда отштамповали новое существо, оно уже имело в памяти образ Мэтлина.

— Стив, вы сознаете, что это позволит пришельцу узнавать обо всех наших планах нападения через вас? — спросил Грехем.

Мэтлин заморгал и тяжело вздохнул. Грехем вспомнил что-то, о чем говорила ему Кора.

— У вас есть друзья, Стив? — вдруг спросил он. — Кто-нибудь, кто вам нравится? Где-нибудь?

Он сделал ударение на последнем слове.

Мэтлин не мог вспомнить никого. Конечно, за исключением Коры и детей, но его чувства к ним были неодинаковы. Кора в свое время настояла отправить троих старших детей учиться в город. Он спокойно перенес разлуку. Скорее всего, он лишь изображал отцовские чувства на должном уровне для жены и детей.

— Вот почему она жива. Вот почему пришелец не уничтожил ее в тот день, когда сжег вашу ферму, — заключил Грехем напряженно.

— Но… но… почему тогда он уничтожил ферму? — запротестовал Мэтлин.

— А вы никогда не проклинали с ненавистью это место?

Мэтлин молчал. Конечно, он произносил это тысячу раз.

— Стив, как вы думаете, что бы следовало сделать примерно с половиной населения этой страны?

— Я думаю, что следовало бы стереть человеческую расу с лица земли и начать все сначала, — ответил Мэтлин автоматически.

— А как, вы думаете, следует поступить с русскими?

— Если вы хотите знать мое мнение, то вы должны переступить через них и покрыть всю Азию атомными бомбами.

Помолчав немного, Грехем мягко сказал:

— Вы не хотите изменить какое-нибудь из своих намерений, Стив?

Мэтлин, уже одетый по всей форме, хмуро разглядывал свое отражение в зеркале.

— Смотрите, вы не можете дать мне знать, когда я получу удар в спину. Я покроюсь вшами прежде, чем эти идиоты генералы расхлебают эту кашу. Скажите мне, наконец, чего вы от меня ждете?

* * *

Именно в этот момент существо прекратило лихорадочное дублирование атомных бомб и занялось собой. Его принудительная связь с Мэтлином была разорвана. Сосредоточившись, существо сделало отчет, пользуясь мгновенным, переменно-волновым радиопередатчиком, приемник которого находился на расстоянии многих световых лет.

— То, чего мы всегда опасались, приближаясь к новой, еще незнакомой нам планете, произошло со мной.

Пока я затрачивал огромные усилия на восприятие мыслей, поступавших с новой планеты, мое первое тело было разрушено двуногим представителем обитателей этой звездной системы, имеющим самые невероятные намерения, которые появились из-за дурного обращения. Неумение сбрасывать шоковое состояние, кажется, будет единственным феноменом жителей этой планеты. Понимая, что я оказался в западне, а он, несмотря на это, остался жив, я предпринял несколько попыток убить его. Они оказались безуспешными потому, что он проявил неожиданную изобретательность. Но сейчас он носит костюм, который называется формой, и это сразу сделало его миролюбивым человеком. Таким образом, я смог освободиться. Естественно, я до сих пор могу чувствовать, где он находится, но он не может больше воспринимать мои мысли так же, как я его. Однако я должен сообщить, что меня осаждает воздушный флот. Мой образ доброжелательного гостя полностью разрушен после того, что произошло. Очевидно, что я не должен был использовать никакого оружия против них, поэтому, скорее всего, эта экспедиция обречена на провал.

Группа астронавтов была отправлена в помощь. Она успешно разместилась на борту второго космического корабля существа; и корабле расположились четыре телесные формы в различных стадиях роста.

* * *

Так же спокойно, как и стартовавший корабль на своей безмолвной орбите, Мэтлин скользил по краю озера. Ему предоставили правительственный быстроходный катер. В то время как Грехем и генерал Дэй наблюдали за ним в бинокль, Мэтлин причалил судно стоимостью в тридцать тысяч долларов прямо к пляжу острова, нисколько не заботясь о том, что может повредить его.

— Я думаю, он все же разобьет катер, — произнес Грехем.

— Ну и хорошо.

— Хорошо?

— Вся моя теория относительно Мэтлина была бы разрушена, если бы он обращался с правительственным имуществом так бережно, как со своим собственным. Теперь же я убежден, что он именно такой, как я о нем думаю.

* * *

Мэтлин пришел туда, где на дне воронки лежал инопланетный корабль. Вода просочилась внутрь воронки вместе с глиной. Выполняя приказ, Мэтлин послушно скользнул вниз. Он высоко держал ружье. Отчаянно ругаясь, он направился ко входу. Грехем, генерал Дэй и майор артиллерии следили за продвижением Мэтлина с помощью портативного телевизора. Изображение поступало на корабль, находящийся на расстоянии семидесяти тысяч футов от острова. Видимость была кристально чистой. Сквозь изумительные телескопические линзы Мэтлин казался крошечным двигающимся человечком.

— Но почему послали его одного? — запротестовал Грехем. — Почему не взорвать все это сейчас? Как вы уже показали, у нас достаточно сил, чтобы уничтожить пришельца.

Генерал Дэй объяснил, что он сейчас одобряет прежнюю точку прения Грехема. Чужеземец, скорее всего, в состоянии защищать себя.

— Но сейчас предостерегать уже поздно. Мы сожгли все мосты, — воскликнул Грехем.

Морской офицер объяснил, что было бы неблагоразумно раздражать пришельца, пока конфронтация продолжается.

— Конфронтация между сверхсуществом и Мэтлином!

— А кого мы могли послать? Какого-нибудь беднягу? Нет, Мэтлин лучше ориентируется в обстановке. Смотреть в лицо инопланетянина для него не новое испытание, как это было бы для другого человека, не встречавшего раньше пришельца.

— Но почему не послать вас? Меня?

Дэй ответил в неизменно спокойной манере, что всякие решения, в данном случае, не должны приниматься человеком, который рассуждает и действует со служебных позиций.

— Как, по-вашему, я сумел стать генералом? Когда возникали сомнения, я прислушивался к мнению простых людей. Их природная ловкость и осторожность превосходят интеллект. Их правда — основа нашего общества.

— Вы слышали, на чем основана правда Мэтлина? Его мнение о человечестве? — напряженно спросил Грехем.

Генерал бросил на него удивленный взгляд.

— Вы хотите сказать, что полностью не согласны с его мнением.

— Да.

— Вы не думаете, что человечество совершенно невыносимо?

— Нет, я думаю, что оно ужасно.

— Вы далеко зашли, — сказал генерал. — Я знаю, что мы, моряки, имеем такое же понятие о человеческом поведении, как и ваши люди с хорошо промытыми мозгами, — генерал на минуту задумался. — Мэтлин просто попал в плохие руки во время войны.

— Что? — не понял Грехем.

— Вам интересно, как отражается На поведении человека то, как обращались с ним в армии? Очень сильно отражается. Видите ли, мистер Грехем, вы должны понять, что истинный моряк — это король. Сейчас Мэтлин — настоящий моряк. Но с ним обращались, как с простым рядовым. Он никогда не мог переступить эту черту. Так он и сидел двадцать лет, ожидая признания. Я ему дал его. Король моряк, мистер Грехем, может руководить военными действиями, принять на себя командование, вести переговоры с силами противника от имени правительства. Моряки, которые достойны быть генералами, высоко ценят действия подобного рода. Все моряки прекрасно знают это. Вот и у Мэтлина не будет возможности посоветоваться со мной, с вами или с правительством Соединенных Штатов. Он будет сам оценивать ситуацию, принимать решения, а я буду ждать его возвращения.

Он повернулся к майору, скомандовал:

— Время. Открывайте огонь.

— Огонь! — крикнул Грехем.

Дэй объяснял терпеливо, как ребенку, что это необходимо в такой крайне критической ситуации. Надо поддержать веру в этого особенного моряка и простой правдой заложить в его сознание, для его же блага то, что генералов всегда кусают те же вши, что и рядовых.

— Маленькое напоминание, мистер Грехем, только и всего.

* * *

Мэтлин все еще скользил по вязкой грязи, когда первый снаряд упал слева от него. Его обдало мелкими каплями мокрой грязи. Второй снаряд разорвался справа. Осколки не достали Мэтлина, но он был в такой ярости, что не замечал ничего вокруг. На какое-то время выстрелы прекратились. Его гнев прошел, и состояние четкости мыслей, полной решимости и особого подъема, можно было описать только одним словом — моряк.

Человек, который сейчас ступил на корабль инопланетянина, знал, что жизнь жестока; люди не доверяют ему; никто не беспокоится о нем. Эта была его правда, он всегда боролся с горечью и гневом. Люди были такими, какими были. Оки выстрелят вам в спину, если не смогут поставить перед собой. Понимая это, можно дружить с ними, пожимать им руки, наслаждаться их обществом и быть абсолютно свободным от необходимости восхвалять или осуждать их. Он же был сам по себе день и ночь, год и вечность. Но сейчас и здесь не было больше сомнений, не было злых мыслей.

Как только Мэтлин увидел пришельца, он использовал свое оружие с той целью, с которой принес: намеренно бросил его на пол. Ружье с грохотом ударилось о металл. Звук отразился эхом от стен корабля и замер. Воцарилась полная тишина. Пришелец и человек смотрели пристально друг на друга. Мэтлин ждал.

Неожиданно в тишине прозвучал долгожданный голос:

— Я разговариваю с тобой при помощи компьютера, который переводит мои слова на твой язык. Такая же возможность будет и у тебя. Почему они прислали ко мне именно тебя, единственного человека, которого я грозился убить?

Голос затих на какое-то время, потом Мэтлин услышал:

— Я не намерен больше пытаться убить тебя, ты можешь говорить свободно.

— Мы стараемся решить, что с тобой делать. Чего ты хочешь? — коротко спросил Мэтлин.

— У меня есть желание навсегда покинуть эту планету. Ты можешь организовать это?

Мэтлин был человеком практичным. Он подумал: «Может ли пришелец покинуть Землю по своему собственному желанию или нет?»

— Нет, — ответил он.

Простое отрицание немного смутило инопланетянина.

— Есть у тебя специальное оружие из… из того места, откуда ты прибыл?

— Ничего, — признался пришелец.

Это признание поразило Мэтлина.

— Ты хочешь сказать, что мы можем поступить с тобой, как захотим? Ты не сможешь остановить нас?

— Да, исключая…

Мэтлин хотел знать, что именно пришелец исключает. Перед ним мерцали большие глаза инопланетянина, его черные, словно складные, веки закручивались вверх и вниз, мускулы были расположены не так, как у тех существ, которых Мэтлин видел раньше.

— Исключая то, что вам тоже не будет хорошо, если вы меня убьете.

— Ты бы лучше не угрожал, а объяснил, какие у тебя намерения. — Внимательно наблюдая за Мэтлином, существо дало необходимые пояснения.

* * *

Катер Мэтлина оказался наполовину залит водой, когда Мэтлин ловко причалил его в том месте, где Грехем и остальные с нетерпением ждали его. Он подошел к ним и отдал честь. Генерал Дэй изящно отсалютовал в ответ и сказал:

— Рапортуйте.

— Я сказал пришельцу, что он может улетать, — отчеканил Мэтлин.

— Он улетит, когда я дам ему сигнал.

— Что?! — это был Грехем. Его голос, прозвучавший пронзительно и изумленно, удивил его самого. — Но почему?

— Не имеет никакого значения — почему, — сказал генерал Дэй.

— Значит, только так все это и разрешится.

Он включил свой микрофон.

— Внимание! Космический корабль инопланетянина собирается стартовать отсюда через несколько минут. Дайте ему взлететь без помех. Должным образом уполномоченные лица договорились и приняли такое решение.

Этот язык был непонятен Мэтлину.

— Все в порядке? — взволнованно спросил он.

На какой-то момент Грехему показалось, что Дэй сомневается.

— По крайней мере, вы собираетесь узнать, что заставило его согласиться? — воспользовался он случаем.

Но Дэй уже принял решение. Его минутное сомнение как рукой сняло.

— Хорошо, — сказал он Мэтлину. — Все хорошо, сержант.

Мэтлин поднял ружье и выстрелил в воздух.

— Я никогда не проигрывал пари, ставя на морского короля, и предполагаю, что этого не произойдет и сейчас, — заметил генерал Грехему.

Споры закончились. Корабль медленно поднимался над островом. Тихо, без реакторов и громовых раскатов, какая-то сила быстро уносила его вверх. Он пролетел над головами людей, набирая скорость. Корабль становился все меньше и, пока они смотрели, превратился в точку и исчез.

На его борту инопланетянин, с которым разговаривал Мэтлин, выполнил все необходимое для межзвездного путешествия, а затем удалился в одну из спальных коробок. Вскоре он был в состоянии приостановленной жизни.

А на земле осталось то, что больше всего огорчило пришельца, о чем он говорил Мэтлину: обыденная жизнь, которая делала космического гостя бесполезным, ненужным, даже опасным, грозившая уничтожить его самого и его корабль.

 

Киборг

(пер. С. Федотова)

Киборг с трудом шевельнулся в маленьком, почти невидимом самолете. Его глаза напряженно всматривались в видео-панель, сканирующую небо перед ним. Внезапно появились две огненные вспышки. В то же мгновение самолет накренился, как будто испытал двойной удар. Сперва медленно, а затем все быстрее он стал падать в район вражеских позиций. Когда он приблизился к земле, сработала система торможения. Падение замедлилось. Киборг успел увидеть, что под ним руины большого города. Крохотная машина беззвучно укрылась среди обломков того, что когда-то было зданием.

Прошло немного времени. Затем, просеиваясь сквозь свист и шорохи в радиоприемнике, рядом с киборгом зазвучали незнакомые ему голоса.

— Билл! — сказал первый голос.

— Валяй!

— Мы его достали?

— Не думаю. Во всяком случае, это ненадолго. Полагаю, что он совершил посадку в полуавтоматическом режиме, хотя об этом трудно говорить, не зная их спасательной аппаратуры. Вероятно, он где-то сел и выключил двигатель.

— Думаю, мы все же вывели его из строя.

— В таком случае, тебе известна процедура, которой следует придерживаться, когда один из них оказывается на нашей территории. — Начинай психологическую обработку. Я вызову «Грифа».

— Не сваливай это дело на меня. Мне уже тошно повторять этот текст. Теперь прочитай его ты.

— Ну ладно. Дай мне начальные инструкции!

— Хм-м… вон он там, внизу. Может быть, начать его преследование?

— He-а! Киборги, которые они посылают в последнее время, относятся к высокоинтеллектуальным. Это значит, что нам не удастся его захватить. Он настолько быстро взлетает, что ничего не остается, как только уничтожить его. А кому, черт побери, охота убивать этих бедных, измученных рабов?

— Ты получил его изображение?

— Угу, он в это время слушал что-то с сосредоточенным выражением лица. Красивый парень… Смешно и, в какой-то мере, ужасно, что это все началось, не так ли?

— М-да! Интересно, какой у него номер?

Наступила продолжительная пауза. Автомат с трудом шевельнулся.

— Его номер? Разумеется, 92.

А что еще? Голос зазвучал снова:

— Бедняга, он, вероятно, и не помнит, что у него было имя.

— Кто бы мог подумать, — отозвался другой голос, — когда они впервые создали человеческий дубликат — плоть, кровь, кости и прочее, — что всего через пятьдесят лет мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть с существами, которые выглядят точно так же, как и мы, за исключением того, что являются евнухами от природы.

Со смутным волнением и вниманием слушал киборг разговор двух людей. Временами он кивал, когда их слова напоминали ему что-то почти совсем уже забытое.

Дубликаты человека сперва назывались роботами. Но это слово их обижало, и они стали употреблять его, ставя буквы в обратном порядке, так что получилось «тобор». Это слово прижилось. Тоборы оказались очень толковыми учеными, и на первых порах никто не обратил внимания на то, как быстро они заняли все научные должности во всех уголках мира. Также осталось незамеченным, что тоборы тайно провели кампанию по дубликации в огромных масштабах. Величайшим шоком для людей явилось то, что контролируемые тоборами правительства на всех континентах одновременно ввели в действие закон, объявивший дубликацию единственным способом воспроизведения потомства. Секс был запрещен. Первое нарушение наказывалось штрафом, за вторым следовало тюремное заключение и затем, для упорствующих, — изобретенный тоборами процесс превращения в киборгов.

За исполнением нового закона стала следить уже существующая к этому времени специальная полицейская организация.

Исполнительные органы, созданные тоборами, стали действовать немедленно. В первый же день на улицах завязались бои. Ни одна из сторон не помышляла о компромиссе, и через две недели развернулась настоящая война.

Закончив исторический обзор, Билл сказал: — Полагаю, он услышал достаточно. Пора действовать.

Раздался приглушенный смех, и воцарилось молчание. Обеспокоенный киборг ждал продолжения. В его сознании мелькали отрывочные воспоминания о временах, когда не гремела война, где-то гуляли девушки, и мир был совсем другим…

Но далекие от реальности картины быстро пропали. Он снова оказался в этом корабле, который металлом окружал его тело, словно одежда, сшитая по фигуре. Ему надо было продолжать аэрофотосъемку… Он должен снова взлететь!

Летчик почувствовал, что корабль, реагируя на его настойчивые мысли, напрягся, но остался неподвижен. Несколько секунд он вяло лежал. Затем потребность взлететь возникла снова. Снова крошечный корабль содрогнулся от усилий, но движения вверх не произошло.

Автомат тупо подумал: «Что-то упало на корабль и придавило его. Надо выйти и убрать это…»

Он стал карабкаться вверх из окружающего металла и обивки. По лицу его стекал пот, но, в конце концов, пилот выбрался наружу и сразу погрузился по щиколотку в пыль. Он знал, как действовать в таких ситуациях: проверить оборудование, оружие, инструменты, противогаз…

Но вместо этого он тут же лег ничком на землю. Большой, темный корабль, спиралью опустившись с неба, сел в нескольких сотнях ярдов от него. Распластавшись, киборг наблюдал за ним, но люки оставались неподвижны, никто не выходил. Озадаченный этим киборг поднялся на ноги. Он вспомнил, что один из говорящих по радио сказал, что вызван «Гриф».

Итак, они одурачили его, притворившись, что уходят. На борту корабля ясно читалось название «Гриф-121».

При одном взгляде на него было ясно, что намечается атака.

Волевой рот киборга сжался; «Они скоро узнают, что мешать рабу Тобора не стоит. Умру за Тобора, могущественного Тобора…»

Молодая женщина напряженно следила за тем, как пилот заводит на посадку высокоскоростной самолет. Перед ее взором среди руин города парил «Гриф». Большой корабль был прекрасно виден. Он проплывал над самыми высокими остатками стен, выделяясь черной массой на однообразном сером фоне разбросанных взрывами камней.

Земля едва заметно дрогнула при посадке. Она быстро выбралась из своей машины, сжимая в руках сумку. Дважды во время перебежки по загроможденной обломками поверхности женщина больно подворачивала правую ногу. Наконец, задыхаясь, она взбежала по узкому трапу.

Стальная дверь, клацнув, открылась. Поспешно войдя внутрь корабля, женщина оглянулась. Дверь за ней плотно захлопнулась, и она с облегчением поняла, что находится в безопасности. Она остановилась, привыкая к сумраку металлической комнаты. Вскоре ее глаза различили небольшую группу людей. Один их них, невысокий очкастый мужчина с худощавым лицом, шагнул ей навстречу. Одной рукой он взял сумку, а другой тепло поздоровался с ней.

— Молодец, девочка! — сказал он. — Все было сделано быстро и хорошо. Я думаю, мисс Хардинг, что ни один разведывательный корабль роботов не опознал вас в эти полминуты, что вы были на виду. О, прошу прощения, — он улыбнулся, — я не должен был называть их роботами, не так ли? Они же все переиначили, вам известно? Они называют себя тоборами. Это слово ритмичней и психологически удовлетворяет их больше… Ну вот, ваше дыхание уже стало спокойней. Между прочим, позвольте представиться, доктор Клейермейер.

— Доктор, — едва произнесла Хуанита Хардинг, — вы уверены, что это он?

— Определенно. Это ваш жених, Джон Грегсон, выдающийся химик, — произнес мужчина помоложе. Он шагнул вперед и взял сумку из рук пожилого доктора. — Патруль получил картинку новым способом, а мы уже настроились на их волну. Картинку передали в главный штаб, а потом для нас.

Он замолк и обаятельно улыбнулся.

— Меня зовут Мэдн. Тот парень с длинным мрачным лицом — Филипс. А этот верзила с непричесанными волосами, словно слон, притаившийся в темном углу, — Райс, наше главное действующее лицо, а с доктором Клейермейером вы уже познакомились.

— У нас тут до черта работы, мэм. Я прошу прощения за эти грубые слова, — сердито произнес Райс.

Быстрым движением руки мисс Хардинг сняла шляпку. Следы испуга еще оставались в ее глазах, но на губах проступила улыбка.

— Мистер Райс, я живу у своего отца, кличка которого «Циклон-Хардинг». Для него наша повседневная речь это враг, которого он атакует любым доступным оружием. Вы еще собираетесь извиняться?

Верзила хихикнул.

— Ваша взяла. Но давайте займемся делом. Мэдн, твой мозг думает словами. Опиши для мисс Хардинг ситуацию!

— Хорошо, — молодой человек был обижен, но сдержал себя. — Нам повезло, мы были в воздухе совсем близко, когда пришло первое сообщение, что посадили целехонького киборга. Как только была получена информация, мы попросили армейский штаб, чтобы они, используя все имеющиеся самолеты, установили защитное кольцо. Стараясь нам помочь, они даже сняли технику с ближайших позиций, — он сделал паузу и нахмурился. — Это надо было сделать очень осторожно, чтобы тоборы не догадались, что здесь происходит. Ваш жених не может уйти. В этом, я думаю, нет сомнения. И они его не смогут вызволить без привлечения слишком больших сил, чтобы застать нас врасплох. Самая большая проблема для нас — взять его живым.

— И это, — вмешался Клейермейер, пожав плечами, — может, конечно, оказаться и легким, и трудным делом. К сожалению, все должно быть сделано очень быстро. Такая концентрация сил не может долго оставаться незамеченной тоборами. Узнав о наших усилиях, они изучат его досье, проанализируют, пусть даже частично, создавшуюся ситуацию и начнут действовать.

— Другим осложняющим фактором является то, что в прошлом мы допустили немало ошибок. Вы должны понять, что наша тактика является психологической, основанной на фундаментальных человеческих порывах.

Проявляя терпение, он разъяснил план действий…

— Девяносто второй!.. Говорит Сорн.

Голос из наручного приемника звучал резко, настойчиво, повелевающе. Киборг в бетонном укрытии встрепенулся:

— Да, господин?

Очевидно, требовалось только подтверждение связи, потому что он услышал, как голос на другом конце произнес:

— Он еще жив!

Голос слышался хуже, словно гуманоид повернулся, чтобы обратиться к кому-то еще. Второй голос звучал неуверенно:

— Нормально, я бы не проявлял беспокойства, но этот из тех, кто уничтожили свои досье. А теперь команда «Грифа» пытается завладеть им.

— Они это делают каждый раз.

— Я знаю, знаю, — в голосе чувствовалось недовольство самим собой, как будто он понимал, что поступает глупо. — И все же, мне кажется, мы дали ему слишком много времени. И никуда не денешься от факта, что этот их корабль обменивался длительными сериями закодированных сообщений со своим штабом. После чего на сцене появилась женщина.

— Они почти всегда в таких случаях используют женщин, — в голосе тобора слышалось отвращение, хотя слова означали, что он не согласен с приведенными аргументами.

На этот раз молчание было более продолжительным. Наконец тот, кто высказывал сомнение, заговорил снова:

— В процессе работы я в свое время четко запомнил, что примерно два года назад мы неожиданно захватили человека-химика, который, как было установлено, разработал процесс сексуализации тоборов, — эмоциональное отвращение переполнило его и, несмотря на искренность следующих слов, голос его дрожал. — К сожалению, мы узнали об этом слишком поздно и не смогли тогда найти этого человека. Очевидно, он прошел обычное собеседование и был дементализирован, — он полностью овладел собой и продолжил с сарказмом. — Конечно, это все могло быть просто пропагандой, предназначенной для того, чтобы вывести нас из себя. Но в то время наша разведка докладывала, что в их высших правительственных кругах царит депрессия и обреченность. Нам казалось, что мы напали на его город, схватили его в собственном доме, разрушили лабораторию и сожгли все его записи, но ведь таких налетов было много. Они совершенно не отличались друг от друга, а захваченные при этом пленные не отличались от захваченных при других ситуациях.

Снова воцарилось молчание… затем прозвучало:

— Отдать ему приказ убить себя?

— Выясните сначала, есть ли у него оружие.

Снова возникла пауза. Потом голос зазвучал громче:

— У тебя есть бластер, девяносто второй?

Когда этот вопрос прозвучал из наручного приемника, киборг, до этого слушавший беседу безучастно глядя вдаль, ожил.

— У меня с собой легкое оружие, — ответил он тупо.

Вопрошающий снова отвернулся от микрофона.

— Ну что? — спросил он.

— Прямое воздействие слишком опасно, — ответил второй тобор. — Вы знаете, как они противятся акту самоубийства. Иногда это даже выводит их из подчинения. Воля к жизни у них слишком сильна.

— Мы так ни к чему и не пришли.

— Нет! Прикажите ему не сдаваться живым. Это проходит по другому уровню. Это пробудит его лояльность, заложенную в него ненависть к нашему врагу — человеку и приверженность делу тоборов.

Лежащий среди обломков автомат кивнул в ответ на твердо отданную команду. Естественно… не страшась смерти… конечно.

В голосе Сорна, звучащем из приемника, слышалась неудовлетворенность:

— Я думаю, мы должны форсировать события. Будет разумно сконцентрировать в этом районе излучатели и посмотреть, что произойдет.

— До сих пор они всегда принимали вызов.

— Только до определенного предела. Я серьезно считаю, что мы должны проверить его реакцию. Мне кажется, что этот человек, будучи в неволе, слишком сильно сопротивлялся воздействию, которое на него оказывали, а сейчас он подвергается поистине огромному давлению.

— Люди очень обманчивы, — с сомнением произнес другой. — Некоторые из них хотят просто вернуться домой. Это очень сильное желание.

Это было сказано, должно быть, чисто риторически. После секундного молчания решительно прозвучало:

— Очень хорошо, будем атаковать!

Через час после наступления темноты сотни излучателей заработали с обеих сторон. Ночь вспыхнула сполохами яркого света.

— Уф-ф! — Райс взбежал по трапу на корабль. Его мрачное лицо стало красным от напряжения. Когда дверь за ним захлопнулась, он с изумлением произнес:

— Мисс Хардинг, этот ваш жених — опасный человек. Он любитель пострелять. Нужно бы еще подбросить ему пропаганды.

Девушка побледнела. Она наблюдала за попытками Райса установить экран перед большим заградительным окном поста наблюдения.

— Может, мне следует выйти наружу именно сейчас?

— Чтоб вас там сразу же испепелили? — вмешался Клейермейер. — Не отчаивайтесь, мисс Хардинг. Я понимаю, вам кажется невероятным, что человек, любящий вас, изменился до такой степени, что способен убить, даже увидев вас воочию. Но надо считаться с действительностью. И то, что тоборы решили бороться за него до конца, нисколько не облегчает дела.

— Вот скоты! — произнесла она, всхлипнув без слез. — Что вы собираетесь делать теперь?

— Добавить пропаганды.

— Вы думаете, он ее услышит в этом грохоте излучателей? — Она все еще не могла поверить в происходящее.

— Он с этим знаком, — сухо ответил Клейермейер. — Общий фон уже создан. Даже одно слово, дошедшее до него, напомнит ему всю картину.

Через некоторое время она снова мрачно слушала, как мощные громкоговорители трубили послание ее жениху:

— …Ты человек. Мы люди. Ты был захвачен роботами. Мы хотим тебя освободить. Эти роботы называют себя тоборами потому, что это звучит лучше. Они роботы. Они не люди, а ты человек. Мы люди и хотим тебя освободить. Делай то, что мы просим сделать. Не делай ничего, что они тебе говорят. Мы хотим тебе добра. Мы хотим тебя спасти.

Внезапно корабль пришел в движение. Затем раздался голос командира «Грифа»:

— Я вынужден дать команду «на взлет», — пояснил он. — Мы вернемся к рассвету. Тоборы несут большие потери, они вынуждены вести ближний бой. Но и нам тут оставаться слишком опасно.

Командир чувствовал, что девушка очень взволнована и может расценить его приказ к отступлению не лучшим образом. Негромким, спокойным голосом он объяснил ей:

— Мы совершенно уверены, что раб использует все возможности, чтобы остаться живым. Его этому долго обучали. Кроме того, мы развернули экран, и представление будет периодически повторяться.

Он поспешил продолжить, прежде чем она успела что-нибудь возразить.

— Более того, мы получили разрешение на прямой контакт с ним.

— Что это значит?

— Мы будем использовать очень слабый сигнал, который может приниматься лишь с расстояния в несколько сот ярдов. При таком контакте тоборы не смогут разобрать наш разговор. Мы надеемся, что удастся его расшевелить, и он выложит нам свою секретную формулу.

Хуанита Хардинг долгое время сидела, нахмурившись. Когда, наконец, она заговорила, ее ответ прозвучал чисто по-женски.

— Я не уверена, что могу одобрить то, что вы показываете на этом экране.

— Нам приходится воздействовать на самые примитивные центры человеческой психики, — ответил рассудительно командир и поспешно удалился.

Джон Грегсон, который все еще был киборгом, поймал себя на том, что не может оторваться от яркого экрана. По мере того, как он все больше осознавал свои действия, Грегсон прекратил судорожные попытки понять, что означают эти ускользающие формы, которые манили его из укрытия. Киборг шагнул назад.

Его окружал полный мрак. Когда он отступил еще немного, то споткнулся об искореженную балку и чуть не упал, но успел остановить падение, схватившись рукой за обожженный и проржавевший металлический прут. Под его весом прут скрипнул, и слой ржавчины остался в ладони.

Он осторожно отошел в темноту, чтобы лучше видеть отражающийся свет. Впервые стало понятно, что он находится в одном из разрушенных городов. «Но как я сюда попал? Что со мной произошло?» — пронеслось в его сознании. Голос из наручного приемника заставил его подскочить.

— Сорн! — раздалось из динамика.

От ледяного тона Грегсон сжался. В глубине сознания прозвенел колокол узнавания. Он уже был готов ответить, когда понял, что обращались не к нему.

— Да? — ответ звучал достаточно четко, но как будто на значительно большем расстоянии.

— Где вы сейчас?

— Я приземлился в полумиле от экрана, — медленно ответил Сорн. — Это просчет, так как я намеревался сесть гораздо ближе, но, к сожалению, во время посадки потерял направление. Я не могу ничего увидеть. Экран, на котором они показывают картины, все еще поднят. Можно видеть его отражение в наручном приемнике девяносто второго. Это, несомненно, яркий ориентир.

Первое же упоминание его номера включило цепь ассоциаций. Второе — принесло с собой целый поток ужасных воспоминаний, от которых Грегсон съежился. В промелькнувшем калейдоскопе образов он разобрался и понял, как оказался в таком положении. Джон постарался вспомнить последовательность действий, которые возвращали ему контроль над собой. Кто-то настойчиво повторял его имя… не его номер — его имя. Каждый раз ему задавали вопрос: что-то о формуле — чего? Он не мог вспомнить. Что-то о… Внезапно он вспомнил!..

Распластавшись на земле в полной темноте, Грегсон закрыл глаза от острого ощущения: «Я ее им дал. Я описал формулу. Но кому это — им? Это могли быть члены экипажа „Грифа“», — говорил он себе, дрожа. Тоборы не знали его имени. Для них он был… девяносто вторым.

Это воспоминание грубо вернуло его в реальность. В то же время раздался голос в наручном приемнике, который мстительно произнес:

— Ну хорошо, я все понял. Я буду там через десять минут.

Тобор в далеком Центре управления бесстрастно заключил:

— Думайте сами, Сорн. Вы, кажется, в этом деле не новичок.

— Они ведут для него передачу на местной волне, — мрачно отозвался Сорн. — Контакт настолько прямой и близкий, что невозможно понять, о чем они говорят. А его ответ, когда он, наконец, его дал, сопровождался такими помехами, что мы ничего не разобрали, но это была какая-то формула. Я считаю, вероятнее всего, он не смог дать полного описания. Поскольку он у экрана, они его еще не взяли. Так что если я через несколько минут смогу его убить…

Раздался щелчок… Голос пропал. Грегсон стоял в темноте рядом с экраном и в смятении оценивал свое положение.

Где «Гриф»? Небо было совершенно темным, хотя на востоке различался слабый свет — первый вестник наступающего утра. Звук излучателей стал отдаленным, уже не угрожающим. Ночное сражение закончилось… Но еще предстояло единоборство…

Грегсон забился в темноту и ощупал себя, проверяя легкое оружие. Никакого оружия не было. «Но это смешно, — сказал он себе, содрогаясь всем телом. — У меня был бластер и…»

Он остановил эту мысль. Еще раз в отчаянии обыскал себя… Ничего. Грегсон решил, что в безумном стремлении приблизиться к экрану растерял все свое оружие. Он все еще колебался, когда в темноте ночи ощутил какое-то движение.

«Гриф 121» мягко приземлился в сумраке искусственного рассвета. Хуанита Хардинг сняла верхнюю одежду и осталась в облегающем ее тело платье. Она не колебалась, когда Райс подал ей знак и ободряюще улыбнулся.

— У меня с собой целый баллон этой штуки, — сказал он. — Так, на всякий случай, если он недостаточно быстро воодушевится.

Она слабо улыбнулась, но не сказала ни слова. Доктор Клейермейер подошел к двери вместе с ними и быстро пожал девушке руку.

— Помните, — сказал он, — это война!

— Я знаю. А в любви и на войне все допустимо, не так ли?

— Ну вот, вы и заговорили, — улыбнулся доктор. Спустя мгновение обе фигуры скрылись в темноте.

Грегсон был озабочен отступлением и чувствовал себя намного лучше. В этом лабиринте из обломков бетона, мрамора и металла его будет трудно разыскать. Но его беспокоило то, что с каждой секундой пустынный горизонт становился все светлее. Внезапно справа от себя среди теней руин он увидел корабль. Ошибки быть не могло. «Гриф»! Грегсон рванулся к нему, преодолевая выступы и ямы пути, который когда-то был мостовой.

Он вздохнул с облегчением, заметив, что трап опущен. Но когда он приблизился к кораблю, двое мужчин направили на незнакомца свои бластеры. И тут один из них в изумлении воскликнул: «Это же Грегсон!»

Оружие заняло свое место в кожаной кобуре каждого. Гостя подхватили дружеские руки, посыпались приветствия, рукопожатия. Глаза всех присутствующих вглядывались в лицо Грегсона, находя признаки здравого ума. И убедившись, что все в порядке, сияли от удовольствия. Тысячи слов витали в рассветном воздухе.

— Мы получили вашу формулу.

— Здорово… удивительно.

— Наш гениальный мальчик уже изготовил некоторое количество гормонного газа в корабельной лаборатории.

— Как быстро он действует?

Грегсон предположил, что «гениальный мальчик» — это высокий мрачный индивид, которого ему представили как Филипса.

— Достаточно нескольких секунд. Все очень просто, вы вдыхаете его, и газ сразу же попадает в кровь. Это довольно сильная штука.

— У нас есть некоторые идеи, как использовать газ для того, чтобы ускорить наши собственные реакции, — пояснил Мэдн. — Фактически, Райс и мисс Хардинг… — он быстро умолк. И тогда в разговор вступил маленький Клейермейер.

— Мистер Грегсон, на нашем инфракрасном локаторе был виден человек, который направился к проекционному экрану. Он был слишком далеко, чтобы его опознать, и мы решили, что это можете быть только вы. Поэтому Райс и мисс Хардинг вышли наружу чтобы… — Командир прервал его, не дав договорить.

— Быстрее, надо туда успеть. Это может быть западня!

Грегсон его не слышал. Он уже сбегал вниз по трапу.

— Сорн! — Голос в наручном приемнике звучал нетерпеливо. — Сорн, что с тобой случилось?

В полутьме около экрана двое мужчин и девушка наблюдали за Сорном, смотрящим на экран, и вслушивались в переговоры тоборов, которые доносились из наручного приемника Грегсона.

— Сорн, ваше последнее донесение, что вы находитесь вблизи девяносто второго, который по последней информации прячется…

Райс положил свою пухлую руку на наручный приемник, чтобы заглушить звук, и прошептал:

— Это тогда, когда я его накрыл. Это самая хорошая идея из всех, которые были у меня когда-либо — взять с собой этот баллон с вашим газом, Грегсон. Я ему выдал дозу с расстояния 50 футов, и он даже не догадался, что в него что-то попало.

— …Сорн, я знаю, что ты еще жив. Я слышу, как ты что-то бормочешь про себя.

— Мы должны в будущем следить за дозировкой, — весело предостерег Райс. — Он же готов просто слопать этот экран. Вы теперь, наверное, догадываетесь и сами — война между тоборами и людьми практически закончена.

Грегсон молча наблюдал за тем, как один из лидеров тоборов пробивается ближе к экрану, на котором дюжина девочек выстроилась у плавательного бассейна. Периодически они ныряли в воду. Мелькали оголенные длинные конечности, блестели загорелые спины, а после этого все грациозно выбирались из воды. Они повторяли это снова и снова.

Трудность заключалась в том, что каждый раз, когда Сорн пытался лучше рассмотреть одну из фигур, его тень падала на экран и фигура пропадала. Тщетно пытался он проделать это с другой фигурой — все повторялось снова.

— Сорн, ответьте мне!

На этот раз тобор остановился. Его ответ, должно быть, потряс весь главный штаб тоборов, и дрогнули все их армии во всем мире.

Грегсон нежно обнял талию Хуаниты, которая все еще скрывала под одеждой свои прелести, которыми должна была завлечь жениха в безопасное для него место. Невеста вслушивалась в судьбоносные слова, которые произносил тобор.

— Женщины, — говорил Сорн, — они удивительны!

 

Дорогой друг

(пер. С. Федотова)

Планета Ауридгая II

Дорогой друг!

В первый момент, когда я получил твое письмо из клуба межзвездной корреспонденции, у меня не было желания отвечать тебе. Настроение кого-нибудь, кто провел последние семьдесят планетарных периодов — ты, как я допускаю, назвал бы их годами, — в ауридгайской тюрьме, не побуждает к личному обмену письмами. Однако жизнь очень скучна, так что, в конце концов, я решил все же написать тебе.

Твое описание Земли очень интересно. Я хотел бы некоторое время пожить там, и в связи с этим у меня есть некоторое предложение, но я не буду о нем писать, пока не разработаю его более детально.

Наверняка твое внимание привлечет материал, на котором написано это письмо. Это высокочувствительный металл, очень тонкий и очень гибкий — я высылаю тебе несколько листов, чтобы ты мог их использовать для своей переписки со мной. Тунгстен, увлажненный любой концентрированной кислотой, оставляет на нем прекрасный след. Для меня очень важно, чтобы ты писал на нем, поскольку мои пальцы слишком горячи (буквально), чтобы держать твою бумагу, не повредив ее.

Пока больше ничего не напишу. Может быть, у тебя не будет желания переписываться с осужденным преступником, и поэтому право сделать следующий шаг я предоставляю тебе. Благодарю тебя за письмо. Хоть ты и не знал, к кому оно попадет, все же его строчки привнесли мгновение радости в мою мрачную жизнь.

Ауридгая II

Дорогой Друг!

Меня обрадовал твой быстрый ответ на мое письмо. Мне очень неприятно, что, по мнению твоего врача, мое письмо вызвало у тебя слишком большие эмоции, и я также прошу извинения, если способ, каким я описал свою плачевную ситуацию, доставил тебе столько волнений. Я с удовольствием прочел все твои многочисленные вопросы и попробую на них ответить.

Ты пишешь, что клуб межзвездной корреспонденции не отметил посылку каких-либо писем на Ауридгаю. Что согласно имеющимся у них данным, температура на второй планете солнца Ауридгая составляет более 500 градусов по Фаренгейту. И что ничего не известно о существовании там не только разумной, но и животной жизни. Твой клуб прав насчет температуры и писем. У нас здесь такой климат, который вы, люди, назвали бы адским. Но мы не являемся углеводородной формой жизни и температура в 500 градусов для нас даже очень приятна.

Я должен попросить у тебя извинения за то, что я ввел тебя в заблуждение относительно того, каким образом я получил твое первое письмо. Я не хотел отпугнуть тебя тем, что сказал бы сразу слишком много, поскольку я не мог знать наверняка, что ты будешь восхищен, получив мое письмо.

Если же говорить правду, то я ученый, и вместе с другими членами моей расы уже несколько веков я знал, что в этой Галактике существуют другие обитаемые планетные системы. Поскольку мне разрешено в свободные часы проводить кое-какие эксперименты, то я увлекся попытками установления контакта. Я открыл несколько простых способов подключения к галактическим системам связи, но только тогда, когда я разработал линейно-пространственный контроль, смог втянуть твое письмо (а также и несколько других, на которые я не ответил) в свою холодную комнату (камеру). Нет, не в камеру, где я нахожусь, а в специальное устройство, которое получает и отсылает корреспонденцию. Благодаря тому, что ты был так добр и употребил высылаемый мною материал, я с легкостью отыскал твое второе письмо в кипе корреспонденции, которая собралась на ближайшей станции клуба межзвездной связи.

Ты спрашиваешь, когда это я успел выучить твой язык? Поскольку это очень простой язык, а к тому же очень легкий в письме, то я не имел с этим никаких трудностей. Если тебя и дальше интересует переписка со мной, я с удовольствием буду отвечать на все твои письма.

Скандер

Ауридгая II

Дорогой друг!

Твой энтузиазм укрепляет мое чувство к тебе. Ты пишешь, что я не ответил на твой вопрос, как я намереваюсь посетить Землю? Признаюсь, что я обошел этот вопрос намеренно, поскольку мой эксперимент продвинулся еще недостаточно далеко. Я хотел бы, чтобы ты проявил еще немного терпения по отношению ко мне, а позже я смогу описать тебе все детали. Ты прав, говоря, что для существа, живущего при температуре 500 градусов, было бы трудно свободно общаться с людьми. У меня никогда не было такого намерения, но прошу тебя не беспокоиться. Однако давай сменим тему.

Я ценю такт, с которым ты поднимаешь вопрос моего заключения. Но это совершенно излишне. Я проводил запрещенные эксперименты на собственном теле — способом, который признан опасным для общественного блага. Например, среди прочего, я один раз понизил свою поверхностную температуру до 150 градусов, чем сократил период радиоактивного распада элементов, окружающих меня. Это вызвало неожиданные помехи в нормальном приливе энергии от особи к особи в городе, где я жил. Это и послужило последним толчком к выдвижению мне обвинения. Я должен отсидеть еще тридцать лет. Было бы приятно оставить здесь свое тело и попутешествовать по Вселенной — но, как я уже писал, расскажу тебе об этом через некоторое время.

Я не сказал бы, что мои соотечественники являются высшей расой в Галактике. Да, мы обладаем определенными особенностями, которых вы, люди, очевидно, не имеете. Мы живем дольше не благодаря открытиям, которые сделали по отношению к себе, а потому что наши тела построены из более устойчивого элемента — я не знаю, как вы его называете, но его атомный вес 52,9. Наши научные открытия таковы, что их, собственно, сделала бы любая раса такой же физической структуры, что и наша. Тот факт, что мы можем работать при температурах, настолько высоких… — не знаю, как это точнее выразить — очень многое значил для открытия и использования подпространственных энергий, которые необычно активны и требуют чуткого управления. В более поздней фазе для этого управления можно применять и машины, но начальные работы должны производиться только «вручную» — пишу в кавычках, поскольку у нас нет рук.

Пересылаю тебе фотопластинку — охлажденную и насыщенную химикалиями — соответственно вашему климату. Я хотел бы, чтобы ты сделал свой снимок. Ты должен только соответствующим образом расположить ее согласно законам оптики — это значит, коль скоро свет распространяется по прямой, ты должен стать напротив пластинки — и когда будешь готов, только подумать: «ГОТОВ!» Снимок будет сделан автоматически.

Хотел бы ты сделать это для меня? Если бы это тебя заинтересовало, я тоже выслал бы тебе свое фото, однако тут я должен тебя предостеречь — моя внешность наверняка будет для тебя шокирующей.

Искренне преданный тебе, Скандер

Планета Ауридгая II

Дорогой друг!

Пара коротких предложений в ответ на твой вопрос. Пластинку не нужно помещать в фотоаппарат. Я понял, что ты имеешь в виду. Нет, не надо никакой коробочки с темнотой. Пластинка сама сделает снимок, когда ты только подумаешь: ГОТОВ!

Скандер

Ауридгая II

Дорогой друг!

Ты говоришь, что когда ждал ответа на последнее письмо, то показал фотопластинку одному из врачей в больнице — я не могу себе представить, что ты понимаешь под словом «врач», и что такое «больница»? А он взял и заявил об этом правительственным органам. Зачем ты все это сделал? Я думал, что мы ведем с тобой милый обмен частными и сугубо личными письмами.

Я действительно был бы тебе очень благодарен, если бы ты прислал мне свой снимок.

Ауридгая II

Дорогой друг!

Я уверяю тебя, что меня не разозлило то, что ты сделал. Это меня только заинтриговало, и я жалею, что тебе не вернули пластинку. Зная, каким может быть правительство, я могу допустить, что они вообще могут не возвратить тебе ее, и поэтому позволяю себе прислать еще одну такую же.

Я только одного не могу понять. Почему это тебя предостерегли от продолжения нашей переписки? Неужели же они полагают, что я съем тебя на расстоянии? Мне очень жаль, поверь, но я не ем углеводородов. Во всяком случае, я хотел бы обязательно иметь твой снимок, как память о нашей с тобой дружбе. Не забудь, что как только я получу твою фотографию, я тут же вышлю взамен свою! Ты можешь оставить ее у себя, выбросить или отдать правительству — но, во всяком случае, я буду знать, что провел с тобой честный обмен!

С наилучшими пожеланиями, Скандер

Ауридгая II

Дорогой друг!

Твое последнее письмо так долго не приходило, что я было подумал: не решил ли ты прекратить переписку? С огорчением я заметил, что ты так и не прислал в этом письме свою фотографию. Меня заинтриговало также, что ты пишешь о какой-то болезни, которая опять овладела твоим телом. Но я тут же опять утешился, как только прочел твое обещание, что как только ты выздоровеешь, то обязательно пришлешь снимок. Все это хорошо, но почему такая задержка с этим выздоровлением и что это такое? Однако самым важным является то, что ты написал. Я ценю философию клуба, который просит своих членов о том, чтобы они не писали о грустных делах. У всех нас есть личные заботы, которые в нашем мнении затмевают все другие заботы. Я сижу здесь, в тюрьме, приговоренный к проведению последующих тридцати лет вне главного потока жизни. Саму мысль об этом тяжело вынести моему неспокойному духу, хотя я знаю, что передо мною еще долгая жизнь после освобождения.

Несмотря на твое дружеское письмо, наш контакт только тогда будет возобновлен, я имею в виду — полностью, во всей широте, когда ты, наконец, пришлешь мне свой снимок.

Твой ожидающий Скандер

Ауридгая II

Дорогой друг!

Наконец-то я получил твою фотографию! Как ты и предполагал, твоя внешность поразила меня. Я думал, что по твоему описанию мне удалось верно вообразить образ твоего тела. Но оказалось, что слова не в состоянии описать предмет, которого ты (я имею в виду себя) до этого никогда не видел.

Ты наверняка заметил, что я прислал, как и обещал тебе, свой снимок. Похожий на обрубок металлический тип — не являюсь ли я (могу поспорить, что да!) слишком отличающимся от того, чего ты ожидал? Разные расы, с которыми мы установили контакт, начинали относиться к нам со сдержанностью, сделав открытие, что мы высокорадиоактивны, то есть являемся высокорадиоактивной формой жизни, буквально уникальной в своем роде (насколько мы знаем) в этой Галактике. Поверь, что эта изоляция очень мучительна. Может быть, ты помнишь еще ту идею: (я обещал тебе ее более подробно рассказать) в общем, идея о возможности покинуть не только эту невозможную тюрьму, но также и тело, которое, как ты сам понимаешь, никуда отсюда убежать не может.

Короче, суть дела заключается в том, что возможна замена личности между двумя разумными представителями различных рас. Собственно, это не совсем обмен в принятом смысле этого слова. Для этого необходимо получение снимков обеих лиц, снимка разума, мыслей, а также тела каждого индивидуума. Поскольку этот этап — чисто механический, то он заключается попросту в том, что делаются и обмениваются полные снимки. Под словом «полные» я, конечно, понимаю такие, на которых зарегистрирована каждая вибрация. Следующим этапом является обеспечение обмена снимками, то есть каждая особь должна обладать полным снимком другой. (Уже поздно, друг! Я привел в движение подпространственную энергию между двумя нашими снимками. Так что ты можешь дальше опять спокойно читать. Уже ничего нельзя повернуть вспять.)

Как я уже сказал, это не полная замена личности. Первоначальная индивидуальность каждого из обменивающихся лиц будет попросту немного приглушена, правда, она уйдет на второй план, а на первый выйдет личность, запечатленная на фотопластинке. У тебя останется память о твоей жизни на Земле, а у меня — память о моей жизни на Ауридгае. Одновременно мы сможем пользоваться туманной памятью тела, которое нас примет. Какая-то часть каждого из нас всегда будет стараться пробиться, пытаясь вернуть свое сознание, однако ей всегда будет не хватать силы, чтобы сделать это.

Как только мне надоест Земля, я таким же способом обменяюсь телом с каким-нибудь другим разумным существом другой расы.

Через тридцать лет я с удовольствием вернусь в свое тело, а ты сможешь взять то тело, которое я к тому времени буду занимать.

Не забывай, что этот договор очень полезен для нас обоих. Ты при своей короткой средней продолжительности жизни переживешь всех своих современников, станешь обладателем интересного жизненного опыта. Признаю: я надеюсь, что я выиграю от обмена. Но пока хватит об этом. Когда ты доберешься до этой части письма, то это я уже буду его читать, а не ты. Но если какая-нибудь часть тебя еще способна что-либо осознавать — тогда до свидания, Друг. Мне было очень приятно получать твои письма. Я буду писать тебе время от времени, чтобы ты знал, как идут дела в моем путешествии.

С наилучшими пожеланиями, всегда твой,

Скандер

Ауридгая II

Дорогой друг!

Большое спасибо, что ты ускорил обмен. Длительное время я колебался — могу ли я позволить, чтобы ты сам себе подсунул такую свинью. Видишь ли, правительственные ученые сделали анализ первой фотопластинки, которую ты мне прислал; так что окончательное решение уже полностью зависело от меня.

И поэтому я решил, что каждому, кто так горячо, как ты, желает чего-то добиться, необходимо помочь. Теперь я знаю, что не должен был размышлять так долго над этой проблемой и жалеть тебя. Из твоего плана захвата Земли все равно ничего бы не вышло, но сам факт, что ты все же имел такое намерение, перечеркивает всю необходимость сочувствия.

До этого времени ты уже наверняка осознал, что человек, который парализован от рождения и подвержен сердечным приступам, не может надеяться на долгую и счастливую жизнь. Мне доставляет радость известить тебя, что твой одинокий когда-то друг весьма хорошо проводит время. Мне также приятно подписаться именем, к которому, как я ожидаю, я вскоре привыкну.

С наилучшими тебе пожеланиями,

Дорогой Мой Друг.

Скандер

 

Корабли тьмы

(пер. С. Федотова)

Разрабатывать план действий на Земле было совершенно иным делом, и Д’Орман великолепно понимал, что выбирать наиболее благоприятное решение придется в межгалактическом пространстве. Целых шесть месяцев он провел вдали от Солнечной Системы, вдали от своего спирального кольца: меж двух галактик. Но сейчас не было времени погружаться в воспоминания.

С некоторыми колебаниями Д’Орман прикоснулся к циферблату на установке, устанавливая его на 3 000 000 год. Благодаря Холли, установившему строгие законы, определяющие ход времени на планетах, он оказался здесь, в объятиях этого мрака, полностью лишенного звезд.

— Максимального ускорения следует достичь с самого начала, — говорил Холли, — чтобы единым усилием преодолеть структуру пространства. А потом, — действуйте!

«Пора!» — подумал Д’Орман, вспотев от волнения, и изо всей силы нажал на акселератор. Он услышал, как бьется его сердце, услыхал звук, напоминающий скрежет рвущегося металла, но тут же успокоился, утратив ощущение полета.

Все поплыло перед глазами. Он подумал, что головокружения больше не будет, но тут же оно началось снова. Он улыбнулся мрачной ухмылкой, как человек, оказавшийся перед лицом смерти и счастливо избежавший ее. И тут он увидел свет. Он беспокойно наклонился к пульту, надеясь проверить показания, но тут же изумленно выпрямился: пультов стало больше! Он недоверчиво огляделся, словно находился не в космическом корабле. Проверка была недолгой: кабина, двигатели, койка, топливные баки, кухня. В космосе ничто не исчезает, но машину времени невозможно обнаружить в пространстве.

Это, вне сомнения, и объясняло тот металлический скрежет, который он слышал: машина оторвалась во времени, оставив корабль позади себя. Такой исход означал неудачу! Неожиданно краем глаза Д’Орман уловил какое-то движение и резко повернулся, смутно ощущая опасность. В иллюминаторе над собой он увидел корабль.

Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что здесь не в порядке. Корабль был совсем близко — настолько близко, что его удалось отчетливо рассмотреть. А затем эта странная махина наискось проплыла через его каюту: никакого излучения не последовало! Он поймал себя на мысли, только что промелькнувшей в голове, что так вот происходит проникновение в 3 000 000 год.

Но он тут же собрался с духом и преодолел оцепенение. Он вдруг понял, что во всем этом нет ничего необычного, все идет так, как надо, а его корабль — это его корабль! Все было понятно, хотя появление судна и напоминало жутковатый кошмар. Трехкилометровой, по меньшей мере, длины, с шириной в 800 метров и толщиной примерно сантиметров в 30, судно было идеально приспособлено для движения в безграничных просторах космоса, в этом черном ничто.

И на этом ковчеге находились мужчины и женщины. Обнаженные, они ничем не были защищены, изолированы от межзвездного холода. Он не мог вообразить даже, как это можно: дышать там, где дышать нечем; как вообще можно оставаться в живых.

Но они двигались на своем космическом плоту, подняли глаза и начали делать ему какие-то знаки. Это казалось тем более странным, что адресовались они простому смертному. Скорее всего, это не было простым приветствием, а чем-то гораздо более значительным, более глубоким, более трогательным. Более всего это напоминало муки жажды или голода.

Д’Орман почувствовал непреодолимое влечение к ним: он должен опустить свой корабль на эту платформу, он должен находиться среди них. Он должен… Его охватило первобытное желание, ужасное, всепоглощающее.

Корабль быстро скользнул над поверхностью и опустился. И сразу же Д’Орману захотелось спать. Он отчаянно пытался сохранить ясность мысли, но сон паутиной мрака постепенно обволакивал его. «Не поддавайся, очнись! — стучало в мозгу, в подсознании. Скорее улетай отсюда, улетай! Немедленно!..» Сон обрушился на него в то самое мгновение, когда сознанием полностью овладел беспричинный страх.

Тишина… Он спал, глаза закрыты, вселенная тиха и безгранична, как…

Д’Орман не смог найти подходящего сравнения. Его не существовало. Было невозможно с чем-либо сопоставить то глубочайшее безмолвие, в котором он находился, это абсолютное отсутствие любых звуков, это угнетающее ощущение, навалившееся на него, словно… Он опять не смог подобрать сравнение. Лишь тишина вокруг.

«Странно!» — это первое, о чем он подумал, открыв глаза. Все желания исчезли (а он в одиночестве провел столько месяцев на корабле), осталось лишь сознание глубокой значимости этого безмолвия. Лишь едва слышный присвист его дыхания, легкое причмокивание губ, когда он выдавливал пищу из туба, шорох его тела, если он шевелился. Он не встречал до сих пор такой тишины… Но сейчас та, что окружала его, сделалась совсем иной. Напрасно мозг его бился в поисках какой-либо определенности. Он вновь открыл глаза.

То, что он увидел, было чрезвычайно скудным. Лежа на боку, все еще пребывая в полудреме, он заметил неподалеку от себя темное пятно в ореоле звезд, формой напоминающее торпеду примерно в девять метров длиной и шириной около трех. Мгновение спустя она пропала из его поля зрения; остались лишь звезды и космический мрак.

Все шло нормально. Он больше не испытывал страха. Страх, казалось, потерял всякий смысл. Что же касается его воспоминаний, то они остались далеко в прошлом. Но чуть позже в его сознании забрезжила необходимость определить свое физическое положение по отношении к окружающему.

Он попытался припомнить корабль тьмы. Затем — сон. Сейчас он видел лишь непроницаемую ночь и звезды, Может быть, он все еще сидит в своем командном кресле и занят тем, что рассматривает космос, который виден на экране?

Д’Орман нахмурился — он не спал: лежал на спине с открытыми глазами… нацеленными на звезды, отчасти заслоняемые темным пятном, напоминающим космический корабль. Но он со всей решительностью отверг эту гипотезу, поскольку его собственный корабль — единственный, который проникал когда-либо в эту часть вселенной! Не следует терять ни секунды! Д’Орман вдруг обнаружил, что уже стоит на ногах, понятия не имея, когда это произошло. Как же так? Он достаточно разумен, чтобы заметить, что встает. Мгновение назад он лежал на спине, а вот сейчас уже стоит на ногах и недоумевает…

Он находился на огромном плоту, плывущем в космосе совсем неподалеку от своего корабля. И плот ясно различим в слабом свете, позволяющем оценить его гигантский размеры. И его со всех сторон, насколько хватало глаз, окружали обнаженные люди — мужчины и женщины, стоящие, сидящие, лежащие, не обращающие на него никакого внимания.

Непослушными пальцами он вцепился в свой корабль, пытаясь побудить тело к активности. Период тренировок вложил в его тело движения и инстинкты, доведенные до автоматизма. Он ощупывал свой корабль, надеясь найти в нем источник сил. Но вскоре его крохотное суденышко скрылось из виду.

В самой глубине его естества, там, где гнездилось спокойствие, пробудились силы и стремления, необходимые для активных действий. Вновь вокруг него появились знакомые очертания металла, механизмов, и вид их вызвал в нем новую волну отчаяния, но на этот раз более слабую.

Он застыл в неподвижности. Его единственная забота отодвинула на задний план все остальные мысли. Он сконцентрировался на единственном своем стремлении, на столь огромной идее, что для этого потребовался весь объем его мозга, дабы уловить ее, удержать, уравновесить, осознать в полном размере.

Но вместо того, чтобы прояснить ситуацию, рассудок его еще более запутался: он находился на исполинском плоту-корабле, а мозг его был опутан паутиной сомнений, страхами, и отказывался мыслить реально. И все-таки он не опустил руки. Так и должно было случиться. Возможности для отступления у него не было. И он не мог ничего, абсолютно ничего предпринять, что помогло бы ему определить свое будущее. Он сел. И стал ждать.

Прошел час, час, не похожий ни на один во всей мировой истории: человек из 2975 года оказался свидетелем сцены, происходящей на космическом корабле в столетие, на миллион лет удаленное от его собственного времени.

Единственно, что беспокоило его, — не следовало ли час этот потратить на попытки проникнуть в сущность явления, следствием которого явились эти немыслимые обстоятельства? Как-то не верилось, что он в здравом уме. Иногда он прогуливался в тусклом свете, и тогда силуэт его вырисовывался на фоне звезд и горизонта, образуемого всем, что находилось на этом удивительном плоту, и он ничем не отличался от окружающих его сверхлюдей.

Он испытывал острую необходимость в какой-либо информации. И ощутил резкую, на грани шока боль, когда, наконец, понял, что ему самому предстоит сделать первый шаг навстречу разгадке, с которой он может справиться только собственными силами.

Внезапно он поразился своей способности жить, спать, бродить, тогда как драгоценное время утекало. И почувствовал себя совершенно опустошенным — что, впрочем, было неудивительно. Но, наконец-то, оцепенение его развеялось. После новой вспышки энергии он вскочил на ноги. Тут же начались сомнения, беспокойство. Стоит ли приближаться к пассажирам этого призрачного корабля, стоит ли — задавать им вопросы, раскрывать свои мысли?

В поведении этих существ, было что-то пугающее. ОНИ НЕ ПРОИЗВОДИЛИ ВПЕЧАТЛЕНИЯ РАЗУМНЫХ. Прыжок через три миллиона лет сделал бессмысленным все его попытки разобраться в происходящем — с таким же успехом обезьяна могла бы попытаться войти в его положение.

Три миллиона лет, 16×1010 минут! Всего несколько мгновений в непостижимых масштабах космоса, но люди успевают родиться и умереть, жизнь приобретает самые невероятные, пугающие формы. Одним мановением останавливается история. Здесь же эволюция достигла таких высот, что покорение космоса осуществляется путем поразительной биологической адаптации и самосовершенствования, не поддающихся осмыслению, изумительных, и в то же время простых настолько, что непостижимые преобразования организма происходят с человеком за краткий период сна.

Он отделался от своих мыслей… Внезапно он вновь почувствовал недомогание, острую боль, неведомую ему с тех пор, как он заснул. Сон его, возможно, длился годы или столетия. Время для спящего человека не существует.

Ему вдруг как никогда важным показалось узнать, что же происходит. Взгляд его остановился на человеке, неторопливо прогуливающемся метрах в тридцати от него.

Он подошел к двигающейся фигуре и тут же, в самый последний момент, в ужасе отшатнулся. Но слишком поздно. Рука, вытянутая вперед, словно у ищущего поддержки слепца, коснулась обнаженной плоти. Человек резко обернулся. Д’Орман конвульсивным движением отдернул руку, не встретившую ни малейшего сопротивления. Он заметил неуверенное движение, горящий взгляд, сверкнувший из-под полуприкрытых век.

Как ни странно, но хотя страх и сдавил нервы Д’Ормана тугим комком, взгляд этот не казался давящим, способным нанести вред, а в сверкании глаз виделась душа — душа чуждая, полная тайны, намерений, недоступных для понимания. Человек возобновил свою прогулку. Д’Ормана трясло. Но в то же мгновение он понял, что не может больше стоять вот так в бездействии. Времени на размышления не оставалось, и он направился вслед за высокой фигурой. Вскоре ему повстречались целые группы мужчин и женщин. Только сейчас, оказавшись среди них, Д’Орман обнаружил то, чего не заметил с самого начала: женщин было больше, чем мужчин. Раза в три, по крайней мере. Его удивление, вызванное этим фактом, скоро развеялось. Он и его спутник продолжили свою прогулку. Они направлялись к краю корабля. Сделав над собой усилие, Д’Орман наклонился вперед и посмотрел в бездну, открывшуюся его глазам, бездну, глубиной в миллиарды световых лет.

Он почувствовал себя несколько лучше. Порылся в памяти в поисках какого-либо метода, позволившего бы преодолеть пропасть между ним и его загадочным настоящим. Он должен воспользоваться телепатией, чтобы вновь оказаться на своем корабле. На какое-то время он сконцентрировался на этом вопросе, и ему показалось, что он уже почти постиг верный ответ. Ход его мыслей прервался — такое случалось с ним уже не в первый раз, — когда неожиданно осознал, что он — единственный одетый среди голых людей. Факт этот внезапно предстал перед ним в другой плоскости: он одет, потому что «они» умышленно оставили ему одежду. Что за психологический ход крылся за этим?

Он продолжал свою прогулку, ни о чем не думая, опустив голову; он видел свои ноги, обтянутые брюками, а немного скосив глаза, мог следить за невозмутимо вышагивающими голыми ногами своего спутника. Он смутно ощущал медленное течение своих мыслей. Пора, наконец, взглянуть реальности в глаза и понять, что он остался здесь навсегда. Он с трудом справился с горечью.

Это было как вспышка. Все мысли смешались, разум, совершив вдруг фантастический рывок, разом осознал всю непоправимость случившегося. Знание это отозвалось в нем болью. Повинуясь чувству, душа его устремилась к кораблю, отчаянно цепляясь за него судорожным рывком, но растерянность и окружающая его жестокая реальность заставили очнуться. Он обессилено упал на поверхность плота, все глубже погружаясь в пучины страха. Мрачные, недобрые, роковые перспективы роились в голове: ему придется навсегда остаться на этом корабле, сживаться с его законами, приспосабливаться к условиям.

…Навсегда! Слово это еще долго звучало у него в голове, угнетая рассудок, ухудшая настроение. Он был уже не в силах управлять тем стремительным потоком мыслей, которые овладели им. Сражение проиграно! Все остальное не имеет смысла! С честью выдержать испытание и остаться достойным звания Человека?! Какое испытание? Д’Орман мучительно искал ответ на этот вопрос, но ответ пришел сам: ссылка! А это значит — смерть! — с холодной логикой заключил он. Все еще лежа на поверхности корабля, судорожно сжав лицо, он пытался думать. Внезапно проснулась злость на себя самого. Какое безумие — терять самообладание, когда можно добиться гораздо большего, если действовать разумно.

Это была почти победа! Он станет задавать вопросы, и он добьется ответов. Ему следует хорошо себя вести и сохранять здравомыслие, сосредоточившись на проблемах, — таких, хотя бы: что это за люди? Куда направляется этот корабль? Что за двигатель на нем установлен? Почему здесь преобладают женщины?

Его мысли слабели. Угнетенный своим состоянием, он повернулся… и в пятидесяти метрах от себя увидел женщину!

Д’Орман вновь упал, ощутив на себе ее испытующий и жгучий взгляд. А мгновение спустя он, к своему неудовольствию перевернулся на спину, чтобы заснуть. Он все еще чувствовал напряжение, глядя на диск галактики, которую покинул. Та, как всегда, мерцала от вечного своего движения и продолжала свой путь в бесконечность.

Та жизнь, как он понимал ее во время длительных рейсов к отдаленным планетам, приятные воспоминания о прошлом — теперь все это сделалось нереальным, ненужным. И более далеким, чем когда-либо раньше!

Д’Орман с трудом избавился от этих мыслей. Было не время предаваться ностальгическим воспоминаниям. Он должен утвердить себя в той мысли, что пора принимать какое-то окончательное решение. Эта женщина, наверняка, пришла не просто для того, чтобы поглазеть на него. Какая-то развязка делалась неизбежной, и решение принимать ему. Собрав всю волю, он заставил себя приподняться и посмотреть на женщину. И оцепенел.

С виду она была довольно привлекательна. Молодое с правильными чертами лицо, темные волосы распущены. Не лишена очарования. А ее тело…

Д’Орман без сил опустился. До этой минуты он не замечал никакой разницы между ней и другими. Она была одета. Длинное черное одеяние, плотно облегающее тело, свободная юбка, обнажены лишь ноги. Одета! Сомнений не оставалось: вот-вот произойдет контакт. Что его ожидает? Как ему следует себя вести?

Д’Орман умоляюще посмотрел на нее. Она ответила ему взглядом, в котором сверкание бриллиантов соседствовало с дуновением смерти. И Д’Орман с изумлением подумал: «Какие мистические мысли кружатся сейчас в этой головке? Как раскрыть двери, разделяющие их миры, как понять лицо это, отстоящее от него на три миллиона лет?»

Мысль эта обеспокоило Д’Ормана. Он почувствовал легкое покалывание во всех конечностях. И подумал: женщины причиняют боль, мужчины устраняют ее. Энергия, исходящая от нее, позволила ему понять: боль, вызванная одной женщиной, нейтрализуется, когда их трое или когда нет совсем.

Д’Орман заставил себя избавиться от таких мыслей. Думал ли он когда-нибудь о подобном раньше? Нет, никогда.

Он почувствовал, как по его телу прокатилась электрическая волна, следом — еще одна. Это был странный способ передачи информации: без его согласия чужие мысли проникали в его голову. На этот раз он понял, что таким образом четыре женщины или одна могут установить контакт с мужчиной. Вот в чем разгадка большого количества женщин здесь…

Его возбуждение понемногу спадало. «И что дальше? — спросил он самого себя. — Все это не объясняет, что она делает здесь, возле меня, если только не означает, что она предлагает этакое фантастическое сожительство!»

Д’Орман принялся вновь изучать женщину. И тут ему в голову пришла идея, первая ироническая идея за все это время. Вот уже двенадцать месяцев он сторонился чар этих прелестниц, и теперь оказался в ловушке. Это же очевидно! Она здесь для того, чтобы его обольстить! Что бы еще ей здесь делать!

Ясно ощущалась опасность со стороны мужчин, в таком случае его время ограничено. Д’Орман подошел к женщине и обнял ее. В критической ситуации, рассуждал он, всегда следует действовать непринужденно, без обиняков и колебаний. Но он почти сразу позабыл о своих благих намерениях. Ее губы были нежны, но неподвижны. Она нисколько не сопротивлялась, но и ничем не отвечала на его поцелуи. Когда он коснулся ее губ, то не мог избавиться от впечатления, что ласкает какое-то послушное животное — нечто бесконечно невинное было в ее поведении.

В глазах этой девушки (таких близких сейчас) отражалась необъяснимая покорность, доверчивость столь огромная, что казалась чуть ли не патологической. Было очевидно, что эта молоденькая девчушка никогда даже не слышала о поцелуях. Удивление, на мгновение промелькнувшее в ее глазах, исчезло.

Поразительное ее поведение изменилось. Бездонные, лучащиеся светом глаза расширились, в них появился испуг. А затем ее покорное тело одним резким и немного странным движением без малейшего усилия отодвинулось; девушка выпрямилась и отвернулась. Он следил за тем, как она уходит от него, словно смотрел на привидение из сказки.

Д’Орман почувствовал себя скверно. Он понял, что необходимо как-то избавиться от беспокойства, вызванного этой девушкой. Ощущение собственного поражения усиливалось с каждой секундой: и это случилось с путешественником во времени! Его первая попытка приспособиться к жизни людей, обитающих на этом корабле, потерпела полный провал.

Тяжелое чувство несколько развеялось, но не исчезло совсем. Д’Орман понял, что ему нисколько не хочется продолжать свои эксперименты. Достаточно было вспомнить, что он только что получил предупреждение, предупреждение, полное глубокого смысла или лишенное его начисто. Но игнорировать намек было бы безумием!

Он вновь предался размышлениям. Мысли его были тревожны. Вот уже столько времени он находился здесь, словно стеной отгороженный от остальных, и ему никак не удавалось уловить ритм их жизни.

Ох! Д’Орман вздрогнул. Он не привык рассуждать на подобные темы!

Легким движением он поднялся, открыл глаза и инстинктивно отпрянул назад: люди с горящими глазами тесным кольцом сомкнулись вокруг него. У него не оставалось времени даже подумать, откуда они так быстро появились.

А они тут же взялись за дело. Один из них поднял руку, и в ней неожиданно сверкнул ниоткуда взявшийся нож. Длинное лезвие нацелилось на него. Остальные подались вперед и схватили Д’Ормана. Живой нож мгновенно вонзился ему в грудь.

Он попытался отчаянно закричать, но рот, мышцы лица свела конвульсивная судорога; он не смог издать ни единого звука. Ночь беспощадно смеялась над ужасом человека. Лезвие ножа глубоко вошло в его тело, которое уже начало биться в агонии. Никогда ранее он не испытывал столь мучительной боли. Ему казалось, что все это происходит во сне, но ясное сознание, сопротивление тела и адская боль подтверждали, что все это — не иллюзии. К тому же он с нарастающим ужасом наблюдал, как нож входит все глубже и глубже.

Люди, окружающие его, добрались до сердца. Д’Орман, почти теряя сознание от происходящего, следил, как один из них взял его сердце в руки и принялся изучать.

Он видел свое слабо и ритмично бьющееся сердце на ладони чудовища.

Д’Орман прекратил сопротивление. Словно птица, загипнотизированная взглядом кобры, он сделался свидетелем вивисекции собственного тела. Он отдавал полный отчет в том, что видит, здравый рассудок не покинул его и тогда, когда он наблюдал, как они один за другим извлекают внутренние органы из его тела, изучают и отбрасывают в сторону. На одни органы они обращали внимания больше, чем на другие. Было несомненно, что они вносили усовершенствования в его тело.

В нем пробуждались знания. Д’Орман и не подозревал, что единственной помехой к совершенному знанию было то, что именуется мыслями. Новое знание основывалось исключительно на эмоциях. Оно щекотало его нервы, оно раскрывало ему глаза на глубочайшие тайны бытия.

Медленно, словно переводчик, плохо знающий язык, Д’Орман перекладывал течение этих изумительных эмоций на язык чувств. И тут же течение это изменилось. Оно стало терять свой блеск. Словно он задушил крохотное ласковое животное и теперь с разочарованием разглядывает его трупик. Тем не менее, все их дела и тяготы в полном объеме вливались в его мозг: тяготы народа по имени Иир. То, где он находился, не было космическим кораблем. Его окружало силовое поле, управляемое объединенной волей собравшихся, и путешествующее в заданном направлении. Тела этих людей являлись гигантским источником энергии, значительно более мощной, чем та, что была уготована человеку природой. Вибрация боли, идущая от женщин, была необходима для создания поля, мужчины же, обладающие противоположным знаком, составляли его центр.

Эта энергетическая структура зависела от единства воли всех обитателей корабля, и, если сражение с другим судном-плотом становилось неизбежным, то его исход определялся тем, у кого из противников достигнут более высокий уровень жизненной гармонии и общности. Это же давало возможность запастись дополнительной энергией, необходимой для достижения победы.

Сам Д’Орман являлся противоречивым фактором. Он уже был отдан женщине, временно утратившей способность поддерживать энергетическое поле. Теперь ему приходилось приспосабливаться… на ходу! Удивительный нож исчез из его плоти столь же загадочно, как и появился. Чудовища удалились, как призраки тают во тьме.

Д’Орман даже не попытался подняться на ноги. Он ощущал полнейший упадок сил, его разум был сокрушен пыткой, которой его подвергли, пыткой, при воспоминании о которой кровь стыла в жилах. Иллюзий не оставалось. Мысли были смутными и туманными, он чувствовал, что гибнет. За всю свою жизнь ему не приходилось испытывать такого унижения — лишнее доказательство тому, как крепнет его безумие.

Но потом он заметил, что его голова проясняется все больше и больше: способность жить в космосе являлась, вне сомнения, результатом более радикальной эволюции, чем простое развитие во времени. И все же Иир смогли и его приспособить к таким условиям, его, этой фантастической эволюции даже и близко не касавшегося!

Странно… Но не это важно! Он оказался здесь, в аду, а каким образом и чего ради сюда попал — потеряло для него всяческий интерес. Он должен эмоционально приспособиться к окружающему. Причем — немедленно!

Д’Орман вскочил на ноги. Следствием этого поступка оказалось то, что он обратил внимание на явление, ранее им не замеченное: на гравитацию.

Примерно один «же», подумал он. В физическом смысле с ним все было в порядке. Искусственное тяготение — такое же, как в его эпоху! Но Иир, безусловно, не догадывались, что такой уровень гравитации доказывает их земное происхождение. Но чего ради существам, обитающим в самых недоступных районах вселенной, понадобилось вести именно такой образ жизни? Зачем им потребовался корабль, если они преследуют чисто духовные цели?

Д’Орман не смог справиться с улыбкой при мысли, что и три миллиона лет спустя люди продолжают вести себя так же нелогично. Он направился к своему кораблю. Не потому, что у него теплилась хоть какая-то надежда, а для того лишь, чтобы попытаться выбраться из этой ситуации и сделать все возможное для побега. Корабль был лишь предлогом.

Но и здесь его ожидало разочарование. Он долго и безуспешно, начиная понемногу злиться, возился с механизмом, запирающим люк в шлюзовую камеру, и, в конце концов, проник в корабль через иллюминатор. В голове шумело от пережитого; что-то изменилось здесь с тех пор, когда он последний раз осматривал приборы. Свет в корабле был слабый, индикатор уровня энергозапаса просматривался плохо.

Корабль обладал полным запасом энергии! Д’Орману пришлось сделать над собой усилие, чтобы осознать всю важность своего открытия. Полный энергозапас! С того момента, когда он загадочным образом появился на корабле тьмы, старательно обдумывая возможность побега, его звездолет свел расход энергии к минимуму и ни разу не пытался оторваться от космического плота. А когда Д’Орман попытался, то был чрезвычайно удивлен, что приборы не сработали, и корабль остался на месте. Должно быть, эти люди располагали какими-то скрытыми источниками энергии поразительной мощности! Подходящей теории для объяснения этого факта он не мог придумать: гравитация корабля-плота не могла иметь ничего общего с той концентрацией энергии, которая проявилась, когда он попытался улететь прочь. Разумеется, для него самого одного «же» было вполне достаточно, но для мощных двигателей его корабля преодолеть столь мизерную силу притяжения явно не составляло труда.

Иир не позаботились о том, чтобы он глубже проник в тайны их корабля. Очевидно, из соображений безопасности… а пока двигатели работали, доступа к ним не было. Когда запасы энергии кончались, то при помощи непонятных процедур их восстанавливали.

Он не стал выжидать того момента, когда удастся раскрыть секрет источника вспомогательной энергии, чтобы потом оторваться на своем корабле от космической платформы и уйти в открытое пространство. Вне всякого сомнения, если он справится с автоматами, обитатели плота не станут удерживать у себя пленника насильно.

В этой идее содержалось слишком много утешительного, чтобы Д’Орман осмелился подвергнуть ее сомнению. Он считал, что у него есть все основания верить, что вскоре он сможет покинуть этот корабль-плот, но сперва должен отыскать ту девушку, убедить ее в своей благожелательности, и лишь потом включить стартовую автоматику.

Он должен выжить любой ценой, просто для того лишь, чтобы продолжить свою борьбу.

Время шло. Словно призрак бродил Д’Орман по миру тьмы в поисках девушки, которую обнимал недавно, когда вся окружающая его вселенная начала менять очертания. Крушение надежд повергло его в отчаяние. Дважды он опускался на палубу рядом с группами, состоящими из мужчины и нескольких женщин. Он ожидал какого-нибудь знака, обращенного к нему, попыток установить контакт, ждал, что, может быть, другая женщина подойдет к нему, но никаких сигналов он не заметил, в его поле зрения не попало ни одной свободной женщины.

Д’Орман смог придумать только одно объяснение их полному равнодушию: эти люди наверняка знали, что сейчас он в их руках. Их такая ситуация устраивала.

Решив не терять присутствия духа, он вновь забрался в свой кораблик. Люк не захотел открыться и при этой очередной попытке. Д’Орман опустился на жесткий пол, и как раз в этот самый момент вся космическая платформа неожиданно пришла в движение.

Он не испытал никакой боли, но внезапно почувствовал, словно тело его начало менять пропорции, увеличиваясь в размерах. Он пополз по палубе… Три… шесть… тридцать метров. Все происходило так быстро, все было так путано. Он вытягивался все больше, продолжая лежать на полу, и все сильнее беспокойство охватывало его. И тут он неожиданно увидел второй корабль-призрак.

Корабль был точно такой же формы, как тот, на котором он находился, только несколько меньшего размера. Он закрывал собой всю правую сторону небосклона и мягко двигался по касательной вниз, что, вне сомнения, происходило из-за того, что судно Иир шло ему наперерез, намереваясь поравняться с противником и сцепиться бортами.

Мысли в голове Д’Ормана лихорадочно перемешались, нервы давали о себе знать. Происходящее на его глазах казалось кошмарным сном: все, что он видел, оставляло чудовищное, нереальное впечатление. Невероятно возбужденный, он приподнялся, чтобы лучше видеть разворачивающийся перед ним грандиозный спектакль. Он почувствовал, как вновь шевельнулся под ним плот Иир. И в то же мгновенье испытал легкий удар. Его швырнуло лицом вниз, но он успел сгруппироваться. Мгновенно вскочив на ноги, он с лихорадочным интересом стал следить за происходящим.

Громадные плоты неподвижно застыли на одном уровне — палуба напротив палубы. На просторной палубе вражеского корабля появились обнаженные мужчины и женщины, которые ничем не отличались от людей Иир. Выбранная тактика становилась понятной: ему предстояло присутствовать при словно бы взятом из далекого прошлого кровавом и безжалостном пиратском нападении.

…Возьми же себя в руки, требовал Д’Орман. В конце концов, ему вовсе не хотелось становиться причиной раздора в тех величайших событиях, что разворачивались во вселенной, и к тому же безоружным. Дрожа от волнения, он сел. Поступок этот был, очевидно, своеобразным призывом. Девушка, выскочившая из мрака подобно ракете, наткнулась на него. Длинное черное платье, которое она носила, сослужило ей на этот раз скверную службу. Они оказались лицом к лицу. Глаза ее полыхали нечеловеческим возбуждением, от этого взгляда Д’Орман испытал удар. Страх вновь овладел им.

Но немного спустя нервы его успокоились и расслабились, излучаемая ею интенсивная эмоциональная мощь благотворно подействовала на него. Он получил еще один шанс. Теперь, оказавшись центром силы противоположного знака, он мог с успехом использовать эту силу для победы над ней, не прибегая к физическому воздействию. Она потерпела поражение еще и потому, что вспомнила вдруг его объятия.

Прошлое повторялось. Но на этот раз его мозг оказался неспособным разобраться во впечатлениях. Д’Орман застыл в изумлении. Раньше это показалось ему не столь значительным, но теперь он понял свою ошибку, ту, из-за которой прервалось их знакомство. Из-за одного поцелуя. Давняя, такая древняя связь между мужчиной и женщиной только усилилась, благодаря силе, которой они обладали. Он представил себя крадущимся по кораблю-призраку и целующему каждую встречную женщину, внося тем самым смятение в само существование корабля и его обитателей.

Мысленным усилием он изгнал эту идею из головы. Идиот! Жалкий и глупый! Он выругался про себя. Думать о таком, когда ему следует полностью сконцентрироваться на вещах уникальных и необычайно важных, быть заодно с этими странными существами, бороться за жизнь! И он, насколько это было возможно, попытался проанализировать создавшуюся обстановку.

Девушка решительно отвернулась. Д’Орман заставил себя смотреть на происходящее реально. Сопротивлялся какое-то мгновение. Потом в мысли его вошла ее просьба: сесть, скрестить ноги, сцепить руки, ни о чем не думать. Физически Д’Орман подчинился ей. Он опустился ни палубу, лицом к лицу. Она взяла его за руки, закрыла глаза. Казалось, она молится. И повсюду вокруг себя он видел то же самое: мужчины уселись, скрестили ноги, женщины, взяв их за руки, закрыли глаза. Сперва из-за слабого света было очень трудно понять, чем занимаются мужчины и окружающие их (по две и более) женщины, но тут он разглядел одну из групп, расположившихся неподалеку. Четверо образовали круг, создав причудливую цепочку из соединившихся рук.

Д’Орман взглядом и мыслями устремился к другому кораблю. И там мужчины и женщины, взявшись за руки, приняли такие же позы.

Все эмоции его внезапно обострились. Ему показалось, что звезды обрушиваются на них, желая вблизи рассмотреть незабываемое мгновение: подготовку к решающему сражению. С холодным и циничным спокойствием он приготовился к этому очищающему действу и ожидал того мгновения, когда чудовищные ножи вырвутся из тьмы и начнут отнимать жизнь тех существ, и руках которых он, вполне возможно, сейчас оказался.

Цинизм… последнее унижение, выпавшее ему за 3 000 000 лет… И всегда будут войны. Войны, основанные на совершенно других принципах, преследующие совершенно иные цели, но все-таки — войны! Пессимизм — источник силы противоположного знака. Он ощутил беспокойную дрожь внутри, тело его дернулось. Это напоминало удар электротоком, но без малейших признаков ожога; это было как пламя, способное превзойти своей интенсивностью весь мир. И оно росло и росло, поглощая все на своем пути. И должно было рано или поздно овладеть всем мирозданием. Оно, словно в калейдоскопе, принимало причудливейшие физические очертания. Вся вселенная осветилась: миллионами огней разгорелась галактика; звезды, напоминающие тусклые точки на бесконечном полотне тьмы, полыхнули, разбухли до угрожающих размеров и вновь опали до величины булавочной головки, неторопливо удаляясь в бескрайнее пространство. Масштабы сокращались. Космос суживался, сжимался, становился доступным наблюдению невооруженным глазом. Биллионы галактик, квадрильоны планет раскрывали свои крохотные тайны перед этой ужасающей способностью воспринимать сразу все.

Перед Д’Орманом предстали столь непостижимые своим объемом вещи и понятия, что память его показалась крохотным атомом, низвергающимся в бесконечность. Но чуть позже его сознание вновь сосредоточилось на палубе корабля, на которой должна была разгореться битва. Предстояло не физическое сражение, а борьба идей; на милость победителя отдавался экипаж побежденного корабля, тем самым пополнялся, соединяясь с энергией вселенной, энергетический запас.

Борьба, самопожертвование являют собой высшую цель любого человеческого существа. Связать плоть свою с Великим Делом, навсегда расстаться с жизнью, ради того, чтобы твой разум продолжал свой путь в сущности Вечного…

«Какой сущности?» — сам у себя спросил Д’Орман.

Новый вибрирующий удар глубоко проник в его тело, волнами накатывая на каждую клетку. Вопросам пришел конец. Все случилось мгновенно: реакция последовала неожиданно и быстро. Его переполняло ощущение, что победу одерживают Иир. Охваченный страшным испугом, он вырвался из рук девушки, разрывая тем самым контакт со вселенской энергией. Теперь он оказался один, заблудившись в закоулках космического мрака. Д’Орман закрыл глаза, борясь с нарастающим ужасом. Что за роковая неизбежность? И это тогда, когда он почти уже был спасен!

Поскольку Иир одержали победу, они достигли той цели, к которой стремились…

Д’Орман с грустью заметил: «А по сути дела этот принцип полярности не так уж и плох…» Его не смущали предрассудки, с которыми связывались силы тьмы.

Тьма? Разум его пытался проникнуть в сущность этого понятия. И вдруг он понял, что все с ним происходящее подошло к концу, он избавился от той реальности, испугавшись эмоционального перенапряжения. Больше он не находился на борту корабля Иир. Он больше не был ни на чьем борту!

Он мог видеть лишь ужасающую тьму вокруг себя.

Он содрогнутся — тело его напряглось — и заметил второй корабль-призрак, который быстро проплыл над его головой, а потом совсем исчез из поля зрения.

Битва завершилась. Но в чью пользу? Полнейший мрак! Повсюду! Неожиданно он догадался об исходе сражения: Иир выиграли его. И сейчас наслаждались своей победой, слившись с энергией вселенной. Иир уходили, став с космосом одним целым, продолжая свой бесконечный путь. Но что же произошло с его собственным кораблем?

На мгновение им овладела паника. Какое-то время он напряженно вглядывался во тьму, во все стороны сразу, пытаясь хоть что-либо различить в кромешном мраке. Напрасно. При мысли о том, что он остался здесь один, навсегда, миллионы иголочек вонзились в его тело.

Его корабль исчез, должно быть, вместе с кораблем тьмы. А скорость того была колоссальной. И он остался в одиночестве в вечной тьме, затерянный в межгалактическом пространстве. Это означало изгнание. Первая волна ужаса и отчаяния понемногу отхлынула. Мысли, сопровождающие этот процесс, постепенно уступили место эмоциям, он понял, что невыносимо устал, что он на грани забвения.

«А им придется частенько встречаться с другими, — мрачно подумал Д’Орман. — Взять человека в здравом уме и забросить в будущее — лишь первый шаг в бесконечной серии чувств и мыслей из тех, что стираются с ходом времени».

И тут в его памяти возник образ девушки. Подобные мысли повергли Д’Ормана в смущение. Он нахмурился, но бредовые надежды не покидали его, и он быстро повернул голову в противоположную сторону. Его глаза продолжали поиск до тех пор, пока, фигура девушки четко не проступила на фоне туманной галактики.

Она находилась совсем близко. Он невольно попытался прикинуть расстояние — метров пятьдесят. И они медленно сближались по сходящимся траекториям, продолжая вращаться вокруг своей оси, подобно огромным куклам.

Когда сойдутся, они смогут применить принцип полярности.

И, уже обладая космической энергией, они совместными усилиями отыскали его корабль, который, повинуясь их приказаниям, тотчас же устремился в их сторону. Таким вот образом ночь, одиночество и безмолвие кончились.

Оказавшись на борту корабля, Д’Орман в первую очередь установил ориентиры, чтобы определять свое положение. Он ощутил присутствие девушки, которая разгуливала по кораблю, ее поведение изрядно отвлекало его внимание. Он тщательно замерил галактические широту и долготу. Антарес. Отсюда он запросто определит положение знаменитой Лиры в 3 000 000 году.

Лира так и осталась ненастроенной. Побледнев, Д’Орман хрустнул пальцами и пожал плечами. Бетельгейзе оказалась на месте — с ней ничего не произошло.

Но Бетельгейзе представляла загадку. Она превратилась в красное светило, расположенное на расстоянии не менее 300 световых лет. Такое казалось невообразимым и просто смешным. Этот факт сводил на нет все его вычисления.

Д’Ормана лихорадило. Дрожащей рукой он нарисовал схему Солнечной системы и принялся за расчеты, все больше и больше поражаясь получающимся результатам. Выходило, что он оказался и не в будущем совсем, а в прошлом! Машина времени сбилась со своей траектории и по спирали времени выпрыгнула за 37 000 лет до Рождества Христова. Нормальный ход логических рассуждений безжалостно прервался. ЗНАЧИТ, ВСЕ ЖЕ ЛЮДИ?

Д’Орман с усилием повернулся к девушке. Он сидел на полу, скрестив ноги, держась за ее руки. Совсем небольшое напряжение поляризующей силы — и корабль со своими пассажирами устремится к Земле, где прольется свет на все загадки.

С удивлением он заметил, что девушка не сделала ни малейшей попытки помочь ему. В ее карих, подсвеченных слабым светом глазах поблескивал льдистый огонек. Похоже, она не понимала. Д’Орман крепче стиснул ее запястья. Резким толчком она освободилась. Д’Орман потрясенно и подавленно уставился на нее. А как только понял, что она больше не собирается быть его партнершей по поляризующей силе, девушка подалась вперед, он опустил руки ей на плечи и привлек к себе.

И оттолкнул ее. Удивленный собственной грубостью, пожал плечами. Медленно вернулся в пилотское кресло. Принялся вычислять орбиты, силы притяжения ближайших звезд, прикидывать энергетические возможности двигателей. Прошло шесть месяцев, прежде чем девушка усвоила основы языка…

Первым словом, которое она произнесла, оказалось его собственное имя. Она назвала его АДОРМ — искаженное Д’Орман, бесчисленное число раз мысленно произнесенное им. И он решил, что будет лучше, если она так и станет его называть.

Позже они отыскали подходящую, девственную планету, полную лесов, зелени, всевозможнейших голосов — и это помогло ему забыть о причудливом происхождении своей спутницы.

Так на этой планете было положено начало роду людскому… ЕВАТ, их матерью.

 

Кошка-а-а

(пер. С. Федотова)

В баре собралась обычная компания. Кэти притворялась, что уже перебрала. Тэд занимался тем, что изображал дурачка. Мирей хихикала по три раза кряду, как музыкант, настраивающий перед концертом свой инструмент. Джонс обращался к Горду в своей обычной утверждающей манере. Горд через каждые несколько секунд произносил: «Дык!» — как бы подтверждая, что слушает собеседника. А Мортон из глубины кресла старался привлечь к себе внимание высокомерием и интеллектуальным выражением лица.

Никто не замечал худощавого, стройного мужчину, сидящего перед стойкой бара. Мужчина пристально разглядывал собравшуюся компанию, но никто не мог сказать, когда он там появился и кто его пригласил. И никому не приходило в голову сказать ему, чтобы он убирался прочь.

Наконец незнакомец заговорил, обращаясь к компании: — Вы вот говорили об основных характеристиках человеческой натуры…

— Неужели мы об этом говорили? Что-то я не припомню, — хихикнула Мирей.

Раздавшийся смех не обескуражил новичка.

— Так случилось, что у меня в жизни был случай, иллюстрирующий эту тему. Все началось однажды, когда я просматривал газету, и мне на глаза попалась реклама цирка…

Видя заинтересованность слушателей, он продолжил:

— В верхней части рекламы был большой вопросительный знак, за которым следовали такие же большие восклицательные. А под ними был текст:

ЧТО ЭТО ТАКОЕ? ЭТО КОШКА!

ПРИХОДИТЕ И ПОСМОТРИТЕ НА ЭТУ КОШКУ.

КОШКА ВАС ПОРАЗИТ. КОШКА ВАС УДИВИТ!

ПОСМОТРИТЕ НА ВЫСТАВКЕ УРОДОВ ЭТУ КОШКУ.

Более мелкими буквами, ниже рекламы шла информация, что кошка демонстрируется лично Силки Трэвисом.

До этого момента я читал текст с небольшим интересом и не очень внимательно, но, прочитав это имя, я подскочил на месте.

«Боже милосердный, — подумал я. — Это же он. Это же Силки Трэвис изображен на той открытке».

Я поспешил к столу и вынул из ящика открытку, которая пришла мне по почте двумя днями раньше. В то время я ровным счетом ничего не понял. То, что было написано на оборотной стороне, казалось какой-то галиматьей, а изображение на лицевой стороне хоть и напоминало кого-то, но ничего мне не говорило.

С фотографии на меня смотрел мужчина с лицом человека, сидящего в маленькой клетке, которого преследуют призраки. Но теперь он напомнил мне Силки Трэвиса, хоть и не такого, каким я знал его пятнадцать лет назад. Сейчас он располнел, постарел, как, собственно, и должно было произойти за эти годы.

Я вернулся в кресло и сел, размышляя о прошлом. Даже в те далекие дни его имя подходило ему. В школе Трэвис организовывал конкурсы красоток в купальных костюмах, где всегда присуждал первую премию своей кузине, а вторую — девушке, которая была любимицей большинства учителей. Научные выставки учащихся с коллекциями местных ящериц, змей, насекомых и поделок индейских мастеров, на которые приходили восторженные родители, повторялись каждый год. И неизменно это все устраивал Силки. Спектакли, праздничные представления и прочие школьные мероприятия попадали под влияние его умелой руки и приобретали дух цирка.

Окончив школу, я поступил в Государственный университет по специальности биолога и на семь лет потерял Силки из вида. Потом в одной из газет мне попалась на глаза статья, в которой что-то писалось о молодом бизнесмене, который купил «часть» варьете и владеет также «частью» пляжной концессии в Нью Джерси.

Он снова пропал у меня из виду. И вот теперь Силки появился у нас, став, вне всякого сомнения, владельцем «части» цирковой выставки уродов.

Разгадав, как мне показалось, тайну почтовой открытки, я несколько развеселился и стал более снисходительным. Я подумал, что, вероятно, Силки разослал такие открытки всем своим школьным друзьям и решил больше не раздумывать о значении слов, написанных на обратной стороне послания. Прием, которым воспользовались, был достаточно очевидным.

Когда я вот так сидел в кресле и вспоминал, у меня не было никакого намерения идти в цирк. В обычное время я лег в постель, но проснулся через несколько часов от ощущения, что в комнате не один. Ощущения, которые я испытывал в это время, хорошо описаны Джонсоном в его книге о патологических страхах.

Я жил в спокойном районе, и тишина была абсолютной. Постепенно я начал слышать напряженное биение собственного сердца. Желудок стал наполняться какой-то гадостью, появилась отрыжка, и во рту определенно чувствовался горький привкус. Я должен был сделать усилие над собой, чтоб успокоить дыхание.

Но по-прежнему ничего не было видно. Страхи в темноте овладевают нами неведомым образом. Я подумал, что у меня просто ночной кошмар. Мне стало стыдно перед самим собой, и я пробормотал:

— Кто здесь?

Никакого ответа.

Я выбрался из постели и включил свет. В комнате действительно никого не было. Но я все еще не успокоился. Вышел в холл, затем осмотрел гардероб и ванную. Наконец, неудовлетворенный этим, я решил убедиться — крепко ли закрыты окна. И вот тут я испытал шок. На внешней стороне оконного стекла было написано:

КОШКА ПРИГЛАШАЕТ ВАС В ЦИРК.

Я вернулся в постель настолько взбешенным, что подумал об аресте Силки. Утром, когда я проснулся, надпись на окне исчезла.

К тому времени, когда подоспел завтрак, я уже поостыл, даже почувствовал какое-то веселье от отчаянного желания Силки показать своим старым друзьям, какой шишкой он теперь стал.

Перед началом занятий в университете я осмотрел место под окном моей спальни. Там были какие-то отпечатки ног, но нечеловеческие, поэтому я решил, что Силки принял меры, чтобы не оставлять своих следов.

Во время занятий, как раз перед полуднем, один из студентов попросил меня ответить, чем объясняет биологическая наука случаи уродства. Я привел ему обычные объяснения: изменчивость, недостаточность питания, болезни, расстройства в развитии мозга, выливающиеся в изменение формы тела и т. д. А закончил тем, что сухо посоветовал для дополнительной информации обратиться к моему другу, Силки Трэвису, директору выставки уродов в цирке Пэйджли-Матерсона.

Брошенное вскользь замечание вызвало большое оживление. Мне рассказали, что интерес к одному из уродов именно этого цирка и пробудил вопрос, который мне задали. «Странное кошкообразное существо, — произнес шепотом один из студентов, — которое изучает вас с таким же интересом, как и вы его».

В это время раздался звонок, и я был избавлен от необходимости комментировать это сообщение. Помню, я подумал при этом, что люди не меняются. Они по-прежнему интересуются, в первую очередь, необычными явлениями, а мне, как ученому, более интересно изучать нормальные явления.

В тот день я все еще не имел намерения идти в цирк. Но по дороге домой сунул руку в нагрудный карман и вытащил открытку с изображением Силки. Я рассеяно перевернул ее и прочитал, там было написано:

«Для передачи почтовых сообщений в пространстве требуется огромное количество энергии, что оказывает влияние на временную дифференциацию. Поэтому, возможно, эта открытка будет получена до того, как я буду знать, кто вы. В качестве предосторожности я одновременно посылаю такую же открытку с вашим именем и адресом в цирк.

Не беспокойтесь о методе доставки. Я просто кладу прибор в почтовый ящик. При этом открытки оказываются в ящике на Земле, после чего их извлекают и отсылают вам обычным образом, а носитель растворяется в пространстве. Изображение говорит само за себя».

Мне оно ничего не говорило. И это начало снова меня раздражать. Я засунул открытку обратно в карман, почти решившись позвонить Силки и спросить, что означают все эти глупости. Но я, конечно, воздержался. Все это не имело большого значения.

Когда я встал с постели следующим утром, снаружи на оконном стекле было написано: «Кошка хочет поговорить с вами!»

Надпись, по-видимому, была сделано довольно давно, так как начала исчезать, пока я на нее смотрел. К тому времени, когда я закончил завтрак, она пропала совсем.

Я был не так зол, как раздражен. Такая настойчивость со стороны Силки указывала на нервные отклонения в его характере. Возможно, мне все же придется пойти на его представление, и он одержит небольшую победу, что несколько успокоит его дух, который преследовал меня уже два дня подряд.

Однако лишь после обеда мне пришла в голову мысль, которая закрепила мое намерение. Я вспомнил о Вирджинии.

Я преподавал в Государственном университете уже больше двух лет. Мне удалось достичь этого положения, как стало понятно, довольно рано, у меня оказалось слишком много свободного времени. И вот теперь, впервые в этой однообразной жизни, у меня появилось желание общения с девушкой. Такой девушкой была Вирджиния, но, к сожалению, для нее я был некой смесью древнего ископаемого и дотошного ученого. Я чувствовал, что ей еще не приходила в голову мысль выйти за меня замуж.

Мне показалось, что если мне удастся, не теряя достоинства, показать себя романтиком, то, может быть, она попадется на эту удочку и даст согласие на брак. А что может быть проще, чем притвориться, что мне все еще нравится бывать в цирке. Вершиной вечера будет визит к Силки. Я надеялся, что мое знакомство с такой колоритной фигурой сильно взволнует ее экзотическую душу.

Первый барьер был взят, когда она Приняла приглашение пойти со мной в цирк. Я постарался, чтобы все предшествующее главному событию — катание на чертовом колесе и прочие детские развлечения — удалось на славу. Но решающий момент наступил, когда я предложил ей пойти посмотреть уродов, которых демонстрирует мой старый друг, Силки Трэвис.

Это все изменило. Вирджиния остановилась и посмотрела на меня почти осуждающе.

— Филипп, — заявила она, — неужели вы знакомы с человеком, которого зовут Силки? — она сделала глубокий вдох. — Я это должна увидеть.

Номер с Силки прошел прекрасно. Его не было на месте, когда мы вошли, но билетер поговорил с кем-то в задней комнате, и через минуту Силки буквально влетел в шатер, где демонстрировали уродов.

Он располнел и выглядел как упитанная акула. Глаза сузились, как будто он провел последние пятнадцать лет, вырабатывая методы, как наилучшим образом использовать людей для своей выгоды. У него уже не было того выражения лица, что на открытке, но его определенно преследовали духи. Духи жадности и легко доступных пороков, духи недобросовестных сделок и безжалостных поступков. Он оказался таким, каким я ожидал его увидеть и, более того, он был жалок в своей радости от встречи со мной.

В этой его радости было что-то от чувства одинокого кочевника, который, наконец, стал стремиться к оседлой жизни. Приветствуя друг друга, мы даже немного перестарались. После всех восклицаний Силки стал снисходительным.

— Тут только что был Брик. Сказал, что ты преподаешь в Госуниверситете. Поздравляю. Всегда верил в тебя.

Я постарался поскорей перейти на другую тему: — Лучше покажи нам свое хозяйство и расскажи о себе.

Мы уже осмотрели экспонаты «самая толстая женщина» и «человек-скелет», но Силки снова вернулся к ним и рассказал обо всех хлопотах, связанных с ними. Как он нашел их и как помог стать такими знаменитыми. Он был несколько многословным и я, при случае, его поторапливал. Но, в конце концов, мы подошли к маленькому тенту, развернутому внутри большого шатра. Над его входом, закрытым брезентом, было намалевано: «КОШКА». Я заметил эту надпись еще раньше, а выкрики зазывалы у входа подогревали мое любопытство.

— Кошка!.. Заходите и посмотрите нашу кошку! Друзья, это происходит не каждый день. Это оставит впечатление на всю жизнь. Никогда до сих пор в цирке не было такого животного. Это биологический феномен, который поразил ученых во всей стране… Друзья, это что-то особенное. Билет стоит всего 25 центов, но если вам не понравится, вы можете получить свои деньги обратно. Именно так. Вы можете получить свои деньги обратно, просто сказав об этом на выходе…

И так далее. Больше всего, однако, привлекала не его болтовня. Меня поразила реакция публики, которая группами проходила в тент. Внутри, очевидно, был гид, голос которого сперва был еле слышен, но затем повышался так, что его можно было услышать снаружи. Он говорил:

— И вот теперь, уважаемые, я открываю занавес и демонстрирую вам то, что обещал… Кошка!

Занавес открывался, видимо, хорошо рассчитанным по времени рывком, потому что, едва произносилось слово «Кошка», публика издавала протяжный звук:

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Четкий, не вызывающий сомнений выдох дюжины пораженных людей. За ним следовало неловкое молчание. Потом люди начинали медленно выходить и направляться к выходу. И ни один, пока я стоял там, не попросил свои деньги обратно.

У входа произошло некоторое замешательство. Силки стал бормотать о том, что он владеет лишь частью этого шоу и не может дать нам контрамарку. Я быстро положил этому конец, купив необходимые билеты, и мы со следующей группой вошли под тент.

Животное, восседающее в кресле на возвышении, было очень худым, около пяти футов длиной. У него была голова кошки и редкая шерсть. Оно как будто вышло из комиксов, в которых животные ходят и разговаривают.

На этом нормальные черты заканчивались.

Оно было не из нашего мира. И вовсе не было кошкой. Я это понял сразу. Все в нем было неправильным. Я моментально отметил существенные отличия.

Голова! Лоб был высоким, а не низким и покатым. «Лицо» выглядело гладким и почти лишенным волос. На нем явно чувствовался характер и разумность. Тело на длинных, прямых ногах хорошо сохраняло равновесие. «Руки» были гладкими и заканчивались четко выраженными короткими пальцами с острыми когтями.

Но основное отличие было в глазах. Они выглядели почти нормально. Немного раскосые, в меру прикрытые веками, почти таких же размеров, как и глаза человека. Но они плясали! Они двигались в два-три раза быстрее человеческих. Несмотря на большую скорость, их движение было ровным, что говорило о хорошем зрении, с помощью которого можно прочитать газету на противоположной стене комнаты. Какое невероятно четкое изображение получал от такого зрения мозг!

Все это я успел увидеть в течение нескольких секунд. А затем животное начало двигаться.

Оно встало. Не спеша, небрежно, легко. Потянувшись и зевнув. Наконец, оно сделало шаг вперед. Среди женщин возникла паника, но гид успокоил их.

— Все в порядке. Животное часто спускается и осматривает нас. Оно безобидно.

Толпа осталась на месте, а существо сошло с возвышения по ступенькам и приблизилась ко мне. Оно остановилось и с интересом стало меня осматривать. Затем оно немного подалось вперед и, отвернув лацкан пиджака, исследовало мой внутренний нагрудный карман.

Оно извлекло оттуда открытку с изображением Силки, который смотрел на меня во все глаза.

— Все в порядке? — спросил он.

Я кивнул. Я чувствовал, что являюсь свидетелем действий, мотивы которых не понимаю, и поймал себя на том, что внимательно смотрю на Силки. Он осмотрел изображение на открытке и собрался передать ее мне. Затем остановился, рывком потянул открытку назад и внимательно уставился на нее.

— Черт возьми, — от изумления он открыл рот, — это же я!

Его удивление не вызывало сомнений. Оно было таким искренним, что просто поразило меня.

— Разве не ты посылал мне это? И не писал всего этого? — в свою очередь удивился я.

Силки ответил не сразу, Он перевернул открытку и стал читать. Потом покачал головой.

— Ничего не могу понять, — пробормотал он, — хм, это было послано из Марстауна. Там мы были в течение трех дней на прошлой неделе.

То, что он говорил, звучало убедительно. Я взял открытку и вопросительно посмотрел на кошку. Но существо потеряло ко мне всякий интерес. Пока мы рассматривали послание, оно повернулось, взобралось на свое возвышение и, устроившись в кресле, зевнуло и закрыло глаза.

Вот, собственно, и все, что произошло. Мы покинули шатер и вышли на улицу. Вирджиния и я попрощались с Силки. И когда мы возвращались домой, этот эпизод показался еще более бессмысленным, чем в тот момент, когда все это произошло.

Я проснулся, не имея представления, сколько перед этим проспал. Перевернулся, намереваясь продолжить сон. И тут увидел, что светильник у кровати включен. Я вскочил, как будто меня ударило током.

Рядом с кроватью, не далее трех футов от меня, в кресле сидела та самая кошка.

Царило молчание. Я был не в силах открыть рот. Медленно приподнявшись, я сел в постели. Вспомнились слова гида: «…безобидно!» Может быть, но в это больше не верилось.

Это существо приходило сюда уже три раза. Дважды, чтобы оставить сообщение. Мне стало страшно. «…Кошка хочет поговорить с вами!» Неужели это существо может говорить?

Пассивность животного придала мне немного храбрости. Я облизнул губы и решился:

— Вы умеете говорить?

Существо шевельнулась. Не спеша, как будто не желая меня потревожить, оно подняло «руку» и указало на ночной столик рядом с моей кроватью. Я проследил за пальцем и увидел, что под светильником стоит какой-то прибор, который тут же заговорил:

— Мое тело не позволяет мне издавать человеческие звуки, но, как вы можете убедиться, перед вами прекрасный посредник возможного диалога.

Должен признаться, я буквально подскочил на месте, мое сознание забилось в самый дальний угол черепной коробки, а стало медленно выползать наружу, лишь убедившись, что молчание продолжается слишком долго, и никто не пытается причинить мне вред. Не знаю, почему я решил, что способность существа говорить со мной посредством механического устройства может таить угрозу. Я полагаю, это было не что иное, как мысленное отступление, нежелание моего сознания воспринять происходящее. Мое мышление еще не обрело ясности, когда прибор на столике заговорил снова.

— Проблема передачи мысли через электронное устройство была решена посредством использования энергетических колебаний мозга.

Такое утверждение заинтересовало меня. Я много прочитал по этому вопросу, начиная с доклада профессора Ганса Бергера о колебаниях в мозге, опубликованном еще в 1929 году. То, что я услышал сейчас, не совсем соответствовало тем знаниям, которыми я располагал.

— Не является ли энергетический потенциал слишком низким? — поинтересовался я. — И, кроме того, ваши глаза открыты. Колебания сильно уменьшаются, если не закрывать глаза, ведь, фактически, с визуальными центрами связана настолько большая часть коры головного мозга, что в этом случае никаких колебаний не наблюдается или они очень незначительны.

Мне тогда не пришло в голову, но сейчас я понимаю, что фактически отвлек животное от главной цели его визита.

— А как проводились измерения? — спросило оно. После прохождения через механическое устройство в вопросе не сохранилось заинтересованности.

— Посредством фотоэлектрических ячеек, — ответил я. — Они позволяют измерять энергию порядка 50 микровольт, в основном, в активных областях мозга. Что такое микровольт, вам понятно?

Существо кивнуло. Секунду спустя оно произнесло:

— Я не буду говорить, какая энергия образуется в моем мозгу. Это может вас испугать. Но это не только интеллект. Я являюсь студентом, совершающим турне по галактике, которое можно было бы назвать аспирантской практикой. У нас существуют определенные правила, — оно остановилось. — Вы, кажется, хотите что-то сказать?

Я был полностью подавлен и лишь произнес слабым голосом.

— Вы сказали «галактика»?..

— Верно.

— Н-но, для этого ведь нужны многие годы? — мой мозг раскалывался, пытаясь схватить, понять сказанное.

— Мое турне продолжится около тысячи ваших лет, — сказало существо.

— Вы бессмертны?

— О нет.

— Но…

Я остановился, не в состоянии дальше соображать. Я сидел, ничего не понимая, а существо продолжало:

— Правила студенческого братства требуют, чтобы перед тем как покинуть ту или иную планету, мы обязательно рассказали о нас одному из ее обитателей. Кроме того, мы должны привезти с собой сувенир, символизирующий существующую там цивилизацию. Мне интересно, что бы вы могли предложить в качестве сувенира с Земли? Это может быть что угодно, если при взгляде на него становится ясной доминирующая черта расы, живущей на ней.

Этот вопрос меня успокоил. Мозг перестал метаться между безумием и пустотой. Я почувствовал себя определенно лучше. Приняв более удобную позу, я в раздумье погладил рукой подбородок, будучи искренне уверен, что создаю впечатление интеллигентного человека, мнение которого чего-то стоит.

Меня охватило чувство, что все в жизни невероятно перепуталось. Я понимал это и раньше, но теперь, когда действительность заставила принимать решение, мне стало понятно, что люди на самом деле чрезвычайно сложные существа. Как выбрать одну какую-то грань и сказать: «Вот это Человек!» или «Это представляет Человека!». Я заговорил, медленно произнося слова:

— Произведение искусства, науки или какая-нибудь полезная вещь — вы это имеете в виду?

— Все, что угодно.

Мой интерес достиг вершины. Я всем своим существом воспринимал необычность происходящего. Казалось чрезвычайно важным, чтобы великая раса, которая способна перемещаться по всей галактике, имела неискаженное представление о человеческой цивилизации. Когда я, наконец, нашел ответ, то искренне удивился, что мне понадобилось так много времени для раздумий. Но как только эта мысль пришла мне в голову, я понял, что решение найдено.

— Человек, — уверенно начал я, — прежде всего религиозное существо. Со времен, отдаленных настолько, что о них не сохранилось даже письменных документов, он нуждался в вере во что-нибудь. Одно время его Боги жили рядом с ним, Богами считались, например, реки, бури, растения. Затем Боги стали более абстрактными. В настоящее время они снова приблизились к Человеку. Будь то экономическая система, наука — что угодно — доминирующим в них является тот факт, что Человечек боготворит их без причины, другими словами, относится чисто религиозным образом.

Успокоившись, я удовлетворенно закончил словами:

— Все, что вам нужно — это изображение фигуры человека на металле, который не подвергается коррозии, с лицом, обращенным вверх, и руками, протянутыми к небу, с выражением экстаза на лице. Изображение должно быть дополнено словами «Я верю».

Я заметил, что существо внимательно смотрит на меня.

— Очень интересно, — заявило оно, наконец. — Я думаю, вы невероятно близки к истине, но еще не знаете полного ответа.

Оно поднялось.

— А теперь я хочу, чтобы вы пошли со мной.

— Что вы сказали?

— Одевайтесь, пожалуйста.

Это было сказано совершенно безучастно. Страх, который отпустил меня перед этим, вернулся, как огонь, вспыхнувший с новой силой.

Машину вел я. Кошка сидела рядом. Ночь была освежающе прохладной, но темной. Лунный рожок периодически проглядывал сквозь несущиеся облака, иногда на темно-синем небе можно было видеть проблески звезд. Понимание того, что откуда-то из тех далей пришло существо, сидящее рядом со мной, отодвигало мое напряжение на второй план. После долгого молчания я решился спросить:

— А ваш народ, он достиг много большего в постижении истины, чем мы?

Это прозвучало слишком сухо, педагогично, вовсе не как вопрос, вызывающий живой интерес. Я поспешно добавил:

— Я думаю, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов.

И снова это прозвучало неубедительно. Я был в отчаянии. Мне казалось, что я безвозвратно теряю возможность, которая выпадает лишь раз в несколько столетий. Я молча проклинал свой профессионализм, который делал мои слова сухими, как пыль.

— Эту открытку, — спросил я, — послали вы?

— Да, — машина, лежащая на коленях Кошки, говорила негромко, но чисто.

— Как вы узнали мой адрес и имя?

— Я не узнавал.

Я не успел ничего произнести. Существо продолжило само:

— Вы все поймете до окончания этой ночи.

— О! — эти слова на секунду заставили меня снизить скорость и почувствовать, как что-то внутри меня сжимается. Я старался не думать о том, что должно произойти до окончания ночи.

— А вопросы? — прохрипел я. — Вы ответите на них?

Я уже открыл рот, чтобы выпалить серию вопросов. А потом снова закрыл его. Что я хотел бы узнать? Огромное значение его ответов сжало мне горло. Почему, о, почему люди на Земле так эмоциональны в столь великие моменты их жизни? Я не мог тратить время на раздумья, прошла и так, мне казалось, целая вечность. А когда, наконец, я заговорил снова, мой первый вопрос оказался банальным и вовсе не тем, что я намеревался задать.

— Вы прибыли сюда на космическом корабле?

Существо задумчиво посмотрело на меня.

— Нет, — медленно ответило оно. — Я использовал энергию моего мозга.

— Вот как! Вы прошли через пространство, оставаясь в своем собственном теле?

— В некотором смысле. Через несколько лет ваши люди сделают первые открытия, касающиеся использования колебательной энергии. Это будет ошеломляющим моментом к науке.

— Мы уж сделали, — возразил я. — Есть определенные открытия, касательно наших нервных колебаний и их системы.

— Конец этого пути — управление природными силами, — прозвучало в ответ. — И больше я ничего не скажу об этом.

Я замолчал, но ненадолго. Вопросы уже рвались наружу.

— Возможно ли, — спросил я, — построить атомный космический корабль?

— Не так, как вы это себе представляете, — заявило существо. — Атомный взрыв не может быть ограничен в своем действии никаким образом, за исключением способа, который позволяет получить серию последовательных маленьких взрывов. А это инженерная проблема и ничего общего не имеет с созидательной физикой.

— Жизнь, — проговорил я, — откуда пришла жизнь?

— Определенное сочетание электронов в подходящий момент времени.

Я вынужден был углубиться в эту проблему, не в силах сдержать профессиональный интерес.

— Сочетание электронов. Что вы имеете в виду?

— Разница между органической частицей и неорганической заключается во внутренней структуре. Углеводородные соединения, подверженные воздействию при определенных условиях, являются наиболее распространенной формой жизни. Но теперь, когда вы овладеваете атомной энергией, вы узнаете, что жизнь может быть создана соединением любых элементов. Будьте осторожны. Углеводороды являются слабой формой жизни, которая в ее настоящем виде может быть легко побеждена другой, более сильной формой.

— Вы хотите сказать, — я почувствовал озноб и сглотнул слюну, — что существуют формы жизни, которые представляют опасность сразу же после их создания?

— Опасные для человека, — пояснило существо. Вдруг оно показало рукой: — Сверните на эту улицу, а потом пройдите через боковой вход на территорию цирка.

Я был все это время в напряжении, не зная, куда мы направляемся. Как ни странно, визит в это место оказался для меня довольно неожиданным. Через несколько минут мы входили в темный, беззвучный шатер, в котором располагались уроды. И я понял, что наступают последние минуты пребывания Кошки на Земле.

В темноте мерцал слабый свет. Он приближался к нам, и я увидел идущего в нем человека. Было слишком темно, чтобы узнать его сразу, но свет стал ярче. Я не мог понять, откуда он исходит. И вдруг я узнал Силки Трэвиса. Он был в глубоком трансе. Пройдя вперед, он встал перед Кошкой. Выглядел он неестественным и несчастным, как не успевшая привести себя в порядок и оказавшаяся на виду у всех женщина. В большом волнении я пристально смотрел на него. Затем, заикаясь, спросил:

— Что вы собираетесь делать?

Машина, которую несло с собой существо, ответила не сразу. Кошка повернулась и задумчиво посмотрела на меня. Затем одним пальцем мягко коснулась лица Силки. Глаза его открылись, но больше ничего не произошло. Я понял, что какая-то часть его сознания все же воспринимает происходящее, и поинтересовался шепотом.

— Он слышит?

Существо кивнуло.

— Может ли он думать?

Существо покачало головой и затем пояснило:

— Анализируя природу человека, вы используете только симптомы. Человек религиозен в силу своих определенных характеристик. Я дам вам подсказку. Когда чужестранец прибывает на обитаемую планету, у него, как правило, есть лишь один способ остаться незамеченным среди ее обитателей. Если вы его находите, это означает, что вы поняли основную особенность расы.

Мне было тяжело думать. Все, что происходило здесь, в мрачной пустоте шатра и в абсолютной тишине, казалось неестественным. Я не боялся Кошки. Но внутри у меня оставался темный как ночь страх, граничащий с ужасом. Я посмотрел на неподвижного Силки, его дряблое лицо отражало все пережитое им за эти годы. Я стал пристально смотреть на свет, сиявший над ним, И, наконец, посмотрел на Кошку.

— Любопытство, — догадался я. — Вы имеете в виду человеческое любопытство. Его увлечение необычными предметами позволяет человеку воспринимать их естественно, когда он видит их воочию.

Существо медленно повернулось.

— Кажется невероятным, что вы, разумный человек, еще не разобрались в главной особенности человеческой натуры.

Оно резко отвернулось и выпрямилось.

— А теперь пора заканчивать эту беседу. Я выполнил все основные требования моего пребывания здесь. Некоторый период времени я прожил среди людей, не вызывая подозрений, и я рассказал о моем визите одному местному жителю. Мне осталось только послать домой предмет, характеризующий вашу цивилизацию, и я могу отправляться… куда-нибудь дальше. — Боясь ответа, который услышу, я резко спросил:

— Это, конечно, не Силки?

— Мы редко выбираем для этой цели обитателей планет, — ответило существо, — но когда мы это делаем, даем некоторую компенсацию. В данном случае это, практически, бессмертие.

Я вдруг почувствовал полное отчаяние. Оставались считанные секунды, и дело было не только в том, что я переживал за Силки. Он стоял передо мной мертвой глыбой и, хотя потом он, возможно, все вспомнит, это не имело решающего значения. Мне показалось, что существо открыло некий врожденный секрет человеческой натуры, который я, как биолог, обязан узнать.

— Ради Бога, — взмолился я, — вы же еще ничего не объяснили. Что это за главная особенность человеческой натуры? И что насчет открытки, которую вы мне послали? И…

— У вас есть все, чтобы получить ответы на эти вопросы, — существо не смотрело на меня. — То, что вы не можете этого понять, меня не касается. У нас свои правила, мы студенты, это все.

— Но что, — выкрикнул я в отчаянии, — я должен сказать миру?

Существо снова посмотрело на меня.

— Если вам это удастся, сдержите себя, — посоветовало оно, — не рассказывайте никому и ничего.

На этот раз оно пошло прочь, не оборачиваясь. Я с изумлением увидел, что туманный свет над головой Силки расширяется. Он стал ярче и объемистей. Затем он начал мягко, непрерывно пульсировать. Внутри этого огненного облака света угадывались смутными тенями контуры Кошки и Силки. Внезапно тени исчезли, а вслед за этим стал угасать и этот странный свет. Он медленно осел на землю и еще несколько минут мерцал в темноте. От Силки и Кошки не осталось и следа.

Группа, сидящая в баре вокруг стола, некоторое время хранила молчание. Наконец Горд произнес: «Дык!» — а Джонс изрек утверждающе:

— Проблема с открыткой разрешилась, конечно?

Худощавый, профессорского вида мужчина кивнул.

— Я думаю, да. Все объясняется ссылкой в открытке на временную дифференциацию. Открытка была послана после того, как Силки занял свое место в школьном музее того мира, из которого явилась Кошка, но из-за изменения в способе передачи она пришла до того, как я узнал, что Силки будет в нашем городе.

Мортон показался из глубины своего кресла.

— А что относительно этой основной особенности человеческой натуры, лишь выражением которой является религия?

Незнакомец сделал неопределенный жест.

— Силки, показывая уродов, в действительности показывал себя. Религия — это представление своего я перед Богом. Любовь к самому себе, нарциссизм — мы, как умеем, показываем самих себя… и поэтому необычное существо может войти в нашу среду, не вызывая подозрений. — Кэти икнула и спросила:

— Меня интересует любовная сторона дела. Вы женились на Вирджинии? Ведь вы профессор Государственного университета, не так ли?

Он покачал головой.

— Я был им. Разумно было бы последовать совету Кошки. Но мне казалось очень важным поведать другим людям о том, что произошло. Меня уволили через три месяца, и я не хочу рассказывать, чем я занимаюсь сейчас. Но я не намерен оставить это дело. Мир должен узнать о той слабости, которая делает нас такими уязвимыми. Вирджиния? Она вышла замуж за пилота одной большой авиационной фирмы. Она была покорена тем, как он себя представил. Незнакомец поднялся.

— Ну, я думаю, что пора идти. Мне еще предстоит посетить кучу баров до конца ночи.

Когда он ушел, Тэд на минуту перестал корчить из себя дурака.

— Ну вот, — заявил он, — парень, который знает, что ему делать. Только представьте себе. Он собирается эту историю рассказывать раз пять в течение одной ночи. Какая исключительная возможность быть в центре внимания.

Мирей хихикнула. Джонс возобновил разговор с Гордом в своей неизменной «это-мне-все-известно» манере. Горд произносил: «Дык!» — каждые несколько секунд, делая вид, что слушает. Кэти положила голову на стол и пьяно захрапела. А Мортон все глубже и глубже погружался в свое кресло.

 

Призраки

(пер. С. Федотова)

Неважно, когда это случилось. Все потому, что он был один, и поэтому время для него уже не имело никакого значения. Сначала он пытался найти еще и других, оставшихся в живых среди руин, что заняло у него несколько лет. Потом он путешествовал по континенту, обыскивая с каждым разом все большие пространства страны. И, наконец, в один из дней его самолет отказал, и тогда он понял, что никогда уже никого не найдет. Ему было более сорока лет, а он впал в состояние сексуальной горячки. Он находил где-то фотографии женщин и рассматривал их целыми часами, тщательно подбирая тех, у кого были длинные ноги и высокая грудь. Его постоянно посещали сны, даже в сиянии дня. Он постоянно мечтал о женщинах, из-под его опущенных век текли слезы и скатывались по грязному бородатому лицу. Однажды этот период без видимой причины закончился, и тогда, на этот раз уже пешком, он снова отправился путешествовать. Летом он направлялся на север. Зимой двигался на юг по заросшей травами дороге, дороге, которая некогда называлась США № 1. За его плечами был неизменный полотняный мешок, набитый консервированными бобами со свининой. Тяжело ступая, он почти все время что-то говорил самому себе, а иногда даже напевал…

Неважно, когда это все случилось. А все потому, что Гости были вечными. Безграничное время простиралось перед ними и за ними. Когда они прибывали в какую-нибудь планетную систему, то для этих существ оно не имело никакого значения. Им принадлежала вечность — они бы могли пребывать на всех этих системах одновременно.

Они достигли вечности единственным реальным способом: превышая числом своих возможностей число ее возможностей. Каждый из Гостей составлял миллиард живых существ, так же как каждый из вас состоит из миллиарда клеток, но ваши клетки когда-то совершили ошибку под названием специализация. Одни из них сейчас могут только сокращаться и возвращаться в исходное положение. Другие только отфильтровывать мочевину из крови. Некоторые могут только брать, переносить и отдавать кислород. Другие в состоянии только передать незначительные электрические импульсы.

Гости же были построены более осмысленно. Миллиард живых существ — маленькие, не специализированные, похожие на насекомых существа соединялись в единое целое с помощью электромагнитного поля. Каждое из миллиарда существ, которые складывались в Гостя, могло жить самостоятельно, переносить небольшие тяжести, вмещало в своей маленькой черной головке достаточное количество клеток, которые позволяли ему питаться, работать и плодиться. Соединенные вместе в электромагнитном поле, они и создавали сознание Гостя.

Когда одно из насекомых погибало, с ним не церемонились. Оно толково разделывалось на куски и, пока было еще свежим, съедалось ближайшими соседями. Сам Гость интересовался этим не больше, чем вы интересуетесь способом роста ваших волос, хотя их рост происходит только в процессе смерти бесчисленных клеток…

— Чтоб я жил на Марсе! — выкрикнул он, волочась дальше. Полотняный мешок бил его по лопаткам, поэтому он поправил ремни, не прерывая марша. Птицы драли глотку и порхали по черному сосновому лесу, и со злости он крикнул им:

— А почему бы и нет? Ведь их там должно быть, по крайней мере, не менее десяти тысяч. Прогресс! К дьяволу этот прогресс! Кто бы мог подумать в мои времена, что до этого дойдет? А эти людишки на Марсе! Почему же они не шлют сюда хоть какую-нибудь ракету, чтобы человек не чувство вал себя столь одиноко? А может быть, у них то же самое?

Некоторое время он шел молча, а потом опять начал кричать:

— Человече, ты должен быть в рядах Старой, Старой Армии. Нам не дано всунуть свой нос в горшок Неограниченной Свободы, он был только для этих из Старой, Старой Армии. Если ты хотел идти в ногу с кем-то другим, то ты шел в ногу с кем-то другим. А если не хотел, то и не шел, и сержант не мог всыпать тебе двадцать палок.

Он имел неограниченную свободу, но, несмотря на это, ему стало почему-то грустно. Он пытался припомнить, был ли когда-то в армии или же это только ему казалось. Из задумчивости он вырвался как раз в самое время, чтобы заметить резко надвигающуюся бурю. Если бы он опоздал хоть на минуту, то был бы уже повален на покромсанный асфальт автострады, плача и грозя кулаками в бессильной ярости. Он быстро спрятался в лесу, продолжая рассказывать птицам о том, что такое неограниченная свобода…

Когда они входили в границы планетной системы, на корабле было четверо Гостей. Одного из них оставили на холодной внешней планете, богатой залежами металлов, чтобы, поселившись в миллиарде маленьких убежищ, он построил миллиард маленьких металлургических заводов. На протяжении тысячи или миллиона лет (в этом не было никакой разницы) он станет трудиться и, в конце концов, создаст себе собственный межпланетный корабль, а потом, разделившись на два или более Гостей (для компании), отправится наносить Визиты. Тем временем на корабле осталось три Гостя, но тут их мнения разделились. Дело в том, что на одной из планет возле пояса астероидов, были обнаружены какие-то существа, числом не более десяти тысяч. Один Гость предлагал начать первоначальный контакт, а два других утверждали, что это число удивительно незначительно и является абсолютно недостаточным для проведения успешных исследований в рамках первоначального контакта. Придя к компромиссу и проведя только поверхностные исследования на той планете, Гости направились к еще одной.

Гости не имели чувств, тем не менее, можно было бы сказать, что над их кораблем повисло нечто вроде неясной обеспокоенности. На новой планете они столкнулись со странностью, с которой еще ни разу не имели дело. Когда вы являетесь видом стометрового колышущегося черного дивана, двигающегося по совершенно чужой земле, а обитатели этой земли без определенной цели носятся вокруг вас, то вы, конечно, ожидаете вызвать у них удивление, сначала, может быть, даже испуг, но, в конце концов, возбудить любопытство. Но вы никак не можете ожидать того, что вас будут игнорировать. Тем более, все говорило о том, что обитатели осознают присутствие наблюдателей. Но Гости удержались от окончательного вывода, временно откладывая на потом анализ существ с этой планеты — существ, быть может, занятых колонизацией планеты, что объясняло бы их относительно малую численность, но отнюдь не их безразличие…

Проснувшись, он напился из придорожного рва. Уже прошли те времена, когда вода была проблемой. Раньше, во время великой болезни, необходимо было соблюдать меры предосторожности. Если пили в закусочной, то нужно было влить несколько капель йода. Или же ее кипятили, если еще находили в себе силы. Или же черпаком выбирали ее из бачка в туалете одинокой фермы, в то время как хозяин с женой и детьми стояли в холле и намеренно пялили глаза в пустой экран телевизора, как будто у них оставалась надежда, что еще раз повторится давно сказанное последнее слово. Болезнь, песок или разбивающий все в прах сверхзвуковой рокот из низколетящего самолета — разве это все значило хоть что-нибудь? Важна была только здоровая вода.

— Но теперь к дьяволу! — рявкнул он. — Все в порядке! Слышите? Во рвах дождевая вода, стоячая вода в прудах — и все в порядке. Одиноким Человеком ты был уже тогда, брат, когда все шло плохо, когда истребители летали над нами так, что даже мертвые вставали из своих могил, а Одинокий Человек не мог умереть, хотя и очень этого хотел…

На этот раз буря застигла его совершенно неожиданно. И когда она прошла, руки его были окровавлены от ударов кусками асфальта, а глаза опухли от слез. Он с трудом мог видеть, и поэтому путешествие превратилось в сплошное мучение — на каждом шагу он спотыкался, а однажды так упал, что открылась старая зарубцевавшаяся рана на лбу, но даже это не прервало его упорного пения:

По пять тысяч насекомых из каждого Гостя поднялось, неся пятнадцать кусков материала, необходимого для постройки посадочной площадки для корабля. В это же время несколько сот их почувствовало в себе боли смерти. Поэтому они передали все свои знания ожидающим наследникам с пустым разумом, погибли и были съедены. Другие сотни на короткое время прервали свой полет, родили определенное количество маленьких и снова пустились в полет.

Два Гостя как рой пчел опустились на посадочную площадку, покрывая ее, словно два живых черных дивана. Для того чтобы достигнуть максимальной видимости, они развернулись в две тонкие линии, которые медленно передвигались по неровной местности. На концах каждой линии несколько насекомых, случайно оторвавшихся от скреплявших сил, выпали из поля Гостя и беспомощно метались во все стороны. Некоторые возвращались в район поля, другие оставались вне его и гибли, вызывая короткий перерыв в памяти пришельцев, который в нашем письме можно было бы выразить символом «точка». Обычно во время исследований Гости не позволяли себе продвигаться вытянутой линией, разве что путь их движения проходил по очень ровной местности. И тот факт, что на этой планете Гости рискнули на маршрут вытянутой линией, в значительной мере объясняется раздразненным любопытством.

Двумя миллиардами фасеточных глаз Гости сразу заметили, что, скорее всего, обнаружили мир, который колонизовал загадочную четвертую планету, потому как существа, кипевшие на двух небесных телах, были почти идентичны, а вся разница — только в их количестве. Здесь, в отличие от малочисленных существ четвертой планеты, было полным-полно разнообразной живности; в некоторых местах они роились в воздухе. На почве там и сям попадалось очень много старых разрушенных построек. Обитатели этой планеты жили группами, но при пристальном наблюдении за ними разочарование пришельцев усилилось. Действительно, все предметы, изготовленные искусственно, были решительно материальными, а вот существа, живущие на планете, оказались бестелесными.

Наблюдатели, устроенные более примитивно, вообще их не замечали, так как эти аборигены существовали в поле, подобном полю Гостя. Их тела были построены скорее из пучков волн, нежели из атомов. Невозможно себе представить, что они способны пользоваться какими бы то ни было материальными орудиями, при помощи которых и были сделаны окружающие их предметы искусственного происхождения.

И, что самое подозрительное, Гостей по-прежнему не замечали.

После раздумья пришельцы сгруппировались в два огромных черных шара, чтобы сконцентрировать свои силы перед тем, как предпринять решительную попытку найти общий язык с раздражающими аборигенами. Точку зрения Гостей можно было бы выразить в этот момент приблизительно такими словами: «Покажем этим сукиным детям!»

Но не показали. Весь широчайший диапазон мыслей, в рамках которого они могли действовать, ни на что не годился, поскольку существа, жившие на этой планете, упорно отказывались реагировать на мысленные призывы. Попытка прочитать мысли оказалась более удачной — и совершенно удивительной. Несколько слабых и как бы поблекших сигналов, которые получили Гости, показали обитателей планеты, как существ глупых, трусливых, стонущих, жалующихся, хнычущих от жалости к себе. Хотя они делились всего на два пола, и, по данным пришельцев, должна была царить обычная ситуация с довольно слабыми сексуальными тенденциями (что, впрочем, соответствовало положению этого вида во Вселенной), однако бестелесные существа буквально тряслись от сексуального напряжения, от которого совершенно не могли освобождаться.

Гости, насквозь обманутые этим противоречием, совершенно обескураженные повернули к кораблю, как вдруг один из них просигналил: «Внимание! Прятаться!»

Два черных больших дивана мгновенно исчезли. Каждое насекомое нашло себе какой-то закуток, камень или лист, куда можно спрятаться. Неожиданно забрезжила надежда, что, может быть, визит принесет еще какой-то контакт, более плодотворный, нежели столкновение с этими абсурдными и трясущимися кретинами.

Что-то, что двигалось к ним, было одновременно похоже и непохоже на построенных из волн аборигенов. Оно имело их формы, но было вполне материальным. Правда, сейчас разбор структуры пришельцы считали преждевременным. Гостей обнадеживало то, что это существо не имело, пожалуй, никакого контакта с формами волновой жизни. Пришельцы поднялись вверх и бросились к этому неизвестному, но он их и не заметил.

Два Гостя попытались проникнуть в его разум. Мысли существа были ясными и постоянными. Когда фигура минула их, Гости выразили свою единодушную точку зрения и продолжали свой путь к кораблю. Здесь, на этой планете, им нечего делать. Среди информации, которую они раздобыли из разума неизвестного, находились координаты разрушенной библиотеки; поэтому Гости тотчас же отправились к ней, предварительно захватив с корабля несколько тысяч насекомых с пустыми разумами.

По дороге они усиленно раздумывали над ясными и постоянными мыслями незнакомца:

Вот и прогресс, проклятье, — ты сам знаешь об этом лучше всего, человече. Неограниченная Свобода для Одинокого Человека, но было бы приятнее, если бы приземлился этот корабль с Марса…

Вывод: вопреки всему приобретенному до сих пор опыту, похоже, что вид мыслящих существ этой планеты способен на самоуничтожение. Их Великая Болезнь оказалась не чем иным, как болезнью братоубийственной войны.

После возвращения экспедиции из библиотеки Гости с энтузиазмом принялись за изучение принесенных информационных лент. Вскоре они уже знали название этой планеты и техническое определение волновых существ, которые ее сейчас населяли. Через короткий промежуток времени они останутся ее единственными обитателями. Постоянные формы жизни, прежде населявшие планету, как выяснилось, были все же немного осведомлены о существовании волновиков, хотя многие и решительно отрицали их существование. Но в разумах Гостей не было ни тени сомнения насчет того, были ли существа, описанные в нескольких книгах библиотеки, родственны тем, с кем они сейчас столкнулись. Все сходилось. Их нематериальность, их реакция на свет. Но, прежде всего, невероятные черты их личности: забота, скорбь, печаль… Технический термин, который употребляли книги для их определения, звучал приблизительно так:

«Призраки. Привидения».

Гости улетели, зная, что очень скоро знания об этом мире и его колонии исчезнут за ненадобностью из их коллективного разума. Ведь во Вселенной так много высокоорганизованного разума. Но никогда они не покидали ни одной планеты, ни одной системы с таким облегчением и так быстро.

 

Убийцы земли

(пер. С. Федотова)

I

С29А круто набирал высоту, оставляя за собой шлейф огня. Внутри машины Морлэйк чувствовал беспокойные импульсы гироскопических стабилизаторов. Но движение вверх шло как по маслу, а ускорение ощущалось лишь как тяжесть руки, положенной на живот. На высоте 60 миль над базой Кэйн Филд летчик выровнял машину и начал испытания нового самолета. Через пять минут он включил рацию и мягко произнес:

— Морлэйк вызывает Грегори.

— Да, — моментально отозвался Грегори.

— Этот климат ей нравится.

— Что с ультрафиолетом?

— Заблокирован.

— Космические?

— Регистрируются.

— Хорошо, — в голосе руководителя полета звучало удовлетворение. — Пока кто-нибудь не научится блокировать космическое излучение, удовлетворимся минимумом. Скорость?

— Около одного банана. — Это был код, означающий 700 миль в час.

— Что-нибудь ощущаете?

— Она мурлыкает колыбельную песню.

— Мило для одного банана. Общие соображения?

— «Сэди» пока не собирается создавать нам проблем.

— Такое самодовольство? — Руководитель, похоже, отвернулся от микрофона, его голос едва слышался.

— Я хочу сказать, генерал, все нормально.

— Так и должно быть, — ответ слышался слабо. — Мы начали было волноваться. На разработку уже ушло четыре миллиарда. — В голосе руководителя чувствовалась ухмылка.

— Что на очереди? Марс или Луна?

— «Сэди» — это предел, мальчик. И мы должны быть благодарны, что она у нас есть. Новый конгресс устал от наших маленьких, но достаточно дорогих экспериментов, и хотел бы уменьшить налоги. Новый Президент считает, что разработка оружия ведет к войне. А войны он не хочет, так что в этом 1979 году… Продолжать эксперименты он, видимо, передумал.

После непродолжительного молчания раздался далекий голос Грегори:

— Что дальше?

— Пикирование, — произнес генерал. — Морлэйк.

— Я слышал.

— О’кей. Давай посмотрим, сможешь ли ты попасть по О’Риану.

Морлэйк ухмыльнулся. Все три летчика-испытателя Кэйн Филда носились с идеей разделаться с известным расистским издателем. При каждом пикировании они выбирали целью здание «Стар Телеграм», семьдесят этажей которого возвышались рядом с неподвижной поверхностью озера Мичиган. Идея заключалась в том, что если что-нибудь пойдет не так, как нужно, то вместе с собой они отправят в ад О’Риана с его «гнездышком». И до известной ступени они были не прочь именно так завершить неудачу.

Машина задрожала. На высоте в 80 миль бесполезные турбины замолчали, и гром ракет резким звуком передался через металлический корпус. Ракеты предназначались не только для того, чтобы нести груз. Замечательная машина лишилась плавности движения. Морлэйк на мгновение задержался, чтобы насладиться видом космического пространства. Оно было грандиозным, неестественно черным. Звезды блестели яркими точками, не мерцая и не сверкая. Солнце далеко слева было лишь приблизительно круглым. Ленты огня и пламени делали его кривобоким и неестественным. Лунный серп находился прямо в центре черноты.

С29А, двигаясь очень медленно, не более 100 миль в час, пролетал теперь над Чикаго. Город, потерянный в дымке, не был виден невооруженному глазу. Но на экране радара вырисовывалось каждое здание и громада «Стар Телеграм» узнавалась безошибочно. Морлэйк выждал, пока перекрестие прицела нацелится в тень здания, и затем опустил нос машины.

У него было достаточно времени, и наводящее устройство следило за изображением на экране радара. Показания спидометра приблизились к тысяче миль в час, когда сзади и сверху вспыхнул ослепительно яркий свет. Нечто огромное и адски горячее обогнало машину и ушло вперед, резко опускаясь вниз.

Морлэйк непроизвольно съежился. Он успел подумать: «Метеорит! Скорость около тысячи четырехсот миль в час». Под ним, ярко мигнув, рассыпалось пламя. Глядя в изумлении, он убрал ногу с акселератора. Не более чем в двадцати футах от него находилось нечто, что вовсе не было метеоритом.

Морлэйк смотрел, чувствуя, как ужас сковывает его тело. Радиоприемник, встроенный в наушники, включился, и он услышал крик Грегори:

— Морлэйк, мы только что получили сообщение: Нью-Йорк, Вашингтон, десятки других городов разрушены в эти десять минут огромными атомными бомбами. Морлэйк, уводи «Сэди» от Чикаго. Она у нас единственный рабочий экземпляр С29А. Морлэйк, ты меня слышишь?

Он слышал, но не мог ответить. Оцепенев, он смотрел на атомную бомбу в двадцати футах от него.

Придя в себя, Морлэйк шевельнулся как больной пес. Все это было похоже на сон. Глаза с трудом осмотрели приборную панель. Постепенно он осознал, что мир вокруг него становился все ярче. Слабое зарево мерцало в отдалении с обеих сторон, а море огня под ним напоминало огненную чашу, в которую падали бомба и его самолет. Он подумал: «Пламя, которое обожгло корабль, когда бомба прошла мимо… Должно быть, работают ракетные двигатели, тормозящие эту штуковину, чтобы она не сгорела при снижении в плотных слоях атмосферы».

Эта мысль пронеслась, словно ее и не было. Как будто свистящий, нарастающий снаружи ветер вынес ее из головы. Вместо нее обретали форму другие мысли. Планы слишком мимолетные, чтобы их осознать, но они множились, сплетаясь в единое целое. Абстрактные планы, но каждый из них в итоге означал его смерть. Абстрактные потому, что город под ним не был его городом. Никто в нем не знал Морлэйка, и никому не было до него дела. Никому, даже случайной подружке. Он ненавидел этот город. Ветреный, грязный, несчастный, жалкий. Жаркий летом, холодный зимой… Нет, в нем не было совершенно ничего. Но планы, тем не менее, обретали силу и направление.

— Морлэйк, черт тебя подери, ответь мне! — разрывался в наушниках голос Грегори. — Ответь мне, ответь мне, ответь мне!

Из всех сумасшедших планов, родившихся в его голове, один стал самым четким. Если бы ему удалось отклонить бомбу к озеру, пять миллионов человек получили бы шанс выжить.

Слабая надежда. Он знал, деликатно подталкивая самолет ракетными двигателями и уже ощущая вибрацию при касании носа корабля с корпусом бомбы, что такому мощному снаряду достаточно упасть в окрестности города, чтобы превратить его в пыль. Но он продолжал подталкивать самолет двигателями. Его тело сжалось в ожидании лучевого удара. Но ничего не происходило. На этой высоте не хватало воздуха для работы даже супердвигателей.

— Морлэйк, ради Бога, где ты?

Он был слишком сосредоточен, чтобы слушать радио, ему казалось, что он неосмотрительно сильно толкает самолет, а помятый фюзеляж может потерять контакт с бомбой, с ее обтекаемой формой. Снова мягкое манипулирование, касание, легкий прижим.

Наконец началось медленное перемещение. Морлэйк отметил его на устройстве наведения, которое находилось прямо перед глазами.

О’Риан уже не был точно под ним. И в этот миг бесконечно малого успеха низ бомбы вспыхнул белым светом. Всего лишь один импульс, и достигнутый с таким трудом контакт потерян. Он почувствовал, что бомба ускользнула от машины, и с разочарованием увидел в перекрестии прицела небоскреб издательства.

Бомба отреагировала на его действия. Она, должно быть, двигалась по лучу, и отклонить ее было невозможно. Почти в то же мгновение она преподнесла еще один сюрприз. Пока Морлэйк сидел в тумане неопределенности, не зная, как поступить, бомба осветила С29А морем света. Морлэйк сжался, но свет тут же погас. Подумать о том, что может произойти, ему не дал крик, который почти разрывал его наушники:

— Морлэйк, идиот чертов, спасай «Сэди!»

В этом крике были гнев, отчаяние, ненависть, крушение надежд и начало безумия — все было в этом крике. Но и это не подействовало на Морлэйка, он просто не сознавал, что происходит там, внизу, но в какой-то короткий миг его взгляд коснулся альтиметра. Двадцать миль! Всего лишь двадцать миль до земли.

Нервное возбуждение, которое сковывало его еще несколько минут назад, спало. Он вдруг подумал о «Сэди» так, как и доведенные до отчаяния люди на базе Кэйн Филд. «Сэди» — элегантная, великолепная «Сэди», с ее высоким хвостовым оперением, первая в еще не построенной флотилии. Морлэйк включил носовые двигатели и увидел под собой уходящую вниз бомбу, которая затем пропала в тумане.

Три раза он терял сознание и приходил в себя, чувствуя головокружение, но сознавая, что жив. Наконец машина выровнялась. Морлэйк поднял нос и стал набирать высоту по длинной наклонной линии с ускорением, которое сжимало его тело.

Позади него, далеко внизу появился ослепительный свет десяти миллиардов солнц. Это был божественный свет, несравнимый ни с чем в звездном мире, за исключением, может быть, невообразимого огня суперновой «Нова-О» в экстремальный момент взрыва.

Континентальная катастрофа! Сорок миллионов человек в пятидесяти самых населенных городах погибли в течение тридцати минут. Позже подсчитали, что каждая из сброшенных бомб произвела тепловой выброс в сорок миллиардов градусов Цельсия. Этот поток энергии был так велик, что с его последствиями невозможно было справиться. Баланс на одной из половин земного шара был нарушен. Землетрясения охватывали регионы, которые никогда раньше не ощущали подземных толчков. Весь этот день и ночь Земля то успокаивалась, то снова вздрагивала с силой, которую еще не знало человечество за всю свою историю.

К полудню следующего дня пораженные горем люди начали объединяться. Сенатор Милтон Торми, принимающий лечение после пищевого отравления во Флориде, собрался с двумя другими старыми конгрессменами в курортном отеле. Посовещавшись, тройка издала манифест, предписывающий на шесть месяцев режим военного положения. В Берлине генерал Уэйн, командующий американскими войсками в Германии, потребовал, чтобы все страны в Европе и Азии открыли свои границы для американских самолетов. Задержка или отказ рассматривался как признание вины и приводил к немедленному возмездию, наносимому с секретной американской атомной базы или военно-морскими силами.

Была вызвана национальная гвардия. Радары и сонары были поставлены на боевое дежурство, и в течение всей ночи спешно вооруженные мужчины и женщины, отгоняя сон, смотрели в небо. Они ожидали армию парашютистов, которые, конечно же, должны были появиться на рассвете, чтобы покорить разоренную страну.

Но наступило утро, и ни в одном из городов Америки ни в небе, ни на земле никто не заметил вражеского десанта. Солнце, как и прежде, вставало на Востоке. Люди смотрели на своих соседей красными от бессонницы глазами и понимали, что конец света пока не наступил.

Прошла еще неделя, но враг не показывался. Понадобился почти месяц для американских патрульных самолетов, флотилий обычных самолетов и дивизий солдат, чтобы убедиться, что ни одна страна на Земле не ведет подготовку к войне. Повсюду взбешенных расследователей встречали лишь сугубо мирные люди, удивленные масштабом катастрофы и предлагающие помощь.

Враг нанес смертельный удар самой мощной державе на Земле. И сделано это было так ловко, что он, похоже, останется безнаказанным.

Дважды Морлэйк, возвращаясь на базу после безумного полета, прошел над Кэйн Филд. В первый раз он просто не узнал супераэродрома. Во второй раз смог оценить разрушения. Все наземные постройки, башни управления, маркеры, огни, площадки были уничтожены. На летном поле и рядом с ним были разбросаны останки искореженных самолетов. Обломки валялись повсюду, их было столько, сколько можно охватить взором! Самолеты и их части в разной степени разрушения, секции металлических строений, куски цемента, кирпичей, пластмассы, стекла и мили разнесенных в щепки бревен. По этой земле словно прогулялся гигантский циклоп.

Морлэйк включил двигатели вертикального взлета и завис над одним из входов в подземное укрытие. Спускаясь ниже, он видел десятки распростертых человеческих фигур почти у самого входа, а, подрулив ближе, понял, что человеческого от них осталось не так много. Он в отчаянии отвернулся и аккуратно провел машину между ними и подземным убежищем.

Когда он ступил на землю, дул сильный ветер. Если не считать его завываний, то над центром континента царила мертвая тишина. Он осторожно переступил через обломки у входа в подземное укрытие и стал спускаться по треснувшим ступенькам. В верхних коридорах тлели светильники, чудом уцелевшие после бури, прошедшей снаружи.

Стены повсюду были разбиты вдребезги. Потолки обвалились, и слышался отдаленный грохот ломающихся балок, падающего грунта и цемента, от чего возникли завалы в глубине теоретически неразрушаемых камер.

Морлэйк протиснулся между двумя такими препятствиями и вышел к третьему, полностью закрывшему проход. Когда потолок в нескольких метрах впереди него начал угрожающе осыпаться, он решил, что лучше вернуться на поверхность.

Тяжело дыша, Морлэйк выбрался наружу. Он, имея слабую надежду, заставил себя осмотреть наименее изуродованные человеческие тела. Все были мертвыми. Он полетал над полем, приземлявшись раз десять для того, чтобы осмотреть коробки зданий и входы в подземные укрытия. Везде одна и та же картина. Случайно Морлэйк обнаружил двух человек, которые подавали признаки жизни.

Стимулирующие средства, которые отыскались в аптечке первой помощи, не подействовали, и он перенес раненых в самолет. Взлетев снова, Морлэйк включил радио в надежде узнать последние новости о положении в стране. Сначала эфир, казалось, молчал. Только отвернув регулятор громкости на полную мощность, он услышал еле различимые голоса. Они периодически пропадали, но через минуту возникали снова, поэтому он не терял общий смысл сообщений: «…Жителям городов с населением свыше пятидесяти тысяч приказано покинуть место жительства, но все торговцы этих городов должны остаться в своих магазинах. Повторяем, торговцы должны оставаться. Покинувшие город без разрешения будут расстреляны… продавайте ваши товары всем, кто придет, соблюдая нормирование для покупателей… один костюм, одно одеяло… бакалейные товары — на две недели… Жители городов с населением менее пятидесяти тысяч остаются на месте. Повторяем, остаются на месте!., передаем аварийное предупреждение для лиц, находящихся вблизи озера Мичиган: от Чикаго со скоростью приблизительно сто миль в час движется цунами!.. Все прибрежные города будут разрушены. Не теряйте времени. Уходите немедленно! …Телеграмма! Лондон. Великобритания объявляет войну неизвестному врагу. Другие страны следуют…»

Слух Морлэйка не мог разобрать все слова. Слышимость была ужасной, голоса, треск, потом отрывочные звуки. И, кроме того, первое оцепенение, вызванное ошеломляющими событиями, стало проходить. Он управлял самолетом и думал о миллионах мужчин и женщин, чьи тела превратились не в пепел, а распались на атомы…

Морлэйк почувствовал огромное облегчение, когда добрался до первого места назначения: маленького военного аэропорта около довольно крупного города в Айове и увидел живых людей. Двух раненых, которые находились в его самолете, быстро отправили в местную больницу.

Пока машину заправляли горючим, Морлэйк коротко посовещался с тремя обеспокоенными дежурными офицерами. Они согласились, что самым правильным сейчас будет вылететь на одну из секретных баз, где позаботятся о его новом необычном самолете. Именно этим трем офицерам он в первый раз рассказал, что своими глазами видел Чикагскую бомбу. Все трое проявили огромный интерес, и Морлэйк расставался с ними с большим сожалением. Они были уверены, что специалисты получат уникальную информацию, услышав рассказ о том, что он видел.

Прошло немало времени, пока Морлэйку позволили приблизиться к секретному аэродрому. Радио гремело сигналами тревоги и предупреждениями «немедленно покинуть зону». Он настоял на том, чтобы дежурный известил о причине его появления и, в конце концов, добился разрешения посадить свою машину на подъемник, после чего она была втянута под землю.

Его провели в кабинет генерала Герольда, и на этот раз Морлэйк ограничился коротким докладом. Он сообщил генералу обстоятельства, при которых увидел Чикагскую бомбу и сделал паузу, ожидая потока вопросов. Старый генерал долго смотрел на него, но не стал выяснять никаких деталей. И только когда Морлэйка провели в комнату ярусом ниже, до него дошел смысл враждебного молчания человека с тонкими губами. «Боже, — подумал он, — генерал мне не поверил!» Это было потрясением. Но как можно было поступить по-другому? Неважно, что рассказ так неправдоподобно звучал. Он просто был обязан рассказать, что с ним произошло, что он действительно видел.

Морлэйк как можно подробнее написал свой доклад, затем позвонил секретарю генерала и сообщил, что все готово. После некоторой задержки ему было приказано оставаться в своей комнате, а за докладом зайдет офицер. Это настораживало, но Морлэйк старался убедить себя, что в таком решении нет ничего странного. Пришедший через некоторое время офицер забрал его доклад, и Морлэйк лег отдохнуть, ощущая невыразимую усталость. Но мозг его оказался слишком возбужден для сна. Все напряжение, испытанное им в течение дня, вылилось в беспредельный ужас перед отказом поверить в то, что видели его глаза. Постепенно его мысли стали более реальными. Он пытался представить возможный исход событий здесь, где командует подозрительный военный педант. «Черт его побери! — думал он в бешенстве. — Все радары, предназначенные для локализации бомб, падающих на города, скорее всего, полностью уничтожены. Остается только то, что видел я. Но что это доказывает, если мне не верят? Мои показания могли стать одним из главных ключей для разгадки замыслов врага. А теперь они ничего не стоят».

Прошла не одна неделя, прежде чем Морлэйк понял, насколько ценным был этот ключ.

II

— Я требую порядка в зале!

Поспешно собранный военный суд готов был начать свою работу.

— Обвинение намерено, — произнес военный прокурор после того, как были завершены необходимые приготовления, — представить свидетельские показания, которые должны доказать справедливость одного из двух обвинений, выдвинутых против капитана Морлэйка.

Первое обвинение заключается в том, что он на самом деле не видел, вопреки его утверждению, атомную бомбу, и что фактической его целью было обрести дешевую дурную славу, используя величайшее национальное бедствие. По мнению обвинения, если суд установит его виновность, то наказание должно быть достаточно суровым, учитывая чудовищность и сложность нападения, постигшего нашу страну. Второе обвинение, — продолжал военный прокурор, — более серьезно. Оно заключается в том, что если капитан Морлэйк, как он утверждает, действительно видел бомбу, то почему он намерено фальсифицировал доклад, либо был предельно небрежным в указании направления, по которому следовала бомба.

Ужасным в положении Морлэйка было и то, что он здесь никого не знал. Ему не было позволено вызвать свидетелей с аэродромов, на которых служили люди, хоть немного знавшие его. Когда два эксперта-ракетчика дали свои заключения, он понял, что обречен. Впрочем, это стало ясно сразу же после ареста, когда один из охранников шепнул ему, что половина служащих потеряла свои семьи во время бомбардировки. Он знал, что эмоционально они были готовы обвинить любого, Морлэйка — так Морлэйка. Эти люди, согнутые бедой, лишенные всего, чем дорожили, не могли сейчас ни чувствовать, ни видеть, ни думать.

Все решилось тогда, когда ему дали слово.

— Нет ли у вас сомнений в том, — спросил военный прокурор, — что предмет, который вы видели, был действительно атомной бомбой?

— Это была атомная бомба.

— И она перемещалась прямо вниз?

— Да, совершенно точно.

— На какой высоте от земли это было?

— По меньшей мере, семьдесят пять миль.

Наступила пауза, затем голос прокурора зазвучал угрожающе:

— Капитан Морлэйк, вы слышали заключение экспертов о том, что любая бомба, нацеленная из какой угодно точки с поверхности Земли, на такой высоте движется только по параболической кривой?

— Я слышал эти показания.

— И какое вы сделали заключение из этих показаний?

Морлэйк был тверд:

— Еще совсем недавно я был убежден, что наши ученые ракетчики выше своих коллег в любой другой стране. Теперь я знаю, что нас обошли.

— Итак, это ваше единственное заключение в связи с гибелью сорока миллионов американцев: «Нас обошли»?

Морлэйк с трудом проглотил слюну, но сдержал себя.

— Я, возможно, неправильно выразился. Что же касается бомбы, то она шла точно вниз.

— Может быть, вы подумаете еще, капитан?

Прозрачный намек. Морлэйк знал, чего от него хотят. За то короткое время, что длилось расследование, у обвинения появилось несколько «блестящих» идей. Накануне вечером к нему пришли с рисунками гипотетических траекторий бомб. Каждый рисунок был выполнен на карте мира, на которой были отмечены три различные точки запуска. Если бы он согласился с тем, что бомба немного отклонялась в одном из указанных направлений, он стал бы героем.

— У вас еще есть возможность, — сказал военный прокурор, — оказать огромную услугу своей стране.

На душевные муки Морлэйка было жалко смотреть.

— Прошу меня понять, — наконец произнес он с замиранием сердца, — но я не могу изменить своих показаний. Она шла точно вниз.

Приговор гласил: тридцать лет тюремного заключения, — и ему, надо думать, еще повезло. За тот месяц, пока шло следствие, людей вешали на фонарных столбах, и процессы о подрывной деятельности вырастали как грибы на земле страны, которая не могла понять, кто же на нее напал.

* * *

Утром, на сорок девятый день своего заключения, Морлэйк, как обычно, надел рабочую одежду. Он уже почти забыл о том, что делал когда-то кроме этой работы, которая стала основной частью его жизни. Отправляясь завтракать, он мельком взглянул на доску объявлений, где вывешивались дневные наряды на работу. Вспашка восточного поля. Посадка картофеля в долине. Ремонт восточного забора. Очистка конюшен. Перевозка корма в новый коровник. Обычный расклад, в котором отсутствовала одна мелочь: его фамилии не было ни в одном наряде. Сразу же после завтрака он доложил об этом сержанту.

— Хорошо, отправляйся на картошку.

Морлэйк отошел, ворча себе под нос, что в следующий раз он обратится в контору, где составляются рабочие наряды. Дело было не в том, что ему не нравилась работать, нет, он всегда был в хорошей физической форме, и его организм был настолько безукоризненно сбалансирован, что во время службы в военно-воздушных силах его способность противостоять перегрузкам считалась одной из лучших. Теперь же он чувствовал себя даже более здоровым, бодрым, сильным и ценил жизнь. Но он не любил сажать картофель. Армейская ферма использовала устаревший, примитивный метод посадки, когда за каждой картофелиной надо было наклоняться до самой земли… К полудню он был взмокшим и усталым.

Обед в середине дня привозили в поле. Люди располагались прямо на траве, сидя на корточках с мисками и чашками. Их разговоры были такими же, как и в предыдущий день, и в день перед этим, и так каждый раз до бесконечности — бомбы, бомбы…

— Эй, ты слышал, что сказал этот новичок про кого-то, кто вылез из уцелевшего здания в Нью-Йорке?

— Один чудак со Среднего Запада говорит, что эти бомбы могли прилететь с Луны.

— Это китайцы, провалиться мне на месте…

— Я бы поставил на Россию…

— Черт побери, если бы я был генералом Уэйном в Берлине, я бы…

Сержант, командующий ими, лениво встал на ноги.

— О’кей, генералы, встать и приниматься за картошку, пока в ней не завелись черви.

Рабочий день продолжался как обычно. Около четырех часов из тумана, скрывающего строения фермы в пяти милях на север, вынырнул автомобиль. Он не спеша двигался по грунтовой дороге, исчезая за деревьями и в оврагах, а потом снова оказываясь на виду, каждый раз он выныривал все ближе, вызывая недоумение как у сержанта, так и у заключенных. Сержант с капралом медленно вышли на дорогу и стали ждать приближающийся транспорт.

— Выпрямиться, нагнуться, выпрямиться, нагнуться, — оставшаяся охрана зорко следила за тем, чтобы работа продолжалась. Плуги вгрызались в землю, закрывая клубни картофеля влажными пластами. Лошади чавкали в мокрой земле и размахивали хвостами. Одна из них с шумом выпустила струю.

— Выпрямиться, нагнуться, выпрямиться, нагнуться…

Морлэйк, мокрый от пота и тяжело дышащий, в промежутках между ритмичными движениями бросал взгляд на приближающийся автомобиль, продолжая думать о своем.

Из различных статей и редакторских колонок в газетах, которые он успел прочитать в библиотеке на ферме, только одна, как показалось Морлэйку, содержала здравую идею: целью бомбардировки было не разрушение страны или ее покорение, а просто изменение политической системы. Убрав со своего пути горластых, шумных, высокообразованных, разбирающихся в политике людей из американских городов мирового масштаба, изолированные сейчас аграрные группы смогли бы захватить власть. Любое капиталистическое государство в мире воспользовалось бы рынками сбыта, которые освободит американская индустрия. И десятки коммунистических государств могли быть заинтересованы в прекращении американского влияния в Европе, Африке и Азии. Если враг не будет обнаружен в течение еще нескольких лет, выбранные представители осторожных аграрных партий, вероятно, не осмелятся отомстить. Старые замашки уже дают о себе знать. Юг восстановил в должности Джима Кроуимса. И никто его не остановил. Об агрессоре известно только три факта: он существует; он не оставил никаких следов в своей стране; и он сбросил бомбу точно вниз по меньшей мере на один город. К сожалению, единственным человеком, утверждающим последнее, был Роберт Морлэйк, и поэтому его единственной мыслью является то, что бомбы, скорее всего, были запущены с Луны… Морлэйк криво усмехнулся. Он представил себе, как пытается убедить остальных, что для того, чтобы узнать имя врага, надо отправиться на Луну.

— Морлэйк! — услышал он окрик.

Морлэйк медленно выпрямился и повернулся. Это был капрал, который отправился вместе с сержантом к автомобилю. Машина круто разворачивалась неподалеку. Морлэйк отдал честь.

— Слушаю, сер!

— Вас хотят видеть в управлении. Оказывается, вам не надо было выходить утром на работу. Поехали.

Через пять минут Морлэйк смекнул, что у него появилась возможность бежать.

Постепенно Морлэйк узнал, что произошло перед этим. На Восточном побережье генерал Мэхэн Кларк, занимающий высокую должность в штабе, и которому удалось выжить в день бомбардировки, объявил военное положение. На протяжении трех месяцев он работал по восемнадцать-двадцать часов в сутки. Это было необходимо, чтобы собрать разбитую армию и организовать страну. Ремонтировались железные дороги, телефонные и телеграфные линии, возобновили работу почтовые службы. Были введены очередность и нормирование, произведен учет сохранившихся промышленных объектов.

Через семьдесят дней он получил картину состояния ресурсов страны. К восьмидесятому дню была, в общем, скоординирована работа заводов, связанных взаимными поставками. Войска патрулировали большие и малые города; в стране был введен комендантский час; серьезные наказания применялись к участникам массовых беспорядков и их лидерам. Массовые казни через повешение известных коммунистов прекратились. Людей с иностранным акцентом по-прежнему убивали, но таких случаев с каждым днем становилось все меньше. Где-то между 85 и 88 днями генерал устроил себе отпуск, в течение которого он играл в кости, ел, отдыхал и спал, а слушал лишь экстренные сообщения. После отдыха он перешел в новый кабинет.

— Начиная с сегодняшнего дня, — заявил он репортерам, — я практически всю административную работу передаю другим, оставляя за собой лишь самый минимум. Я буду уделять свое внимание техническим делам самого высокого уровня. Я не политик, а инженер и хочу знать, черт побери, что произошло с нашими последними разработками, которые имелись ко дню бомбардировки? Где они, и кто из живых знает хоть что-нибудь об этом?

К концу девяносто первого дня он оторвал затуманенные глаза от груды бумаг и подозвал адъютанта.

— Вот доклад, в нем указано, что как раз в день бомбардировки был назначен испытательный полет С29А. Я хочу знать, был ли он проведен? Если да, то чем закончились испытания?

Никто не мог ответить на этот вопрос, но на следующее утро молодой лейтенант принес доклад о том, что С29А совершил посадку на секретном аэродроме КЗ через несколько часов после разрушения его базы — Кэйн Филд. Это было 92 дня назад.

— Кто же там? Какой, черт побери, незаконнорожденный недоучка командует этой базой? — взорвался генерал Кларк. — Герольд? О!

Кларк опустился в кресло. В свое время он служил под командованием Герольда. Вначале его отношения с начальником были достаточно ровными. Позже, однако, он имел основания сказать по его поводу: «Герольд — старый осел. Он не в состоянии отличить толкового подчиненного от круглого дурака. Есть или нет у человека способности, честолюбие, умение вести за собой — ему не дано этого увидеть». Генерал нахмурился.

— Будет лучше, если эту машину доставят сюда. Проинформируйте Герольда.

Этот приказ вызвал у начальства базы КЗ полную суматоху. Никто не умел пилотировать подобный корабль.

— Это особый самолет, — объяснял Герольду майор авиации. — Я помню, что человек, которому было поручено испытывать эту машину, отправился на завод и предварительно изучил массу всяких вещей, прежде чем ему позволили прогреть двигатели. Трудности, насколько я понимаю, возникают из-за соединения в одной модели ракетных и реактивных двигателей.

— О! Как интересно, — произнес генерал Герольд. Он подумал несколько минут. — Вам, я думаю, не понадобится много времени, чтобы научиться на нем летать, не так ли?

Майор пожал плечами.

— Генерал, я много лет пилотирую реактивные самолеты… — начал он.

— Майор Бэйтс, — прервал его Герольд, — офицер, о котором идет речь, капитан Роберт Морлэйк, находится в тюрьме за свое в высшей степени отвратительное преступление. Его освобождение серьезно снизит общую дисциплину, если мы отпустим его только потому, что он умеет пилотировать этот самолет… Поэтому я решил вызвать его сюда. Без всякого сомнения, он сможет за день-два научить и вас управлять этой машиной. Я хочу, чтобы, за исключением чисто технических вопросов, между вами не было никаких бесед. Вам будет выдан пистолет, и помните, что самолет представляет собой гораздо большую ценность, чем этот человек.

Бэйтс отдал честь.

— Я с ним справлюсь, сер, — сказал он уверенно.

* * *

Как только С29А набрал достаточную высоту, Морлэйк свалил его в крутое пике. Сидящий за ним майор Бэйтс схватился за подлокотники кресла-катапульты.

— Эй! — заорал он. — Что, черт побери, ты делаешь?

Морлэйк и сам не знал этого. Еще в момент вынесения приговора он твердо решил, что не примет его. Но точного плана действий у него не было.

— Послушай, Морлэйк, — дрожащим голосом произнес Бэйтс, — это тебе ничего не даст. В баках почти нет топлива.

Именно поэтому он не должен был терять времени. Но никакой более или менее разумной мысли не приходило ему в голову. Морлэйк сидел молча, ожидая развития событий и полагаясь на случай. День был ясный, земля внизу просматривалась четко. Она казалась более близкой, чем на самом деле.

— Ради Бога! — нервы Бэйтса были на пределе. — Ты принимал присягу, ты и сейчас должен оставаться верным Соединенным Штатам.

Морлэйк нарушил молчание.

— Я и остаюсь.

— Так в чем же дело?..

— Так получилось, что я единственный человек, который знает, как найти врага. Если я позволю изолировать себя в тюрьме, то это и будет нарушением присяги.

Это звучало дико даже для Морлэйка. Для Бэйтса такой ответ, возможно, показался чистым безумием. Но Морлэйк себя не обманывал. Он чувствовал заложенную в нем силу. То, что он делал, не имело объяснения.

Он провел уже три месяца в заключении строгого режима, мог провести там всю жизнь, и как оправдание того, что он сейчас делал, было осознание ужаса от своей судьбы, поруганных идеалов, на корнях которого вырос и жил в нем его патриотизм, его честное служение долгу.

«Я уверен, бомба летела точно вниз. Если, как установили эксперты, она не могла быть при этом выпущена с Земли, тогда остается одно — она была запущена с Луны. Поскольку такую мысль американцам не легко будет принять, человеку, который знает факты, необходимо убедить их».

Течение мыслей оборвалось. Морлэйк подскочил, увидев, как земля несется ему навстречу. Сзади него раздалось:

— Морлэйк, ради Бога, чего ты хочешь?

— Пистолет.

— Ты решил меня убить?

— Не будь дураком. И не теряй зря время.

Земля расстилалась под ними в виде огромной долины с вздыбившимися горами, которые уже не выглядели такими плоскими, как на большой высоте. Морлэйк почувствовал над своим плечом пистолет. Он схватил его и закричал:

— Теперь назад! Как можно дальше от меня!

Морлэйк знал, что это будет нелегко. Вроде того, как карабкаться по стене дома. Он подождал, пока обливающийся потом офицер выбрался со своего места. Он слышал, как тот в страхе ругается. Да и его сердце колотилось не меньше, а тело оцепенело и ныло, когда он, наконец, вышел из пике и начал подниматься в направлении чернеющей стратосферы.

Звезды драгоценными камнями горели буквально рядом, когда он выровнял самолет и помчался вперед с минимальным запасом топлива, которое стремительно уменьшалось. На самой экономичной скорости 35 миль в минуту он несся в темноте над океаном света. У Морлэйка появилась надежда, даже целых две: что он успеет добраться до Кэйн Филд и что на базе никого не будет. Первая осуществилась, когда вдали показался аэродром. Вторая, к его разочарованию, не сбылась. Снижаясь, он увидел летное поле, на котором работали люди, тракторы, краны и валялись груды различных материалов.

Морлэйк приземлился за низким холмом, на некотором расстоянии от небольшой группы работающих людей.

— Вылезай! — приказал он Бэйтсу.

— Постараюсь сделать все, чтоб тебя за это повесили! — огрызнулся верзила, но покинул машину.

Он не пытался сразу же убежать. Не сделал этого и Морлэйк. После затянувшейся паузы он произнес:

— Скажи им там, что я забираю эту машину потому… потому… — он сделал паузу, отчаянно желая оправдать себя. Затем решительно продолжил: — Скажи им, что максимальная скорость у «Сэди» семьдесят пять миль в минуту, и что она может подняться на высоту восемьдесят миль за семь минут с небольшим. А еще скажи, — он колебался, так как знал, что если его слова станут достоянием гласности, то неизвестный враг тоже узнает их, — скажи им, пусть не тратят времени, дублируя эту машину. Она недостаточно быстра, неспособна летать на такой высоте, где можно достать тех, кто сбросил бомбу. Вот почему я ее забираю. Она сегодня уже второсортная и ничего не стоит. Прощай.

Морлэйк махнул рукой. Засвистели мощные вертикальные двигатели. Машина медленно поднялась, несколько раз вспыхнули ракеты, и земля побежала под ним огромной быстрой рекой. Летчик перелетел через холмы прямо к тому месту, где когда-то были трубопроводы, соединенные с подземным топливным хранилищем. Там среди развороченного металла работали люди, и некоторый порядок уже был восстановлен. Он приземлился.

Бригадир, стройный, грубоватый молодой человек, вышел вперед и с удовольствием ответил:

— Само собой, у нас есть топлива столько, сколько вам нужно. Это чудо, но ни одна цистерна не пострадала от землетрясения.

Бригадир не спешил уходить, он был любопытным, и ему хотелось поговорить. Пока его работники заправляли баки, на которые указывал Морлэйк, он задавал сложные вопросы, на которые Морлэйк либо отвечал, либо отшучивался. Все было нормально, он знал, как говорить с такими людьми. Его обеспокоило лишь появление на холме Бэйтса, которого он увидел краем глаза, когда тот останавливал грузовик. Затем автомобиль начал быстро двигаться в их сторону. Когда он был уже в трети мили, Морлэйк забрался в самолет.

— Благодарю, — сказал он с улыбкой.

Бригадир приветливо помахал.

— Привет генералу!

Грузовик отчаянно сигналил, но С29А был уже в воздухе. Ликование Морлэйка продолжалось недолго. У него теперь было достаточно топлива, чтобы облететь всю Землю. Проблема заключалась в другом: убедить авторитетных людей в том, что они смогут нейтрализовать грозящую всем опасность, лишь вернувшись к заброшенному лунному проекту. Но с чего и где начать? Как действовать? Когда все эти вопросы реально встали перед ним, Морлэйк понял, что он об этом на самом деле еще и не думал.

III

Спустя примерно десять месяцев после бомбардировки к штабу генерала Кларка подъехало девять бронированных машин. Из первых четырех и четырех последних высыпалась охрана. Размахивая оружием, они окружили центральную машину. Как только построение было закончено, быстро подскочивший лакей грациозно открыл дверцу огромной машины и отошел назад.

Из машины вышел сенатор Торми. Он нахмурился, увидев, что из генеральского здания никто не вышел ему навстречу. Но когда у входа появился сам генерал, улыбка украсила суровое лицо гостя. Он пошел вперед и обменялся рукопожатием с высокопоставленным офицером.

— Вы подготовили мне все материалы по Морлэйку? — спросил он.

— Все готово, — кивнул Кларк. — Я пригласил бы вас раньше, если бы знал, что вы этим интересовались.

Торми принял извинение. За четыре месяца он прошел большой путь. В день «В» он объявил военное положение, которое должно было продолжаться шесть месяцев, но оказалось, что армия не была подготовлена к тому, чтобы в назначенное время передать власть в его руки. Все доступные средства прессы и радио поддержали протесты сенатора. У него лично не было амбиций, но наступило время вернуться к гражданскому правлению. Он был высокопоставленным лицом и немногим из выживших членов Конгресса, и его долгом… и т. д., и т. п.

Это было в самом начале. В то время, когда армия с согласия десятков тысяч безжалостных офицеров, как обычно, отдаляла себя от 90 процентов мирного населения. Тогда сенатор оказался на гребне митингов протеста, и армия, в лице генерала Кларка, наконец, осознала свой промах. Сенатор был приглашен в главный штаб и обо всем проинформирован. Он стал постоянным членом игорного клуба генерала Кларка, у него спрашивали совета по каждому важному административному вопросу. Так платила армия гражданским за их поддержку, и дело прекрасно двигалось.

— Прошу сюда, — пригласил генерал Кларк. — Это так называемая «комната Морлэйка».

Комната была небольшой. В ней находились стол, стул и картотека. На стене висела огромная карта Северной Америки, утыканная флажками. Красные флажки указывали на области, в которых точно видели Морлэйка. Зеленые флажки означали, что в их окрестности его «почти точно» видели. Желтые означали слухи, а голубые — регионы, в которых наблюдали самолет, напоминающий С29А. На каждом флажке был номер, соответствующий карточке картотеки, где в краткой форме содержалась история охоты за Робертом Морлэйком. Сама картотека описывала содержимое шкафа, стоящего рядом с картой.

— Вначале, — объяснял генерал Кларк, — у Морлэйка была идея наладить контакт со старыми друзьями. Через день после заправки в Кэйн Филд он побывал у профессора Глиддена в Калифорнии…

* * *

После целого дня наблюдения за Рощей Глиддена Морлэйк встал на рассвете и прошел пешком две мили. Он приблизился к невысокому длинному строению, в котором на берегу небольшой извилистой речушки располагался научно-исследовательский институт Глиддена.

Сторож киношного вида гонял мячик для гольфа у открытой двери лаборатории. На вопрос Морлэйка он ответил с затаенным любопытством:

— Дорман? Он живет у профессора. Я думаю, он поднялся к этому времени. Вот этот дом.

Это было застекленное, закрытое деревьями бунгало; Морлэйк шел по дорожке, огороженной подстриженными кустами. На боковой тропинке, ведущей к ручью, он почти столкнулся с незнакомкой. Испугался не он, а женщина.

Незнакомка была темноволосой и голубоглазой. На ней был халат и шапочка для купания.

— Мистер Дорман? — отозвалась она. — Вы имеете в виду секретаря? — Она стала равнодушной. — Возможно, он еще в постели. У таких людей привычка спать до упора.

Ее тон был небрежным, почти презрительным. Морлэйк, который уже было прошел мимо, обернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее. Конечно, она не была самой красивой женщиной в мире, но ему показалось, что он никогда не видел такого страстного лица. Чувственные, полные губы, большие блестящие глаза, чрезвычайно уверенные манеры.

— Не рановато ли, — спросила она, — для посещения прислуги?

Женщина не скрывала раздражения, и это совершенно не нравилась Морлэйку.

— Могу ли я каким-нибудь образом поговорить с профессором Глидденом? — поинтересовался он.

Этот вопрос ей, видимо, понравился, так как она засмеялась, затем уверенно шагнула к Морлэйку, взяла его под руку и сказала:

— Я спрошу у повара, где комната вашего друга. Не слишком обижайтесь на меня. Я ранняя пташка и меня раздражает, что приходится ждать пять часов, пока удастся с кем-нибудь поговорить. Я женщина материального типа. Масса энергии. И единственно, почему я еще не сошла с ума, это потому, что я ничего не беру в голову. Вы что-нибудь понимаете в эндокринологии?

— Никогда не слышал об этом, — искренне ответил Морлэйк.

— Слава Богу, — сказала женщина. И добавила: — Я искупалась в этой старой купальной яме, увеличенной с помощью плотины и зацементированной, чтобы называться плавательным бассейном. Яма снабжена системой подогрева на случай холода, которая обошлась в десять тысяч долларов. Это небольшая профессорская хитрость: проточная горячая и холодная вода.

Морлэйк в этом не сомневался. Он почувствовал, что поддается очарованию этой женщины. С некоторым усилием он заставил себя сконцентрироваться на той цели, ради которой явился сюда. Женщина между тем продолжала:

— Мир стал никуда не годным, отвратительным и неисправимым. Прошло не более трех месяцев после дня «В» и…

— После чего? — прервал ее Морлэйк.

— Дня бомбардировки. Так это называют военные. Нельзя же говорить так нудно: «День, в который сбросили атомные бомбы» или даже «день катастрофы». От людей нельзя требовать даже того, чтобы они помнили, что произошло 17 июля, не так ли?

Ответа она не дожидалась, так как они уже подошли к дому.

— Подождите здесь, — попросила она, — я пройду к себе в спальню и открою для вас дверь гостиной.

Морлэйк не собирался ждать. Как только незнакомка скрылась за углом, он пошел следом. Он несколько расслабился, но слишком хорошо чувствовал опасность, чтобы дать себя одурачить этой быстро говорящей женщине. Она его узнала и, возможно, еще до того, как откроет для него дверь, позвонит в полицию.

Со стороны внутреннего дворика было три двери, и все — незапертые, но только третья из них вела в незанятую комнату.

Он понимал, что, проходя по дому, она, возможно, схватила пистолет, но его это уже не пугало… Сцена встречи в гостиной получилась точно как в театре: она у телефона, стоя спиной к нему, нетерпеливо говорила:

— Попытайтесь еще раз. Там должны ответить!

Морлэйк закрыл рукой микрофон и взял телефонную трубку из покорно отпустивших ее пальцев. С минуту она сидела неподвижно, а затем повернулась и посмотрела на него расширившимися глазами. Морлэйк не положил трубку, но остался стоять, крепко сжимая ее в руке. Безо всякого выражения он спросил:

— Как вы меня узнали?

Она пожала плечами.

— По всему дому газеты с вашим лицом. Ваш друг Дорман непрерывно говорит о вас, повторяя, что не верит, будто вы виновны. Но вы же виновны, не так ли? Я уже видела отчаявшихся людей.

«Где она успела их увидеть?» — с удивлением подумал Морлэйк, но вслух спросил:

— Кому вы звонили?

— В полицию, конечно.

Такой ответ не требовал долгих раздумий.

— Полиция ответила бы, — начал он, но остановился, услышав в трубке голос оператора, и быстро поднес ее к уху.

— Да, алло.

— Абонент, которого просила леди, не отвечает, — голос оператора звучал взволновано.

— Вы правильно набрали номер? — поинтересовался Морлэйк. Женщина рядом с ним открыла от изумления рот. Но еще до того, как он смог угадать ее намерение, схватила телефонный шнур и вырвала его из розетки…

* * *

В комнате Морлэйка, в главном штабе генерал Кларк сделал паузу в своем повествовании. Сенатор Торми, не спеша, задал вопрос:

— Кто была эта женщина? Вы ее нашли?

Генерал покачал головой.

— Я не могу вспомнить имени, под которым она была у Глиддена, но и это, и с десяток других имен, которые она использовала, имеются в картотеке.

Кларк указал на шкаф.

— Вы думаете, она охотилась за Морлэйком?

— Определенно.

— Как случилось, что она оказалась именно в этом месте через два дня после его побега?

— Это как раз и было тем, что сразу обеспокоило Морлэйка, — ответил Кларк. — После посещения этого места он отказался от плана связаться со старыми друзьями и попытаться образовать с их помощью ядро своей организации. Он понял, что его опередила некая группа, которая тщательно изучила историю его жизни и предвосхитила его планы. Когда мы начали свое расследование, то обнаружили, что фактически все друзья, когда-либо знавшие Морлэйка, были в то утро под наблюдением. Мы испробовали сотни различных методов, чтобы войти в доверие к людям, входящим в эту группу. Все делалось очень тщательно.

— Как вы расцениваете их подготовку? — сенатор стоял с закрытыми глазами.

— По нашему мнению, — ответил Кларк, — они намеревались вывезти Морлэйка с тюремной фермы и убить.

— Но как они о нем узнали?

Генерал колебался.

— Наша гипотеза кажется несколько дикой, но люди, изучившие письменные показания и свидетельства на военном суде, заинтересовались вспышкой света, возникшей сразу после того, как бомба дала отпор Морлэйку в его попытке сбить ее с курса. Мы думаем, что этот свет использовался для того, чтобы передать телевизионное изображение С29А.

* * *

Тишину в гостиной Глидденовского бунгало нарушил Морлэйк.

— Где ваша машина? — спросил он.

Женщина сидела с отрешенным видом, затем произнесла:

— Я возьму ключи и сама отвезу вас к вашему самолету. Я полагаю, что вы имеете в виду именно это.

Морлэйк пошел вместе с ней, понимая, что после всего, что он узнал, уже невозможно никому доверять. И, к сожалению, не оставалось времени для разговора с Дэном Дорманом и тех вопросов, которые он подготовил для его шефа — профессора Глиддена. Он стремился встретиться с Дэном прежде всего из-за его связи с всемирно известным физиком. Было очень обидно находиться рядом с ними и не иметь возможности что-нибудь сделать или просто переговорить.

Через десять минут женщина остановила машину в сотне футов от того места, где под деревьями стаяла «Сэди».

— Красивая машина, — восхитилась она. — Как быстро она может лететь?

— Сто с лишним миль в минуту, — беззаботно ответил Морлэйк, — вылезайте.

— Зачем? — она, должно быть, решила, что он собирается ее убить, и сильно побледнела. — Пожалуйста, — взмолилась она, — я так же невиновна, как и вы. Я не знаю ничего.

Морлэйк удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. «Пусть немного поволнуется», — решил он. Не было времени задавать ей вопросы, поэтому он не знал, насколько глубоко она замешана в этом деле. Но это и не имело какого-то особого значения, ведь он не был ни судьей, ни палачом. Морлэйк закрыл машину и положил ключи в карман. Было видно, что женщина уже пришла в себя.

— Здесь всего две мили, — сказала она, — я должна быть там до завтрака. Прощайте, желаю удачи.

Он направил самолет вертикально вверх и двигался так, пока небо не стало черным, а звезды засветились над ним яркими точками. Затем Морлэйк прошел, над Тихим океаном и, развернувшись, прилетел обратно, зависнув над деревьями у глубокого оврага. Новое место укрытия было в полумиле от Манаки, Калифорния — городка в четырех милях от Рощи Глиддена, в котором, он надеялся, должна быть телефонная станция.

Автобус, проходящий по ближайшему шоссе, облегчил задачу. Поездка позволила ему узнать местонахождение телефонной станции. На коммутаторе работали три девушки. Морлэйк обратился к одной из них, выцветшей блондинке, и спокойно сказал:

— Что-то произошло на линии, и я решил заехать сам. Вы соединились с абонентом?

— Да, я соединилась с ней, а потом я не смогла соединиться с вами.

«Еще одна женщина!» — Морлэйк почувствовал волнение, затем острое опасение. Он этого боялся. Линию восстановили. Он колебался, но пути назад уже не было.

— Не позвоните ли еще раз?

— Конечно. Есть номер?

Морлэйк был к этому вопросу более или менее готов.

— Минутку. Гм, не могу сразу вспомнить. Но он где-то у меня есть.

Он начал шарить по карманам и понял, что просматривает свою записную книжку. Телефонистка смотрела на него.

— Не беспокойтесь, — сказала она, наконец, — я его записала. Люси Десжарден, 476 Харфорд-стрит, Крестоланто 9153.

Морлэйк позволил себе только кивнуть, но вскоре, выбрав момент, снова обратился к девушке.

— Минутку.

— Да?

— Абонент сказал что-нибудь, когда вы не смогли связаться со мной?

— Угу, она сказала, что это не имеет значения или что-то вроде этого.

— О! — подмигнул ей Морлэйк. — В этом случае не стоит беспокоиться, — он изобразил смех, — она очень обидчивая женщина. Мне не хочется дать ей возможность набросится на меня.

Он вышел на улицу, весь в испарине от волнения, но ощущая облегчение и ликование. Эта радость, однако, продолжалась недолго. Женщина сказала, что это не имеет значения. Это могло означать только то, что она все поняла. Банда начала действовать.

Он остановил проезжающее такси и добрался до окраины городка. Как только такси скрылось из глаз, Морлэйк помчался через шоссе к своей машине. Устроившись в кабине, он включил радар и стал ждать.

Сначала ничего не происходило. Небо было пустым, за исключением дымки очень высоких облаков. Через 37 минут на экране показалась тень. Цель была слишком далеко и высоко, чтобы получить четкое изображение. Но ошибки быть не могло, да и двигалась она с большой скоростью на высоте около ста двадцати пяти миль. Морлэйк непрерывно крутил ручку приемника. Когда внезапно появился сигнал, он замер. Раздался четкий голос:

— …Смылся, кажется. Мы прочесали все на востоке, севере и юге. И над водой нет ничего движущегося. Его машина, должно быть, летает гораздо быстрее, чем мы думали.

В ответ послышался очень слабый голос:

— Не прекращайте поиска. Не считайте, что все образуется само собой.

В этот разговор громко вмешался третий голос:

— Эй, кто это говорит, назовите себя!

Ближайший голос негромко рассмеялся, и все стихло.

IV

Для Морлэйка, который прятался в овраге, пережидая события и пытаясь придумать и реализовать свои планы, время текло медленно. Но это был необычный и очень печальный промежуток времени, когда надо было решить — способен ли один-единственный человек убедить всю страну в том, что он прав, а люди, управляющие этой страной, — нет. Стоило ли пытаться?

Мысль о гибели сорока миллионов детей и взрослых не давала ему спокойно спать. Морлэйка пугал не вид самой смерти, для человека, пусть не имевшего семьи, но познавшего потерю друзей, погибших на войне, смерть не была такой чудовищной, как для тех, кто никогда не видел ее в лицо. Даже сам факт, что эти люди когда-то существовали, стал сглаживаться в его сознании, уступая место гораздо более реальному ужасу, чем уже случившаяся смерть. Ужас был вызван осознанием того, что где-то на поверхности Земли дьявольски коварные люди, имея даже слабую догадку, что их обнаружили, готовы погубить Землю целиком ради собственного спасения. Их лидеры, конечно, будут отрицать все обвинения, даже смогут организовать отпор и, имея огромное преимущество, действовать с Луны, откуда смогут запустить бомбы по любой желаемой цели.

Морлэйк содрогнулся от такой картины. Он знал, что его новый план, как найти и обезвредить эту банду, осуществится только в том случае, если в нем будет присутствовать великая цель, способная заставить обычных земных людей выползти из пещер страха, в которые их загнало собственные комплексы и неуверенность. Они должны выбраться на просторы своей храбрости и осознать себя способными познать и покорить космос.

Наступил рассвет. Морлэйк просидел в овраге, прячась от преследователей, уже двое суток. Убедившись, что на экране радара нет ничего подозрительного, он сделал большой круг, облетев армейский радиолокатор в Капистрано, долетев до самого Крестоланто. Все остальное время он провел, наблюдая за домом номер 476 на Хартфорд-стрит. Он представлял собой обыкновенное двухэтажное здание. В течение всего утра в доме не было видно никаких признаков жизни. Около полудня из передней двери вышла женщина и отправилась на рынок, находящийся поблизости. Это была не та женщина, которая гостила в доме Глиддена. Стройная, молодая, она выглядела не совсем обычно. Приглядевшись, Морлэйк понял, что необычность ее облику придавала небольшая седина на висках.

К моменту ее возвращения Морлэйк уже написал письмо генералу Кларку, в котором описал, что произошло, и что он намерен делать дальше. Это письмо он отправил сразу после наступления темноты и стал дожидаться ночи. Его часы показывали половину десятого, когда он, попав в дом через окно, крался к гостиной, где был виден свет, падающий из приоткрытой двери.

* * *

Сенатор Торми обратился к генералу с вопросом:

— И что произошло потом?

Генерал покачал головой.

— У нас нет четкой информации.

Он указал на красный флажок, воткнутый в районе маленького городка на Западном побережье.

— Здесь Морлэйк предпринял одну их своих четырех попыток заинтересовать широкую публику. В соответствии с донесениями, которые представлены нам, предварительное рекламирование лекции, которую собирался дать Морлэйк, осуществляла женщина. Согласно нашей информации, это была та, вторая женщина. Лекция снова провалилась. На нее пришло не более десяти человек, в большинстве это были старые женщины, которые думали, что им рассказывают о новой религии, в которой Небеса оказываются Луной.

— И тогда оказалось, что Морлэйк и эта… э-э… безымянная женщина объединили усилия, — закончил сенатор.

— Еще никогда я не имел донесений о более дерзкой паре, — отозвался генерал. — В первое время они были довольно осторожны. А сейчас им ничего не страшно.

Сенатор молчал. Он пользовался контактными линзами, за которыми настороженно блестели его темно-голубые глаза. Генерал Кларк подошел к окну и посмотрел на отдаленные синие горы, которые виднелись сразу за парком, окружающим здание. Не оборачиваясь, он сказал:

— Вчера вечером вы спросили меня о Морлэйке, и я пригласил вас сюда. Это соответствует политике руководства армии поддерживать контакт с представителями, избранными народом. Как вам известно, мы намерены разрешить в 1982 году проведение выборов в Конгресс так, чтобы страна вернулась к нормальной демократической жизни. Но вы не знаете, что, хотя выборы будут проведены именно так, как и намечено, объявление о них сделано с целью усыпить бдительность нашего врага.

Стоящий у него за спиной Торми медленно произнес:

— Не думаю, что я понял ваши слова.

Генерал повернулся лицом к крупной фигуре сенатора.

— Когда Морлэйк совершил побег, я получил искаженный отчет о том, что произошло на самом деле. Все факты отчета были так явно подтасованы, а потеря самолета настолько серьезной, что я решил немедленно вылететь в Техас, чтобы самому просмотреть документы военного суда над Морлэйком. Именно там я понял, какая страшная информация была скрыта, как много времени мы из-за этого потеряли. Естественно, я немедленно отстранил Герольда от командования, и уже к концу недели мы получили информацию, которую я тут представил. Более того, наша радиолокационная стация в Капистрано зарегистрировала изображение вражеского космического корабля, который искал Морлэйка, так что у нас теперь нет сомнения в том, что все факты, изложенные им в письме, абсолютно правдивы, — генерал сделал паузу, давая возможность сенатору переварить полученную информацию. Затем он бесстрастно продолжил:

— Когда в Капистрано зарегистрировали космический корабль, он шел на высоте около двухсот миль. Скорость определить не удалось, но она была огромной. В обычных условиях мы, возможно, не обратили бы внимания на такое донесение. Подобных докладов по всем военным регионам огромное количество. Но в этот раз, основываясь на письменных показаниях Морлэйка генералу Герольду, наши эксперты решили, что они могут вычислить и возможное место запуска бомбы, обобщив три исходных варианта: два из них представляли собой наиболее вероятные точки на поверхности Земли. Если бы мы остановились на них, мы должны были бы предположить, что наши ученые, разведка или приборы для обнаружения радиоактивности действовали неверно. Мы отвергли такую возможность, потому что горы исходных материалов, необходимых для создания радиоактивных веществ, не могли остаться незамеченными. Оставалась альтернатива внеземного запуска бомбы. Учитывая это, я приказал возобновить работы по лунному проекту, в соответствии с которым — как вы знаете — к тому времени, когда Конгресс прекратил ассигнование, уже были изготовлены тридцать кораблей.

Сенатор Торми мрачно изрек:

— Сожалею, что я в какой-то мере тоже способствовал замораживанию средств, но дело было в большом дефиците бюджета.

— К несчастью, — сказал генерал, — одна из баз космических кораблей находилась в Джорджии, она уничтожена прямым попаданием. Погибло двадцать два корабля. Однако есть еще один космодром, но было бы глупо с моей стороны раскрывать его расположение вам.

— Возможно, я смог бы его просто осмотреть, — сказал сенатор. — Сколько там кораблей?

— Пять.

— Так много? — чувствовалось, что цифра произвела на него впечатление.

— Их можно привести в боевую готовность к следующей неделе, — заверил генерал Кларк.

Сенатор издал странный, неопределенный звук. Это не было похоже на слово, вероятно, поэтому он не повторил его. Сенатор нетвердой походкой подошел к стулу и молчком тяжело опустился на него.

— Генерал, — пробормотал он, наконец, — от ваших слов у меня закружилась голова. Вы хотите сказать, что не было никакой необходимости поднимать весь этот шум вокруг Морлэйка?

— Наоборот. — Кларк был совершенно серьезен. — Его отчаянные усилия заставить нас предпринять хоть что-нибудь не принесли желаемого результата, а лишь создали впечатление, что мы сознательно не желаем обращать на его слова никакого внимания. Мы даже высмеяли его выступление. Я думаю, Морлэйк это уловил, он не глуп. Но как раз сейчас я бы много дал, чтобы поговорить с ним. Настало время действовать сообща.

Сенатор беспомощно произнес:

— Но это война.

— Мы их раздавим за один день, — холодно заверил Кларк. — Никто, кроме нас, не осмелится, опасаясь вызвать подозрения, объявить мобилизацию. За одну ночь мы введем в их города миллион человек. Мы расстреляем каждого, кто причастен к бомбардировке нашей страны. Никого не пощадим.

— И это все за две недели?

— Возможно, даже быстрее.

Возникло долгое молчание. Наконец сенатор поднялся на ноги.

— Смешно после этого говорить о развлечениях, но вы играете сегодня вечером?

— В такое время мы просто не можем себе позволить изменять нашим привычкам.

— Сколько будет человек?

— Шесть, кроме вас.

— Хочу спросить, могу ли я привести с собой молодого друга моей жены?

— Ну конечно. Вы мне напомнили кой о чем. Когда же ваша дама переедет сюда?

Торми засмеялся:

— Не могу сказать. Она считает, что я должен вовсе отойти от политики, и поэтому не желает иметь официальную резиденцию. Она довольно большая любительница путешествовать.

На этой ноте они распрощались.

* * *

— Джентльмены, — обратился к присутствующим сенатор Торми, — это мой друг, Морли Роберте.

В комнате невнятно хрюкнули. Морлэйк присел на стул и стал наблюдать за тем, как от дальнего края стола катятся кости. Он не смотрел на генерала Кларка, но сконцентрировался на том, какой сделать первую ставку. Через некоторое время он собрал свой выигрыш в этом коне и неуловимым движением ощупал пистолет под мышкой. Он был готов к его использованию в заварушке, которая должна была начаться через несколько минут.

Два раза подряд он проиграл, а затем трижды выиграл в своем коне. Выходя из игры, Морлэйк в первый раз посмотрел на генерала Кларка. Пара таких же острых глаз ответила на его ищущий взгляд. Генерал произнес небрежно:

— Вы хотели встретиться со мной, я полагаю?

Морлэйк положил руку на край стола. Слегка опущенные пальцы касались поверхности сукна. На расстоянии фута о них находился его пистолет. Он спокойно произнес:

— Генерал, вы неглупый человек, но вы не все правильно рассчитали.

В голосе Морлэйка чувствовалось напряжение, он готовился в любую минуту перейти к решительным действиям, но генерал не мог разгадать его намерения. Атмосфера в комнате сразу изменилась, как будто в ясный день солнце закрыла туча. Несколько офицеров озадачено посмотрели друг на друга. Сенатор Торми забеспокоился:

— Здесь становится душно. Э-э… я позову одного из охранников, чтобы он открыл пошире окна.

— Я это сделаю сам. — Морлэйк встал, не дожидаясь согласия. Он внимательно посмотрел на окна. Как и следовало ожидать, «стекло» представляло собой пуленепробиваемый пластик. То, что он проделал после, основывалось на поразительном открытии, которое он сделал в течение этих долгих шести месяцев. Оно заключалось в следующем: если ты уверенно заявил, что сделаешь что-то, а делаешь на самом деле совсем иное, никто до поры до времени не заметит разницы.

Без малейшего колебания он закрыл все три окна на замок и вернулся на свое место. На зеленом сукне стола белыми бликами продолжали катиться кости. Сенатор Торми выиграл несколько раз. Когда он собирал свой выигрыш, к нему обратился генерал Кларк.

— Морли Роберте. Что-то знакомое, но лица я узнаю гораздо лучше. Предположим, мы поменяем местами имя и фамилию и скажем так: Роберт Морлэйк, в прошлом капитан военно-воздушных сил, представший перед военным судом и получивший тридцать лет строгого режима. Я близок к истине? — Генерал повысил голос. — Подождите, джентльмены.

Мужчины в комнате застыли с отодвинутыми от стола стульями. Рука одного из них потянулась к оружию. Первым расслабился сенатор. Он сидел у края стола и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Кларк мягко обратился к Морлэйку:

— Вы сегодня приглашены сенатором Торми. Я полагаю, он знает, кто вы на самом деле?

— Я уверен, — отозвался Морлэйк, — что сенатор должен был узнать меня, но вам известно лучше, навел ли он обо мне справки в эти последние два дня. Однако я должен поспешить. Джентльмены, сейчас очень опасное положение, и не потому, что в этом замешан я — я что-то вроде катализатора — но потому, что мое появление здесь дает возможность определенному человеку осуществить предварительно разработанный план. Я намерен, — спокойно продолжал Морлэйк, — так же, как и он меня, использовать его для своей цели.

Немного предыстории: представьте себе богатого конгрессмена, неразборчивого в средствах и с неограниченным честолюбием. Он без труда представляет себя судьбоносным человеком, которому мешает лишь глупость окружающих. Став сенатором после двух прошедших подряд избирательных компаний, он понял, что не имеет ни малейшего шанса стать Президентом. Его жена сразу же после свадьбы в 1974 году поняла, насколько безрассудна его ярость и необузданна жажда мести, особенно когда что-нибудь не выходит. Но она не сразу разобралась в его планах и в истинных целях организации, которую он создал на Юге. Неизвестность длилась до тех пор, пока не настал день «В». «Абсолютное бешенство и ненависть, — сказала мне его жена, — скрываются за поверхностной учтивостью и изысканными манерами этого человека. Как вы знаете, в день „В“ он был в абсолютно безопасном месте — совершенно „случайно“. После этого его основным противником стала армия. Умным шагом с его стороны было введение военного положения, которое было бы введено и без него. Но это был продуманный шаг, потому что позже он смог использовать его в своей пропаганде».

Морлэйк сделал паузу и улыбнулся, чтобы дать возможность отдохнуть глазам и расслабить тело, развязка была уже близка. Он продолжал:

— Его главный в жизни шанс наступил. Так, во всяком случае, ему казалось, пока на сцене не появился я — гость его жены. Он расценил это как возможность одним ударом разделаться и с генералом Кларком, и с его штабом, а всю вину возложить на меня. Я, конечно, как всем известный военный преступник, бежавший из заключения, тоже оказался бы убитым и… — Морлэйк остановился, а затем воскликнул: — Что случилось, сенатор, у вас сдали нервы? Вы же не можете сдаться без боя, как какой-нибудь слабак, не так ли?

Пот почти полностью залил лицо сенатора. Торми поднял руку и медленно опустил ее в карман жилета. Он довольно долго там с чем-то возился, пока Морлэйк вновь не нарушил тишину:

— Я вижу, сенатор, вы включаете карманный радиопередатчик, чтоб вызвать снаружи своих агентов?

Как будто специально, чтоб подчеркнуть правдивость его слов, на окно обрушился град пуль. Все, за исключением Морлэйка, вскочили с мест, а он насмешливо покачал головой.

— Какая неудача!

Затем он нагнулся над столом и ловко выхватил из кармана сенаторского жилета крошечный передатчик. Тот гневно схватил его за руку, но было уже поздно.

— Гм, — произнес Морлэйк, — печатная схема.

С видимым усилием сенатор выпрямился.

— Никогда не слышал подобной чепухи, — огрызнулся он. — Вы заранее подготовили этот спектакль со стрельбой. Если вы полагаете, что простой трюк сработает против меня, вы…

Он резко остановился. Его глаза, направленные прямо на Морлэйка, расширились. Должно быть, он понял, что все отрицать не имеет смысла, что все его планы использовать радио и прессу, его власть над партией и страной, ловкость, с которой он проводил пропаганду, — все это ничего не значит для этого молодого человека, несущего ему смерть. Внезапно, осознав весь ужас своего положения, он дернулся, но не успел даже вскрикнуть.

Два выстрела в сенатора, которые сделал Морлэйк, пробили легкие этого крупного человека. Торми упал на стол, затем сполз на пол. Морлэйк не обращал никакого внимания на вооруженных офицеров, находящихся в комнате. Они свободно могли застрелить его, когда он склонился над умирающим человеком, но, видимо, эта беспомощность и служила ему щитом. Застыв, они просто смотрели на него, понимая, что действия военного летчика продиктованы неумолимой логикой.

Морлэйк ничего не видел и не беспокоился ни о чем. Глаза сенатора были широко раскрыты. На губах показалась кровь.

— Сенатор, назовите врага.

Окружающие все поняли. Воцарилась тишина. Генерал Кларк подошел ближе, чтобы не пропустить ни одного слова. Офицер, который должен был успокоить охрану у двери, вернулся в комнату. Даже сам сенатор Торми несколько выпрямился.

— Убирайтесь к черту, — пробормотал он.

— Поспешите, вам осталась всего минута, одна минута, — предупредил Морлэйк.

Смотреть на это было ужасно. Полное лицо сенатора исказила гримаса.

— Смерть! — пробормотал он. — Как же так? Почему я должен умереть?

Эта идея стала им овладевать. Он делал усилия, пытаясь вдохнуть, затем осел. Примерно секунду сенатор лежал без признаков жизни. Затем его глаза устало открылись. Он посмотрел вверх и пробормотал:

— Это была моя жена? В том доме в Крестолано?

Морлэйк кивнул.

— Она использовала вашу организацию. И она же принимала все донесения из Калифорнии. Это дало ей возможность найти меня, независимо от того, какой из местных агентов увидел бы меня первым. Она решила, что если я появлюсь в Крестолано, она попросит меня помочь. Это с ней я ездил по стране все это время.

Генерал Кларк опустился рядом с Морлэйком.

— Сенатор, назовите страну, врага, — спокойно обратился он к Торми.

Умирающий посмотрел на него с подобием насмешки.

— Теперь мы с вами квиты, любители черномазых, не так ли? — произнес он и засмеялся каким-то сатанинским смехом, который прервался ужасным потоком хлынувшей крови.

Большая голова сенатора медленно свалилась на бок, открытые глаза стали невидящими. Теперь на полу лежал мертвый человек. Кларк и Морлэйк поднялись на ноги. Морлэйк тихо произнес:

— Вот вам и ответ, джентльмены.

Но увидел, что они еще не поняли того, что он уже давно подозревал.

Генерал Кларк был мрачен.

— Только подумать, что мы в течение нескольких месяцев передавали ему самые секретные сведения… — Он закашлялся и поднял руку. — Благодарю вас.

Морлэйк ничего не ответил. Острое в первые минуты чувство победы уступило место крайнему унынию. Он почувствовал на себе пронизывающий взгляд старика. Кларк, видимо, неправильно истолковал выражение его лица.

— Я знаю, что вас беспокоит, — сказал Кларк, — но вы не правы. У нас есть космические корабли, — и он описал планируемую атаку на Луну.

Выслушав до конца, Морлэйк согласно кивнул, но депрессия осталась. Эта атака нужна для локализации площадок, с которых запускались бомбы, и для выяснения, каким образом Торми и его группа заполучила их. Но и это было не самым существенным. Он понял последние слова Торми буквально. Первая атомная война оказалась не международной, а гражданской. И теперь, когда Торми мертв, банда разбежится по всей Америке. Банда американских расистов. Но война закончится. Безвозвратно!