Занятие на тему «Наблюдатель в бою». Его проводит сам лейтенант Вольф. Он приказывает показать цветной учебный фильм и дополняет текст собственными пояснениями.

Наблюдатель не должен ввязываться непосредственно в боевые действия. Для него один закон: смотреть за всем и не дать обнаружить себя. Кого обнаружат — с тем, можно сказать, покончено, он выбывает из игры. Наблюдатель должен маскироваться и уметь вводить противника в заблуждение. Он должен тренировать свои органы чувств, прежде всего зрение и слух. Все его органы чувств нужно нацелить на наблюдение за противником, а уж потом использовать, так сказать, для собственных нужд. Легкомысленное отношение к выполнению полученного боевого задания нанесет вред как самому наблюдателю, так и его боевым товарищам.

Следи внимательно за всем тем, что вызвало у тебя подозрение. Когда подозрение возникнет, поставь следующие вопросы в отношении обнаруженного объекта (на экране появляются следующие титры): ГДЕ? КОГДА? ЧИСЛЕННОСТЬ? ВООРУЖЕНИЕ? В КАКОМ НАПРАВЛЕНИИ ДВИЖЕТСЯ? (Между каждым титром — графический символ.)

Убедись в том, что ты увидел. Запомни все данные. Выучи их наизусть на тот случай, если твое письменное донесение не достигнет цели, пропадет по дороге.

Составляй донесение точно, кратко и без прикрас (на экране появляется отпечатанный типографским способом текст бланка донесения). Получатель должен составить по твоим данным точное и образное представление о том, что ты увидел. И еще раз: СМОТРЕТЬ И НЕ ДАТЬ ОБНАРУЖИТЬ СЕБЯ! (На экране — титр крупными буквами.)

Огонь открывай по приказу или в том случае, если тебе угрожает непосредственная опасность. Сдавайся только тогда, когда сопротивляться нет смысла. (На экране — солдат с винтовкой на изготовку. Огонь при малейшем движении ветки.) Солдат знает, как вести себя, отрываясь от противника, чтобы не дать возможности врагу определить направление своего движения по следам. При опасности попасть в плен все документы и материалы, говорящие о численности, дислокации и намерениях своих войск, уничтожаются. (На экране солдат рвет донесения на мелкие клочки и проглатывает их.)

После победного окончания боевых действий на оккупированной территории каждый солдат должен проявлять бдительность. При прочесывании местности, ранее занятой противником, никогда не оставаться одному. Подозревать всех гражданских лиц — главнейшая заповедь. В каждом гражданском сидит партизан. И кто не с нами, тот против нас. (На экране — солдат с другими солдатами, военной полицией при осмотре брошенных населением деревень.)

Недоверие к тем, кто с помощью лести набивается в друзья. Обыскивать всех, даже женщин и детей. Оружие должно быть всегда в боевой готовности. Засады являются распространенным методом борьбы противника в оккупированных районах.

Граждане враждебной страны, с которыми вынуждены сотрудничать наши войска, проверяются офицерами службы безопасности и подлежат регулярному контролю.

Для оккупированных войск действуют те же положения, что и при ведении боевых действий: будь бдителен, все замечай, внимательно слушай, вынюхивай.

Будь во всеоружии против всего, что тебя окружает. Из мирного окошка может прозвучать губительный выстрел. Следи за изменением настроения гражданского населения. Если в течение длительного времени ничего не происходит, будь начеку. Тишина всегда настораживает. Она обычно предшествует нападению. Враг как в открытой борьбе, так и в скрытой схватке предпочитает действовать под покровом ночи и в дождь. (Камера скользит по верхушкам деревьев и волнующейся от ветра траве, захватывает в объектив низко летящих ласточек.)

Противник применяет отвлекающие и обманные маневры. Даже народные праздники могут для беспечных превратиться в ад. Тщательно наблюдай за передвижениями местных жителей, их повседневными занятиями. Кажущаяся естественность их действий может быть, по существу, наигранной.

Брать пример с кошки. Слушать, навострив уши, внимательно наблюдать, затаиться, быть всегда готовым к прыжку и, не раздумывая, неожиданно для жертвы пустить в ход когти уничтожающего удара (так ослепляют фары «леопарда», когда этот танк выскакивает из-за пригорка).

Учиться у кошки нужно также искусству хитро использовать местность, подкрадываться с наветренной стороны. (И снова титры: НАБЛЮДАТЬ! ДОКЛАДЫВАТЬ! НЕ ДЕМАСКИРОВАТЬ СЕБЯ!)

В зале включили свет. Первый захватывающий учебный фильм. Спали при его демонстрации лишь единицы.

Кто-то из четвертого взвода встал и спросил:

— Где снимался этот фильм? Ярмарка, которую показывали, мне знакома.

Вольф не знал.

— Дрянной фильм! — крикнул кто-то с задних рядов.

— Кто это?

— Канонир Бассемер, второй взвод.

— Встаньте, Бассемер!

Крикнувший встал:

— Это опасный фильм.

— Вы можете это доказать, Бассемер?

— Здесь всех подозревают, шпионят один за другим. Это рекомендуется как постоянная норма поведения. По-моему, такую ленту могли сделать только в полицейском государстве.

Отовсюду послышались восклицания протеста.

— Бассемер, как видите, вы одиноки. Нужно правильнее и яснее высказывать свое мнение. Иначе вам не удастся никому из коллег привить ваши политические убеждения, характерные для образа мыслей рабочего кружка, так называемых демократических солдат. Вы просмотрели здесь один из хорошо поставленных учебных фильмов, которые показывают в любой армии мира.

Бассемер ничего не ответил. Несмотря на это, Шпербер счел его поступок мужественным. Он выступил как представитель демократических солдат.

В казарме шли разговоры о Бассемере.

— Он говорил неубедительно, — заметил Беднарц. По мнению же Шпербера, наоборот, не очень убедительно говорил о фильме лейтенант Вольф.

— Ты, стало быть, считаешь, что Бассемер прав? — Беднарц качнулся на стуле и хлопнул газетой по столу.

— А что, я разве сказал, что разделяю его точку зрения? — спросил Шпербер.

— Я нахожу его смелым, поскольку он отстаивает свою точку зрения. Вести же жаркие дебаты по поводу этого паршивого фильма так или иначе бессмысленно. Очевидно, можно было бы продемонстрировать фильм совершенно противоположного содержания.

— Я полагаю, Беднарц, ты считаешь Бассемера недостаточно культурным. Он должен был выступить мягче, — примиряюще сказал Бартельс.

Эдди причесывался перед зеркалом.

— Бассемер, однако, имеет среднее образование, и это говорит само за себя. Он носит маску. Это убежденный враг, должен я вам сказать.

— Шпион, — добавил Хайман. — Он действует не из личных убеждений, а по приказу. За спиной у него целая организация.

Откуда эта уверенность, это превосходство? Стоит Хайману открыть рот, как многие уже считают, что он прав. Некоторые, вроде Бассемера, наоборот, говорят с болью в сердце, но их манера не убеждает большинство.

Шперберу внезапно показалось, что за Хайманом, заполнив весь плац, стоят плотными рядами автомобили БМВ.

* * *

В один из последних, жарких по-летнему майских дней перед воротами казармы остановился «Рено-4». Шпербер заметил на автомашине солнечный кругляш — значок противника атомного вооружения. Наблюдает ли за ним кто-либо? Записывают ли номера?

Сюзанна открыла дверцу. Он сел в машину. Девушка была в приподнятом настроении.

— Поехали, — сказала она, бросив жакет на заднее сиденье, и сразу перешла на четвертую скорость.

По шоссе она ехала осторожно. Иногда, управляя машиной одной рукой, показывала другой на пробегавшую кошку, скачущую лошадь с развевающейся гривой, но ничего не говорила. Она притормозила, чтобы поглядеть на летящий планер, наклонила голову к ветровому стеклу и проводила взглядом парящую «птицу». Затем вновь дала полный газ. Когда девушка переключала скорость, Йохен обратил внимание на ее колени, по которым вверх и вниз двигался подол платья. Смотрел, не поворачивая головы, одним уголком глаза. Она работала ногами, управляя автомобилем, и не обращала внимания на небрежность в туалете. «Чрезмерно самоуверенна», — подумал он.

— Если машина не была нужна Ульфу, — начала Сюзанна, — я иногда ездила в Остию или к Альбанским горам. Медленно и всегда по правой стороне. При этом я думала. Во время одной из таких доездок я и решила бросить Ульфа.

— Почему?

Сюзанна не ответила. Она посмотрела в зеркало заднего обзора, включила сигнал поворота, дала полный газ и обогнала какой-то автомобиль. Когда маневр был закончен, она промолвила:

— Я установила, что вообще не знаю, кем я была. Я всегда концентрировала свое внимание на Ульфе и на образе, который он создавал. Сначала мне чертовски льстило, что такой человек так ценит меня. Что-то я собою представляю, казалось мне. Так продолжалось до тех пор, пока я не поняла, что здесь имеет место преклонение перед идолом. Он со мною не считался. Когда я попыталась выяснить с ним отношения, он просто уклонился от разговора. На мои попытки сделать что-либо самостоятельно он или смотрел с кислой миной, или смеялся над ними. Свои слабые стороны никогда не признавал. Становилось ясным, что близкими мы бываем лишь в постели, да и то не всегда.

— А потом вы стали совместно пользоваться квартирой?

— Да, тогда началась новая фаза.

— Это ты называешь фазой. Интересно, в какой фазе ты находишься сейчас?

Сюзанна засмеялась. Когда она сосредоточенно смотрела в зеркало или на спидометр, пробовала, полностью ли отпущен ручной тормоз, он чувствовал себя пассажиром, и только. Каждым движением руки или головы девушка показывала, что руководит она, а он приглашен в автомобиль только для того, чтобы показать ему ее превосходство. Он не хотел с нею спорить по такому поводу. Однако мысль об этом сковывала его. Если он, расслабившись, откидывался на спинку сиденья и вытягивал ноги, то лишь тогда, когда они чрезмерно уставали.

Сюзанна выключила радио и сконцентрировала все внимание на дороге. На автостраде, ведущей к морю, произошла автомобильная катастрофа. Им пришлось отправиться в объезд. Она свернула на боковое шоссе и, проехав несколько деревень, вновь выбралась на автостраду.

Они выехали на побережье. Сюзанна остановилась, вынула из багажника коробку с продуктами, закрыла багажник и проверила, заперты ли дверцы автомашины. Шпербер спросил, кому принадлежит эта машина.

— Один студент с моего курса дал мне ее напрокат.

— Ты, вероятно, опять хорошо устроилась.

Вместо ответа она показала на берег:

— Пошли?

Он как-то растерялся и даже не попытался взять коробку, которую несла Сюзанна. Она держала ее так удобно.

Пробежав немного вдоль переполненного пляжа, Сюзанна сняла сандалии, он же остался в ботинках. На участке пляжа, покрытого крупнозернистым песком вперемешку с гравием, где было посвободнее, девушка остановилась и положила коробку. Они сели. Сюзанна откинулась назад и стала смотреть в небо. Он уставился в море, которое его не особенно интересовало.

— Ты близко его знаешь?

— Кого?

— Владельца автомашины.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь.

— Я тоже не знаю, — промолвил он, рассердившись. Когда Шпербер вновь взглянул на море, оно показалось ему хмурым и неприветливым. Он постарался освободиться от чувства ревности, чтобы не испортить себе настроение на весь день. Ее молчание было слишком продолжительным. Когда Йохен почувствовал, что ему все ясно, он встал, стянул брюки и пошел в воду. Волны, как бы разговаривая с кем-то, полировали прибрежный гравий. Шпербер поднял маленький камешек и бросил его в Сюзанну. Она засмеялась и медленно пошла к нему.

Мысли, которые нужно было бы высказать, не приходили ему в голову. Особенно тогда, когда они сидели на берегу, тесно прижавшись друг к другу, и глядели на воду. Ему было особенно приятно, когда она молча прижалась головой к его груди, однако он старался не признаваться себе в этом.

— Можно полюбить грузовик? — спросила она.

Он помолчал некоторое время.

— Полюбить? Не знаю. Желать, конечно, можно.

— Ты будешь гладить его брюхо, удивляться его силе, смотреть на него с вожделением, убирать, заползать в него, чистить и наводить блеск. Ты хочешь, чтобы у тебя был такой грузовик?

— Может быть, иногда хочу, — Шпербер разгреб песок и нашел маленький камешек. Он хотел забросить его подальше, но раздумал и опустил руку.

Она сидела согнувшись. Юбка мягкими складками падала на песок, на котором ее пальцы чертили какие-то завитушки, квадраты. Он подбросил камень и вновь поймал его, крепко схватив сжатыми пальцами. Его мускулы пружинили.

Внезапно он сел, обхватив жилистыми руками колени длинных мускулистых ног. Его корпус как бы опирался на три точки.

— Я Ульфа никогда не любила по-настоящему, — внезапно промолвила она. И через небольшой промежуток времени добавила: — Того, кто передает свою возлюбленную другому, любить нельзя.

Он знал, на что она намекает. Как это произошло тогда между ними? Об этом она никогда не говорила. Во всяком случае, любовь в то время была. Он молчал.

Небо заволокли облака. Стало прохладно. Они вернулись к автомашине.

— Как у тебя с твоим делом? — спросила она на обратном пути.

Он рассказал о Моллоге и о том, как нашли листовку. Не отрывая глаз от дороги, она почти холодно заметила:

— А что, тебя это удивляет?

* * *

Дверь спальни распахнулась.

— Смирно! — заорал Бартельс. — Четвертое отделение готовится к утренней зарядке. Канонир Шек в медпункте.

Вольф вошел.

— От командиров отделений мне стало известно, что тумбочки для личных вещей содержатся не в должном порядке. Открыть их для осмотра!

Неделя начиналась неплохо. Вольф шел от тумбочки к тумбочке и осматривал полки. Около Шпербера он задержался подольше. Он заставил Йохена вынуть рубашки и белье и приказал показать книги.

— Что вы читаете в свободное от службы время? Йозеф Конрад «Юность», Генрих Манн «Верноподданный». Так, так. И, конечно, Брехт. Кто большого мнения о себе, тот, конечно, читает Брехта. — Он возвратил книги Шперберу: — Что вы еще читаете? — Он приказал Шперберу снять кепи. — А там что запрятано?

Вольф отвернул подкладку головного убора и извлек оттуда листовку.

— Имеется у вас что-либо подобное еще?

— Нет, господин лейтенант.

— Вы можете присягнуть в этом?

— Так точно, господин лейтенант. Я нашел это в туалете. Это все видели.

— И что же вы намеревались предпринять? Вы что, не знаете, что о таких находках нужно докладывать?

— Нет, господин лейтенант.

Вольф направился к двери. Подавать команду «Смирно» не потребовалось.

Шпербер подпрыгнул на носках несколько раз, и напоследок так высоко, что достал потолок.

— Что с тобой? — Эдди наклонил голову.

Шпербер, легко пружиня на ногах, принял боксерскую стойку, двинулся на Эдди и, сделав выпад, попал ему в руку, ударил раз, другой, третий. Эдди тоже стал в стойку и начал подпрыгивать. Он увертывался от ударов, прикрывая печень локтем. Оставив открытой левую сторону, он сдерживал натиск Шпербера. Тот шлепнул его несколько раз. Эдди начал пританцовывать. Он хотел обмануть Шпербера, сделал выпад левой и вновь закрылся. Шпербер попытался левой ударить Эдди в грудь, но промахнулся. Эдди воспользовался этим и нанес удар в область сердца. У Шпербера перехватило дыхание, но он не переставал следить за противником, выискивая у него слабые места. Собравшись, он активно работал ногами, прыгал вперед, назад, вбок, наклонялся. Удар в подбородок. Р-раз! Давай еще!

Эдди засмеялся и рухнул в изнеможении.

— Ты выиграл. Победа по очкам.

Они обменялись рукопожатием.

«По меньшей мере хоть с одним справился», — подумал Шпербер.

* * *

— Я не видел листовок, — сказал Бартельс. — Где они валяются, в уборной? Что там написано? Должно быть, что-нибудь чудовищно подстрекающее.

— Чистая ерунда, — заметил Хайман. — Опять эти детские сказки о том, что русские никогда не начнут войны.

— Почему ты смотришь на меня? — спросил Шпербер.

— Затем они утверждают, что бундесвер существует, чтобы обеспечить возможность боссам набивать свои карманы. — Хайман постучал пальцами по виску.

— Когда я слышу эти лозунги, у меня начинается расстройство желудка, — сказал Беднарц и отвернулся.

— Ты знаешь, — проговорил Хайман, обращаясь к Беднарцу, который рылся в своей тумбочке, — что они еще пишут? Бундесвер — это, мол, место дрессировки безвольного пушечного мяса! Примитивнее не придумаешь! — Хайман захохотал. — Я нахожу совершенно справедливым, что за распространение подобной чепухи наказывают.

— Ты что же, выдашь меня, если я кому-либо передам такую листовку?! — воскликнул Шпербер. Он охотно дал бы этому куску дерьма по физиономии. Внутренне он чувствовал себя в состоянии сделать это.

— Стоит ли об этом говорить? — примиряюще заметил Бартельс.

— Придирка, чистейшая придирка, — повторил Шпербер.

— Это психологическая война, совершенно очевидно, — сказал Беднарц. — Смотрите: разрушаются основы военной морали. Мы часто сами себя бьем.

— Ну ладно, не пугайся, — заметил Бартельс. — Я не делаю политических выводов в связи с этой листовкой. Нечего сваливать это на агентов. Эти демократические солдаты часто совершенно открыто стоят у стены вокруг нашего городка. Запретный плод сладок, а листовками интересуются потому, что их запрещают. Поэтому акции этих ребят сразу вызывают симпатии.

— Все это дело рук коммунистов, — сказал Эдди, — и никого другого.

— Они что, тебе нравятся, балбес?! — закричал Хайман и поднялся. Эдди тоже вскочил и вытянул вперед руки в стойке каратэ.

— Ну-ну, потише, — пробормотал Хайман дрогнувшим голосом.

— Это дело рук коммунистов, — еще раз повторил Эдди в насмешливо посмотрел на Хаймана, у которого по шее пошли красные пятна.

— Ну ладно, — Хайман сел. Эдди продолжал стоять.

— Я не думаю, чтобы здесь был кто-то, кто сочувствует Востоку, — сказал Шпербер. — Но если мы сами не разберемся во всех мнениях, если мы будем давить друг на друга, принуждать, нас раздавят.

— Ясно! — Теперь сел и Эдди.

— Во всяком случае, твои взгляды свидетельствуют о том, что ты им симпатизируешь, — сказал Хайман Шперберу, — и это наводит на некоторые размышления.

Эдди вновь вскочил:

— Так точно, господин шериф!

— Не кривляйся как петрушка! — крикнул Хайман и поднялся. В тот же момент худощавый Эдди влепил ему оплеуху левой рукой. Хайман схватился за подбородок. Эдди тем временем закатил ему пощечину правой.

Бартельс и Беднарц крепко схватили Эдди за руки. Кто-то успокаивал Хаймана. Оправившись от шока, тот провозгласил пророчески:

— Это у нас постепенно перерастет в классовую борьбу.

— Мне тоже так кажется. В нашей спальне уже есть шпионы, — ответил Шпербер.