— Это не иначе, как ворона сглазила меня, — объяснял позже Титирикэ.
Только он добрался до яиц в гнезде, — трах! Ветка под ним сломалась, и мальчик — бух! — головой вниз…
Лежит он под деревом, и первое, что приходит ему после падения в голову: «Дай-ка, — думает, — отдохну немножко, а потом, если смогу сразу встать, значит я жив, если же не смогу, то жив, но не совсем…»
С трудом приподнялся… и сел. Всё было бы хорошо, но голова… Ай-ай-ай! Голова была как будто перевёрнута задом наперёд, такое ощущение было у Титирикэ. Сначала он подумал, что это ему просто кажется. Но, если кажется, то почему он видит свою спину, а не грудь и живот, как обычно. Стал Титирикэ на ноги и пошёл вперёд. Идёт и ничего не понимает: идёт вроде бы вперёд, а смотрит почему-то назад. Все как-то не по-человечески получается…
Мать Титирикэ, как увидела своего сына в таком положении, заметалась по селу — туда, сюда, но где взять машину как раз тогда, когда она нужнее всего… Ни за что не найдёшь!..
Хорошо ещё, что Груя пришёл на помощь. Быстро, но без всякой суеты запряг он хромую лошадь. Мать и Титирикэ кое-как втиснулись в тележку, а Груя взгромоздился на коня, — и скорей в больницу! В Бельцы! Потому что дело вовсе не шутейное: вон как Титирикэ стонет и голова всё ещё не на месте, и говорит вроде как бы по-французски… А может, на другом каком языке, сразу-то не разберёшь. Особенно во время тряски.
— Господи! Уж не свихнулось ли что у сына в голове? — Мать плакала, утирая слезы, и подгоняла Грую: — Гони, парень, сильнее коня! Гони, милый!..
Когда до Титирикэ дошло, что его и в самом деле везут в больницу, он стал орать во весь голос:
— Не хочу в больницу! Домой хочу! Домой! А то умру сейчас!
Хорошо, что лошадь не послушалась Титирикэ и не повернула обратно. Чтобы он не спрыгнул, мать крепко прижимала его к тележке.
— Но-о! — кричал Груя, вцепившись в гриву лошади, и при этом так колотил её голыми пятками по бокам, что она обогнала-таки стоявшую на обочине машину…
Так старалась эта лошадь, что уже с рыси на галоп перешла. Мать Титирикэ случайно подняла глаза… что такое? — ездового нет! Титирикэ, лежа на животе, тоже высматривает Грую в небе, — к облакам он улетел, что ли… И тут они слышат какое-то странное бульканье в канаве возле дороги. Лошадь тоже прислушалась к этому бульканью и остановилась.
В это время Груя как раз высунул голову из воды. Смотрит по сторонам и тоже ничего понять не может. Потом пришёл в себя и стал клясться, что он не упал с лошади, а просто хотел проверить, глубокая ли канава…
Мать Титирикэ, увидев Грую, припадающего на одну ногу и мокрого, как лягушонок, взяла и усадила его в телегу рядом с Титирикэ, даже привязала их друг к другу своим платком, а сама уселась на коня.
Так они и въехали в Бельцы!..
Пока искали больницу, горожане гурьбой ходили за ними. Но мать Титирикэ не видела никого, — о сыне были все её думы. Больницу наконец-то нашли, и мать стала прощаться с Титирикэ.
— Ну, теперь поправляйся, сынок, — сказала она ему и повернула к себе задом наперёд, чтобы поцеловать в лоб.
Три врача и четыре медсестры, засучив рукава, взялись за здоровье Титирикэ…
А если семь умножить на два, то получится четырнадцать! Так вот, четырнадцать рук осматривали и ощупывали его, ставили ему уколы… Даже ночью будили Титирикэ. Специально ночных докторов к нему приставили.
«Карр! Карр! Карр!» — радовались вороны на улице, когда Титирикэ втыкали очередную иглу. Верно, у них были родственники в селе Шишки, и те выдали его, окаянные.
Лечили Титирикэ день, лечили два, лечили целую неделю, но успеха не было. Голова Титирикэ так и продолжала оставаться задом наперёд. Не хотела возвращаться, упрямая, на своё место.
В палате с Титирикэ лежали ещё четверо больных, и, так как на дворе лил дождь и делать больным было нечего, решили они поучить этого Титирикэ уму-разуму. Один, у которого нос походил на грушу, говорил Титирикэ, что ему нужно поступить в сельскохозяйственный институт и выучиться на агронома.
— Для чего у мальчика ноги? — рассуждал этот больной. — А для того, чтоб где эти ноги ни пройдут, там выросло что-нибудь хорошее, ну то, что придумает голова Титирикэ…
Другой больной, который засыпал вместе с курами, советовал ему стать астрономом: смотри, говорит, в телескоп на небо, наблюдай за звёздами, чтоб не залетела на землю какая-нибудь хвостатая комета и не нанесла вреда нашей земле.
А третий был шутник — тот сажал его на пчелу верхом: лети, дескать, прямо к пасеке…
— Ой, ничего нет на свете слаще мёда, — говорил он и протягивал мальчику ложечку с мёдом, надеясь, что когда-нибудь Титирикэ угостит его целым бочонком.
— А вот я бы, — говорил тот, что лежал в самом углу, — я бы сделал нашего Титирикэ старшим над всеми дождями. Пусть он придумает такую машину: нажмёшь где надо ногой или рукой, и сразу пойдут дожди, сколько нужно и когда нужно. А остальное всё — за нами! Только бы поскорее выздороветь и выйти отсюда!
Никогда не знаешь, что принесёт тебе настоящую пользу и от чего заболеешь или выздоровеешь. Сколько лекарств проглотил Титирикэ, сколько уколов ему сделали, а толку — чуть! А тут поговорил с хорошими людьми, и от их хороших слов голова Титирикэ стала лёгкой, шея вдруг скрипнула и повернула нос в направлении пупка.
— Ура! — закричал Титирикэ. — Ура! Голова на место встала! Ура!
Тут дождь как раз перестал лить, и Титирикэ выбежал на улицу, чтоб все в городе видели: голова его встала на место!
Люди, конечно, радовались такому замечательному событию, только вороны вроде сговорились ворчать на Титирикэ. «Карр! Карр! Карр!» летали они над ним, как бы говоря: «Вот он! Вот он!»
И надо же было Титирикэ так сильно рассердиться на этих проклятых ворон, — он поднял с земли камушек, размахнулся изо всех сил и бросил его в стаю ворон… Тут голова его возьми да и повернись опять задом наперёд.
Вы помните, сколько врачей и сестёр засучили рукава, чтобы помочь Титирикэ в его беде?.. И вот эти четырнадцать рук снова начинают всё сначала! Хотя, конечно, все врачи и сестры были и сердиты на Титирикэ за то, что он снова свернул себе голову, но всё равно дружба у них с Титирикэ была крепкая. Положит один врач, с усами, ему руку на лоб, и вроде головная боль тут же проходит.
Сестра, высокая и весёлая, готова была лучше себе делать уколы, а не мальчику… Но был один, кудрявый такой, который, похоже, держал сторону не Титирикэ, а ворон, тех самых, из-за которых у мальчика всё опять пошло не так.
Когда Титирикэ заходил к этому кучерявому врачу, тот сразу же просил его высунуть язык.
Представляете положение? Как тут скажешь доктору, где болит и что болит, если стоишь, как дурак, с высунутым языком?!
Стоишь столбом, — кажется, что и глаза уже на лоб лезут…
А доктор сидит себе, уткнув нос в какие-то бумаги, и только ручкой скрип-скрип-скрип, скрип-скрип-скрип, а то и просто уставится в свои бумаги, и тут обычно наступала такая тишина, что слышно было, как за окном мухи летают.
Высовывал, высовывал ему Титирикэ язык, а потом решил покончить с этим.
— Покажи язык! — как всегда, сказал ему врач, елозя ручкой по бумаге.
— Пожалуйста, — ответил Титирикэ, и, раз он всё равно стоял к врачу затылком, то не высунул язык, а стал жаловаться, что его совсем не лечат.
Услышав голос Титирикэ, врач так удивился, что впервые даже перестал писать.
— Ты что, умеешь разговаривать с высунутым языком? — удивлённо спросил его врач.
— У вас в больнице, — огрызнулся Титирикэ, — не только этому научишься!
Врач, не ожидавший от Титирикэ таких слов, покраснел и крикнул:
— Из кабинета вперёд шагом марш!
А так как для Титирикэ слово «вперёд!» означало «назад», то он налетел с размаху на стол врача и чуть не опрокинул его.
Доктор стал ругать Титирикэ на все лады, а тот, как ни в чём не бывало, говорит:
— Сами же виноваты! Мне с моим заболеванием надо командовать «назад-вперёд, шагом марш!»
И так, под свою собственную команду, Титирикэ почти что выбежал в коридор.
Вечером он попросил у одного больного иголку с нитками и сшил себе из двух носовых платков большой мешочек. Соседи по палате всё выпытывали, откуда у него столько денег, чтобы класть их в мешок, но Титирикэ только отмалчивался.
Потом две ночи подряд он исчезал из палаты, и никто из больных не знал, где он пропадает.
А когда на третий день его вызвали на приём к кучерявому врачу, Титирикэ взял с собой таинственный мешочек.
— Ну, будешь на этот раз показывать язык или нет? — спросил его врач.
— Конечно, буду, — сказал Титирикэ, развязывая мешочек. И вдруг оттуда выскочила здоровенная крыса — и прямо к доктору на стол, на бумаги.
— И ты покажи язык, — сказал ей Титирикэ.
Ещё до вечера мальчик был выписан из больницы. Уже выписанный, Титирикэ оправдывался: крыса ведь с этого самого больничного двора (он даже показал норку, где её поймал).
— Может, она тоже хочет этому врачу язык показать, — сказал Титирикэ, собирая свои нехитрые пожитки.
На прощание то один больной, то другой отводил Титирикэ в сторону, чтобы поведать свою тайну. А тайна заключалась в том, что, оказывается, им всем тоже приходилось стоять перед кучерявым доктором с высунутыми языками. Вот потеха!
Потом эти добрые соседи по палате скинулись, собрав ему деньги на автобус. Один сказал:
— Не горюй, Титирикэ, дома обязательно поправится твоя голова. Было бы что-то в этой голове! — И постучал себя, смеясь, по лбу.
Мать, видя, что Титирикэ входит во двор по-прежнему с повёрнутой задом наперёд головой, запричитала:
— Что же мне теперь с тобой делать! Господи, что мне теперь с тобой делать?..
Три дня кормила она его, как самого дорогого гостя. Варила куриный бульон, пекла ему пироги и вертуты, поила газированной водой, а вечером подсовывала под голову самую мягкую подушку; второй подушкой заслоняла окно, чтобы потемнее было в комнате и мальчик спал: отдых ведь — первое дело для больного человека.
Думала мать, гадала и стала сама лечить его по своим старинным рецептам. То положит ему отрубей на шею, а то кукурузной муки, нагретой в сковороде. Только и от этого мало было толку. Голова Титирикэ по-прежнему оставалась свихнутой.
Пришло ей и вот что на ум: берёт и привязывает сыну на шею апельсин. Такой пахучий апельсин! Нос Титирикэ ходил за спиной туда-сюда, как маятник, а вот рот повернуться за апельсином всё же не мог.
Мать уж и не знала, что ей ещё такое придумать.
Однажды у их ворот остановилась подвода — дядя Титирикэ приехал за племянником, чтоб он помог ему набрать глины. И хоть голова у Титирикэ не как у всех — задом наперёд, всё же помощник, другого у дяди не было.
Первым делом нашли свежераскопанную яму. Яма что надо и глина хороша, хоть на хлеб намазывай, такая аппетитная. Дядя роет в стене ямы углубление, а Титирикэ полным ведром таскает глину на подводу. Носил сколько мог, старался. Так старался, что пот стекал ручейками по лбу, щекам, по спине. А чтоб хоть немного освежиться, решил Титирикэ искупаться, — речка Рэут совсем рядышком.
— Подожди, вот пошире нишу выкопаем и отдохнём, — слышится голос дяди из ямы. — Ещё одно-два ведра…
И вот дядя уже из ямы выбирается. Титирикэ повернул было к речке, сделал несколько шагов и вдруг слышит: «Бух-бух!» Он так и застыл на месте. Уж не обвалилась ли яма, не засыпало ли дядю? Титирикэ в два прыжка очутился у ямы. Так оно и есть! Похоронила его глина.
— Дядя! Дядя! — кричит Титирикэ, чуть не плача и разгребая руками землю. — Дядя, я тут, ты не бойся! Я с тобой!
Роет и не слышит, как ему самому уже комья глины на спину валятся, — Титирикэ некогда даже голову поднять, так он старается…
Вот отрыл уже почти до ниши, уже ухом можно уловить какой-то стон. Стал рыть ещё и ещё, вгрызаясь обессиленными пальцами в землю.
— Дядя! — стонет теперь сам Титирикэ. — Отзовись!
Слышит Титирикэ в ответ одно молчание. Расширить бы только дыру, думает, а то задохнётся дядя. Нет, дальше ему, видно, с этой проклятой глиной не справиться.
Кинулся мальчик распрягать лошадей, чтобы поскакать в село за помощью, но успеет ли? До села-то во-он как далеко! Вскакивает на расседланную лошадь махом, вброд переправляется через Рэут и галопом. Сначала по лугу, а потом прямо по огородам, по огородам…
Спасли дядю люди. Правда, после этого ему пришлось ох как долго лежать, но теперь уже ничего, ходит без палки и всё Титирикэ нахваливает: вот, мол, какой у него племянник…
А тогда, в спешке, люди и не заметили, что в тот же день случилось ещё одно странное происшествие: да, голова у Титирикэ на место встала! Как и положено такому мальчишке, как наш Титирикэ!
Одни говорили, что всё это получилось от страха, другие — оттого, дескать, что Титирикэ спас человека от смерти, а мать Титирикэ готова была поклясться, что голова у её мальчика никогда и не была перевёрнута, а всегда была на том месте, где ей и положено быть. И всё целовала его в лоб и в щёки, всё целовала…