— Мне совершенно необходимо найти способ избавиться от Сенеки и Агриппины, — задумчиво проговорила Мессалина.

— С чего это ты вдруг так решила?

Тит лежал на спине, заложив руки за голову; Мессалина сидела рядом, согнув колени. За месяц она привязалась к Титу, как никогда не привязывалась ни к одному мужчине. Юношеский пыл ее любовника, постоянный поиск новых способов получения удовольствия, наконец его красота все больше притягивали ее к нему. Она чувствовала потребность видеть его подле себя, слышать его голос, получать его ласки; каждый день она с неизменным любопытством ждала, какой новой выдумкой он удивит ее — будь то игра, развлечение или новая поза в любви.

Мессалина обратила взгляд на молодого человека: несмотря на то, что большую часть утра они посвятили чувственным забавам, она все еще желала его.

— Агриппина хочет, чтобы образованием ее сына занимался Сенека, как мне стало известно, — ответила она. — Каждый день я все больше убеждаюсь, что Мнестер давал мне на редкость разумные советы. Агриппина опасна, а Сенека — тем более. Теперь, когда он стал любовником Юлии, он без особых усилий сделается советником Клавдия и даже будет пользоваться большей его благосклонностью, чем Нарцисс, секретарь императора, и Паллант, который предан мне без остатка с той поры, как я заверила его, что в один прекрасный день добьюсь для него отпущения на волю.

— Мнестер дал мне понять, что Нарцисс обеспокоен. Но как ты рассчитываешь устранить Сенеку?

— Я заставлю отправить его в ссылку.

— Ты полагаешь, что твоего влияния на Клавдия достаточно, чтобы он сослал его на основании одних твоих слов?

— Он сделает это, когда узнает, что Юлия обманывает своего мужа с Сенекой. По закону Юлиев наказанием за супружескую неверность является ссылка обоих виновных.

— Без сомнения, но такое действие может предпринять только муж, а я не уверен, что Виниций пойдет на это, чтобы тебе угодить.

— Решать будет Клавдий, как дядя обвиняемой. Такой скандал кладет пятно на всю императорскую фамилию. Клавдию, претендующему на роль защитника морали, ничего не останется, как прибегнуть к наказанию.

Тит расхохотался, обнял Мессалину и повалил ее на ложе.

— Я думал, ты испытываешь к Юлии некоторую симпатию, — заметил он.

— У меня нет к ней никаких претензий, но я вынуждена пожертвовать ею ради необходимости.

— Ну хорошо. Ты удалишь этого проныру Сенеку. Но Агриппина? Она быстро смирится с отсутствием своего философа, но еще больше ожесточится против тебя.

— Ее тоже можно обвинить в супружеской неверности. Разве не была она любовницей Пассиена Криспа, когда тот был еще супругом Домиции?

— Обвинение теряет какое-либо значение теперь, когда она замужем за этим самым Криспом.

— Если мне не удастся добраться до нее таким способом, я сумею найти изъян в ее поведении, который позволит мне добиться своего. Но что касается Сенеки и Юлии, то я поговорю о них с Клавдием, как только он вернется из Остии.

Клавдия не было в Риме уже много дней; он отправился в Остию, чтобы присутствовать при начале строительства новой гавани в устье Тибра.

Тит покрыл поцелуями лицо Мессалины и вдруг сказал:

— Я слышал, ты добилась у Клавдия, чтобы он вызвал Аппия Силана из Испании?

— Да, это так. Силан мне нравится, и я хочу, чтобы он бывал на моих вечерах.

— И ты намерена принимать его в своей постели?

— Конечно.

— Значит ли это, что теперь ты любишь меня меньше, чем раньше?

— Я люблю тебя по-прежнему, но хочу испытать еще и объятия Силана. Он будет мне любовником на минуту, как и многие, кто побывал здесь.

— Но он твой отчим, он может и отказаться.

— Ни в чем нельзя отказать императрице, тем более Мессалине.

Она легла на своего любовника и крепко обняла его, когда в дверь постучали.

— Кто смеет меня беспокоить? — вскричала Мессалина, приподнимаясь.

За дверью послышался голос Ливии:

— Это я, госпожа. Только что пришел Мнестер, он хочет с тобой говорить. Он уверяет, что ты должна принять его немедленно, поскольку речь идет о твоей безопасности.

Мессалина торопливо встала, завернулась в тунику и вышла в соседнюю комнату. Мнестер кинулся к ней и взял ее за руки.

— Мессалина! — воскликнул он. — Случилось большое несчастье: Клавдий убит!

— Убит? Где?

— В Остии. Мне еще неизвестно, как все произошло.

— Как ты узнал об убийстве?

— От народа. Об этом говорит весь город. Люди изрыгают проклятия в адрес сенаторов, обвиняя их в заговоре, называют их предателями и отцеубийцами. Тебе надо поспешить во дворец, где сейчас твой сын Германик.

— Я немедленно отправляюсь туда. Он наследник трона. Я должна быть рядом с ним, чтобы представить его народу и преторианцам, прежде чем какие-нибудь бунтовщики предпримут действия против нашей власти.

Когда носилки Мессалины появились на подступах ко дворцу, здание окружала такая плотная толпа, что носильщики и рабы с трудом прокладывали дорогу. Мессалина захотела показаться народу. Ее тотчас узнали, тем более что начальник охраны крикнул, чтобы дали проход носилкам императрицы. Приветственные возгласы постепенно переросли в гром приветствий, и имя Мессалины звучало вместе с именем ее сына Германика. Отряд преторианцев вышел из дворца, чтобы в толпе проложить дорогу императрице и в случае необходимости защитить ее. Однако было очевидно, что народ питает добрые чувства к императорской семье, и после горячих приветствий в адрес Мессалины и ее сына посыпались проклятья и возгласы: «Смерть предателям!», «Смерть сенаторам!», «Смерть убийцам цезаря!»

Трибун, командующий дворцовой стражей, заверил Мессалину в своей преданности и сообщил ей, что народ на стороне императорской семьи. Решительно настроенные вооруженные люди собрались на форуме с намерением двинуться в Остию и схватить виновников. Повсюду только и было разговоров, что о великодушии Клавдия и его доброте, и все надеялись увидеть в сыне его достойное продолжение. Успокоенная поддержкой народа и гвардии, Мессалина отправилась к детям и стала ждать новостей, во всем положившись на Мнестера и преданных военачальников.

Гонец, спешно отправленный сенаторами в Остию, вернулся к ним с известиями. Сенаторы пришли на форум, чтобы выступить перед народом. Один из них, Турраний Грацил, поднялся на ростральную трибуну и, добившись молчания толпы, теснившейся на огромной площади, воскликнул:

— Римляне! Как префект продовольствия я могу свидетельствовать вам, что цезарь отправился в Остию для наблюдения за строительными работами, но еще и для того, чтобы на месте выяснить все, что касается снабжения Рима продовольствием. Вы знаете, какую важность он придает тому, чтобы Город всегда должным образом снабжался всем, что вам необходимо. Ради достижения этой цели он без колебаний покрыл из своих личных средств убытки торговцев и обеспечил выгоду судовладельцам. Я вышел сюда, чтобы уверить вас, что наш император жив и никто на его жизнь не посягал. Этот ложный слух, несомненно, пустили смутьяны, которые надеются нажить богатство на волнениях и беспорядках. Но напрасны их стремления подорвать власть цезаря и то доверие, с которым мы все относимся к нему.

Против всякого ожидания, речь Грацила была встречена криками неодобрения и свистом; народ не поверил ему и обвинил в желании унять людской гнев и, рассеяв недоверие толпы, дать возможность убийцам либо скрыться, либо овладеть дворцом. Рискуя получить удары камнями, уже полетевшими в сторону трибуны, и полагая, что ему по причине его почтенного возраста будет оказано больше доверия, префект Города, Луций Волузий Сатурнин, вышел вперед и взял слово. Прежде чем заговорить, он откинул на плечо полу своей тоги, стеснявшей ему движения руки.

— Римляне! Ваше поведение неразумно! Почему вы подвергаете сомнению слова Грацила, в то время как должны были бы радоваться известию, которое он вам сообщил. Я сам был консулом сорок лет тому назад и знал четырех императоров. Для вас не секрет, как мы оба привязаны к семье нашего божественного Августа. Я повторяю вам: распространился ложный слух, и мы рады этому, потому что узнали, как дорога всем нам жизнь Клавдия. Но радуйтесь и вы, ведь цезарь жив и заботится о вас, наблюдая за строительством порта в Остии. Это трудное предприятие, и даже божественный Юлий Цезарь отказался от него.

Его речь была прервана приветствиями в адрес Клавдия, но еще многочисленны были голоса, кричавшие, что их обманывают и что цезарь мертв. Тогда на трибуну пригласили гонца.

— Я клянусь вам Юпитером, — заявил он, — что своими глазами видел цезаря и сказал ему про пущенный слух о его смерти. Тотчас же, дабы вывести вас из заблуждения, он решил вернуться в Рим, и скоро вы увидите его лично…

Мнестер, прибежавший на форум за новостями, не дождался окончания речи гонца и поспешил во дворец предупредить Мессалину. Она испытывала одновременно большую радость и некоторое разочарование. Смятение народа и реакция преторианцев убедили ее в их преданности. Таким образом, думала она, если бы Клавдий действительно был убит, она смогла бы править от имени своего сына. И все же у нее не было достаточно уверенности на сей счет, и она радовалась, что Клавдий жив.

Вернувшись из Остии с когортой преторианцев, Клавдий отправился прямо на форум, где его горячо приветствовала толпа. Он сообщил о своем намерении отыскать виновников этого шума, нарушивших спокойствие государства и граждан, пообещал, что они будут сурово наказаны, и поблагодарил народ за преданность и любовь к семье цезарей.

Мессалина встретила мужа бурными проявлениями любви, ей даже удалось всплакнуть в его объятиях, восхваляя богов за то, что они сберегли для нее такого доброго и славного супруга. В тот вечер она пожелала разделить с ним ложе, дабы доказать свою любовь.

Улучив момент, она со вздохом сказала:

— Увы, мой дорогой супруг и император! Сколько забот связано с твоим положением! Ты всего себя отдаешь народу и государству и вынужден даже пренебрегать женой и семьей.

— Именно это меня и печалит, — ответил Клавдий. — Но я все же уделяю каждый вечер немного времени нашим дорогим детям.

— Верно, но твоя семья не ограничивается мной и нашими детками. Ты не только первое лицо в империи, но еще и глава семьи Юлиев-Клавдиев. Тебе приходится не только управлять государством, но и заботиться о величии и достоинстве наших фамилий.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Клавдий. — Мне кажется, я всегда действовал для наивысшего блага нашей семьи, которую пожелал соединить.

— Я это прекрасно знаю, и все воздают тебе хвалу. Но есть вещи, которые от тебя скрывают, и я не могу молчать об этом.

— Что ты хочешь мне сообщить?

— Прости, но я беспокою тебя из-за дела, которое считаю достаточно важным.

— Говори, ты начинаешь меня пугать.

— Да будет тебе известно, что Юлия изменяет своему мужу Виницию.

— Что ты говоришь?

— Все в семье знают об этом, но никто не осмеливается сказать тебе. Она любовница Сенеки. Да, этого блюстителя нравов, который злословит в адрес всех людей из нашего окружения и даже обо мне посмел распустить клеветнические слухи, чтобы скрыть свои собственные гнусности. Этот честолюбец, без сомнения, рассчитывает использовать свое влияние на Юлию и Агриппину, чтобы попасть к тебе в милость. Неизвестно, куда заведет его честолюбие, ведь, не удовлетворившись тем, что он опорочил нашу фамилию, втянув Юлию в такое преступление, как супружеская измена, он принялся сеять среди нас вражду, настраивая против меня Агриппину и дурно высказываясь о нас, без всякого уважения к своему императору. Поверь мне, если ты не удалишь этого наглеца из Рима, нам придется ждать от него всего, чего угодно. Калигула чуть было не расстался с жизнью из-за того, что слишком доверялся своим сестрицам.

Клавдий хранил молчание, и Мессалина не стала упорствовать, предоставив своим речам самим добраться до сознания супруга-тугодума. На следующий день Клавдий подписал приговор, по которому Сенека высылался на Корсику, а Юлия — на остров Пандатария в Тирренском море.