Узнав о казни Аппия Силана, сенаторы выразили недовольство. Привыкшие, однако, со времен Тиберия подчиняться воле властителя и много лет жившие в страхе, что однажды получат императорский приказ о самоубийстве, они не умерили своего подобострастия и в годовщину вступления Клавдия на престол поздравили его с праздником и удостоили триумфальными украшениями, хотя он никогда не воевал и не одерживал побед. Назначенный консулом в третий раз, Клавдий решил, что надо заслугами снискать себе славу истинного триумфатора, и обратил свои взоры на Британию. Выбор его был оправдан по многим причинам. Прежде всего, британский царь вел себя нестерпимо дерзко: он направил Клавдию ультиматум с требованием выдать перебежчиков, если император не хочет, чтобы в портах острова были задержаны все римские торговые суда. Кроме того, Клавдий полагал, что легионы будут гордиться тем, что одержали победу над воинственным и храбрым противником, которого не смог победить даже сам Юлий Цезарь; и наконец, он желал осуществить это предприятие, за которое брался Калигула и которое обернулось шуткой. Ко всему прочему, Клавдию было известно, что Британия богата золотом, серебром, железом, кожами, льном, шерстью, пшеницей, ивняком. Он внимательно перечитал «Записки» Цезаря и со знанием дела обдумывал ход будущих операций.

Император собрал четыре легиона, четыре вспомогательных войска и тысячную конницу. Он отозвал эти легионы с Рейна и Дуная, а командование ими поручил Гальбе — человеку очень знатному и необычайно отважному. Но, к несчастью, тот заболел, и Клавдий, учитывая еще задержку со строительством транспортных судов, ждал его выздоровления до середины июня. Однако Гальба был еще очень слаб, и император решил заменить его ветераном, Авлом Плавтием, искусным тактиком. Ему, состоящему в родстве с первой женой императора, в ту пору было шестьдесят лет; он некогда командовал XIV Рейнским легионом при главнокомандующем Германике. Задержка с отправкой войск дала британскому царю время на организацию обороны. Уже было начало августа, когда Клавдий послал Авлу Плавтию приказ выйти к Гезориаку и переправиться через Ла-Манш. Легионеры проявили нерешительность: они не были настроены начинать кампанию незадолго до холодного времени года против готового дать отпор неприятеля; однако в конце концов они поддались на убеждения своего командующего, который, обратившись к ним с речью, нашел нужные слова и выказал твердость духа.

Клавдий, оставшийся в Риме, с нетерпением ждал вестей о британском походе. Лишь игра в кости, в коей он преуспел, могла его как-то развлечь. Он позвал Луция Вителлия, своего коллегу по консульству, и они затеяли партию, которая длилась уже несколько часов и за ходом которой наблюдала Мессалина. Стоял удушающий зной; они устроились у раскрытого окна, выходящего во дворцовые сады, за роскошным мраморным столом, подарком Ирода Агриппы.

— Луций побьет тебя, — сказала Мессалина после удачного хода Вителлия.

— Партия еще не закончена, но фортуна в самом деле что-то не очень помогает мне сегодня, — согласился Клавдий.

Он снова бросил кости, когда вошел Паллант и объявил, что пришло послание от Авла Плавтия.

— Скорее читай, — приказал Клавдий, оставив игру.

— «Авл Плавтий Тиберию Клавдию, императору, шлет привет.

Настало время, о цезарь, просить мне тебя о помощи. Вот какова вкратце нынешняя обстановка: мы без боя высадились на берег и двинулись по дороге, по которой шел Цезарь Великий во время второго похода. Нам стало известно, что британский царь отвел войска из прибрежных районов, полагая, что мы не высадимся на их берег в этом году. Но в глубине своих земель он держит против нас шестидесятитысячную армию. Я уже воспользовался твоими мудрыми советами. Британцы действительно народ очень недисциплинированный, и им требуется много места, чтобы пускать в ход свое оружие. Поэтому я отдал приказ пехотинцам прижаться как можно теснее к противнику, после того как выдержат атаку его колесниц. Тяжелое сражение в конце концов завершилось нашей победой. Неприятельские потери составили четыре тысячи человек против наших девятисот. На следующий день после этой памятной битвы Красс Фруги, отец Помпея Магна, твоего зятя, о божественный Клавдий, настиг отступающую армию врага, и мы смогли взять в плен две тысячи человек. Царь, однако, бросил им подкрепление, и мы понесли больше потерь, чем ожидали.

Думаю, цезарь, что твое присутствие в войсках необходимо. Встань во главе нескольких свежих легионов и приди пожинать лавры наших побед. Приветствую тебя и желаю здоровья».

Едва Паллант закончил читать, как Клавдий, охваченный завоевательным рвением, поднялся и объявил:

— Мой военачальник призывает своего императора — я должен без промедления тронуться в путь. На тебя, Луций, я возлагаю управление империей в мое отсутствие.

Консул встал и склонил голову, а Мессалина тем временем едва сдерживала радость при мысли о грядущей свободе.

— Да посмотри же! — вдруг воскликнула он, указывая на кости. — Ты выиграл! Это боги предвещают тебе победу.

Она встала и, прижавшись к груди Клавдия, обняла его.

— Береги себя, — шепотом сказала Мессалина. — В особенности не совершай каких-нибудь безумств на поле сражения. Что станет со мной без тебя?

Клавдий возблагодарил богов за то, что они дали ему в супруги Мессалину, затем, повернувшись к Вителлию, пригласил его в рабочий кабинет, чтобы сделать последние распоряжения перед отъездом. На следующий день он отбыл из порта Остия с пятью боевыми быстроходными галерами в три ряда гребцов под приветственные крики народа.

С той поры как Луций Вителлий получил консульство вторично, Мессалина, несмотря на его почтенный возраст, нашла в нем новую привлекательность. Она с особенным интересом наблюдала за ним, а то, что в отсутствие Клавдия на него были возложены дела империи, повышало его престиж. Клавдий еще не добрался до берега Британии, когда Мессалина как-то после полудня пригласила его зайти к ней в спальню.

— Ты мало интересуешься мной, Вителлий, — с упреком сказала она. — Ты уже не любишь меня?

— Трудно, Мессалина, управлять империей и находить время, чтобы посвящать его тебе, — ответил он. — Знай, что, если бы Клавдий дал мне возможность выбирать, я бы предпочел всякое мгновение находиться подле тебя.

Глядя пристально на него, Мессалина почувствовала, как в плоть ее властно входит желание. Чем больше она имела связей, тем более необходимыми они ей становились для удовлетворения ее огненного темперамента. В самый день отъезда Клавдия она пригласила на обед начальника преторианской гвардии Юста Катония, которого отличала за силу и прямодушие. Его преданность Клавдию была столь велика, что он не ответил на попытки Мессалины соблазнить его, и та тотчас велела заточить его в темницу, поскольку все более нетерпимо воспринимала отказы. Ее развращенность толкала ее даже на то, чтобы домогаться мужчин, которых она презирала, и тех, которые, как ей казалось, с презрением относились к ней, таких людей, как Вителлий и Гай Силлий, впервые встреченный ею у Симона. Клавдий иногда прибегал к помощи последнего в решении сложных вопросов права, и она, случалось, видела его во дворце, где он проявлял к ней почтительную холодность. Он так нарочито сторонился ее, что эти неловкие попытки охранить себя только распаляли чувственность Мессалины. Не раз ей чудилось, что она ловит на себе его откровенные взгляды, и это побудило ее вступить с ним в некую игру, постепенно создавшую между ними какое-то странное взаимопонимание: он, желая сохранить за собой репутацию честного и порядочного человека, пытался скрыть зревшие в нем помимо его желания чувства, а она использовала все изощренные приемы обольщения, дабы вынудить его открыться против воли.

Именно о Силии думала Мессалина, уверенная, что скоро увидит его у своих ног, когда глядела на Вителлия, склонившегося перед ней на колени. Она пригласила его занять место подле нее.

— Клавдий, прямо скажем, доверил тебе непростое дело, но ты не волнуйся: если вдруг возникнут какие-то серьезные осложнения, к примеру мятеж или война, он тотчас вернется и примет на себя всю ответственность.

— Разумеется, это так, но и текущие заботы пожирают все мое время.

— Скажи, ты по-прежнему влюблен в ту девушку, которой дал волю?

— Как я могу испытывать еще какой-то интерес к этой девушке, когда единственное мое желание — нравиться тебе, Мессалина, тебе, прекраснейшей из женщин.

— Ты все так же носишь мою сандалию на груди, между тогой и туникой? — спросила она с ироничной улыбкой.

Нисколько не смутившись, он достал сандалию из складок своей одежды и поднес к губам.

— Я, наверное, была излишне сурова с тобой?

— Да нет же, Мессалина. Ну кто я в твоих глазах? Что такое бывший наместник, что такое консул перед императрицей?

— Мне нравится твоя скромность. Однако я решила повнимательнее относиться к твоим словам.

— Если бы ты могла повнимательнее относиться еще и к моим чувствам, — вздохнул он.

— Думается, я могла бы.

— Тогда соблаговоли показать это, позволив поцеловать твои колени.

— Я позволяю, Луций.

Он вновь опустился к ее ногам и приблизил лицо к ее коленям; сквозь ткань вырисовывалась их округлая форма. Она расстегнула на плече застежку и откинула в стороны тонкую ткань, затем легла на ложе и разметала по нему свои роскошные волосы. Вителлий стоял недвижно, лицо его заливала краска из-за внезапно открывшейся перед ним наготы. Он словно отупел или, скорее, не верил своим глазам — и не мог пошевелиться. Ей пришлось, взяв его за плечи, притянуть к себе и побудить скинуть тяжелую одежду, чтобы он наконец понял, что вожделенная Мессалина, которую он и не надеялся видеть обнаженной, теперь вся отдавалась его самым безумным желаниям.

Первое послание от Клавдия пришло почти через два месяца после его отъезда из Рима. Мессалина получила его как раз в тот момент, когда вместе с Ливией занималась подбором гостей для предстоящего вечера, каждому из которых она приготовила богатый подарок, а потому чтение письма отложила. Вечера эти начинались все в более ранние часы и заканчивались все позже. Мессалине хотелось, чтобы они были необычными, яркими, изысканными; вместе с тем она стремилась все устроить так, чтобы каждый гость мог свободно, без малейшего стеснения, удовлетворять свои желания. Слава об этих пирушках вышла за стены дворца, и все в Риме знали о них. Поговаривали даже, что разврат, царящий в трущобах Субуры, ни в какое сравнение не идет с тем, что творится у Мессалины. Вителлий сообщил императрице о слухах, но она не придала им никакого значения.

— Не забудем Гая Силия, — сказала она Ливии. — Я впервые приглашаю его к себе. Мне бы не хотелось, чтобы он был разочарован, тем более что с ним у меня связаны определенные намерения… если, конечно, он сможет им отвечать, — с серьезным видом добавила она.

Когда все было готово, Мессалина, растянувшись на диване, стала читать послание Клавдия. Аилур устроился у нее в ногах.

«Наконец-то я улучил момент, чтобы сообщить о себе известия. Поездка в Британию не обошлась без происшествий. Из Остии попутный ветер пригнал нас к Корсике. За ночь мы обогнули остров, потом ветер спал, и мы пошли на веслах к Массилии. На следующий день дул сильный северо-западный ветер, и мы по разбушевавшемуся морю достигли Галлии. Нас бросило на прибрежные скалы, и мы не без трудностей смогли высадиться в порту Массилии, после того как нас дважды едва не поглотила пучина: у берегов Лигурии и у Стойхадских островов. Я поклялся впредь избегать Нептуновых ловушек всякий раз, когда будет возможность добраться куда-либо по суше. Из Массилии мы пересекли всю Галлию и достигли Гезориака. Путешествие это было для меня мучительным, поскольку, несмотря на хорошие дороги, в повозке сильно трясло. Ксенофонт, ежедневно подтверждающий свой талант врачевателя, посоветовал мне воспользоваться носилками, но мне не хотелось выглядеть менее выносливым, чем мои военачальники. Британский океан мы пересекли без особых трудностей, и вчера наши войска наконец соединились с войсками Авла. Мы готовы сойтись лицом к лицу с неприятелем, который, похоже, направляется к нам. Но пусть тебя ничто не тревожит, победа будет за нами. Будь здорова».

Мессалина положила дощечку перед собой на треножник и позвала раба. Она велела ему отыскать Вителлия, которого хотела известить о письме Клавдия. Но раб не двигался с места, и это удивило ее. «Он что, глухой, что ли, или не понимает нашего языка?» — подумала она и повторила приказание. Тут он осмелился заговорить, и дерзость его тона изумила Мессалину, но не покоробила.

— Я служу цезарю уже больше года, и я хотел бы служить и тебе, госпожа. Но ты не обращаешь на меня никакого внимания, в то время как устремляешь свои взоры на стольких разных мужчин.

— Ты, однако, самонадеян. Забыл, что всего лишь раб? Как тебя зовут?

— Эвод.

— Неужто ты, коротышка с несимпатичной наружностью, рассчитываешь привлечь к себе внимание императрицы?

— А почему я не могу тешить себя надеждой, что соблазню императрицу, когда множество мужчин, еще более неказистых, чем я, пользуются ее милостями?

— Твои речи наглы, и это может тебе дорого стоить! Сдается мне, ты потерял рассудок! — вскричала Мессалина.

— Из-за тебя я и потерял рассудок и из-за бога любви. Ты можешь меня наказать, но я все равно буду считать тебя красивее Венеры, резвее Дианы, нежнее Фетиды, умнее Ариадны. Юнона и та, когда гневалась на Юпитера, никогда не была так ослепительно прекрасна, как ты.

— Да ты, оказывается, умеешь подслащать свои речи медом и находить убедительные слова, словно искусный ритор, — с улыбкой признала она.

— Я могу тебе доказать, что это не единственное мое дарование.

— Хотела бы верить, но только красота может возместить низкое положение, а влиятельность и знатность — непривлекательную внешность. Ты же не в силах мне предложить ни того, ни другого, и будь даже у тебя достоинства Приапа, мое отношение к тебе не изменится, — насмешливо сказала она.

— В таком случае позволь мне удалиться, — с обидой ответил Эвод.

— Позволяю, в особенности для того, чтобы отыскать Луция Вителлия и поберечь свое место на цезаревой службе. И благодари свою императрицу за великодушие: наглость твоя заслуживает сурового наказания.

Мессалина тотчас же забыла об этом случае. Пирушка, которая должна была состояться тем вечером и на которой она собиралась заловить в свои сети Гая Силия, имела для нее куда большее значение.

Едва минуло две недели, как в Рим пришло новое письмо от Клавдия. Мессалина, к досаде своей, узнала, что император во главе своих легионов уже покорил многие британские племена и испрашивал у сената разрешение отпраздновать триумф.

— Уже, — вздохнула Мессалина. — Как быстро пролетело время!

Она рассеянно пробегала глазами подробное описание боевых действий, сделанное для нее Клавдием:

«Мы сразились с британцами в годовщину победы Германика над германцем Арминием. Марс и Беллона были с нами и даровали нам победу. Мы взяли восемь тысяч человек в плен, четыре тысячи семьсот вражеских воинов были убиты, тогда как сами потеряли всего лишь триста восемьдесят человек. Теперь я возвращаюсь в Галлию и остановлюсь в Лугдуне, чтобы дождаться ответа сената. Я хочу, чтобы ты приехала ко мне и разделила со мной триумфальные почести».

Она решила продиктовать ответ, который, по ее мнению, мог бы понравиться Клавдию.

«Мессалина — своему дорогому и высокочтимому супругу.

Из твоего послания я узнала о победе. Никогда еще я не испытывала большей гордости. Я постаралась рассказать детям, какой ты храбрый. Они еще слишком малы и многого не понимают, но Германик спрашивает о тебе каждый вечер. Сенат охотно даст согласие на твой триумф, поскольку ты его заслужил. Я спешу быть рядом с тобой в этот великий день. Здесь мы все думаем о тебе. Вителлий, замещая тебя, старается изо всех сил, но он не сумел помешать сенаторам обесценить медные монеты с изображением Калигулы. Это известие, быть может, расстроит тебя, но что оно в сравнении с твоим триумфом? Я поговорю с Мнестером, чтобы он подготовил представление, достойное твоей славы. Хорошо было бы добиться, чтобы сенат проголосовал за сооружение ему статуи, ведь народ его обожает. Уверена, что ты одобришь меня и согласишься почтить таким образом одного из талантливейших артистов нашего времени в самый день твоего триумфа.

Юст Катоний, начальник преторианцев, в твое отсутствие попытался поднять мятеж; Вителлий заключил его под стражу. Он заслуживает смерти; мы ждем твоего решения. Вскоре я отправляюсь в Лугдун. Будь здоров».

Получив письмо от жены, Клавдий несколько раз перечитал его и остановился на том месте, где речь шла о сыне. Скоро они вместе будут праздновать его победу, и он наконец-то обнимет детей. Порадовавшись этому обстоятельству, он ознакомился с решением сената, который назначил празднование триумфа на первый день марта следующего года.

У него вдруг появилась уверенность, что он действительно великий император — Тиберий Клавдий Друз Нерон Август Германик Британик, Отец отечества, Великий понтифик, удостоенный заслуженного триумфа. Как далек был теперь от него тот смешной хромоножка, над которым так долго потешалась его родня!