Если б крылья я имела —  ни на что б не оглянулась,  на край света б полетела,  никогда бы не вернулась!  Поселилась бы одна,  чтоб никто меня не знал.  Вольный ветер бы развеял  память прежних лет.  Ни на что б не оглянулась!  Только крыльев нет…

 Скрипнула калитка —  может, гость идет?  Нет — холодный ветер,  пустоту несет.  Кто сюда заглянет,  вспомнит обо мне?  Разве только странник  на гнедом коне.  Он воды напьется,  напоит коня,  и в страну далекую  заберет меня.

 Я мало писала писем  тем, кто так дорог мне…  Хотела по жизни быстро  промчаться на лютом коне.  Теперь оглянусь — и что же,  даже памяти нет.  И путь назад невозможен —  вьюга заносит след.

 Осень пришла снова…  Неотвратимо — веками  ступала она неслышно  под музыку скрипача-дождя.  Люди рождались и умирали,  менялись судьбы народов,  города от войны горели  и заново возводились,  а осень неслышно ступала  в легком шелку листопада.  Минуют тысячелетья,  а осень будет всё та же  и тот же печальный дождь.

Девушка бродила по лесу, собирала травы вещие, были ивы ей подругами, а березоньки сестрицами. Взяв краюху хлеба из дому, с рук кормила волка серого, обнимала шею звереву, волк за нею часто следовал. Для людей она чужой была, нежеланная пришла на свет, знала языки звериные, птичьи, травьи и древесные. Танцевала под дождем босой, всё слагала песни тихие. Дождь ее невестой величал, одевал в парчу прозрачную, в русы косы жемчуга вплетал. Убегала ночью к реченьке, да с луной шепталась, странная. Повстречал ее заезжий юноша на опушке леса шумного, старинного. И тогда любовь она изведала, до зари шепталась с черным соколом, ласковое сердце отдала ему. Но за то, что мать прогневала, обернулась ивой девушка, загляделась в речку быструю… Тайным чарам срок три года был. На исходе года третьего воротился странник-юноша. Он срубить задумал ивушку, тайны колдовства не ведая. И когда топор свершил судьбу, ива снова стала девою, застонала, в травы падая… Чабрецом, полынью горькою да березками оплакана. Плакал дождь, с небес сорвавшись вдруг. Выл печально желтоглазый волк. Только матушка не плакала.

 Цветок не рви ты на лугу напрасно.  Гляди, как он на воле среди трав  доверчив и прекрасен.  Но жадная рука его сорвет —  он, не дожив, в небытие уйдет.

 И сквозь молчанье облаков  прощенья, весточки без слов  земля, притихнув, ожидала…  Прорвав тугую сеть веков,  слеза Господняя упала.

 Обними меня, дождь,  защити меня, дождь!  Одолела меня  боль, обида и ложь.  Огради меня, дождь,  от людских горьких дел  нерушимой стеной,  серебром твоих стрел.  Мы ведь крови одной,  мы ведь песни одной.  Огради меня, дождь,  серебристой стеной.

 Я смешной полевой цветок,  на полезной ниве сорняк.  я на свет незваной пришла  и несу вам такой пустяк —  заревые цветы между строк,  васильковые два крыла.

 В теплой нашей памяти жива,  смотрит с фото ласково и мудро  Зинаида, Зиночка, голубка,  добрая прабабушка моя.

 Проводила мужа на войну,  и слезинка пряталась в ресницах.  Может быть, предвидела: навек.  Оставалось верить и молиться.  А весна несла не голубень —  бомбами изорванное небо.  Даже плакать некогда тебе —  четверо детишек просят хлеба.

 Повенчались — звезды закружились,  всех была счастливей на земле!  Но гнездо непрочно свили  на краю военных страшных лет…

 Дети вспомнят через много лет  бедный хлеб родительского крова,  рыжей масти смирную корову,  взрывами разбуженный рассвет.  Матери тревожное чело  и белей черемухи косынку,  и как, вздрогнув, уронила кринку,  когда немцы ворвались в село.

 Прозвучала в майской тишине  весть желанная: конец войне!  Больше уж не будут убивать,  вдовы над конвертами рыдать,  враг поля родимые топтать!  Поровну — надежда и тревога…  Ждешь… И проглядела синий взор  на крутую пыльную дорогу,  по которой целый полк прошел.  Возвратились все друзья Кирилла,  всех соседок братья и мужья…  Он один не шел… И затужила,  и развеял ветер плач твой тихий  по степным сединам ковыля.