Не пора ли нам, братья  начать старыми словами  печальную повесть о походе Игореве,  Игоря Святославича?  Начинаться же песне правдивой  по сказаниям сего времени,  а не по замыслу Боянову.  Боян вещий,  песни свои слагая,  прядал резвой белкою по древу,  мчался серым волком по земле,  сизым орлом в поднебесьи,  припоминая, как молвил,  первых времен усобицы.  Тогда пускал он десять соколов на стаю лебединую;  которую лебедь настигнет,  та первой песнь воспевала —  старому Ярославу,  храброму Мстиславу,  зарезавшему Редедю пред полками касожскими,  прекрасному Роману Святославичу.  Боян, братья, не десять соколов  на лебяжью стаю натравливал —  вещие персты возлагал  на живые струны певучие,  и они сами княжескую славу рокотали.                            «»»»»»»»»»»»»  Начнем же, братья, повесть сию  от старого Владимира до нынешнего Игоря,  который скрепил разум свой волею  и поострил сердце свое мужеством;  исполнившись ратного духа,  повел он свои храбрые полки  на землю Половецкую  за землю Русскую.                            «»»»»»»»»»»»»  Взглянул князь Игорь  на светлое солнце,  и увидел — наползла тьма,  и вся рать еготьмою скрыта.  И молвит Игорь  верной своей дружине:  «Братья и дружина!  Лучше быть убитым,  неежли в плену вражьем;  вскочим же, братья,  на коней своих резвых,  да поглядим привольно  на синий Дон».  Затмило князю разум  искушение ратное  Дон великий завоевать,  невзирая на черное знамение.  «Хочу, — молвит он, — копье преломить  на краю поля Половецкого,  хочу с вами, русичи, али главу сложить,  али зачерпнуть шлемом Дону могучего».                   «»»»»»»»»»»»»»»»»»  О Боян, соловей былого времени!  Ты прославил бы его отважные полки,  взлетев, соловушка, на мысленное древо,  воспарив умом в поднебесье,  слагая славу времени сего,  рыская тропою Трояновой  через поля на горы.  И воспеть бы тебе, внуку Велеса,  песнь Игорю:  «То не буря занесла соколов  через поля широкие —  стаи галочьи собираются  к Дону великому».  Или так бы воскликнул,  вещий Боян,  Велесов внук:  «Вороные кони ржут за Сулою —  звенит слава в Киеве;  трубы трубят в Новгороде —  стоят стяги в Путивле!»                       «»»»»»»»»»»»»»»  Игорь ждет милого брата Всеволода.  Молвит ему буй тур Всеволод:  «Один брат,  один свет светлый —  ты, Игорь!  Оба мы Святославичи.  Седлай-ка, брат,  ретивых коней своих,  а мои давно готовы,  оседланы у Курска, впереди.  А мои-то куряне славные воины:  под трубами повиты,  под шлемами взлелеяны,  острием копья вскормлены.  Дальние пути им ведомы,  крутые овраги им знаемы,  луки у них напряжены,  колчаны отворены,  сабли изострены;  сами скачут, что серые волки в поле,  ища себе чести, а князю славы.»              «»»»»»»»»»»»»»»»»»  Тогда вступил князь Игорь в златое стремя  и поехал по чистому полю.  Солнце ему тьмою путь застит,  ночь грозой ревет, смолкло пенье птиц,  свист звериный встал,  пробудился Див,  кличет меж дерев —  велит слушать — земле незнаемой,  Волге,  и Поморию,  и Посулию,  и Сурожу,  и Корсуни,  и тебе, Тьмутараканский идолище!  А половцы непроезжими дорогами  побежали к Дону великому,  кричат телеги во полуночи,  словно лебеди тревожные.                     «»»»»»»»»»»»»»»»  Игорь к Дону-батюшке рать ведет!                      «»»»»»»»»»»»»»»»  Уже хищны птицы в дубравах  чают беды его,  подстерегают волки сивые  по оврагам,  клекотом орлы зверей на кости кличут,  лисицы брешут на червленые щиты.                     «»»»»»»»»»»»»»»  Родная Русь! Уже ты скрылась за холмом!                     «»»»»»»»»»»»»»»  Долго ночь меркнет,  заря лучину загасила,  мгла поля покрыла.  Уснул соловьиный щебет,  пробудился галочий гомон.  Русичи великие поля червлеными щитами преградили,  ища себе чести, а князю — славы.                         «»»»»»»»»»»»»»»»»  Спозаранку в пятницу  потоптали они поганые полки половецкие,  и разметавшись стрелами по полю  помчали красных девок половецких,  а с ними злато,  и паволоки,  шелка драгоценные.  Расшитыми покрывалами  и япончицами,  и кожухами  стали мосты мостить  по болотам и топям,  и всяким узорочьем половецким.  Багряны стяги,  белы хоругви,  червлены чолки,  серебряны древка —  храброму Святославичу.  Дремлют в поле птенцы Олегова храброго гнезда.  Далече залетели!  Не были они в обиду даны  ни соколу,  ни кречету,  ни тебе, черный ворон,  поганый половчина!  Гзак бежит серым волком,  Кончак ему вслед — к Дону великому.                      «»»»»»»»»»»»»»»»  На другое утро спозаранку  кровавые зори свет возвещают,  черные тучи с моря идут,  хотят затмить четыре солнца ясных,  а в них трепещут синие молнии.  Быть грому великому,  идти дождю стрелами с Дону великого!  Тут копьям преломиться,  тут саблям вострым покривиться  о шлемы половецкие,  на Каяле реке,  у Дону великого!                   «»»»»»»»»»»»»»»»  Родная Русь! Уже ты скрылась за холмом!                    «»»»»»»»»»»»»»»»  Ветры, Стрибоговы внуки, веют с моря стрелами  на храбрве полки Игоревы.  Земля стонет, хрипит,  реки мутны текут,  прах заметает поля,  знамена вопят:  половцы идут от Дона,  и от моря,  и со всех сторон войско русское окружили.  Дети бесовы кликом поля преградили,  а храбрые русичи преградили червлеными щитами.              «»»»»»»»»»»»»»»»»  Ярый тур Всеволод!  Стоишь ты в битве крепок,  мечешь во врагов стрелы,  громыхаешь о шлемы мечами булатными!  Где ты туром промчишься,  златым шлемом сверкая,  там ложатся поганые головы половецкие.  Порасколоты саблями калеными шлемы аварские  от тебя, ярый тур Всеволод!  Какую рану почует, братья,  тот, кто забыл честь и жизнь,  и града Чернигова отчий златой престол,  и своей милой, прекрасной Глебовны  лик и обычаи?              «»»»»»»»»»»»»»»»»»  Были и канули веча Трояновы,  миновали лета Ярославовы;  были походы Олеговы,  Олега Святославича.  Тот Олег мечом крамолу ковал  и стрелы по земле сеял.  Ступает в златом стремени в град Тьмутаракань,  тотчас звон слышит давний великий Ярослав,  а сын Всеволодов, Владимир,  поутру закрывает уши в Чернигове.  Бориса же Вячеславича слава на суд привела  и на Канину зеленое погребальное покрывало постлала  за обиду Олегову,  храброго молодого князя.  С той же Каялы Святополк повел отца своего  меж венгерскими иноходцами  ко святой Софии к Киеву.  Тогда, при Олеге Гориславиче,  разрывали землю Русскую усобицы,  погибала жизнь Даждьбогова внука;  княжьи крамолы обрывали век людской.  Тогда по земле Русской редко перекликались пахари,  а всё больше граяли вороны,  мертвых деля меж собою,  да галки свою речь говорили,  готовясь лететь на добычу.                     «»»»»»»»»»»»»»»»»»»  То было в те рати, в былые походы,  а такой великой брани не слыхано!  С зорьки ранней до вечера,  с вечера до света  летят стрелы каленые,  громыхают сабли о шлемы,  трещат копья булатные  в поле незнаемом,  среди земли Половецкой.  Черна земля под копытами костьми была засеяна,  горячей кровью полита —  скорбь полынью взошла по Русской земле.                 «»»»»»»»»»»»»»»»»»»  Что мне шумит,  что мне звенит  далече рано пред зорями?  Игорь вспять повернул полки:  жаль ему любимого брата Всеволода.  Бились они день,  бились другой;  к полудню третьего дня пали знамена Игоревы.  Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы,  тут кровавого вина недостало;  тут пир окончили храбрые русичи:  сватов напоив допьяна, сами полегли  за землю Русскую.  Никнут травы от жалости,  деревья в плаче к земле приклоняются.                «»»»»»»»»»»»»»»»»»»  Уже, братья, невеселая пора настала,  уже пустошь воинство прикрыла.  Встала обида в войсках Даждьбогова внука,  вступила девой на землю Троянову,  всплеснула крылами лебяжьими  на синем море у Дона;  всплеснула, потопила времена добрые.  Борьба княжья с погаными прекратилась,  ибо стал прекословить брат брату:  «Се мое, а то мое же».  И начали князья про малое  говорить «То великое»,  и так сами на себя крамолу ковали.  А поганые со всех сторон пошли с победами  на землю Русскую.                «»»»»»»»»»»»»»»»  О, далече залетел сокол, птиц бия, — к морю!  А Игорева храброго полка не воскресить.  По ним затужила Карна,  и Желя пошла по Русской земле,  разомкнув огонь в погребальном роге.  Жены русские заплакали, стеная:  «Теперь нам своих любимых  ни мыслию помыслить,  ни оком увидеть,  ни словечка их не услыхать,  а злата да серебра век не увидать».              «»»»»»»»»»»»»»  И застонал, братья, Киев от скорби,  а Чернигов от злых напастей.  Тоска разлилась по Русской земле;  печаль многоводная течет средь земли Русской.  А князья сами на себя крамолу выковали,  а поганые сами,  победами нарыскивая на Русскую землю,  взимая дань по белке от двора.             «»»»»»»»»»»»»»»»  Ибо те оба храбрые Святославича —  Игорь и Всеволод —  раздором пробудили коварство вражие,  что усыпил было отец их —  Святослав грозный великий киевский —  грозою:  потоптал своими полками сильными  и мечами булатными,  наступил на землю Половецкую,  сравнял холмы и овраги,  взбаламутил реки и озера,  иссушил потоки и болота.  А поганого хана Кобяка из лукоморья,  от железных великих полков половецких,  вихрем исторг;  и упал Кобяк во граде Киеве,  в гриднице Святославовой.  Тут немцы и венецианцы,  тут греки и морава  поют хвалу Святославу,  хулят князя Игоря,  что уронил богатство, на дно Каялы — реки половецкой  русского золота щедро насыпал.  Тогда князь Игорь пересел из седла золотого  в седло рабское,  унынье охватило забралы городов,  а веселье поникло.            «»»»»»»»»»»»»»»»  А Святослав увидел тяжкий сон  в Киеве на горах.  «В ночь с вечера обряжали меня, — молвит, —  в черный саван,  положили на ложе тисовом,  черпали мне синее вино,  с горем смешанное;  сыпали мне пустыми колчанами поганых пришлецов  окатный жемчуг на грудь,  и нежили меня.  Уже зияли доски без князька  в моем терему златоверхом.  Всю ночь с заката  седые вороны граяли у Плесеньска,  на околице шумел лес Кияни,  и понеслись они к синему морю».  И молвили бояре князю:  «Уже, княже, горе ум пленило,  ибо два ясных сокола слетели  с отчего златого престола  поискать град Тьмутаракань  или шлемом Дону зачерпнуть.  Уже соколикам крылья подрезали  погаными саблями,  да и сами они запутались  в силках железных».                 «»»»»»»»»»»»»»»»»  Темно сделалось в третий день:  два солнца померкли,  багряные лучи их погасли,  и с ними два молодых месяца —  Олег и Святослав —  тьмою заволоклись  и в море упали,  на радость и на великое буйство половцам.  На Каяле-реке тьма свет покрыла —  по Русской земле простерлись половцы,  как рыси хищные.  Уже позор заслонил славу,  уже грянула нужда на волю.  Плачет Див над землею русской.  Уже готские красные девы  распелись на берегу синего моря:  русским золотом позванивая,  воспевают время Бусово,  лелеют месть за Шарокана.  А мы уже, дружина, жаждем веселья!  Тогда великий Святослав  изронил златое слово,  со слезами смешанное,  и молвит:  «Сыновья мои, Игорь и Всеволод!  Рано начали Пололвецкую землю  мечами терзать,  а себе славы искать.  Но нечестно одолели,  нечестно кровь поганую пролили.  Ваши храбрые сердца  из жестокого булата скованы  и в ярости закалены.  Не пощадили вы моей серебряной седины.  Я уже не вижу власти  сильного,  и богатого,  и державного со множеством воинов,  брата моего Ярослава,  с черниговскими боярами,  с могучими воеводами,  и с татранами,  и с шельбирами,  и с топчаками,  и с ревугами,  и с ольберами.  Те без щитов, с ножами засапожными  кликом полки побеждают,  звоня в прадедовскую славу.  Но молвите: «Мужаемся сами,  прежнюю славу сами похитим,  грядущую славу сами поделим!»  А дивно ли мне, братья, старику помолодеть?  Когда оперился сокол,  высоко он птиц сбивает,  не даст гнезда своего в обиду.  Но жаль, молодые князья мне не в помощь,  худые времена настали.  Вот у Римова кричат под саблями половецкими,  а Владимир стонет изранен.  Горе и печаль сыну Глебову!»           «»»»»»»»»»»»»»»»»»  Великий княже Всеволод!  Неужели не помыслишь ты примчать издалека  отчий златой престол уберечь?  Ты ведь в силах Волгу веслами расплескать,  а широкий Дон шлемом вычерпать!  Кабы ты здесь был,  продавалась бы раба по ногате,  а раб по резане.  Ты ведь можешь посуху  живыми стреламии метать —  удалыми сынами Глебовыми.            «»»»»»»»»»»»»»»»»  О, отважный Рюрик, и Давид!  Не ваших ли воинов  золоченые шлемы в крови тонули?  Не ваша ли храбрая дружина  рыкает по-турьи,  ранены саблями калеными  на поле безвестном?  Вступите же, господа,  в златые стремена  за обиду сего времени,  за землю Русскую,  за раны Игоревы,  буйного Святославича!           «»»»»»»»»»»»»»»»»  Галичский Осмомысл Ярослав!  Высоко восседаешь ты  на своем златокованом престоле,  подпираешь горы Венгерские  своими сильными полками,  заградил королю путь,  затворил Дунаю врата,  метая тяжести через облака,  суды верша до Дуная.  Грозы твои по землям текут,  отворяешь Киеву врата,  стреляешь с отчего златого престола  салтанов за землями.  Срази, господин, Кончака,  поганого раба,  за землю Русскую,  за раны Игоревы,  буйного Святославича!             «»»»»»»»»»»»»  А вы, буй Роман, и Мстислав!..  Храбрая мысль ведет ваш ум к свершеньям.  Высоко летите вы, отважные,  как сокол на крыльях бури,  устремившийся птаху одолеть.  Знатны ваши железные молодцы  под шлемами латинскими.  Под ними дрогнула земля,  и многие страны —  Хинова,  Литва,  Ятвяги,  Деремела,  и половцы копья свои уронили,  и главы свои приклонили покорно  под те мечи булатные.           «»»»»»»»»»»»»»»  Но уже, княже Игорь,  меркнет солнца свет,  и дерево не к добру листву роняет:  по Роси и по Суле угодья поделены.  А Игорева храброго полка не воскресишь!  Дон тебя, княже, кличет,  и зовет князей на победу.  Олеговичи, храбрые князья, подоспели на битву…          «»»»»»»»»»»»»»»»»  Ингвар и Всеволод,  и все трое Мстиславичи,  не худого гнезда орлы шестикрылые!  Не судьбою победы  себе власть присвоили!  Где ваши шлемы златые  и копья польские,  и щиты крепкие?  Заградите полю ворота  своими острыми стрелами  за землю Русскую,  за раны Игоревы,  буйного Святославича!         «»»»»»»»»»»»»»»  Больше Сула не течет серебряными струями  ко граду Переяславлю,  и Двина обернулась болотом  пред грозными теми полочанами,  под кликом поганых.  Один лишь Изяслав, сын Васильков,  отзвенел острыми мечами  о шлемы литовские,  стяжал славу деда своего Всеслава,  да сам под щитами червлеными  на кровавой траве упал,  изранен литовскими мечами,  с юным своим песнотворцем,  а тот молвил:  «Дружину твою, княже,  птицы крылами покрыли,  звери кровь полизали.»  Не было там брата Брячислава,  ни другого — Всеволода.  Он один изронил жемчужную душу  из храброго тела  через золотое ожерелье.  Умолкли голоса,  погасло веселье,  трубы кричат городенские.         «»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»  Ярославовы все внуки и Всеславовы!  Спустите знамена свои,  в землю вонзите мечи посрамленные.  Вы предали славу дедов и прадедов,  ибо своими крамолами  начали наводить поганых  на землю Русскую,  на жизнь Всеславову,  из-за вашего раздора пришло насилие  от земли Половецкой!          «»»»»»»»»»»»»»»»  На седьмом веке Трояновом  кинул Всеслав жребий  о девице себе милой.  Хитростью оперся он на коней  и прискакал к воротам киевским,  и коснулся дрквком  золотого престола киевского.  Бежал от них лютым зверем  в час полночный из Белграда,  скрытый синей мглой, добыл он счастье,  с трех ударов отворил ворота Новгорода,  расшиб славу Ярославову,  бежал волком  до Немиги с Дудуток.       «»»»»»»»»»»»»»»»»  На Немиге снопы кладут головами,  молотят цепами булатными,  на току жизни губят,  веют душу от тела.  Немиги кровавые берега  не добрым зерном засеяны —  усеяны костьми русских сынов.          «»»»»»»»»»»»  Всеслав князь судил народ,  князьям города разделял,  а сам в хмурую ночь волком рыскал:  из Киева дорыскал до первых петухов до Тьмутаракани,  великому Хорсу волком сивым путь перебегал.  Ему заутреню в Полоцке позвонили рано  во все колокола святой Софии,  а он в Киеве те звоны слушал.  Хоть и вещая душа в смелом теле,  часто он страдал от бед жестоких.  Ему вещий Боян  припевку некогда сказал, разумник:  «Ни хитрому,  ни искусному,  ни птице наиискуснейшей  не миновать суда Божия».       «»»»»»»»»»»»»»»»  Стонать и плакать земле Русской,  вспоминая начало времен,  вспоминая первых князей!  Князя старого Владимира  не пригвоздить было к горам киевским,  так и ныне реют стяги Рюриковы  и другие знамена — Давидовы,  но врозь их знамена плещутся.  Копья поют!..           «»»»»»»»»»»»»»  На Дунае голос Ярославны слышится,  горлицей безвестной на рассвете тужит.  «Полечу, — молвит, — горлинкой сизой по Дунаю,  омочу шелковый рукав в Каяле-реке,  утру князю кровавые раны  на измученном его теле».  На заре Ярославна плачет  в Путивле на забрале, и так молвит:  «О ветер, ветрила!  Зачем, господин мой, так сильно веешь,  зачем мечешь половецкие стрелы  своим крылом беззаботным  на войско моего лады?  Мало разве тебе летать под облаками,  мало разве тебе корабли гонять по синю морю?  Что ж ты, ветер, мою отраду  по ковылям, по горькой полыни развеял?»  На заре Ярославна плачет  на забрале града Путивля, и так молвит:  «О Днепр, Славутич!  Пробил ты, сильный, каменные горы  сквозь землю Половецкую,  ты бережно нес Святославовы ладьи  до полку Кобякова.  Призови, господин, моего ладу ко мне,  донеси до него мой плач, мой зов  на море рано».         «»»»»»»»»»»»»»  На заре Ярославна плачет  на забрале в Путивле, и так молвит:  «Светлое, трижды светлое солнце!  Всем тепло ты и красно.  Зачем, господин мой, жжешь горячими своими лучами  лады моего войско?  В поле безводном жаждой их мучишь,  горем их колчаны связало —  лучше б ты, солнце, вовсе погасло».         «»»»»»»»»»»»»»»»»»  Взыграло море к полуночи,  вьются смерчи во мгле.  Игорю-князю Бог путь кажет  из земли Половецкой  на землю Русскую,  к отчему златому престолу.           «»»»»»»»»»»»»»»  Погасла заря вечерняя.  Игорь спит,  Игорь бдит,  Игорь мыслью поля мерит  от великого Дону до малого Донца.  Коню в полночь Овлур свистнул за рекою,  велит князю разуметь:  князю Игорю не быть в плену!  Кликнул,  вздрогнула земля,  зашептала трава,  башни половецкие пошатнулись.  А Игорь князь ринулся  горностаем к камышовому берегу  и белым селезнем на воду.  Вскочил на резвого коня,  серым волком соскочил,  и помчал к излучине Донца,  полетел соколом во мгле,  забивая гусей-лебедей  к пиршеству.  Когда Игорь соколом взлетел,  тогда Овлур волком стлался по земле,  сбивая студеную росу —  оба насмерть загнали своих лихих коней.         «»»»»»»»»»»»»  Молвит Донец:  «О Игорь князь!  Немало тебе величия,  а Кончаку нелюбия,  а Русской земле веселия».  Отвечает Игорь:  «О Донец!  Немало тебе величия,  лелеявшему князя на волнах,  стелившему ему зеленую траву  на своих серебряных берегах,  одевавшему его теплыми мглами  под сенью ив взеленых;  стерегшему его гоголем на воде,  чайками на струях,  чернядью на ветрах.  Не такова, — молвит, — река Стугна:  худое теченье имея,  поглотив чужие ручьи-потоки,  полноводная да глубокая к устью,  юного князя Ростислава забрала она.  На темном берегу днепровском  плачет мать Ростиславова  по юноше князю Ростиславу.  Поникли цветы от жалости,  деревья с тоской к земле клонятся».       «»»»»»»»»»»»»»  То не сороки застрекотали —  по следу Игореву рыщут Гзак с Кончаком.  Тогда вороны не граяли,  галки примолкли,  сороки не стрекотали,  только полозы в пыли проползали.  Дятлы стуком путь к реке кажут,  соловьи веселыми песнями  свет разбудили.        «»»»»»»»»»»»»»»  Тогда молвит Гзак Кончаку:  «Коли сокол к гнезду летит,  соколенка изловим  в силки,  золотою подстрелим стрелой».  Отвечает Кончак Гзаку:  «Коли сокол к гнезду летит,  опутаем соколенка  красной девицею».        «»»»»»»»»»»»»»  Возражает Гзак Кончаку:  «Коль его опутаем красной девицею,  не будет у нас ни соколенка,  не будет ни красной девицы,  и станет каждая птица нас бить  в поле Половецком».         «»»»»»»»»»»»  Прорекли Боян и Ходына,  песнотворцы Святославовы,  былого времени Ярослава,  князя Олега любимцы:  «Тяжко голове без плеч,  и не жить телу без головы —  а Русской земле без Игоря».       «»»»»»»»»»»»»»»  Солнце сияет на небесах,  а Игорь князь — на русской земле;  девицы поют по Дунаю —  вьются голоса через море до Киева.  Игорь едет по Боричвеву  ко Святой Богородице Пирогощей.  Грады веселы, рада Русь.          «»»»»»»»»»»»»»»»»  Воспевши песнь старым князьям,  пора и молодым петь:  «Слава Игорю Святославичу,  буй туру Всеволоду,  Владимиру Игоревичу!»  Здравы пребудьте, князья и дружина,  борясь за христиан  против поганых полков!  Князьям слава и дружине!  Аминь.

 Deszcz, noc, rozbite okno.  I odłamki szkła  wbili się w powietrze,  jak liście, nie zatrzymane wiatrem.  Raptem — dzwon…  Tak samo  urywa się człowiecze życie.

 Moje życie jest brulion,  na ktorym  wszystkie litery to gwiazdozbiory.  Policzone zawczasne dla mnie  czarne dni.  Moje życie jest brulion.  Moje nadzieji i boli  się zostaję na nim,  jak urwany wystrzalem krzyk.

 Mi tak brakuje twojego ciepła,  jak umierającemu ptakowi powietrza.  Mi brakuje trwożnego dreszczu twojich warg,  kiedy samotno i tęskno mnie…  Mi brakuje usmiechu w twojich oczach —  ty płaczesz, mamo…  Czemy w życiu taki czarny ból?  Pewno, ponieważ ty sama?

 Jestem piolun-trawa.  Gorzecz mi na ustach,  gorzecz mi na słowach.  Jestem piolun-trawa.  Ponad stepem jęk mój  wiatrem ogłuszony.  Cienkie gorzkie źdźbielko  wiatrem przełamlione.  Bolem urodziona  łza, jak piolun, gorzka  w śiwu ziemiu spadnie.  Jestem piolun-trawa.

 Poezje, błogosłow mój los.  Błogosłowieństwo twoje — miecz i rana.  Niech ja upadu, ale zaraz wstanu.  Poezje, błogosłow mój los.

 Tak często ranie mi spoirzenie krzywe  i słowa zły przebiją mi jak strzały.  Ja proszę was, ja was błagam o żalu.  Nie zabijajcie mojich snów dziecinnych!  Mój dzień niedługi.  I ja pragną dobra  tym nawet, kto pocelie w mi, bezbronny.

 Ja ostatni poeta na wsi.  Skromny w pieśniach klonówy most.  O młodoście mojej dośpiewa  pożegnalna msza śiwysh brzoz.  się dopalie złotawym ogniem  świeca — ciało to ciepły wosk.  I księżyca drewniany zegar  mnie dwanaście prochrypie w noc.  Na ścieżku niebieskiego pola  wkrótce wyjdzie żelazny zwierze.  Żyto jasne, słońcem wspojone,  pod okruętnym kiełem zemrze.  Grube, cudze, nie żywe dłonie,  już nie żyją pieśni i czary.  Tylko kłosy zostali, konie,  płakać o gospodarzewi starem.  Czarny wiatr tylko pije rdżenia,  mszu żałobnu odprawie łos.  Wkrótce, wkrótce zegar drewniany  mnie dwanaście prochrypie w noc.