Библиотека встретила меня мертвенной тишиной. Бабушка в молчании поглаживала свой крестик; поворачиваясь, он с едва уловимым звоном ударялся о серебряную цепочку.

— Добрый вечер. — Как я ни пыталась, мой голос отказывался произнести эти слова весело и непринужденно.

— Добрый вечер, Морин… — отец закашлялся и поднялся со своего стула. — Мартини?

Его шаркающие шаги гулко отдавались под каменным сводом.

— По-моему, на сегодня уже достаточно, — прервала молчание бабушка. — Пообедать наша девочка может забыть, зато едва ли забудет о горячительном.

— И о сэндвичах, — добавила я. — Не нужно ничего преувеличивать. Виски с содовой и льдом, пожалуйста, — я повернулась к отцу.

— Ты испытываешь мое терпение, — произнесла бабушка негромко. — Не забывай, Морин, это мой дом, и ты здесь в гостях.

— Но при этом я твоя внучка. И все-таки спасибо за гостеприимство.

— Не дерзи, тебе это не поможет. Разве я не достаточно ясно запретила тебе появляться в Ньюбери? Ты вела себя, как полоумная у Сондерсона: спустила Барона. Напилась и подралась с Джонсонами. С собакой пора разобраться!

— Но, мама, — перебил ее отец, протягивая мне виски, — я уверен, что ты преувеличиваешь. Ты же знаешь Ньюбери! Там верят любой глупой сплетне. А что касается Барона, Морин его хорошо выдрессировала.

— Ты хочешь и мне заморочить голову?

Отец вздохнул и молча опустился на диван.

— Спасибо, папа, — я сделала большой глоток. — Спасибо за то, что ты еще пытаешься мне помочь. Хоть это и бессмысленно.

— Не говори так, Морин. Давай все обсудим спокойно. Конечно, мы волновались за тебя, когда узнали, что там произошло. А теперь хорошо бы услышать и твои объяснения.

— Не будем терять времени даром, папа. Миссис Томас все равно не поверит ни одному моему слову.

— Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне! — Бабушка поднялась с кресла. — Ты больна, в этом нет никакого сомнения. Все, что ты делала после приезда, убеждает меня в этом. И для меня вовсе не неожиданность…

— Мама, я прошу тебя.

— Перестань защищать ее, Реджинальд. Ее уже ничего не спасет, — она повернулась лицом к двери. — Больным нужно уступать, им нельзя волноваться. Так говорят врачи, правда, Морин? Хорошо, я не буду раздражать тебя своим присутствием. Велю принести себе ужин в комнату. А ты тем временем попробуй привести ее в чувство, Реджи. Если ты еще достаточно трезв… — с этими словами она вышла.

— Скатертью дорожка, — я посмотрела ей вслед и, неожиданно для себя самой громко рассмеявшись, подняла стакан:

— Выпей за мое здоровье, папа. За здоровье своей душевнобольной дочери!

— Не надо так, Морин. Ты изводишь себя. После болезни должно пройти какое-то время… — он нетвердыми шагами приблизился ко мне и неуклюже с нежностью погладил по голове. — Что же на самом деле произошло в Ньюбери?

— Олли Сондерсон начал дразнить Барона… Я предупреждала его. Больше ничего не было. Я сразу же уехала, все равно у меня не было денег, чтобы заплатить за место для лошади. А что касается Джонсонов — они напросились на неприятности. Если бы не Барон, их поколотили бы шоферы. Неужели ты поверил в эту глупую сплетню? Впрочем, ты всегда был на стороне своей матери! Только мама мне тогда поверила… только она и… Сэм.

Отец смущенно опустил голову.

— Не нужно ворошить прошлое, Морин, — устало проговорил он. — В настоящем тоже хватает проблем. Ты все-таки вывела бабушку из себя. Зачем?

— Конечно, узница должна сносить все безропотно и повиноваться, — я отпила из стакана и закрыла глаза. — А если пытается постоять за себя, ее безжалостно наказывают.

— О наказании не было речи.

Я посмотрела ему прямо в лицо:

— Неужели, папа? Разве она не угрожала усыпить Барона?

— Это в сердцах. Я отговорю ее.

— Можно подумать, она тебя послушает!

Он сгорбился еще больше — дряхлый старик, более слабый и немощный, чем его собственная мать. Мне стало жаль его.

— Даже если она оставит в покое Барона, мне все равно рано или поздно придется ответить за свое неповиновение. В «Хогенциннене» никому ничего не прощают. Моя мать — где она теперь, интересно? — до сих пор расплачивается за свое недостаточное почтение к бабушке. Только Сэму удалось избавиться от всего этого — он нашел единственно возможный выход. Когда-то и я думала, что смогу убежать отсюда. Куда меня привела эта дорога? В сумасшедший дом. А теперь я здесь снова в ловушке, — я встала и подошла к бару. — Как насчет еще одной порции? Странно, я, кажется, никогда не забывала как готовить мартини!

Достав бутылку джина, я нарезала лимон и выловила пару оливок.

— Было время, когда мы с тобой могли говорить обо всем откровенно, папа. Но это было так давно… Или нет? Можно мне задать тебе один не слишком легкий вопрос? — Он вздохнул. — Знаешь ты, где сейчас мама? Она пыталась связаться с тобой после отъезда? Могу я признаться тебе, как меня беспокоит эта история с сигаретами? Я точно знаю, что не бросала пачку в огонь. Это сделала она. Мои слова, я знаю, кажутся тебе кощунственными. Но это дело ее рук, она хочет запутать меня, убедить в том, что я больна. И это ей удастся, слышишь, удастся! Ей всегда удавалось все, что она задумывала…

Отец заплакал. Он плакал беззвучно, просто по щекам катились слезы. Потом отец достал скомканный платок.

— Ты думаешь, мы больше никогда не сможем говорить друг с другом откровенно? — тихо сказал он. — Прости…

— Между нами стоит слишком многое, папа. Память о маме и… о Сэме. Бокал, который ты сейчас держишь в руке. И она! Власть, которую она имеет над всеми нами. В Бостоне, вчетвером, мы были так счастливы, и ты был гораздо ближе мне. Даже когда ты был на фронте, все равно ты был несравнимо ближе, чем теперь. Я читала твои письма…

— Ты слишком возбуждена, Морин, — сказал отец. — У тебя был тяжелый день. Много событий… после всего, что тебе пришлось пережить…

Он неуверенно взял меня за руку.

— И не забывай, что бабушка очень много для тебя сделала. У тебя есть крыша над головой, ты в полной безопасности. Многие не имеют и этого…

Его прикосновение неожиданно стало мне неприятно! Я резко отдернула руку.

Отец со вздохом отвернулся:

— Она права. Сегодня ты, скажем так, немного, взвинчена. Не беспокойся, может быть, это просто усталость. Ты не готова к таким переживаниям, тебе нужен покой… — Прежде чем продолжить, он отхлебнул ив бокала. — В первую очередь покой. И сон. Почему бы тебе не лечь сегодня пораньше? Я попрошу Агнес принести ужин наверх.

Он прав, промелькнуло у меня в голове, это все бесконечная усталость. Я коснулась кончиками пальцев его локтя в знак примирения и, не сказав больше ни слова, вышла.

С трудом поднимаясь по лестнице, я чувствовала, как тяжело даются мне движения. Пальцы бессильно цеплялись за перила, ноги едва слушались — такой изможденной я не ощущала себя никогда. Совершенно не помню, как добралась до комнаты. Открыла дверь, зажгла свет и в этот момент услышала крик. Кричала женщина — высоко, пронзительно. Звук доносился словно издалека, и я не сразу поняла, что слышу свой собственный крик.