Дарья ВАРДЕНБУРГ
Мимо шли гуси
Мимо шли гуси, и Синцова показала вожаку язык.
- Попробуй укуси.
Вожак не обратил на нее внимания и, переваливаясь на ходу, свернул в лопухи. Остальные потопали за ним. Синцова прикрыла ладонями голову - солнце жгло макушку. Из-за поворота показалась "газель" и, набирая скорость, прогрохотала мимо. За рулем сидел печник Федотов. Каждую субботу он ездил в Серебряные Пруды пить пиво с пожарными. Все девять пожарных, которые служили в серебрянопрудской части, были его школьными друзьями.
- Эй, козявка! - крикнул Федотов, высовываясь в окно.
Синцова махнула ему рукой, и он, не оглядываясь, поднял широкую ладонь в ответ. Синцова перебежала через дорогу и зашагала к дальним домам, пиная босой ногой камешек.
Кошляков копал с отцом картошку. Отец его на выдохе, со стоном загонял лопату в землю по самый черенок, налегал всем телом и выворачивал ком земли с клубнями. Картошка была хорошая, с каждого куста получалось штук десять крупных, а мелкие никто не считал - они шли поросятам.
Синцова свистнула у калитки, Кошляков близоруко сощурился и воткнул лопату в землю.
- Заходи!
Он вытер ладони о штаны и пошел ей навстречу.
- Пап, мы в сарае посидим.
Отец отошел к следующему кусту и, примерившись, всадил под него лопату.
В сарае Синцова прыгнула на топчан, застеленный телогрейками, и начала болтать ногами. Кошляков встал напротив, прислонившись к стене.
- Завтра уезжаешь? - спросил он.
- Ага.
- Вернешься следующим летом?
- Может быть.
- Ну деда-то навестить.
Он протянул руку вверх и нащупал под шифером пачку сигарет.
- Мы с Чучмеком вчера шеметовским магазин спалили. Пришли ночью с канистрой, облили стены и подожгли.
- Дураки, - пожала плечами Синцова.
- Не фига наших мочить.
Кошляков бросил окурок на пол и наступил на него ногой.
- Чучмек чуть не обделался. Вечером придешь костер жечь?
- Подумаю.
Он сел рядом с Синцовой и положил руку ей на плечо. Она поцеловала его в щеку.
- Тьфу, соленый.
Синцова пришла в десять, но под ивой, кроме Чучмека, никого не было. Он уже разжег огонь, собрал в овраге сухие ветки и теперь аккуратно складывал их - вниз потолще, сверху потоньше.
- А где все? - спросила Синцова. - За водкой пошли?
Чучмек не ответил и, сев на бревно, начал завязывать шнурок на правом ботинке. Синцова села напротив и вытянула ноги к костру.
- Я завтра уезжаю. Домой. А где твой дом?
- В Махачкале, - помолчав, сказал Чучмек.
- Ты туда вернешься?
- Потом.
Он наклонился к левому ботинку и стал медленно его перешнуровывать. У Чучмека были коротко стриженные волосы (от макушки они шли по спирали) и смуглая, почти черная, шея.
- Кошляков говорит, вы вчера шеметовским магазин подожгли.
Синцова помолчала и, не дождавшись ответа, продолжила:
- И сбежали. Страшно было?
Чучмек поднял голову и, посмотрев на нее, протянул писклявым голосом:
- Не стря-я-яшно.
Синцова подумала, что не стоит связываться, и улыбнулась в ответ. Чучмек отвел глаза и, собрав слюну, плюнул в огонь. Слюна зашипела и испарилась.
Кто-то шел в темноте, они резко оглянулись, но это были свои. Кошляков, за ним Толстая Зоя и белобрысый Митяев с забинтованным пальцем. Два дня назад он рубил больную вишню и чуть не отхватил себе большой палец на левой руке. Повезло, что топор был тупой. Кошляковский отец отвез его в Пруды, там пришили.
- Ну как, проводим? - спросил Кошляков, вытаскивая из кармана куртки бутылку.
Зоя разложила на траве газету и достала из пакета, который принесла с собой, уже нарезанную буханку и малосольные огурцы. Заторможенный Митяев поставил на газету пластиковые стаканы.
- Чтоб нас не забывала, - сказала Зоя Синцовой, когда Кошляков разлил водку и все взяли по стакану.
Синцова кивнула, они выпили, потянулись за хлебом. Кошляков сказал "а я занюхаю" и сунул нос в Зойкины волосы, но это никого не рассмешило.
- Тверь далеко? - спросил Митяев.
- До Москвы сто шестьдесят пять километров, а Тверь еще дальше, сказала Зоя. - Тверь почти под Питером, да?
Кошляков, к которому она обращалась, пожал плечами. Зоя повернулась к Синцовой.
- С матерью будешь? Ну да, с матерью хорошо. А где она раньше...
Митяев ткнул кулаком в жирную спину.
- Чего лезешь? Не твое дело.
Зоя обиженно замолчала. Костер догорал, и Кошляков пнул ногой Чучмека.
- Сходи за дровами.
Тот поднялся и, сутулясь, ушел в темноту.
- Тверь большая? - спросил Митяев. - Больше Прудов?
- Больше Михайлова! - сказала Зоя. - А дом там большой?
- Не знаю, - сказала Синцова. - Там вроде квартира.
- А ты сама в Твери была? Где ты была, пока дед тебя сюда не привез?
- В Кашире, в интернате.
- У тебя там друзья, ты им пишешь? Я, помню, в лагере подружилась с одной девкой...
В темноте хрустнула ветка, зашумела трава. Со всех сторон надвигались тени. Кошляков вскочил, другие остались сидеть, вытянув шеи.
Разом вышли на свет пять человек. Синцова увидела, что штанины у них у всех внизу мокрые. Видимо, шеметовские торопились и пошли напрямую, через брод. Закатали штаны, ботинки взяли в руки... Синцова медленно встала, за ней Митяев и Толстая Зоя. Митяев, сам того не заметив, спрятал руку с забинтованным пальцем за спину.
- Здрасте, - ухмыльнулся человек с цифрами 36 на застиранной кепке. Чего жгете?
Двое сели на бревна, остальные остались стоять. Человек в кепке пнул пустую бутылку, прыгнул к газете и раскорячился над ней, уперев руки в колени и делая вид, что внимательно рассматривает закуску.
- А что такое? - тихо спросила Зоя.
Он выпрямился и, занеся ногу над газетой, медленно опустил, давя огурцы и хлеб.
- Пойдем отсюда, - сказал Митяев.
- Уже? - обернулся к ним человек в кепке. - Что так?
Он оскалил зубы и подмигнул.
- Ну я поджег! - заорал вдруг Кошляков.
Он шагнул к костру и начал пинать горящие ветки - так, что они летели под ноги шеметовским. Те опомнились и набросились на Кошлякова. Синцова упала на четвереньки и поползла в траву.
Она доползла до оврага и выпрямилась, не вставая с колен. Было слышно, как матерятся шеметовские и верещит Зойка. Митяев тоже вопил, тонко, как женщина. Кошлякова не было слышно.
Синцова вытерла нос и увидела Чучмека. Он стоял в десяти шагах от нее, засунув руки в карманы, и, не отрываясь, глядел туда, где горел костер. Потом повернулся и не спеша пошел к селу. Синцову он не заметил.
Она смотрела ему вслед, пока могла разглядеть. Когда он пропал, Синцова встала на ноги. Там, под ивой, уже все кончилось. Кто-то всхлипывал, пятеро ушли на запад, к мосту - больше им не надо было торопиться. Синцова услышала голос Кошлякова, он сказал "суки", она отвернулась. Перед нею было поле, когда-то распаханное под колхозный овес, теперь заросшее сорной травой. Внизу стояло село, тихое и темное, за рекой горели огни на бензоколонке. Синцова отряхнула штаны и пошла через поле вниз.
Крыльцо еще не высохло - днем они с дедом красили его охрой. Синцова взяла лестницу, прислоненную к яблоне, и отнесла к открытому окну. Под ним рос куст черной смородины, и она, протянув наугад руку, сорвала несколько ягод и положила в рот. Влезла по лестнице в дом и закрыла ставни. У стены храпел дед. Синцова скинула ботинки, разделась и, шлепая ногами по холодному полу, перебежала комнату и забралась под одеяло. Дед заворочался, она обняла его худую спину в байковой фуфайке и закрыла глаза. Где-то далеко гудела машина - печник Федотов возвращался домой. Синцова, засыпая, представила, как Федотов пьет пиво из пожарной каски. Еще она успела подумать, что завтра дед отвезет ее к матери, мать выйдет в платье и спросит: "Что это у тебя все ноги в синяках?". И Синцова скажет: "Ерунда, гуси пощипали".