Во вторник 14 октября восемь членов квебекской команды ожидали посадки на борт «Боинга-747», вылетавшего в 16 часов 40 минут по парижскому времени и прилетавшего в Канаду в полночь по Парижу, или в 18.00 по местному времени. Адамберг почти физически ощущал, как переворачивает душу и тело Данглара выражение «ожидаемое время» прилета. Он внимательно наблюдал за капитаном все два часа, которые они провели в Руасси.
Остальные члены команды, выбитые из колеи непривычной обстановкой, стремительно превращались в шумных подростков. Адамберг взглянул на лейтенанта Фруасси: эта веселая женщина пребывала в депрессии — в Зале сплетен поговаривали, что она переживает любовную драму. Она не участвовала в детской суете коллег, но приключение, казалось, отвлекало ее от грустных мыслей, и комиссар заметил, что она пару раз даже улыбнулась их шуткам. Исключение составлял Данглар. Казалось, ничто не могло заставить капитана отделаться от мрачных предчувствий. По мере приближения вылета его длинное, вялое тело все больше обмякало. Ноги, видимо, не держали его, потому что он прилип к вогнутому металлическому сиденью, как студень к тарелке. Адамберг заметил, что он трижды глотал бесцветными губами какие-то пилюли.
Коллеги, видя состояние Данглара, не обращали на него внимания, чтобы не смущать. Тактичнейший Жюстен, который всегда стеснялся высказывать свое мнение, чтобы никого не задеть и не перебить чужую мысль, то выдавал безобидные шуточки, то принимался лихорадочно повторять квебекские знаки различия. Ноэль же, напротив, был слишком активен и вмешивался во все сразу. Он любил перемены и перемещения любого рода и искренне радовался путешествию в Канаду, как и Вуазне. Бывший химик и натуралист ждал от командировки новых научных открытий, геологических и зоологических впечатлений. У Ретанкур, разумеется, проблем и вовсе не возникало, она гениально адаптировалась в любой ситуации. Молодой застенчивый Эсталер с удовольствием взирал большими зелеными вечно удивленными глазами на все новое, отчего выглядел еще более удивленным, чем обычно. Каждый, подумал Адамберг, нашел для себя в этом путешествии что-то полезное, почувствовал себя свободным, чем и объяснялось всеобщее возбуждение.
Все, но только не Данглар. Он поручил пятерых детей и Снежка великодушной соседке с седьмого этажа и мог бы не волноваться, если бы не перспектива оставить их сиротами. Адамберг пытался найти способ вырвать своего заместителя из когтей все больше забиравшего его ужаса, но их напрягшиеся в последнее время отношения лишали комиссара свободы маневра. Возможно, сказал себе Адамберг, стоит зайти с другого конца, спровоцировать его, заставить реагировать. Тут как нельзя лучше подойдет рассказ о визите к призраку в «Schloss». Данглар наверняка разозлится, а гнев забирает почище ужаса. Он улыбнулся своим мыслям, но тут объявили посадку на рейс Монреаль/Дорваль, и все пошли к выходу.
Их места находились в середине салона, и Адамберг усадил Данглара справа от себя, чтобы тот находился подальше от иллюминатора. Стюардесса проинструктировала пассажиров, как следует вести себя в случае взрыва, разгерметизации салона, падения в море и эвакуации через запасной выход, что немедленно усугубило ситуацию. Данглар попытался нащупать свой спасательный жилет.
— Это вам ничего не даст, — сказал Адамберг. — Когда самолет взрывается, тебя в момент выбрасывает через иллюминатор, как жабу: паф-паф-паф и — бах.
Бледное лицо капитана осталось безучастным.
Когда лайнер врубил моторы на полную мощность, Адамбергу показалось, что он сейчас и впрямь потеряет своего заместителя, как ту самую чертову жабу. Данглар сидел ни жив ни мертв, вцепившись пальцами в подлокотники кресла. Когда самолет набрал высоту, Адамберг попытался отвлечь Данглара разговором.
— Здесь, — объяснял он, — находится экран. Они крутят хорошие фильмы. Есть даже канал, посвященный культуре. Вот, — он заглянул в программу, — документальный фильм об итальянском Возрождении. Неплохо, правда? Итальянское Возрождение?
— Мне все об этом известно, — пробормотал Данглар, не отпуская подлокотники.
— И о том, что ему предшествовало?
— И о том.
— По радио передают дискуссию об эстетике по Гегелю. Может, стоит послушать?
— В этом тоже нет ничего нового, — мрачно повторил Данглар.
Так, если Данглара не отвлечь ни Возрождением, ни Гегелем, ситуация безнадежна. Адамберг бросил взгляд на свою соседку Элен Фруасси: она сидела, отвернувшись к иллюминатору, и то ли уже дремала, то ли горевала над своей неудавшейся жизнью.
— Знаете, что я делал в субботу, Данглар? — спросил Адамберг.
— Плевать я на это хотел.
— Ездил взглянуть на последнее жилище нашего покойного судьи, под Страсбургом. Он вылетел оттуда, как пробка из бутылки, через шесть дней после убийства в Шильтигеме.
Унылое лицо капитана слегка передернулось, Адамберг счел это хорошим знаком.
— Я вам расскажу.
Адамберг затягивал рассказ, не опуская ни одной детали. Чердак Синей Бороды, конюшня, охотничий домик, ванная. Он именовал хозяина дома только «судьей», «покойником» или «призраком». На лице капитана отразились недовольство и интерес.
— Занимательно, правда? — спросил Адамберг. — Человек-невидимка, неосязаемое присутствие.
— Просто какой-то мизантроп, — буркнул Данглар.
— Мизантроп, раз за разом уничтожающий все отпечатки своего пребывания в том или ином месте? Мизантроп, не оставляющий за собой никаких следов, если не считать белых как снег волосков, да и то по недосмотру?
— Они вам ничего не дадут, — прошептал Данглар.
— Дадут, я смогу их сравнить.
— С чем?
— С волосами из могилы судьи в Ришелье. Достаточно будет провести эксгумацию. Волосы сохраняются очень долго. Если повезет…
— Что это? — с тревогой в голосе перебил его Данглар. — Что это за свист?
— В кабину поступает воздух, все нормально.
Данглар с тяжелым вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Не могу вспомнить, что вы говорили мне о значении слова «Фюльжанс», — соврал Адамберг.
— От «fulgur» — вспышка, молния, — не устоял Данглар. — Или от глагола «fulgeo» — метать молнии, сиять, освещать, сверкать. В переносном смысле — блистать, быть знаменитым, проявлять себя с блеском.
Адамберг между делом взял на заметку новые значения, которые его заместитель выудил из кладовой своей эрудиции.
— А «Максим»? Что скажете о «Максиме»?
— Только не говорите, что не знаете, — буркнул Данглар. — «Maximus» означает самый большой, самый значительный.
— Я не сказал вам, под каким именем наш герой купил «Schloss». Вам интересно?
— Нет.
Данглар прекрасно осознавал, какие усилия прикладывает Адамберг, пытаясь отвлечь его от ужасных мыслей. История с усадьбой его дико раздражала, но он был благодарен шефу за участие. Осталось шесть часов и двенадцать минут мучений. Они находились над Атлантикой, и лететь над водой предстояло еще долго.
— Максим Леклерк. Что вы на это скажете?
— Что Леклерк — очень распространенная фамилия.
— Вы необъективны. Максим Леклерк: самый большой, самый светлый, сияющий. Судья не пожелал взять в качестве псевдонима банальные имя и фамилию.
— Со словами можно играть, как с цифрами, придавая им значение по своему усмотрению и выворачивая до бесконечности наизнанку.
— Если бы вы не цеплялись за логику, — не отставал Адамберг, намеренно зля капитана, — вы бы признали, что в моем видении шильтигемского дела есть интересные моменты.
Комиссар остановил благодетельницу-стюардессу, разносившую шампанское. Данглар смотрел мимо нее мутным взглядом. Фруасси отказалась, а Адамберг взял два стаканчика. Один он сразу вручил Данглару.
— Выпейте, — приказал он. — Оба. Но в два приема, как обещали.
Данглар кивнул с намеком на благодарность.
— Может, позиция у меня шаткая, — продолжил Адамберг, — но это не значит, что я ошибаюсь.
— Кто вам такое сказал?
— Клементина Курбе. Помните ее? Мы недавно виделись.
— Если вы теперь решили опираться в работе на сентенции старой Клементины, отделу конец.
— Не будьте пессимистом, Данглар. Но с именами и правда можно играть до бесконечности. Взять, к примеру, мое, Адамберг, гора Адама. Адам — Первый Человек. Сразу создается образ. Мужик на горе. Я спрашиваю себя, не оттуда ли пошел…
— Страсбургский собор, — перебил его Данглар.
— У вас тоже возникает эта аналогия? А ваша фамилия — Данглар — как ее можно интерпретировать?
— Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.
— Интересно.
— Другое предположение интереснее, — сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. — Она происходит от д'Англар, а Англар — от древнегерманского «Angil-hard».
— Переведите, старина.
— В слове «Angil» скрещиваются два корня — «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».
— Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.
— Неужели?
— Да. Драконом.
Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.
Внезапно загорелось световое табло, и все его усилия пошли прахом.
— Что это? — встревожился Данглар.
— Пристегните ремень.
— Зачем?
— Воздушные ямы, ничего страшного. Нас может слегка тряхнуть, только и всего.
Адамберг воззвал к Первому Человеку, молясь, чтобы тряска оказалась минимальной. Но тот был занят другими делами и плевать хотел на его молитвы. Самолет то и дело нырял на несколько метров вниз. Даже самые опытные путешественники посерьезнели, стюардессы сели на откидные стульчики и пристегнули ремни, молодая женщина вскрикнула. Данглар закрыл глаза и часто задышал. Элен Фруасси с тревогой смотрела на него. Внезапно Адамберга посетило вдохновение, и он повернулся к сидевшей сзади Ретанкур.
— Лейтенант, — шепотом сказал он, просунув нос между сиденьями, — Данглар не справляется. Вы умеете делать усыпляющий массаж? Можете одурманить, обезболить, убить?
Ретанкур кивнула, и Адамберг даже не удивился.
— Все получится, если он не поймет, что это исходит от меня, — сказала она.
Адамберг кивнул.
— Данглар, — сказал он, беря заместителя за руку, — не открывайте глаза, сейчас вами займется стюардесса.
Он сделал знак Ретанкур, что можно начинать.
— Расстегните ему три пуговицы на рубашке, — велела она, отстегивая ремень.
Кончики ее пальцев заплясали по шее Данглара, как по клавиатуре рояля, массируя позвоночник и шею и замирая на висках. Фруасси и Адамберг наблюдали за волшебством, творившимся в содрогавшемся самолете, переводя взгляд с рук Ретанкур на лицо Данглара. Дыхание капитана замедлилось, черты лица разгладились, и через четверть часа он крепко заснул.
— Он принимал успокоительные? — спросила Ретанкур, убирая пальцы с затылка капитана.
— Тонну, — ответил Адамберг.
Ретанкур посмотрела на часы:
— Он, наверное, всю ночь не сомкнул глаз. Теперь проспит часа четыре, а когда проснется, мы будем над Ньюфаундлендом. Вид суши успокаивает.
Адамберг и Фруасси обменялись взглядами.
— Она меня завораживает, — прошептала Фруасси. — Для нее любовная неудача — все равно что букашка под ногами.
— Любовные неудачи, Фруасси, не букашки, а высокие стены. Нет ничего зазорного в том, что преодоление бывает тяжелым.
— Спасибо, — прошептала Фруасси.
— Вы знаете, лейтенант, Ретанкур меня не любит.
Фруасси не стала спорить.
— Она вам не говорила почему? — спросил комиссар.
— Нет, она о вас никогда не говорит.
Шпиль высотой в сто сорок два метра может покачнуться по той только причине, что великанша Ретанкур даже поговорить о вас не хочет, подумал Адамберг. Он посмотрел на Данглара. Во сне на лицо капитана вернулись краски, воздушные ямы его больше не волновали.
Самолет готовился к посадке, когда капитан проснулся. На его лице отразилось изумление.
— Работа стюардессы, — объяснил Адамберг. — Мастер своего дела. Будем надеяться, что она полетит с нами и назад. Посадка через двадцать минут.
Данглар все еще ощущал на себе воздействие расслабляющего массажа и почти спокойно перенес пытку приземлением, хоть и испытал два прилива паники, когда самолет резко выпустил шасси и начал торможение. Покинув наконец грозную машину, он выглядел свежим — в отличие от усталых коллег. Два часа спустя они оказались в гостинице. Из-за разницы во времени работа должна была начаться только назавтра, в два часа дня.
Адамберга поселили в двухкомнатном номере на шестом этаже, новом, белом, образцово-показательном, да еще с балконом. Допотопная привычка предоставлять привилегии начальникам. Он долго стоял, глядя на дикие берега реки Утауэ, на другой стороне ярко светились окнами небоскребы Оттавы.