Гиперион многими считался прелестнейшим из всех двенадцати регионов Геи. Хотя на самом деле немногие попутешествовали столько, сколько требуется для обоснованного сравнения.

Впрочем, Гиперион и вправду был прекрасен: земля мягкая и плодородная, омытая пасторальным светом вечного дня. Не высилось там никаких зазубренных гор, зато текло множество рек. (О Гиперионе всегда говорили в мужском роде, хотя ни один из регионов Геи не относился ни к роду мужскому, ни к роду женскому. Свои имена они получили в честь титанов, первенцев Урана и Геи.) Прежде всего там протекал Офион — на большей своей части широкий, мутный и медленный. В него впадали девять главных притоков. Их назвали в честь девяти муз. К северу и к югу земля постепенно приподнималась, как и во всех регионах Геи, пока не заканчивалась утесами трех километров высотой. На вершинах утесов располагались относительно узкие полки, известные как нагорья. Здесь можно было увидеть животных и растения, оставшиеся неизменными со времен юности Геи. Земля там продолжала подниматься, пока не наступал момент, когда скалистому панцирю уже не за что было держаться. На свет выступало нагое тело Геи, поднималось еще выше, делалось вертикальным, а затем загибалось и нависало над оставшейся внизу землей, полностью накрывая ее прозрачным окном для пропуска солнечного света. Воздух на такой высоте холодным не был, зато холодными становились стены. Скапливавшиеся там водяные пары замерзали, образуя толстую ледяную полоску. Она постепенно обламывалась, разбиваясь о склоны нагорья, таяла, стекала вниз узкими каскадами, выбрасывалась с высоких утесов и продолжала мирное течение в реках Муз. В конце концов, как все и вся, воды эти стекались в объединяющем токе Офиона.

Западные и срединные земли Гипериона затянуты были дремучими лесами. На некоторую часть своей длины Офион становился скорее озером, нежели рекой, вытягивая палец болот от места крепления центрального вертикального троса на северо-восток. Однако большую часть поверхности Гипериона покрывали прерии — то была земля покатых холмов, просторного неба и растительности, очень похожей на янтарные волны хлебов. Звалась эта земля Титанидскими равнинами.

«Хлеба» росли, как им нравилось, титаниды — тоже. Они владели своими равнинами, не насилуя их. Отстраивались они мало, предпочитая пасти всевозможных животных, приспособленных к тому, чтобы сосать молоко Геи. Серьезных соперников в борьбе за жизненное пространство у них не было, естественных врагов — тоже. Переписей населения никогда не проводилось, но цифра в 100 000 представлялась довольно близкой. Будь их 200 000, земля была бы существенно перенаселена. Цифра же в полмиллиона неминуемо означала бы голод.

Гея скопировала титанид с человеческих созданий. Они любили своих детей, которых, между прочим, не нужно было учить ходить и разговаривать — и которые, следовательно, требовали куда меньше заботы, чем человеческие младенцы. Титанидский ребенок был полностью независим в возрасте двух земных лет, а в возрасте трех — уже достигал половой зрелости. Едва дитя покидало родовое гнездо, родитель тут же стремился завести следующее.

Детей могли иметь все титаниды без исключения.

Причем все без исключения титаниды хотели иметь детей — и чем больше, тем лучше. Детская смертность была низкой — немногие болезни, несчастные случаи. А продолжительность жизни — весьма высокой.

Такое соотношение вполне могло бы привести к катастрофе. Но, тем не менее, титанидское население держалось на одном уровне уже семьдесят лет, и причиной тому был Пурпурный Карнавал.

Реки Гипериона — Офион и Музы — делили землю на восемь участков, известных как Ключи — районы свободного самоуправления, аналогичные земным графствам. Границы Ключей существенного значения не имели. Любой мог в любое время перейти из одного Ключа в другой. Но титаниды, не испытывая особой тяги к путешествиям, предпочитали жить там, где родились. Самым важным подразделением внутри рода титанид были аккорды, несколько напоминавшие человеческие расы. И, подобно представителям различных человеческих рас, представители различных аккордов могли свободно между собой скрещиваться. Правда, в отличие от людей, у титанид не было расовой неприязни. Всего было девяносто четыре четко разделенных аккорда. Они жили бок о бок, распространяясь на все восемь Ключей Гипериона.

Крупнейший Ключ Гипериона ограничивался реками Талией, Мельпоменой, а также направленным к югу изгибом Офиона. То был Ключ Ми, и именно в нем находились Титанополь и Место Ветров. К югу от него располагался Ключ Ре минор; к западу — До-диез и Фа-диез минор.

В двадцати километрах к северу от Титанополя, в Ключе Соль, высилась одинокая скала, что располагалась меж болотом и широкой, плоской равниной, окольцованной невысокими холмами. Скала эта звалась Амарито-Рока. Она составляла 700 метров в вышину и примерно столько же в ширину. Отвесные ее склоны были, впрочем, вполне доступны для подъема. Амарито-Рока рухнула сюда невесть откуда во время Океанического бунта множество мегаоборотов тому назад. Кратероподобная область, над которой она возвышалась, получившаяся, когда Амарито-Рока подпрыгнула, прежде чем осесть, была известна как Грандиозо.

Раз в каждые десять килооборотов — 420 земных дней, период, также нередко именуемый Гейским годом, — титаниды всех Ключей Гипериона шумными, цветастыми караванами стекались к Амарито-Рока, прихватывая с собой столько провизии, чтобы с лихвой хватило на длящееся два гектаоборота празднество. Чуть ли не весь Титанополь сворачивался. Титаниды складывали свои палатки, оставляя туристов самих заботиться о себе. В поход направлялись все до единой титаниды, но что до людей, то грандиозный фестиваль могли посещать лишь местные жители и паломники.

Пурпурный Карнавал был главным событием в жизни всех титанид, одновременно совмещая в себе Рождество, Марди Грас, Чинчо-де-Майо и Тет в одном поразительном празднестве — как если бы все народы Земли вдруг собрались вместе ради недели возлияний и пения.

То было время отчаянной радости и горьких разочарований. Мечты, взлелеянные еще десять кило-оборотов назад, могли дать урожай на очередном Пурпурном Карнавале. Чаще всего мечты эти так мечтами и оставались. Толпам, запрудившим Грандиозо в первый день Карнавала, очень скоро предстояло отсеяться до немногих избранных, а караваны, уходящие в последний день, были куда более подавлены, чем те, что со смехом и песнями прибывали в первый. Но отчаяния никто не выказывал. Кто-то находил, кто-то терял — все зависело от того, как повернется Гея.

Приз, который разыгрывался в чаше Грандиозо, заключался в праве зачать ребенка.

Начинался Пурпурный Карнавал с переложения марша в ключе Ми, исполняемого Первоклассным маршевым оркестром, численностью в 300 титанид. На сей раз это был марш «На параде» Джона Филипа Соузы. Робин, расположившаяся на выступе в пятидесяти метрах вверх по красно-бурой стене Амарито-Роки, понятия не имела о том, чему ей предстоит стать свидетельницей. Она выслушала первые Такты — сольный вызов трубы, исполненный потрясающей четкости, затем покрепче ухватилась за скалу, когда вступил весь оркестр — фортиссимо, с тремя нотами нисходящей гаммы, что пропали, казалось, еще не зазвучав, но которые, тем не менее, обладали чистотой и объемом, близкими к подлинному чуду. Воздух все дрожал, словно сам изумленный тем, что взрастил в себе такое совершенство. Затем труба повторила свою удивительно четкую фразу — затем лишь, чтобы ее снова поглотило вступление множества духовых — и на сей раз по-настоящему.

Первоклассный оркестр и слыхом не слыхивал ни о какой униформе. О дирижере, между прочим, тоже. Первую они терпеть не могли, а во втором просто не нуждались. В оркестровой музыке — музыке, записанной для строгого исполнения, — все, в чем нуждалась любая титанида, были лишь ритмические взмахи руки или хвоста. Все остальные было зафиксировано на бумаге и представлялось в точном соответствии с записью — столь же идеально в первый раз, что во все последующие. Титаниды никогда не нуждались в репетициях. Они изобретали и мастерили свои собственные инструменты, могли играть на любой трубе, скрипке, барабане и любых клавишных после пятиминутного ознакомления. Более того, они сами сработали несколько подобных инструментов.

Музыка заворожила Робин. Для музыкантов оркестра это было серьезнейшее достижение, хотя они о нем и не подозревали; Робин никогда не любила маршевую музыку, связывая ее с алчными милитаристскими парадами, с агрессией и солдатчиной. Благодаря титанидам, она теперь увидела все ее богатство, всю ее яркую, звонкую жизненность. Растирая гусиную кожу на руках, Робин подалась вперед, буквально впитывая в себя каждую ноту.

Такое празднество было ей очень понятно. В воздухе висело некое обещание, живое возбуждение, казавшееся столь несравненным на вкус. Робин почувствовала эту атмосферу даже раньше, чем столкнулась с облаком пыли, сопровождавшим титанидскую колонну на пути к Грандиозо, почувствовала вопреки все еще не прошедшему потрясению от полета, от встречи с ангелом, от своей долгой беспомощности на берегах Офиона. Шествовавшие на празднество титаниды безоговорочно приняли ее в свои ряды. Невесть откуда всем было известно, что она паломница, хотя сама Робин сильно сомневалась в обретении ею подобного статуса. Тем не менее, титаниды завалили ее дарами из лакомств, питья, песен и цветов. Они несли Робин на своих спинах, где ей пришлось делить соседство с седельными вьюками и мешками с провизией, везли ее на своих фургонах, которые скрипели и покачивались под непомерными грузами. Робин недоумевала, что же такое, во имя Великой Матери, можно перевозить на прочных двенадцатиколесных фургонах, влекомых упряжками от двух до двадцати титанид, чтобы те едва не рассыпались на части.

Теперь, оглядывая чашу Грандиозо, Робин решила, что догадывается о содержимом фургонов. Добрую часть груза наверняка составляла декоративная бижутерия. Совершенно голые, титаниды порой сверкали будто неоновый калейдоскоп. Впрочем, для титаниды любой блеск был недостаточен. Даже в городе, по самым обычным будням, они таскали на себе в среднем кило всяких браслеток, камушков, ожерелий и колокольцев. Голую кожу они размалевывали во все цвета радуги; волосы же подкрашивали, заплетали в косички, выбеливали. Они протыкали свои длинные уши, ноздри, соски, губы, крайнюю плоть — и носили там все, что блестело или бренчало. Они также сверлили дырки в своих адамантовых копытах — прозрачных и красных будто рубины — и вставляли туда драгоценные камни контрастных цветов. Редко можно было встретить титаниду без вплетенного в волосы или заткнутого за ухо свежего цветка.

Но все это, очевидно, было лишь прелюдией. В пору Пурпурного Карнавала титаниды срывались с цепи и украшались до невозможности.

Музыка достигла грохочущей кульминации — и вдруг исчезла, хотя и осталась вториться в скалах. Робин подумалось, что существу столь живому, как этот звук, нельзя позволить умереть — и что он на самом деле не умер. Оркестр рванул «Государственный герб», сочинение И. И. Бегли. С этого момента перерывов в музыке уже не стало.

Однако во время краткой паузы Робин успела заметить, что кто-то собирается к ней присоседиться. Вмешательство ее раздосадовало — наверняка придется разговаривать с этой женщиной в поношенных кожаных ботинках, в зеленых штанах и рубашке. А ведь она только-только приготовилась хорошенько послушать. Может, лучше уйти? Но как раз в этот момент женщина подняла голову и улыбнулась. На лице у нее, казалось, было написано: «Можно я с тобой?» Робин кивнула.

Женщина определенно была сноровиста. Работая руками, она мигом одолела участок скалы, на подъем по которому у Робин ушло минут десять.

— Привет, — сказала она, садясь рядом с Робин и свешивая ноги с полки. — Надеюсь, я не очень помешала?

— Да ладно. — Робин все еще следила за оркестром.

— На самом деле они, конечно, не маршируют, — заметила женщина. — Музыка так их возбуждает, что они уже неспособны попадать в ногу. Если бы Соуза на них посмотрел, завопил бы как резаный.

— Кто-кто?

Женщина рассмеялась.

— Ты только титанидам такого вопроса не задавай. Джон Филип Соуза у них в хит-параде где-то между сексом и добрым вином. И будь оно все проклято, если они своим исполнением даже меня не заставляют его полюбить.

Робин не определила бы правильной маршировки даже если бы ее увидела — и не слишком об этом беспокоилась. Ее вполне устраивали титанидские подскоки и пританцовывания. Соуза — это, наверное, тот, кто написал этот марш, решила она. Это, впрочем, тоже было неважно. Женщина сказала, что музыка трогает ее вопреки всему — то же самое происходило и с Робин. Она повернула голову, чтобы получше разглядеть свою соседку.

Женщина оказалась ненамного выше Робин, и это ее порадовало. С тех пор как Робин прибыла на Гею, ей уже попалось слишком много гигантов. Лицо женщины в профиль выглядело безмятежным, овеянным какой-то странной невинностью, которая противоречило тому, как она владела своим телом. На вид она была всего несколькими годами старше Робин, но та почему-то решила, что это вовсе не так. Светло-коричневый цвет ее гладкой кожи наводил на мысль о загаре. Сейчас, когда женщина сидела на полке, двигались только ее глаза. И глаза эти явно ничего не упускали. Сидела она так расслабленно, что казалась вообще без костей; но то была иллюзия.

Позволив Робин достаточное время себя поразглядывать, женщина слегка повернула голову и резко переключила внимание. Глаза ее улыбнулись раньше губ, а когда губы подоспели, под ними обнажились ровные белые зубы. Она протянула руку, и Робин ее пожала.

— Меня зовут Габи Мерсье, — сказала женщина.

— Да объединит нас священная менструация… — Глаза Робин широко распахнулись.

— Как, меня еще помнят в Ковене? Быть не может. — Ее улыбка сделалась еще шире, она еще сильнее сжала руку Робин. — А ты наверняка Робин Девятипалая. Я тебя весь день ищу.