Дождь, которого ожидала Габи, наконец пошел, когда они уже пять часов проплыли по реке. Габи разделила клеенку и передала кусок Псалтериону. В остальных лодках все, за исключением Сирокко, занимались тем же самым. Сирокко же по-прежнему в виде трупа спала на носу каноэ Менестреля. Габи собралась было сказать Псалтериону, чтобы тот подвел их лодку поближе и она смогла бы накрыть Фею от дождя, но затем переменила решение. Когда Рокки оказывалась в таком состоянии, первым побуждением Габи всегда было ее ублажить. Но теперь ей пришлось припомнить, что она сказала Крису. Сирокко должна будет сама позаботиться о себе.

В конце концов Фея подняла голову и воззрилась на дождь, будто ничего более странного и необъяснимого, чем падающая с неба вода, в жизни своей не видела. Начав было садиться, она затем перегнулась через борт и блеванула в бурую воду. Усилий вышло много, но блевать ей уже было почти нечем.

Когда она закончила давить из себя желчь, то переползла к середине каноэ, откинула красный брезент и принялась рыться в припасах. Поиски приобретали все более лихорадочный характер. Стоявший на корме Менестрель молчал как рыба и лишь методично махал веслом. Наконец Фея кое-как села на корточки и принялась отчаянно растирать ладонями лоб.

И вдруг подняла взгляд.

— ГааааБИИИИ! — завопила она. Затем, заприметив Габи метрах в двадцати от себя, шагнула через борт и ступила прямо на воду. Какое-то мгновение казалось, что Фея сейчас и впрямь пойдет по воде. Все, впрочем, объяснялось лишь низкой гравитацией, ибо уже на втором шаге она погрузилась по колено, а раньше, чем смогла сделать третий, вода сомкнулась над ее слегка озадаченным лицом.

— Может, она и Фея, — хихикнул Крис, — но она не Иисус Христос.

— Какой еще Иисус Христос?

Считанные мгновения Робин прислушивалась к объяснениям, а затем поняла, что ей это неинтересно. Иисус Христос оказался мифологическим героем у христиан — очевидно, тем самым, кто основал эту секту. Оказалось, он уже два тысячелетия как умер, и это Робин больше всего в нем понравилось. Она держалась настороже, а потом все-таки отважилась спросить Криса, верит ли он хоть чуть-чуть в эту бодягу. Когда же Крис сказал, что нет, Робин решила, что тема закрыта.

Они вдвоем сидели на бревне довольно далеко от остальных путников, которые сгрудились вокруг Сирокко, трясущейся в одеяле рядом с ревущим костром. С металлического треножника, медленно чернеющего в пламени, свисал большой котелок кофе.

На душе у Робин было кисло. Она просто не понимала, что, во имя Великой Матери, она делает в этом дурацком походе, ведомая Феей, которой она даже свои шнурки завязать бы не доверила. А тут еще и Габи. Ладно, про нее чем меньше, тем лучше. Что до четырех титанид… то они, пожалуй, ей нравились. Фанфара оказалась замечательной рассказчицей всяких небылиц. Робин всю первую часть путешествия внимательно ее выслушивала, время от времени вставляя какой-нибудь собственный анекдот и проверяя Фанфару на доверчивость. Фанфара отлично прижилась бы в Ковене; провести ее оказалось нелегко.

И оставался еще этот Крис.

Пока что Робин откладывала попытки поближе его узнать, чувствуя серьезную неловкость. И немудрено — ведь это было бы ее первое настоящее знакомство с мужчиной. И в то же время она понимала, что многое, чему ее учили насчет мужчин, откровенная неправда. Робин даже могла себе представить, как сказки утрировались по мере передачи их от поколения к поколению. Правда, она до сих пор не могла себе вообразить, как она станет обходиться с ним непринужденно, но раз уж им вместе предстояло проделать это путешествие, надо было постараться немного лучше его понимать.

Это представлялось крайне затруднительным, и Робин бранила себя на чем свет стоит. Ведь Крис казался достаточно открытым для общения. Это она никак не могла себя заставить с ним заговорить. Куда проще было общаться с титанидами. Робин они казались куда менее чужими и странными.

Так что вместо разговора она просто сидела и смотрела, как с откидного полотнища палатки, натянутой ею меж двух деревьев, капает вода. Ветер куда-то пропал. Дождь падал вертикально вниз, плотный и постоянный. Впрочем, этого примитивного убежища вполне хватало, чтобы они остались почти сухими. Разожгли костер, чтобы приготовить кофе для Феи. Робин было тепло и без костра — словно Гея специально для нее установила такую температуру.

— В пасмурный день в Гиперионе темнее, чем в Калифорнии, — заметил Крис.

— Правда? А я и не заметила.

Он улыбнулся, но не снисходительно. Похоже, ему тоже хотелось поговорить.

— Здешний свет обманчив, — сказал он. — Кажется ярким, но все оттого, что глаза привыкают.

Сатурн получает всего сотую долю света, который достается Земле. Когда его что-то загораживает, разницу сразу замечаешь.

— Честно говоря, я бы этого и не поняла. У нас в Ковене все по-другому. Мы неделями держим окна раскрытыми, чтобы посевы лучше росли.

— Не шутишь? Хотелось бы побольше об этом узнать.

Так Робин рассказала Крису про жизнь в Ковене и нашла для себя при этом еще один пример достоинства, равно присущего и мужчинам и женщинам, а именно: очень легко говорить с человеком, если он умеет хорошо слушать. Сама Робин слушать совершенно не умела и очень этого стыдилась. Тем более она уважала всякого, кто, подобно Крису, мог вызвать у нее ощущение, будто все его внимание сосредоточено именно на ней, будто он буквально впитывает в себя все ею сказанное. Поначалу это уважение, куда примешивалась порядочная доля зависти, сильно ее раздражало. Это же самец, черт бы его побрал! Робин уже не ждала, что Крис будет накидываться на нее дважды на дню, и все-таки ее совсем сбивало с толку то, что, не будь у Криса щетины на подбородке и таких широких плеч, он был бы ей совсем как сестра.

Робин хватило ума понять, что многие мысли Криса насчет Ковена весьма странны, хотя он всячески старался это скрывать. Поначалу ее и это раздражало — какого черта представитель алчного общества смеет думать, что ее мир, мягко говоря, странен? Нет у него такого права! Но затем, изо всех сил стараясь судить непредвзято, Робин вынуждена была признать, что все их обычаи должны казаться странными тому, кто к ним не привык.

— А еще эти… татуировки? Они у всех в Ковене есть?

— Ага. У кого-то еще больше, чем у меня; у кого-то меньше. У всех есть Пентазм. — Она откинула волосы, чтобы показать ему узор вокруг уха. — Вообще-то обычно центром должна быть материнская метка, во моя матка ущербна, и… — Крис хмурился, явно ее не понимая. — Ну — как там Габи ее называла — пупок. — Она рассмеялась, когда вспомнила. — Какое дурацкое название! Мы зовем материнскую метку первым окном души, потому что она отмечает священную связь — связь матери с дочерью. Окна головы — это окна разума. Меня даже как-то обвинили в гетеродоксии, потому что я ставила мой Пентазм больше на стражу разума, чем на стражу души, но я успешно защитилась перед трибуналом благодаря моей ущербности. Окна души ведут к матке, вот здесь и здесь. — Она приложила руки к животу и к паху — и тут же, припомнив разницу между собой и мужчиной, резко их одернула.

— Боюсь, я не понимаю, в чем твоя ущербность.

— Я не могу иметь детей. Они получили бы мой недуг — по крайней мере так говорят доктора.

— Извини.

Робин нахмурилась.

— Не понимаю привычки извиняться за то, чего ты не делал. Ты ведь не работал в банке спермы «Семенико», что в Атланте, Гей-эй. Ведь нет?

— Да не Гей-эй, а просто штат Джорджия, — улыбнулся Крис. — Это какая-то искаженная аббревиатура. Нет, я там не работал.

— Однажды я встречусь с мужчиной, который там работал. Его смерть будет весьма необычной.

— Да я на самом деле не извинялся, — сказал Крис. — В другом смысле. Мы часто говорим «извини», просто чтобы выразить сочувствие.

— А мы в сочувствии не нуждаемся.

— Тогда я беру назад свое предложение. — Улыбка его была заразительна. Вскоре Робин тоже пришлось улыбнуться. — Видит Бог, я и сам немало от этого страдал. Обычно просто пропускаешь мимо ушей — если на душе не слишком погано.

Робин подивилась, как это он так беспечно об этом говорит. Алчные люди сильно различались. Некоторые вряд ли помнили, что такое честь. Другие могли сильно обижаться. По прибытии Робин перенесла унижения, которых она никогда не потерпела бы от своих близких. Просто она убедила себя, что эта публика лучшего не знает. Поначалу она думала, что ни у кого из них ни чести, ни самоуважения, однако у Криса, как ей показалось, было и то, и другое — хотя, быть может, меньше, чем следовало. Но если он желает принимать сочувствие без протеста, ему не следует понимать это как вечное насилие над его чувством собственного достоинства.

— Меня обвиняли в том, что я бываю гадкой, — призналась Робин. — В смысле, мои сестры обвиняли. Бывает, что можешь принять сочувствие, не теряя чести, — но только когда это не подразумевает покровительства.

— Тогда вот тебе мое сочувствие, — сказал Крис. — Без всякого покровительства. Просто как сочувствие одного страдальца к другому.

— Принято.

— А что означает слово «алчный»?

— Оно происходит от нашего названия для вашей… нет, об этом лучше не надо.

— Ладно. Так почему тебе охота прикончить того человека в Джорджии?

Незаметно для самой себя Робин пустилась в объяснения о том, что с ней проделали, а это привело к объяснениям по поводу алчной структуры власти и ее действия. Потом на нее вдруг снизошло откровение, что она разговаривает с предполагаемым членом этой самой структуры. Странным образом Робин оказалась в замешательстве. Она тут наговорила черт-те-чего, смешала Криса с грязью, а ведь он лично ничего плохого ей не сделал. Как тут разобраться? Робин уже ни в чем не была уверена.

— Ну теперь я, по крайней мере, вроде бы понимаю значение слова «алчный», — сказал Крис.

— Я вовсе не собиралась ни в чем тебя обвинять, — отозвалась Робин. — Уверена, ты по-другому все это понимаешь. Так тебя воспитали, ну и…

— Не будь так уверена, — возразил Крис. — Я, знаешь ли, не принадлежу ни к какому вселенскому заговору. А если даже таковой существует, меня на собрания никто не приглашал. И еще я думаю, что ты… что твой Ковен в своих выводах исходит из устаревшей картины мира. Если я правильно тебя понял, отчасти ты и сама с этим соглашаешься.

Робин, сама того не желая, пожала плечами. Да, отчасти он был прав.

— Когда твоя группа отрезала себя от остального человечества, все и впрямь могло быть так скверно. Меня тогда, правду сказать, еще не было. Если б был, то наверняка принадлежал бы к классу угнетателей и не сомневался, что все идет как надо. Мне говорили, что с тех пор очень многое изменилось к лучшему. Не скажу, что все стало идеально. Реальный мир никогда не бывает идеален. Но большинство женщин, с которыми я знаком, вполне счастливы. И вовсе не думают, что им еще предстоит много всяких сражений.

— Тут тебе лучше остановиться, — предупредила Робин. — Большинство женщин всегда, во все времена были счастливы тем, как все шло, — или, по крайней мере, так они заявляли. Все это восходит ко временам еще более ранним, чем те, когда алчное общество позволило женщинам голосовать. Только из того, что мы в Ковене верим в некоторые вещи, которые, как я теперь убедилась, преувеличены или неверны, не делай вывода, что мы там все — круглые идиотки. Мы прекрасно знаем, что большинство всегда желает, чтобы все оставалось как есть. Пока это большинство не поведут к чему-то лучшему. Раб не может быть счастлив своей участью — и тем не менее он, как правило, ничего не делает, чтобы ее изменить. Большинство просто не верит, что что-то можно изменить.

Крис одновременно пожал плечами и развел руками.

— Да, тут ты меня к стенке приперла. И главное — я не могу заметить угнетения просто потому, что от меня же оно и исходит! Так, что ли? Интересно, каким же страшилищем я тебе кажусь — вроде пришельца с другой планеты?

— Если честно, все гораздо лучше, чем я предполагала. По крайней мере — с виду. Мне уже пришлось отбросить целую кучу предубеждений.

— Это делает тебе честь! — заметил Крис. — Большинство людей скорее пошли бы на виселицу, чем расстались с предубеждениями. Когда Габи сказала мне, откуда ты явилась, я меньше всего ожидал от тебя непредвзятости. Но что… что на этот счет думают алчные женщины?

Робин испытывала странные, смешанные чувства. Больше всего ее раздражала собственная радость по поводу того, что Крис нашел у нее непредвзятость. Такое, несмотря на то, как он все это выразил, квалифицировалось бы в Ковене как оскорбление. Предполагалось, что закрытая, изолированная группа, какую ему, должно быть, описала Габи, будет фанатично держаться своих принципов. На самом деле Ковен был совсем не таков — но как объяснишь это Крису? Робин в свое время натаскали воспринимать вселенную как данность, какой она ее видела, — и не вводить фактора Финагля, который заставлял бы эту самую вселенную соответствовать какому-либо уравнению или даже доктрине.

Легко было отбросить заверения в том, что мужчины отращивают пенисы в метр длиной и что они все время только и делают, что насилуют женщин, а также покупают их или продают. (Последнее, между прочим, было пока еще не опровергнуто. Если же такое происходило, то это, несомненно, было частью общественного бизнеса, за которым Робин еще не смогла в достаточной мере пронаблюдать.) Она напрямую столкнулась с не дающим покоя понятием: мужчина-как-личность. С понятием о человеке, вовсе не целиком зависящем от своего тестостерона, представляющем собой не просто агрессивный пенис, а личность, с которой можно свободно разговаривать, которая способна понять твою точку зрения. Доведение этой мысли до логического конца приводило Робин к почти абсурдной возможности: мужчина-как-сестра.

Она вдруг поняла, что уже слишком долго молчит.

— Алчные женщины? Ну, я еще их мало знаю. Я тут познакомилась с одной женщиной, которая продает свое тело, хотя она говорит, что так на это смотреть нельзя. Я ничего не понимаю в деньгах, поэтому мне трудно судить, права она или нет. Габи и Сирокко в этом отношении, как мне кажется, вообще не пример. Сам знаешь, у них еще слабее связи с человеческим обществом, чем у меня. Поэтому должна честно признаться, что еще недостаточно знаю твою цивилизацию, чтобы понять, какую роль в ней играют женщины.

Крис опять кивал.

— Что у тебя в сумке?

— Мой демон.

— Можно посмотреть?

— Это небезоп… — Но Крис уже открыл сумку. Ну что ж, подумала Робин, сам напросился. Укус Нацы болезненный, но не смертельный.

— Змея! — воскликнул Крис. В полном восторге он немедленно потянулся в сумку. — Пит… нет-нет, анаконда. И прелестнейший экземпляр. В жизни такой красоты не видел. Как его… как ее зовут?

— Наца. — Робин сожалела, что тогда смолчала, и теперь желала, чтобы Наца поскорее укусила этого мужчину. Тогда и дело с концом. Потом Робин извинится, потому что такая шутка и впрямь чем-то нехорошим попахивает. Откуда Крису знать, что Наца никому, кроме Робин, трогать себя не позволяет?

Но он делал все очень точно, как надо, с должным уважением, и, черт побери, очень скоро Наца пристроила свои кольца у него на руке.

— А ты, оказывается, кое-что про змей знаешь.

— Да, немножко. Я год работал в зоопарке. Когда еще мог работать. Мы со змеями всегда ладили.

Когда прошло пять минут, а Крис все еще не был укушен, Робин пришлось признать, что он сказал сущую правду. И она еще больше занервничала, глядя, как он сидит тут с ее демоном, который уже с комфортом расположился у него на плечах. Что же ей теперь делать? Ведь главная функция демона — предупреждать ее о врагах. Отчасти Робин понимала, что все это имеет не больше смысла, чем непогрешимость, даруемая Третьим Глазом. Традиция — и не более. Теперь ведь, в конце концов, не каменный век.

Но отчасти — и эта часть ее разума лежала значительно глубже — Робин смотрела, как Крис играет со змеей, и просто не знала, что теперь делать.