То, прежнее место, Даниэль покинул. Теперь лорсиный загон находился по другую сторону поселка, в сорока милях вверх по речному течению. Со старого места он забрал только часы, а все прочее спалил вместе с хижиной. В глубине души он так до конца и не поверил, что Элисии больше нет. Он не видел ее смерть своими глазами; ее могли просто похитить. А то, что люди нашли на тропе, нарочно оставлено приспешниками Нечистого — в отместку за…

За что? Ни один колдун не станет утруждать себя сложным представлением ради какого-то пастуха. Здравый смысл говорил: Элисия мертва. Однако надежда часто живет вопреки всякому здравому смыслу. Год с лишним Даниэль ждал, что его любимая вернется. Или подаст знак, что жива… И вот теперь — странный рыдающий крик в лесу, мольба о помощи… И этот крик как-то связан с лемутами, прислужниками Нечистого, которые сначала хотели выкрасть из загона лорсенка, а потом надумали похитить Сильвера. Элисия — и колдуны; непонятный крик — и лемуты… Не связано ли одно с другим?

Даниэль сидел на пороге хижины, размышляя, вслушиваясь в ночь. Лорсы в загоне утихомирились и заснули, Тайг наполняли привычные шорохи и крики. Ночь была звездной, и только что взошла луна. Она еще не показалась из-за верхушек деревьев, однако по небу плыл ее слабый свет. Сильвер пристроился возле Даниэля, положив голову хозяину на колени. Порой он вздрагивал, дергал сломанной лапой, пытался лизать наложенную шину. Терпи, дружище, мысленно говорил ему пастух. Лемуты поплатятся и за твою лапу, и за смерть Танцующего Под Луной. И за того, кто плачет там в лесу и зовет на помощь.

Наконец пастух поднялся на ноги.

— Отвага не равняется безрассудству, — негромко сказал он Сильверу. Пес радостно застучал хвостом по земле, как будто понял слова хозяина и всей душой одобрял разумные мысли. — Мы, конечно, полезем врагу в пасть, — продолжал Даниэль, — но при этом пошлем за помощью. Идет?

Сильвер издал горловой звук — не рычание и не скулеж, а нечто, похожее на громкое мурлыканье дикой кошки.

— Согласен, да? Со мной врагу в пасть? Бестолковое существо. — Даниэль с улыбкой погладил лобастую голову Серебряного, легонько коснулся пальцем сухого теплого носа.

— Тебя-то я и не возьму, колченогий. Пошли спать.

Он запустил Сильвера в хижину; тот, едва веря собственному счастью, шмыгнул под нары и замер там, будто и не пес вовсе, а свернутая шкура.

Новое жилище пастуха было очень простым. В трех стенах — три застекленных оконца, одно из которых выходило на реку, в углу — небольшая печь, напротив нее — нары, посередине — стол с двумя лавками; еще одна лавка была прибита к стене возле двери, а по другую ее сторону шли полки с незамысловатой утварью, где также стояли любимые пастухом часы; под полками находился крепко сбитый ларь для еды. Над входом висели духовитые пучки сушеной травы, отгоняющей насекомых, и в хижине всегда стоял особый, чуть кружащий голову пряный запах.

Даниэль разделся, задул пламя жирового светильника, улегся — и через несколько минут уже чутко, вполглаза, спал.

С рассветом он был на ногах. Написал записку отцу, завернул ее в белую тряпицу, а тряпицу привязал Сат Ашу на рог. Старый лорс был возмущен бесцеремонностью хозяина, и пастуху пришлось долго его убеждать, подкрепляя уговоры кусками кленового сахара. Наконец Серый Ветер смирился с повязкой на роге, однако ни в какую не желал оставлять хозяина одного и бежать в поселок. Даниэль уже отчаялся его отослать, когда старик все же уступил и нехотя, то и дело оглядываясь, потрусил через площадку к тропе в Атабаск.

Даниэль дождался, пока стихнет топот копыт, вывел из загона Одживея и оседлал. Молодому лорсу случалось ходить под седлом, однако он полагал это занятие ниже своего достоинства; за ним был нужен глаз да глаз. Пастух ни за что не сменял бы на него верного Сат Аша, если бы Ноги Как Дуб был способен самостоятельно добраться в Атабаск. Увы — что нет — то нет, помощь приведет только Сат Аш. Даниэль перевел в соседнюю часть загона оставшихся без самца лорсих с двумя лорсятами, запустил к ним Сильвера, строго прикрикнул на пса, который тут же вздумал выскочить и бежать за хозяином:

— Сторожи! Смотри у меня!

Пес покорился, но положил морду на нижнее бревно загородки и провожал пастуха тоскливыми глазами. В последний раз проверив лук, колчан со стрелами, меч и добрый охотничий нож — до чего кстати пришлись бы пороховые гранаты, которых нет, — Даниэль забрался в седло и направил лорса в заросли.

По-хорошему, надо было бы идти пешком и вести Одживея в поводу, но нельзя. Стоит начать с этого путешествие, и молодой стервец вообразит, будто так и надо, и тогда уже никакими силами его не заставишь нести хозяина на спине. Поэтому Даниэль сдерживал нетерпеливого лорса, нагнувшись вперед, внимательно рассматривая землю. Она была засыпана слоем темных прошлогодних листьев вперемешку с хвоей, тут и там торчали зеленые мшистые кочки. Один раз промелькнула, извиваясь, восковница — тонкая желтая змейка, от укуса которой рука или нога человека темнела, становилась похожа на восковую, а через несколько часов мясо начинало разлагаться и отслаиваться от костей.

— А вот то, что мы ищем, — проговорил Даниэль вполголоса, заметив на сучке у самой земли клок бурой шерсти. — Здесь Ревуны ползли на брюхе… либо лежали в засаде, верно?

Лорс принюхался к шерсти и всхрапнул, вздыбил черную гриву. Ударил копытом, вмял грязный клочок в бурые листья.

— Так его, — одобрительно кивнул пастух. — А теперь ищи. Ищи большую шерсть. Где она?

Одживей свирепо раздул ноздри. Он хорошо помнил запах лемутов — запах смерти. Даниэль сосредоточился и попытался передать лорсу мысленную картинку Волосатых Ревунов, которые вчера погубили лорсенка. Сат Аш сразу бы понял, что от него требуется; а Одживей только храпел и кружил на месте, бил копытами.

— Бестолочь, — в сердцах сказал пастух в конце концов. — А ну, пошел!

Злобно фыркнув, лорс устремился вперед. Он с таким хрустом проламывался сквозь заросли ольхи, что Даниэлю пришлось его придержать. Какой смысл разносить весть о своем появлении по всему лесу?

Ноги Как Дуб злился, пастух это отлично чувствовал. Того и гляди, вздумает сбросить седока да удрать. Паршивец. Даниэль крепко сжал коленями мохнатые бока лорса, попытался подавить собственное раздражение и успокоить Одживея. И тут в его сознание проникло ощущение глухой ненависти. Чужой ненависти, не лорса. «Пошел!» — он хлестнул поводьями. Поздно.

Что-то тяжко упало Одживею на круп у пастуха за спиной. Волосатая рука пережала горло, другая рука притиснула руки к бокам. Лорс с ревом взвился на дыбы, прошелся на задних ногах.

Даниэль чудом удержался в седле; Ревун повис у него на шее. Одживей бешено ударил крупом, снова поднялся на дыбы, упал на передние ноги, сделал неимоверный скачок. Даниэль мертвой хваткой вцепился в поводья, крепче уперся ногами в стремена. Дышать было нечем, в глазах темнело. Новый прыжок Одживея, удар… Лемут свалился с лорса и потащил за собой пастуха.

«Одживей! — мысленно крикнул Даниэль. — Кусай!» То ли Ноги Как Дуб его понял, то ли сам догадался — только он изогнулся, оскалясь, а Ревун издал хриплый вой, и его могучие руки разжались.

Даниэль упал грудью на шею лорса, обхватил ее, переводя дух. Одживей с визгом топтал на земле что-то мягкое. Едва придя в себя, Даниэль выхватил меч, огляделся. Никого. Прыгнувший с ветки лемут был один? Наблюдатель?

Кажется, и впрямь один. Даниэль испытал краткое раскаяние: Одживей давал понять, что неподалеку притаилась эта нечисть — а пастух вообразил, будто лорс бесится от дурацкого недовольства.

— Ну, парень, извини, — он потрепал храпящего лорса по гриве. — Двигаем дальше.

Оставив растоптанного Ревуна, Одживей с достоинством пошагал через лес. Временами он поворачивал голову, посматривал на хозяина — и Даниэль мог бы поклясться, что темные глаза зверя блестят лукавством.

— Ищи большую шерсть. Большую вонючую шерсть, — говорил пастух лорсу, а сам с беспокойством думал, как бы шерсть опять не сыскала их раньше, чем они — ее.

Ощущая тревогу хозяина, Одживей преисполнился осторожности и ступал тихо, точно тень. Даниэль весь обратился в мысленный «слух». Право же, досадно, что в свое время не остался в Аббатстве, не стал развивать ценные способности. Сейчас бы они ох как пригодились…

— Стой, — шепнул он еле слышно, и лорс замер. Только уши чуть шевелились, да трепетали ноздри.

Вот опять: знакомый крик-плач. Вернее, стон несчастного, полуживого существа. Где-то впереди и слева, в сторону от реки.

— Пошел, — шепотом велел пастух. Не хотелось без крайней нужды пользоваться мысленным общением. Мысль — не голос, летит далеко; и уж если лорс ее поймет, то слуги Нечистого — тем паче.

Он сделал большой крюк и с подветренной стороны подобрался к тому месту, откуда, как ему казалось, донесся крик. Никого. Однако лорс фыркал и тревожно косился по сторонам; несомненно, кто-то здесь побывал совсем недавно. Даниэль тоже как будто ощущал мерзкий запашок, оставшийся после лемутов. Они убрались и увели с собой беспомощного пленника? Не двинулись бы к загону, чтобы снова кого-нибудь украсть!..

Крик — совсем в другой стороне, в глубине леса. Болезненный, жалобный. У Даниэля сжалось сердце. Наверно, Элисия тоже звала его, когда бежала по тропе, а следом рысили созванные колдунами волки…

Пастуха осенила новая мысль. Сердце гулко стукнуло и быстро заколотилось. Его заманивают все глубже в лес — а он, как последний дурак, готов сунуться прямиком в объятия лемутов, рискуя собственной шкурой и Одживеем… и лорсами в загоне, и Сильвером. Поистине идиотская затея.

Даниэль повернул назад. Нечистый разберет, что мерзким тварям тут понадобилось, но они явно караулят и хотят покрасть пастухово зверье. Ну уж нет, на эту удочку не поймают!

Гори они синим огнем, эти вопли; лучше охранять загон. Крик. Горестный плач. Даниэль остановил лорса. Мрачно посидел в седле, бездумно разглядывая мягкие, только-только отрастающие рожки Одживея.

— Глупость, — прошептал он, снова поворачивая лорса. — Вот же дурь-то!

К горлу подкатил ком. В лесу кто-то плакал и молил о спасении — и Даниэль не мог, просто-напросто не мог оставить его на произвол судьбы.

— Давай, парень. Пошел. Будь осторожен.

Ноги Как Дуб не нуждался в предупреждении. Пригнув голову и вытянув шею, он словно поплыл сквозь ольху и пальму, огибая высоченные сосны, которые стояли, точно колонны в бесконечно огромном зале. Одни только листья чуть шелестели, когда смыкались позади лорса.

Новый крик, не дальше и не ближе прежнего. Так и есть — пленника уводят все глубже в Тайг, а с ним и Даниэля. «Ну, ладно же, — решил он, упрямо стискивая зубы. — Появлюсь, где вы меня не ждете». Он свернул с прямой дороги, соединявшей его и — предположительно — лемутов, и дал лорсу шенкеля. Одживей помчал.

Они сделали еще один крюк, и Даниэль пустил лорса шагом. Теперь они тихо-тихо продвигались назад, навстречу лемутам. На краю небольшого овражка пастух натянул поводья; Одживей укрылся за стволами двух стоящих рядом сосен. Между соснами рос молоденький клен, и его красноватые листья хорошо скрывали длинные светлые ноги лорса.

Пленник опять закричал, на этот раз совсем близко, на другой стороне овражка. Даниэль вытянул из колчана стрелу, приготовился. Поганых тварей осталось всего ничего, они и оглянуться не успеют, как их перебьют.

Лорс под ним напрягся, еле слышно всхрапнул. Идут!

Лемуты появились совсем не с той стороны, откуда он ожидал. Штук десять тварей скорой рысцой бежали по дну овражка — справа, как раз оттуда, откуда явился Даниэль. Громадные, тяжеловесные, отдаленно напоминающие своих предков-обезьян, мутировавших после Смерти. Волосатые Ревуны были наиболее разумными из всех лемутов, про которых Даниэль что-либо слышал. Говорили, что даже Народ Плотины уступает им в сообразительности… Впрочем, сейчас это не имело значения. Ревуны бежали гуськом, как солдаты на марше; у каждого в правой руке была увесистая дубинка, на левом плече — Даниэль не поверил своим глазам — свернутое лассо. Никакого пленника среди них не было.

Первый Ревун остановился и издал короткий вибрирующий вой, от которого Ноги Как Дуб захрапел и едва не выдал присутствие обоих наблюдателей. Даниэль упал ему на шею и принялся обеими руками поглаживать Одживея по морде; молодой лорс утих. Из-за овражка донесся ответный вой, и показалась четверка лемутов. Выходит, их путь пастух вычислил верно, и если бы не новый отряд, взявшийся невесть откуда… Тут он увидел пленника.

С первого взгляда Даниэль решил, что лемуты ведут ребенка: невысокий рост, тонкая кость, спутанные волосы до плеч. Голые руки и ноги были не то загорелые, не то просто грязные; кисти были стянуты ремнем за спиной, голова опущена. Однако это был вовсе не ребенок; пастух никак не мог сообразить, в чем дело, но пленник напоминал ему воина. Невысокий, хрупкий, безоружный, но именно воин. Ах вон что — шкура, в которую он одет. Короткая, до середины бедра, шкура эта держалась на одном плече и была перехвачена ремешком в поясе. Желтая, с черными пятнами. Шкура леопарда или иного, не менее опасного зверя. Одеяние воина либо вождя.

Эти мысли вихрем пронеслись у Даниэля в голове, пока он целился. Тенькнула тетива, стрела впилась в горло Ревуну, предводителю нового отряда. Вторая сразила его соседа. Третья пролетела мимо, четвертая вошла в мохнатую грудь одного из лемутов, которые привели пленника.

Ревуны на дне овражка опомнились и кинулись врассыпную, затем как по команде попадали на землю и стремительно поползли вверх по склону к Даниэлю. Трое Ревунов на другом берегу бросились назад в заросли, таща пленника за собой. Снова раздался щемящий, вынимающий душу крик, затем яростный вопль Ревуна.

— Пошел! — крикнул пастух.

Неожиданно для лемутов вынырнувший из-за сосновых стволов лорс сделал гигантский скачок и очутился на дне оврага.

— Пошел! — снова заорал Даниэль, и Одживей стремглав выбрался наверх.

Позади лес гудел от бешеного воя, впереди пастух заметил мелькнувшую серую шкуру.

Выхватил меч. Лорс настиг врага, Даниэль коротко рубанул. Удар пришелся по плечу; лемут взвыл и повалился наземь. Другой Ревун обернулся, замахнулся дубиной. Удар! Дубина упала вместе с отрубленной кистью. Раздался дикий рев лемута и рыдающий крик пленника. Бешено захрапел Одживей, ударил копытом; еще один Ревун рухнул на землю. В глаза Даниэлю бросилась пятнистая шкура. Пастух свесился с седла, одной рукой подхватил пленника, перебросил его через спину лорса — и умчался, оставив лемутов реветь и выть на весь лес.

Минут через пятнадцать бешеной скачки пастух натянул поводья. Одживей послушно остановился, поводя боками. Оглянулся — и вдруг попытался укусить пленника за ногу.

— Не сметь! — Даниэль ударил его по морде.

Лорс захрапел и оскалился. Пленник, до сих пор смирно лежавший на его широкой спине, зашевелился и сполз наземь.

Отступил; руки его все так же были стянуты ремнем и оставались за спиной. Пленник поднял голову; и Даниэль впервые увидел лицо существа, которое спас. И уставился в изумлении.

Во-первых, на него смотрела женщина. Женщина-воин, в этом он по-прежнему не сомневался. Невысокая, но крепкая и мускулистая, как рысь. Кожа у нее была светлая, и там, где ее не покрывала грязь, золотился легкий загар. Спутанные волосы были теплого цвета желтовато-коричневой коры на сосновых ветках, а глаза с длинным разрезом казались неимоверно глубокими и прозрачными. И они были невероятно зеленые — зеленей весенней травы, зеленей едва распустившихся иголочек лиственницы. Еще у незнакомки был твердый подбородок, плотно сжатый маленький рот и гордый точеный носик. Даниэль сказал бы, что она прелестна — если бы не явственное ощущение опасной силы, которое исходило от бывшей пленницы. И если бы не храпел так злобно лорс, который скалил зубы, бил копытом и в любую минуту готов был наброситься на нее и растоптать.

У пастуха зародилось ощущение, что от незнакомки надо как можно скорее избавиться. Элисия нуждалась в его любви и защите; женщина в леопардовой шкуре, скорее всего, нуждается только в свободе. Он соскочил с лорса и вытащил нож, намереваясь разрезать ремень у нее на руках. Она отступила, зеленые глаза сузились. Твердые губы разомкнулись, и прозвучал знакомый рыдающий жалобный крик-мольба. Даниэль замер, пораженный. На лице у женщины была написана беспощадная решимость, никак не вязавшаяся с молящим плачем. Похоже, это ее боевой клич, а вовсе не…

Он развернулся и локтем ударил пленницу в грудь — она кинулась на него дикой кошкой. Со связанными руками. Падая, она ногами обхватила его щиколотку и со всей силы дернула. Даниэль едва устоял — и то потому лишь, что ухватился за корявый ствол низкорослой, больной ольхи. Он ударил женщину по голени и освободил ногу из захвата, отпрыгнул. Вытащил меч. Женщина взвилась с земли и снова бросилась на него. В зеленых глазах было что-то нечеловеческое, звериное. Даниэль увернулся, лихорадочно соображая, что делать: то ли поупражняться в ловкости, ожидая, пока незнакомка выдохнется, то ли не связываться, а оглушить ее ударом меча — и дело с концом. Она — точно рысь, она же не понимает, что Даниэль ей не враг…

До сознания дошел бешеный рев лорса. Женщина в прыжке оттолкнулась ногой от ствола, прянула в сторону. Острое копыто Одживея скользнуло по ее плечу, зеленоглазая рухнула наземь. Даниэль обрушил на лорса удар мечом — клинок плашмя пришелся по груди, что-то хрустнуло. Лорс взревел; пастух хватил его кулаком по чувствительному носу, толкнул в сторону оскаленную морду.

— Пошел прочь! Прочь, я сказал!

Ноги Как Дуб захрапел, злобно прижимая уши, но отступил перед взбешенным хозяином. Повернулся и поскакал через лес, оставив Даниэля одного возле покалеченной пленницы.

— Нечистый тебя забери! Ненормальная! Какого рожна… — Он умолк. Перевел дух, сунул меч в ножны. Наверное, чтобы произвести нужное впечатление, следует не рычать, а пронзительно завыть, как дикий кот. — Пропади ты пропадом, — закончил он беззлобно и наклонился над женщиной.

Она плашмя лежала на земле, повернув голову, прижавшись щекой к выступающему корню. Зеленые глаза неотрывно следили за пастухом. Заведенная за спину правая рука наливалась синевой и разбухала.

— Плохо дело. — Даниэль осторожно разрезал ремень на запястьях, придержал сломанную руку. — Могло быть и хуже, — сообщил он, с внутренней дрожью представив себе, как копыто лорса проломило бы женщине грудь. — Ну? Встаем? — Он бережно приподнял ее и помог встать на ноги. — Эх, ты. И чего ради на меня кидалась?

Прозрачные зеленые глаза уставились ему в лицо. Женщина подняла здоровую руку и положила пальцы ему на шею; казалось, она проверяет, бьется ли кровь в сонной артерии. Даниэль с неприятным чувством отстранился.

Ну, и что дальше? Будь женщина-воин цела и невредима, он с легким сердцем отпустил бы ее на все четыре стороны. Однако со сломанной рукой она запросто угодит к лемутам, из лап которых Даниэль выручил ее менее получаса назад.

Он сориентировался по солнцу и повернул женщину лицом к хижине, подтолкнул в спину.

— Пошли. Идем домой. — И сам зашагал вперед.

Помедлив, она двинулась следом.

Одживей уже успел вернуться и бродил по поляне вокруг хижины. Увидев хозяина с бредущей за ним незнакомкой, он зафыркал, пару раз ударил копытом, закинул голову и умчался в лес. Сильвер выглянул из лорсиного загона, подлез под нижним бревном изгороди и захромал навстречу пастуху, широко отмахивая хвостом. Внезапно этот пушистый хвост опустился, пес присел на задние лапы и залился яростным лаем.

— Молчать! — приказал Даниэль.

Сильвер примолк, но в горле клокотало хриплое ворчание. Пастух оглянулся на женщину. Она остановилась, глаза были как щелки, рот крепко сжат. Надо быть идиотом, чтобы не видеть, как воспринимают ее животные: и Одживей, и Сильвер чуют в ней врага. Отчего? Возможно, шкура, в которую она одета, не выделана должным образом и пахнет леопардом? Может быть.

Даниэль отогнал пса и провел женщину-воина к хижине. Она не пожелала заходить внутрь, уселась на лавку у крыльца. Сильвер припал к земле в нескольких шагах от гостьи и не сводил с нее настороженных глаз. Пригрозив ему, Даниэль вынес из дома котелок с водой, пару тряпиц, длинный мягкий ремень и принялся выстругивать щепы для шины на сломанную руку незнакомки.

— Ну и хозяйство, нечего сказать: колченогий пес да однорукая странница, — проворчал он, стараясь скрыть тревогу. Костоправ из него был аховый — а кто знает, как сильно лорс раздробил ей кости. Могут и не срастись; или пойдет воспаление, если сильно повреждены ткани. Тут одной шиной не обойдешься, нужны целебные снадобья отца Альберта… Даниэль поморщился. Вот уж не хочется, чтобы преподобный отец прознал о странной пленнице лемутов.

Женщина-воин сидела на скамье очень прямо, не выдавая боли и слабости. Только бледность понемногу заливала ее покрытое загаром лицо. Она смотрела куда-то в пространство, но пару раз Даниэль ловил на себе ее испытующий взгляд. Знать бы, о чем она думает…

Пастух подготовил щепы и опустил в котелок с водой тряпку, намереваясь обмыть пленнице руку и в меру своего умения наложить шину. Ее глаза ярко блеснули. Лежавший на брюхе Сильвер неожиданно взвился и со свирепым рыком кинулся между хозяином и незнакомкой. Пес задом оттеснил Даниэля, повернулся мордой к женщине и даже не залаял — захрипел, давясь бешенством.

Пастух выпрямился, отложил тряпку. Опустил ладонь на рукоять ножа, прямо глядя в лицо зеленоглазой. Она все поняла. Встала с лавки, здоровой рукой одернула шкуру. Сломанная правая беспомощно висела — распухшая, темная. Не оглядываясь, женщина двинулась через поляну к лесу. Даниэль мрачно смотрел в ее напряженно выпрямленную спину, на голые мускулистые ноги. Скоро сюда пожалуют лемуты — и что тогда?

Женщина была уже в десятке шагов от кромки леса. Донесся топот, и из зарослей вырвался Одживей — видно, чем-то изрядно напуганный. Не разбирая дороги, он понесся к хижине. Прозвучал рыдающий вскрик — и лорс на полном ходу сшиб бывшую пленницу с ног, промчался над ней. Даниэль кинулся бежать; за ним на трех лапах запрыгал Сильвер.

— Ну, что? Жива? — Пастух положил руку женщине на шею.

Пальцы ощутили толчки крови — жива. Глаза ее были закрыты, губы кривились в гримасе боли. Ну и денек нынче выдался: сплошная невезуха, думал Даниэль, с осторожностью поднимая женщину на руки. Если вдуматься, так лучше бы и не спасал ее вовсе — по крайней мере, у лемутов она была целее. Нечистый забери проклятого лорса!

Женщина застонала, когда он внес ее в хижину и опустил на одеяла. Глаза открылись, из них выкатились две слезы. Почему-то Даниэль ожидал, что из таких зеленых глаз потекут зеленоватые слезы, — но нет, они были обыкновенные, прозрачные. Он присел на край нар, мягко проговорил:

— Сейчас я буду лечить твою руку. Тебе будет больно — но я не со зла, понимаешь?

Женщина смотрела на него, и глаза были такие глубокие, что в них, казалось, можно утонуть.

— He понимаешь? — Даниэль сосредоточился и попытался передать мысль: Ты — хорошая, и я — твой друг…

Она никак не ответила, но по вискам сползли две новые слезы. Даниэль вышел за порог, прислушался. Все тихо, даже из лорсиного загона не доносится ни звука.

— Хайат! — позвал он, внезапно встревожившись. — Ага Шау, Ук Йори!

Одна из лорсих отозвалась негромким мычанием, и все стадо тихо вышло из зарослей, собралось у изгороди. Даниэль убрал слеги, открыл выход из загона. Если что, у лорсов будет возможность убежать и увести малышню. У него на миг сжалось сердце. Где-то мой Серый Ветер, отправленный в поселок за помощью?..

Ноги Как Дуб топтался возле хижины, косил на хозяина влажным глазом. Сильвер сидел у порога, насторожив уши, поворачивал голову туда-сюда. Вот и ладно; эти двое не дадут лемутам скрытно подобраться. А мы пока займемся делом.

Даниэль внес в хижину свои нехитрые лекарские принадлежности, достал из ларя для еды кувшинчик с медом. Мед — это правильно; хорошо, что вовремя додумался; глядишь, рука не воспалится слишком сильно. Он обмыл женщине руку, намазал медом в месте перелома. Как сумел, сложил кости, плотно обернул тряпкой, сверху наложил широкие щепы и тщательно обмотал ремнем, сделал перевязь из широкого куска полотна. Подумать жутко, какой останется рука, когда срастется. Пожалуй, все же придется обратиться к отцу Альберту… Даниэль тряхнул головой, запоздало сообразив, что священник, скорее всего, и так прискачет сюда вместе с поселковой стражей, когда старый лорс донесет в Атабаск порученную записку. А уж отец Альберт никак не одобрит то, что Даниэль приютил это непонятное существо.

Женщина не издала ни стона, ни малейшего звука, пока он возился с ее рукой.

— Молодец, — заключил он, выпрямляясь. — Хорошо держишься. Кто ты? Я — Даниэль, — назвался он, ткнув пальцем себя в грудь.

— Аиэль, — повторила она низким, чуть хрипловатым голосом.

— Даниэль, — поправил он, зачерпывая кружкой воду. Поднес ей.

— Аиэль. — Женщина отвела от лица кружку, отвернула голову.

— Ну, вот что, — пастух решительно поставил кружку на одеяло. И смолк. Что, собственно, он может предложить? Выкинуть ее за порог, коли не будет слушаться? Он присел на край нар и заговорил, как с лорсенком, — негромко, ласково, сопровождая слова мощным мысленным посылом, который легко улавливали его полуразумные звери и воспринимали если не саму мысль, то настроение: — Послушай меня. Воду надо выпить — тебе станет легче. Скоро придут лемуты — те, здоровенные, шерстяные — и нам придется драться. Ты должна быть здоровой, понятно?

Даниэль снова поднес к ее губам кружку. Она покорилась и сделала несколько маленьких глотков. Поперхнулась, закашлялась, на глазах снова выступили слезы. Даниэль поставил воду на стол. Женщина больше не была похожа на воина — обычная женщина, измученная и напуганная. И красивая. Красота пришла, когда лицо смягчилось и пропало ощущение опасной силы, таящейся в ее небольшом, но крепком теле.

Она взяла горячими пальцами руку пастуха, повернула, осматривая. Наклонилась и уткнулась лицом ему в ладонь.

— Аиэль, — выговорила она невнятно, согревая кожу дыханием.

— Элли, — неожиданно сорвалось у него. — Я буду звать тебя Элли. — В душе ворохнулся стыд: это было предательство. Ни одна женщина не имела права носить имя Элисии; эта зеленоглазая не должна зваться Элли. И все же имя удивительно ей подходит.

Даниэль ощутил, как ее зубы легонько сжали ему кожу возле большого пальца.

За стеной залился оглушительным лаем Сильвер. Лемуты! Пастух сорвал со стены лук и колчан, которые повесил на место, пока занимался рукой Элли; выскочил за дверь, стал, напряженно оглядывая плотную стену Тайга, полукольцом окружавшую поляну. Позади хижины — открытый спуск к реке, оттуда Ревуны не появятся. Хорошо, что у врага нет луков, а лассо на таком расстоянии не страшны. Но если твари попрут через площадку всей толпой — а их осталось не менее десятка… Ну, пусть даже восемь. Не так-то легко будет выстоять против всех.

Лорсы в загоне заволновались, захрапели. Опасливо косясь на хозяина, мимо хижины прошагал Одживей, зашел в открытый загон. Сильвер замер, поджимая сломанную лапу, слушая звуки леса. Заворчал и попятился к Даниэлю. Что же, волосатые твари только на подходе — а пес лаял по другому поводу? Кажется, Даниэль начинал понимать. По спине пробежали мурашки. Зеленоглазая Элли… Она — враг? И дело вовсе не в запахе леопардовой шкуры, дело в ней самой.

Стоя на пороге, он тревожно оглянулся. Элли сидела на одеялах, подобрав под себя ноги, и разглаживала пятнистый мех, пыталась натянуть его на коленки. Совершенно мирное занятие.

Пастух вновь обратил взгляд к лесу. Оттуда никто не показывался. Лорсы ревели, били копытами, обступив перепуганных малышей; Сильвер скалил зубы и рычал.

Лемуты, несомненно, были совсем близко, но они затаились под прикрытием стволов и ветвей.

— Думаете, будто обложили нас, и мы попались? — проворчал Даниэль, по своей привычке рассуждая вслух. — Не тут-то было. — А про себя подумал: только бы к Ревунам не пришла подмога. Только бы Сат Аш вовремя добрался до поселка.

Лемуты не нападали. Даниэлю казалось, что сквозь листву блестят их глаза, полные глухой ненависти; смутно виделись темные силуэты, прильнувшие к стволам сосен или скользящие под пологом веток. То ли тела Ревунов, то ли тени… Он не рискнул стрелять, опасаясь вызвать молниеносное нападение всего отряда.

В том, как лемуты себя вели, было что-то крайне тревожное. Почему не идут на приступ? Боятся? Вряд ли. Ждут чего-то? Чего?

— Мы тоже не станем суетиться и подождем, — решил Даниэль и отступил в комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы удобней было наблюдать. Повесил лук за плечо. — Рано или поздно здесь появится Жильбер Карро во главе своих стражей, — сообщил он Элли, — и тогда — берегитесь, твари! А нам пока что стоит подкрепиться.

Он открыл ларь, выложил на стол хлеб, сыр и копченое мясо, пирог, испеченный матерью, добавил пучок зелени, поставил кувшин с остатками меда, бутыль с кленовой брагой и кружку с водой. Указал на угощение:

— Ешь!

Элли не двинулась с места. Ее взгляд обежал стол, комнату и обратился на Даниэля.

— Ешь, — повторил он, отломил краюшку хлеба и подал ей.

Она отстранилась, как будто ей предложили жабу.

Тогда он сел к столу и пообедал сам, то и дело сторожко поглядывая в окна и полуоткрытую дверь. Элли голодными глазами смотрела, как он ест.

— Ну? Теперь-то будешь? — Даниэль подал ей сыр — мягкий, желтый, в мелкую дырочку.

Она глянула на сыр равнодушно, точно на деревяшку. Затем подняла лицо, и в глазах ее появилось просящее выражение.

— Так чего ты хочешь? Что ты ешь — молоко, траву? Орехи? Молчишь? Ну, молчи дальше… Ах ты!.. Ты!.. — У него похолодели кончики пальцев от внезапно пришедшего ответа. Теперь он знал, чем питается зеленоглазая; и знал, что кормить ее он не станет.

Даниэль отошел от Элли и прислонился к косяку, оглядывая площадку, машинально поглаживая тетиву висящего за плечом лука.

Лемуты не подавали признаков жизни, однако взрослые лорсы в загоне храпели и тихо бесились, телята испуганно вскрикивали. Сильвер припал к земле у крыльца, морщил губу, показывая острые клыки.

Даниэль мрачно подумал, что он, в сущности, сделал то самое, чего от него добивались Ревуны, когда уводили зеленоглазую в лес, а он доверчиво следовал за ее молящими горестными криками. Его передернуло. Не зря лемуты носятся со своими лассо, не зря пытаются украсть животных! Если они и впрямь хотели, чтобы он оказался рядом с Элли и накормил ее… Он обернулся, охваченный внезапной яростью и желанием вышвырнуть гостью за порог. Тварь нечистая! Она — не человек, она… Он осекся, мысленно прикрикнул на себя. Она — женщина. Она не просила, чтобы ее спасали, не навязывалась в подопечные. В конце концов, она даже хотела уйти — и ушла бы, не сбей лорс ее с ног.

— Элли, — мягко позвал пастух.

— Аиэль, — отозвалась она. Низкий хрипловатый голос звучал устало. Она все так же сидела на нарах, подвернув ноги, здоровой рукой опираясь на одеяла, а сломанная висела на перевязи. Лоб и верхняя губа повлажнели, на бледном лице загар почти не был заметен.

Даниэль подошел и снова подал ей кружку с водой. Элли взяла ее. Долго смотрела на воду, как будто хотела увидеть на вздрагивающей поверхности свое будущее, затем прильнула губами и выпила все до капли. Протянула кружку обратно.

— Аиэль…

Ему сжала сердце жалость. Зеленоглазая не выживет здесь, ее надо увезти в поселок.

В Атабаск? К отцу Альберту? Ох, Отец Небесный…

Он присел на край постели, заглянул в глубокие зеленые глаза. Черные зрачки пульсировали, расширяясь и сжимаясь.

— Элли. Ты понимаешь меня?

Она не ответила, не отвела взгляд, светлые ресницы не дрогнули. Никак не узнаешь, понимает или нет.

— Послушай. Я знаю: тебе плохо, и ты голодна. Но я не могу сейчас тебя накормить. Завтра… если мы сладим с Ревунами, тебе будет еда.

Она положила прохладные пальцы ему на запястье. Чуть нажала, словно считая пульс. Вздохнула и с видимым сожалением убрала руку.

— Я не отдам тебя лемутам, — медленно, веско проговорил Даниэль. Ну вот: он опять бросил вызов Нечистому. Мало того, он противопоставил себя Атабаску: родным, отцу Альберту, поселковой страже — всем.

— Аиэль, — едва слышно промолвила Элли, — Аиэль… — Она низко склонила голову, спутанные волосы завесили лицо; на выглядывающие из-под края шкуры коленки упали две тяжелые капли.

— Никому не отдам. — Он решительно поднялся. Только бы Сат Аш не ленился и резвей бежал к Атабаску На Закате… Только бы лемутам не наскучило ждать и они не пошли в наступление…

Даниэль уселся на пороге хижины — внешне спокойный, даже беспечный. На самом же деле каждый мускул был готов дать отпор врагу, каждая клеточка тела вслушивалась в окружающий мир. Ревуны ждут. Их не стало больше, но они здесь, за тонкой завесой листвы; Даниэль улавливал их злобу и — одновременно — холодную уверенность в себе. За спиной он ощущал Элли. Она ослабла от боли, усталости и голода, опасная сила совсем ушла из нее, и он чувствовал, что она скорей умрет, чем предательски кинется на него сзади.

Из загона вышел Одживей, сделал несколько шагов к хозяину. Коротко рявкнул, словно требуя: «Сделай же что-нибудь! Пора прекратить безобразие и прогнать мерзких тварей!» Словно по команде, закричали малыши и замычали лорсихи, и стадо, плотно сомкнувшись, двинулось к выходу. Даниэль вскочил на ноги.

— Куда это вы? А ну, назад! Ишь, наладились удирать… Рано струсили. — Он пробежал наискосок по площадке, стал на выходе из загона. — Назад, кому сказано!

А вот просвистит лассо, обовьется вокруг плеч, — пришла в голову резонная мысль. Даниэль растянулся на мху, словно у него подкосились ноги. Возле головы опустилось копыто. Осторожно ступая, лорсы зашагали через хозяина. Он вскочил. Под прикрытием лорсиных тел, лассо не страшно. Обхватил за шею Хайата, попытался повернуть его обратно.

— Ты что ж это? А ну давай домой!

Хайат — Ночной Туман — нагнул голову, приостановился. Мать Скорби подтолкнула хозяина мордой: пошли, мол, с нами; пора уносить ноги.

— Хайат! Ага Шау! Домой, ребята, домой. Одживей, поди сюда. Хороший парень, хороший. Поворачивай домой, быстренько.

Лорсы замешкались. Они тревожно топтались на месте, фыркали, поводили головами. Даниэль уговаривал, упрашивал, тянул их, подталкивал. В конце концов Ночной Туман неохотно покорился, повернул обратно. За ним пошли его лорсихи с малышами, следом потянулось семейство Одживея. Наконец и сам Одживей с раздраженным фырканьем шагнул в загон.

Даниэль метнулся к хижине, где сидел Сильвер и наблюдал за хозяином. Он пару раз слабо стукнул хвостом, когда пастух, отдуваясь, уселся на пороге.

— Лорсы должны быть тут, — тихо сказал ему Даниэль. — Пока все остается как есть, я думаю, лемуты не нападут. Понимаешь?

Сильвер ткнулся носом ему в колено. «Лорсы могут уводить малышню, — говорил его взгляд, — но я-то хозяина не оставлю».

Даниэль испытал чувство стыда перед своими животными. Он готов принести их в жертву — Сильвера, Хайата, Одживея. Когда Ревуны утомятся ожиданием и пойдут на штурм, верный пес и лорсы непременно кинутся в драку. Но если бы спросить у Ноги Как Дуб: чья жизнь важнее — телят или чужой зеленоглазой женщины — что бы ответил лорс? И почему он должен гибнуть ради сделавшего неумный выбор хозяина?

Даниэль услышал шорох за спиной и обернулся. Элли встала с постели и, опираясь рукой на край стола, неловко прошла к полке на стене, где пастух хранил свою скудную кухонную утварь. Пошарила и достала нож, которым он недавно нарезал мясо. Даниэль сдвинул брови, наблюдая, готовый молниеносно шарахнуться или, наоборот, прыгнуть вперед. С ножом в руке Элли прислонилась к столу, нагнулась. Пастух вздумал было, что она хочет вскрыть себе артерию на ноге. Но нет, она всего-навсего пыталась отрезать кусок своего мехового одеяния. Одной рукой ничего не выходило.

— Помочь? — немало озадаченный, Даниэль отнял у Элли нож и взялся за край шкуры.

Не мигая, зеленоглазая смотрела на него. Пожав плечами, он срезал снизу тонкую полоску меха. Элли забрала мех и заправила Даниэлю за ремень, на котором висел меч.

— Оберег? — улыбнулся он. — Спасибо.

Пошатываясь, Элли побрела к постели. Даниэль довел ее и помог лечь. Лишь бы у лемутов достало терпения дождаться минуты, когда Сат Аш приведет подмогу…