В июле 1930 г. образуется новое политическое движение — «Национальный Союз Русской молодежи», превратившийся позднее в Национально-Трудовой Союз нового поколения. Этот союз, позже пополнившись новыми эмигрантами и во многом перестроив свою идеологию, является в настоящее время, вероятно, единственной организованной партией в эмиграции. Но четверть века тому назад инициаторы движения были еще совсем молодыми людьми без всякого политического опыта. А. Зекрач в № 82-м «За Родину» вспоминает;

«Было то время, теперь далекое уже, когда в смутных идейных исканиях нового российского поколения Зарубежья рождался наш Союз. Было чувство: без России нельзя. А затем пришло сознание — что Россия должна быть новая, что за нее нужно бороться, и решимость — бороться и победить».

Солидаристы вышли из той же среды, что и младороссы, и были одинаково воспитаны. Неудивительно поэтому, что «нацмальчик» был похож на младоросса, как родной брат. Так же, как у младороссов, главным для солидаристов были: национальная идея и готовность за эту идею пойти на подвиг и отдать свою жизнь; чувство необходимости соединить эту завещанную отцами и старшими братьями «белогвардейскую» любовь к России с каким-то новым, еще неясным идеалом социальной справедливости; убеждение в неспособности «демолиберализма» осуществить этот идеал; социальный вопрос будет разрешен происходящей в мире новой великой революцией, которая приведет к победе «солидаризма» — фашистского тоталитарного государства.

«Общество, в котором правят развращенные демагогией толпы и подкупами парламентарии, неспособно дать максимально благоприятные условия для развития человека» [2] ).

«В государствах либерально-демократических моральный упадок, слабость и дикая борьба классов. В этих странах скользкие свободы, равенство и братство, превратившиеся в чудовищную спекуляцию народными чувствами и расхищение народного достояния, часто весьма реально дают себя чувствовать на шее русского зарубежника» [3] ).

Подобных цитат можно привести из предвоенной печати солидаристов великое множество. В 1940 г. К. Вергун пишет по поводу прихода к власти Петэна:

«Французский парламент, бывший не так давно оплотом традиции и защитником непогрешимости демократии, 386-ю голосами высказался за полное переустройство государства на новых основах. Всю полноту неограниченной власти сам парламент передает одному человеку — главе государства. Как за спасительную соломинку, хватаются теперь за авторитет, тоталитаризм, за те идеи, которые еще так недавно клеймились фашистскими».

После этого следует абзац, звучащий совершенно как цитата из Бердяевского «Нового средневековья»:

«Демократизм, как мировоззрение и система, со всеми присущими ему особеностями: изобилием неискренних слов, лицемерным гуманизмом, прекраснодушным, но жестоким в условиях безработицы либерализмом, плутократиями, коррупциями, капитализмом, партийщиной и парламентаризмом, народными фронтами — сходит постепенно с исторической сцены.

Те из бывших демократических апологетов, которые олицетворяли демократию со свободой, с правами личности и т. д., если еще и не поняли, то со временем поймут, что проблемы личности и коллектива, свободы, справедливости и труда настоятельно требуют иного решения, чем то, которое давала демо-либеральная концепция».

В чем заключается это новое решение? В течение многих лет вся печать солидаристов давала на это один и тот же очень опеределенный ответ.

В «Специальном листе для России» мы читаем:

«В последнее время в общественно-политической жизни всех стран наблюдается резкое расхождение между поколениями. В то время как старшее поколение, верное идеалам своей молодости, попрежнему поклоняется своим старым богам — либерализму, демократии, социализму и не хочет видеть, что они изжили себя и ничего, кроме несчастья, человечеству не принесли, и не принесут, молодежь ищет новых путей устроения человеческого общежития и находит их в национализме.

Это не старый национализм, так тесно связанный с социальным консерватизмом или даже реакцией, это движение новое, социально радикальное и в то же время глубоко национальное.

…Обманутая лицемерным равноправием либерализма и демократии, ложью и равноправием в бесправии социализма и коммунизма, молодежь начала искать новые пути, которые и привели к отрицанию старых кумиров и к убеждению, что будущее народов в здоровых формах национализма.

…Как когда-то либерализм, или социализм, или коммунизм широкой волной побеждали мир, так теперь победно и неуклонно занимает позиции одну за другой национализм молодой, творческий, несущий с собой лучшие формы человеческого общежития, несущий правду, справедливость, подлинную, а не лицемерную свободу. То, что оказались бессильными сделать либерализм и социализм — дать людям лучшую жизнь, творят сейчас молодые национальные силы.

…В Англии — движение О. Мослея растет и ширится, вбирая в себя все молодое, крепкое, честное. Куется новая идеология; отброшены старые идеалы демократии, парламентаризма, социализма.

…Италия. За 10 лет из жалкой и забитой страны, с которой никто не считался, она превратилась в силу первого класса и каждый итальянец теперь с правом гордится своей родиной.

…Германия — еще недавно управляемая социалистами, мощным движением своего нового поколения сбросила их, как накипь, и дала всю власть тем молодым и сильным, которые умели бороться, а теперь, как показал 12-месячный опыт, умеют и управлять». И т. д.

Та же схема развивается в № 54 «За новую Россию»:

«После мировой войны началась мировая революция… Новый социальный порядок, в процессе этой мировой революции, родится не в Москве, а везде там, где начинают действовать самоотверженные и благородные реформаторы, признавшие гниль либерального капитализма и ложь бесчеловечного коммунизма. Во главе этой плеяды борцов за новый социальный порядок и прочный социальный мир стоят — Гитлер, Муссолини, Салазар, но за ними идет целый ряд других строителей, одушевленных теми же идеями…»

До войны это одна из основных тем пропаганды солидаристов. В № 62–4 «За Родину» Д. Заборский в большой статье «Новая Германия» (с подзаголовком «Современный солидаризм») говорит;

«Либерально-калиталистическая система изжила себя, социалистическое изуверство грозит самому дорогому — нации. Нужны иные решения.

На наших глазах вдруг выросли люди, взявшие на себя смелость и тяжесть найти решение. Они повернули каждый свою нацию властной рукой на новый путь.

Мы не знаем еще, во что выльется этот их опыт, что отстоится, что его переживет. Но ощущается одно, что строится новая жизнь, найдены новые слова, что они находят отзвук в сердцах, ведут за собой.

Как ни различны проявления этого социал-реформизма, основная идея его везде одна — национализм и социальная правда — осуществление идеала социальной правды, в лоне нации. Мы вправе назвать ее новой движущей идеей, она должна вытеснить космополитизм либерально-капиталистического и интернационализм социалистического мировоззрения.

…Новые движения носят разные названия, но сущность их всех лучше всего можно выразить словом — солидариз м».

Любопытно, что в этой статье Заборский ни словом не упоминает ни о борьбе национал-социализма со всей христианской традицией, как традицией расово-чуждой и расслабляющей, ни о провозглашенном в «Мейн Кампф» принципе новой немецкой «боденполитик» на востоке. В этом солидаристы следовали примеру всей той части эмигрантской печати, которая, поверив, что Гитлер освободит Россию от большевизма, преподносила своим читателям, вместо реально существующего расистского «коричневого» Рейха, какую-то лучезарную Германию новых крестоносцев, проникнутых тем же духом, что и Белое движение.

Между тем, солидаристы внимательно изучали доктрины фашистской и национал-социалистической революции и хорошо их знали. Так, в июне 1934 года Н. Бабкин в № 28 «За Россию» бесхитростно писал:

«Фашизм — реакция на политический либерализм. Он — противник всяких свобод, слова, печати и т. д.

Фашизм, наконец, есть реакция на философский либерализм. Личность перестает быть самоцелью. Она часть коллектива (корпорация) и цель коллектива — служение более обширному коллективу (нация). Показательна не только идея служения личности, что весьма древне, но то, что личность, как таковая, вообще не имеет ценности».

Этому обстоятельству, что фашизм «противник всяких свобод» и что в фашизме «личность, как таковая, вообще не имеет ценности», солидаристы, видимо, не придавали большого значения.

Говоря о нарождающемся новом порядке в Италии, Португалии и Германии, М. Георгиевский замечает:

«В просторечии все эти новые течения принято объединять одним общим названием «фашизма». Либеральствующие, неустойчивые и умственно робкие, не замечающие того существенного, что несет с собой этот современный солидаризм, часто третируют «фашизм» и «тоталитарное государство» лишь как смягченную форму социализма и находят в нем черты, родственные большевизму. Говорят о «диктатуре партии», о преследовании инакомыслящих, даже о терроре и о концлагерях.

Забывают прежде всего о том, что разница в степени и количестве имеет в наше время существенное, а не второстепенное значение, что иссушающая жара губит ростки жизни, а тепло им благоприятствует; что миллионные жертвы большевистского террора, надругательства, истязания, беспросветный ужас советских концлагерей не может идти ни в какое сравнение с мерами исключительного порядка, направленными обычно против тех, кто сам готовил гнойную яму и стенку инакомыслящим.

Нам понятно вполне, кто и почему руководит искусно прикрытой благородными соображениями пропагандой против «фашизма». Мы прекрасно понимаем, что «диктатура партии» есть явление временного характера, что не найдены еще окончательные формулы нового строя. Но никакая диктатура никакой другой партии не может быть даже отдаленно сравниваема с кровавой и гнусной диктатурой социализма.

…Для доктрины солидаризма абстрактное понятие общества заменяется таким же живым и индивидуальным понятием Нации.

Нация живет полноправной жизнью, люди и личности, вмещенные ею, не горошины в мере гороха, пересыпающиеся и перемещающиеся без связи. Они — один высший организм, уходящий корнями в прошлое, в настоящем приготовляющий будущее. Отсюда понятие обусловленной свободы (в противовес анархическому индивидуализму и порабощающему социализму), функциональной собственности и трудового критерия оценки.

Делая наши оговорки к современному «фашизму», мы не смеем забывать, что новое учение о государстве, Нации, собственности, свободе и личности медленно зреет в его недрах.

«Тоталитарное» государство имеет так же мало общего с социалистическим, как человеческий организм с пошловатой «наглядной» таблицей, изображающей этот организм в виде машины с топкой и системой труб и котлов.

…Трудно заподозрить в скрытой реакционности Муссолини, бросившего капиталистам: «не думайте, что мы будем для вас громоотводом», или Гитлера, завещавшего своей нации: «Почитайте труд и уважайте трудящегося».

Опыт того и другого есть только начало закрепления в умах и порядках новой доктрины — доктрины солидарного сотрудничества».

Таким образом, допуская возможность в фашизме кое-каких недостатков, солидаристы не хотели им придавать значения, считая их чем-то временным и совершенно второстепенным по сравнению с вдохновляющим примером огромных достижений.

«Возрождение национальной гордости, народная сплоченность и мощь современных государств, ведомых четкой и горячей идеей, вызывает восхищение и зависть российского эмигранта» [5] ).

Таким же энтузиазмом полна статья А. Зекрач «Наша романтика и наше сегодня»).

«Сущность революционного движения не определяется только отвлеченной ценностью его идей.

Пусть наша идея четка, реальна, правдива, наши лозунги — убийственно остры, наши конспекты — ясны, логичны, убедительны, — и все же они могут остаться лишь предметом размышления, изучения, разумного анализа, — до тех пор, пока не найдут дорогу в сердце своих носителей и проповедников, пока не облекутся в мечту, преодолевающую физические границы и возможности, мечту, зовущую на борьбу за свое осуществление. И, наконец, борьба и жертвы за идеалы дают образы, оживотворяющие идею. Они — живая душа движения, — они романтика его.

Так было всегда: от христианства с его катакомбами, крестовыми походами и миссионерством, — до современных революционно-политических движений. Романтика национал-социализма — в мюнхенских пивных, где прозвучали первые речи — призывы к борьбе, в заключении Гитлера, в берлинском подполье. У фашизма — в первых одиночных схватках с коммунистами, в мерах воздействия касторкой против марксизма, в походе на Рим. У испанских националистов в Толедо».

Эта «фашистская» романтика предопределяла, на чьей стороне будут сердца солидаристов, когда Западная Европа начнет все непоправимее раскалываться на два враждебных лагеря. В марте 1939 r. М. Георгиевский писал:

«Итак, два лагеря противостоят во всеоружии друг другу и готовятся к борьбе. Их разделяют не только экономические счеты, но и идейное расхождение. Миру предстоит борьба двух мировоззрений. Будущая война будет своего рода «религиозной» войной. Этот именно «психологический фактор» может только ускорить столкновение. Еврейство и «демократия» пылают лютой ненавистью к «фашизму». Им отвечает презрение и ненависть противного лагеря».

Только заключение германо-советского пакта вызвало некоторое разочарование:

«Нам казалось, что европейский «фашизм» нашел направление, на котором удастся разрешить главный вопрос современности — трудовой.

Но, вот Коминтерн заключает союз с Антикоминтерном» [8] ).

Когда вторая мировая война началась, солидаристы заявили о своем полном нейтралитете:

«В европейской военной схватке ни одна из воюющих сторон не показала себя еще искренним другом и деятельным союзником русского народа и подлинных национальных российских интересов.

Мы, зарубежники, честно и лойяльно выполним свой долг перед странами нас приютившими. Но душой и всеми помыслами своими мы пока будем придерживаться строгого и бескомпромиссного нейтралитета, ибо борьба идет еще не за Россию».

Фашистский характер довоенного солидаризма ни у кого в эмиграции не вызывал сомнений.

Когда в январе 1939 г. в Харбине состоялся 4-й съезд Всероссийской фашистской партии, имя проф. Байдалакова стояло в списке членов «почетного президиума» рядом с именами Мицуру Тоиями, капитана Онозаки, Юлиуса Штрейхера, маркиза Паулучи, Рафаэля Дуйоса, Карлоса Риберы, атамана Семенова, ген. В. Кислицына, ген. Туркула и др.

Генеральный представитель НТСНП в «Маньчжурской империи» К. Алексеев выступил на открытии съезда с приветствием от имени своей организации.

Со своей стороны председатель съезда К. Б. Родзаевский обратился к Байдалакову со следующим письмом:

«Глубокоуважаемый Виктор Михайлович, 4-й съезд Российских фашистов имеет честь приветствовать в Вашем лице Российский Национал-Трудовой союз нового поколения, как молодую русскую силу национальной революции и грядущего национального созидания. Съезд отметил единство мировоззрения НТСНП и РФС, единообразную формулировку нашей идеологии (Бог, Нация, Труд у РФС и идеализм, национализм и солидаризм — у НТСНП), сходство наших программ (Единая Трудовая организация нации, называемая нами Российским корпоративным строем) и поручил избранному им центральному руководству продолжать работу по сближению на путях Национальной Революции в будущей России.

Не откажите передать Российский фашистский привет всем новопоколенцам. Да воскреснет Россия, да погибнут наши имена — так говорили на фашистском съезде, повторяя один из прекрасных лозунгов НТСНП. Слава России».

Солидаризм есть фашизм. Так думали до войны и сами солидаристы, их друзья и их противники. И все-таки это утверждение, несомненно правильное, не дает верного представления о солидаризме, так как, подобно младороссам, солидаристы связывали с идеалом фашистского тоталитарного государства совсем другие понятия, чем люди демократических взглядов, привыкшие считать черный или коричневый тоталитаризм разновидностью того же зла, что и тоталитаризм красный. Солидаристы же каким-то образом, таинственным для человека демократического лагеря, видели в тоталитаризме не более, не менее как применение к социальной жизни начал абсолютной евангельской морали. Множество текстов убеждает, что именно в этом состояла одна из главных идей, вдохновлявших НТС.

М. Георгиевский говорит в одной из своих статей:

«Борьба за существование есть принцип животного мира. Человеческое общество есть проявление начала, тому противоборствующего — солидарности. Им вызваны к жизни поселения и государства. Национальное единство — результат его действия. Ненависть — не закон человеческой жизни и истории. За это говорит прогресс человеческого общежития, морали и культуры.

Долгий путь от варвара, с его «око за око» до закона евангельской любви — тому подтверждение».

Б. Ч. говорит еще определеннее:)

«…философская подкладка солидаризма, как такового, во многом является общечеловеческой, оформленной, правильным пониманием христианства».

Убежден в этом и Н. Цицерошин:)

«Что же в самом деле мы обещаем и понесем России? Политическое освобождение, свободу совести, социальную справедливость, хозяйственную свободу, уважение к человеку и подлинную, а не «сталинскую» об этом человеке заботу — (см. Программные положения Союза) — что же это такое, как не все великие, вековые идеи европейского гуманизма, плод христианского сознания. Вместо классовой борьбы и ненависти — классовое примирение на почве солидарности, вместо диамата — главенство духовного начала, и вместо бюрократии Госплана — широкое поле для личной инициативы в рамках общенациональных интересов. И при этом поступательном движении к высотам духа есть ли место другой морали кроме христианской».

Если не считать беглых упоминаний имен Достоевского и Леонтьева, солидаристы вели свою родословную не от какого-либо определенного течения русской мысли 19-го века, а от всего русского прошлого, выросшего «из религиозных корней Православия, с его жизнью сердца, чувством совести, милосердия, братства, жертвенности, служения, терпения, верности»).

«Найти нашу российскую правду, — писал Байдалаков), — мы можем только в глубине нашего национального самосознания. Найдя же, — отделить ее от временных отживших форм и перелить в формы сегодняшнего дня. Для нас она — в извечном устремлении нашего народа к Божией и социальной правде на земле. Нынешнее и грядущее оформление национальной идеи — Национально-Трудовая Россия».

Такой же верой в связанность солидаризма с заветами «Русской правды» проникнута и статья В. Песец «К новой России»), продолжающая славянофильскую идеализацию Древней Руси, как прообраза христианского социально-нравственного строя жизни.

«Мы не выдумали этого учения. Мы взяли его из быта русской страны… первые заветы солидаризма и жизнь по ним создались сами собой еще в Киевской Руси. И первое их оформление имело место в «Русской правде» Ярослава Мудрого. Этими заветами создался и на них жил весь быт, строй и уклад России до послепетровских времен».

Переходя к советской действительности, В. Песец говорит:

«Ставшая за 19 век казенной, вера православная обрела Апостольскую чистоту и силу. В катакомбах, овинах, с дорожным посохом в руках и антиминсом за плечами, в концлагерях и священномученической кончине ушла в толщу народную, как некий новый Китеж, Святая Церковь Российская.

Возродился в толще, у лучших, исторический дух национализма, — повинность служения земле Русской.

Этому народу и с этим народом хотим мы создать Новый Русский строй. Он будет выстроен на заветах «Русской правды» — Правды Божией».

В связи с этим пониманием солидаризма, как «социального раскрытия христианства», доктринеры НТС учат, что солидаризм не может осуществляться насильственно:

«…великим синтезом современного кризиса будет построение общества на началах социальной морали.

…Он свяжет человека с человеком не силою внешнего принуждения, а сознанием солидарности». [16]

О том же говорит Байдалаков:.

«…человеку никогда нельзя приказать или самыми страшными пытками заставить его быть послушным автоматом и праведником по предписанному рецепту. Но он сам может стать героическим борцом и самоотверженным подвижником высшей правды, если будут пробуждены в нем светлые порывы, если будет возбуждена в нем потребность служения и высшего творчества, когда будет оказана ему помощь в его борьбе со зверем в себе, когда будет дана поддержка Человеку в человеке».

Та же мысль об укреплении доброго начала в человеке у Георгиевского).

«Наш Новый Завет, наш путь — освободить в мир дорогу лучшим стихиям человеческого сердца — любви и неискоренимому чувству общей солидарности. Освободить их и укрепить. Воспитать их и сделать основой социальной жизни. Наш боевой клич — солидаризм».

Некоторые высказывания солидаристов создают даже смущающее впечатление, что им солидаризм представлялся чуть ли не дальнейшим по сравнению с христианством этапом морального прогресса человечества.

«Как когда-то, 1900 лет тому назад, найдены были истинные основания человеческой морали, так в наше время ищет человечество новых форм общежития. Их можно установить лишь раскрытием социальных свойств человеческой души, «существа общественного» [19] ).

Б. Ч. развивает эту мысль более подробно в статье «К национально-трудовому солидаризму»).

«Наша точка зрения вытекает из утверждения, что первопричиной к зарождению общества явилось чувство солидаризма, которое является природным инстинктом — идеей, вложенной Богом в сознание человека. Солидаризм это основа стремления человека к человеку для момента взаимного творчества.

Первый этап солидаризма создал общество и наметил пути для его развития. Оформились семья, род, племя. Были для дальнейшего развития заложены скрепляющие основы: язык, духовные и экономические интересы, право, обычаи и т. п.

Античный мир можно считать вторым этапом солидаризма. Он окончательно оформил понятие о государстве, оформляет право, дает пути для философии и этики, дает новое слагаемое в виде понятия национализма.

Третий этап — это приход христианства. Оно коренным образом меняет народный быт. Уничтожает рабство, дает солидаризму духовное освещение в виде окончательного оформления слагаемых: идеализма, морали, национализма и социальной справедливости.

…Наше поколение стоит перед четвертым этапом — этапом проведения в жизнь, как мировоззрения и системы, национально-трудового солидаризма. Эта задача является нашей обязанностью в отношении к России и нашей исторической миссией».

Понимание чувства солидарности как природного заложенного в человеке инстинкта занимает важное место и в построениях Георгиевского:

«Как законом мировых космических явлений является закон всемирного тяготения, как вся система мироздания держится законом взаимного притяжения, так законом явлений человеческого мира является влечение и тяготение людей друг к другу, так вся система общественной и социальной жизни объясняется законом социального притяжения, инстинктом солидарности.

…Можно, унижая человека, ставить его в общий ряд развития всего животного мира. Но высоко развитый инстинкт солидарности кладет резкую грань между ним и всеми остальными животными.

Даже у последних, как только показываются первые слабые проблески этого инстинкта, мы присутствуем при необычайных проявлениях его последствий. Таково строительство и общественная жизнь пчел, муравьев, бобров.

…Новая социально-образующая идея должна еще быть найдена и высказана, но не выдумана.

Она должна организовать потребности живого человека и отвечать современным вопросам и поискам социальной правды, примирения интересов общества и личности, настоящего и будущего.

Этим потребностям отвечает, эти конфликты разрешает только один лозунг: «солидарность».

Вот слово, которое сейчас носится в воздухе и просится само на язык. Ему предстоит еще вылиться в учение, теорию. Ибо — запомним — в основе каждого социального строя лежит своя теория и своя философия.

Эти элементы нового учения солидаризма могут сейчас уже быть намечены:

1) В основу социальной перестройки будущего должно быть положено органическое начало.

2) Счастье и мир человечества могут быть достигнуты лишь правильным распределением культурно-национальных миров, его составляющих — органических государств».

Органический, органическое государство, органические формы, нация, национализм — излюбленные термины теоретиков НТС. Без оглядки поверив во благо всего органического, они не замечали, что какого бы совершенства ни достигали семейные и социальные добродетели в органически функционирующих государствах, эти государства всегда будут ближе к расизму, чем к христианскому братству, объединяющему всех людей в мистической надмирной республике. Тут крылась главная опасность, подстерегавшая солидаризм, как, впрочем, и все другие идеологии, связанные со славянофильством. Это была опасность такого же превращения, какое случилось с самим немецким романтизмом, у которого славянофилы научились русскому мессианизму. Поэтизация прошлого привела романтиков к органическому идеалу, постепенно заслонившему первоначальное пылкое утверждение индивидуализма. Так же как солидаристам, органическое общество представилось романтикам символом гармонического сочетания жизни целого и личности. Так было в теории, в действительности же органические учения оказались чрезвычайно благоприятной почвой для реакции и равновесие было нарушено в пользу коллективного полюса. Началось с фольклора, кончилось нацизмом. «Что листья без дерева? — поучал Геббельс. — Ничто. В органической жизни значение имеет только дерево».

Проф. H. Н. Алексеев в своей книге «Теория государства», соглашаясь, что человеческие общества произошли в результате действия тех же биологических сил, которые создали и общества муравьев, пчел и термитов, указывал на невозможность точно определить различие между обществом и организмом. И, в самом деле, хотя стремление к индивидуализации проникает весь органический мир, оно не осуществляется полностью даже в человеке, и никто не может с уверенностью сказать един или множествен живой организм и где начинается и где кончается индивидуальность. В этом смысле человека можно рассматривать одновременно и как «общество» клеток, составляющих его тело, и как «клеточку» более высокого организма — общества.

При такой неопределенности, опасности ложных выводов можно избегнуть только признав, что человеческое общество является чем-то большим, чем органический процесс. «Сверхорганическая струя общественной жизни — утверждал проф. Алексеев — обуславливается тем, что человек есть не только биологический организм, но и личность».

Неясность высказываний солидаристов оставляет смущающее впечатление, что именно абсолютность личности они недостаточно чувствовали. Приведу несколько образцов: «неразрывность личности и государства», люди в нации составляют «один высший организм», «живой человек — атом социальной ткани» и т. д. Правда, в других статьях допускалось, что «каждый человек есть автономная частица мироздания» и личность имеет все-таки «самодовлеющую» ценность, но в этих вялых оговорках не найти и следа энтузиазма, с каким солидаристы утверждали, что «человеческое общество живет и развивается лишь в органических формах нации» или, как А. Зекрач писал в № 94 «За Родину»: «нация есть единственное выявление жизни живого человека и человечества в пространстве и во времени».

Любовь к родине, уже в древнем мире получившая возвышенный характер, под влиянием христианства вырастает в избранных душах в чувство близкое к мистической любви. Но это чувство имеет мало общего с национализмом, порождаемым необходимостью для клана или нации бороться не только с природой, но и с другими кланами и нациями. Допуская ненависть к иноплеменникам, ненависть к врагам и соединенная с волей к борьбе, самозащите, завоеванию, убийству и господству, естественная солидарность сородичей является, конечно, чем-то совсем иным, чем христианское чувство родства со всеми душами, чувство, зовущее человека выйти за пределы природной групповой сплоченности и открыться в любви ко всему человечеству, ко всему живому, ко всему миру.

Поэтому, не совсем понятным представляется, откуда бралась у солидаристов несомненная уверенность, что социальное давление, заставляющее людей служить обществу (проявление той же, в сущности силы, которая прикрепляет муравья к муравейнику и скрепляет клеточки организма) — и есть христианская любовь. Неустранимой противоположности христианства социологическому натурализму они не видели или не хотели видеть, так же как они не видели, что, когда исторические и социальные ценности ставятся выше человека, патриотизм неизбежно вырождается в национализм, вдохновляемый не столько любовью к своему народу, сколь духом шовинизма и человеконенавистничества. Из русских религиозных мыслителей с наибольшей силой говорил об этом Бердяев. «Национализм, — утверждал он, — есть измена и предательство в отношении к глубине человека, есть страшный грех в отношении к образу Божию в человеке. Тот, кто не видит брата в человеке другой национальности, кто, например, отказывается видеть брата в еврее, тот не только не христианин, но и теряет свою собственную человечность, свою человеческую глубину».

Подобные мысли вряд ли приходили в голову идеологам НТС. Уже одно допускаемое ими предположение, что личность может быть частью какого-то высшего органического целого, показывает, что они в действительности не знали ни евангельского утверждения абсолютной, несоизмеримой ни с чем ценности человеческой личности, ни выросшего из этого утверждения демократического идеала равенства и неотъемлемости прав, человеческого достоинства, свободы и братства. Этим незнанием и объясняется, я думаю, почему «нацмальчики» так долго могли верить оптическому обману, что в фашистском тоталитарном государстве осуществляется солидаризм, который ведь был для них выражением христианской морали.

В основных линиях доктрина солидаризма развивалась параллельно доктрине младороссов. Тот же идеал корпоративного тоталитарного государства, понимаемого как государство христианское, воплощающее заветы «Русской правды». Такое же утверждение первенства духа над материей, такое же отталкивание от «демолиберализма» и одинаковая опасная неясность в определении личности и общества («С точки зрения солидаризма личность свободна и самостоятельна в своем творчестве, при признании блага личности функциональным к благу общества». И по духу и по тону многие высказывания солидаристов и младороссов чрезвычайно похожи друг на друга и выражены при помощи совершенно одинаковой терминологии. Тем не менее, несмотря на несомненную идейную близость, солидаристы относились к младороссам чрезвычайно враждебно. Дело здесь было не в разном подходе к вопросу о форме правления. (В то время, как младороссы считали, что «нельзя, нелепо и бесполезно строить национальную идею вне монархии и вне династии», солидаристы были сторонниками диктатуры).

По-настоящему Два родственных по духу и по идеям движения были разделены не этим, а ненавистным солидаристам национал-большевизмом младороссов и, при одинаковой ставке на Национальную революцию, разным представлением о путях борьбы за эту революцию.

На вопрос, каков основный принцип младоросской тактики, «Бодрость» отвечала: «Цель не оправдывает средств».

На собрании 1-го района Младоросской партии во Франции, в марте 1938 г., были оглашены следующие тезисы:

«Основным оружием своей революционной борьбы младороссы всегда почитали пропаганду, ибо борьба в плоскости идей, по их убеждению, всегда должна предшествовать конечной физической борьбе и физическая победа немыслима там, где идейная победа не обеспечена. Эти точки зрения были непонятны эмигрантским группам, проповедовавшим революционную борьбу романтического типа, — борьбу конспиративную и террористическую, свойственную некоторым революционным организациям старого мира и всегда представлявшуюся младороссам наивной, нецелесообразной и аморальной».

Младоросская печать подчеркивала так же, что «младоросская партия всегда категорически протестовала против всякой интервенции или вмешательства иностранных сил во внутренние дела России».

Солидаристы тоже главное значение придавали идейной борьбе.

«Против идеи можно бороться только более сильной идеей» [23] ).

«Недостаточно ненавидеть и отрицать большевиков. Надо противопоставить им нечто, столь же определенное. Доктрине — доктрину, идее — идею, организации — организацию» [24] ).

«Борьба за Россию выливается в наше время, по существу, — в борьбу за душу русского народа. Главным и основным оружием является в ней — новая, зажигающая идея справедливого и праведного устроения жизни на нашей земле. Бороться за душу народа — это своими делами, подвигами и всей своей жизнью представить, утвердить, дать почувствовать эту идею и увлечь ею души подсоветских людей» [25] ).

Но ставя так же, как младороссы, на первое место пропаганду идей, солидаристы, в отличие от младороссов, верили в необходимость и возможность конспиративной и террористической борьбы, и свой союз рассматривали как организацию не общественную, а боевую.

«Каждый должен помнить, что мы не общественники, а революционеры… Серьезному общественнику мы противопоставляем дерзкого революционера-боевика»).

В 1933 г. № 14-й «За Россию» вышел с аншлагом: «В борьбе с большевиками цель оправдывает средства».

Именно этим разным выбором в вопросе о средствах и путях борьбы объяснялась вражда солидаристов ко «второй советской партии», обвиняемой ими в большевизанстве и «приятии Октября».

В № 40-м «За новую Россию» помещен любопытный отчет о докладе, прочитанном Р. Петровичем на открытом собрании Парижского отделения НСНП в июне 1935 г.

«Р. Петрович остановился подробно на последнем, четвертом периоде большевистской работы. Комсомольцы от эмиграции. Внешные атрибуты захватили их внимание: синие рубашки, стяги, присяга, а внутри, с неизбежной последовательностью был проведен отказ от методов борьбы с большевизмом революционным путем, самым верным и страшным большевикам.

Это осуществлено в Союзе младороссов. Действий тельно, если внимательно рассмотреть всю их короткую историю, то невольно бросается в глаза вся порочность и вздорность выбранного ими пути. Все факты, все зигзаги младоросской генеральной линии свидетельствуют о проведении в жизнь определенного плана.

1. Проводится мысль, что красная армия есть национальная Русская армия…

2. Заказ социалистического строительства преподносится так, как некое народное строительство, пробуждение масс русского народа, работающего на себя.

3. Утверждается постепенная национализация советской власти… и т. д.».

В большевизанстве и провокации солидаристы обвиняли не только младороссов, но и все пореволюционные течения, жалуясь на слишком добродушное отношение эмиграции к этим течениям:

«Давно это было… в дни тяжелых разочарований… Развлекались всякого рода евразийцами, младороссами и прочими строителями «новых градов» на фундаменте большевистской провокации, чванства и халтуры»).

Особенно почему-то не взлюбили солидаристы «Новый град» и его главных участников — И. Бунакова-Фондаминского, Ф. Степуна и Г. Федотова, «бывшего социал-демократа, а ныне профессора учения об отцах церкви».

«Новоградцы пытаются строить свой, по их утверждениям, христианский «Новый град», предварительно признавая врагов Христа… И евразийцы, и утвержденцы, и новоградцы и национал-большевики всех направлений, до монархического включительно, признав в коммунистической власти для себя хоть одно какое-либо положительное начало, роковым образом уже не могли удержаться и пошли по тому же пути дальше — до потери собственного лица и превращения в зарубежный подголосок сталинской деспотии»).

Позднее, в 1938 г., Вергун с удовлетворением отмечает: «каждое поползновение большевиков, какой бы овечьей шкурой оно ни прикрывалось, всегда вызывало в общей массе эмиграции единодушную моральную реакцию. Эмиграция изжила не только явное капитулянтство, но не поддалась и на половинчатые ереси и уклоны, густо рассыпанные в евразийстве, «бердяевщине», «Новом граде» и т. п. бесхребетных «искательских» идеологиях»).

Обвинения друг друга в большевизме были в то время очень в ходу в эмиграции. Не избежал их и сам Национально-Трудовой Союз нового поколения.

В прокламации «Российского имперского союза» от марта 1938 г. говорилось:

«20 лет вас обманывали. От вашего имени выступают профессиональные обманщики, променявшие свет православия на око Иеговы, Соломонов храм и шестиконечную звезду, служащие не России и не вам, а только — царству Астреи, идеалу международного масонства, Евразийцы, непредрешенцы, рдовцы, второсоветчики, новопоколенцы, оборонцы, возвращенцы, имковцы и прочая, и прочая — руководимы невидимой для них силой масонских лож, вдохновляемых скрытым в тени иудейством.

В России за 20 лет, под покровительством «Последних новостей», «Возрождения», московской «Правды» и «Известий», евреи колонизировали лучшие земли Юга России, Крыма, Биробиджана и Белоруссии, отобрав эти земли у Русских и сослав их в Сибирь, на Беломорстрой, БАМ и Соловки».

В свою очередь постановлением четвертого съезда Всероссийской фашистской партии в Харбине, в январе 1939 года, Имперский союз был объявлен «органом НКВД».

Младороссы и солидаристы, считая все прежние политические схемы устарелыми, искали для выражения своего понимания происходящей в мире революции соответствующую новую схему и еще не имели для своей «идеи» окончательного догматического описания.

В 1940 году, через десять лет после возникновения «Союза нового поколения» М. Георгиевский писал:

«Марксистскому социализму мы противопоставляем наш солидаризм. Он еще не учение, не теория. Мы еще не даем его социально-политических формулировок. Он — принцип жизни, личной и общественной. Мы не столько его обосновываем, сколько ощущаем его действие в себе и вокруг себя».

У младороссов также еще не было установленного канона. К. Елита-Вильчковский свою чрезвычайно интересную работу «Время революционеров» заканчивает словами:

«Тут опять мы подходим к старому младоросскому тезису: оружие революционера — идея. Мир преображается революционной идеей, потому что она преображает людей и тем самым предрешает изменение жизненных форм и человеческих взаимоотношений.

Революционная идея не программа и не лозунг… Революционные лозунги могут быть хлесткими, революционная программа соблазнительной, революционная доктрина премудрой и сложной, революционная философия — тончайше разработанной. Но революционной идее все эти свойства не нужны. Революционная идея живет в другой плоскости. Она не обращается ни к интересам, ни к страстям, она не утилитарна и не рационалистична. Она всегда проста. По существу этического или: религиозного порядка, она не нуждается в доказательствах и воспринимается не столько разумом, сколько сердцем. Ее легко понять и не легко формулировать. Всякая формулировка оказывается неполной и приблизительной. Сведенная к нескольким тезисам, она тускнеет на бумаге, и идеи, динамическая сила которых была когда-то огромна, кажутся часто бедными, если, пренебрегая их выражением в жизни, мы стремимся понять их на основе кратких формул.

Революционная идея есть выражение правды, по-новому воспринятой. Она касается всегда не второстепенного, а основного. Следствие переоценки ценностей, она несет новый подход к миру, новое толкование жизни и человеческого назначения…».

Это определение, данное Елита-Вильчковским, внимательно продуманное и очень верное, представляется мне одним из лучших в русской публицистике. Настоящая, искренне принятая идея всегда таинственно проста. Тем не менее, вследствие ее трансцендентности интеллектуальному плану, ее трудно высказать.

Эта несоизмеримость между сущностью идеи и понятиями, при помощи которых ее пытаются определить, часто ведет к трагической путанице. Особенно молодежь в том возрасте, когда душа человека наиболее раскрыта призыву героизма, легко принимает за выражение вдохновляющей ее идеи правды и добра учения, подчас несовместимые с этой идеей. Нет такой, даже самой чудовищной и человеконенавистнической доктрины, которая не могла бы увлечь самых чистых и лучших молодых людей, из породы героев Достоевского, «требующих скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью».

Но и в тех случаях, когда между идеей и учением нет прямого противоречия, почти всегда остается качественное несоответствие. Так, при чтении «Исторических писем» Лаврова трудно понять, каким образом эта скудная публицистика расцветала в сердцах русской студенческой молодежи вдохновением жертвенного героизма, сравнимого только с подвижничеством христианских святых.

Еще разительнее диспропорция между идеей и ее выражением у младороссов и солидаристов. Просматривая теперь их старые программы, мы только смутно можем почувствовать, чем было их «учение» для тех, кто в него верил и им жил. Сторонний наблюдатель, особенно если это человек из левого лагеря, незнакомый с чувствами, из которых выросли идеологии младороссов и солидаристов, прежде всего увидит в них элементы, заимствованные в готовом виде у фашизма, и скажет, что это были два разных варианта русского тоталитаризма. Формально он будет прав. Об одном он только забывает: для него фашизм — это уничтожение всех свобод, концлагеря, ничем неограниченная власть администрации; младороссу же или солидаристу представлялось, что трудовое тоталитарное государство принесет освобождение от коммунистического рабства и более справедливый, свободный и человечный социальный строй, основанный на христианстве и «Русской правде». Эта вера, соединенная с чувством почти мистической любви к России, — «без России нельзя», — и составляла «идею» младороссов и солидаристов, расходившихся только в вопросе о том, как бороться за эту идею, но одинаково готовых в борьбе за нее отдать свою жизнь.

Я уже говорил, что если бы «неисправимый социалист» Коля Красоткин жил во время гражданской войны, он обязательно пошел бы в Добровольческую армию. В эмиграции же он стал бы национал-максималистом, младороссом или солидаристом и верил бы теперь в добро всего национального, как прежде верил в добро социализма. Это не значит, конечно, что все младороссы и все солидаристы были из рода Красоткиных. Фашистский аспект их идеологий привлекал в их ряды и людей совсем другого склада, выдвигаемых всеми новейшими революциями: антиинтеллектуальных, с волей и вкусом к власти, легко соблазняющихся уроками Макиавелли и Игнатия Лойолы. Для исследователя, старающегося проследить преемство русской идеи, этот тип не представляет интереса; по верному замечанию Г. П. Федотова, в нем нет ничего национального, ничего русского, немецкого или итальянского. Настоящими героями повести эмигрантских сыновей являются не эти «активисты», а те безвестные юноши, которых посылала в Россию боевая организация солидаристов, и те младороссы и «беспартийные» молодые эмигранты, которые шли в «резистанс» и в войска Свободной Франции. Их подвиг и смерть свидетельствуют, что глубинные источники русской духовной жизни не заглохли в эмиграции.

В первых замечательных главах своей превосходной «Истории русской философии» прот. В. В. Зеньковский говорит, что уже в древние века русские люди верили, что жизнь должна быть устроена по евангельской правде. Уже тогда установился примат морального и социального начала, позднее получивший бессмертное утверждение в великой русской литературе 19-го века.

«Христос всех братией называет, а у нас кабалы». В этих приводимых Зеньковским словах «вольнодумца» 16-го века Матвея Башкина заключена уже вся русская идея.

В 15–17 веках, когда мировоззрение русских людей было еще всецело церковным, мечта о Святой Руси, вечном, основанном на Божией правде царстве, приняла форму утопии Москва-Третий Рим.

«Царство Божие, — говорит Зеньковский — по теургической установке, строится при живом участии людей, — и отсюда вся «бескрайность» русского благочестия и упование на его преображающие силы. С упадком церковного сознания и с торжеством процессов секуляризации, как внутри церковного общества, так и за пределами его, эта духовная установка не исчезла, но стала проявляться в новых формах. Русский гуманизм 18-го и 19-го веков (в его моральной или эстетизирующей форме) рос именно из теургического корня, из религиозной потребности «послужить идеалу правды».

Приводя слова Сперанского из письма к Цейеру

— «Ошибаются люди, утверждая, будто дух Царства Божия несовместим с началами политических обществ», — Зеньковский замечает, что, защищая идею социальной реформы в духе Царства Божия, Сперанский по существу вернул русскую светскую мысль к утопии священного и праведного царства Москвы-Третьего Рима. Этой утопией преображения общества на началах абсолютной справедливости вдохновлялось и все последующее общественное движение русского 19-го века.

Вера в эту утопию дошла и до младших эмигрантских поколений. В глубине сознания эмигрантского молодого человека, будь он национал-максималист, младоросс или «нацмальчик», под поверхностным слоем наносных фашистских идей жило убеждение, выраженное еще Чаадаевым: «Все должно способствовать установлению совершенного строя на земле — Царства Божия».

Только к несчастью, словно околдованные какими-то злыми чарами, эмигрантские сыновья долго не видели, что тоталитаризм не только не ведет к осуществлению их мечты о христианском государстве, но по самой своей природе строится на основаниях, несовместимых с христианством и с той человеческой и русской правдой, за которую они были готовы идти на смерть.

Именно эта готовность, это воодушевление героической моралью делали младороссов и солидаристов наследниками двух, казалось бы, исключающих друг друга преемств: Белого движения и ордена русской интеллигенции.

О сохранении в эмиграции духа «Ордена» всегда мечтал И. И. Бунаков-Фондаминский. В первом номере «Нового града», в 1931-м году, он говорил:

«Надо восстановить Орден — Орден воинов-монахов, пламенно верующих в правду Учения и готовых на жертвы и подвиг для освобождения России. И надо, чтобы новые рыцари, как их отцы и деды, шли в народ — жить его жизнью, страдать его страданиями и, освящая души людей светом Истины, уводить их за собой от власти.

…только те программы действенны, на которые падает свет целостного понимания мира; и только те программы способны поднять людей на подвиги и жертву, которые согреты огнем целостной веры».

О Фондаминском я буду говорить еще впоследствии. К сожалению, несмотря на его огромную душевную энергию и самоотверженность, его усилия восстановить в эмиграции Орден, привели только к частичным результатам и были трагически прерваны его гибелью в немецком концлагере.

Трудно сказать, имела ли эта новоградская статья Фондаминского прямое влияние на руководителей младоросского и солидаристского движений, но в их публицистике постоянно развивались мысли очень близкие к тому, что он говорил.

Так, в № 65/7 «За Родину» мы читаем в статье Байдалакова «В борьбе за души»:

«Дабы представить идею и заразить ею, — нужно дать ее почувствовать. Чтобы повести за своей правдой, — должно дать увлекающий и зовущий пример, образцы исповедания, примеры службы и жертвы, жизни и смерти во имя ее».

В № 72/14 «За Родину» в статье М. Г.:

«Творческая идея, а не безидейная реакция выведет нас к новой, живой, вечной в истории России. Преодоление зла начинается с очищения себя, с нового отбора людей, отбора «русского национального рыцарства», верующего, любящего, одержимого, готового к смерти».

И младороссы и солидаристы доказали, что эти слова о готовности к смерти не были только словами. Я уже упоминал, как в начале войны, придя к убеждению, что человеческая правда на стороне демократического лагеря, партия младороссов предоставила себя в распоряжение французского правительства. Многие младороссы вступили тогда во французскую армию и даже после перемирия продолжали борьбу, кто в войсках «Свободной Франции», кто в «сопротивлении». Союз же Нового Поколения по самому своему замыслу был организацией не общественной, а боевой и конспиративной. Солидаристы верили в возможность и необходимость продолжения Белой борьбы, но только в новых, соответствующих изменившимся условиям формах — посредством организации революционного подполья и террора.

В № 20 «За Россию» (октябрь 1933 г.), В. Байдалаков пишет:

«Скучны и лицемерны стали высокие слова о России. У нас, нового поколения, они вызывают горечь своей безответственностью. Спасти, спастись и победить ныне можно только одним — неотлагательным действием. Судьбы России изменят герои. Те, кто, не оглядываясь по сторонам, не выжидая, смело и гордо бросят себя! в действие».

№ 18 «За Россию» (август 1933 г.) вышел с аншлагом: «Боевые организации — авангард национальной революции». Из этого утверждения делались все выводы: «Организованный центральный террор немыслим без организации… наша задача такую организацию создать».

Это определяло необходимость не только героической морали, но и строгой дисциплины. Руководители Союза прекрасно отдавали себе в этом отчет. На 3-м съезде НТСНП был принят новый устав, положивший конец какой-либо «внутрипартийной демократии».

Подводя итоги съезда, М. Георгиевский писал: «…Вторым важным решением съезда была стабилизация Совета Союза и упразднение выборного начала… Вследствие этой реформы Совет и председатель Союза стали направляющей силой в союзе, не зависящей от случайного колебания выборной тактики. Этим же самым достигается и твердость того, что теперь принято называть «генеральной линией»… Дисциплина и авторитетность стали лозунгами современных политических организаций. Организации, доказавшие свою стойкость (фашисты, национал-социалисты), построены на принципе последовательного сверху до низу проведенного подчинения…».

Солидаристы не связывали свою идеологию ни с одной из традиций русской общественной мысли предыдущей эпохи и к ордену русской интеллигенции относились с враждебностью, обычной в среде, из которой они вышли. Но, оставаясь равнодушными к миросозерцанию и доктринам ордена, они хотели перенять его героическую мораль и методы революционной борьбы, вплоть до лозунга: «В борьбе обретешь ты право свое».

«Нельзя создавать больших организаций — они всегда проваливаются. Несколько верных людей могут делать чудеса. Семь студентов когда-то присудили к смерти царя Александра II и они убили его» [32] ).

В любопытной статье «Нужна боевая организация») И. Соколов вспоминает о Каляеве:

«Можно с осуждением относиться к партии социалистов-революционеров, облегчивших в свое время путь большевикам, но нельзя к могиле Ивана Каляева подойти, не сняв шляпу. А он был членом БО. Он жил по подложному паспорту, выслеживал свою жертву, а его преследовала полиция.

Совершив свое дело, Каляев не бросился бежать; хотя мог это сделать, а здесь же, у тела убитого им великого князя он опустил забрало конспирации, стал самим собой, не уклонился от наказания. Наоборот, он отказался от предложенного ему помилования.

В партии социалистов-революционеров были люди, готовые жизнь отдать за свою идею, и была сильная организация «с подложными именами, квартирами, подкопами, слежками». Благодаря этим двум главным условиям эсеры могли осуществить тот самый страшный для власти «центральный террор», с которым не могло не считаться русское императорское правительство и которого так безумно боятся большевики».

В первом параграфе своего знаменитого «Катехизиса революционера» С. Нечаев говорит:

«Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единой страстью — революцией».

Этот параграф невольно приходит в голову, когда перечитываешь теперь старые газеты солидаристов. Почти всегда на первой странице большими буквами призывы к героизму:

«Стыд тому, кто в эти решающие годы, уйдет в личную жизнь».

«Служить России — забыть себя».

«Отважные найдут пути борьбы».

«Сейчас время, когда пора проснуться героизму и подвигу».

«Страничка Агитатора-инструктора» № 5 дает указания как вести борьбу в России:

«1. Организацией — система разрозненных пятерок и троек, цепь незнакомых друг с другом борцов.

2. Пропагандой — показать другим, что народ — сила.

3. Террором — система казней должна убрать наиболее вредных для Национальной Революции людей.

Все виды работы должны вестись отдельно, совершенно самостоятельными группами. Этого требует конспирация».

В листовке, предназначенной для распространения в России, указывались лица, подлежащие уничтожению в порядке «центрального террора»:

«Сталин, 6 Кагановичей, Финкельштейн-Литвинов, Берия, Коссиор, Межлаук, Ягода, Постышев и др. стали нашими «вождями», вождями 170-миллионного народа».

Далее перечисляются: «Генрих Ягода (Гершель), Яков Саулович Агранов (Сорензон), Всеволод Балицкий, Дерибас, Прокофьев, Станислав Реденс, Леонид Заковский…»

Список заканчивается восклицанием: «Стыд и позор нам — русским сыновьям нашей Родины, если они доживут до естественной смерти»).

История довоенной деятельности Боевой организации НТС до сих пор в точности неизвестна. Никаких документов, никаких воспоминаний не было опубликовано. О конспиративной работе в России в солидаристской печати тех лет, естественно, говорилось только в самых общих выражениях:

«Наш Союз создал большое дело борьбы за Россию. Наше национально-революционное политическое движение — реальная сила, идейно противостоящая коммунизму.

Наши летучки в Москве… Наши ячейки созданы и работают в самом сердце России… (Это не наше преждевременное и неосторожное заявление, а сообщение советской власти). Наша литература обслуживает уже революционную работу на Родине, вводит нашу идеологию в борьбу населения с властью» [35] ).

В другом номере:

«Короткое сообщение московского радио:

«Захвачено в Москве 8 диверсантов Национально-Трудового Союза нового поколения. У них найдены программы и летучки Союза».

Время от времени печатались также фотографии членов движения, перешедших границу и не вернувшихся. О том, как они погибли и через какие мучения прошли перед смертью, мы можем только догадываться. Большей частью это совсем еще молодые люди. Из коротких памяток, написанных их товарищами, трудно почувствовать индивидуальные черты каждого из них, но общее впечатление очень благоприятное. Привожу заметку, посвященную памяти Петра Ирошникова.

В № 61/3 «За Родину», Перфильев пишет:

«Мы вместе покинули берега Родины… Посьет, Глизан, Сеул, Мукден, Шанхай — наконец, Югославия, где мы окончили корпуса и поступили в университеты.

Было много холодных и голодных дней. В эти дни Петька Ирошников всегда оставался все тот же; снимал последнюю рубашку и делился последним куском хлеба.

Когда мы создавали Союз, было очень трудно. Над нами много смеялись и даже травили; он никогда не падал духом и всегда бодро и жизнерадостно шел впереди всех, заражая и увлекая своим примером других.

…Как сейчас помню один из наших разговоров. Мы шли с купанья на Саве в клуб на очередное наше собрание в среду и мечтали… Тогда Петр Иванович Ирошников сказал мне слова, горечь которых особенно врезалась в память: «А знаешь, Гошка, когда я уйду в Россию, вам будет легче, над нами не будут смеяться, никто не будет называть нас «национальными мальчиками», да и денег в Союз будут давать больше».

…Старые члены Белградского отделения хорошо помнят его работу в Союзе и Союз никогда не забудет своего члена Петра Ирошникова — бедного студента, продавшего на полтора месяца свои студенческие обеды для проведения Второго съезда Союза.

Олицетворение молодости, здоровья, русской жизненной силы — Петр Иванович подолгу и часто разговаривал со мной и со своим лучшим другом — председателем Союза, В. М. Байдалаковым — иногда о порядке союзной работы, а часто просто по душам, о роли и значении молодежи, о Союзе, о задачах, идеях и идеалах Союза. И, уходя, Петр Иванович оставил нам свой высокий завет — завет безграничной веры в русский народ, завет веры в наши силы — силы русской молодежи.

Он не вернется, — пал За Родину».

Даже те, для кого неприемлемо фашистское обличив раннего солидаризма, должны признать, что Петр Ирошников и другие погибшие его товарищи были настоящими «орденскими» людьми. Думая о их героической и, вероятно, напрасной смерти, хочется повторить приведенные выше слова Соколова о Каляеве: нельзя подойти к их могилам, не сняв шляпы и не почувствовав глубокой жалости и печали и вместе с тем восхищения перед ПОДВИГОМ этих молодых героев, ничего для себя не хотевших и беззаветно отдавших жизнь за Россию и за свою идею.

Большинство этих мальчиков-героев стало жертвой предателей и провокаторов. «Революционная деятельность всегда сопровождалась провокацией, как война шпионажем и изменой», — писал М. Георгиевский. Эмигрантские опыты конспиративной борьбы сопровождались провокацией еще в большей степени, чем работа прежних революционеров. Достаточно вспомнить «Трест», Якушева, Опперпута, увоз Савинкова, похищение генерала Кутепова, Миллера и т. д., и т. д. С провокацией солидаристам пришлось столкнуться еще в самом начале своей работы «на ту сторону».

В 1933 году официальный орган солидаристов «За Родину» (№ 21) предъявил прямое обвинение в провокации барону Л. Н. Нольде, члену «Братства Русской Правды» и сотруднику разоблаченного агента НКВД Кольберга.

«На основании писем, документов и сведений, находящихся в его распоряжении, Исполнительное Бюро извещает Отделы и отделения Союза, что барон Л. Н. Нольде односторонне осветил свою деятельность. Исполнительное бюро ставит ему в упрек то, что он и по уяснению себе провокаторской деятельности Кольберга (секретарь Братства, бывший военный судебный следователь, а затем агент НКВД) — в сентябре 1932 г. продолжал добиваться от Исполнительного Бюро денег и полномочий на работу в октябре того же года, и, во-вторых, то, что он, имея несколько раз к тому возможность, не открыл Исполнительному Бюро двойственность своей игры. Кому-то из нас надо было доверить, иначе зачем же было втягивать нас в общую работу».

К этому заявлению, в том же номере «За Родину» генеральный секретарь Исполнительного Бюро М. Георгиевский добавил следующее:

«Работа ГПУ… а исполнители сплошь и рядом из нашей среды, часто из кругов с хорошими традициями… Удивляться нечего, ибо нищета и крушение идеалов должны были сделать человека еще беззащитнее перед соблазнами денег и «карьеры»… В этом отношении так характерна последняя по времени провокация Братского отдела в Риге.

Барону Нольде, члену Братства Русской Правды, поступившему на службу в ГПУ, последнее дает задание не Братство спровоцировать, а вступить в Национальный Союз нового поколения, вызывать его на активную борьбу и перевести всю активную работу на себя.

…Барон Л. Н. Нольде услужливо исполняет предписания начальства. Отвергнутый в самом начале своих попыток Исполнительным Бюро НСНП, не доверявшим «новым знакомствам», он продолжает упорно добиваться своей цели… После раскрытия в сентябре 1932 г. предательства Кольберга он, в октябре еще (пока провокация еще не стала явной), продолжает настаивать на своих предложениях. Это последнее обстоятельство уничтожает всю ценность газетных опровержений барона Нольде. А что, если бы ему поверили? В октябре он не мог уже надеяться обмануть большевиков — поверенным тайных дум его был Кольберг».

К этой зловещей и неясной истории газета «За Родину» вернулась опять только через несколько лет. В № 60 (июнь 1937 г.), с примечанием, что «редакция газеты получила разрешение познакомить членов Союза с рядом дел, бывших не так давно конспиративными», были напечатаны новые сведения о провокации в «Братстве Русской Правды» и о трагических последствиях этой провокации.

«В марте 1932 года Н. вступил в Союз. В мае московский центр ГПУ сообщил ему, что ГПУ организовало в Москве группу нашего Союза… Ему предлагалось принять самые энергичные меры к переключению всей закрытой работы на себя. После этого он должен был с одним из наших уполномоченных на это работников отправиться в Москву, окончательно убедить нас в существовании там группы Союза и, тем самым, войти в полное доверие к нам.

Последствия этого дела были страшные. В январе следующего года (1933) секретарь Исполнительного Бюро (М. Георгиевский) приехал на место действия, чтобы разобраться в происшедшем, собрать данные для окончательного суждения. Страх и угнетение господствовали в русской среде. Молодежь отназывалась от участия в каких бы то ни было русских делах.

За городом, в уединенном подвале удалось собрать остатки разгромленной группы Союза. Они сказали приехавшему, что не верят больше ни во что и никому. Один из них рассказал, что он последний из группы посылавшихся «туда», что они беспрекословно шли один за другим и не возвращались. Что он, последний из бросивших жребий, видя гибель остальных, усомнился в чистоте предприятия…»

Через 20 лет после разоблачения провокации в Братстве Русской Правды в нью-йоркской газете «Новое русское слово» (от 13.5.1952 г.) Б. Двинов напомнил об этих обвинениях против барона Л. Н. Нольде, вьщвинутых тогда солидаристами. На статью Двинова откликнулась в том же «Новом русском слове» (21.5.52 г.) Ксения Деникина, повторившая, в общем, то же самое, что говорилось в приведенных выше выдержках из газеты «За Родину»:

«Барон Леонид Николаевич Нольде в 1932 году работал в Риге помощником декоратора в театре. Он состоял тогда в двух эмигрантских организациях — Русском Общевоинском Союзе и Братстве Русской Правды. По его показаниям, опубликованным в Рижских газетах (русских и латвийских), 1933 года, он связался с ГПУ через посредство одной из артисток Русской драмы, которая была давнишним агентом. После нескольких свиданий с двумя типами «из советских учреждений» он согласился работать на них и «освещать» все, что происходит в этих двух эмигрантских организациях. Затем, по заданиям агента ГПУ Ратынского, которому Нольде был подчинен, он вошел в НСНП — «Национальный Союз нового поколения» (нынешние «солидаристы»), чтобы «спровоцировать наиболее активных деятелей Союза на переход в Советскую Россию», для чего ему поручалось «устройство переходных пунктов» и т. п.

После провала Кольберга и разоблачения роли барона Нольде, он был выслан из Латвии, но через несколько месяцев ему разрешили вернуться.

Нольде уверял, что вел двойную игру с ведома и с согласия председателей этих трех эмигрантских обществ, а относительно НСНП утверждал даже, что «сговорился» с их представителем и совместно с ним, «вырабатывал планы и намечал действия», что потом было опровергнуто сообщением официоза НСНП — газетой «За Родину».

После появления этих статей Б. Двинова и Ксении Деникиной неожиданно выяснилось, что барон Л. Н. Нольде преспокойно продолжает принимать участие в эмигрантской общественной жизни и состоит членом «Постоянного совещания русских православно-национальных деятелей» в Сан-Паоло, в Бразилии. Встревоженное «Постояннее совещание» обратилось с запросом к председателю НТС, В. Байдалакову, как к главе организации, которая первая выдвинула против барона Нольде обвинения в провокации.

В ответ на этот запрос В. Байдалаков в официальном отношении за № 146 от 16 мая 1952 года заявил без всяких оговорок:

«Руководство НТС никогда не обвиняло Л. Н. Нольде в «провокационной деятельности в пользу большевиков», никогда не сомневалось в искренности его антибольшевистской деятельности и осуждало его лишь в нелояльности по отношению к нашей организации. Поэтому все указанные выше обвинения Л. Н. Нольде Б. Двиновым считаем мы лишенными какого-либо основания».

Ответ совершенно необъяснимый, так как все обвинения Л. Н. Нольде Б. Двиновым заключались в ссылке на те обвинения, которые в 1933 г. в газете «За Родину» были «на основании писем, документов и сведений, находящихся в его распоряжении», сделаны Исполнительным Бюро Совета НСНП, то есть самим Байдалаковым и его ближайшими сотрудниками, дополнительно развиты в статье секретаря Исполнительного Бюро Георгиевского и повторены в 1937 г. в той же газете «За Родину», являвшейся официозным органом движения.

Получив ответ Байдалакова, Постоянное совещание сделало логически правильный вывод: «…материалы НТС, которые приводит в своих статьях г-н Б. Двинов, г-н Байдалаков, долголетний глава НТС, считает видимо неосновательными».

Главный обвинитель барона Нольде, Георгиевский, при невыясненных обстоятельствах бесследно исчез во время войны. Узнать, на чем были основаны его обвинения против Нольде, поддержанные в свое время Советом НСНП, при явном теперешнем нежелании руководства Союза сделать об этом какие-либо разъяснения, представляется совершенно невозможным. Сам Нольде с негодованием отверг все подозрения, доказывая, что это он разоблачил Кольберга и что его деятельность имела следствием вовсе не победу, а провал агентов ОГПУ.

К несчастью, единственно, что остается достоверно известным и непоправимым во всем этом темном и страшном деле, это гибель тех, кто «беспрекословно шли один за другим и не возвращались».

Мы ничего не знаем об этих молодых героях, не знаем даже их имен. О том, как они держали себя в советских застенках, что отвечали на допросах, что передумали и перечувствовали в последние мгновения перед смертью, можно делать только предположения. Трудно сказать, принесла ли их жертва какую-либо пользу делу борьбы с большевизмом. Вероятнее всего она была совершенно напрасна и бессмысленна. Но реальность их подвига, как духовного события, не становится от этого меньше, и в последнем, главном счете ведь только это и важно. Пусть свою трагическую смертельную для них роль они сыграли, как марионетки в душемутительной пьесе, поставленной провокаторами и двойными агентами, внутренне это был свободный и творческий акт, свидетельствующий, что в сердцах этих молодых эмигрантов продолжало жить то мистическое нравственное вдохновение, из которого росло все подлинно высокое, что «было в русской жизни и в русской культуре. Перед ними открывалось любое поприще со всеми возможностями успеха и счастья, но они выбрали тот же путь, который выбирали все предшествующие поколения «русских мальчиков» — путь подвига и жертвы, путь отдачи своей жизни за «святой идеал». Правда, определения этого идеала были теперь совсем другие, но оставалось такое же стремление к добру и правде и такая же открытость души, к призыву героизма, как у прежней молодежи, уходившей в народ или в революционное подполье. Изменилось содержание готовых, на веру принятых идей, но тип человека был все тот же и это самое важное.

Из всех движений, созданных эмигрантскими молодыми людьми, только НТС пережил войну и, вобрав множество новых эмигрантов, является в настоящее время самой многочисленной и самой деятельной эмигрантской политической партией. Как отразились опыт военных лет и встреча с новыми эмигрантами на идеологии солидаристов? Последняя их программа, опубликованная в 1951 г., говорит о несомненной и последовательной демократизации всего их общественного идеала. В этой программе нет уже, содержавшихся еще в программе 1948 года, неблагополучных по фашизму положений о ведущем слое и вождизме. С другой стороны, мы находим в ней защиту того, что Алданов в «Ульмской ночи» предложил назвать «субстанцией демократии» — уважение к правам человека и свобода во всех ее видах: свобода совести, свобода слова и т. д.

На это можно возразить — все это очень хорошо, но тут еще нет доказательства эволюции НТС в сторону демократии. История борьбы за свободу учит, что провозглашения основных принципов и прав личности в каком-либо торжественном законодательном акте недостаточно. Для действительного их осуществления нужно, чтобы и всё остальное законодательство было проникнуто этими принципами и суд обладал достаточной независимостью и достаточной властью для защиты граждан от произвола администрации, мог привлекать должностных лиц к ответственности и отменять незаконные административные распоряжения. Вера, что судебный процесс должен гарантировать интересы и права личности от посягательств государственной власти, и есть то основное, что отличает сознание демократическое от тоталитарного. Степенью искренности солидаристов в принятии этой веры и решается, мне кажется, вопрос о демократичности их идеологии, в теперешней фазе их развития. В главе 14-й их программы 1951 года мы находим следующее определение судебной власти:

«За законность своих действий члены правительства, как таковые, несут ответственность перед Верховным Судом.

Судебная власть осуществляется независимым судом, высшим органом которого является Верховный Суд.

Отправляя правосудие, суд не подчиняется никакой другой власти, но судит единственно по закону.

Судопроизводство должно быть гласным, скорым и справедливым и доступным для всех граждан. Судопроизводство и судоустройство основываются на лучших традициях российского дореволюционного суда. Каждый судебный процесс носит состязательный характер. Право апелляции и кассации восстанавливается в полном объеме.

Проверка конституционности изданных законов и толкование их подлежит компетенции Верховного Суда, который является верховным блюстителем Конституции и законов.

Беззаконию и произволу нет места в национально-трудовом государстве.

Российский суд — суд скорый, правый и милостивый.

Правда и милость да царствуют в судах…»

После всех довоенных, навеянных славянофильским романтизмом, разговоров о древней Русской правде, якобы не нуждающейся для своего осуществления в правовых гарантиях — это возврат к духу Судебных Уставов 1864 года, возврат к тому, что было действительно светлого, великого и вдохновляющего в русском прошлом. Этот возврат нужно приветствовать. Мне хотелось-бы высказать здесь только одно пожелание. Провозглашая восстановление судопроизводства и судоустройства на лучших традициях российского дореволюционного суда, программа НТС говорит о началах гласности и состязательности, о независимости судей и т. д. Но в этом перечне нет упоминания о самостоятельной организации присяжной адвокатуры, о несменяемости судей, о введении суда присяжных заседателей. Я понимаю, что схематическая программа не может включать подробного проекта судебной реформы, и, не хотел бы придираться, но все эти начала имеют такое важное и решающее значение для охраны свободы личности, что желательно, конечно, самое подробное их определение. Тем более, что хотя Судебные Уставы 64 года и ввели весьма совершенный и передовой для той эпохи судебный строй, деятельность полиции и администрации не была полностью подчинена контролю судебной власти и меры защиты прав личности от неправильных действий должностных лиц во время задержания, следствия и предварительного заключения не были достаточно разработаны. Поскольку идущая теперь в мире борьба является в сущности борьбой за правовое государство против стихии тоталитаризма, все, что связано с защитой свободы и прав лица, должно быть особенно подробно, настойчиво и страстно утверждаемо. С этим напоминанием нужно признать, что программа НТС несомненно основана на приятии «субстанции» демократии. Стороннему наблюдателю эта демократическая метаморфоза солидаризма кажется неожиданной. Учение, родившееся из восхищения фашизмом, вдруг пришло не только к защите правового конституционного государства, но к самому решительному осуждению тоталитаризма. На странице 12-й мы находим следующее определение фашизма:

«Фашистские системы националистического тоталитаризма, различающиеся в элементах, соответствующих их национальным особенностям, сходны, тем не менее, в главном, — в тоталитаристической сущности. Как и коммунизм, системы фашизма представляют собой всегда диктатуру вождя-человеко-бога и поддерживающей его партийной олигархии, властвующих при помощи террористического аппарата духовного, экономического и административного принуждения.

Верховной ценностью тоталитаризма является абсолютное властвование, означающее подавление какой бы то ни было свободы, в чем бы она ни проявлялась. Негативное по самому замыслу, такое властвование ужасает, отталкивает человека и не может быть объявлено открыто. Лицемерие и ложь суть поэтому конститутивные черты тоталитаризма, выступившего в мировой истории в формах коммунизма и фашизма».

Ряд статей, появившихся в печати в связи с расколом в НТС, дает возможность почувствовать, как произошло это демократическое перерождение идеологии солидаризма.

В номере «Нового русского слова» от 11 марта 1955 г. Б. Прянишников пишет:

«При изучении дел НТС следует прежде всего исходить из той мировой и российской обстановки, какая складывалась к моменту его зарождения и первоначального развития. Как известно, коммунизм был законным отцом фашизма, сумевшего в ряде стран Европы преградить путь коммунизму в условиях либо бессилия демократии в этих странах, либо в силу невозможности в них быстрого социального прогресса, задерживавшегося косными и реакционными силами.

Поэтому идеологические искания раннего НТС, особенно в области социальной и экономической, не могли не проходить и проходили под влиянием фашизма, казавшегося тогда многим «новым словом» в общественном строительстве. Сильные стороны и удачи признавались за фашизмом и многими демократами, хотя бы и отвращавшимися от диктатуры и ее темных сторон. Однако, НТС от этого не стал фашистским и прежде всего потому, что в его среде царила искренняя любовь к свободе. Пафос свободы и служения делу борьбы за освобождение России от коммунизма вдохновляли доблестных смелых борцов-подпольщиков, уходивших в Россию для организации национально-революционного движения.

Чтобы быть точным, необходимо признать наличие в НТС того времени, как потока тоталитарных тенденций, так и мощного потока свободы, звавшего к действию и служению. Поэтому в программных построениях разных периодов нередко обнаруживаются противоречия, действительные и кажущиеся.

Уже до войны, на пороге 40-х годов, поток свободы начал усиливаться в идеологическом творчестве. Иллюстрирую несколькими примерами. Не слишком энергичная, но всё же вполне определенная попытка горячих голов установить в НТС фашистский принцип единоличного вождя потерпела безвозвратный крах, не найдя поддержки у членов.

В результате изучения положения в тоталитарных странах Европы, незадолго до Второй мировой войны, в НТС стали приходить к выводу, что у тоталитарных стран социальное творчество приспособлено к целям военной экспансии, и проведенные в них реформы вовсе не определяют искомого социального идеала. Отсюда вывод — осторожность в подходе к собственным построениям.

Не случись война так скоро, в НТС произошли бы дальнейший прогресс и излечение от заблуждений. Но грянула война, и многие новые вопросы встали перед НТС, в частности, разработка подробной программы. В трудных условиях Берлинского подполья не все было сделано удачно. Но все же и тогда продолжался откат от навеянных фашизмом схем. Так, по докладу Л. Л. Зальцберга в социально-экономическом семинаре, мне пришлось участвовать в единогласном отклонении двух подлинно-тоталитаристических положений, никак в сравнение с оптимализмом не идущих: а) однопартийности в государстве и б) так называемой «единой трудовой организации нации», по существу мало чем отличавшейся от советской системы профсоюзов».

Отрицает фашистский характер солидаризма и Юрий Слепухин. И Прянишников и Слепухин, идеализируя прошлое НТС, оба обвиняют теперешнее руководство: первый — в уклоне к тоталитаризму, второй — в отказе от «целостного миросозерцания». Образовалось, повидимому, несколько групп, каждая из которых претендует представлять подлинный солидаризм.

Человеку со стороны, не знакомому с внутренней обстановкой в НТС, разобраться в этом споре совершенно невозможно. Объективность, однако, требует отметить, что развернувшееся в «Посеве» обсуждение программы не дает никаких оснований говорить о каком-либо формальном отказе от принятых демократических положений. Наоборот, в споре о «яде партийности», именно А. Артемов, обвиняемый оппозицией в «тоталитаристических взглядах», занимает позицию, несравненно более демократическую, чем покойный проф. И. Ильин, чьи взгляды, по признанию самой редакции, «в свое время отложили большой отпечаток на идеологию НТС».

В номере «Посева» от 27 марта 1955 года Артемов пишет:

«Мы отвергаем диктатуру и рабство. Мы избрали свободу и боремся за свободу. Мы хотим быть свободными в своих политических убеждениях, в праве на объединение со своими политическими единомышленниками, на организованную борьбу за свои политические убеждения. Тогда, естественно, мы уклоняемся не только от однопартийности, но и от беспартийности; мы вступаем на путь, логически приводящий к возникновению и деятельности различных политических организаций, т. е. партий…

Партии приносят с собой, наряду с благами, присущие им вредные явления. Прежде всего — так называемый «яд партийности»…

Однако, надо выбирать. И в своем принципиальном выборе мы принимаем пороки демократии (в том числе и яд партийности) за зло меньшее, чем мертвящее рабство при диктатуре».

Под статьей Артемова редакция, с очевидным намерением подчеркнуть свою верность положениям программы 1951 года, в особой рамке приводит параграф этой программы, говорящий о политических организациях:

«Свобода политических убеждений и свобода объединений естественно влекут за собой образование политических организаций.

Политические организации призваны содействовать кристаллизации политических настроений граждан, отражать эти настроения, теоретически разрабатывать их, способствовать их реализации, а также повышать уровень культуры масс и воспитывать кадры политических деятелей.

Стремление различных политических организаций к реализации их программ имеет следствием столкновение их интересов и политическую борьбу. Борьба эта, однако, не должна нарушать общенациональную солидарность, установленный правопорядок и общепринятые морально-этические нормы.

Политическим организациям должны быть предоставлены законные возможности влиять на общественное мнение и участвовать в государственном строительстве, но должны быть решительно пресекаемы всякие попытки установить партийную диктатуру».

К этому настаиванию на демократичности относится и желание теперешнего руководства обелить НТС от подозрений в антисемитизме, основанных на некоторых прошлых высказываниях солидаристов. В номере «Посева» от 29 мая 1955 года А. Неймирок, ссылаясь всё на ту же программу 51 года, утверждающую равенство всех российских граждан и недопустимость классовых, сословных, имущественных, партийных, расовых, религиозных и иных привилегий, пишет:

«После второй мировой войны в исторических судьбах многострадального еврейского народа наступил крутой перелом: возрождено на его исторических землях, древнее государство Израиль.

Несомненно, какая-то часть российских евреев будет видеть в Израиле, а не в России, свою настоящую родину и пожелает переехать в земли своих предков. Естественно, что со стороны российских властей эта часть еврейского народа встретит полное понимание и посильную поддержку.

Другая часть еврейского народа пожелает остаться в России. Это будет та часть, для которой отечеством останется Россия. Она, совместно со всеми российскими народами, в братском и равноправном содружестве будет строить наш общий дом».

«Тайна» НТС остается нераскрытой. Заявления солидаристской печати звучат все более демократически. Между тем, не только противники солидаризма, но многие бывшие ответственные работники НТС — Осипов, Виссарионов, Хомяков, Одинец, Прянишников и др. — предъявляют нынешнему руководству прямое обвинение в тоталитаризме.

Только будущее покажет, сумел ли солидаризм до конца освободиться от родимых пятен фашизма и стать движением действительно демократическим. Хочется верить, что после долгих и опасных блужданий эмигрантские сыновья выйдут, наконец, на демократическую дорогу. И можно ли винить их в том, что они не сразу почувствовали противоречие между идеалом, бывшим у них в душе, и теми готовыми фашистскими доктринами, при помощи которых они старались этот идеал выразить. Не было ли тут вины и старшего поколения? Я не говорю уже о воспитании, которое сыновья получали в школе правой эмиграции. Но уцелевшие представители «ордена»? Сделали ли они все, что должны были сделать для пропаганды демократического идеала среди эмигрантской молодежи?

Да, философия персонализма Бердяева могла бы помочь молодым свернуть с опасной, неизбежно ведущей к духовному провалу, дороги фашизма. Но мы видели, что сам Бердяев своим исступленным отрицанием демократического, правового и конституционного государства подрывал то спасительное влияние, которое могла бы иметь его проповедь.

С другой стороны, эмигрантские защитники демократии выводили ее основания из миросозерцания, в сущности, так же отрицавшего реальность личности, как и фашистские вариации органической теории.

Вождь русских либералов, проф. П. Н. Милюков говорит в «Очерках русской культуры»:

«Я разделяю мнение, что за этическими и социологическими аргументами «субъективной» школы в социологии скрывается старая метафизика и что, таким образом, все это направление носит на себе несомненную печать философского дуализма. Во имя требований монизма я готов присоединиться и к протесту против метафизической свободы «личности». В этом протесте против скрытого дуализма учения «субъективной школы» я видел важную заслугу направления, получившего название экономического материализма».

Легко представить себе, с каким чувством недоумения должен был читать это эмигрантский молодой человек, который захотел бы ознакомиться с идеями демократической интеллигенции. Можно с уверенностью сказать, что он просто не понял бы, каким образом требования политических свобод могли соединяться с таким решительным отрицанием свободы воли.

Но если у последних представителей ордена не было, конечно, никаких шансов увлечь молодежь позитивистским миросозерцанием, они могли бы все-таки передать ей основные начала того, что по Алданову является «субстанцией» демократии. Этого сделано не было.

Среди остатков ордена, попавших за границу, молодежи не было вовсе. С тех пор пополнений не поступало — эмиграция, в огромном своем большинстве «белогвардейская», воспитывала своих сыновей в ненависти к интеллигентам, как к людям, погубившим Россию. При этих условиях нельзя было ждать, что демократические группы привлекут много молодежи, и, все-таки, если бы они сохранили свою прежнюю способность к героической проповеди, могло ли бы случиться, что, руководя почти всей общественной и культурной жизнью эмиграции, за тридцать с лишним лет они не сумели завербовать ни одного молодого последователя?

Но орден и не стремился к прозелитизму в эмиграции. Так же, как эмигрант шофер такси все еще чувствовал себя офицером несуществующей больше императорской армии, члены ордена долго продолжали считать себя заграничными представителями могущественных, опирающихся на широкие массы, российских партий и, забывая, что в России эти партии давно были разгромлены и последние их члены расстреляны или заморены в концлагерях, попрежнему чувствовали за собой доверие и признание «всего» русского общества и на эмигрантскую молодежь, на всех этих никого не представляющих, не имеющих никакого общественного стажа, недоучившихся молодых людей, смотрели с высокомерным презрением.

Психологически легко понять нежелание представителей ордена иметь дело с молодежью, не скрывавшей своей к ним вражды, и, все-таки, это говорит об оскудении жизненной энергии. Сохранились доктрины и мировоззрение, верность «святому идеалу» и высокие орденские добродетели, но отлетело вдохновение прежних дней, вербовавшее молодежь, передаваясь от человека к человеку, подобно некоему мистическому огню или неотразимой музыке. Объятые этой музыкой души подымались, как на волнах прилива всплывают лежащие на отмели лодки. Но все прошло. От схлынувшего героического и творческого энтузиазма, в продолжение столетия определявшего всю русскую жизнь, остались только схемы, разработанные поколениями партийных авторитетов, и несколько закрытых клубов пожилых людей, посвятивших свою жизнь толкованию по этим схемам происходящих событий.

В этом было разительное отличие демократических эмигрантских группировок от так называемых пореволюционных течений, искавших новых идеологических и миросозерцательных схем. В области историософии и истории культуры все творчество ордена в эмиграции ограничилось, если не ошибаюсь, переизданием «Очерков русской культуры» П. Н. Милюкова, и, по сравнению с идейной «вирулентностью» пореволюционных течений, публицистика ордена кажется чрезвычайно консервативной и догматической. Добросовестная и наукообразная, эта публицистика уже не умела и не хотела захватывать и обращать.