Только сейчас мою комнату убирают.
Горничная девушка как раз заправляет постель.
Молодая женщина с сильным торсом. Она, верно, приехала в Париж из провинции, у нее характерный диалект. Роскошный экземпляр бабы. Талия стройная, бедра широкие и готовые к любви. Лицо некрасивое, маленький нос картошкой, но вся она лучится здоровьем и молодой силой.
– Bientôt, Monsieur. Сейчас, мсье, – говорит она и наклоняет во время работы свое крепкое тело то вправо, то влево. Она тихо напевает под нос, ничуть не смущаясь моим присутствием. Обе ее голых ноги купаются в слабом солнечном свете, пробившемся сквозь открытое окно.
Я хочу ей что-то сказать, но слова задыхаются во мне. Слова, с которыми я сейчас все равно ничего не смог бы предпринять. Моя глотка словно сдавлена, ноги начинают медленно дрожать. Я часто и тяжело дышу. Скоро исполнится год, как…
– Ну вот, я закончила, – говорит она неожиданно и идет к двери. При этом ее мощные бедра колышутся, своей голой рукой она задевает меня, проходя мимо в узком месте, но не произносит ни слова.
Она не знает светских манер. Она невежлива. Это совершенно здоровая женщина. Родись она в высших кругах общества, она имела бы дюжину любовников.
Я потихоньку открываю дверь и смотрю ей вслед. Она уже убирает следующий номер, весело выбивает постельное белье и насвистывает. Боже праведный, я подсматриваю за горничными! Холодной водой я смачиваю голову, чтобы успокоиться, и ложусь на кровать, чтобы… рассматривать плафон на потолке.
Где же те бабы, которым нужен мужчина? Где они? Потому что здесь не хватает женщины. В следующий раз, когда у меня появятся деньги, Анн-Клер должна напиться. Почему бы нет? Я такой же кавалер, как остальные. Один из моих предков…
Вечером я простудился.
Совсем не понимаю, каким образом. Вечера, правда, холодные, это верно. Но я дал своему организму достаточно времени привыкнуть обходиться без пальто.
– Сегодня я не буду целовать тебя, я простужен, – говорю я Анн-Клер, когда мы встречаемся.
– Нет, поцелуй меня, я еще никогда не получала насморка таким образом.
– О чем ты? Ты еще никогда не заражалась насморком через поцелуй?
– Я не так сказала… а что никогда бы не получила!
– Ты сказала, что еще никогда не получала.
– Нет! Я сказала, никогда бы…
– Скажи, зачем ты лжешь? Я слышал собственными ушами!
– Ты плохо слышал.
– Надо бы каждое твое слово записывать на граммофонную пластинку. Тогда ты не смогла бы спорить. Любая ложь отвратительна. Почему ты не берешь пример с меня? Скажи, я разве лгу?!
– Monpti, у тебя нет пальто?
– Да, но я спортсмен.
– Ты? Да ты ведь такой тонкий!
– Именно поэтому я закаляюсь.
– Обещай мне, что ты сейчас же пойдешь домой и ляжешь в постель. Завтра тебе тоже нужно побыть в постели. А сейчас срочно домой, иначе ты ужасно заболеешь и даже можешь умереть. Завтра вечером я навещу тебя.
У меня нет желания противоречить, я действительно чувствую себя отвратно.
Я иду и сразу же зарываюсь в постель. Но и под одеялом я долго еще мерзну, меня пробирает дрожь. (Заболеть – мне только этого недоставало.) Ночью меня охватил такой жар, что я не мог спать.
Ранним утром в полусне я слышу, как кто-то стучится в мою дверь.
Сонный, растрепанный, я приподнимаюсь на локтях. Кто там может быть?
Дверь осторожно открывается. Анн-Клер просовывает в нее голову. Она дышит часто и прерывисто.
– Что-нибудь случилось?
– Я спешу… только на десять минут… я так беспокоилась за тебя… поэтому решила забежать.
Она быстро сбрасывает пальто и кладет на камин два пакета.
– Я приготовлю тебе грог. У тебя есть кипятильник?
– Мне ничего не надо. Очень мило с твоей стороны, что ты пришла, но…
– Немного грога – это неплохо.
– Кроме того, я швырну «немного грога» в окно. Будь так добра, Анн-Клер, не трогай ничего.
Она уже открывает стенной шкаф. Там все реквизиты, которые необходимы, чтобы есть, не выходя из гостиницы.
Она обнаружит мою нищету.
– Там… – я хотел сказать: там ничего нет, я ем на стороне. Но слишком поздно. Она вытаскивает треснувший кофейник с остатками какао, помятую, видавшую виды кастрюлю, тоже с засохшим какао на дне, подобным древесной корке. Есть там и искривленная ложка и бутылка из-под молока.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть эту ужасную картину.
– Я сейчас вымою это, – говорит она совершенно спокойно, без тени удивления в голосе.
Она подворачивает рукава своей блузы и мчится в коридор к водопроводному крану.
– Тсс! Анн-Клер!
Мушиноглазый может настигнуть ее в любой момент. Кроме того, она просто соскребает слой какао из кастрюли, чтобы выбросить его. Я же умею использовать этот слой не один раз.
– Анн-Клер!
Слышно, как плещет вода в коридоре, она моет посуду как угорелая. Придется срочно выбираться из постели и принимать меры.
– Анн-Клер! Пойди сюда!
– Ты меня больше не увидишь, если не разрешишь сварить тебе грог. Не протестуй, этим ты только утомляешь меня, а у меня мало времени. У тебя есть большая ложка?
Я лишь с грустью смотрю на нее.
– Ой, глупая я! Большая ложка вовсе не нужна. Она распаковывает пакеты; на камине стоит бутылка рома в соломенной оплетке и коробка сухарей.
– Ты с ума сошла, Анн-Клер? Ты что задумала?
– Не ссорься со мной сегодня; я очень волнуюсь и совсем тебя не слушаю.
– Пойми же, я совсем не болен! Когда ты уйдешь, я сразу же встану и пойду на ветерке прогуляться. Я не позволю, чтобы женщина тратилась из-за меня! – рычу я. – Мои деньги из банка еще не пришли!
– Я тебя научу, как кричать в присутствии такой милой маленькой женщины. А если ты пойдешь гулять на таком ветру, с тобой случатся ужасные вещи. Покажи язык.
– Чего ты хочешь от меня?
– Посмотрю, не обложен ли он.
– Нет!
– Не кричи! У тебя жар?
– Да. Сорок пять градусов.
Она садится на край кровати, и слезы капают в грог.
– Наш… домовладелец… тоже… от инфлюэнцы… умер…
Неожиданно она становится на колени перед кроватью и говорит:
– Monpti, ведь правда, ты выпьешь это? Ты будешь послушным мальчиком и выпьешь грог?
Она по-матерински и неуклюже гладит мою щеку.
– Я ставлю грог на ночной столик, потому что убегаю. Сухари тоже. Где твои сигареты и спички? Я все поставлю сюда, чтобы тебе не приходилось вставать, но обещай мне, что не будешь много курить. Обещаешь?
Она губами изображает легкий поцелуй, хватает пальто и, не надевая его, убегает. В дверях она оборачивается.
– Вечером я приду еще раз.
Она сбегает по ступенькам. Ее каблучки проворно стучат, но все тише и отдаленнее, пока вовсе не стихают.
Сквозь закрытое окно я слышу звонок в девичьем пансионе. Начинаются занятия. Начинается также дождь, и толстые капли робко стучат в оконное стекло. Рядом кто-то разговаривает, монотонные слова становятся постепенно тише.
Настоящий мужчина не стал бы прикасаться к грогу, в лучшем случае вылил бы его из окна. Но кто это увидит? Никто не смотрит сюда, один Бог. Смирение – добродетель. Это так. А я болен. Выпить грог – это подлость. Когда женщина отдается сама, то принять этот подарок – корректно, правильно; принуждать к нему – прямо-таки по-мужски. Но когда она преподносит кому-то воду с ромом – это совсем другое.
Размышляя об этом, я засыпаю. Когда я пробуждаюсь, снова слышен звонок в пансионе для девушек.
Из четырехугольника окна струится туманный умирающий свет и слабо обрисовывает контуры мебели.
На моем будильнике половина третьего.
Я смотрю в окно, плотный туман покрывает море крыш. Тут и там светящиеся точечки окон борются за свое выживание. Короче говоря, еще всего-навсего вторая половина дня и на улице просто очень сильный туман.
Что мне делать до половины седьмого – пока придет Анн-Клер?
Недавно она попросила старые рисунки, чтобы повесить их в своей комнате. Я заберу рисунки из редакции «Альманаха», если они еще там и не выброшены в корзину. Их я хочу подарить ей. Иначе мне и без того нечего делать.
Эта мысль вдруг ведет к другой. Что вообще со мной будет? Очень скоро произойдет катастрофа в моих отношениях с Мушиноглазым. Но помочь я себе уже ничем не могу, лучше всего просто не думать об этом.
А что, если неожиданно начать совершенно новую жизнь?
Одним словом, нужно искать работу. Может быть, стать актером? Например, киноактером. Я пробую сделать перед зеркалом несколько движений. Получается неплохо, даже сверх ожиданий.
Мне надо обязательно стать киноактером.
Я начну новую жизнь. В семь часов утра встаю. В половине восьмого шведская гимнастика. Основная стойка: руки тесно прижаты по швам, наклоны туловища, приседания. Раз-два! Раз-два! Для укрепления мышц живота стойка на голове, ноги развести – ноги выпрямить! Прыжок с места, руки скрестить назад! Раз-два, раз-два! Глаза открыты! Завтра начну с этого.
Завтра я встану на рассвете в семь утра, замаскируюсь под Клемансо и явлюсь в фирму Пате. Будет немного трудно, ибо у меня нет прогулочной трости с серебряным набалдашником, и потом, я не знаю, как Мушиноглазый выпустит меня из гостиницы в виде Клемансо. Два глотка рома, и я свободен от этих забот.
Подгоняемый надеждой на новую жизнь, я хватаю свою шляпу и мчусь на улицу.
Видимость едва ли полметра. Я еду на метро до Оперы и дальше иду пешком, причем стараюсь подражать походке восьмидесятичетырехлетнего старца. Но тут происходит нечто незабываемое, от этого я лишь сильнее укрепляюсь в своем замысле.
– Хелло, что с тобой, ты, кажется, совсем дошел! Мой друг, тот, с тремястами франков, вырастает передо мной.
Значит, мне удалось. Даже он купился. Я неожиданно распрямляюсь и говорю, положив руку на его плечо:
– Через две недели можешь смело обращаться ко мне, если в чем-либо в жизни будешь нуждаться! Я буду в твоем распоряжении! Servus!
Он остается стоять как идиот и обалдело смотрит мне вслед. Если бы я попросил у него два франка, ему бы это, наверно, больше понравилось.
В редакции меня принял секретарь.
– Я даже не знаю, посмотрел ли господин редактор ваши рисунки, – говорит он, мило важничая.
У этого я еще могу поучиться актерскому мастерству. Почему такие люди играют ничтожные, маленькие сцены? Нужно воспринимать роль связанной в единое целое, иначе она распадается.
Ага, он уже несет мои рисунки.
– Прошу. Господин редактор просмотрел рисунки и девятнадцать из них оставил у себя.
– Ага. И когда я должен их забрать?
– Мы их купили, мсье.
– Купили? Что же теперь?
– Потрудитесь обратиться в кассу, вам сейчас же выплатят деньги.
Гм-гм… Это, должно быть, недоразумение. Такого не может быть, чтобы мне дали денег. Моя рука начинает дрожать. Поначалу незаметно, потом она совсем перестает слушаться. Мне удается расписаться в получении гонорара лишь с помощью трюка – я с дьявольской скоростью набрасываю свою фамилию.
Кассир протягивает мне пять сотенных, одну пятидесятку и две бумажки по десять франков. Я делаю равнодушное лицо и запихиваю деньги в наружный карман пиджака, потом ухожу. В своем неслыханном возбуждении я вместо двери на выход едва не вошел в большой шкаф.
На бульваре я обнаруживаю, что забыл наверху свою шляпу. Но вряд ли стоит из-за этого возвращаться, возможно, это вызовет раздражение. Разумеется, они уже спохватились, что ошиблись, и теперь только и ждут моего появления. Лучше куплю себе другую шляпу.
У меня ощущение, будто меня преследуют. Полицейский не смотрит на меня.
Я дрожу всем телом. Сую руку в карман: деньги еще там.
Только спокойствие и хладнокровие! Важно одно: как можно скорее выбраться из района, где помещается редакция!
– Такси!
Шофер широко распахивает дверцу передо мной.
– Остановитесь на углу авеню дель Опера и рю Пти Шан!
Я заберу Анн-Клер из бюро. Она должна сейчас же узнать, что я привлек к себе внимание Парижа. Лучше всего, если я буду все время держать деньги в руке, иначе я так долго стану перекладывать их из одного кармана в другой, пока не потеряю. Нет, так тоже нехорошо. Анн-Клер все равно придет вечером. Лучше поехать домой и все приготовить к ее торжественной встрече.
– Эй вы, шофер, сначала поезжайте на улицу Сен-Жакоб, отель «Ривьера»!
Я куплю шампанское и цветы. Лилии. Нет, это ерунда. Я куплю золотые часы. Их я могу позднее заложить. Еще лучше было бы пойти с ней куда-нибудь поужинать. Мне надо будет купить Анн-Клер какой-нибудь подарок.
А также шляпу. Квартплату надо внести за два месяца вперед. Я куплю мешок какао. Сегодня Анн-Клер должна напиться… напиться…
Мы уже перед отелем «Ривьера». А что мне теперь делать дома?
– Шофер, назад, на Большие Бульвары!
С деньгами нужно непременно что-нибудь предпринять.
Причем именно сегодня, иначе я сойду с ума от сплошных забот.
Сначала что-нибудь купить для Анн-Клер.
– Эй, шофер, поезжайте на рю Сан-Оноре. Я скажу, где остановиться.
Это улица модных магазинов для дам. Но что мне покупать? В каком модном товаре женщина нуждается прежде всего? Придумал!
Сенсационная идея. Я куплю ей шляпу. У первого же шляпного салона я прошу шофера остановиться.
– Пожалуйста, – говорю я спешащей ко мне красивой белокурой девушке, – я хотел бы купить шляпу.
Две стройные, элегантные дамы как раз примеряют шляпы перед зеркалом и тут же оборачиваются ко мне.
– Вы ошиблись, мсье, это салон дамских шляп.
– Олл райт! Я как раз хочу купить дамскую шляпу! Все женщины в магазине смотрят в мою сторону.
– А где же дама, мсье?
– Дома. Это должно быть сюрпризом. Очень приятным сюрпризом. Я рассчитываю на вас, мадам. Мне хотелось бы купить очень красивую шляпу. Какие теперь в моде?
– Какой размер у дамы?
– Размер чего?
– Головы, мсье.
– Ах да, правильно. Скажем так: речь идет о нормальной женской голове. Вот эти вещицы там – это сейчас современно?
– Мсье, может быть, вы можете нам принести старую шляпу дамы, тогда дело будет намного проще.
Сверху тоже группками подходят девицы и почтительно оглядывают меня.
– Это абсолютно не нужно, мадемуазель, я опишу вам даму. Она мне по плечо, а голова примерно вот такого размера. Я даже могу вам сказать, что это должна быть небольшая шляпка. Я считаю, что мне она должна быть чересчур мала. Я знаю это, потому что однажды я примерял шляпку дамы, о которой речь, – она была слишком мала. Лучше всего, если я примерю все шляпы. Сразу почувствую, какая из них подойдет.
Владелица магазина начинает дико волноваться.
– Пожалуйста, мы можем позднее обменять шляпу, когда ваша знакомая преодолеет первые впечатления от сюрприза. В каком жанре вы хотите, собственно, выбрать, мсье?
– Я хотел бы купить красивую, небольшую шляпку. Цена не играет роли.
– Пожалуйста, взгляните на наши шляпы.
– Вот эта мне уже нравится. Там, на каркасе, за лиловой шляпкой та, от которой виден один бант. Вот это я хочу. Сколько она стоит?
– Восемьдесят франков. Я плачу.
– Oy! – вздыхает все дамское общество и трепещет с закрытыми глазами.
В другом магазине я покупаю три пары шелковых чулок. Это намного легче: здесь я уже мог сказать, что могу обхватить рукой лодыжку дамы.
– Отель «Ривьера», – говорю я шоферу.
На перекрестке нас застопорило движение транспорта. Я выглядываю в окошко. Туман медленно рассеивается. Мы стоим как раз у магазина патефонов. Бог мой, именно у патефонного магазина.
Я что-то говорю шоферу и выхожу из машины. Через две минуты я выхожу, за мной несут патефон и набор пластинок, все это аккуратно укладывается в автомобиль, словно речь идет о младенце, которому исполнилось пять дней от роду. Музыка – важнейшее дело в жизни. Я вообще не понимаю, как я мог до этого обходиться без нее.
Любимые песни Анн-Клер я купил, среди них и «Le temps des cerises», «Сбор вишен».
В шесть я уже у гостиницы.
Я расплачиваюсь с таксистом, у меня остается пятнадцать франков пятьдесят сантимов. Зато у меня нет шляпы, я совсем про нее забыл.
Перед воротами отеля стоит морщинистый ветхий старичок. Иссохшими дрожащими руками он трет лоб, словно у него нервный припадок. Один глаз закрыт, крупная слеза выкатывается из него и на ходу чернеет, прежде чем исчезнуть в седой бороде. Это опять будет стоить мне денег.
Неожиданно старик поворачивается и идет, не дожидаясь меня. Его обтрепанные брюки выглядят как отделанные кружевами дамские штаны из девяностых годов XIX века. Я тогда еще не жил, но знаю. Во время уроков географии много об этом читал.
Старик обут в черные полуботинки – хотя они могли когда-то быть и желтыми, – и черная вода вытекает из них на уровне щиколоток.
– Эй, дедушка, остановитесь же!
Но он не останавливается. Пожалуй, он еще и глухой. Ах ты, несчастный! Я хватаю его за руку и кричу в ухо:
– Хелло, гранпер!
Старичок вздрагивает и вздымает вверх руки, чтобы защитить хотя бы голову.
– Возьмите вот этот пустяк, старина. На жизнь этого, правда, не хватит, но три-четыре раза вы сможете основательно накачаться.
– Да, да, да, да…
– Вам ведь неважно, сколько вы еще проживете…
– Нет, нет, нет, нет…
– Главное – чтобы у вас было хорошее настроение…
– Да, да, да, да…
Я поднимаюсь наверх, на четвертый этаж, с патефоном и пластинками.
Что случилось? Смена запахов на моем этаже? Тигровый запах сменился диким бычьим запахом. (Разница между обоими так же велика, как различие в размерах между тигром и быком.)
Только в комнате я спохватываюсь, что совершенно забыл про ужин. Ужасно… Кроме того, Анн-Клер должна сегодня быть в опьянении. Я мчусь по ветхим ступеням. Последний этаж я проезжаю одним махом на собственных пятках. Я потребую у нищего назад пять франков из пятнадцати.
Старик уже стоит перед витриной итальянского магазина деликатесов. Он еще покупает себе что-то из еды! И у итальянца! И за мои деньги! Так далеко я еще никогда не заходил. Я дал этому мошеннику денег не для того, чтобы он ел, а чтобы он нализался.
– Эй, старик, верните-ка мне назад пять франков, я забыл о собственном ужине!
Он только шевелит губами, не произнося ни звука.
– Ну, дайте сюда пять франков, старик, этого хватит до завтра, потом я возьму деньги в банке.
Он смотрит на меня как идиот.
– У меня нет ничего… ничего…
Он выглядит как рваный старый черт.
– Как это – ничего?
– Никаких денег… никаких…
– Только не надо мне шарики заливать, что вы уже все потратили, вы, негодяй!
– Никаких денег… – говорит он и хочет уходить.
– Значит, не дадите?
Старик останавливается, глядит на меня и говорит весьма определенно:
– Нет!
– Короче, я должен идти в банк?
– Да.
Такого в моей жизни еще не было.
Я смотрю на старика, на то, с какой решительностью он стоит передо мной, и замечаю, что не такой уж он и истощенный. И брюки у него не такие уж оборванные, из ботинок не льется вода – словом, вполне приличный человек, только не очень следит за собой.
– Я хочу с одной женщиной поужинать, старина. Ради этой дамы дайте мне пять франков, если вы уж меня терпеть не можете.
Неожиданно я вижу Анн-Клер.
– Я так и знала, я так и знала, – говорит она, – что ты встанешь.
– Если ты это знала, то не удивляйся.
– Кто этот старик, с которым ты только что разговаривал?
– Бедный нищий. Я дал ему денег.
– Подожди, я ему дам тоже.
– Не давай ему ничего, Анн-Клер, если ты меня немножко любишь.
– Нет, я хочу ему дать, а нам поможет Бог.
– Бог сочтет нас за дураков.
Слишком поздно. Она уже дает ему деньги.
– Почему вдруг ты стал таким бессердечным, скажи? Ты разве не ощущаешь благотворное тепло, когда можешь кому-нибудь помочь?
– Не говори мне о благотворном тепле…
Подлый старик все-таки пошел в итальянскую лавку деликатесов. Хватило наглости…
– Анн-Клер, я прошу о большой любезности. Пройдись вниз до Пантеона и сразу возвращайся назад.
– А что мне там делать?
– Ничего. Только дойди, поверни сразу обратно и подымайся ко мне. Мне нужно в итальянском магазине кое-что уладить.
– Нет, нет, ты хочешь тем временем обмануть меня. Я пойду с тобой.
– Обманывать? За такое короткое время?
– Откуда я знаю? У тебя сейчас женщина в комнате, и она не может выйти, потому что я поднимусь наверх. Я не оставлю тебя ни на миг. Pas la peine d'insister. Бессмысленно на этом настаивать.
– Я приготовил для тебя сюрприз. А так никакого сюрприза не получится.
– Если я сейчас не пойду с тобой, я сойду с ума.
И она уже гладит тыльной стороной ладони свой лоб.
– Ладно, идем. Хотя я хорошо знаю, что безо всякой подготовки сойти с ума нельзя.
Она прижимает руку к сердцу, пока мы поднимаемся по лестнице.
Сначала она стучит, потом осторожно открывает дверь и всовывает голову в образовавшуюся щель.
– Ну хватит, мне надоел этот театр!
– Подожди, я только загляну под кровать.
– Я начинаю бояться тебя.
– Прости, я ужасно ревнива. Что в этих пакетах?
– Ты мне всегда говорила, что я должен найти себе другую женщину, если хочу жить с тобой.
– Я никогда не говорила этого. На чем тебе поклясться? Что в этих пакетах? Я жутко любопытна.
– Отвернись к стене, ты узнаешь это, когда я тебе скажу.
– Это имеет ко мне какое-нибудь отношение?
Едва я начал развязывать сверток, в котором находился патефон, как она обернулась.
– Ты как ребенок! Иди сюда.
Я беру полотенце и обматываю ей все лицо.
– Ой! Что ты делаешь?
– Сядь сюда на кровать и не шевелись!
Я вынимаю патефон, завожу его и ставлю пластинку «Сбор вишен». Снимаю полотенце с ее головы.
– Опля!..
Она удивленно вздымает обе руки к потолку и замирает, как персонаж в стоп-кадре. Глаза ее ширятся от изумления.
– Mon dieu! Это твое? Кому это принадлежит?
– Тебе.
– Боже мой, Monpti! О, это же моя песня. Monpti! Monpti!
– И еще. Вот эти два пакета – для тебя.
Она бросается к обоим пакетам. Пальцы нервно разрывают бумагу. Появилась шляпка.
– Аааах! – говорит она, срывает с головы берет и бежит к зеркалу.
Шляпа точно подходит и отлично идет ей. Совершенно новое лицо сейчас под полями шляпы. Глаза лучатся радостью и наполнены влагой. Она опускается на колени передо мной и, прежде чем я успеваю помешать, целует мои руки. Ужасно.
– Скажи, откуда у тебя так много денег?
Я говорю ей. Она с большим уважением оглядывает комнату и смотрит на жалкие рисунки на стене.
– Теперь ты скажи, Анн-Клер, но только честно: значу ли я для тебя больше, чем француз?
– Намного больше.
– Ты говоришь это не оттого лишь, что…
– Хочешь, чтобы я разорвала шляпу?
– Вот возьми ножницы и разрежь чулок, чтобы я мог поверить!
Решимость светится в ее глазах, она хватается за ножницы.
В один миг чулка как не бывало.
– Другой тоже разрезать?
– Да.
Она немного медлит. Этот чулок значит для нее больше, чем Исаак значил для Авраама. Но она тут же крепко закрывает глаза и разрезает второй чулок.
– Хватит, я верю тебе. Ты тоже для меня дороже всех на свете. Хочешь, я выброшу патефон сквозь закрытое окно во двор?
– Милый мой, единственный Monpti, не делай этого!
– Хотя мне это нелегко, но изволь.
– Скажи, сколько денег у тебя вообще?
– Пятьдесят сантимов.
– Ужасно. Если ты не рассердишься, я скажу тебе кое-что…
– Ну?
– Ты для денег то же самое, что филлоксера для виноградников. Хочешь, я отнесу шляпу обратно в магазин и потребую назад деньги?
– Идет, но тогда я подарю патефон Мушиноглазому. Это единственный в мире человек, которого я не выношу.