В очередной раз Григорий появился у нас в Мадриде в декабре 1937 года. На Леванте, под Теруэлем, шли ожесточенные бои.
Как всегда, за Сыроежкиным шел его молчаливый шофер Пако. Он поставил сумку с продуктами на стул у двери и обменялся с Гришей немыми жестами, как в пантомиме. Мы извлекли из сумки французские консервы, вино и галеты.
—На обед у вас, наверное, опять артиллерийский мул? — не без иронии спросил Гриша.
Он был недалек от истины. Мадрид находился на голодном пайке. На кухню "Гэйлорда" нередко поступали туши мулов, которые уже не могли таскать пушки в артиллерии Бифштексы из мяса этих животных были похожи на подметки от старых сапог. Однако мы находили их вкусными. Иногда удавалось достать в деревнях барана, и тогда мы устраивали настоящие пиршества.
После обеда Гриша попросил карту и, расстелив ее на столе, стал изучать территорию к востоку от Мадрида.
—Сколько до Бриуэги? — спросмл он.
—Примерно девяносто километров...
Он посмотрел на часы.
—Поехали. Берем твою машину.
—Сколько возьмем людей?
—Двух автоматчиков - Табу и Чико. Продукты на три дня...
Через полчаса мы тронулись в путь, заехали в предместье Лас-Вегас, где размещался отряд, захватили двух постоянных попутчиков и помчались по дороге на Гвадалахару.
За Алькала-де-Энарес мой шофер матрос Пинент снял глушитель, и мощный лимузин взревел как самолет. Дорога к этому фронту, тихому после разгрома итальянского корпуса в марте, была пустынной. Почти не сбавляя скорости, мы проносились мимо населенных пунктов. Проехали Гвадалахару и за Торихой повернули направо.
Часам к четырем дня прибыли в Бриуэгу и медленно покатили по ее главной улице, спускавшейся полукругом вниз, ко дну долины. Городок был основательно разбит, когда из него вышибали итальянцев. Но часть жителей вернулась к родным очагам, уже чувствовалась жизнь в этом городе, отдаленном от передовых постов фронта всего на несколько километров.
На Гвадалахарском фронте стояли две анархистские дивизии: 14-я под командованием уже известного Мера, одного из вожаков ФАИ (она была переброшена сюда, на спокойный участок фронта, после предательского бегства под Брунете), и 33-я — под командованием некоего Морено. Конечно, нам не хотелось опять встретиться с Мера. И поскольку обе дивизий стояли на флангах одного и того же участка фронта, мы направились на правый фланг, в дивизию Морено.
Доверять анархистам у нас не было решительно никаких оснований.
Особенно насторожили нас сведения о том, что командиры анархистских частей имели указания от ФАИ не ввязываться в бои на фронтах, сохранять личный состав и вооружение своих частей. По замыслам деятелей ФАИ, сразу после подавления мятежников Франко, когда коммунисты будут обескровлены и ослаблены, анархистские части должны были выступить, чтобы захватить власть в стране и установить свой режим.
И все же Григорий приказал ехать в штаб 33-й дивизии. Что же он задумал на сей раз?
Я рассказал Григорию о Морено, что знал. Этот человек, хотя и был интеллигентен с виду, производил двойственное впечатление,. Трудно было определить, кем он был до войны, но одно ясно —не военным. О своей жизни предпочитал помалкивать. Знакомые мне командиры тоже ничего определенного о его прошлом сказать не могли. За год пребывания на посту командира дивизии, по-видимому, он все же набрался "военного духа". Своих подчиненных держал в руках, и распущенности в его подразделениях не чувствовалось, хотя установить даже относительный воинский порядок среди анархистов было делом нелегким. Морено, видимо, был человеком волевым, достаточно тонким и хитрым, хотя внешне производил впечатление типичного меланхолика.
Когда я впервые приехал к нему, чтобы выяснить возможность перехода группы на участке его дивизии, у меня не было уверенности в том, что он согласятся. Пускать через свои линии людей из разведывательно-диверсионных отрядов, да еще когда ими командуют русские добровольцы, по мнению некоторых командиров, было делом, чреватым неприятностями, ведь это могло вызвать ответные действия противника. Но в тот первый раз Морено не возражал против нашего рейда и лично проводил нас на участок одного из батальонов, чем избавил от разговоров и объяснений с другими его подчиненными. На этот раз он так же сдержан, но-приветливо встретил нас, как и прежде.
Правый фланг Гвадалахарского фронта, занимаемый 33-й дивизией, упирался в обширную пустынную местность Альбаррасин, отделявшую Новую Кастилию от Арагона. Эта гористая пустыня без рек и лесов находилась в центре Пиренейского полуострова. Она тянулась примерно на 150 километров с северо-запада на юго-восток и в ширину занимала пространство не менее 60 километров. За ней простирался тыл Теруэльского фронта противника. Вдоль западной границы Альбаррасина в редких селениях стояли небольшие посты республиканцев, а со стороны противника такие же посты находились на востоке.
Вот где-то здесь Григорий и решил перебросить группу из Мадридского отряда, чтобы понаблюдать за движением войск противника в тылу Теруэльского фронта, постараться захватить на ночных дорогах автомашину с офицерами, а если окажется возможным, то и совершить диверсию на одном из полевых аэродромов германского легиона "Кондор", активно действовавшего против наших частей.
Не доверяя анархистам, Григорий хотел скрыть смысл этой трудной операции от Морено, а поэтому решил группу в 12 человек доставить из Мадрида в намеченный им пункт на границе Альбаррасина, минуя Брнуэгу.
А пока мы были гостями Морено. В первый вечер отправились в город. Сгущались сумерки. Шел снег. Спустившись по улице, мы подошли к мрачной громаде старинного собора. Двери храма были открыты, за ними густел бархатный мрак, доносились приглушенные звуки органа. Мы вошли и остановились в нескольких шагах от двери. Под стертыми плитами пола была могила какого-то испанского поэта. Пахло пылью и плесенью. От стен храма веяло холодом. Над нами, на высоких хорах, едва мерцал слабый огонек церковной свечи, не разгонявший густого мрака. Невидимый органист играл медленный, торжественный хорал, и звуки его как бы плыли и почти зримо наполняли черную пустоту церкви. В паузах слышались тяжелые вздохи больших, как в кузнице, мехов, гнавших воздух в свирели древнего, охрипшего органа. Гриша молча слушал музыку, подняв голову к мерцавшему огоньку свечи,..
Потом мы шли но совсем уже темным улицам в штаб, где Морено ждал нас с ужином.
—Хорошо он играет, душу бередит, —проговорил Григорий, когда мы подошли к штабу.
Прошло два дня.
28 декабря ночью отправленный в отряд шофер Пинент привез сообщение, что группа сосредоточена на указанном Гришей месте. Мы распрощались с Морено и направились в Саседон, сказав, что едем в Валенсию. Но у Саседона свернули на Алькосер, а оттуда —на север и, проделав трудный путь по узкой горной дороге, к вечеру достигли последнего пункта, деревушки Заорехас, у которой кончалась дорога, вернее, тропа. Дальше начиналась путаница невысоких голых гор Альбаррасина. Для наших бойцов-испанцев, в большинстве южан, суровая зима и мороз, достигавший 20 градусов, были непривычными. Но и бойцам-интернационалистам ненамного легче. У нас в отряде, как и во всей испанской армии, отсутствовало подходящее зимнее обмундирование. Григорий все это видел. В ночь перед выступлением группы в поход он говорил бойцам:
—Чтобы не замерзнуть в этой пустыне, шестьдесят километров надо пройти с короткими остановками, а лучше совсем без них. Для этого надо плотно поесть. Так мы делали в гражданскую войну в России, а у нас зимы посуровей, морозы достигали сорока градусов...
В большом камине крестьянского дома мы зажарили на вертеле жирного барана, половину съели, а остальное группа взяла с собой. По приказу Сыроежкина все густо смазали лица бараньим жиром, во фляжки налили коньяк, благо в Испании при нехватке продуктов вина всегда вдоволь.
Плотная еда, коньяк согрели людей и, предводительствуемая неутомимым Табой группа бодро Тронулась в путь.
За околицей обрушились порывы ледяного ветра, крутилась поземка, и в предрассветном сумраке впереди не было видно ни гор, ни неба —все сливалось и сплошную белесую завесу. Вскоре группа из двенадцати человек скрылась, растаяв в снежной пустыне.
Григорий, два наших шофера, автоматчик Карлос Пинтадо, и я остались в Заорехасе, к радости нескольких солдат здешнего поста, почти одичавших в покинутой жителями деревушке.
Два дня и две ночи ждали мы возвращения группы. Время тянулось медленно. В подслеповатое окошко каменной хижины виднелись бесконечные заснеженные холмы Альбаррасина, и негде было остановить взгляда на их унылых склонах.
Сидя у большого крестьянского очага-камина, в котором горели дубовые чурки, мы с наслаждением погружались в воспоминания. Была неизъяснимая прелесть в том, чтобы говорить о далекой Родине. Как всегда в такие часы, Чико играл на гитаре.
Вот уж не могу вспомнить, когда именно услыхал от Григория о его "северной одиссее". Но, перебирая в памяти все события нашей жизни в Испании, думаю, что скорее всего там, в занесенной снегом испанской деревушке, чем-то напоминавшей наш север, рассказал он эту захватывающую историю.
Конечно, рассказ его был без подробностей, к тому же спустя тридцать с лишним лет не все сохранила и моя память. Но в 1966 году, когда в "Комсомольской правде" я опубликовал очерк о Сыроежкине, в редакцию написал человек, оказавшийся участником той двухлетней экспедиции в Якутию. Это был Борис Александрович Леванов. А когда я заканчивал работу над этой книгой и две главы из нее были опубликованы в журнале "Молодой коммунист", на публикацию отозвались два чекиста, работавших в Якутии в послевоенные годы. Любомир Жженых и Виктор Фролов —люди молодого поколения. Им не довелось быть соратниками Григория Сыроежкина, но о его делах они знали из рассказов якутских старожилов и не очень уж богатых материалов, сохранившихся в архивах.
Эти три человека дали возможность полнее восстановить забытые страницы истории участия Григория Сыроежкина в становлении Советской власти в Якутии. Но многие подробности его "северной одиссеи" так и остались неизвестными.