Пламен.

— Тренировки окончены! — я попытался скопировать командный голос сержантов Городской Стражи, но пока, получалось не очень. — Квирин Игла и Длинный Лога, ко мне!

Бывшие беспризорники, ныне, рядовые члены полубандитской группировки Кривого Руга под моим командованием, направились через ворота на выход, а оба, как их уже привыкли называть, "десятника", подскочили ко мне.

— Парни, мы сегодня в город по делам, поэтому, все на вас. На ночь выставляйте караул.

— Это фишку, что-ли? — переспросил Квирин Игла, не привык еще паренек к новым порядкам, которые мы вводили. Хм, да мы и сами, пока, еще толком не пообвыклись, но стараемся.

— Да, фишка, то же самое, что и караул, — подтвердил я. — Так вот, выставьте караул и будьте внимательней. Что-то не то вокруг творится, неспокойно как-то. Продукты получите, как обычно, в таверне у Марты, и называйте ее тетушка, а не толстуха, как в прошлый раз, а то снова от Гонзо по шее получите. Все понятно?

— Понятно, — сделал смешную стойку Квирин.

— Сами пойдете? — спросил Длинный Лога.

— Сами, там дело личное.

— А может, все-таки, пяток парней прихватите?

— Нет, нас троих хватит, да и не пустыми руками мы пойдем.

Лога и Квирин, в сопровождении трех парней покрепче, отправились на кухню добывать пропитание, а мы, остались втроем.

— Лысый как в город ушел, так и с концами, — сказал Курбат. — Без него пойдем?

— Придется, — ответил я, — и говорю сразу, если шанс будет, то работаем сегодня.

— Правильно, — поддержал меня Звенислав, — а то эта гадина уже отжила свое. Хватит!

— Да, я и не против, — голос Курбата был глух. — Однако, чуйка шепчет, что в городе не все ладно. А у вас, как?

— То же самое, — кивнул я утвердительно.

— И у меня так же, только думал, что это от переживаний, — Звенислав, как всегда, улыбался.

— Ладно, — решение мое было принято еще с самого раннего утра, — сходим и посмотрим. Если вдруг шухер какой, то тихо и без шума, назад вернемся.

Начинало темнеть и резко похолодало, все же конец осени как никак. Переоделись в более теплую одежду, на голову шапку шерстяную вязаную, какие морячки портовые и грузчики таскают, а поверх, плащи утепленные. Вооружились, нам теперь без этого никак. Когда босяцких вожаков гасили, делов таких понаделали, что будь здоров, так что врагов у нас теперь хватает. У моих друзей по два ножа, и у меня так же, один еще из тех, что Одноглазый подарил, а второй, дромский, что раньше у Рыбаря был.

Но и это не все, под плащи, на петли, пристегнули арбалеты, не те коряги, с которыми шакалов гратрийских отбивали, а настоящие произведения искусства, маленькие, удобные, аккуратные. Пусть, нет в них той пробивной силы, которая в больших арбалетах имеется, но зато незаметные, и для наших ночных прогулок, самое то, что нужно. До сих пор с парнями вспоминаем и смеемся, как они нам достались.

Раньше их пять штук на Старой Гавани числилось, а владельцем был один убийца, Шрам, так его звали, кажется. И после его смерти, перешли они к Папаше Бро, но использовать он их не успел, а потом, когда одно из его гнездовий потайных вскрывали, эти арбалеты нашлись. По одному себе забрали Дори Краб и Кривой Руг, а по одному, нам достались, но не просто так. Все честь по чести, подошли мы к Гонзо, трактирному вышибале, мол, давай арбалеты, а он, вот выжига, ни в какую, нет, и все тут. Спорили с ним долго, до тех пор, пока не появилась с кухни Толстуха Марта, маманя этого скопидома, да как даст ему по спине сковородой, тот и сдался. Такой вот случай из развеселой бандитской жизни, хочешь не хочешь, а маму слушать надо.

В город вышли уже в полной темноте, окраина есть окраина, фонарей здесь нет, и только возле какой-нибудь харчевни, для не шибко обеспеченного народа, стоит факел, или просто металлическая жаровня, на которой горит костерок. Но все же, что-то было не так и, даже, те места скопления горожан, которые и в самые лютые морозы собирали вокруг себя людей, были пусты. Где-то дальше, в престижном Белом Городе что-то горело, но такое и раньше случалось, можно было и не обращать внимания, но одна мелкая странность накладывалась на другую и беспокойство наше усиливалось.

Уже неподалеку от площади Умельцев, наткнулись на двоих стражников, лежащих в лужах собственной крови, и это, было уже по настоящему серьезно.

— Гляди, парни, — Курбат указал на одного стражника. — Вроде живой еще.

Действительно, один еще пытался двигаться. Перевернул его с живота на спину, и стало понятно, не жилец. Все кишки наружу, посечены сильно, вонь. С такими ранениями, можно еще какое-то время промучиться, но выжить, нет. Тяжко будет умирать стражник.

— Что происходит? — я наклонился к умирающему стражнику, седоусому справному дядьке, лет под сорок. — Кто вас так?

— Наем-ни-ки, часа два назад, — выдохнул он. — Дво-ря-не, падлы, мятеж подняли, за-аа-мок штурмуют. Помогите, больно мне, горю весь.

— Куда наемники двинулись?

— В ппри-ют, сиротский, что на Кра-сильщи-ков. Де-тей хотят уу-бить. За-чем, не знаю, глу-по. Помогите мне.

Вытащил нож, не тот, что дромский, а второй, подарок пирата. Мгновение помешкал, примериваясь, и ударил старого стражника в висок, там, где кость самая тонкая, и он, только, один раз, резко дернув ногами, мгновенно умер. Не надо ему страдать, пусть человек легко уходит, если его здесь уже не удержать.

— Слышали? — спросил я друзей, вытирая нож о форменную куртку стражника.

— Да, — ответил Звенислав.

— Да, — эхом отозвался Курбат.

— Сейчас бегом к приюту, в ближнем проулке, через который обычно уходили, останавливаемся и осматриваемся. Бегом!

Мы бежали по темным улицам и закоулкам так, как никогда до этого не бегали. Где-то там, впереди, неизвестные нам наемники, по неизвестной нам причине, хотят убить тех, кого мы знали всю нашу жизнь. Выбора у нас не было, хоть как-то, но мы должны были помочь тем, кто остался в приюте. Сплевывая застывшую во рту слюну, остановились только в ближайшем к сиротскому интернату узком проулке.

Выглянули из своего укрытия, тишина и никого вокруг. Приготовили арбалеты, подошли ближе, ни шума, ни гама. Конечно, время уже ночное, но до отбоя время еще есть, хоть кто-то, а должен по двору ходить. Сунулись к забору, где доски подгнившие, нет, не получилось, видимо воспитатели после нашего побега ремонт ограды устроили. Пришлось обходить территорию вдоль забора и к воротам выходить.

Ворот не было, разбитые створки валялись на земле, и когда мы вошли во двор, то застыли в ступоре, когда увидели то, что нам открылось. В свете трех уже прогоравших факелов и одной масляной лампады, подвешенной над домиком воспитателей, было ясно видно, что живых здесь не осталось. Груда тел, все кого мы знали, помнили и любили, лежали вповалку в одной огромной неровной куче. Сколько мы стояли, я не помню, просто не помню, может быть, час, два, три, а может быть пять минут. Боги, скажите, за что такая несправедливость? Почему те, кто не сделал в этой жизни никому и ничего плохого, погибли? Они ведь и не видели в этой жизни ничего, не успели просто, а тут так, раз, и вычеркнуты из книги живых.

Первым, в себя пришел Курбат, подошел к куче тел и начал ее ворошить, скорее всего, искал выживших. Не знаю почему, мы подошли к нему и стали помогать растаскивать тела, которых было много. Факела прогорели, лампа света почти не давала, а мы не прекращали свой труд, в каком-то исступлении переворачивая и откатывая в сторону окровавленные и окоченевшие тела. Лежали все без разбору, сироты и воспитатели, смерть всех уравняла. Порой, по смутному отблеску, изредка выглядывающей из-за туч, луны, можно было кого-то опознать. Вот Года, только у него такие резкие черты лица были, а рядом Бранисава, у нее самая длинная коса в приюте, и следом она, самая красивая из всех девчонок нашего приюта, Сияна. Простите, нас не было рядом, когда вас пришли убивать, мы не смогли, как былинные герои, прискакать на белых конях и спасти вас. Вытаскиваю Углешу, он самый маленький, под ним Данута, худышка, а рядом Малогост, песенник. Мы отомстим за вас, чего бы это нам не стоило, но тот, кто приказал вас убить и сами убийцы, умрут жестоко, очень жестоко, и семьи их, и дети, и отцы, и матери. Всем смерть!

— Есть! — вскрикнул Курбат. — Есть живой!

— Кто? — Звенислав и я, одновременно бросились к горбуну.

— Лука, воспитатель, — Курбат понял, что это не кто-то из наших, и сник.

Луку мы вытащили на свет, под самое крыльцо воспитательского барака, но бесполезно, воспитатель еле дышал, и в сознание не приходил. Если он что и расскажет, то точно, не в ближайшие дни, да и то, если выживет.

— Тянем его в домик, — скомандовал я и, с трудом взвалив массивное тело Луки, мы затянули его внутрь и положили на кровать. Наскоро и грубо перебинтовали его кусками холстины, оторванной тут же от покрывала, да так и оставили.

Вслед за нами, с горящим факелом в руках, вошел Курбат, и с надрывом, сказал:

— По всему двору следы боя и мертвые наемники валяются, воспитатели дрались. Они за наших дрались, понимаете?

— Успокойся, — прикрикнул я. — Думаешь, что нам не тошно? Надо осмотреться и определиться, кто это был и почему так произошло. Найти их надо, Курбат, найти и отомстить за наших.

— Пошли, — буркнул он, и направился во двор.

Из кладовки мы взяли свежие факела, подпалили их и разбрелись по территории, пытаясь понять, что же здесь произошло. Воспитатели дрались, действительно, и мы, насчитали двенадцать мертвых наемников, причем трое, были добиты своими, следы от мечей, точно такие же, как и на телах приютских. Сплошные вопросы и ни одного ответа. Кто эти наемники? Почему приют? Кем были на самом деле наши воспитатели? Почему тела убитых сброшены в кучу, как будто их пересчитывали? Что происходит в Штангорде? Где городская стража?

— Идите сюда, — раздался крик Звенислава.

Подбежали к нему, но ничего не увидели.

— Что? — спросил его Курбат.

— Смотрите, след в грязи свежий, видите? — Звенислав указал на застывший комок земли под ногами.

Присмотревшись, я заметил четкий отпечаток изящного каблучка. Что-то знакомое, но вспомнить не могу.

— Сапожок мадам Эры, — заявил Звенислав. — Точно говорю, у меня такой же отпечаток пониже поясницы полгода висел, никак не заживал. Сапожки из Норгенгорда, по заказу. Во всем Штангорде таких три пары только, мадам Эра сама говорила.

— Убью, тварь! — выдохнул Курбат.

— Подожди, — приостановил я горбуна. — Сначала все узнаем, а потом расправу учиним.

Мы покинули приют, на прощание в разбитых воротах оглянулись и, повинуясь какому-то общему неосознанному чувству, поклонились в пояс. Что это такое с нами было, разбираться недосуг. Так, мы простились с нашим прошлым, с нашими мальчишками и девчонками, с нашей семьей. Да и с воспитателями, которые до последнего боролись не только за свою жизнь, но и за жизнь детей, погибли, не устояли, но умерли как подобает настоящим людям.

По пути к дому мадам Эры, никто не проронил ни слова, и только раз, оглянувшись в сторону Белого Города, Звенислав заметил:

— Пожаров больше стало.

Курбат и я, оба промолчали. Сейчас, все слова казались чем-то лишним. Все пустое и меркнет рядом со смертью. Есть порядок вещей, при котором люди рождаются, и прожив жизнь, умирают в свой черед, все смертны, но когда смерть приходит вот так, неожиданно, по чьей-то злой воле, то в ответ, она порождает бурю в душе, перед которой, все остальное малозаметно и незначительно.

Когда мы подошли к дому мадам Эры, то поняли, что и здесь опоздали. Собаки молчат, фонарь над домом не горит, и только холодный сырой ветер от моря, колышет распахнутую настежь широкую калитку. Однако расслабляться было нельзя, и выставив перед собой арбалеты, мы вошли внутрь. Где-то в самой глубине немаленького дома мадам, что-то грохнуло упав на пол, и несколько грубых мужских голосов, на каком-то странном, но очень знакомом наречении, о чем-то заспорили. Потом разберемся, и я шепнул своим друзьям:

— Становимся за крыльцом, бьем всех в спины, но одного, надо живьем взять.

Звенислав и Курбат согласно кивнули, сомнений нет, и сколько бы там внутри не было врагов, мы одолеем их, и все равно узнаем, кто они такие. Голоса, продолжающие о чем-то спорить, приближались, и наконец, на крыльцо вышел первый наемник, за ним второй, третий, а чуть помедлив, четвертый. Всего четверо, управимся спокойно, решил я, и первым нажал на спуск.

— Ча-ча-нг! — в полной тишине, резкий звук стальной тетивы, давшей подачу болту, был слышен очень четко.

Следом за мной, ударили арбалеты Курбата и Звенислава, и никто не смазал, каждая стрела нашла свою жертву. Не сговариваясь, все отработано уже не один раз во дворе таверны, и вытащив ножи, мы бросились вперед. Единственный оставшийся в живых наемник, прыжком развернулся на месте, и мы, оказались с ним лицом к лицу.

Одним слитным, отточенным долгими тренировками движением, наемник быстро выхватил свой меч, и клинок взблеснул перед моими глазами. Не достал он меня совсем немного, и я, рухнув на сырую землю, тут же катнулся ему под ноги. Получилось, он пошатнулся, попробовал устоять и рубануть своим мечом вниз, но на него тут же налетели Курбат и Звенислав. Чуть оттолкнув тело нашего врага от себя, смог приподняться, и окованной головкой рукоятки дромского боевого ножа, с силой ударил его в лоб. Парни от меня не отставали, и били его ногами по всему телу, куда придется. Наемник уже и затих, видимо достал его мой удар.

— Стоп! — приподнявшись, прикрикнул на Курбата, который, все никак не мог остановиться. — Он с нами еще поговорить должен.

Немного успокоившись, посовещались, как лучше поступить, и решили, что до рассвета времени еще часа три есть, и можно не тянуть наемника далеко, а произвести допрос здесь, в доме. С трудом, тяжело дыша и отфыркиваясь, втянули гада внутрь. Наемника сразу же связали и прикрутили к массивному креслу, потом распалили жаровню, подвесили над потолком светильник, и пока он не пришел в себя, смогли осмотреться.

Дом у мадама Эры был богатый, и если бы мы пришли на пару дней пораньше, то многим бы разжиться смогли, но сейчас, нас это не волновало. Пройдясь по комнатам, обнаружил и саму хозяйку дома, нашу мучительницу, тварь, которую ненавидели всей своей душой. Мадам Эра, абсолютно голая, была привязана к кровати проволокой, а у нее во лбу, торчал вколоченный почти по самую шляпку, длинный металлический гвоздь. Да уж, позабавились здесь не слабо, и от души кто-то на ней отыгрался. Какое-то двойственное чувство, по человечески ее жаль, а с другой стороны, подпирает сожаление, что это не я, вколотил ей этот гвоздь в голову. Да, что там гвоздь, кары и пытки, которым мы мечтали ее подвергнуть, были более изобретательны, чем все то, что с ней сотворили перед смертью. Сплюнув на заляпанное кровью лицо мадам Эрмины Хайлер, вернулся обратно к пленнику, Курбат и Звенислав уже были здесь.

На полу был расстелен плащ, и оба парня что-то увлеченно перебирали на нем. Посмотрел, там было оружие наемников, четыре меча и четыре ножа, точно такие же дромские клинки, как и мой, один в один.

— Видал? — Курбат кивнул на оружие.

— Угу, — кивнул я головой.

— Нож, как у тебя, — подметил горбун.

— Теперь и у вас такие же будут, — ответил Курбату и подошел к пленнику, среднего роста, русоволосому парню, на вид лет двадцати, который делал вид, что до сих пор не очнулся. — Что-то долго в себя не приходит. Звенислав, подтяни жаровню поближе.

Наемник тут же открыл глаза, понимает местное наречие, сволочь, и прошипел как змея:

— Обманула, значит, эта тварь потасканная. Не всех ублюдков гвардейских кончили, не всех. Ну, ничего, до вас еще доберутся. Тархан Менахем-бен-Нисси по слову мелеха Хаима, пришлет к вам смерть и будет она мучительной. Вы не волки, вы ублюдство природное, и семя ваше мы выжигали, выжигаем, и выжигать будем.

Последние свои слова, наемник выдыхал с какой-то особенной злобой, с неистовством каким-то. Мы молчали, слушали его и как на это реагировать не знали. А-а, пропади оно все пропадом, взял железный вертел и сунул его в самую середину углей на жаровне. Пленник покосился на меня и продолжил свои крики:

— Меня не сломить пытками, дромы. Моя душа там, в Великой Степи, со своими родными, и пусть я сам дром по крови, но я искупаю это свое несовершенство, служа Ягве. У вас есть шанс выжить, так придите в Арис и, встав на колени перед дворцом благословенного мелеха Хаима, покайтесь и отдайтесь в руки его. Скорей всего, вас приговорят к смерти на жертвенном алтаре, но души ваши будут спасены. Покайтесь!

Он прервался, а я спросил:

— Кто ты?

— Вам не надо знать моего имени, — он плюнул в меня, но промазал.

— Тогда выбирай, — я кивнул на жаровню, — или ты говоришь все что мы спрашиваем, или пытка.

— Не боюсь я ваших пыток, ибо попаду в рай, а вы сгорите в геенне огненной.

— Как знаешь. Звенислав, Курбат, стаскивайте с него штаны.

— Что вы делаете? — прокричал он в полной панике, когда парни начали ножами срезать с него одежду, а я взял в руки накаленный докрасна вертел.

— Знаешь, куда я его тебе сейчас засуну? Догадываешься?

— Нет, — в истерике заорал дурным голосом наемник. — Только не это.

— Говорить будешь?

— Скажу, — он торопливо закивал головой.

— Смотри, — вертел вернулся обратно в жаровню, — если только заподозрим, что юлишь, не пощадим.

— Все скажу, не утаю ничего.

— Кто ты?

— Десятник особого отряда тархана Менахема-бен-Нисси.

— Какова ваша задача?

— Поступили сведения, что старый герцог Штангордский, имел предсмертное видение, где ему было сказано, что держава рахдонов может пасть, если дети дромских гвардейцев, выжившие после бойни в Арисе, нападут на нее. Нам было приказано, под прикрытием мятежа дворян, уничтожить приют, и проследить за тем, чтобы никто не выжил. Прибыли сегодня рано утром двумя отрядами, должны были работать через три дня, но мятеж по какой-то причине раньше начался.

— Мадам Эра, та, которую вы убили, — я махнул в сторону спальни. — Чем она занималась?

— Тархан Менахем знал ее адрес, и когда мы атаковали приют, ее привлекли для подсчета трупов.

— Что она сказала?

— Сказала, что в куче не разберет, но вроде как все.

— Почему ей гвоздь в голову забили?

— Это опознавательный знак нашего отряда. Мы бы и в приюте так сделали, но Менахем-бен-Нисси запретил.

— Как тебя зовут?

Десятник замялся и спросил:

— По дромски или по рахдонски?

— Как тебя родители называли, сволочь? — выкрикнул я.

— Вукомир Горыня, — потупился он.

— А у рахдонов как?

— Мендэл Тупица.

— Как ты стал служить рахдонам?

— Голодно было, бескормица, и надо было своих родных кормить. Сборщик налогов забрал все, а тут набор объявили, восстание в верховьях Итиля давить. Вот и пошел. А там кровью повязали, когда деревни и схроны лесные жгли, и дороги назад не стало, — он взвился, попытался подскочить, но веревки мы вязали хорошо, добротно. — Да, что вы знаете? Видел я мельком, как вы в приюте здесь жили, и видел, чем вас кормили. Вы здесь под защитой чужеземцев жируете, а мы там, подыхаем. Иной год, вся степь в почерневших трупах. Раньше нас много было, а теперь, все, кончились дромы, одни холопы рахдонские и рабы остались.

Курбат закатил ему пощечину для успокоения, наемник мотнув головой, примолк, а я продолжил задавать вопросы:

— Где сейчас ваш отряд?

— Уже за городом, в степь возвращаются. Вам их не догнать.

— Второй отряд где?

— Там только три десятка бойцов, они должны мятежникам помогать. Наш отряд сам по себе, работу сделали, теперь одвуконь к границе скачут.

— А вы, почему задержались?

— В доме у этой потаскухи бумаги на всех воспитанников были, обыск производили, а потом побаловаться захотелось.

— Бумаги нашли?

— Да, нашли, они у Ицхака Идиота в свертке, вместе с золотом, что у этой дуры в тайниках лежало.

— Есть какой-то сверток, — подтвердил Звенислав.

— Расскажи, как сейчас живут в бывшем Дромском каганате.

Наемник некоторое время помолчал и начал говорить:

— Наверху, мелех Хаим, основатель новой династии, он власть. Рядом с ним, Совет Старейшин, во главе с премудрым Лейбой. У Хаима армия наемников, как из горцев-гарля, так и из бывших дромов, а у Совета Старейшин амулет Блеклой Луны, который поят силой кровавых жертв. Они все решают совместно, и разногласий между ними нет. Потом идут чистокровные и самые знатные рахдоны в звании бека, они что-то вроде министров. За ними следуют тудуны — наместники городов, начальники или надзиратели за степными территориями. Под ними тарханы, аристократы, но там уже не только рахдоны, но и знатные дромы попадаются, которые Хаиму клятву верности дали. Есть еще этельберы — это иноземные правители из покоренных или подвластных племен, они равны тарханам. Рангом ниже, тутуки — управленцы районов. Еще ниже, воины-наемники на службе мелеха Хаима и вольный работный люд. В самом низу все остальные, рабы, за счет которых, все вышестоящие живут.

— Про амулет этот, Блеклая Луна, что сказать можешь.

— Ничего, — наемник отрицательно покачал головой. — Слышал только, что на врагов он насылает сильную слабость, а на рахдонов не действует. Поэтому в битве, они подходят вплотную к противнику и убивают его. Говорят, что именно так, Арис пал. Там единственные, кто против амулета выстоял, так это дочери кагана Бравлина и ведуньи Родославы. Они отход каравана с детьми гвардейцев, почти сутки прикрывали, пока силы не иссякли.

— Армия у них какая?

— Наемные отряды, постоянной численности нет, но при нужде, до трехсот тысяч воинов собрать могут. Горцы-гарля в основном пехотинцы, дромы и борасы конница, а есть еще гвардейцы, десять тысяч тяжелой кавалерии из пустынных бордзу. Флота они не держат, а при необходимости, пиратов нанимают. Их армия — золото, а его у них много.

— Кто враги рахдонов?

— Все им враги, — десятник невесело ухмыльнулся, — куда взор не кинь, кругом враги. Только вот выступить против них, мало кто решается. Есть по ту сторону степи, у хребтов горных, несколько сильных племен, схожих с дромами языком и богами, так они с ними воюют уже десять лет. Потом на севере, Орден Мореходов, мечники великие, никак им покориться не желают. Местный герцог враждовал с рахдонами, границу перекрыл, но мы ведь здесь, а значит золото, опять сильней, чем честь, оказалось.

— Пламен, — окликнул меня Звенислав, — светает, пора уходить.

— Идем, — я схватил один из узлов, которые тянули наемники. — Курбат, ты замыкающий.

— Понял, — откликнулся горбун и, позади себя, я услышал хрип умирающего Мэндэла Тупицы, которого родная мать, некогда называла Вукомир Горыня.

Мы возвращались в Старую Гавань и, пока, не совсем точно знали, что будем делать дальше и как жить, но цель в жизни у нас появилась. Есть враг, есть мы, трое мальчишек, а значит, нам надо стать сильными, дабы перегрызть проклятым рахдонам, лишившим нас всего, глотку.

— Будьте вы прокляты, твари! — шептал я сам себе. — Пусть весь мир сгорит в огне, но мы вас достанем везде, где бы вы не спрятались.