Пламен.

Все начиналось хорошо. К задуманной как место засады на караван с золотом, паромной переправе в верховьях Итиля, вышли удачно, никто нас не заметил, и никто, кроме погибших молодых борасов, не видел. Выбрали место для базирования, расположились, и вдоль дороги на Арис, идущей от переправы, выставили наблюдателей.

Лето, тепло, хорошо, почти весь день мы валялись на солнышке в одной из глубоких балок, видимо, бывшее русло какой-то пересохшей речушки, ожидали вожделенную добычу, а ночами, наша тройка ходила в степь. День за днем, неделя прочь, а за ней вторая, каравана нет как нет, и только двигавшиеся по дороге обозы с солью, тканями и продуктами из отдаленных становищ, сел и городков, говорили о том, что степь не вымерла. Время от времени и конные охранные полусотни мелькали.

Единственное, что скрашивало наше безделье, так это занятия с Лукой и Джоко, как минимум по три-четыре часа в день, на это выделяли. Ладно, мы и наши парни нашли себе занятие, а вот разбойнички и наемники нервничали. Пока наш отряд не заметили, но рано или поздно, кто-то натолкнется на наше убежище или караульщиков расставленных вокруг приметят. Вот тогда держись, что-что, а охранные структуры в рахдонском каганате, работали получше дромских, как говорил купец Бойко Путимир.

На всякий случай, в своем десятке мы всегда держали три-четыре арбалета на взводе, мало ли что. У всех нервишки пошаливают, и пару раз чуть до поножовщины не доходило, хорошо еще, что каждый раз Кривой Руг поблизости оказывался. День ото дня напряжение среди бойцов росло, и вот, когда мы уже определили для себя последний день ожидания каравана, он наконец-то появился.

Как наблюдатели его определили? Просто и понятно, только такие караваны, то есть перевозившие ценные государственные грузы, имели право на серое знамя с изображением дракона. Это вроде как обозначение для всех разбойников, только попробуй, тронь. И в самом деле, купец Бойко как-то рассказал, что бывает с теми, кто покусится на караван с подобным обозначением.

Как-то раз, одна удачливая разбойная шайка ограбила этельбера Дарутуки из племени чокос, везущего дань от своего народа ко двору кагана Хаима. Сумма была плевая, и сотни фергонских империалов не набегало за весь год, но рахдоны решили наказать наглецов показательно. На поиск банды в два десятка сабель, были брошены три тумена, а это тридцать тысяч воинов. Разбойников нашли, конечно, и смерть их была ужасна, но под это дело, и несколько небольших степных племен, включая самих чокосов, были истреблены полностью. Как говорится, чтобы помнили. И надо сказать, все разбойники, если таковые в рахдонском каганате уцелели, обходили подобные караваны стороной, и мы были первыми за шесть лет, кто решился рискнуть.

Свой наблюдательный пост мы оборудовали неподалеку от переправы, и там постоянно находилось три человека. Как только в балку, в которой мы прятались, прибежал караульный, с известием о том, что на другом берегу реки появились повозки и всадники со знаменем, вроде бы серым, мы с Кривым Ругом, помчались к дороге.

Это был он, тот самый караван, который мы ожидали — два десятка повозок, возницы и полсотни всадников, по виду бордзу, под серым знаменем с драконом. В три рейса они переправились на наш берег и, не торопясь, соразмеряя свою скорость с повозками, двинулись по дороге на Арис.

— Что, работаем? — спросил я Кривого Руга, провожающего караван пристальным взглядом.

— Работаем, Пламен, — ответил он, — хотя, будет это непросто. Думаю, что тяжко нам придется и потери будут.

— Доверься нам, Кривой. Сработаем так, что никаких потерь. Веришь мне?

— Верю, — ответил криминальный авторитет, — а иначе бы, и не пошел на это дело.

На ночь караван остановился на яме, так назывались почтовые жилые станции через каждые пятьдесят километров, а мы уже тут как тут, неподалеку. Ночка случилась темная, и только факел перед воротами яма, под которым стояло двое рахдонских наемников, обозначал место, где заночевал караван. Что самое поганое, на дворе почтовой станции были собаки, но мы знали, что делать.

Время от времени, особенно в лунные ночи, нас как накрывало что-то, и сначала Курбат, за ним Звенислав, а следом и я, стали уходить в степь. Как это назвать, я не знал, может быть, память крови, зов предков, не в названии дело, а в сути. Мы садились на высокий курган над рекой, и просто вслушивались в себя. Это было что-то необъяснимое, когда ты слышишь все живое вокруг, понимаешь, весь мир и его устройство, получаешь ответы на все свои вопросы, и среди них на главный, кто ты есть в этой жизни. Кое-что освоили за эти недели, и теперь, пришла пора применить часть наших знаний в деле.

Отряд зашел к яму с подветренной стороны, а мы втроем, наоборот, с наветренной, чтоб собачки нас чуяли. Не доходя совсем немного, мы приостановились, и каждый постарался отсечь себя от мира. Я сосредоточился на себе, и как будто открыл замок с чего-то, что всегда присутствовало во мне. Выпустил на волю ту часть звериной сути, которая есть в каждом бури. Выгнувшись чуть вперед, я закрыл на миг свои глаза, а когда открыл их вновь, то ночи для меня уже не существовало, а запахи, насколько они были тонкими и одуряющими, этого не передать словами. Зверь, я был им, пусть на какой-то отрезок времени, час, два, три, не знаю, но был. Это работало, и вроде бы я остался человеком, но движения, реакции и мысли, поменялись весьма сильно.

— Собаки, — не сказал, а скорее прорычал Курбат, втягивая ноздрями воздух.

— Пошли, — ответил ему я, и голос мой преобразился в рык.

Нож в руку, и ступая тихо, не ногами обутыми в мягкие кожаные сапожки, а лапами хищника, вдоль забора, мы двинулись к свету, туда, где ходили ночные сторожа бордзу. А вот и они, всего три метра, они не видят нас, но собаки почуяли. Одна, было, тявкнула, пытаясь предупредить хозяев и постояльцев, но, поняв, кто пришел в эту ночь в гости, обиженно заскулила и спряталась в конуру. Так и надо, так и должно быть.

Делаю длинный прыжок вперед, рядом Курбат и, одновременно, мы бьем своими клинками бордзу в шею, перебивая гортань, и не давая подать сигнал тревоги. Звенислав в это время заскакивает в ворота, мы чуем, что на крыльце, в полной темноте, еще один охранник, который наблюдает за этими двумя, и он, уже его забота. Два тела падают на землю, а мы с Курбатом их осторожно придерживаем, дабы шума лишнего не было. Оглядываюсь, Звенислав своего сделал тоже четко, тот так же, не успел ничего предпринять. Курбат снимает факел с держателя и машет им в ту сторону, где затаился наш отряд, после чего крепит его обратно, и мы входим во двор почтовой станции. Собаки только тихонько поскуливают, и мне вспомнились слова, пришедшие откуда-то из глубины души: "Мы волки, и нас, по сравнению с вами, собаками, мало. Ненавидьте нас, но бойтесь и подчиняйтесь". Да, так и есть, все правильно. Боги, как же хорошо! Нет сомнений, все четко и ясно, живи ради племени своего и убивай за него, если ты воин. Ты волк и у тебя есть цель!

Повозки, девятнадцать штук, задернутые пологами, стоят во дворе, в них сундуки с золотом, а под ними возницы, я вижу их четко и ясно, спят прямо на утрамбованной земле. Чуть в стороне, на чистой и не загаженной траве, расположились и сами охранники бордзу, раскидавшие вдоль невысокого забора войлоки и мирно сопящие во сне. Но здесь не все и, видимо, сам начальник каравана и приближенные к нему, спят в помещениях.

— Спите, — шепчу я, поводя раскинутыми руками над ними, — спите. Еще немного и ваш сон станет вечным. Пришла ваша пора.

К воротам подходят разбойники и наемники. Они стараются передвигаться бесшумно, но мне их шаги слышны, как топот стада быков, их сопение, их пот, все это я чувствую очень хорошо. Выхожу им навстречу, впереди Кривой Руг, который узнает меня и наклоняется к уху.

— Что? — шепчет он.

— Вдоль забора охрана, три десятка бойцов, спят крепко, — отвечаю ему, — повозки во дворе, под ними возницы, пусть живут. Сам хозяин почтовой станции с семьей, внутри, в дальней угловой левой комнате, их тоже не трогайте. В большом зале, прямо от входа, еще полтора десятка охранников и главный, он наш.

— Собаки?

— Будут молчать, только близко к ним не подходите.

Кривой Руг вышел в круг света от факела, дал отмашку всем своим бойцам, и они, врываются внутрь. Начинается бойня, которая нас не касается, и мы втроем стоим в стороне, только наблюдая. Наш черед придет, когда главного над караваном брать будем. При нужде, могли бы и сами зачистить всех охранников во дворе, силы теперь есть, но нам работа еще найдется, а тех же разбойников, так и проверить надо. Вот, один боец бордзу все же перебарывает свой сон, чует беду, а может быть слышит предсмертный хрип своего товарища, пытается подняться, но не тут-то было, на него наваливается здоровенный наемник, прижимает к земле и режет как барана. Пять минут прошло, а то и меньше, во дворе остались только наши отрядники и обозники, некоторые из которых уже проснулись, но не шумят, видно опытные дядьки, жить хотят.

— В помещениях сами все сделаете? — спрашивает Кривой Руг, подходя к нам и обтирая свой меч.

— Сами, — утвердительно киваю я, и мы направляемся к крыльцу, вокруг которого, с оружием наголо, стоит наш десяток.

Открываю дверь, которую, давно не смазывали, и она противно скрипит. Кто-то ворочается на полу, и я, делаю шаг вперед, все остальные за мной. В углу топчан, на нем спит рахдон, тварь ненавистная, именно он командует караваном, и он еще какое-то время поживет, в отличии от своих охранников. Наклоняюсь к одному из тех, кто лежит на полу, и резким взмахом боевого ножа вскрываю ему всю гортань, он хрипит, дергается, но мой сапог упирается ему в грудь и не дает пошевелиться. Курбат и Звенислав пристраиваются рядом, и еще два трупа. Наши парни, бывшие оборвыши штангордские, присоединяются к нашему делу. Опять мелькнула мысль о волках, которые точно так же приучают свой молодняк к охоте, извечный метод обучения — делай как я. Как же все-таки люди похожи на серых хищников.

Вот и сделано, что задумано, и здесь все мертвы, кроме нас и рахдона, разумеется. Пол залит кровью, запах спертый, дрянной, но наши "гвардейцы босяковые", все же опробовали себя в деле. Позже, возможно, кому-то из них станет плохо, муторно, но вряд ли и, скорее всего, они отнесутся к этому событию как к работе. Наши парни зажигают в комнате свет, Курбат и Звенислав вяжут проснувшегося рахдона, а я иду по небольшому коридорчику к комнате, где живет почтовый смотритель. А вот и она, дверь в комнату, и даже не прикасаясь к ней, я знаю, что она заперта изнутри. Прислушиваюсь, хозяин не спит, и остальные, кто с ним рядом, они тоже не спят, боятся. Почему, ведь нас они услышать не могли, комната угловая, глухая, без окон и форточек? Не знаю, но скорей всего, ожидали какой-то пакости от своих постояльцев. Ну-ну, сидите мыши тихо, такова ваша жизненная юдоль.

— Хозяин, — окликнул я тех, кто заперся в комнате.

— Что-о-о? — раздался изнутри испуганный голос.

— Меня зовут Пламен, сын Огнеяра. Мы захватили караван с золотом и к утру уйдем, ты остаешься жить, так же как и возницы повозок. Чуешь, что говорю?

— Да-а-а, понимаю.

— Появятся рахдоны, передай им, что бури вернулись.

— Все сделаю, — ответил дрожащий голосок. — Только не убивайте.

— Кому ты нужен, подстилка рахдонская, — пробурчал я сам себе, возвращаясь в общий зал, где было светло почти как днем, а наши парни шустро оттаскивали тела охранников каравана в угол.

Рахдон, серолицый толстяк, с отвисшими губами и помокревшими ночными штанами, сидел привязанный к высокому стулу. Мы чуяли его прямо-таки животный ужас, и запах, еле уловимый запах чего-то настолько противного, что нас чуть на изнанку не выворачивало. Что это такое, мы не понимали, но зверь, сидящий в глубине каждого из нас, чуял запах своего старого и исконного врага. Ничего, пока перетерпим, а там разберемся, что это такое.

— Вы напали на отряд под знаменем серого дракона! — выкрикнул рахдон, все же пытается держаться, сволочь. — Меня зовут…

Курбат ударил его по толстым губам тыльной стороной ладони, разбивая их в лепешку, и сказал:

— Нам все равно, как тебя зовут.

— Это точно, — подключился Звенислав. — Мы просто хотим тебя попытать.

— Ну, — я пожал плечами. — Не любим мы ваше поганое племя.

Караван-мастер, так называлась должность рахдона в официальных бумагах, сглотнул кровь набравшуюся в рот и прошамкал:

— Хто вы?

— Бури, — Курбат посмотрел ему прямо в глаза, — слышал про таких?

— Их же не осталось, всех извели, — страх отразился в заплывших жирком, глазенках-пуговках рахдона.

— А вот и не всех, — горбун продолжал всматриваться в глаза караван-мастера. — Мы пришли мстить, и ты первый, кто нам попался. Ты представляешь, что мы с тобой сделаем?

— А-хх-рр, — неожиданно захрипел наш пленник, резко дернулся всем телом с такой силой, что сломал крепкий дубовый стул, к которому был привязан и, почему-то, помер.

— Чего это с ним? — спросил я Курбата.

— Вот, гадина, — горбун привстал и пнул мертвеца в живот, — подох. У него вроде, как сердце остановилось. Похоже на такое.

— А-а-а, ладно, — усмехнулся Звенислав, — не очень-то он нам и нужен был. Айда во двор, добычу смотреть.

Мы вывалились толпой во двор яма, и обомлели. Никогда не видел столько золотых слитков, да мы их и не видели никогда до этого момента, если быть совсем точным. Наемники Кривого Руга вскрывали опечатанные ящики на повозках, и вываливали все добытое в центр двора, куча росла, и здесь было явно больше, чем полтонны, хотя, могли бы и раньше об этом подумать. Девятнадцать повозок, на каждой по двести слитков по килограмму каждый, в окованных железом ящиках. Итого: почти четыре тонны драгоценного металла. Откуда? Ответа нет, бумаг и накладных нет, охрану изничтожили, караван-мастер помер. Ой-е, и чего делать теперь? Вот ведь как случается, мало добычи, плохо, а много, опять ничего хорошего.

— Что делать будем, Кривой? — спросил я пахана, тоже ошалевшего от того, что он увидел.

— Не знаю, — он, как обычно, почесал затылок. — Заберем сколько можно, и бежать, пока при памяти и след чистый.

— И сколько забрать сможем?

— На каждую вьючную лошадь предлагаю по пятьдесят килограмм кинуть. Сорок лошадей, больше с собой тянуть нельзя, не уследим за всеми и мобильность потеряем. Две тонны возьмем.

— Остальное бросать тоже нельзя, — заметил я.

— Нельзя, — согласился пахан.

— Давай в реке утопим, в ближайшем затоне, — предложение не ахти, но ничего другого в голову не лезло.

— Так и сделаем, — согласился он и, обернувшись на почтовую станцию, спросил: — Вы закончили?

— Угу, полностью.

Кривой Руг оглядел двор и задал следующий вопрос, которого я ждал:

— Возниц оставлять в живых не надо. Может быть, порубать их всех, с бордзу до кучи?

— Нет, — сразу ответил я. — Пусть живут, они нам нужны.

— А смысл в этом, какой?

— Видишь, — я мотнул головой в сторону тына, возле которого стояли кучкой возницы, а Курбат и Звенислав, им что-то говорили. — Парни им сейчас такого наговорят, что слух о том, что бури вернулись, разнесется по округе как пожар. И при этом, каждый из них будет знать, что мы пойдем не в Штангорд или Эльмайнор, а на восток, к Архейским горам на соединение с независимыми племенами дромов, которые в горных теснинах закрепились.

— Хитро, — согласно кивнул головой Кривой Руг.

— Не очень, но на некоторое время погоню со следа собьет.

Прерывая разговор, из почтовой станции нам под ноги вылетел молодой парень лет девятнадцати. Вслед за ним выбежали двое, мужчина и женщина весьма затрапезного вида, наверное, станционный смотритель со своей женой.

— Стой! — выкрикнул мужичок и, увидев нас, в нерешительности замер у крыльца.

— Гордей, — вторила ему женщина и, так же как и муж, замерла на месте.

Двое парней из нашего десятка ловко сбили парня на землю и заломили руки за спину. Молодцы, подметил я про своих, хватка есть, раньше бы потерялись и команды ждали.

— Кто такой? — спросил я парня, который вырваться не пытался, а как мне показалось, высматривал кого-то.

— Гордей Родан, — сказал он, — сын местного смотрителя. Хочу в отряд к бури попроситься. Где они?

— Я бури, — усмехнулся я.

— Ты? — он удивился. — Не может того быть? Бури, они знаешь какие?

— Представляю, за два метра ростом, меч двуручник на плече и конь богатырский под седлом. Так?

— Ну, в общем-то, да.

— Отпустите его, — скомандовал я своим воинам, а парню сказал: — Иди к отцу и матери, переживают же за тебя.

Парень встал, окинул задумчиво родной двор взглядом, и ответил:

— Все одно, я с вами пойду. Нет больше мочи терпеть все это житье рабское. Возьмете?

— Возьмем, — согласился я, — но по уму.

— Как?

— Потом узнаешь, а пока иди с родителями попрощайся, через час выдвигаемся.

— Действительно, хочешь паренька взять? — Кривой Руг покосился на Гордея, который вернулся к родителям.

— Свой все же, дром. Таких парней если в кулак собрать, многое можно сделать, а с кого-то начинать надо. Деньги теперь будут, и если к Штангорду благополучно прорвемся, начну свой отряд собирать.

— Да-а-а, — протянул пахан, оглядываю здоровенную кучу слитков. — Две тонны золота, считай, что сто тысяч фергонских империалов, а ваша доля четверть, немало.

Через час, нагрузив лошадей, что своих вьючных, что верховых, оставшихся от охраны каравана, двинулись в путь. Перед этим, разыграли маленькое представление. Парня местного, Гордея Родана, вроде как силой скрутили и увезли как заложника, чтоб все возницы это видели. Курбат со Звениславом разговор с ними провели, и пока еще вызванное состояние волчьей натуры не ушло и не рассеялось, прочуяли, что семеро возниц из девятнадцати, отнеслись к нам очень недоброжелательно. Нормально, такие сразу к рахдонам побегут, и все что видели, расскажут. Сволочи!

Утром добрались до Итиля, отряд двинулся дальше, вдоль реки вверх по течению, а мы трое и Кривой Руг с двумя верными подручниками, в одном из затонов, где ночью ловили рыбу себе на прокорм, скинули половину груза. Жаль, конечно, жаба, было, придавила, но жизнь одна, а золотишко, если боги помогут, так и не найдет никто. Пусть лежит себе спокойно, до лучших времен, пригодится еще. Повода лошадей, сбросивших всю тяжесть, накинули на луку седла, и догнав отряд, присоединились к нему.

К полудню остановились на дневку, погони пока нет, и в лучшем случае, она только к завтрашнему утру будет, когда возницы, которых и вязать не стали, доберутся до Чинкира, где стоит полусотня борасов. Конечно, клич кинут сразу, но пока воины соберутся, сутки, а то и двое, форы, у нас есть. Следы наши явные, вверх по течению идут, где можно на ту сторону бродами перебраться, а мы, сейчас рассыплемся по три-четыре коня и соберемся только километров через пятнадцать, возле небольшого соленого озерца. Вот пускай и поищут нас, следопыты, елки-моталки.

Мы сидели и рубали соленое мясо с черствыми лепешками, то, что было у бордзу в запасах, и меня в бок толкнул Звенислав, смотри, мол. Взглянул, и увидел, что привлекло внимание друга. Парень, которого мы с собой взяли, Гордей Родан, видимо постеснялся сам еду взять, а предложить ему, никто не догадался, беспризорники, воспитания никакого, сам сыт, то и хорошо. И вот теперь, Гордей, сделав вид, что так и надо, просто отвернулся в сторону, чтоб никто не видел, как он голодную слюну сглатывает. Непорядок. Нехорошо. Однако парень гордый, и сам за куском не полез, правильный, уважения достоин.

— Гордей, — окликнул я его.

— Да? — он обернулся.

— Садись с нами, — я приглашающе махнул рукой. — Пообедаем, да поговорим заодно.

Гордей, вроде как нехотя, присел с нами, и взял себе еды. С достоинством и неспешно перекусил, он выпив воды из фляги и сказал:

— Благодарю.

— Вежливый, — заметил Курбат, — то хорошо. Однако, впредь, не стесняйся, ты с нами заодно теперь, свой. Что есть у нас, то и твое, все по братски, кроме денег, оружия и девок. Понял?

— Понял, — парень кивнул и спросил: — Мы будем рахдонов уничтожать?

— Будем, — ответил я, — но не сегодня и не прямо сейчас. Ты заметил, что отряд у нас сборный?

— Да, — Гордей оглянулся. — Три разных группы?

— Именно, а почему мы все вместе?

— Так, за добычей хорошей шли, была опаска упустить, я так думаю.

— Верно, но в следующий раз, мы сами пойдем, вот тогда и будем делать то, что нам нужно, а пока, цель у нас одна — дотянуть добычу в безопасное место и разделить.

Гордей Родан тяжко вздохнул, и на выдохе, произнес:

— Скорей бы, а то, как вспомню этих гадов, так челюсть от злобы лютой сводит.

— Сами такие, — буркнул Курбат.

— Что, совсем плохо в степи? — спросил Звенислав.

— Очень, — парень мгновенно помрачнел. — У меня сестра была, тринадцать лет только, так ее пятеро рахдонов, которые с охоты возвращались, снасильничали до смерти, а потом еще и над трупом глумились. С тех пор и отец сломался, а мать в тень превратилась. Хотел я их порешить, в ту же самую ночь, да меня батя в подвале запер, чтоб беды не вышло. У нас ведь еще две девчонки-малолетки в семье, и куда потом побежишь? Некуда бежать, догонят. И так, в каждой семье, или просто, забавы ради, конями людей потопчут, или в рабы личные заберут. Ко мне уже и местный тутуки приезжал, надзиратель за районом. Через месяц в армию должен был уйти, и на Штангорд отправиться. Оставалось только обрезание в честь бога ихнего сделать, и все, ты уже не дром, а холоп бога Ягве.

— Ничего, братское сердце, — Курбат хлопнул его по плечу, — за все посчитаемся с ними, и за твою сестру, и за наших близких. Дай только срок.