Пламен.

Небольшой городок Банзугон, некогда носивший название Северск, был седьмым поселением, которое мы навестили. Две недели уже наш отряд бродил по степным просторам вдоль притока Итиля, речки Тальша. До этого только кочевья посещали и все делали по одному и тому же сценарию. Гордей Родан и я, в униформе наемной легкой кавалерии, выезжали к людям, представлялись воинами вернувшимися из похода на Штангорд и просились на постой. Обычно, нас отправляли к старейшине или старосте, у которого мы и останавливались.

После угощения и помывки шел целый ритуал, который был неизменен каждый раз. Староста расспрашивал нас о новостях в большом мире, а мы интересовались их житейскими проблемами. Обнюхавшись и поняв, что мы не шпионы рахдонов или какие-то доносчики, староста становился откровенным, и мы, так же, раскрывались, кто есть такие на самом деле и чего хотим. Реакция была, надо сказать, очень разной. Кто-то сам отдавал нам свою молодежь, а кто-то, наоборот, падал на колени и слезно молил, чтобы мы снова уехали в степь и никогда больше не возникали в их жизни.

Что за люди, не понимаю их. Посмотрел я как они живут, ведь нищета полная, все у них отобрали и обобрали до нитки, как с завоеванным народом обходятся. Зиму не все переживут, голод многих приберет. Нечего им терять, не имеют они на своей земле ничего. Чего бояться за своего сына, если он все одно к весне с чахоткой сляжет от недоедания, а если выживет, то в наемное войско его заберут и кинут штангордскую сталь своей кровью поить. Глупцы, трусливые и потерявшие веру в самих себя люди.

В любом случае мы выкликивали молодых парней, собирали их вместе, говорили чего хотим, и тех, кто хотел идти с нами, забирали. Наш отрядик уходил в степь, где нас ждали балтские мечники и наши парни. Лошадей в поход взяли с избытком, по две заводных у каждого было и, посадив наших рекрутов верхами, шли к следующему поселению. Худо-бедно, но полсотни молодых и готовых возродить славное прошлое парней, мы уже собрали.

Из стойбища клана Казак, что значит Белый Гусь, где мы останавливались прошлой ночью, с нами ушло сразу двадцать человек, и среди них, что ценно, пятеро опытных и испытанных бойцов, прятавшихся в речных плавнях уже третий год, после подавления последнего восстания. Старейшина Казаков, хромой Удал Славута, своих парней и мужчин к нам сам привел и, провожая в путь, отговаривал от посещения Банзугона, говорил, что с гнильцой там народишко. Посмотрим, а то думается мне, что он просто не в ладах с тамошними жителями, вот и все его опаски. Впрочем, бдительности мы не теряли. Очень хорошо запомнил я учение сержанта Калина Тварды, и его напутствие, никому не доверять.

Городок стоял на берегу Тальши, три грязных длинных улочки окруженных оплывшим от дождей и заросшим высоким бурьяном земляным валом. Неопрятные хатки крытые полусгнившей соломой, хмурый народ, но, тем не менее, во дворах живность гогочет и мычит, что несколько непривычно, а из печных труб несется запах мясной наваристой похлебки. Надо же, неплохо живет здесь народ, по нынешним временам, очень даже хорошо, справно и богато.

На низкорослых и неказистых степных лошадках, своего полукровку я брать не рискнул, в плохонькой одежке под плащами, чтоб не выделяться, мы с Гордеем въехали на центральную улицу городка. Первый же попавшийся нам навстречу местный житель — пьяненький мужичонка хлипкого вида с реденькими волосками на непокрытой голове, окликнул нас:

— Эй, робяты, вы откуда?

— С запада, дядя, — ответил я весело. — На войне со Штангордом были, слыхал про такую?

— Слыхал, — пьянчужка вытащил из под полы своего рваного кафтана глиняный жбан, издававший омерзительный запах сивухи, и предложил: — Выпьем, за победу?

— Нет, дядя, нам бы остановиться где. Посоветуешь чего?

Мужичок отхлебнул из жбана и, отрыгнув, махнул рукой:

— По улице езжайте, и в дом городского старосты упретесь, он на постой всех пускает.

Мы направились по улице и, действительно, уперлись в высокие ворота, за которыми залаяли злые цепные псы. Перегнувшись с седла, я постучал в воротину кулаком.

— Кто там? — раздался со двора гулкий бас.

— Воины кагана Хаима, — откликнулся я. — Дело к вечеру, и желаем на постой остановиться. Добрые люди на этот дом указали.

Створки ворот приоткрылись, и к нам вышел кряжистый дядька лет сорока, с длинными ухоженными волосами свисающими до плеч и большими отвислыми усами. На вид вроде бы ничего, крепкий хозяин, и с таким можно поговорить, хотя чувствуется некая серенькая мерзость в душе. Посмотрим, что за человек.

— Проезжайте, — сказал дядька, пристально разглядывая нас. — Меня Гершвин Скотс зовут, здесь старостой состою.

— А мы все еще на старые имена откликаемся, — Гордей проехал во двор первым, и не преминул задеть старосту словом. — Меня Гордеем кличут.

— Меня Пламен зови, староста, — добавил я.

— Видно, что вы с дальнего кочевья, не дошло еще до вас, что по старому уже никогда не будет, — пробурчал хозяин, — но это пока, скоро и вас научат, как надо жить правильно. Небось до сих пор Сварогу требы в своем медвежьем углу кладете, нечестивцы?

— Нет, мы как-то и без богов обходимся. А что, у вас уже Ягве молитвы возносят и жертвы приносят?

— Давно уж, — хозяин ворота закрыл, и указал на вход в дом. — Проходите, воины, а за лошадей не переживайте — мои работники все сделают, обиходят лошадок как положено.

Я скинул повод работнику, седому мужчине, с покалеченной правой полусогнутой рукой. Прошел в большой и просторный двухэтажный дом местного старосты, Гордей следом. Усевшись за стол, огляделся. Ничего так, справно живет местный староста, все чистенько, ухоженно, с кухни вкусные запахи доносятся. Однако речи его мне не нравятся, и видно, что от рахдонского ига он не страдает.

В дом вошел староста и, усевшись напротив нас, прокричал на кухню:

— Эй, курицы, мечите на стол что есть, голодный я, да и гости в доме.

С кухни выглянула худая растрепанная девчонка, совсем малолетка еще и, поклонившись в пояс, сказала:

— Сейчас, хозяин, все сделаем.

— Строго вы с ними, с девками, то есть, — заметил я.

— А-а-а, одно слово — курицы. Прибились тут по весне две близняшки с кочевья, вот и держу при себе, то пожрать сготовят, то постельку погреют. Вы как, хотите такую? — он кивнул в сторону кухни.

— Да, ну, — как бы нехотя и безразлично сказал я, хотя у самого от злости, аж скулы свело, — малые же совсем.

— Это ничего, — осклабился староста, подкрутив ус, — зато самый смак.

— А жена, что говорит?

— Убил я эту коросту, а то вишь, завелись под городком повстанцы какие-то, а она им давай харчи из дома таскать, дуреха. Как узнал про это, так сразу полусотню из Естугира вызвал. Воины кагана, да благословит его Ягве, наш небесный господин, всех повязали, а свою женку беспутную я самолично на площади прирезал.

— Да, уж, я бы не смог.

— А-а, чего вспоминать, дело прошлое. Расскажите лучше, куда путь держите?

— Вот, в прошлом году голодно было, и мы в армию подались. Повоевали немного в Штангорде, теперь отпуск за отличную службу получили. Хотим посмотреть, где и как люди живут, выбрать место для поселения после службы, а то, нет никакого интереса в степи торчать.

— Это правильно, — староста приосанился, — и скажу вам так, робяты, лучше чем у нас, места вы не найдете. Мое слово для районного тутуки кое-что значит, и если проставитесь хорошо, то поспособствую вам.

— Благодарствуем, — склонил я голову. — Осмотримся, и тогда уже решим.

— Осмотритесь, конечно, как же без этого. Что в мире творится, воины? Слышал, что войска кагана славную победу одержали?

Меня чуть на смех не разобрало, а Гордей не удержался и все же прыснул.

— Да, как сказать, победа была, но мы были вынуждены отступить. Однако на следующий год пойдем снова, и добьем штангордцев. У вас как, есть желающие в войско кагана записаться?

— Нет, — Гершвин Скотс горделиво приподнял подбородок, — наш городок освобожден от воинской повинности по ходатайству районного тутуки Соломона Пыцапа. В нашем городке не абы кто живет, и наше дело войско кормить, а не служить в нем. Мы скотины много выращиваем, огородничаем, бортничаем, рыбу ловим и засаливаем. Нам за это почет и уважение от мудрого Соломона Пыцапа.

— Понимаю, — мой кивок означал согласие, и теперь, я в самом деле понимал, куда мы попали.

— Курицы, — вновь выкрикнул староста. — Накрывайте на стол.

— Идем, хозяин, идем, — две девчонки, как две капли воды похожие друг на друга, выметнулись с кухни и сноровисто накрыли на стол.

Мы спокойно ели, вели разговор, а я уже прикидывал, как бы сказать старосте, что мы не остаемся на ночевку. Нужен был благовидный предлог, но я его не находил, тем более что на улице смеркалось, вновь зарядил холодный осенний дождь, и было бы странным, если бы мы покинули дом Скотса.

Тем временем к старосте зашли гости, трое мужиков, насколько я понял, таких же, как и староста, справных рахдонских работяг, и Скотс выставил на стол баклагу самогона.

— Выпьем, — он разлил в кружки всем присутствующим вонючую жидкость, — за наше благословенное житье, и возблагодарим кагана Хаима, да будет ему всегда хорошо и весело, за нашу долю.

Все дружно выпили, хекнули, закусили, и тут староста заметил, что наши кружки так и стоят нетронутыми. Скотс спросил:

— А вы, чего не пьете? Брезгуете или за кагана выпить не хотите?

— Мы совсем не пьем.

— За кагана Хаима пьют все, — выкрикнул один из горожан.

— Да! Пейте! — поддержали его остальные.

— Нет, мы не пьем.

Староста уставился на нас подозрительным взглядом и, подтягивая к себе со стола не малых размеров тесак, которым разделывал мясо, произнес:

— Подозрительные вы ребятки, а ну, покажьте документ проездной печатью армейской. Нас на мякине не проведешь, порядок знаем.

— Гордей, бей предателей! — выкрикнул я и, рванув из ножен свой "иби", вогнал его в руку старосты.

Тот взвыл, резко потянул руку на себе, и раскроил припечатанную к столешнице ладонь пополам. Не давая остальным ублюдкам опомниться, я схватил тяжелую глиняную баклагу с самогоном и впечатал ее в лоб ближайшего гостя. Сосуд разбился, вонючая жидкость разлетелась вокруг, гость отвалился к бревенчатой стене, а мне пришлось броситься на помощь Гордею, который схватился с другим предателем своего народа. Вскочив на лавку, где мы сидели, ногой ударил здоровенного мужика, который одолевал Родана, и попал удачно, в висок. Вряд ли убил, но вырубил точно.

Пока разбирались с этими противниками, один из гостей с криками выскочил на улицу, сунулись, было за ним следом, и чуть не напоролись на вилы пятерых работников, наступающих на нас со двора. Шавки! Пропадите вы пропадом, твари, ненавижу вас! Захлопнули входную дверь, накинули на нее два засова и вернулись в дом. Что делать? Окна всего два, да и те узкие щели, не выскочишь. Обложили нас, холопы рахдонские. Единственное что утешало, добили эту гниду, старосту Скотса, да и гостей его, тоже, такие же твари. Нечего ублюдкам и предателям одним с нами воздухом дышать.

— Ребята! — с кухни выглянула одна из девчонок. — Бегите! Скорее! Местные вас не пощадят.

— Как? — повернулся я к ней.

— А с собой возьмете? — соплюшка выжидательно уставилась на нас.

— Да, — с моей стороны короткий и резкий кивок.

— Гая, — позвала девчонка сестру, и взбежала на лестницу. — Бегом за мной!

Прежде чем последовать за девушкой, я выхватил совком из печи несколько угольев и метнул на пол. Разлитый самогон полыхнул мгновенно, а мы с Гордеем рванулись вслед за девчонками на второй этаж дома. Поднялись на крышу, и я выглянул в слуховое окно. Возле дома собиралась толпа местных жителей с вилами, косами и дрекольем. Они пытались выбить дверь, но видимо покойный староста делал все на совесть, и пока, у них ничего не получалось.

— Быстрей! — поторопила девчонка и, направившись в дальний угол чердака, указала на кусок дранки. — Поднимайте.

Приподняли кусок крыши, староста видать готовил пути для бегства, и выбрались на смежную с домом, крышу коровника. Было слышно, как внизу возятся и подают голос телята, почуявшие запах гари из человеческого жилья. Жалко скотинку, не успеют их выпустить, но надо бежать дальше. По покатой крыше сарая мы спустились уже за двором и оказались в огороде. Дальше спуск к реке, и мы, бегом, быстро рванулись в низину, а остановились уже только у земляного городского вала.

Оглянувшись, мы с Гордеем увидели горящий дом городского старосты и суетящихся вокруг него людей. Да, полыхает знатно, и такой пожар даже усилившийся дождь не остановит.

— Горите, сволочи! Дождетесь, предатели, мы еще вернемся, — еле слышно прошептал я, и обернувшись к соплюхам, застывшим в ожидании, спросил: — Вы с нами, или есть где пересидеть?

— Нет, — обе замотали головами. — Некуда нам идти, одни мы на белом свете.

— Тогда с нами. Как в Кривую балку лучше выйти, знаете?

— Да, — откликнулась одна. — Меня Скотс на покосы туда брал. Это вдоль реки вверх. Там дорога для своих только, а потом от лимана влево забирать надо.

— Пошли, — махнул я рукой, и сквозь мокрый высокий бурьян, первым направился за пределы поганого городишки.

До стоянки нашего отряда добирались несколько часов, по дождю, ночью, земля на тропинках осклизлая, колдобины, рытвины, так что добрались к своим только за полночь. Мы то, ладно, а девчонок было жаль, в чем были выскочили, и по дороге мы отдали им свои плащи. В общем, пока добрели, все на свете вспомнил недобрыми словами Хорошо еще, что нас Курбат как-то учуял на подходе, приказал развести костры и еще один кожаный тент натянуть на кольях. Ночь переночевали, и уже поутру, когда мы с Гордеем рассказали про городок Банзугон и жителей его населяющих, решили мы возвращаться в Норгенгорд, пока из крепостицы Естугир за нами погоня не вышла. Естугир недалеко, но время, думаю, пока еще есть.

Пока позавтракали, пока собрались, пока девчонок определили, дело к полудню. Дождь прекратился, выглянуло солнышко, мы вспрыгнули на лошадей и тронулись в дорогу. До границы дней десять идти, путь не близкий.

Покачиваясь в седле, я осматривал наш отряд, и думал, что все же не зря сходили. Теперь нас на полсотни бойцов больше. Конечно, большую часть парней еще учить и учить, но это дело наживное, главное, что люди есть. Вспомнились банзугонцы, все эти Скотсы, Рылы, Мордсы, Животнасы, Пыцапы, и меня аж передернуло всего, от ненависти к таким тварям, готовым на все, за кусок хлеба и теплую конуру. Одно слово — предатели!

— Гей! — раздался неожиданно разорвавший степной покой, вскрик передового дозорного. — Впереди полусотня всадников. На нас идут!

Гадство, все же не успели спокойно уйти. Сами-то ничего, оторвались бы, не зря своих коней овсом каждый вечер прикармливаем, но вот рекрутов наших, не бросишь и не кинешь.

— К бою! — выкрикнул я. — Все не оружные, назад! Если не выстоим, рассыпайтесь по степи!

Полусотня рахдонских наемных всадников это немного, нас, кто против них встанет, столько же. Есть смысл зарубиться насмерть.

— Хей-я! — издал я клич, снаряженный арбалет на крюке седельном, шашку над головой. — Вперед!

Воины нашего отряда сорвались с места, кони набрали разбег, и мы устремились на уже показавшихся вражеских всадников. Скорость, нужна скорость разбега, а иначе, если первое столкновение проиграешь, потом тяжко будет схватку переломить. В таких делах, в бою степном, всегда так, кто быстрей и сильней в первой сшибке, тот, как правило, и выигрывает весь бой.

Легкие всадники, по виду шимкенты, взвизгнули и, пригнувшись к гривам своих лошадей, помчались нам навстречу.

Оставалось метров двадцать до врага, когда свистнули первые немногочисленные вражеские стрелы. Кто-то из наших бойцов застонал и вывалился из седла. Оглядываться некогда, мы сталкиваемся и проносясь плотной массой, стремя в стремя, через рахдонских наемников, расшвыриваем их в стороны. С оттяжкой рублю шашкой по чьей-то голове, кожаная шапка не спасает шимкента и, обливаясь кровью, он падает под копыта лошадей. Замах. Удар. Кочевник юркий мне попался, перегибается всем телом, прячется за лошадь, да не на того напал, знаем мы такой фокус и, резко, обратным движением клинка, без всякой силы, я опускаю сталь на его ногу. Бедро кочевнику я просек, а этого достаточно, и еще один противник падает наземь.

Кто-то толкает моего коня, Кызыл-Куш злится и, оглянувшись назад, зло кусает вражеского конька, тот делает резкий скачок в сторону, и занесенная над моей головой кривая сабля, пролетает мимо, и только слегка задевает кольчугу. Бью не глядя назад, не попадаю, но выигрываю чуток времени. Проворачиваю своего жеребчика и вплотную схожусь с широкоскулым смуглолицым воином. Он рубит меня, но я подставляю свой клинок, добрая штангордская сталь выдерживает, и следует мой замах. Несколько ударов один за другим, мы держим друг друга, пока вокруг кипит сеча, но вот, кто-то из балтских меченосцев пролетает позади степняка и кидает ему в спину короткий дротик. Тот пробивает противнику плечо, сабля выпадает из его рук и мой удар кроит ему горло.

Резко кручу своего Кызыл-Куша на месте, так в меня попасть сложнее, и взглядом окидываю поле. Вроде как, мы побеждаем, строй противника разбили, но степняки еще держатся, отбиваются, и отступать не намерены. Понимаю, у них за это смерть, но и нам нужна победа, так что останется только один.

Вновь врубаюсь в схватку и сшибаюсь еще с одним вражьим воином. У того в руках копье на мощном древке и он пытается меня им достать, шиш тебе, и чуть отогнувшись назад, я резко разгибаюсь, когда стальное жало просится надо мной и возвращается обратно. С силой ударяю стременами в бока Кызыл-Куша и мой жеребчик делает резкий скачок вперед, прямо на противника. Его невысокий конек принимает на себя массу моего, шатается, и степняк пытается удержаться в седле. Поздно, не успел он, и я рублю его наискось во всю грудь. Степняк не прост, под стеганым халатом кольчуга, но шашка все же просекает ее, он вновь пошатывается, и следует новый мой удар. Еще один противник повержен и падает наземь.

Оглядываюсь, а бой-то уже окончен, и только несколько легкоконных шимкентов удирают от нас. Снимаю с седельного крюка арбалет, выцеливаю степняка, нет, не попаду, и стреляю в его лошадь. Болт проносится по воздуху с еле слышным свистом, и бьет ни в чем неповинное животное в круп. Лошадь еще какое-то время несется по степи, всадник подгоняет ее ударами сабли, которую держит плашмя, но вот, она останавливается и медленно заваливается на бок. Шимкент спрыгивает с нее и пытается убежать на своих двоих, но куда там, его догоняют и сбивают с ног.

Успокаивая разгоряченного коня, проезжаюсь по полю битвы и подсчитываю потери с обеих сторон. Нормально повоевали, с нашей стороны девять человек убитых и полтора десятка раненных, среди них четверо тяжелых. Скорость нашего движения теперь снизится еще больше. Шимкентов порубили сорок девять человек и еще трое все же ушли, знать судьба им такая.

— Пленных, сколько взяли? — громко кричу в направлении Ольга Быстрого Меча.

— Двоих, — откликается он. — Уже кое-что узнали. Нас банзугонцы сдали, у них, оказывается, с Естугиром срочная помощь обговорена. Пока опасаться нечего, на сто километров вокруг, крупней десятка всадников, отрядов рахдонских нет.

— Кончай их, Ольг. Надо своих собирать и дальше идти. Для степи, сто километров не расстояние для конных.

К месту боя стягиваются наши рекруты-новобранцы. Грузим всех своих, и убитых, и раненных, на лошадей, мертвых через седло, а еще живых, меж двух коней на натянутый брезент. Через полтора десятка километров роща будет, и там остановку сделаем, мертвым погребальный костер, как того обычай велит, а раненым помощь.

Потом, петляя след, мы неспешно тронемся к границе, пройдем холмистые пустоши Горбона, и через Эльмайнор выйдем на зимний отдых к Норгенгорду. Я обернулся в ту сторону куда умчались уцелевшие шимкенты, там Банзугон — городок предателей, за ним Естугир, стерегущий водный и караванный путь к Итилю, а дальше, вниз по течению, Арис, место, основанное моими предками, рассадник всего творящегося вокруг зла.

Ко мне подъехали Курбат и Звенислав — друзья, единомышленники и братья. Звенислав обратил внимание, куда устремлен мой взгляд, и спросил:

— Банзугон вспоминаешь?

— Да, — я кивнул головой.

— Ничего, мы еще вернемся, — как всегда весело, как и не было только-что смертельной схватки, сказал он. — Правильно, Курбат?

— Вернемся, — ответил горбун.

— Будем мстить за всех кого на алтарях кровавых, как баранов зарезали. За наших приютских, за весь наш народ, — добавил я.

Через некоторое время отряд вновь двинулся на запад. На какое-то время мы опять прощались с родной землей, но знали точно, вернемся обязательно. И тут дело не только в мести, просто только здесь мы были дома, и только здесь наша душа была спокойна. Ради одного этого стоило вновь вернуться в степь и побороться за нее в кровавой сече с рахдонами и их наемниками.

Конец Первой Книги.