История религий Востока

Васильев Леонид Сергеевич

Глава 2

Восток: общество и религия

 

 

В современном мире Восток играет все более заметную роль. Хотя эта роль ощущается прежде всего в сфере экономики (контроль над стратегическими ресурсами, прежде всего нефтью) и политики (усиливающееся влияние развивающихся стран, неприсоединившихся государств), современные исследователи уделяют много внимания изучению и внутренней структуры стран Востока, их национально-культурной традиции, специфики их социального развития. Внимание это тем более закономерно, что почти все страны традиционного Востока в наши дни переживают мучительный процесс внутренней трансформации, связанной с неизбежной ломкой либо серьезной модификацией привычных норм и стандартов под воздействием нивелирующей их вестернизации. В ходе этого процесса на передний план энергично выдвигается национально-культурная традиция, защитно-охранительные функции которой опираются на религию как символ национального сопротивления. Все это связывает воедино общество и религию, социально-экономическое содержание серьезных процессов внутренней трансформации стран традиционного Востока и национально-религиозную форму их. В этом смысле значимость и актуальность изучения религий и культурных традиций Востока вне сомнений.

Что же стоит за национально-религиозными формами структур современного Востока? И вообще, что такое «Восток»?

 

Что такое восток?

В свое время, несколько столетий назад, страны Востока – в первую очередь Южного (Индия), Юго-Восточного и тем более Дальнего (Китай) – представлялись европейцам царствами сказочной роскоши, редких и ценных продуктов (например, пряностей), заморских диковинок. Позже, когда эти страны были открыты и изучены, и особенно после того, как большинство их стало объектом колониальной экспансии, на передний план вышли представления об отсталости и закостенелости Востока, этого царства деспотии и тирании, базирующегося на бесправии и «поголовном рабстве». Пытаясь объяснить это явление, понять те особенности, которые бросались в глаза, первые европейские востоковеды начали энергично изучать страны Востока, их историю, культуру, религию, социальный строй, политические институты, семейные связи, нравы, обычаи и т. п. И чем дальше проникали они вглубь изучаемой страны, чем больше узнавали о ней, тем сильнее казалась им разница между культурами стран Востока и привычными нормами и принципами жизни Европы.

Уже упоминалось, что именно религия и санкционируемая ею традиция во многом определяют облик той или иной цивилизации. В жизни общества, в истории и культуре народа (напомним, речь идет в основном о докапиталистических обществах) она играла весомую роль: и христианство, и ислам, и индо-буддизм, и (если коснуться Дальнего Востока) конфуцианство – все эти доктрины вкупе с местными религиями типа даосизма, синтоизма, джайнизма настолько четко определили лицо той или иной цивилизации, что могут считаться ее «визитной карточкой». Особенно это относится к религиям и цивилизациям Востока.

И это не только потому, что восточных религий и цивилизаций много, а западная лишь одна (да и та, если иметь в виду истоки христианства, уходит корнями в тот же Восток, пусть только Ближний). Не потому даже, что чаще на Восток приезжают западные путешественники и больше Восток изучают европейские ориенталисты. Здесь существеннее другое: в современном мире, столь остро ощущающем процесс развития и стремление развивающихся стран уравняться с развитыми, страны Запада уверенно задают тон в сфере технического прогресса. Поэтому-то вестернизация и являет собой ныне нечто универсальное, лишенное национально-культурной окраски (достаточно напомнить, что японская современная техника – продукт западного капитализма, но не традиционной японской культуры). Понятно, что цивилизации Востока, подвергающиеся технико-культурному воздействию Запада, оказываются перед серьезной дилеммой: как лучше заимствовать чужое и в то же время сохранить свое? В этих нелегких поисках страны и народы современного Востока обычно обращаются к национальной традиции и стоящей за ее спиной религии.

Итак, современный Восток более религиозен и традиционен, нежели Запад, причем не только вследствие меньшей развитости, но также и потому, что национально-религиозная традиция для него – защитный панцирь, позволяющий сохранить свое национальное «я», свое этническое лицо, свои нравы и обычаи, особенно перед лицом обезличивающей все это капиталистической вестернизации. Однако этим весьма существенным в плане нашей темы отличием от Запада специфика Востока далеко не исчерпывается, особенно если иметь в виду докапиталистическое прошлое стран и народов Востока.

Начнем с того, что «Восток» – понятие весьма условное, причем не столько географическое, сколько историческое, социальное и политическое. Строго говоря, оно охватывает почти весь неевропейский мир, исключая те страны и регионы, которые были заселены выходцами из Европы, такие, как Америка (особенно Северная) и Австралия. Если же принять во внимание, что коренное население этих континентов (как и Африки) либо было уничтожено европейцами (цивилизации доколумбовой Америки), либо находилось на уровне первобытности (Австралия, большая часть Африки и Америки), то станет очевидным, почему в понятие «Восток» уже с XVIII в. привычно включали лишь страны Азии и северной Африки, т. е. районы неевропейского мира, знакомые со сравнительно развитой цивилизацией и государственностью.

В чем суть общих закономерностей развития на Востоке? Почему здесь, где возникли древнейшие очаги мировой цивилизации, так и не удалось самостоятельно, без активного вмешательства европейцев, взломать рамки докапиталистической социально-экономической структуры? Все эти вопросы интересовали науку уже давно. Серьезное внимание уделяли им, в частности, Гегель и Маркс. Анализируя структуру обществ Востока, Гегель в рамках своей философско-исторической системы обратил внимание на отсутствие там признаков, характерных для античных Греции и Рима и средневековой Западной Европы. Противопоставив динамичность Европы статичности и консервативной стабильности, столь характерным для всего неевропейского мира, он пришел к выводу о неисторичности Востока. Неисторичность эта сводилась в общем и целом к тому, что Восток не менялся или же изменялся крайне замедленными темпами, предпочитая путь к обновлению движению по циклическому кругу. Следуя в основном этой гегелевской идее, Маркс, коснувшись восточной общины и «азиатской» формы собственности, вычленил, оперируя выработанными им терминами и понятиями, основные особенности восточного способа производства, который он назвал «азиатским».

В структуре общества с господством такого способа производства Маркс видел два основных полюса – систему более или менее замкнутых и разрозненных сельских общин и централизованную государственную администрацию, «восточную деспотию», стоящую над этими общинами, управляющую ими и взимающую с них доход (дань, ренту-налог). Характерно, что Маркс, давший образец классового анализа, не ставил вопрос о классах восточного общества, ибо считал, что частнособственнические отношения в этом обществе не были ведущим и структурообразующим элементом. Более того, Маркс писал о том, что отсутствие частной собственности на землю – ключ к восточному небу.

Итак, по мысли Маркса, на Востоке функции владельца средств производства выполняло государство, выступавшее как в качестве суверена (т. е. олицетворявшего собой высшую власть), так и в виде верховного и единственного собственника (явление, с которым Европа не была знакома, хотя и европейским государствам, т. е. казне, порой принадлежало право собственности на те или иные ресурсы, имущество и т. п.). Это государство символизировалось обожествленной фигурой правителя, «восточного деспота», выступавшего по отношению ко всему обществу в функции «связующего единства». По отношению к этому правителю все остальные, от министров до крестьян, выступали в качестве его подданных, преданных подчиненных, покорных слуг, даже просто рабов. В этом смысле Маркс вслед за Гегелем употреблял понятие «поголовное рабство», имея в виду, что на Востоке (в отличие от Европы) не существовало частноправовых гарантий и человек никогда не воспринимался полностью свободной и в правовом плане независимой, дееспособной личностью, гражданином. Альтернативой этому были всеобщая зависимость населения от верховного владыки и произвол причастных к власти по отношению к рядовым производителям, подданным своего государя.

Итак, несмотря на крайнюю ограниченность знаний о Востоке в XIX в., Гегель и Маркс поняли в азиатской структуре ее суть: слабость индивида перед лицом всесильной власти государства и венчающего его деспота; ограниченность роли частного сектора и товарно-денежных отношений в силу зависимости того и другого от централизованного контроля. Отсюда – совершенно иная по сравнению с европейской социальная структура, иные политические и прочие институты. Ныне мы располагаем несравненно большей и гораздо более детализованной и документированной суммой сведений о Востоке по сравнению с тем, на что могли опираться мыслители прошлого века. Однако (и это важно подчеркнуть) их анализ не устарел. Новые данные заставляют внести в него некоторые частные изменения, но они лишь усиливают и подчеркивают основную идею о коренном принципиальном несходстве между антично-капиталистической Европой и всем неевропейским миром, прежде всего классическим Востоком.

 

Политическая власть на востоке

Современная наука накопила множество фактов, свидетельствующих о том, что первоначальное развитие институтов администрации, политической власти и государственности обычно протекало в условиях, когда частной собственности еще не существовало. Политическая администрация в условиях, когда еще не было частной собственности, постепенно, по мере укрупнения социального организма, превращалась в стабильную и прочную государственную власть, осуществлявшую эффективный централизованный контроль над обществом. Функции такого государства сводились прежде всего к централизованной редистрибуции совокупного общественного продукта, в первую очередь избыточного продукта, за счет которого существовал аппарат власти со всем обслуживавшим его многочисленным и разнообразным персоналом. Суть того, что Маркс некогда именовал «азиатским» способом производства, сегодня легко объясняется понятием «власть – собственность», которое подчеркивает первичность власти при отсутствии частной собственности и даже после того, как эта частная собственность в ее весьма непохожем на европейскую (весьма урезанном и юридически бесправном) виде все-таки возникла на Востоке.

Речь идет о том, что первоначалом на Востоке всегда была власть, прежде всего верховная власть – собственность правителя, частично делившегося ею со своими помощниками в центре и на местах. Обладая в силу причастности к власти общепризнанными правами и привилегиями, в том числе на избыточный продукт коллектива, власть имущие в этой структуре фактически исполняли роль господствующего класса частных собственников в условиях, когда ни такого класса, ни вообще частной собственности еще не существовало. За счет избыточного продукта занятых в сельскохозяйственном производстве крестьян в таком государстве могли существовать чиновники, воины, ремесленники, слуги и прочие специалисты и служащие, чей труд был необходим для нормального функционирования все усложнявшейся социально-политической структуры.

С течением времени в этой структуре централизованное распределение избыточного продукта в его натуральной форме уже не могло удовлетворять потребности общества. Росло имущественное неравенство и увеличивалось индивидуальное престижное потребление среди власть имущих. Все большая доля распределявшегося прежде в натуральной форме продукта пускалась в оборот и превращалась в товар. С усилением товарного обращения появлялся всеобщий эквивалент – деньги. Развитие товарно-денежных отношений способствовало разложению прежних патриархально-клановых связей и вело к появлению богатых и бедных, имущих и неимущих. Бедные лишались имущества (в последнюю очередь земли; долгое время земельные участки по общинной традиции не подлежали отчуждению), шли в батраки, наемники, а то и продавались в рабство. Безземельные брали земли в аренду у преуспевших – появились арендаторы и арендодатели; разбогатевшие мастеровые становились владельцами богатых мастерских, удачливые торговцы – богатыми купцами и ростовщиками. В результате такого процесса приватизации наряду с чиновниками и прочими власть имущими в обществе появился новый класс частных собственников. Однако сформировавшееся государство и его аппарат смотрели на представителей этого класса как на социальных паразитов и делали все, что от них зависело, чтобы уменьшить его роль и поставить препоны его деятельности.

Результатом противостояния частной собственности и государственной власти в неевропейских обществах, и прежде всего в тех регионах, которые привычно включаются в понятие «Восток», было возникновение своеобразного симбиоза. Политическая власть, взяв частнособственнический сектор под свой строгий централизованный контроль, смирилась с его существованием, охотно пользуясь плодами его деятельности, предприимчивости, инициативы (вплоть до конфискации слишком разросшихся состояний). Частнособственнический же сектор, не имевший официально-правовых гарантий для своего нормального существования и развития, был заинтересован в крепкой власти центра, ибо только она одна могла гарантировать его статус, включая защиту от произвола местных властей и, главное, от социальных потрясений, в ходе которых больше всего страдала именно частная собственность.

Нетрудно заметить, кто в этом симбиозе был главным и кто – подчиненным. Именно эта особенность социально-политической структуры восточных обществ обусловила не просто иную, более существенную роль политической власти на Востоке («восточная деспотия», «поголовное рабство»), но и принципиально иные ее функции. Несмотря на возникновение и существование частного сектора, подавляющая доля экономической деятельности в стране по-прежнему находилась под контролем государства и его аппарата. По отношению к крестьянам, работавшим на казенной земле (число их обычно намного превышало половину всех крестьян страны), именно государство выступало в качестве субъекта собственности, именно оно – в лице аппарата власти – играло роль господствующего класса. Существование и даже преобладание такого рода экономических отношений в докапиталистических обществах Востока как раз и было первопричиной, первоосновой той принципиальной структурной разницы, которая реально существовала (во многом и продолжает существовать) между Востоком и Западом и вызвала в восточных обществах к жизни многие отличные от европейских институты и традиции.

 

Социальная структура на востоке

Не везде и не всегда политическая власть государства на Востоке была столь сильна и всемогуща, чтобы абсолютно доминировать в обществе. Иногда частный сектор достигал немалых успехов, значительная часть земель и ресурсов находилась во владении отдельных лиц, серьезную роль начинали играть рабство и различные формы крепостной зависимости, причем это в равной мере бывало и в древности, и в средневековье, и даже в сравнительно недавнее время, вплоть до XX в. Словом, конкретная ситуация в различных странах Востока и в разное время бывала далеко не однозначной. Однако при всей этой пестроте и неоднозначности исторической конкретики существовали и общесоциологические закономерности, структурно детерминированные тем самым, что составляло суть власти-собственюсти как специфически восточного феномена и что в самых общих чертах сводилось к господству в системе социально-экономических отношений взаимосвязей между государством («восточной деспотией» с обслуживающим ее аппаратом власти) и массой безликих подданных, вносящих в казну ренту-налог. Каковы основные особенности этой системы отношений?

Первая – невычлененность индивида из коллектива. Эта недифференцированность имела свои плюсы и минусы. С одной стороны, именно она препятствовала полному произволу властей, вводя его в определенные рамки, соответствовавшие издревле установившимся нормам обычного права, тем самым традициям, которые санкционировались и освящались религией. С другой стороны, она вела к тому, что вычленившийся из коллектива индивид, прежде всего богатый собственник, хотя и не только он, не имел никаких специально оговоренных и тем более официально зафиксированных в законодательстве прав, свобод, юридических гарантий для своей деятельности и просто своего существования. Это вело к тому, что собственники стремились окружить себя большим количеством родственников, земляков, прислужников и прихлебателей (клиентов), которые являли собой социальную силу, противостоявшую властям. До известной степени поддержка клиентов помогала упрочению положения собственников. Однако далеко не всегда. При любой кризисной ситуации, конфликте или промахе (например, не данной вовремя или в достаточном размере взятке) власть имущий мог проявить свою власть таким образом, что собственник (если только он не имел больших связей и престижа) нередко оказывался в положении человека, готового отдать почти все, чтобы уцелеть. И хотя связи и престиж нередко играли свою роль, в целом борьба собственника с представителем власти никогда не была борьбой равных.

Отсюда вторая важная особенность социальной структуры на Востоке: слабость отдельных собственников, чье богатство не давало покоя представителям власти и чей статус не опирался ни на какие формально санкционированные нормы. Восточные собственники, особенно торговцы, порой обладали сказочными богатствами, но они предпочитали либо вкладывать их в землю (сдаваемую в аренду), либо проживать. Условий для превращения этих богатств в капитал, т. е. для генезиса капитализма, там не было. Неудивительно поэтому, что капитализм возник не на богатом Востоке, а в полунищей Европе, обогатившейся за счет морских походов и ограбления других народов и умело вложившей полученное богатство в дело, т. е. превратившей его в капитал.

Третьей из важных особенностей социальной структуры на Востоке (тесно связанной с первыми двумя) была корпоративность. Речь идет о многочисленных вертикальных гранях и перегородках, о множестве корпораций типа кланов, каст, сект, землячеств, общин, цехо-гильдий и прочих объединений, которые включали в себя, как правило, бедных и богатых, простолюдинов и высокопоставленных, власть имущих и стоящих вне общества слуг и рабов. Эта система вертикальных связей и замкнутых корпораций всегда играла во всех странах Востока заметную роль. Ее социальная функция заключалась в объединении индивидов в рамки коллектива и в противопоставлении этого коллектива (корпорации) всесилию государственного деспотизма. Нормы обычного права и санкционированные сакрализованные традиции давали этим корпорациям необходимую защиту от произвола. В то же время корпоративность облегчала власти систему администрации: чиновнику или суду легче было иметь дело с корпорацией и спрашивать с ее главы, предоставляя тому право автономно распоряжаться в рамках той или иной подведомственной ему корпорации.

Стабильная, сохранявшаяся веками и сознательно культивировавшаяся корпоративность сыграла свою решающую роль в оформлении специфики социальной структуры на Востоке. В частности – и это можно считать еще одной, четвертой важной особенностью ее – речь идет о слабой классовой дифференцированности, о второстепенной, даже ничтожной роли классовых антагонизмов, а то и вовсе об их отсутствии. Даже в тех редких случаях, когда в той или иной стране Востока частный сектор достигал немалых успехов и создавались объективные условия для заметной роли классовых антагонизмов в полном смысле этого слова, система корпораций играла свою сглаживающую, приглушающую антагонизмы роль. В рамках касты и богатый, и работавший на него бедняк, всегда, прежде всего, ощущали свою принадлежность к одной и той же касте и свою отчужденность по отношению ко всем остальным кастам. В большом клане работавшие на главу-землевладельца бедные члены клана, отдаленные его родственники, никогда не считали главу клана эксплуататором. Он был старшим родственником, руководителем клана, считался благодетелем (именно потому, что позволял другим выжить, обрабатывая его землю на правах арендатора либо батрака). Примерно такой же патерналистский характер имели отношения в рамках крестьянской общины, цехо-гильдий.

Выработанные веками корпоративные и патронажно-клиентские связи были закреплены традициями и освящены религией. Система этих связей стала основой социальной структуры, причем консервативность ее вполне соответствовала интересам политической власти восточного государства. Именно тесная взаимосвязь и взаимозависимость государства и социальной структуры в странах Востока создавали условия для неизменности, стабильности, даже застойности. Государства могли разрушаться, гибнуть, появляться заново; династии и даже господствующие этносы с легкостью сменяли друг друга на престоле, у руля правления, в системе администрации, но структура общества, опиравшаяся на его микроструктуру, т. е. на незыблемые корпорации, сохранялась при этом почти без изменений. Более того, все вновь возникавшие государственные образования охотно брали эту стабильную структуру под свою защиту и заботливо предохраняли ее от перемен. Тем самым все политические и даже социальные кризисы обычно не вели к внутреннему структурному обновлению, к выходу за пределы докапиталистической формации.

 

Религия на востоке

Нетрудно представить, какую большую роль в таких обществах играла религия. Прежде всего, она санкционировала и освящала политическую власть, способствовала обожествлению правителя, превращению его в божественный символ, связующее единство данной общности. Кроме того, тесно связанная с консервативной традицией и закреплявшая ее механизм, освящавшая ее нормы религия всегда стояла также на страже незыблемости социальной структуры. Другими словами, по отношению к государству и обществу религия была цементирующей основой, но эффективность этой основы, сила ее защитной мощи во многом зависели от нее самой. Известно, что разные религиозные системы далеко не в одинаковой степени укрепляли традиционную социальную структуру или существующую политическую власть. Там, где религиозная система слабо поддерживала государство, власть и вместе с ней общество гибли легче, как это видно на примере древних ближневосточных империй, будь то персидская, ассирийская или какая-либо иная. Там же, где она функционировала оптимально, результат был иным, хотя и здесь могли быть существенные различия. Так, в Китае религиозная система энергично освящала политическую структуру, что способствовало ее сохранению на протяжении тысячелетий в почти неизменном виде. В Индии же религия была индифферентна к государству – и государства там легко возникали и гибли, были непрочными и нестабильными. Зато по отношению к социальной структуре религия действовала активно и эффективно, и это привело к тому, что, несмотря на частую и легкую смену политической власти, структура с ее кастами в качестве ведущей силы сохранилась в Индии в почти неизменном виде до наших дней.

Таким образом, религия на Востоке всегда делала ставку на стабильность, консервацию существующей нормы, сохранение социально-политического статус-кво. Во многом обусловленная именно религией внутренняя стабильность, препятствовавшая структурному обновлению и активизации частнособственнического начала, мешала развитию Востока, заставляя его веками топтаться на месте. Вторжение европейского капитала и колониальные захваты дали толчок разложению старой структуры и медленному, крайне болезненному созданию новой. Болезненному потому, что внутренне восточные общества оказались недостаточно подготовленными к кардинальной трансформации такого рода.