1. Гессонит

Что-то царапало ладонь руки, сжатой в кулак, настойчиво пытаясь выбраться. Я развернул кисть и разжал пальцы. Недовольно жужжа, тирби-тиль встряхнула крылышками и, словно подпитываясь от солнечного луча, падающего на нее, засияла оранжевым огоньком.

Тирби-тиль пошла по ладони. Сначала легко попробовала передней ножкой место следующего шага, а потом уже спокойно ступила. И еще, и еще. Оттого шаги ее отдались частыми укольчиками, щекочущими кожу. От небольшого светящегося тельца шло ощутимое тепло. Наверно, приятно в холод держать тирби-тиль на ладони и греть пальцы о живой светлячок.

Я оторвал взгляд от чуда на ладони и огляделся.

Именно сюда я хотел попасть? В эту странную красно-желтую круговерть?

Влекомые несильным ветерком, мимо меня пролетали крупные красные опавшие листья, то поднимаясь, то опускаясь. Невесомые, немыслимых расцветок, они касались земли и тут же взлетали, подхватываемые новым порывом ветра. Листья казались бабочками, лениво машущими крыльями. И, если бы большая их часть еще не висела на деревьях, я так бы и подумал.

Безумно красиво и грустно.

— Наконец-то! Мы вас заждались. Пойдемте!

Вежливый голос, с плохо скрываемой радостью и нетерпением, отвлек меня от созерцания падающих листьев. Я неторопливо положил горячее существо в нагрудный карман и обернулся. Только после этого до меня дошел смысл фразы. Заждались, значит. Как хоть кто-нибудь смог узнать, где я окажусь, если даже мне было это неведомо? Кстати, действительно, как называется эта планета?

Я уже собрался спросить, но вовремя остановился: кого бы они ни ждали, такой вопрос не оставит их равнодушными. После чего окажется, что я пребываю здесь незаконно, скрываюсь под чужим именем, нахожусь в розыске и вообще, тюрьма по мне плачет.

Человек, решив, что я не собираюсь ему отвечать, повернулся и пошел вперед — к невысоким и недалеким строениям.

Здания — это цивилизация. Следовательно, там и узнаю, куда меня занесло. То, что меня приняли за другого, пока мне на руку. Единственное — надо поменьше говорить и побольше слушать. С другой стороны, если они меня — кого-то — ждали, то хотели что-нибудь узнать, либо попросить помощи. Будем надеяться, что смогу оправдать их ожидания. Иначе, разоблачения не миновать.

Комплекс строений состоял из пяти зданий, на вид разного предназначения. Жилой корпус, административно-бытовой, научно-исследовательский, мастерские с гаражом и силовая установка с небольшой будочкой внепространственной связи. Стандартный исследовательский комплекс первопроходцев на новой планете. Даже цвета у него были стандартные — белый, голубой, зеленый — и надписи желтым на двух языках по фасадам: «ИТЛ — Трудовой альянс». Чтоб сразу было понятно, кто заказывает музыку, и кто за нее платит.

Человек шел впереди и изредка оборачивался, чтобы убедиться — иду ли я за ним. Он производил совершенно обычное впечатление. Колонист-исследователь с любой из планет: от Земли до Петерсита.

Да, человек… Люди… Что-то связанное с ними… Вот только что…

Лена…

Только сейчас я осознал, что оказался здесь один! Что все, кто был мне дорог, остались там, на Бриссе! И, главное, Лена…

Я остановился. Как плохо-то… Вдруг заныли мышцы спины, отдаваясь мелкими уколами в сердце. Нехорошо… Нет жизнь не закончилась. Вон, какая красота — листья эти. И люди. Но они все где-то там, далеко. И все не те. Лены-то нет…

Я остановился, прижал ладони к лицу и судорожно вздохнул. Хотелось, чтобы исчезло всё. Или нет, чтобы Лена появилась здесь. Да, невозможно, наверно. Но ведь я хочу!

Какие-то острые когти царапали у меня внутри, выдирая кусок за куском, заставляя меня страдать. Хищные птицы радостно клекотали, терзая меня, уводя в темную пропасть пустоты…

И только мягкий теплый толчок на груди привел меня в чувство. Тирби-тиль словно чувствовала мое состояние.

А ведь она права. Что толку бессмысленно сокрушаться? Сейчас я ничего не могу сделать. Надо просто приложить максимум усилий, чтобы вернуться и найти всех: Лену, Шандар, Рустама…

Человек, который так и не назвал себя, молча и терпеливо ждал, когда моя значимость соблаговолит последовать дальше. Я тронулся с места, и он тоже повернулся, чуть убыстряя шаг, торопясь. Видимо, у колонистов были срочные вопросы.

Мы дошли до административного корпуса, помеченного характерным знаком — дубовым листочком на двери — и вошли внутрь. Поднялись на второй этаж, и сопровождающий распахнул передо мной дверь.

— Вот, — сказал он людям в большой комнате, явно чего-то ожидающим, — препроводил. Я могу быть свободен?

— Да-да, Сергей, иди, — рассеянно произнес один из сидящих мужчин, при этом не сводя глаз с меня.

Они все смотрели на меня. Оценивая, удивляясь, на что-то надеясь и даже ненавидя. Я стоял спокойно, даже расслабленно. Не только демонстрируя уверенность, но и ощущая ее. Новое чувство, непривычное. Чужое какое-то, но вместе с тем — приятное. Без разницы, что явилось ему причиной, оно мне поможет.

Начинать разговор первым я не собирался. Если они ждали меня, значит, сами всё скажут. Тогда и буду отвечать. А компания подобралась интересная. Ни один друг с другом не заговорит — все в конфликте, либо их на коротком поводке держат. Субординации придерживаются — первое слово за главным, будь он или начальником колонии, или научным руководителем, или военным советником — смотря у кого в руках реальная власть.

Скажем, у того, кто заговорит первым.

— Выходит, гессы всё же прислали представителя, — пробурчал загорелый мужчина в полувоенной форме, — я уж и не надеялся. Вам не кажется странным, что они сделали это в самый последний момент, когда мы уже собирались атаковать?

Я никак не отреагировал на замечание. Пусть говорят. Знаний об этом мире у меня ноль, авось, кто-нибудь невзначай просветит.

— Перестаньте, Пауль, — поморщился мужчина — высокий, сильный и уверенный в себе. Главный, не иначе, — вы всегда ищете подвох там, где его быть не может. Откуда мы знаем логику гессов? Быть может, приход парламентера в последний момент является наивысшим почтением к нам.

— Или наоборот, — вставил Пауль.

— Или наоборот, — легко согласился главный, — наша первая задача — поговорить с ним, не более.

Он взглянул на меня с непонятным ожиданием.

— Я предпочел бы называться по-другому, — сказал я.

Они все, разом, девять человек, раскрыли рты. Ловко я их сразил. Вот только чем? Если я парламентер от каких-то гессов, значит, имеется некое противостояние. В чем? Гессы — кто? Аборигены? Они не прислали парламентера. Или он не дошел? Или не посчитали нужным, так как не боятся угроз колонистов? А вдруг гессы вообще не говорят, изъясняясь как-то по-другому? В какую авантюру я ввязался?

— Как? — наконец-то пришел в себя главный.

Тирби-тиль щекотно копошилась в кармане, и я выложил ее на край стола: пусть побегает, порезвится. Люди сжались и стали медленно отползать к противоположному концу длинного стола, за которым сидели. Выглядели они препотешно, и я улыбнулся.

Теперь им стало страшно. Лица кривились, дыхание прерывалось. И всё это от вида безобидного животного, не то крупного насекомого, не то мелкой птички, и от моей улыбки? Странные люди. Да, у них точно какие-то крупные проблемы.

— Да успокойтесь вы! — раздраженно сказал я. — Никого не собираюсь трогать. Вы что-то от меня хотели?

— Ну да, ну да, — поддакнул главный, подъезжая обратно на своем кресле. — Для этого мы и просили прислать представителя у ваших старейшин. Много раз просили, — подчеркнул главный, — а в последний раз пришлось даже выдвинуть ультиматум, чтобы хоть кто-нибудь пришел. Мы же цивилизованные люди, сами понимаете. А у вас, как будто, нет никакого централизованного управления, даже на уровне одного поселения. Каждый сам по себе. Ну, как в таких условиях о чем-нибудь договариваться?

Я кивнул, принимая его слова к сведению.

— Как ваше имя?

Главный чуть смутился и несколько растерянно сказал:

— Леонид Яковлевич.

— Значит так, Леонид, — очень хотелось назвать его «Лёней», но я сдержался, — мне нужны ваши пожелания в письменном виде, свободное место для работы и отдыха. Если ваши пожелания — надеюсь, вы понимаете, что требования я не буду рассматривать — окажутся приемлемыми для нас, мы продолжим разговор. М-м-м?

Главный чуть замялся, выдерживая паузу. Я сгреб тирби-тиль со стола, положил обратно в тот же карман и пошел к выходу.

— Договорились! — голос Леонида Яковлевича остановил меня на полпути к двери.

Он сделал правильный выбор.

 

2. Гессонит

Секретарь притащила мне папку с пластиковыми листками, небрежно бухнула на стол передо мной и удалилась, пренебрежительно хмыкнув напоследок. Сверху лежал протокол о намерениях, озаглавленный: «Развитие планеты Гессонит на пятилетний период. Взаимодействие сторон».

Сначала шли стандартные пункты о невмешательстве в частные дела кого бы то ни было, существующие имущественные права, зарегистрированные земельные владения, статистические данные с выборками по возрастам и плотности населения. Цветные вкладыши сообщали данные о геологоразведке, климатических характеристиках, растительности и животном мире и степени их опасности для человека.

А в конце как дважды два доказывалось, что аборигены легко могут потесниться и уступить колонистам половину территории за вполне адекватную плату. Я, конечно, понимал, что людям некуда деться на этой планете — обратно их никто не отправит. И стремление получить земли, которые впоследствии поддержат экономическое процветание нового мира, вполне естественно. Но нельзя же так бесстыдно грабить!

Я с отвращением отбросил «Развитие». Конечно, представителем аборигенов я не был, но за их права вполне мог побороться. Мне потребовалось всего два часа, чтобы составить мнение о протоколе. И для этого они звали представителя гессов? Я был в недоумении.

Но не только протокол лежал в папке. Под ним небрежной россыпью, кое-как скрепленной магнитными защелками, находились мятые коричневые листки, заполненные непонятными значками. Сверху к этой куче было пришпилено печатное пояснение: «Данные по размежеванию территорий».

Между кем и кем? Пояснений не было. Судя по материалу, на котором были сделаны записи, и значкам, листы с данными принадлежали аборигенам. Гессам, как их назвали колонисты. Если записи лежат здесь, значит, имеют какую-то связь с остальной информацией. Но мне их не прочитать. Может, на это и рассчитано? Выявить самозванца — ведь гесс наверняка прочтет писанину своих сородичей.

Или дело в другом? Колонистам до зарезу нужен хоть какой-то контакт с местными жителями, и поместить в папку все данные — единственный способ получить реакцию гесса?

В таком случае, не будем ограничивать себя этой папкой. Мало ли что у них есть интересного, о чем я и не догадываюсь, но что для жителей уже стало привычным.

Я машинально включил вирт-экран. А потом стал раздумывать: умеют ли аборигены пользоваться современными коммуникативными системами? Наблюдают ли сейчас за мной представители администрации или нет? И какие сделают выводы, если наблюдают? И главный вопрос — почему я ничего не могу сделать без того, чтоб не задать себе самому кучу ненужных вопросов?

Буду делать так, как привык, и плевать на надзор — всё можно списать на подготовку к деятельности парламентера. Ну, научили меня с людьми разговаривать и работать с их техникой. В конце концов, есть обучающие программы.

Я взял микроманипулятор и запустил обзорную программу, не потребовавшую даже пароля на вход.

Доступ к местной информации самого разнообразного характера мне тоже дали сразу: ищи, что хочешь, заглядывай, куда хочешь, — у нас секретов нет. Я не поленился, просмотрел биологические данные о гессах. Скудные они были. Всего лишь описания внешности и непритязательные рисунки биологов. Ни объемных фотографий, ни результатов вскрытия, ни голографий внутренних органов.

Про общественные отношения, численный состав, структуру взаимодействия друг с другом вообще ничего не было — пустые файлы трехгодичной давности. Никому из людей не удалось поговорить с местным жителем хоть о чем-то. То, что они всё понимали, сомнений не оставляло: гессы иногда писали ответы на воззвания колонистов. Все, выражающие протест и в самой категоричной форме: «Немедленно покиньте нашу планету!»

Почему же никто не убрался? Значит, это кому-то было выгодно. В первую очередь тому, кто организовал поселение людей. И это не было секретом. Межрегиональной службе миграции — государственной конторе, которая, предоставив транспорт до места, вдруг свернула всякую помощь и ограничила выезд с Гессонита.

На мой сторонний взгляд это выглядело, как стравливание колонистов с местными жителями. И те, и другие хотели не только жить, как прежде, но и просто жить. А для этого требовалось, чтобы либо тех, либо других на планете не было.

Славная история. Ну, я и влип, оказавшись между двух антагонистических сил. С другой стороны, пока я разбираюсь со всей ситуацией, в пределах разумного промежутка времени, люди не попытаются решить проблему военным путем, как уже собрались.

Надо понять, что же писали гессы в тех листках. И есть только один способ для этого. Я позвонил.

— Мне нужен доступ к информаторию, — сообщил я девушке, появившейся после моего сигнала.

— Как ваше имя? Как вас записать? — потребовала секретарь.

Либо она не знает азов контакта, либо открытие имени для аборигенов не является запретным, либо им просто невдомек, что у них происходит долгожданный контакт с гессами. Ну, да. Биологи понабежали б. Я фыркнул. Знали бы они — кто я такой… Стоп. Никому нельзя этого знать. И даже записываться на доступ нельзя — силы усмирения вычислят меня под любым именем — по отпечатку ладони и снимку сетчатки, которые требуются для регистрации.

— У вас разве нет общественного информатория? — спросил я.

— Он нам не нужен, — холодно улыбнулась секретарь. — Ради спокойствия колонистов доступ к информаторию ограничен.

— Тогда предоставьте свой доступ, — сказал я раздраженно.

— У меня нет личного доступа, — объяснила девушка, продолжая удерживать губы в подобии улыбки.

Тьфу! Вот так всегда. Не идти же к главе колонии. Но и светиться нельзя.

— Тогда сделаем так, — лениво сказал я, пытаясь выразить презрение к местным порядкам. — Я составлю запрос, а Леонид Яковлевич закажет по нему требуемые документы и программы. Как вы понимаете, я не имею право говорить свое имя…

— Почему? — перебила меня секретарь, заморгав сиреневыми ресницами.

— …И отвечать на подобные вопросы, заданные в таком тоне — тоже. Если вам что-то непонятно — проконсультируйтесь со специалистами.

Наконец-то пренебрежение, которое она мне выказывала с самого начала, сменилось испугом: девушка вдруг поняла, что принимать посла даже от неразвитых аборигенов нужно всерьез. Иначе последствия могут быть непредсказуемыми.

Секретарь засуетилась, выбежала в дверь, цокая острыми каблучками и зачем-то оправляя короткую юбку. Ну, почему мне постоянно попадаются такие, за редким исключением? Или других я не замечаю? Тогда у меня проблемы. А интересно, куда она побежала? Жаловаться начальству? Консультироваться со специалистом?

Не угадал. Она вызвала специалиста сюда.

Загорелый, подтянутый, в свободной одежде, ничем не напоминающей форму колониста. Он сел на стул с другой стороны стола и пристально уставился на меня, будто пытаясь прочесть мои мысли. Психолог? Специалист по работе с общественностью?

— Мое имя — Моррисон, — сказал он. — Я направлен Комитетом для установления с вами непосредственного контакта. Прошу извинить нашего секретаря, она не знает всех нюансов.

— Вы правомочны решать вопросы колонии? — спросил я.

— Да, — Моррисон широко улыбнулся, словно собираясь укусить, — именно поэтому я здесь.

— Тогда прошу вас создать мне необходимые условия для работы. В частности, обеспечить доступ к общей информационной сети.

— У меня есть доступ к информаторию. Что вам нужно?

— Это мое дело, — резко ответил я.

— Разумеется. Просто там разный выход по различным темам.

— Дешифровка, — решился я, — сравнительные данные по биологии планет, комплексный набор знаний.

— А нельзя ли поинтересоваться… — начал Моррисон.

— Нельзя, — перебил я его. Всеми силами надо избежать его вопросов — попасться элементарно.

— Хорошо, — легко согласился Моррисон. — Начнем, пожалуй, с общих знаний.

Тирби-тиль вдруг завозилась в кармане, и я поморщился от неожиданных укольчиков.

— Что там у вас? Не покажете?

Я пожал плечами и выложил тирби-тиль на стол.

Моррисон нагнулся и уставился на насекомовидное светящееся создание.

— Где вы взяли это?

— Это называется тирби-тиль, — ответил я. — Моя тирби-тиль.

— Тем хуже для вас. Мне как-то приходилось с этим сталкиваться и, признаться, ощущения остались не из приятных.

— А мне вот наоборот, — вызывающе ответил я.

Моррисон проигнорировал мои слова.

— …И столкновение произошло не на этой планете. Вы кто?

Я не ответил на его прямой вопрос.

— Мало ли где могут водиться тирби-тиль. Но, для вашего сведения, она — эндемический вид именно для этой планеты.

— Я дам вам возможность убедиться самому. Данные по биологии в открытом доступе.

Он активировал панель, вделанную в столешницу, набрал код, пароль, раскрыл вирт-экран и вывел на него заставку Общего биологического справочника. Нажал «поиск», и погнал по экрану какие-то картинки с самыми невероятными существами. Очень быстро, так что они сливались в некое подобие эволюционной прямой. Он пробегал одну ветвь за другой, и каждый раз конечным итогом была разумная тварь жуткого вида.

— Странный способ поиска, — усмехнулся я. — Вы решили просмотреть эволюцию всех видов на всех планетах Содружества?

— И не только.

— Может, попробовать найти по ее видовому имени?

— Не считайте меня идиотом! — Моррисон не отрывал глаз от вирт-экрана. — Вида с таким названием не зафиксировано. Мало ли как где ее называют. Надо искать от обратного — проследить цепочки на Гессоните и если ваша тирби-тиль нигде не отмечена, значит, вы ее откуда-то привезли. Но тогда к вам куча вопросов — как вы вообще попали сюда и давно ли?

— Ерунда! — убедительно ответил я. — Вы хотите сказать, что за три года биологи обследовали всю подконтрольную вам территорию? Ни в жизнь не поверю! А ведь наша территория вам вообще не доступна. Кто знает — что может находиться там? Уж точно не вы.

Моррисон вдруг остановил прокрутку на вирт-экране и зашептал прерывающимся шепотом:

— Нас много. Леонид — пешка, он ничего не решает. Колонии нужны сильные люди, умеющие держать власть. Вы понимаете?

Я не понимал. Мне, что ли, он хочет предложить пост главы колонии? Абсурд какой-то! А если я действительно — гесс? Тогда первым моим действием наверняка было бы устранение всех людей от дел, их изоляция и выдворение с планеты!

Или он видит во мне представителя каких-то внешних сил? В какую же гадость я влез! Словно в паутину гигантского паука с Брисса. К ней незаметно прилипаешь, ходишь по лесу некоторое время, а она растягивается вслед за тобой, наматываясь на тебя и на деревья. А потом — раз! — твердеет. И вот тогда приходит паук и, умильно глядя восемнадцатью глазками, начинает поедать заживо.

Моррисон глядел ну, прямо, как тот паук, и меня передернуло. Я чуть не сказал ему этого, но из приемной раздался приглушенный девичий визг, а потом что-то гулко ударило в дверь.

— На вашем месте, я бы покинул колонию немедленно, — сказал Моррисон.

И мягко улыбнулся.

Хороший совет. Правильный. Так и сделаем. Вот прямо сейчас. Если только сможем окно выбить. Ага. Стулом.

Я едва успел выскочить из окна, как мощный энергетический залп ударил из здания. Застекленела оплавленная полоса рядом со мной, и я отпрыгнул назад, к дому. Уже стреляют на поражение. Даже не хотят со мной поговорить? Чем же я не угодил местным силам самообороны? Или это всего лишь превентивная мера? Чтобы чего-нибудь такого не сотворил, а?

Некого спросить, да и не ответит никто. Будут стрелять, пока не попадут. Значит, надо сделать так, чтобы не попали.

Я кувырнулся через голову обратно к следу от выстрела и резко ушел вправо, в направлении силовой установки. Если не совсем идиоты, палить в ту сторону не станут.

Не стали. Но по другой причине.

С обеих сторон появились колонисты, заорали при виде меня и выстрелили. Но почему-то друг в друга. Неужели одна из группировок пытается отбить меня у другой? Что-то мне не хочется попадать ни к одной из них. Пусть пока повоюют, а мы под этот шум тихонько уберемся.

Прижавшись к стене, я пополз обратно. Везде кричали люди, шуршали энергетические залпы, ионизируя воздух, бухали редкие выстрелы огнестрельного оружия. Война. С чего она началась? Лучше думать, что не я был ее инициатором. Или я?

Я даже приостановился. Тут же в стену рядом со мной ударила пуля, откалывая кусок пластбетона. Глупец! Не надо раздумывать. Бежать надо. Прочь из поселка. Куда угодно, только подальше, и прятаться. Забраться в чащу, построить хижину и спокойно переждать весь этот хаос.

Невозможно разговаривать с людьми, пытающимися уничтожить друг друга.

 

3. Гессонит

Едва я выбрался из поселка, выстрелы затихли. Сразу, как отрезали. Некому стало показывать мощь оружия и решительность людей полечь, как один, но не отдать занятой земли? Значит, они уверились, что контакт между людьми и гессами невозможен, и хотят решить проблему оружием?

Или всё не так? Например, они поняли, что я человек, и решили всё же не убивать меня, а сначала расспросить? Я совершенно не понимал событий, происходящих вокруг меня. Но в любом случае, находиться рядом с колонистами мне совсем не хотелось.

Направление я не выбирал: так прямо и пошел, как выбрался. Я не предполагал, что придется так быстро уйти из поселка и, разумеется, не подготовился. Ни знания местности, ни запасов и снаряжения. Сожалеть об этом было бессмысленно. Но можно было поругать себя за непредусмотрительность: авось, в следующий раз в первую очередь буду думать об отходе.

Я давно перешел с бега на шаг. Ноги цеплялись за опавшую листву, так что вслед за мной вился красный шлейф, четко показывающий, куда я направляюсь. Вот устану, остановлюсь, засну, тогда по моему следу прилетит скутер, заберет меня отсюда и доставит обратно в поселок. Разумные люди — чего спешить? С человеком, убедившимся в тщете своих усилий, легче разговаривать.

Поэтому я упорно переставлял ноги: вдруг я успею найти укрытие до того, как поисковики приступят к работе? Если нет, то, хотя бы, смогу утверждать, что сделал всё возможное.

Три часа непрерывного движения утомили меня. Хотелось присесть хоть на секунду, вытянуть ноги и потянуться, привалившись к мягкой спинке. В лесу мебели, конечно, нет, но что-нибудь похожее. Какой-нибудь ствол дерева, или большой упругий лист…

Как по заказу — деревце с пушисто-белыми листьями, напоминающими подушки. Я осторожно потрогал поверхность ближнего листка. Мягко, упруго — то, что мне и нужно для отдыха.

Я присел и прислонился к листу. Удобно. Теперь расслабиться и попытаться забыть об окружающем… Не получилось. Лист подался, черенок обломился с хлюпающим звуком, и я шлепнулся на спину, больно ударившись.

Вот же зараза! Ну, хоть сесть на него. Я ухватил соседний лист и попытался оторвать от дерева. Не получилось. Неужели, первый мне попался с изъяном? Это называется невезение — обычное явление для меня. Я поднял оторвавшийся лист. Он уже не был белым и пушистым. Занимая большую часть площади и доходя до черенка, на листе отпечатался черный след от моей спины. Материал моей куртки оказался ядовитым для местной флоры.

Нет, одному в незнакомом мире не выжить. Например, совершенно непонятно, чем можно здесь питаться. Неизвестно, можно ли пить воду из пробегающего ручейка, или она насыщена ядовитыми солями. Какие животные и растения действительно опасны, а какие только выглядят устрашающе. Да и вообще, современными поисковыми средствами меня найдут раньше, чем я построю себе примитивный шалаш из веток.

Но всё же, почему они не посылают скутер? Вариантов немного. Например, машины у колонистов нет, либо она в ремонте. Вряд ли. Состояние поселка говорит о том, что техникой он укомплектован вполне нормально, а три скутера всегда входили в набор стандартного исследовательского комплекса, как и ремонтное оборудование. Второй вариант — здесь нельзя летать. Попросту, запретная зона. Это логично. Но не оптимистично. Выходит, это территория гессов, и я нахожусь на ней незаконно. И какие санкции мне могут грозить? И от кого, в первую очередь?

Того и гляди, выбегут аборигены, набросятся, свяжут и поволокут в свою деревню. Привяжут к столбу и начнут втыкать острые иголочки, чтобы вытекающая кровь обильно смочила подножие древнего идола… Что за дурацкие фантазии! Гессы по описанию не казались дикарями, да и не являлись ими. Наоборот, чтобы выжить, мне непременно надо встретиться с кем-нибудь из них!

Да. Правильное решение.

Рельеф менялся. Склон становился круче. Вылезали бугристые камни, а почвы, на которой что-то может расти, становилось меньше. Растения мельчали. Меня можно поздравить — я дошел до горы. И что дальше? Меня кто-нибудь ждет здесь?

Нет.

Я могу так долго идти. Пока не умру от голода. Но почему я пытаюсь поступать так, как поступал всю жизнь? Тупо шел к неясной цели, не оглядываясь и не смотря по сторонам. И если доходил, то это была случайность. Я давно мог поступить иначе. Забыл. Упустил из виду. Не захотел.

Надо посмотреть внутрь себя и увидеть там свое отражение в мыслях другого разумного. Если он рядом, я пойму — где.

Сев на нагретый солнцем камень, я прислонился к каменной стене и закрыл глаза. Отрешиться от окружающего просто, особенно, если никто не мешает. Казалось, я не делал этого давно — с Брисса. Было не нужно. Но вспомнилось сразу. Тьма перед глазами и дыхание. И больше ничего. Пустота. Как настраиваться? На кого? На шелест травы под несильным ветром? На шуршание красных и оранжевых листьев, летящих с редких деревьев? На легкое цвирканье местных насекомых?

Не получится. Мне нужен чей-то разум или чувства. Я шарил в этой тьме, неожиданно ставшей молочно-белой и непрозрачной, и не находил…

Я был не один.

Кто-то стоял рядом, прислонившись к скале. Закрытый от любого взгляда. И именно эта закрытость выдавала его. Он не был частью природы, не был лесом, травой, зверем, насекомым, камнем. Он даже не был человеком. Или, вернее, не хотел им быть. Гесс.

И где-то совсем недалеко кружил маленький огненный комочек. Неразумный, но такой понимающий. Тирби-тиль, про которую я совсем забыл. Она стремилась ко мне, искала меня. И не успевала. Какое-то темное облако наползало на нее, обволакивая, гася живой огонек, превращая в обычное насекомое…

Я открыл глаза.

За неровную поверхность черного зернистого диабаза цеплялся ярко-желтый лишайник. Он напоминал большой плоский цветок, волнистый, плотный и упругий. Казалось, в любую минуту он может затрясти своими псевдо-лепестками, как пропеллерами, сорваться с камня и полететь маленьким вертолетиком, отталкиваясь от травы и веток. Либо ища удобное место, чтобы укорениться, либо в поисках нового источника пищи.

Странные ассоциации. Лишайники не могут летать, не могут передвигаться и трясти чем-либо. Но почему-то я твердо знал, что этот лишайник поступает именно так. Оставляет на прежнем месте несколько спор, а сам перебирается на новое. Наверно, взрослому растению легче выжить в измененных условиях, а молодому и развивающемуся — на старом привычном месте.

А еще я увидел лицо. Очень спокойное и неподвижное. Ждущее.

Я не знал, что сказать ему — просто рассматривал.

Черные волосы, бледный вид, функциональная одежда по этой жаре: шорты и накидка, прикрепленная на голове. На вид — обыкновенный человек. Но это ни о чем не говорило: мало ли антропоморфных разумных в Галактике — ильмеки, например, или те же зель. Есть лишь одно отличие: гессы не говорят с людьми. Не хотят? Не считают нужным? Мы не можем сказать им чего-либо нового, что они не знают?

Можно попытаться поговорить, чтобы самому убедиться в бесплодности попыток. Однако между нами нет противостояния, про которое писали в отчетах. Это может быть уловкой, или наоборот — признанием моего права находиться здесь.

Взгляд гесса скользнул по мне, не задержавшись. Я был для него не более чем деталью пейзажа. Так и должно быть. Но если он не гонит меня, значит — приглашает? Я могу так думать. Могу и за ним пойти, даже с той безумной скоростью, которую он выбрал для передвижения по резкопересеченной местности. Возможно, он живет недалеко, и я не успею сломать себе ноги, когда, устав и утратив координацию, в прыжке промахнусь мимо очередного камня.

Даже если гесс мне что-то и говорил, то зря — я слышал только свои тяжелые вдохи и свист при выдохе. Он довел меня до входа в пещеру и жестом попросил не входить. Почему бы не подождать? К тому же, он — хозяин, а я — непрошенный гость.

Прождав аборигена минут десять, я не удержался и заглянул внутрь.

Гесс жил странно. Пещера, которую он занимал, была просторной, с несколькими темными проходами в другие залы. Большую часть зала он не использовал. У одной стены он спал, у другой — обрабатывал пищу и ел. И зачем я пошел вслед за аборигеном? Хотел посмотреть, как живут истинные хозяева планеты? Ничего нового — аналогично другим, тем, кто допустил обосноваться на своей планете людям.

Нет, сейчас человек никого насильственно не сгоняет с территорий. Юристы зорко следят, чтобы какая-нибудь компания не нарушила неотъемлемых прав разумных существ. Всё расписано и задокументировано. Шаг вправо — шаг влево, и прогрессивные штрафы разорят любого. Так что лучше соблюдать человеческие законы. Жаль, что законами самих аборигенов никто не интересуется. Но ведь приходя в чужой дом, гость всегда считается с правилами, которые установил хозяин. Почему-то, высаживаясь на другую планету, люди напрочь забывают об этом.

Это я и собирался сделать? Напомнить о правах других? Сами-то другие хотят этого? Судя по поведению гесса — нет. И чего ради мне лезть к ним? Всё равно они не помогут мне улететь с планеты.

Я уселся на камень у входа и мрачно уставился на склон. Жарко. Кажется, что от опавших листьев поднимается встречная волна нагретого воздуха и устремляется вверх, встречаясь с палящими лучами здешнего солнца. Тень есть лишь от немногих деревьев, в беспорядке разбросанных среди выступающих камней и охапок оранжево-красных листьев.

Сидеть было уже невмоготу, и я пошел к ближайшей рощице, чтобы хоть немного постоять в тени.

Да, там было значительно комфортнее. Меня даже заинтересовало окружающее. Я с интересом огляделся, пробуждаясь к жизни, и у соседнего скопления деревьев, ниже по склону, заприметил представителя местной фауны.

Плюшевый розовый мишка сидел, погрузившись в листья, и со вкусом уминал кору с веток ближайшего дерева. Он хватал лапой ветку, пригибал ее вниз и протягивал между передних зубов, оставляя чистую белую древесину. При этом он урчал, как довольный котенок, облизывал длинным тонким язычком мордочку и вообще выглядел умилительно.

Ростом медвежонок был метра три. Я не подозревал, что на Гессоните обитают такие большие животные. Захотелось погладить его по пушистой шерстке или, хотя бы, рассмотреть поближе. Я сделал шаг вперед, потом еще один и легко зашагал под горку. Кроме розового медведя, я ни на что не обращал внимания и увидел гесса, только когда оставалось протянуть руку, чтобы погрузить ее в теплую шерсть мишки.

Гесс был совсем не тот, в пещеру которого я пришел. По его щеке шла кровавая полоса наискось, а с ссадины на лбу кровь капала хоть и мелкими каплями, но часто и неудержимо. Абориген стоял, прислонившись к стволу, и пытался спрятаться от медведя, что у него пока неплохо получалось.

Но так продолжалось недолго. Зацепив очередную ветку, мишка вдруг застыл, сморщил короткий пухленький нос и, уставившись прямо на гесса, открыл пасть и заревел. Я увидел, как обнажаются огромные зубы, которые в силах перекусывать кости, сгрызать с них мясо или растирать в кашицу толстые ветки. Тягучая слюна, прилипшая к губам медведя, выгибалась под мощным потоком воздуха, выходящего из его глотки. В довершение, клыки были окрашены в ярко-алый цвет. Медведь уперся передними лапами в землю, поднялся на задние и разогнулся.

Преображение ласкового игрушечного медведя в опасного всеядного животного произошло с пугающей быстротой. Я прямо увидел, как чудовище наклоняется к аборигену, одним движением откусывает ему голову, победно ревет и принимается за меня.

Я подхватил с земли отломленную ветку и ткнул ею в спину зверя. Ну, да, поступать глупо — одно из моих главных качеств. Приставать к разъяренному животному, ничего не зная о нем, — верх глупости. Любой может представить, что происходит, когда дразнишь тигра. А что бывает, когда дразнишь громадного плюшевого мишку? Наверно, это будет полезный опыт, и будущим туристам в национальном парке Гессонита будут живописать историю незадачливого прохожего, решившего ткнуть палкой в животное с непредсказуемым поведением.

Для начала медведь никак не отреагировал. Я осмелел и ткнул в него еще раз. Мишка повернул голову, нашел меня черным глазом, посмотрев через плечо, и клацнул зубами: не лезь, дескать, не до тебя. Так я и дам тебе разумного есть! Жди больше.

Я подпрыгнул и изо всех сил хлестнул медведя веткой по морде. Он зло рыкнул и ударил лапой по стволу, сворачивая его в сторону. Теперь ничто не защищало гесса от нападения. Абориген, казалось, и не стремился спасаться. Он ровно стоял, глубоко дыша, разведя руки в стороны и готовясь к ударам животного.

Неужели у мишки нет уязвимых мест, и мои тычки сродни комариным укусам? А вот проверим. Я достал серебряный кинжал, который мне подарила Шандар, и раздраженно полоснул медведя, метя в туловище. Наверно, я так и не сумел пробить толстую шкуру, потому что ни кровинки не пролилось из возможной раны, но внимание мне привлечь удалось.

Медведь отмахнулся лапой в мою сторону, я успел присесть, и огромные когти прошли у меня над головой. Не отдавая себя отчета, я всем телом навалился на спину мишки, толкая его вперед. Розовый пух смялся в черные колючки, рассыпаясь и обнажая синеющую плоть, сочащуюся бледной жидкостью. Медведь жутко заревел, прогибаясь в спине и пытаясь развернуться и достать обидчика, заставившего его страдать. Но, выведенный из равновесия, неудержимо падал, разбрасывая в стороны неувядающие оранжевые листья.

Он лежал, еще содрогаясь и всхрапывая, а я с отвращением смотрел, как еще оставшийся на теле пушок собирается в группки и покидает насиженное место в поисках, наверно, более живучего носителя. Пух старательно обегал меня, но к гессу так и рвался, норовя вцепиться в раны на лице. Абориген отмахивался, но как-то неуверенно, словно боялся повредить нежные растеньица.

Зато я не боялся. Просто подошел и рукавом куртки стер с лица и головы гесса уже почти укоренившийся пух.

— Вам помочь? — спросил я, не рассчитывая на ответ. — Куда вы направлялись? Тут недалеко один из ваших живет, может, отвести? Раны перевяжете…

Спасенный молчал. Я уже привык к этой черте аборигенов и не дергался, пытаясь всё сказать повторно, думая, что меня не поняли. Однако этот вдруг оказался на редкость говорливым:

— Клык не будет рад. Никто не будет. Розовый тедди пришел делиться. Я не должен был убегать от него.

— Клык — это кто? И почему вы думаете, что я способен равнодушно наблюдать, как гибнет разумный?

Абориген мрачно смотрел на голый труп медведя, всё больше напоминающий мне мертвого человека, и не торопился с ответом. Наконец, вздохнул и обрисовал ситуацию:

— Клык — тот, кто пригласил тебя в дом. Нарушение, но оно скомпенсировалось твоими действиями. Можешь оставаться.

— Какими действиями?

— Клык расскажет. Если захочет.

— То есть, надо полагаться на его добрую волю?

— Да. У нас полная добровольность в действиях.

Непрошибаемые какие! Никогда не скажут больше, чем намеревались.

Раненый отряхнулся и, не попрощавшись, спокойно пошел в сторону гор. Что они мне — проверку устраивали? Интересно, прошел я их тест? А нет, так и не надо. Поговорю с Клыком откровенно — может, действительно что-нибудь путное расскажет.

Клык стоял у входа в пещеру и ждал меня с отчетом.

Через некоторое время я научился его понимать. Все эти мелкие жесты, без которых он не обходился, несли информационную нагрузку. Иногда он даже произносил единичные слова, никак не связанные с тем, что он делал или что происходило вокруг него.

Казалось, у него два разума. Один занимается повседневными делами, а второй витает в высших сферах, лишь изредка снисходя до потребностей бренного тела. Впрочем, потребности были малы, лишь бы биологический носитель был жив, удовлетворен во всех смыслах и не отвлекал главный разум избыточными желаниями.

Меня он включил в систему предметов, которые доставляли удовольствие. А так как я был весьма капризным объектом, требующим повышенного внимания, гесс возился со мной много по его меркам. Он выделил мне место для сна, соорудил прочную постель из деревянного каркаса и сухих трав, дал долю в общей пище, которую периодически приносил. Ели мы всё, что попало. Хорошо хоть в первое время я не видел, чем это было в сыром виде. Но растительная пища явно преобладала.

Клык учил различать съедобное, несъедобное и ядовитое. Главным отличительным признаком съедобности был цвет еды. Не важно — росла она, бегала, ползала или летала. Очень удобно.

О планах руководства колонией я помнил. И каждый день просыпался с мыслью, что именно сегодня колонисты начнут наступление на гессов. Вот только как можно воевать с народом, представители которого рассеяны по громадной территории? Или люди выдвинули новый ультиматум, и его срок еще не истек? Или просто плюнули на аборигенов и занялись своими делами? Я не знал.

Спокойствие Клыка в этом вопросе действовало мне на нервы. Я несколько раз рассказывал ему о планах администрации, но он неопределенно отмалчивался, никак не показывая — понял он мои слова, или нет.

Живя рядом с гессом, я всё же постиг бессмысленность устремлений колонистов. Люди могли занять всю площадь планеты, но так и не встретиться с аборигенами. Не было ничего, что могло привести к столкновению интересов двух рас. Убить гессов можно было, только задавшись этой целью, пригласив силы усмирения и предъявив им неопровержимые доказательства враждебной человечеству деятельности. Собственных сил у колонистов не хватало.

И с какой стати мне надо лезть в их конфликт? Да и конфликта-то никакого не было: каждый занимался своими делами, никак не контактируя с предполагаемым соперником. Если разумный не хочет заботиться о своем будущем, то вправе ли сторонний наблюдатель делать это за него?

Постепенно я расслабился, лишь отмечая череду неотличимых друг от друга дней, проходивших мимо меня. Наконец-то я обретал истинное спокойствие, которого мне так не доставало в жизни. Можно было просто созерцать, находя смысл в малейшем дуновении ветерка, поднимающем сухие листья.

Но достичь полного просветления не удавалось: я не мог избавиться от влияния внешнего мира. Иногда к Клыку приходила женщина. Гесс выгонял меня из пещеры указующим жестом, и я безропотно шел куда подальше, чтобы не слышать их криков. И всё равно возвращались будоражащие воспоминания, от которых я уже почти избавился, и требовали моего внимания и участия.

Чтобы отвлечься, приходилось что-то делать. И в этом у меня было полное раздолье. Свобода делать, что мне заблагорассудится. Но за нею — скука. Я был вынужден сам искать себе занятия — Клык упорно не желал мне в этом помогать. Самое простое — осматривать окрестности. Никто не препятствовал мне, я мог ходить, где угодно, лишь бы не забирался на личную территорию других гессов. Но я не собирался пересекать хребет, даже по перевалу, лишь затем, чтобы меня оттуда ненавязчиво попросили. Интересного хватало и здесь.

Например, посадки растений, стебли которых гессы ели практически каждый день. Каждое такое деревце росло рядом с другим, кривые и острые колючки которого защищали съедобное от посягательств травоядных. Надо было аккуратно срезать стебель у корня, выпутать из черных колючек и не дать ему снова залезть в землю. Растение извивалось, дергалось из стороны в сторону, стараясь не только вырваться, но и бросить вас в колючий куст. Если бы такое удалось, последствия могли быть печальными. Колючки вонзались глубоко в тело и очень легко ломались, что приводило к нагноению и интоксикации. Вытащить хрупкие обломки не взялся бы и диагност. Мелкие животные погибали сразу, а людям пришлось бы изрядно помучиться.

Но как же ловко Клык управлялся с ними. Работал он голыми руками, потому что любое растение обычно гибло, если до него дотрагивались как-то иначе. Его виртуозность поражала. Он разматывал деревце, обходя вокруг колючего куста, и никогда его не задевал.

Чужой незнакомый мир интересен, пока он не становится привычным окружением. А я не биолог, чтобы поражаться здешним чудесам и пытаться их классифицировать. Как только понимаешь, как вести себя, чтобы не пострадать от местной биосферы, она становится фоном.

В скалах, которые я видел каждый день, тоже не было ничего необычного: базальты, граниты, иногда порфиры. Будь я профессиональным геологом, меня вполне могли бы заинтересовать выходы пород на поверхность, но только на первое время, пока не создана геологическая карта и не выдвинута теория развития планеты.

По своим устремлениям я больше напоминал браконьера: найти красивый камушек и захапать его себе, даже не думая, существует ли запрет на его разработку в данной местности или нет. Так что впечатлениями я уже был сыт. Мне хотелось чего-то созидательного. Но Клык упорно не реагировал на мои намеки, предпочитая не слышать прямых вопросов.

— Как вы можете жить отдельно друг от друга? — спросил я, сам устав от своих ежедневных вопросов о смысле бытия.

«Так проще и удобнее», — вдруг ответил Клык.

— Но ведь многие работы невозможно выполнить одному.

«Тогда мы собираемся вместе».

— А отдых? Развлечения? Общение с друзьями? Походы в гости?

«Нет необходимости».

— Как это — нет? Это — основа общества. Иначе его и нет вовсе, а есть просто отдельные представители разумной расы. Ведь ваши старейшины принимают же решения. Как они узнают, что будет плохо, а что — хорошо?

«Всем понятно».

— Но ведь должны же вы тогда собираться в каком-нибудь месте или доме.

«У каждого свой дом», — сказал он недоуменными жестами.

— Кроме меня, — возразил я.

«Любой может сделать то, что захочет. Что хочешь ты?»

— Хочу делать так, чтобы людям вокруг было приятно.

«Что приятного в твоем присутствии?»

Я уже хотел обидеться, начать возражать, приводить примеры моего хорошего к нему отношения. И промолчал.

А ведь он в чем-то прав. Сколько можно терпеть у себя дома незваного пришельца, который ничем полезным не занимается, а только поедает твои запасы продуктов, пьет воду, которую ты наносил от далекого источника, и греется вечерами у твоего костра? Совесть иметь надо, а не пользоваться чужой добротой.

Я попытался объяснить Клыку, что хочу переселиться в свободное жилье. И если такое есть — где его можно найти? Гесс покачал головой. «Такого жилья нет», — говорил его вид. «Тогда — построить. Я сам построю. Где можно?» — спросил я.

«Ты не сможешь».

«Я сделаю это», — пообещал я.

Клык внимательно посмотрел на меня, чтобы убедиться в моей решимости, сделал пальцами знак «дом» и показал направление, где этот дом надо строить. По всему выходило, что не в горах. Или только там свободная территория? Или он просто хотел избавиться от меня поскорее? Чтобы не лез в чужую жизнь. Жизнь гесса.

Я предпочел посчитать, что мне дали инструкцию по разбивке территории под новое жилище. Ничего, если оно будет не в пещере. Зато свое, и хозяином в нем буду я. И уже я стану приглашать гостей, готовить им пищу и заботиться о них.

Вещей у меня не было. Я просто встал и пошел в указанную сторону: день только начинался, и можно было успеть до заката разведать территорию и даже вернуться.

Если смотреть на лес, теряющий красные листья-бабочки, то ничего не увидишь. Смотреть надо на землю — именно там находятся следы. Не те, которые остаются, когда проходит несведущий человек. Камни, кое-где торчащие из земли, расскажут много больше, чем дурацкие листки с непонятными письменами.

Вот здесь стояли дома: черные тени от низкого рассветного солнца на красном ковре рисовали прямоугольники, квадраты и круги, слишком правильные, чтобы быть естественными. Кто-то строил здесь. Потом оставил жилье. Древесина стен без ухода сгнивает быстро, каменный фундамент остается.

Я отломил ветку от дерева и попытался очистить камни от лишайников и мха. Получилось плохо — слишком сильно они цеплялись за свое место обитания. Тогда я вошел внутрь прямоугольника, разгреб лесной мусор, скопившийся и слежавшийся за многие годы у каменной стенки, и добрался до плотного песка. Им засыпали пространство между стенами, чтобы сделать пол.

Ветка, которой я всё это делал, вконец размочалилась. Пришлось отламывать другую и ей отгребать песок в сторону. Добрался до скалы и только потом спросил себя: зачем я всё это делаю? Что ищу? Следы неведомых строителей? Но если они ушли, то наверняка забрали свои вещи с собой — следов пожара я не заметил. Кстати, почему неведомых? Кроме гессов никто этого построить не мог. Интересно тогда — что выгнало их из домов и заставило жить в пещерах? Неведомый катаклизм? Неизвестная болезнь, поражающая мало-мальски крупные группы аборигенов? Или они стали противны друг другу? На освоение новых территорий это было совсем непохоже: тогда кто-нибудь да остался бы.

Может, всё дело в том, что дома были сделаны? Причем, сделаны хорошо. Камни цоколя плотно пригнаны друг к другу. Строительный раствор между ними не выветрился. Фундамент казался монолитом, и я вполне мог бы использовать его для своих нужд: возвести поверх него здание из бревен с деревянной же крышей. Вот только одному несподручно — не просить же помощи в поселке. Сунусь туда, а меня раз — и в тюрьму, а то и что похуже.

Но если собрался строить здесь, то надо больше очистить от растений, выбравших каменный фундамент своим домом. И начать лучше с верхней грани — тогда остатки дома не затеряются, серым прямоугольником выделяясь на красно-оранжевом ковре из опавших листьев, лишайников и мхов, когда мне потребуется уйти отсюда, а потом вернуться.

Я отошел обратно к скалам и попытался найти инструмент для работы: плоский заостренный камень, удобный для руки. И нашел довольно быстро — среди кусков породы, лежащих в осыпи у подножия. Исключительное везение. Обычно на поиски нужного предмета у меня уходили, по меньшей мере, сутки. Чаще же, я вообще не мог обнаружить желаемое. Искать можно было бесконечно: дни, месяцы, годы… Так что я взял за правило на вторые сутки поиски прекращать и махать им ручкой, как бы ни привлекательна была цель.

Растения не стремились освободить привычное место: сопротивлялись, искусно кололись, норовя обогнуть со спины, или, отлетая на несколько шагов, тут же возвращались, когда я отходил от расчищенного места. Я выдергивал извивающиеся трясучки, запускал тарелочками круглые подушки лишайников, подрубал наросший дерновый слой и выковыривал белых червячков, старательно пытающихся заползти в узкие щели между камнями.

Растения были слишком активными для меня. Я уже забыл о тщательности работы. Главным стало хотя бы ее закончить. Каменное рубило иногда срывалось, ударяя в фундамент и оставляя на нем насечки и царапины. «Ничего, — думал я. — Что с камнем будет? А если расколется — подлатать можно». Так что, когда мой инструмент угодил в щель и вывалил наружу целый булыжник, я не расстроился. Сел на очищенную поверхность и принялся с интересом разглядывать внутренность фундамента, раз представилась такая возможность.

Нет, он вовсе не был полым внутри. И там не было тайника неведомых строителей. Меня привлекло переливчатое мерцание в глубине трещины, когда я чуть сдвигался из стороны в сторону. Я просунул туда палец, поскреб ногтем, пытаясь отодрать непонятные разводы, всё же отодрал и вытащил наружу.

Радужная тонкая пленка сантиметр на сантиметр.

Заводской датчик для измерения напряжений в конструкциях.

Люди строили. А потом исчезли.

Вывод не укладывался в голове. Ну, не могли же строить аборигены, закладывая в фундамент земные датчики? Если здесь была колония землян, про которую благополучно забыли, то строилась она всё равно по типовому плану развития: насколько я помнил, он без изменений дошел до наших дней от самых первых попыток колонизаций иных планет. А планом предусматривался типовой набор лабораторий, зданий и сооружений.

Я выпрямился, пристально взглянул на остальные фундаменты и попытался определить — где стояло здание администрации. Наверно, вон то, самое большое, с несколькими облетевшими деревьями по центру.

Людям свойственно оставлять прощальные записки, прятать их в тайной надежде, что когда-нибудь их найдут, и потомки будут изучать манускрипт, написанный таинственными знаками, которые всё же расшифруют, и постигать глубокий философский смысл в трех прочитанных словах: «Здесь был Вася».

Разумеется, нормальные люди пишут совсем другое: сведения о катастрофе, куда они пошли, где их лучше искать или прощальные трагические слова-предупреждения. Вот что-нибудь подобное я и хотел обнаружить.

Подхватив рубило, так помогшее мне, я не спеша пошел к руинам административного корпуса.

Даже копать не пришлось. Прямо под деревьями стоял запертый металлический ящик. Он почти полностью ушел в землю, вздыбленную корнями, только верхняя крышка была еще видна. Выглядел он тяжелым и таковым оказался — я не смог приподнять его даже на чуть-чуть. Пришлось тупо сбивать навесной замок всё тем же камнем.

Ухватившись за край, я поднапрягся, крышка поднялась на ржаво-скрипнувших петлях и глухо упала на землю. Стандартный набор первой помощи, хотя и ужасном состоянии. Аптечка в рассыпающейся сумке. Сигнальный пистолет — ржавый. Несколько зарядов к нему, слипшихся в единый конгломерат. Моток полимерного троса, сморщенный и перекрученный. Потускневшая титановая пластина с непрочитываемой гравировкой. Набор инструментов. Оболочки от пищевых кубиков. Пробитые банки с водой. Простой передатчик в оплетке, поросшей плесенью. Еще какая-то электроника в таком состоянии, что не поддавалась идентификации.

И небольшая капсула в центре всего этого безобразия, положенная так, чтобы ее сразу заметили. Металлоидный футляр из двух половинок, скрепленных резьбовым соединением.

Я быстро его схватил, словно опасаясь, что он сейчас исчезнет, или рассыплется, а, может быть, прибегут жуткие звери и его отнимут.

Резьба проржавела, и я не мог свинтить крышку и посмотреть — что там внутри. Хотелось очень. Я осторожно бил по футляру камнем, вцепившись в одну половину и заклинив вторую в подвернувшейся трещине, что было сил пытался повернуть ее, и даже нехорошо ругался, прекрасно понимая, что уж это никак не сможет помочь.

Под таким натиском футляр не устоял. Он треснул вдоль, крышка со скрипом повернулась и постепенно снялась. Как я и ожидал, в футляре находилось несколько пластиковых листков с неровными строчками, набранными в спешке и оставленными карманным печатателем. Я попытался разглядеть буквы, но они сливались почти в сплошной серый фон, так что даже глаза заболели.

Я посмотрел на небо.

За всеми этими расчистками я только сейчас обратил внимание, что солнце клонится к закату. Оставаться на ночь под открытым небом я опасался — ночные хищники на Гессоните были активны и достаточно опасны, нападая группами даже на более крупную добычу. Становиться такой добычей я не собирался. Надо было возвращаться к Клыку и ночевать у него. Конечно, не хотелось вновь его беспокоить, но совесть меня мучила мало: причина возвращения была уважительной. Не каждый же день совершаешь археологические открытия.

Почему я был так уверен, что листки откроют мне истину, не знаю. Но так и оказалось.

 

4. Гессонит

— Я нашел развалины поселка, — первым делом сообщил я гессу, когда вернулся.

Он нахмурился и что-то недовольно проворчал. Странно. Не он ли сам показывал мне, где искать дома? Или он хотел, чтобы я там и остался?

— И еще я нашел там это, — я предъявил Клыку свернутые в трубочку листки. — Сейчас почитаю.

Гесс внимательно посмотрел на меня, словно оценивая — смогу ли я разобраться в древних письменах, и сделал отгоняющий жест. Дескать, уйди подальше, не хочу с тобой дела иметь. Не хочет — не надо. Мне, чтобы прочитать, только свет нужен. Костер не так ярок, как хотелось бы. Сюда бы тирби-тиль… Но ее не было, и где она порхает — я не знал.

Я подумал и отложил чтение до утра.

«…Ты, читающий это, уже не увидишь нас. Нас нет. Мы — мертвы.

С тех пор, когда Айвона забрали на операцию, прошло немногим более месяца. Каждый день кто-то заболевал, и его забирали в стационар. Микрохирурга даже не надо было перепрограммировать: симптомы у всех были одинаковыми, и всем требовалось одно — вскрытие черепа и воздействие на мозг. Я не хирург, и даже не врач. Но когда зарубцевались швы, и Айвон вышел к нам, еще не заразившимся, я не узнал его. Куда делся огонь в глазах? Нетерпение, порывистость в словах и движениях, энергия, от которой до его болезни некуда было деваться окружающим? Спокойный, рассудительный, молчаливый. Возможно, такой Айвон кому-то нравился больше, но, в любом случае, он стал другим.

Да, болезнь. Симптомы такие: апатия, упадок сил, отказ от любой физической деятельности, вплоть до употребления пищи и воды, работы легких, сердцебиения и, как конечный итог — прекращение жизнедеятельности. По внешним признакам казалось, что мозг отключает от себя всю периферию, мешающую ему в поисках абсолютной истины. Поначалу с этим боролись поддерживающими методами: внутривенно кормили и поили, подключали искусственные органы, ставили чипы, заставляющие сокращаться мышцы под командами оператора или программы.

К сожалению, столько аппаратов у нас не было. Мы могли обслуживать максимум двоих, но с каждым днем симптомы проявлялись у всё большего числа колонистов. Как известно, смерть членов колонии означает гибель самой колонии — и пропорция выживаемости ниже, чем на Земле. И я нисколько не виню Расмуссена, который решился на операцию.

Не знаю, сам он придумал такой способ, или ему подсказали с Земли, но смысл его был такой: установить в мозг чип, который будет компенсировать недостающие сигналы. Своеобразные костыли для мозга.

Для установки Расмуссен выбрал почти варварский способ: вскрытие черепной коробки. Первую операцию сделал сам, а потом сутки настраивал микрохирурга: одному было не успеть вылечить всех страждущих.

Я сам вызвался помогать: в технической поддержке ничего сложного не было, а смотреть, как умирают люди, я не мог. Айвон первым лег под пилу, а потом колонисты без остановок друг за другом пошли. Так что, кроме пяти человек в самом начале, включая тех, кого на искусственных органах держали, никто больше не умер.

Пока выздоравливающие лежали в реабилитации, я не особенно к ним присматривался — слишком много дел навалилось на не заболевших колонистов. Только техника и спасала. Под палаты приспособили всё, что можно, включая здание администрации, а сами жили во временных куполах — тесно и противно. Мы их ждали, этих больных, когда они снова работать смогут.

Айвон глянул на нас снисходительно и куда-то пошел прочь от санитарного блока. Не сразу догадались его окликнуть. Он остановился, подождал, пока мы подбежим к нему, и пошел дальше — спокойный и молчащий. Нет, когда его спросили, он ответил. Но и только. Никак не получалось заинтересовать его нашими проблемами. Он делал только то, что был должен по штатному расписанию. От Айвона отстали, тем более что Расмуссен стал выпускать по несколько человек сразу.

Они выходили спокойные, как один. Одинаковые. И даже говорили с нами, не прооперированными, одними и теми же словами. Я подозревал, что и мысли у них были едины. Что они думали? Мне казалось, что совсем не то, что раньше. Обычные житейские радости не волновали их. Что такое радость? Грусть? Злость? Сожаление? Выбор варианта? Любовь, наконец? В какой-то момент мне начало казаться, что вокруг меня сплошные андроиды.

Сложно было сосуществовать рядом с ними. Смотришь — он человек, а ведет себя совсем иначе. И это несоответствие очень раздражает и отвлекает. Те, кто заболел в самом начале, уже выздоровели, но почти каждый день появлялись новые. Странная эпидемия — число больных долгое время оставалось одинаковым — на смену вставшим с койки приходили новые люди. Как конвейер какой-то. Я всё ждал, когда закончатся неболевшие, а в стационар снова пойдут Айвон и остальные из первого круга. Складывалось впечатление, что основная деятельность колонистов в том, чтобы полностью загрузить медицинское оборудование колонии, чтобы оно не простаивало. Своеобразное испытание техники — а когда же она выйдет из строя? — с использованием живых людей.

К счастью, ничего не ломалось. И даже программное обеспечение не сбоило. Расмуссен заболел.

Наверно, у меня был стресс: ни за что не хотелось браться, страшно было даже подойти к технике. Врач сам настроил микрохирурга и лег под нож. Мне оставалось только нажать кнопку включения. А я никак не мог заставить себя сделать это. Казалось, я больше не увижу Расмуссена. И в этом был свой резон — ведь никто из выздоровевших не остался прежним.

— Жми, — сказал он, — не надо жалеть. Всё спланировано.

Я нажал, да.

И недели не прошло, как врач позвал меня. Выглядел он плохо — бледный, странно лиловые вены бугрились под кожей, а в волосах светилось что-то розовое.

— Умираю, — сказал Расмуссен.

— Как это? — возмутился я. — Никто же не умер после операции, все живы!

— Раритет. Да ты не смущайся, все там будем, ты же понимаешь…

— Но вы, но я…

— Да, ты. Для чего позвал? Инструкции дам. Операции-то еще будут, а ты парнишка смышленый, справишься. Прооперируешь всех до конца — рутина. Так что не бойся.

— А потом? Что дальше? Как они с чипом этим жить будут?

— Сейчас же живут, — врач неловко пожал плечами.

— Чип не будет отторгаться? На сколько его хватит? Не придется ли по новой делать операции?

— Это не чип, — коротко ответил врач, породив у меня новые вопросы.

— А что? Чего ждать от людей, прошедших операцию?

— Это вещество. Мне дали его на Земле. Сказали, что настанет момент, когда его нужно будет использовать. И даже сказали — как. Я не знаю, что это, но оно помогло, ты же сам видишь! Все живы, в кого я это вставил. Кроме меня, — Расмуссен усмехнулся и натужно закашлял. Скривил губы и пояснил. — Просто у меня — другая болезнь. Не забудь потом сжечь мое тело. Юмор в том, что если бы я раньше сделал операцию себе, то никакой розовый мох не поселился бы на мне и во мне — это вещество очень эффективно поддерживает организм в базисном состоянии. А для меня базисным оказалась болезнь.

Расмуссен умер. И я остался один против всех. Невозможно было общаться с ними, они воспринимали меня, как пустое, ничего не значащее место. Никогда не верил рассказам про одиночество. Что люди теряют человеческий облик, сходят с ума, перестают быть разумными. Но одиночество среди мерно шествующих, ничего не говорящих, презрительно не замечающих тебя подобий людей ужасно. Попробуйте общаться с манекенами — вы поймете.

Когда я почувствовал первые признаки болезни, я обрадовался: стану таким, как все, и не буду больше мучиться и переживать. А потом не захотел. Не могу. Не желаю быть хоть чем-то похожим на них. Стать же полным подобием — уж увольте.

Вот лежу в своем куполе, пишу эти дурацкие заметки, из которых, наверно, мало что понятно, кое-как печатаю их и подстерегаю момент, когда надо будет подняться и пойти сделать последнее дело. Ведь может случиться так, что я не захочу ничего прятать. И если ты не сможешь прочесть мои листки, значит болезнь зашла слишком далеко.

Время еще есть. Я пока успешно борюсь с апатией. Силы найдутся, чтобы оставить тебе мои записки. Мой юный читатель…»

Загадок меньше не стало. Стало больше поводов их разгадать.

Вот что я знал про гессов? Если подумать, то — ничего. Они — как закрытый абсолютно черный ящик, из которого не вырывается ни один фотон знаний. Но что в них самое таинственное? Самоизоляция? Одиночество? Анархическое, на первый взгляд, строение их общества?

Вовсе нет. Изоляция — миф, который я сам же и придумал. Они действительно общность.

Каждый из гессов сам знает, что ему делать и что необходимо в данный момент. Как они узнают? Телепатия? Коллективный разум? Или у них есть устройство, которое в силах одновременно связать всех и каждого?

Именно. Есть.

Я же видел все эти намеки, но, как водится, не придавал им значения. Странная болезнь колонистов, к которой на Земле заранее подготовились, обозначив способ борьбы и снабдив специфическим лекарством. Почему не допустить, что люди были заражены еще до отлета? Если это было именно так, то с какой целью их заражали? Ответ напрашивался: чтобы поместить в мозг какую-то штуковину, как неизбежное средство для выздоровления. Но вряд ли она служит только лекарством — иначе какой смысл засовывать ее в мозг. Что мы знаем о ее основных функциях? Никто не сказал. Можно только догадываться и судить по изменениям, которые происходили в людях, прошедших операцию. А именно: спокойствие, неразговорчивость, равнодушие к другим. Весьма напоминает гессов. И если гессы могут общаться напрямую, то вполне логично допустить, что штуковина как раз и была предназначена для такой связи.

Вопрос: кому и зачем это понадобилось? Тому, кто организовывал экспедицию. Своеобразный эксперимент на людях, контакты с которыми осложнены. А если нет общедоступного контакта, то об эксперименте никто и не узнает. Когда же опыт достигнет определенной стадии, можно прислать новую партию колонистов, чтобы посмотреть на взаимодействие людей из двух групп.

Но что же это за вещество, которое обладало столь специфическими свойствами? Неужели за столько лет нигде не всплыло о нем сведений? Связь и взаимодействие с мозгом, то есть живыми тканями человека. Что никогда не отторгается, становясь как бы частью организма?

Хлан.

Всё верно, всё сходится.

Но если эксперимент был начат давно, то почему гессы не вымерли? Неужели дети, рождающиеся у них, уже изменены в момент рождения? Или до сих пор гессы получают хлан и вживляют его младенцам? Что, в таком случае, с правами человека на Гессоните?

Другой бы давно уже задал в лоб интересующий его вопрос, получил ответ и успокоился. Но не я. Я чего-то выжидал, искал подходящего случая, обдумывал свои вопросы, сам же отвечал на них, задавал новые и опять отвечал, ища идеальную конструкцию, от которой Клыку будет не отвертеться.

При этом я каждый день ходил к развалинам поселка, расчищал небольшой кусочек и наслаждался усталостью и болью в плечах, руках, пояснице. Делом занимался. Пусть и почти бессмысленным, но важным лично для меня. Я чувствовал свою нужность. Это важнее, чем самосозерцание и просветление.

В конце концов, мой дух укрепился настолько, что стало всё равно, как отреагирует гесс на мои претензии к нему лично и ко всем его соплеменникам, если можно было так о них говорить. Я бросил расчистку и пришел к пещере, где гесс готовил еду.

«Ты пришел раньше. Что-то случилось?» — его жесты выражали тревогу.

— Я должен спросить. Это касается вас.

Наверняка Клык видел мою решимость и нестерпимое желание услышать ответ, чего бы то ни стоило, и в этот раз сказал вслух:

— Ты имеешь право на один вопрос. Можешь подумать, я подожду.

Нет, думать не надо. Вопрос подготовлен — я давно хотел спросить. Это же так просто — спросить.

— Где вы добываете хлан?

Гесс молчал. Он не думал, он слушал, что говорят ему остальные. Устало посмотрел на меня и сказал:

— Пойдем.

Я думал, что мы выйдем и будем говорить на свежем воздухе, пусть и обжигающе-жарком. Но нет, мы пошли к одному из проходов во внутренние залы пещеры. Там я еще ни разу не был — Клык запрещал.

Он засветил лампу, и потянулся длинный-длинный коридор, иногда вырубленный грубым инструментом, иногда проходящий в естественных полостях. Тогда наплывы на стенах мигали радужными красками, и становилось как-то веселее. Камень сверху психологически давил на меня, и я старался пригибаться, хотя этого и не требовалось — коридор был в рост человека. При этом он всё время шел зигзагами и вверх.

Этот, казавшийся бесконечным, путь привел нас в светлую комнату. В ней не было ничего, кроме каменной отполированной скамьи и такого же стола.

В стене были прорублены окна, из которых открывался приятный вид на долину. Где-то там, в мареве у горизонта, стоял поселок колонистов, живущих сегодняшним днем и не знающих ничего о своих соседях. Людей, умеющих радоваться простым и понятным вещам и событиям.

Зачем мы пришли именно сюда? Поговорить можно было и у подножия горы. В чем высший смысл этого подъема? Может, Клык — один из Старейшин, и это зал заседаний? Значит, я могу услышать нечто важное, подтверждающее мои выводы?

Клык уселся на скамью, жестом предложив мне сесть рядом. На секунду повернувшись к нему, я, проигнорировав приглашение, снова возвратился к виду. Надо было вглядеться, разобрать по деталькам то, что видел, понять людей.

Гесс поднялся и встал рядом.

— На кого ты смотришь? — спросил Клык.

— На людей внизу. Они все разные.

— И поэтому несчастливы.

— Большинство людей знает, как им стать счастливыми, — возразил я.

— Счастье? Что ты понимаешь в счастье? Ты, человек?!

— Ты тоже человек.

— Ну, нет… — Клык рассмеялся. — Я уже выбрался из стадии нимфы. Сбросил все оболочки. Я прекрасно вижу и знаю — что вы, люди, такое.

— А я — нет. Поделись.

Клык начал и долго рассказывал о том, каковы люди на самом деле. Я почти не слушал его. Восприятие речи постепенно становилось иным. Она казалась красочной, изобилующей подробностями, цветастой — совсем не такой, как раньше. Интереснее было следить за изменениями. Не за тем, что он говорил, а за тем — как. Только на последних его словах я очнулся и включился в диалог.

— …Переходная стадия. Личинка. Глупое и бессильное существо, ограниченное измышленными запретами. У нас нет ограничений, а необходимость и достаточность любого действия гесса понятна одновременно всем.

— Ну да. Мораль человека для вас не значит ничего. Но всё же есть отступники?

— Они долго не живут, убивая себя сами. Наше общество склонно к естественному самоочищению, в отличие от вашего.

— Тем не менее, нас значительно больше.

— Это ненадолго, — Клык махнул рукой. — Мы не стоим на месте. И все ваши потуги будут бессмысленны, когда в этом мире останутся только гессы.

— Прямо завоеватели Вселенной! Сколько пафоса! Откуда только эмоции берутся?!

— Они есть и всегда были. Но люди не видят дальше своего носа. Что же касается Вселенной, надо решать задачи постепенно — от малого к большому. И мы уже их решаем, хочется вам этого, или нет. Знаете вы об этом, или предпочитаете закрывать глаза. Никто не в силах остановить нас! — гесс распалялся всё больше, вещая лозунгами. И от этого казалось, что смотришь какой-то дешевый фильм с плохими актерами и никудышным режиссером. Только оператор на высоте: нисходящие с горы потоки холодного воздуха взметывают вверх сухие листья, тут же нагреваются и, закручиваясь обратными волнами, расшвыривают листья дальше и дальше…

— Вам остается ликвидировать меня, — с хриплым смешком сказал я, — слишком много я узнал.

— Ты можешь быть нам полезен. В какой-то момент нам будет здесь тесно — и ты предоставишь нам возможность покинуть Гессонит.

— Вы в этом уверены?

— Конечно. Ведь ты стал одним из нас.

Клык нагло врал: никто мне не вскрывал череп и не запихивал в мозг кусочек хлана, я это прекрасно помнил.

Гесс скривился в ухмылке:

— Тогда почему ты можешь разговаривать с нами, и ничто тебе не мешает? Поверь, с прежних времен технологии изменились. И нет смысла проводить операцию, если можно поместить хлан в ищущего безболезненно и незаметно для него.

— И всё же — ответь на мой вопрос.

— Теперь это неважно, — с сожалением сказал Клык.

— Ты обещал.

Гесс поморщился и ответил:

— Земля — богатая планета. Она может купить что угодно и где угодно по той цене, что запросят. И продать — так же. Ты же умный. Делай выводы сам.

Клык поднялся со скамьи, кивнул мне, прощаясь, и вышел из зала.

Я не стал догонять его. Коллективный разум потому такой, что смерть одного из его членов ничего не значит для самого разума. Дублирующих цепей много. Мгновенное переключение, и мертвая ячейка заменяется другой — надежной и работоспособной, до следующего отказа.

Не было смысла в опрометчивых действиях. Важно было просто подумать.

Интересно, своими откровениями он хотел заставить меня потерять выдержку и наделать глупостей? Или совершенно не придал значения моим возможным чувствам?

Возможно, хлан еще не до конца укоренился у меня в мозгу, и я еще не стопроцентный гесс. Скорей всего, перерождение происходит постепенно, и чем раньше я начну борьбу с чужим организмом у себя в голове, тем оно будет успешнее.

Разбить голову — самый простой способ избавиться от постороннего объекта в мозгу. И самый беспомощный. Но я им нужен, и контролер сразу же заблокирует импульсы движения, стоит лишь подумать и начать действовать. Значит, надо думать об одном, а делать — другое. Прямо, как девушка. Я улыбнулся, удивляясь, что еще могу шутить, пусть и неудачно, и даже смеяться над собственными шутками.

Второй способ, ничуть не лучший, чем первый — запрограммировать хирурга, распилить себе череп и выкорчевать эту гадость. Однако у меня не было гарантии, что хирург опознает хлан, принявший вид тканей мозга.

Обнаружить вещество, избирательно уничтожающее определенную живую ткань и не затрагивающее остальные, сходные с ним по строению и структуре, было вообще невозможно. Если бы я такое обнаружил, то вся медицина, в конечном итоге, свелась бы к купанию в ваннах из этого вещества, а мне поставили бы памятник на всех планетах, как безвременно погибшему от руки безумного врача.

Я уже почти сдался, живо ощущая, как под черепной крышкой расползаются отростки хлана, напоминающие синапсы, как они внедряются в мозолистое тело, отсекая и подменяя мои собственные нервные клетки, беря управление организмом на себя и диктуя ему свою волю. И главное — я не представлял, как с этим бороться.

Мне ужасно захотелось оказаться в другом месте, где не было этого дурацкого заражения, из-за которого моя жизнь уже не будет моей жизнью. Или, хотя бы, попасть за минуту до того, как ко мне подселяют хлан, и предотвратить это. По крайней мере, тогда я смог бы реально бороться, а не мечтать, сидя в углу и прислонившись спиной к холодной каменной стене.

Вспышка бессмысленного волнения и суетных мыслей внезапно прошла. Рецидив человеческого закончился — можно было думать рационально. Хочу я становиться гессом, не хочу — меня не спрашивали. Следовательно, принуждение налицо. Принуждение в любой форме не может быть одобрено никаким разумным. Гессы настаивают на принуждении, значит, считать их разумными не имеет смысла. Все они находятся под воздействием хлана, и за свои поступки не отвечают. Убрав источник воздействия, можно будет вернуть людей к нормальной жизнедеятельности. Начнем с себя?

Перебрав без всяких шуточек несколько вариантов, я пришел к выводу, что превратиться обратно в человека не грозит ни мне, ни остальным гессам. Утешительно. То есть, что это я думаю?! Какое утешительно?! Впору рвать на себе волосы и кидаться с обрыва для надежности: уж это падение наверняка избавит меня от непутевой головы.

Странные идеи. Чего только не приходит в голову человека? Но скоро с этим будет покончено. Я имел в виду — с человеком. Ведь действительно не так плохо стать кем-то выше. Тем, кто всегда знает, как должно поступать.

Это мои мысли?! Это я так думаю?!! Нет! Не могу же я действительно хотеть перестать быть собой…

Почему нет? Что в этом плохого? Сколько возможностей откроется перед тобой! Сколько силы будет у тебя!

Силы? Иногда лучше слабость…

Каково чувствовать, что перестаешь быть собой? Как что-то уходит, а что — ты уже не помнишь и не знаешь, но знаешь, что оно было, и от этого больно. Но потом и боль забывается, и остается тягостное недоумение непонятной утраты. Как с тихим шорохом осыпается песчаный обрыв, стоит лишь дотронуться до него рукой. Сначала маленький песчаный ручеек скользит вниз, захватывая всё больше песчинок и убыстряя ход. Вот уже маленькая лавина несется на дно оврага. И в какой-то момент весь склон разом проваливается вниз, унося с собой всё, что было на нем.

Если ты успел отойти от края, то увидишь, что контур оврага поменялся. Стало всё иначе. И не восстановить прежнее. Не нужно даже пытаться. Достаточно принять всё, как есть. Но ведь ты мог и не успеть, и остаться на краю, когда склон съезжает вниз, и лежать там, засыпанным песком. Какой урок извлечешь ты тогда?

Я должен был сделать шаг назад. Не допустить своего падения. У меня слишком много дел, которые я не успел сделать. Родители, Лена, Шандар… Долг, в конце концов. Еще чуть-чуть, и от тебя не останется ничего: даже этот долг покажется чем-то чужим, смешным и ненужным.

Шагай! Есть только один способ! И ты его знаешь! Вернуться за переломный момент.

А был ли такой?

Был.

Набор текста в карманном печатателе не отличается сложностью: точно так же, как в компе — нажимай буковки и всё. Чтобы распечатать их, достаточно прижать КП к листу, нажать соответствующий сенсор и провести аппаратом слева направо. Выравнивание строк происходит автоматически. И те кривые дорожки, которые я видел на листах, случаются по одной причине: из-за неумелой настройки.

Солнце садилось. Можно было пойти к Клыку и глупо объявить ему о своей находке, но я помнил, к чему это привело. Можно было пойти и не говорить. Или вообще не ходить — он явно не ждал меня. Листочки, конечно, имело смысл прочесть, но не обязательно сейчас и сразу.

Я присел рядом с раскуроченным ящиком с набором первой помощи. Наконец-то до меня дошло, что я переместился в прошлое на несколько дней без всяких технических средств. Ну, да, со средствами это гораздо проще! Если не понимаешь принципа действия ни того, ни другого, то совершенно без разницы. Психологически, машина времени предпочтительнее, чем самостоятельное перемещение: непривычно чувствовать себя волшебником. Или я ошибался? И со мной есть что-то, что мне помогло? Серебряный кинжал от Шандар, стандартная одежда — всё простые и понятные вещи.

А ведь Ицли, ильмек, говорил, что любой способен сделать нечто подобное. И в минуту смертельной опасности оно и проявляется. Смертельная опасность — была. Я — переместился. Чего же мне еще нужно? Есть способность — надо пользоваться! Последствия? Какие последствия?! Ничего же еще не случилось. И не случится, если буду поступать правильно. И как оно — правильно? Только по прошествии времени можно оценить свой поступок и то далеко не всегда.

В общем, потом узнаю — так делал, или надо было по-другому. Но что я знаю точно — как я не буду поступать. Во-первых, ни в какую не скажу Клыку, что нашел письмо первопоселенцев — их предков. Во-вторых, ни о каком договоре людей и гессов не может быть и речи. Счастье колонистов, что их устремления пока остались без ответа. Вот именно, «пока». Значит, нужно идти обратно к людям и пытаться донести до них реальное положение дел.

Я прекрасно понимал, что это затруднительно: фактов, кроме письма, у меня не было. Да и там всё было не отчетливо. А мои умозаключения и признания гесса в качестве доказательств не годились: ничего еще не произошло в этой измененной реальности. И не произойдет, потому что становиться гессом я не желал.

Но ведь как-то я им стал? Каким-то образом они же ввели мне в мозг хлан. И, вполне возможно, именно таким способом гессы будут воздействовать сначала на колонистов, а потом и на всех остальных, до которых дотянутся.

Это и может стать доказательством — аппарат по переделке людей.

Как просто — найти его, если знаешь где и что искать. И как сложно, если даже не можешь предположить, как он выглядит.

Мне была нужна помощь. И от кого я мог ее получить? От колонистов, которые стремились меня убить по неизвестной причине, — наверно, им не понравилось, как я разговариваю? Или от псевдо-аборигенов, стремящихся переделать мир под себя и расчищающих дорогу? Никого у меня здесь не было, кто бы мог считаться хотя бы моим приятелем. Тирби-тиль куда-то затерялась. Где же она? Неужели пропала? Лети сюда, милое насекомое, живой светлячок, лети. Только я и жду тебя. Живое счастье.

В сгущающейся синеве над горами маленькой точкой зажглась оранжевая звездочка и полетела вниз, постепенно увеличиваясь…

Зачем я вмешиваюсь в чужую жизнь? Раньше мне бы не было до нее никакого дела. Нет, как самый умный, лезу по голой скале, с трудом выбирая место, куда поставить ногу и где зацепиться пальцами. Тирби-тиль хорошо — у нее крылья есть, да и то предпочитает сидеть у меня на плече. От этого кажется, что непомерный груз давит на меня, и я должен приказывать своим пальцам: «не разжиматься».

Всё равно мне никто не поверит, даже притащи я живого гесса и заставь его говорить. А спустить из-под облаков аппарат я точно не смогу, если только не скину его на чью-нибудь голову.

При подъеме главное выдерживать ритм и не останавливаться. Остановка равнозначна падению. Длительный подъем грозит тем же самым, потому что в какой-то момент я устану настолько, что не смогу поднять руку и найти опору. Левая рука, левая нога, правая рука, правая нога. Повторить. И не забывать, что больше одной конечности отрывать от камня нельзя. Страховки нет, да и откуда она у настройщика реперных станций в отпуске? Да, навыки работы пригодились: в свое время курс альпинизма я сдал без нареканий. Как же давно… Прошел миллион лет и тысяча жизней прожита мной. Я не знаю, что меня ждет наверху. Если гладкая скала без намека на трещину — это одно. Если площадка, на которой я смогу передохнуть, — другое. Но почти в любом случае я не смогу спуститься вниз тем же путем.

Ниша, переходящая в наклонный ход. Тут хорошо было отлежаться, тяжело дыша и растирая пальцы, скрученные судорогой. Туннель, проплавленный в горе, мог вести только к помещениям, предназначенным для человека. Пусть он тесный, и передвигаться в нем иначе, как на карачках, невозможно, но ползти лучше, чем лететь вниз, пытаясь схватиться за воздух и не умея делать этого.

Ход вывел к медленно крутящемуся на холостом ходу вентилятору. От вентилятора каналы разбегались в разные стороны, в том числе и в комнату, уставленную множеством приборов и механизмов. Гессы и механизмы. Звучит аналогично «огненному льду» или «жидкому дереву». Не представляемые словосочетания.

Именно сюда я и собирался попасть. Вряд ли хлан возможно инъектировать силой мысли. Следовательно, должен быть механический способ — тот или другой.

Некоторое время я разглядывал заинтересовавшее меня помещение сквозь воздухозаборную решетку и не решался спуститься: я примерно представлял, какая там может быть сигнализация, направленная на предотвращение несанкционированного проникновения.

А может и не быть. Ну, кому может прийти в голову странная идея прятать что-либо от себя? Ведь коллективный разум именно так воспринимает отдельных индивидуумов. Колонисты же даже случайно не попадут сюда — это территория гессов, к тому же, высоко в горах. А туда человек не полезет без данных — куда лезть и за чем.

Так что я выдавил решетку, подхватил, когда она падала, и втащил внутрь вентиляционного канала. Потом вперед ногами выбрался через отверстие, пытаясь нащупать пол или что-нибудь устойчивое, не нашел и спрыгнул так, в надежде, что не отобью ноги. Нормально. К тому же ничего не зазвенело, предупреждая гессов о моем появлении, и я расслабился.

Большинство приборов стояли неподключенными. Но кое-какие панели светились красными огоньками, сигнализируя о готовности к работе. Все включенные машины стояли у одной стены, и именно с них я начал разбираться во всем этом непростом хозяйстве.

Первым я опознал аналог информатория: мощный компьютер с большой базой данных. Единственный недостаток, который не позволил мне ознакомиться с его содержимым — неизвестный язык, на котором там было всё написано, и незнакомая операционная система, никак не откликающаяся на мои движения кистевым манипулятором.

Компьютер был подсоединен к мелким контрольным приборам, показывающим параметры окружающей среды: температуру, силу ветра, влажность, давление атмосферы, насыщенность ионами, освещенность и еще много всякого разного, к чему я не стал присматриваться. Видимо, компьютер сводил все эти данные воедино и фиксировал во времени.

Дальше на наклонной поверхности лежала трехмерная карта с горами и поселком колонистов. Внутри горы мигал красный огонек, показывая место, где находилось это помещение. Карту я предпочел обойти подальше.

И у самой стены, повернувшись дулом к маленькому оконцу, стоял пулемет на треноге. По крайней мере, мне так показалось вначале. Я попытался сообразить — что же не так было в этом оружии. Постепенно до меня дошло. Ствольной коробки нет, а вместо нее приделана какая-то круглая герметичная банка с двумя раструбами.

Я стукнул по ней ногтем. Пусто. Что сюда можно загружать? Не пули же? А если — хлан? Нажать на гашетку, и он с огромной скоростью полетит в неприятеля, проходя сквозь ткани и добираясь до мозга. Мягкий толчок, и человек продолжает существовать, как ни бывало. Но он уже гесс. И его не спасти.

Вот он — технический прогресс в действии. И не надо никому делать трепанацию, а потом зашивать кожу на черепе. Надежно и просто.

Распылитель.

Вполне готовый к применению — не хватало лишь объекта распыления. Но как только его доставят и включат установку… Что тогда станет с колонистами?

Я мог бы не спрашивать. Иногда смерть не самое худшее, что может случиться.

Первым позывом было уничтожить здесь всё к чертовой бабушке, превратить в труху. Потом я понял абсурдность таких начинаний — максимум, я мог опрокинуть распылитель и потоптаться на нем, что не принесло бы ему практически никакого вреда.

Найти железку и попытаться всё же его раскурочить? Попытаться — можно. Но смысл? Если я разломаю аппарат, это поможет? Внутренний голос кричал: «Поможет, поможет! Ломай скорее и сматывайся!» Но логика в таком поступке отсутствовала. У гессов мог быть не один подобный аппарат, его было легко восстановить или получить с Земли новый, а, возможно, этот механизм и вовсе не имел к хлану никакого отношения.

Я присмотрелся к блестящим поверхностям. Найти бы какую-нибудь метку, которая подскажет — как с аппаратом обращаться.

Нашел.

На станине была приварена пластина с надписью «Осторожно! При попадании к нелицензированным пользователям возможна утрата функционирования!»

У любого предмета, поставляемого на слаборазвитые планеты, есть система самоуничтожения. Функция «свой — чужой» — лишь одна из ее составляющих. В этом случае всего лишь срабатывает предохранитель, и, сколько не нажимай на спусковой крючок, оружие не стреляет в чужих руках.

Но иногда способность выстрелить не самое опасное качество предмета. Ученый с недостаточно развитой в культурном отношении планеты, но продвинутой в техническом, разобрав нестреляющий механизм, способен понять принципы его действия и воссоздать нечто похожее. То, что этой планете не полагается еще иметь. Потери оружия случаются не так редко. И иногда его даже не удается найти.

Как обезопасить людей от появления диких орд на звездолетах? Варвары, потрясающие плазмоганами — кошмар любой цивилизации. Вывод простой — запрет на распространение определенной техники и технологии. И защита от случайных потерь.

Как происходит спекание внутренностей плазмогана, я видел. Не знал только — в каких же случаях включается защита. Отчего срабатывает тот или иной уровень. Когда оружие горит ярким пламенем, а когда перестает срабатывать механика, и фиг догадаешься — какой рычажок стопорит всю систему.

А еще бывает лавинное срабатывание. Про такое я только читал. Вот оно-то мне и было нужно. Как-то воздействовать на один имеющийся аппарат, чтобы это вызвало полное уничтожение всех распылителей на планете. Идея хорошая. Дело за реализацией. Кстати, я наверняка ограничен во времени.

С самого начала меня поражала беспечность гессов. Может, их коллективный разум не принимает во внимание потуги отдельного индивидуума, которые исчезающее малы по сравнению с его мощью? Но даже в муравейнике, если туда занесло постороннее насекомое, тут же отряжаются отряды воинов, которые отражают предполагаемую атаку. Возможно, разум препятствует коллективному воздействию на пришельца. И пока нет явной дестабилизации, на чужака никто не обращает внимания. Самое время показать им свою значимость и подставиться под их ответное воздействие.

Для начала нужно решить вопрос — что может быть существенным при отборе автоматикой признаков высокой разумности? Наверняка, всех, кто прикасается к запретной технике, сравнивают с эталонной записью. Записью чего? Излучений мозга? И что у нас мозг излучает? Пресловутые дельта-волны, о существовании которых спорят до сих пор? Дескать, чем они интенсивнее, тем на более высокой стадии находится человек. Как просто: замерил уровень и можешь сказать — вот эти люди умные, а эти — дураки. А дуракам у нас вход запрещен. И если у какой-то части разумных, выделенных по общему признаку, преобладает низкий уровень, то можно говорить о низших и высших расах. Сегрегация в чистом виде. Может, поэтому и замяли все слухи об этих волнах? Или у какого-нибудь крупного политика туго с дельта-волнами? У политиков это бывает. Сразу же появляются массовые статьи в информатории: «ложное учение», «профанация», «игра на общественном мнении», «опыты безумного ученого» и тому подобная дребедень.

Но ведь мы явно превосходим каких-нибудь питекантропов или неандертальцев по умственному развитию. Хотя так считаем мы, по праву выживших. Древние люди могли быть совершенно другого мнения и наверняка смеялись над тонкокостными слабыми сапиенсами. Если, конечно, у них было чувство юмора.

Мы долго тренировались, развивая свой мозг. Хотя другие — не меньше. Тот же неандерталец прожил на пятьдесят тысяч лет больше современного человека. Может, дело в том, что у него было не в ладах с речью? Аргумент, конечно хорош. Но кто-нибудь прислушивался, какую туфту сейчас гонят с экранов массового развлечения? Неандертальцам и не снился такой упадок. А ведь каждый из этих идиотов с экранов может спокойно взять в руки оружие и перестрелять десяток-другой своих соседей. Где разумность?

Но, допустим, дельта-волны есть, их можно фиксировать и сравнивать с эталоном. И на каждом приборе стоит ограничитель, чтобы не допустить применения оборудования разумным с низким уровнем дельта-волн. Но у меня обратная задача! Снизить разумность у себя.

Вряд ли я сойду за неандертальца: у современного человека поток дельта-волн отличается от излучений мозга древнего человека. Отличается он и от волн сумасшедшего или идиота. Вряд ли я смогу поменять мозг и подделаться под кого-либо из них.

Тирби-тиль безостановочно кружилась над приборами, отвлекая меня. Что ей тут надо? Я аккуратно сгреб ее и поставил прямо перед собой — то есть на распылитель. Она затопталась на металле — ей явно тут не понравилось. И выглядела она на редкость несуразно на блестящем покрытии. Испуганно. Чем не представитель какой-нибудь неизвестной разумной расы? Который со страху может сделать что угодно. Например, включить оружие. Как мне заставить тирби-тиль сделать это? Хорошо, не заставить, а попросить. Ведь какие-то зачатки разума у нее есть — я вижу. Уж слишком хорошо она понимает слова и, даже, невысказанные желания. Не каждый человек так сможет.

Ну, насекомая, будешь помогать?

Тирби-тиль брюзгливо пожужжала, но потихоньку пошла по распылителю, подбираясь к предохранителю. Хватит у нее сил нажать на железную скобу?

Зачем нажимать?! Достаточно показать приложение усилий!

Тирби-тиль попрыгала на предохранителе, потом очень быстро перелетела на соседний агрегат, где проделала тоже самое, потом на третий, на четвертый… В первом возник неприятный гул, и я понял, что добился своего. Лавинное срабатывание системы безопасности. Меня аж передернуло, когда я представил, что сейчас начнется.

Световые эффекты входят в непременный набор при самоуничтожении: некоторые малокультурные народности боятся ярких вспышек света. Другие им радуются, а пугаются резких звуков непонятной природы. Запах действует практически на всех, другое дело, что восприятие его неодинаково: некоторым и тухлое мясо приятнее шоколада.

И всё это разом обрушилось на меня и, как я надеялся, на гессов. Преимущество у меня было: я знал, что случится, и успел заткнуть пальцами уши, ноздри и прикрыть глаза. Первый удар приглушить удалось. Последующие были не так сильны и вполне терпимы.

Пусть у гессов перекос в мозгах, но биологически они всё равно остались людьми. Внезапные вспышки, грохот и запахи не могли ни отразиться на их органах чувств. Любой бы попытался что-нибудь сделать, куда-нибудь уйти из зоны ошеломляющих факторов. Лучше всего — бегом. Хотя я с трудом представлял бегающего гесса.

Но после такого гессы и забегали, и зашевелились. Не могли не обратить внимания. Потревожил я их муравейник. Наверно, не стоило дожидаться, когда они облепят меня, как муравьи несчастного жука, раздерут по кусочкам и отправят в хранилище продуктов. Надо резво уматывать, пока они не сообразили перекрыть все выходы.

Сообразили. Решетка опустилась прямо перед моим носом. Не хотят в дверь пускать — пойдем в окно, мы люди не гордые. Только летать не умеем. А это свойство организма может оказаться сейчас самым необходимым.

Я выполз через тот же вентканал, что и вошел. На самом краю тоннеля меня поджидала тирби-тиль, нервно перебирающая ножками и беспрерывно двигающая крылышками. Интересуется, как я извлеку себя из узкого хода, оттолкнусь от стены руками и полечу вниз, радостно крича: «Я — свободен!!»?

А вылезать надо — ничего не поделаешь. Живо найдут и выдернут как пробку из бутылки. Ну, а дальше — по привычному сценарию, который мы уже один раз проходили. Мне это совершенно не подходило. Ну, другие планы у меня. Глобальные, можно сказать, а они тут со всякой ерундой лезут.

Я еще немного протолкнулся и повис над скалой. Вот и пропасть, которая меня ждет. Здравствуй.

Если вспомнить любой боевик, то в такой момент должен прилететь друг на скутере, или упасть сверху веревочная лестница, чтобы герой мог подняться на большую площадку, где его ждет вертолет. Еще могут проявиться сверхвозможности по левитации, раскрыться крылья за спиной, в крайнем случае, внизу должна возникнуть мягкая подушка, на которую не больно падать.

Да только я не герой боевика. И мое спасение может прийти только от меня самого. Я развернулся лицом к небу, согнулся и сел, приблизив колени к груди. Теперь надо было найти опору наверху. Неловко пошарив, я всё же за что-то уцепился, зажав пальцы в узкой щели. Слегка расслабился. Тирби-тиль не дала долго отдыхать. Она вцепилась мне в волосы, обжигая кожу черепа, и потянула вверх. Ну, да, чего расселся, лезь быстрее.

Может, она и права? Я же не вижу — что там наверху, а лезть туда легче, чем спускаться без страховки по почти отвесному склону. Не отрывая рук от скалы, я подтянул ступни как можно ближе к краю хода и осторожно выпрямился. Ну, куда теперь? Будем подсказывать?

Цепкие ножки с крылышками повлекли меня направо и вверх. Туда, так туда. Не отвлекаться на посторонний шум, аккуратно переставлять ноги и руки, держаться за опору… Жаль, пальцы слабеют и практически уже не чувствуют камень. Не надо волноваться — отпустить скалу я смогу в любой момент. Но попозже. А сейчас надо повернуть за уступ. Перенести руку, потом ногу, потом голову и всё же посмотреть — куда это я лезу.

Косая расщелина с углом наклона почти в шестьдесят градусов. По ней можно просто сползать, лежа на животе и притормаживая. Вот только идет ли она до самого низа? Или обрывается в метрах тридцати от подножия? Да мне и десяти хватит, чтобы переломать ноги. И всё же это — реальный путь. На некоторых участках даже деревья растут — там можно будет отдохнуть.

Ну, поехали…

Я полностью перекинул тело на склон, вцепился пальцами в камень и заскользил вниз, притормаживая ногами на каждой трещине и выбоине. Получалось неплохо — я не успевал набрать скорость, как следовал удар по ногам, я чуть сгибал ноги в коленях, пружиня, а потом сползал ниже. Даже одежда сильно не рвалась, — крепкая.

С этим спуском нашлось даже время подумать о том, куда дальше деваться, как спущусь. Спущусь, конечно. Хоть и говорят, что нет справедливости в жизни, а надежду никто не отменял.

Деревце на первой трети склона чуть не промелькнуло мимо меня, еле успел за него ухватиться. Передохнуть, оценить пройденный путь, ужаснуться и внимательно осмотреть то, что меня ждет ниже. Ничего, сползу. Может, и не покалечусь.

Тирби-тиль настойчиво жужжала, принуждая не сидеть на месте, а двигаться, двигаться. Сейчас. Может, пальцы перестанут дрожать, и слабость в коленях исчезнет. Ну, срочно, так срочно. Уже спускаюсь…

В себя я пришел только внизу, лежа на земле. Тирби-тиль ползала по лицу. Я попытался ее согнать, но рука едва шевельнулась. Интересно, гессы скоро меня найдут? Одинокого человека, бредущего по опавшему лесу в сторону поселка? Можно о них думать, как об идиотах, но себе же дороже.

И, кстати, почему бредущего? Я до сих пор не мог подняться, а уж о ходьбе и думать не хотелось. Зря. Надо думать, надо. Перевернуться на живот, подтянуть ноги, упереться локтями и постоять немного на карачках. Выпрямить руки и сесть. Тяжело? Да. Будем продолжать? Нет. Ах, всё-таки будем? Кто так решил? Ты сам? Нет, я не мог. Кто-то другой, который всегда приказывает и заставляет делать то, что не хочется. И всё же это я. Оказывается, я знаю слово «надо».

Мне всё же удалось сориентироваться и понять — где поселок колонистов. Доберусь туда и тогда уж отдохну, если сил останется. Не каждому по силам выдержать отдых, что порой предлагают рекламные агентства. Да мне никто ничего и не предлагал, я сам здесь очутился. Еще бы понять — как? И куда делись остальные? Остались на Бриссе, или их тоже, подобно мне, выбросило на неизвестную далекую планету?

Своевременные мысли, ничего не скажешь. Тут не знаешь, как спастись от непосредственной опасности, а разум подсовывает этические задачи. Причем, совершенно нерешаемые. Ну, что с того, если я узнаю, где сейчас находятся родители, Лена, Шандар, Рустам? Даже если они в беде, я не смогу им помочь, а только посочувствовать и продолжить дальше путь к поселку. И что я буду делать в поселке? С кем разговаривать? О чем? Да меня пристукнут раньше, чем я скажу хоть слово в свое оправдание. Да вроде и оправдываться не в чем. Буду пугать колонистов.

Испуганный человек совершает много странного и непонятного, чего потом сам не понимает. Например, убивает посланника, принесшего дурную весть. Или совершает массовые убийства окружающих. Случается, развязывает войну с сильным противником, без шансов на победу, и выигрывает ее.

Мои мысли скакали с одного на другое, ни на чем не останавливаясь, устремляясь по кругу, возвращаясь назад, сталкиваясь и приобретая вычурные формы. Только об одном я не мог размышлять: о том, как меня догонят гессы, и что они со мной сделают.

Гессы не торопились. Наверно, выжидали, когда я отойду подальше, и в моем сердце поселится надежда на благополучный исход. Тогда они без помех меня настигнут и внедрят хлан. Но ведь им нечего внедрять! Хлан будет у них только через несколько дней — я же не сразу пошел Клыка спрашивать. Да и сама операция теперь затруднена, если вообще возможна: техника, с помощью которой они переделывали людей, безнадежно испорчена. А делать по старинке, вскрывая череп, вряд ли им по силам.

Значит, мгновенной мести можно не опасаться? Они должны подготовиться, чтобы быть уверенными в результате. Для этого нужно меня изолировать, причем, не обязательно у гессов, и не дать мне возможности хоть как-нибудь распространить информацию о них. Значит, именно распространение может стать спасением для меня. Когда о гессах и о том, как они такими стали, узнают многие, их деятельность будет затруднена. Если, конечно, у них нет союзников в правительстве.

А ведь есть. Как же без них. Кто обеспечивает поставки хлана, оборудования, поддержку устремлений гессов? Явно не частные фирмы. Бороться с правительством я был как-то еще не готов. Робел, одним словом.

Гессы не будут меня убивать. Меня вполне могут ликвидировать государственные агенты или силы усмирения. На этот случай и надо обезопаситься. Как это совершить? Да просто: сделать вид, что знаешь больше, чем они думают. И пока они разбираются — убраться с планеты куда подальше.

Трусливая тактика. А что взять с такого, как я, дрожащего за свою шкуру и никогда не рискующего? Кому будет польза от моей смерти? Ну, да, ищи оправдания дрянным поступкам, авось, простят. Успокоится ли совесть? А она у тебя есть?

Вот так, мирно беседуя с самим собой, я шел к поселку, тирби-тиль описывала круги над моей головой, и ни один хищник не нападал на меня из-за угла. Углов тоже не было. Лес стоял прозрачный, и жуткая жара выжимала последнюю влагу из моего побитого жизнью и падением тела.

Я дошел.

 

5. Гессонит

Я входил в поселок осторожно, подсознательно ожидая выстрела. Не хотелось возвращаться к тому, от чего сбежал. Но всё было тихо. Меня, казалось, не замечали. Да и кому замечать? Рабочий день, послеобеденное время — все заняты трудами праведными, и никому нет дела до странного человека, вышедшего из леса.

Палящее солнце Гессонита не так чувствовалось среди деревьев, сухо шелестящих голыми ветвями под малейшим ветерком, как возле белых корпусов поселка. Лето… Только люди в силах что-то делать в такое время года. Остальные живые существа зарываются в грунт, достигая водоносного слоя. Вода, конечно, опускается, но всё равно она там есть. А где вода, там и жизнь. Другие поднимаются в горы, где между ними начинается безостановочная борьба за глоток воды. Некоторые достигают ледников, где воды много. Это самые сильные. Они равнодушно смотрят на копошение внизу и лишь изредка спускаются вниз, чтобы схватить добычу и утащить обратно, наверх.

Наступает осень, и все возвращаются вниз. И удивленно смотрят на дело рук человека, который лишил их привычного места жизни. Некоторые смиряются и уходят. Сильные остаются. Бойся, человек! Тебе нет места здесь!

Если бы хоть иногда люди слушали.

Административный корпус встретил меня приятной прохладой кондиционера и запустением. Я заглядывал в кабинеты, никого не видел и шел дальше, открывая дверь за дверью. Неожиданно из скрытого громкоговорителя раздался голос:

— Пройдите в лабораторный корпус. Вас ожидают там.

Если ожидают, то, конечно, надо пойти. Обсуждать вопросы лучше со специалистами. Причем, самых разных специальностей. Я уже представлял, что и как буду говорить, выискивал потрясающие аргументы, сам себе приводил контраргументы и разбивал их. Да, в споре с самим собой я был великолепен. Осталось убедить колонистов.

Жара на улице после прохлады в здании администрации показалась мне невыносимой. А ведь я спокойно дошел до поселка, почти не обращая внимания на царящее пекло. Вот что цивилизация делает. Меняет человека. В худшую сторону.

Я вошел в лабораторный корпус и облегченно вздохнул — здесь было комфортно. По указаниям того же голоса я нашел нужную лабораторию и вошел.

Знакомое лицо. Ага. Значит, это Моррисон меня поджидал. По крайней мере, он не хотел меня убивать в первую встречу, даже вроде был хорошо расположен, помог кое-чем. Кем он был в колонии, я не знал. Но, видимо, власти у него хватало — один доступ к информаторию, закрытому для простых работников, говорил об этом.

Вот только одет он был странно. Не по сезону. Хотя внутри помещений балахон, который он на себя напялил, его не очень стеснял. Но что будет, если он выйдет в нем на улицу? Тепловой удар обеспечен. Плотная негнущаяся ткань, расшитая золотой нитью, с подвесками из блестящих прозрачных камней закрывала его от шеи до пят. Я, в своем потрепанном комбинезоне, почувствовал себя немного стесненно.

Моррисон радушно дотронулся до моего рукава и сказал:

— Сейчас вы всё поймете. Мы же не знали. Но подготовились, пока вас не было.

Интересная подготовка. Кажется, я ни разу не намекал о торжественном приеме в свою честь. Напротив, я предпочел бы рабочую обстановку, чтобы рассказать о грозящей колонистам опасности. Довел бы до них свое видение проблемы, послушал бы чужое мнение, и мы бы выработали реальные меры по спасению. Вместо этого, мне предлагали посмотреть и поучаствовать в спектакле типа «А вот царь-батюшка приехал!»

Я угадал.

Моррисон поклонился, прижал правую руку к сердцу и начал возвышенным тоном говорить какую-то чепуху:

— Отдаем себя под вашу власть. Обязуемся служить честно, в меру сил исполняя волю Властителя, да продлятся вечно его годы…

Это они загнули.

— Вы хотите, чтобы я стал главой колонии? — удивился я.

— Если будет на то воля Властителя, — да.

— Да что за Властитель-то? — мое искреннее недоумение произвело странный эффект.

Торжественность от принятой на себя миссии сменилась у Моррисона неприятием ситуации, потом перешло в легкое сомнение и вылилось в брезгливую гримасу.

— Ты действительно не знаешь… — разочарованно протянул он и сел на подвернувшийся табурет, — либо забыл. А мы на тебя надеялись.

— Да кто вы?! Что тут вообще происходит?! С гессами я разобрался, а тут у вас какие-то загадки бесконечные! Уйду я от вас! Один жить буду! — я с досады махнул рукой и чуть не плюнул на чистый пол лаборатории.

Моррисон помолчал, оценивающе глядя на меня. Я ждал. Наконец, он кашлянул и, глядя в пол, стал рассказывать:

— Не всегда было Содружество. А история Земли досконально известна лишь на пятьсот-тысячу лет назад, и то — по предвзятым источникам. Мне же доподлинно известно, что когда-то Земля находилась под протекторатом Властителей, и по ней проходил Золотой путь. Потом всё рухнуло, исчезло, и Земля вновь пошла по привычной для нас дороге варварства.

— Всегалактический заговор тайного ордена! — прокомментировал я. — Который вы раскрыли.

Моррисон поджал губы.

— Ничего мы не раскрывали, — буркнул он. — Получили файл, открыли, а там — ссылка на неизвестный ресурс с данными о норанах.

— Странная случайность — ты не находишь? — мой скепсис не хотел успокаиваться.

— Не думаю, чтобы это было случайностью. Наверняка, они рассчитывали, что утечка произойдет, и сознательно шли на нее. Вот так мы ее и получили — информацию. О некой силе, когда-то главенствующей в нашей Галактике, а потом сошедшей с политической арены. Почему — нам неизвестно. И люди мало знают что-либо о той расе. Вот она была и исчезла. Лишь отдельные приметы остались, внешний вид, символы…

— Ну и что?

— Взгляни.

Моррисон включил запястник и продемонстрировал мне картинку на вирт-экране. Судя по всему, это была репродукция с какой-то картины, написанной в старинной манере — маслом. Никогда не видел такого разумного, что изображен на картине. Бледно-зеленое лицо, синие губы, светлые длинные волосы, едва прикрывающие длинные уши, и огромные фиолетовые глаза. Даже не предполагал, что бывают такие расы. И еще одна маленькая деталь. А если присмотреться — две. В руке норан держал устройство для пробуждения воспоминаний, такое же, как было у меня, только меньше размером. А над плечом его вился маленький живой огонек с тонкими ножками и полупрозрачными крылышками. Тирби-тиль.

— Узнал? Узнал… — довольным голосом сказал Моррисон. — Мы, как увидели ее у тебя, так сразу и подумали, что пришел эмиссар Властителей. А что не раскрывается, так то — до поры. А всё не так, оказывается.

— Почему же на меня напали?

— Ты нес угрозу. Что ожидать от гессов мы, в принципе, понимали. Но что могут хотеть Властители? Казалось, проще тебя убрать без всяких разговоров и жить, как и раньше. А с гессами мы бы сами разобрались.

— Сомневаюсь, — возразил я. — Вы даже не знаете — кто они такие и что из себя представляют.

— Ты знаешь?

— Теперь — да. И вы будете меня слушать?

— Скажи. Много времени это не займет, — лениво отозвался Моррисон и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

Я автоматически посмотрел на часы, висящие на стене.

— Гессы — люди. Несколько модифицированные. В таком направлении, что могут нести угрозу другим людям.

— Ерунда! Кто их модифицировал? Когда они высадились? Они — автохтоны. И их численность, включая детей, даже меньше, чем наша. А что они могут противопоставить нашему оружию? Мы сметем их и не заметим, словно назойливую муху!

Это свойство людей — не верить, пока множество фактов не убедит их. Да и то, попадаются экземпляры, которые упрямо стоят на своем, вопреки очевидному, вплоть до смерти. Ему говорят: «Это убийца». «Нет, — возражает он, — разве такой славный малый может быть убийцей?» И даже когда этот малый убивает упрямца, тот всё равно не верит, списывая всё на случайное стечение обстоятельств, на высшие силы, на судьбу, лишь бы только не принять очевидного.

— Моррисон, ты знаешь, что такое хлан?

— Что-то слышал… — он насторожился от внезапной смены темы в разговоре.

— Я могу напомнить, но будет лучше, если ты посмотришь сам. Давай!

Моррисон хмыкнул, но набрал запрос в информаторий.

— Данные отсутствуют, — сообщил он удивленно.

— Попробуй еще, по косвенным ссылкам.

— Тут везде запреты класса «А»! Ничего не понимаю!

— Кому-то не хочется, чтобы о его делах знали. Сам догадаешься — кому?

Тут и гадать нечего было. Запрет такого класса может ставить только государственная структура — правительство Земли или другой планеты Содружества. Даже отделившиеся колонии могли ставить не выше «Б».

— Теперь будешь мне верить? — я попытался надавить на Моррисона.

Он сидел поникший и растерянный.

— Не хочу тебя слушать!! — вдруг визгливо закричал он. — Надо было убить тебя сразу! А я еще защищал его!

— Глупцы. Гессы сотрут вас.

— Поговори у меня… — Моррисон раздраженно шипел. — Посидишь здесь, подумаешь. Утром мы вернемся.

Он вскочил, чуть ли не бегом покинул лабораторию, с лязгом захлопнул дверь и запер ее.

Глупцом оказался я.

Мог бы подумать и догадаться, что некоторые слова лучше не использовать при поиске данных. Скажем, всё, связанное с шандар. А вот если использовал, то жди непрошенных гостей. Живо примчатся, даже на планету с ограниченным доступом.

Корабль был небольшой. Десантный катер. Он сел на новое посадочное поле из лазуритового пластбетона. Недолго постоял, остывая, открыл главный шлюз и выпустил трап. Сначала выскочили восемь вооруженных миротворцев, встав по обе стороны трапа, а потом сошел тот, кого они охраняли. Ничем не примечательный человек в стандартной одежде чиновника среднего звена.

Изображение с камер внешнего наблюдения передавалось и сюда, в лабораторию, и я прекрасно видел, как чиновник, оглядевшись, неторопливо и значительно пошел к административному блоку. Трое миротворцев последовали за ним, остальные остались у корабля.

С кем он там поговорил, разумеется, было не видно, но вышел он минут через десять и заспешил к научно-исследовательскому корпусу. То есть, ко мне.

Конечно, ему рассказали, кто на Гессоните главный смутьян и где содержится. Всегда удобнее подставить непонятного чужака, чем своего, пусть и нарушителя. Со своим проще разобраться собственными силами, а чужого отдать Земле. Администрация оказывается в выигрышном положении: благодарность за сотрудничество от центрального правительства и огромное спасибо от местных правонарушителей, которых не отдали на растерзание злым дознавателям.

Чиновник вошел в корпус и зашагал по коридорам. Что ж, пяти минут, пока он дойдет до моей двери мне будет вполне достаточно, чтобы подготовиться. Если Моррисон думал, что в заключении я буду бездельничать и предаваться мечтаниям, либо составлением никчемных планов побега, то он ошибался. Я писал сообщение всем, кто пожелает его прочесть. Шифровал его, встраивал в безобидную программу, которую используют каждодневно. Уходя, Моррисон забыл выключить информаторий, и за это я был ему благодарен.

Возможно, я сумею повернуть разговор в свою пользу. Если же нет — у меня будет последнее средство.

Легкий удар в дверь уверенного в себе человека, сообщающего, что он пришел. Лязг отпираемого запора, и ко мне вошел тот, кого я ожидал. Вблизи он выглядел так же непримечательно, как и издали. Лишь чуть больше красок добавилось к его портрету. На черных грубоватых ботинках шла синяя полоса по канту. Немнущийся мягкий полукомбинезон отсвечивал синими блестками. На рукаве темно-синей рубашки сияло четыре золотых полоски и одна серебряная. В руке — непременный рабочий портфель с электронной начинкой, позволяющей не только получать нужную информацию, но и мгновенно связываться с необходимыми лицами.

Очень представительный человек, уверенный в себе и своих силах. Неоднократно доказывающий делом свое превосходство над оппонентами, о чем и говорили нашивки.

Он сел на то место, которое вчера занимал Моррисон, и представился:

— Мое имя — Хейнс. А ваше?

Я промолчал.

— Добровольно предоставляя информацию о себе, подозреваемый облегчает работу дознавательных органов, что может уменьшить меру наказания. В случае же упорного отказа могут применяться крайние меры, вплоть до ментосканирования. Мне пригласить специалиста? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Не обязательно, — ответил я. — Манжос. Илья Манжос.

Хейнс остолбенел, а потом расплылся в самой любезной улыбке, которая, должно быть, означала: «как вы меня безмерно осчастливили!» Он приподнялся, положил портфель, зачем-то потрогал меня за руку, а потом разразился восторженным фонтаном красноречия:

— В кои веки мне повезло! — Хейнс прямо лучился удовольствием. — Думал — рутинное дело: привлечь пару-тройку колонистов, изолировать их, устроить промывку мозгов, оставить миротворцев на контроле, назначить штрафные санкции, ведущие к запрещению отделения, а тут! Сам Илья Манжос, которого ищут по всей Галактике и не могут найти и задержать! Глазам не верю! Может, я сплю?! Признавайтесь!

— Не спите… — буркнул я. — Но при чем здесь задержание?

— Подумайте! Вы сидите в этой лаборатории, под замком. С той стороны дверей — три крепких человека, специально натренированных, чтобы предупреждать агрессивные выпады против представителей власти. И пикнуть не успеете, как они будут здесь, а вы будете лежать сонный и спеленатый.

— Сомневаюсь, — вежливо возразил я. — Если вы в курсе, я всегда сомневаюсь в поступках других людей. Но, например, я почти уверен, что как только дверь откроется, вы очень пожалеете, что прилетели сюда.

— Вот как? — деланно изумился он. — С чего вы так решили?

— У меня есть текст. А также некая программа по его распространению, причем массовому. Возможно, общественные организации сейчас не так сильны, но и в колониях нет такого количества миротворцев, чтобы подавить мятежи. Так что, либо правительство уйдет в отставку, либо начнется гражданская война. Вот вы лично что предпочитаете? — я взял тон Хейнса и с удовольствием смотрел, как испаряется его апломб.

— Я предпочитаю сначала ознакомиться с текстом.

Тут он был прав. Кто же покупает кота в мешке? Только не государственный служащий.

— Пожалуйста.

Я развернул вирт-экран к нему, чтобы он смог прочитать. Хейнс читал долго. Дольше, чем требовалось. Наверно, запоминал текст. Или перечитывал, чтобы лучше понять. Шевелил губами. Доставал аккуратно сложенный платок и промокал пот на лбу. После третьего раза он не стал сворачивать платок, как он был до этого, а скомкал и с усилием запихнул в карман брюк. Наконец, взглянул на меня, морщась и делая движения пальцами, будто теребил несколько бумажек.

Потом грубо выругался вполголоса. Я проигнорировал это.

— Всё ясно? Вы же понимаете — лишнее движение и текст отправится по адресатам.

— Вы не посмеете, — сказал он резко. — Это слишком большая ответственность перед всеми людьми.

— Я отвечаю за свои слова. И всегда делаю то, что говорю. Вам не кажется, что такое предпочтительнее, чем отказываться от своих слов, обманывать и вступать в сделку с совестью?

Держать палец на пуске, не нажимая, становилось всё труднее. Хейнс раздражал меня самоуверенностью и тем, что он считал знанием о людях, и чем руководствовался в своих поступках.

— Милый Илья! У вас не хватит духу, чтобы разрушить земную цивилизацию, как бы ни пафосно это звучало. Есть такой принцип: никогда не совершай необратимых поступков. Вы же не хотите взорвать атомную бомбу в столице? А эффект обещает быть примерно таким же. Сначала вы мне казались грамотным адекватным специалистом. Я тут не для того, чтобы выслушивать бред, который вы теперь несете. Сейчас я вызову миротворцев и уже они будут с вами разговаривать.

Я сделал вид, что не понял его слов.

— А для чего же вы тогда здесь? Кстати, даже удачно, что вы прилетели. Я всё искал — с кем бы поговорить о моей проблеме. Вижу — вы человек знающий и далеко не последний в своей структуре. Способны принимать решения и отвечать за них. Может, пойдете мне навстречу? Ответите на пару вопросов. Потом улетите, как ни в чем не бывало, и забудете, кого вы видели на Гессоните. Тут и своих проблем хватает, без вас.

— Никогда. Ни один. Чиновник. Не допустит. Чтобы. Его. Шантажировали, — отчеканил Хейнс.

Я даже зааплодировал в душе его принципам. Но сейчас они шли вразрез с моими устремлениями.

— Мне нужна информация. Ничего больше. Скажите — где мои родители, и я отдам вам все материалы.

Собеседник равнодушно посмотрел на меня и пустым голосом ответил:

— Мы не владеем такой информацией.

Я нажал на запуск программы.

Хейнс уставился на мой палец, потом на вирт-экран и побледнел. Я даже представить не мог, что чиновник может так бледнеть.

— Вы весьма значительно ошиблись, — с нажимом сказал он. — Не стоило вам этого делать. Последствия могут быть непредсказуемы. И для вас в том числе.

— Я знаю, — усмехнулся я и показал жестом на выход, будто был здесь хозяином.

Чиновник тяжело поднялся, повернулся и пошагал, подволакивая ноги. Куда только девалась его живость, с которой он начал разговор? Со спины он вдруг показался мне полураздавленным тараканом, спешащим покинуть открытое пространство. Вошедшие миротворцы, в отличие от него, напомнили мне крепких блестящих майских жуков.

Я не стал с ними драться. Почему-то показалось это ненужным. Встал из-за стола и протянул к ним руки: вяжите. Они профессионально скрутили меня и повели прочь из лаборатории. Вирт-экран так и остался включенным, как оконце, которое еще долго светится в ночи, провожая желанного гостя.

Как последняя надежда.

Никто не провожал меня к десантному катеру. Я уже не интересовал колонистов. Тем лучше. Но вспомнят ли они о моем предупреждении, когда гессы пойдут на них, желая изменить в них человеческое? Будем надеяться, что нет. Я не хотел такой славы.

В шлюзе катера, после того, как закрылись наружные створки, с меня сняли путы и, под мрачным надзором четверых вооруженных миротворцев, попросили вынуть всё из карманов. Я повиновался. На блестящий стальной поднос выложил недовольно жужжащую тирби-тиль, разную мелочевку, которая скапливается в карманах, и которую выбрасываешь только, если она начинает мешать, несколько обломков засохших листов и травинок. Всё это, кроме взлетевшей тирби-тиль, сложили в мешочек, завязали и приварили голографическую печать, чтобы не потерялось. На специальном бланке я оставил отпечаток пальца, подтверждающий, что у меня приняты вещи на хранение, и начал раздеваться — одежду тоже предстояло снять.

Ее сложили в другой пакет и повторили процедуру с запечатыванием и подтверждением. Затем мне выдали темно-зеленые свободные штаны на резинке и рубашку с широким отверстием для головы, без воротника и с короткими рукавами. Подождали, пока я облачусь в униформу заключенного, и повели на рабочее место. То есть, в изолированное помещение с единственным противоперегрузочным креслом в нем.

Тут мне и предстояло провести всё время до достижения точки назначения.

Государственная переписка. Служебный файл:

Тема: О распространении секретных сведений 09 011.52 л.л.

В связи с тем, что в общедоступную сеть выложены сведения, представляющие собой конфиденциальную информацию, а именно: использование хлана вне лицензионного договора, генетические эксперименты с шандар, повлекшие человеческие жертвы, перестройка человеческих организмов, прошу дать указания об изменении нашей политики в этом вопросе.

Ответ : Объект обнаружен и задержан. Незамедлительно препроводите его в лабораторию на Земле, занимающуюся вопросами корректировки временных параметров. Официального опровержения давать не следует. Выставите разоблачение, как некую неумную шутку человека с шизофреническими наклонностями.

RE: Ответ : Все материалы, касающиеся объекта, переданы на Землю.

 

6. Земля

Камера на Земле оказалась комфортабельной. Все удобства, привычные современному человеку, в ней имелись: душ, видеофон с заблокированной клавиатурой и выставленными номерами, вирт-экран с набором записей и без доступа к ленте новостей, элементарные тренажеры. Стояла застеленная кровать, которая поднималась к стене, когда я с нее вставал. Простой стол, табурет, приделанный к полу, полка на стене с бумажными книгами. В общем, можно было отдохнуть от забот.

Сосед мне не полагался. К чему он государственному преступнику, хранящему в себе кучу тайн и всегда готовому поделиться ими с ближним своим? Так что общаться я смогу лишь с дознавателем, если, конечно, ему от меня будет что-то нужно. Не будет откровением, если меня уже осудили и поместили сюда на веки вечные.

Или им что-то еще нужно от меня? Какие-то сведения, например, о сообщниках? Тайные знания, мои планы, или они хотят попросить меня о сотрудничестве? Я усмехнулся: приходят же в голову бредовые идеи. Рано или поздно я всё узнаю. Лишь бы это знание не стало последним в жизни.

По ощущениям и количеству приемов пищи, которую мне регулярно приносили, я провел в камере три дня, прежде чем меня вызвали на допрос.

Моложавый дознаватель сидел за столом, соединив пальцы и оперевшись локтями, и внимательно смотрел, как я вхожу, сажусь на стул перед ним и закидываю ногу на ногу. Видимо, в этом был какой-то особый смысл, но не для меня. Мне хотелось, наконец, узнать свое будущее. Ну, то есть, как его видят государственные органы.

— Меня зовут Виктор. Я буду вести ваше дело.

Какие у них все вежливые, в госструктурах. Противно. С вежливой улыбкой тебе скажут гадость. Вежливо нахамят. Вежливо зачитают твои права и обязанности. Вежливо отправят в тюрьму или на казнь разного рода. Всё для того, чтобы не задеть тонкой души подследственного, а то еще в обморок упадет или будет жаловаться надзирающим органам на грубое обращение.

— Мое имя вы знаете, — нехотя бросил я в ответ.

Дознаватель не смутился. Наверняка, я не первый у него, и грубиянов среди них хватало.

— Это не допрос, — предупредил он, — просто беседа. Я вас спрошу кое-что. Вы мне ответите. Спросите вы — отвечу я вам.

— Спрошу. Обязательно, — пообещал я.

Виктор снисходительно улыбнулся и сделал широкий жест в сторону левого края стола, на котором я заметил какие-то предметы, но внимательно их не рассматривал. Видимо, теперь настало время сделать это.

— Посмотрите на эти предметы. Что вы о них можете сказать? Знакомы ли они вам?

Доска для игры в нарды, очень красивая и приглашающая бросить на нее зары. Тирби-тиль в клетке, потускневшим огоньком еле ползающая по ее днищу. Вспоминательная штуковина, оставленная мной на Бриссе. Серебряный кинжал, подаренный Шандар. Обломок приборной панели, скорей всего от скутера. Еще какие-то вещи, предназначение которых мне не ясно с первого взгляда, а форма ни о чем не говорит.

— Кое-что знакомо, — осторожно сказал я.

— Что? — дознаватель вежлив и упорен.

— Часть вещей принадлежит мне. Часть — я держал в руках. Другие же — неизвестны мне, — я старался быть предельно точным, но при этом ничего конкретного не сообщать.

— Начнем с доски. Где и при каких обстоятельствах вы ее использовали?

Он заставил меня удивиться.

— Использовал?! Я вообще в первый раз ее вижу!

— И, тем не менее, — узнали…

— Я что, в нарды не играл? Ну, богатая доска. Дорогая, наверно. Но играть на ней можно точно так же, как и на простой деревянной!

— У нас есть сведения, что ваша знакомая, Шандар, некоторое время владела этой доской.

Вот как. А я всё никак не мог понять, откуда это чувство узнавания и близости, словно теплый ветерок дует, когда я смотрю на вещи, разложенные дознавателем.

— Зачем вы мне это показываете? Что хотите узнать? — желчно спросил я.

— Все эти предметы связывает одно свойство, которое вы, видимо, испытали на себе. Путешествие во времени. В том или ином виде. А где путешествия, там и возможность изменения. Вы понимаете?

— Хотите, чтоб я научил вас управлять этим? — зло усмехнулся я. Дознаватель раздражал меня своими никчемными вопросами, своей настырностью и ненужностью. А главное тем, что являлся зримым препятствием моей встречи с теми, кого я покинул так давно…

Я совсем забыл про Лену. Забыл про Шандар. Про Рустама. Про всех, кто мне близок. Про то, что никаких сведений о родителях я так и не добыл.

Мне уже было плевать, что там говорил дознаватель угрожающим тоном, всё повышая и повышая голос. Какая разница, что будет со мной, если я не могу быть рядом с ними. На самом деле, я предал их. Как бы хотелось увидеть хоть кого-то.

Вот Шандар. Она же носила этот кинжал, пользовалась им. Стоит прикоснуться к нему, и можно почувствовать частицу силы, которую она ему отдала. Часть себя. Она теперь есть там. Дотронуться и ощутить ее. Живую, быструю, невозможно красивую, чуть-чуть отстраненную, всегда приходящую на выручку и спасающую этого болвана, который позорно сбежал, спасая свою бессмысленную жизнь…

Тусклый огонек тирби-тиль вдруг замерцал, грозя погаснуть совсем. Ну, вот — еще одно существо, которое сейчас погибнет из-за меня. Нельзя дать ему умереть… Я протянул руку к клетке и с совершенно ненужным возгласом: «Да хоть ее-то отпустите!!», заставившим дознавателя запнуться, открыл дверцу.

Тирби-тиль цепко ухватила меня за палец и неудержимо засияла, разбрасывая по сторонам оранжевые искры…

 

7. Сиба

 

«Разумный с заданными параметрами поиска не существует…»

Эту фразу Шандар повторяла про себя каждодневно, едва дела отпускали ее. Придраться было не к чему — Илья еще не родился. Это случится только в двадцать седьмом. Но как же она так опростоволосилась! Почему не поняла раньше, в каком времени очутилась? Ведь кроме календаря, на который она не удосужилась посмотреть, еще куча фактов кричала о времени и бросалась в глаза, надо было только открыть их.

А сейчас перед глазами туман, который всё сгущается и сгущается. И в этом белесом сумраке не видно ничего: ни смысла существования самой Шандар, ни возможности изменить ситуацию, ни проблеска надежды. Только взятые на себя обязательства удерживали зель. Но равнодушие и апатия скоро полностью завладеют ею, и она станет совершенно ненужной колонии.

Что-то с силой ударило по столешнице, а потом мелко загрохотало. Шандар нехотя подняла глаза, почти уверенная, что, в довершение личных проблем, настала пора общих, и на нее сейчас рухнет потолок.

Она ошиблась.

На директорском столе сидел Илья, в окружении кучи предметов, и ошалело бормотал:

— А?.. Это ты?.. Ты тут как?

— Я здесь нормально, — протянула зель, совершенно ничего не понимая и не пытаясь анализировать. Она смотрела на Илью, замечая мельчайшие морщины на его лице, которые она не видела раньше. Темные круги под глазами. И безумную радость, которую он испытывал. — Ты вернулся…

— Прости меня, Шандар. Я слишком долго шел к тебе.

— Нет-нет. Всё правильно, всё хорошо. Я сама виновата…

Илья сполз со стола, взял Шандар за руки и уткнулся головой в ее колени.

Они вспоминали.

И никто не беспокоил их.

 

7.1. Сиба. Илья

Наконец я смог сказать то, что собирался. Справился с непослушными губами, с подступающим к горлу комом, со всей той ерундой, которую вытворяет непослушное тело, когда эмоции берут верх над ним.

— Ты полетишь со мной?

— Да.

Шандар была уверена, что договорится с колонистами, назначит Управляющий Совет и будет вольна делать то, что желает ее душа. Я сомневался. Уж слишком она вросла в дела колонии.

— Теперь это не колония, — сказала Шандар. — Сибу объявили заповедником. Мы — не колонисты. Мы — служащие. Так что любое действие надо согласовывать с Землей.

— Почему не с Петерситом?

Шандар недоуменно приподняла брови.

— Ты о чем?.. Ах, да. Ты же не спрашивал. Вряд ли мы сможем куда-нибудь отправиться. Некуда лететь. Сейчас — шестнадцатый год, Илья. Мы — в прошлом.

Да, такого я не ожидал. Все мои планы неожиданно стали хрупкими и ломкими. Дотронься неосторожно, и все надежды, все стремления обрушатся, звеня и превращаясь в невесомую стеклянную пыль. Надо подумать. Очень хорошо подумать. Головой. Наверняка туда придут мысли, они всегда приходят, нужно только подождать. Дать им волю. Пусть ходят, где хотят, занимаются своими делами, но потом возвращаются, собираются вместе и сообщат мне решение. Мысли — они такие.

Первыми всегда приходят банальные, которые обязательно надо озвучить, чтобы мнение о тебе упало:

— Надо вернуться в пятьдесят второй.

— Ты прав. Знаешь способ? — неопределенным тоном спросила зель.

— Перестань. Наверняка что-то можно сделать. Ведь как-то мы попали сюда.

— Вот именно: «как-то».

На столе по-прежнему лежали предметы, невзначай выдернутые мной из будущего. Что там говорил дознаватель? Что все они связаны с путешествиями во времени, в том или ином виде. Наверняка один из них и отправил нас сюда. Вот только какой? И каким образом?

— Не будем ругаться, — примирительно сказал я.

— Не будем…

— Ты недовольна, я вижу.

— Много он видит, как же… — еле слышно выговорила Шандар. И добавила громче: — Со мной всё в порядке.

— Не в порядке, — я решил не отступать. — Ты сердишься на меня.

— Да не сержусь вовсе, — устало выговорила зель и отмахнулась, как от назойливой мошки. — Сам подумай, какие глупости говоришь.

— Говорю.

— Так достало всё это — тупость, непонимание, а тут еще и ты…

— Ну, да. На меня, конечно, проще всех собак повесить, — сказал я с апломбом.

— Отстань, — Шандар вдруг развеселилась и толкнула меня в бок. — Предложи конкретное. Всяких теорий я и от своих колонистов наслушалась: где же я была, да пропадала. В прошлом была. В прошлом, относительно этого времени. Потом спокойно вернулась обратно. Так вот возвращение оказалось простым. Надо только знать — что именно отправило тебя в прошлое.

— Определим опытным путем.

— Это как? Будем брать каждый предмет и придирчиво его разглядывать? Или упрашивать вернуть обратно? И куда он тебя вернет? В камеру? А меня — туда же? Вместе с тобой? Будем прорываться?

Шандар права. Возвращаться в пятьдесят второй на Землю не хотелось. Хотелось сразу оказаться там, где легче найти родителей или Лену с Рустамом.

— Но ведь кто-то создал эти предметы. Явно не мы, не люди. Кто?

— Предлагаешь найти их? — Шандар заинтересовалась. — Это вариант. Есть идеи — где их искать?

— Идей нет. Я даже не уверен, что это сделали именно те, на кого я думаю. И кстати, совсем не обязательно знать кто они. Может, достаточно пожелать оказаться рядом с хозяином этих предметов?

— Со всеми сразу? — скептически спросила Шандар.

— Выберем один предмет. Я же и к тебе попал, потому что сильно захотел найти именно тебя.

Ладно, попробуем, — подвела итог зель. — Только с делами разгребусь, и сразу начнем.

Разобраться с делами оказалось не так быстро, как предполагала Шандар.

Начала она с малого — с обустройства личного пространства. Как ни странно, я в него входил. Даже сейчас зель не отказалась от опеки надо мной.

Шандар решила переселиться в отдельный домик на двоих — она рассудила, что мне тоже где-то надо будет жить. Я бы предпочел подселиться к кому-нибудь неженатому, но Шандар в два счета доказала, что мне там не дадут спокойно существовать — вопросами замучают: да откуда я, да как сюда попал, если сообщения с Землей нет, да где я буду работать… А если я буду вместе с ней — совсем другое дело: начальник колонии — не обсуждаемая персона и вправе поступать по своему усмотрению. Мой статус она оговаривать не будет. В отдельном домике ко мне никто не полезет, да и ей спокойнее будет, когда я на виду.

— Статус ты мне всё же дай. Не хочу нахлебником быть, — сказал я ей.

— Секретарем хочешь?

Я скривился.

— Ну, тогда советником по межпланетным делам.

Это звучало лучше.

— И что я буду делать?

— Что-что? Сидеть на совещаниях, слушать, а потом рассказывать мне о своих ощущениях.

— Я тебе наговорю… — с притворной угрозой пообещал я.

Шандар засмеялась звонким колокольчиком.

Догадки о моем появлении и домыслы о личной жизни начальника Шандар пресекла сразу: созвала совещание, поставила в известность всех руководителей, что будет так, как она сказала, и что говорить об этом она не рекомендует. Напоследок зель высказалась, что в скором времени оставит пост начальника и вообще покинет Сибу.

Я скромно сидел в кресле чуть позади Шандар и прекрасно видел реакцию сильных представительных мужчин. Они стали несчастными, обиженными мальчиками, от которых уходит любимая мама.

В один голос они начали доказывать, что без ее руководства колония не сможет существовать, увещевать ее, умолять остаться. Демонстрируя, на мой взгляд, что как руководители они никуда не годятся.

Шандар сделала непроницаемое лицо, подождала, пока скорбные речи и возгласы не затихнут, и спросила:

— Я вам наседка, да? Всю жизнь за вами приглядывать? А вы уверены, что завтра я не провалюсь в трясину и не утону? Что тогда делать будете?

Они угрюмо молчали.

Я поманил Шандар, и она отвернулась от начальников.

— Пусть напишут схему работы в случае возможного твоего отсутствия. Ты посмотришь, подкорректируешь, они увидят, что ты одобряешь их самостоятельные действия и перестанут бояться.

— Ты прав. Самостоятельности тоже надо учить. Разбаловались.

И, обращаясь к совещанию, добавила:

— Всем понятно? Писанину свою сдайте Илье.

Один из начальников привстал и задал самый главный вопрос, который его волновал с начала совещания:

— На ваше место вы прочите Илью?

— Нет, — ответила зель, поднимаясь и показывая, что пора расходиться. — Мы улетим вместе.

И всё равно я чувствовал себя каким-то ненужным. Брошенным. Или это бесконечные болота навевали на меня тоску? Как здесь люди-то живут? Неужели им хватает нагрузки на зрительные рецепторы и не они не чувствуют дискомфорт от недостатка впечатлений? Можно подумать, что за тридцать пять лет человек сильно изменился.

— Не могу сидеть, — сказал я Шандар. — Вот что хочешь делай, а мне надо куда-нибудь съездить, поменять обстановку.

Шандар задумчиво посмотрела на объемную карту, висящую на стене кабинета и, как-то даже не веря себе самой, сказала:

— Тут не только болота. Тут еще горы есть.

Гор на карте видно не было.

— Фиолетовые?!

— У тебя идиосинкразия на этот цвет?

— Да ничего у меня нет. Бездельем маюсь, — недовольно ответил я.

— Тогда съезди. Наберись новых впечатлений. Не забудь отметиться у дежурного и получить датчик местонахождения.

— Да помню я! Бюрократия сплошная…

— Живым хочешь вернуться? — улыбнулась зель. — Значит, выполняй общие указания.

— Выполню…

— Ну, чего дуешься? Смешной ты, Илья. Я же понимаю, чего ты хочешь. Того же хочу. Но пока никак.

— А говорила — быстро, быстро…

— Всё. Иди. Не отвлекай. Тогда будет быстрее.

В этом Шандар была права.

Скутер мне предоставили без разговоров. Заставили указать маршрут, выдали маячок, но, пока не прицепил его к внутренней поверхности куртки, ключ от машины не давали. Они даже не удивились тому, куда я решил направиться: кто бы в колонии решился самовольничать? Не то, что бы его наказали. Или кого-то пугал выговор от Шандар. На Сибе было не принято поступать импульсивно и неразумно. А если уж очень хотелось, всегда можно было с кем-нибудь обсудить проблему или возникшие неприятности.

Я вел машину на небольшой высоте — рельеф позволял, — иногда чуть ли не чиркая по какой-нибудь особо высокой кочке, распугивая свиссов и птериксов, жутко верещавших и бросающихся прочь от налетающего на них скутера. Скорость бодрила, а неизменный коричнево-сиреневый пейзаж усыплял. Всё ж это было лучше, чем сидеть в четырех стенах и глубокомысленно изучать доклады начальников лабораторий.

Вскоре кочек стало больше, и скутер стал плюхаться брюхом между ними, каждый раз взметая фонтаны темной воды и с заунывным воем вновь набирая высоту. Пора было заканчивать с лихачеством — обидно гробить машину до того, как добрался до цели. Да и скутеров у колонистов совсем мало, незачем их подводить.

Я не следил ни за скоростью, ни за временем, ни за расстоянием, которое преодолел. Пологие холмы, вдруг выросшие почти перед самым носом, вернули меня к реальности. Они тянулись дальше к северу, постепенно поднимаясь и превращаясь в настоящие горы. Добрался.

Горы впечатляли. Не высотой, крутизной и заснеженными пиками. Не своей протяженностью. И даже не цветом. Хотя цвет скальных обнажений был потрясающим — на фиолетовом фоне коричневые, белые, сиреневые прожилки создавали какие-то непонятные волшебные рисунки. Но точно такой же цвет растительности вокруг сводил на нет каменную красоту.

Незыблемость — вот то, что внушал вид этих древних останцев. Их возраст не оставлял сомнений для меня.

Я неторопливо полетел вдоль постепенно поднимающегося хребта. Ничего конкретно не искал, просто смотрел, набирался впечатлений. Надо было вылезти где-нибудь и размять ноги, позабираться на скалы, потрогать их руками. Может быть, отколоть кусочек породы, чтобы потом определить ее состав. Кое-какие предположения у меня были, но преждевременно озвучивать их для Шандар я не собирался.

Между шаро-деревьев я заметил ровную каменную площадку и опустил скутер там. Несколькими нажатиями на настроечной панели синхронизировал маяки на скутере и одежде, чтобы в случае чего выбраться к машине, и пошел в горы.

Ровный склон, равномерный подъем — другого и ждать нельзя было. Я упорно и быстро шел вверх, чтобы достичь, наконец, голой скалы, которая торчала из склона совсем недалеко. Тирби-тиль, которую я уже почти и не замечал, настолько привычной она стала, слетела с плеча и, требовательно жужжа, устремилась вперед, словно приглашая за собой.

Что ж, веди.

Она привела. К той самой скале, куда я и шел. Значит, правильно выбрал. И чего теперь с этим выбором делать будем?

Тирби-тиль сделала круг возле самой скалы, а потом будто провалилась внутрь ее. Я чуть не ткнулся носом в камень, чтобы понять — куда делось летающее создание. Скалу разрезала вертикальная трещина, скрывающаяся за уступом. Судя по всему, тирби-тиль залетела туда. Но стоит ли за ней лезть? Мало ли куда может проникнуть насекомое! Если там края сходятся, тирби-тиль вернется обратно, а мне будет не вылезти — застряну.

С другой стороны, в случае чего можно будет подать тревожный сигнал — прилетит команда спасателей и вытащит. Стоило хотя бы попробовать: не за тем же летел, чтобы глазеть, а потом рассказывать, что не очень-то и хотелось лезть в таинственную пещеру.

Выдохнув, я запустил руку подальше, уцепился за камень внутри трещины и потянул себя. Пошло неплохо. Три-четыре рывка, и трещина расширилась. И всё же я еле продрался туда, куда тирби-тиль пролетела с легкостью, и крылышком не задев краев узкой щели.

Полость освещалась слабо. Сверху пробивался луч солнца, в котором тирби-тиль порхала, бросая блики на стены. В этом мерцающем свете можно было рассмотреть только самое основное: размеры и заполнение пещеры.

Пещера была необитаема. Никаких животных. Даже вездесущие летающие ящерицы не оставили здесь своих следов. Пыль на полу, разноцветные лишайники на стенах, неприятный запах прелых растений. И ради этого стоило лезть сюда? А ведь стоило. Когда пытаешься достичь чего-то неизвестного, пока не достигнешь, у тебя есть цель. Она и есть сама жизнь. Бесцельность убивает быстрее всего.

И вообще, раз плохо видно, надо сделать светлее, а не переживать. Фонарь я с собой не захватил, но аварийный файер наверняка в кармане завалялся — без него меня бы не выпустили. Точно. Причем, три штуки. Я вытащил один, чиркнул по камню и зажмурился: сжечь сетчатку в момент воспламенения мне совсем не улыбалось. Дальше файер горит ровно и переносимо для зрения, так что глаза я открыл.

Тирби-тиль забилась куда-то в угол — подальше от резкого белого света, зато я как следует разглядел стену с лишайниками. Они складывались в разноцветную картинку, хотя довольно смутную. Вроде бы кто-то стоял и что-то держал в руках. Другие фигуры лежали. Через всю картину шли диагональные расходящиеся линии от верхних углов, прерываясь только в центре.

Я подошел вплотную и отколупнул немного лишайника от стены. Под ним изображение было еще красочнее. Растения лишь повторяли рисунок, делая его размытым и нечетким. Я пригляделся к очищенному мной участку.

Нет, это был не рисунок. Сам камень имел разный цвет. Только кристаллам с Кальцита под силу создать такое. Или, вернее, художнику, который их применит.

Я принялся увлеченно сдирать лишайник по всей площади — повредить картине это не могло. Содрал. Файер, словно ожидая этого момента, зашипел и погас. Ничего, у меня есть еще две штуки. Передохну и опять зажгу.

Переход от света к тьме заставил меня протирать заслезившиеся глаза, а тирби-тиль выбрала этот момент, чтобы вновь появиться. Она кружилась возле стены в том месте, куда падал солнечный луч. Внимание привлекала, не иначе.

Я вгляделся. Луч перемещался, и световое пятно — вслед за ним, оживляя картину, показывая одну сценку за другой. Наверно, за этим был какой-то смысл, но я не мог его уловить. Словно прокручивали документальное кино из жизни муравьев, задом наперед и кусками. Невозможность найти исходную точку, какую-то зацепку, чтобы расшифровать увиденное, жутко меня раздражало.

Ни одно изображения не напоминало хоть что-то знакомое. От безуспешных усилий что-нибудь расшифровать заболела голова, и меня затошнило. Я закрыл глаза, попятился, нащупал щель, через которую попал в пещеру, и судорожными рывками вытащил себя наружу.

Здесь уже можно было отдышаться и прийти в себя. И проанализировать: с чем же таким я столкнулся? Зачем тирби-тиль завлекла меня туда? Что я видел? Будет ли автоматическая запись совпадать с личным впечатлением?

Надо было возвращаться в поселок. Вот только немного посидеть, привалившись спиной к теплому фиолетовому камню, и дождаться тирби-тиль. Мне полегчает — она непременно вернется.

 

8. Сиба

Я не успел поделиться впечатлениями о своей поездке, как Шандар огорошила меня:

— К нам прилетает эмиссар с Земли.

— Зачем? — растерянно спросил я.

— Не сказал, — язвительно выговорила Шандар. — Прилетит — узнаем.

— Откуда узнала?

— Письмо прислали. Служебное. Для координации действий и подтверждения декларации. Туфта какая-то.

Где она таких словечек набралась? Меня всегда поражало, что зель могут говорить на чужом языке, взяв несколько уроков у его носителя. Но употреблять жаргонные словечки, смысла которых часто не понимали и сами учителя, правильно и к месту — это был высший класс.

— Ты ни-че-го не понимаешь в языках! — восклицала Шандар, смеясь. — Мы устроены по-другому.

— Да уж, куда нам, человекам… — хмурился я.

Шандар подкинула лезвие, поймала его над столом и, недовольная собой, сказала:

— Боюсь, неспроста он летит.

— Что он может сказать?

— Ты в курсе, что земляне обнаружат Зельде и высадятся на нее только в двадцатом году?

— То есть ты — нечто неизвестное? Раритет… — я улыбнулся.

— Илья, не придуривайся. Это очень неприятно. Я не помню досконально, как проходила высадка. Но в чем-то было ее отличие от других подобных.

— Ну и что?

— А если это мое присутствие в неположенном месте в неположенное время изменит ситуацию? Что, если всё пойдет не так?

— Сначала надо узнать — с чем он прибыл, а потом принимать решения, — на мой взгляд, рассудительно сказал я.

— Брось! Надо проработать все варианты, чтобы в нужный момент применить оптимальный.

— Ты всегда так делаешь?

— Всегда.

Спорить с Шандар бессмысленно. Она всё равно поступала так, как решила. Причем, поступала правильно. Каждый раз — правильно. Вот за это ее и любили на Сибе — что она не ошибалась.

Но я знал, что жесткая схема не всегда срабатывала. Малейший нюанс, дающий в конечном итоге критическое различие, и наработки окажутся бессмысленными. Непредсказуемость — отличительная черта людей, и мы могли бы этим гордиться, если бы она всегда нам помогала. Обычно отклонение от заданного пути приводит к плачевным результатам. В тысяче раз. Но в тысяча первом она приводит к озарению и прорыву.

Всё это не касалось других разумных. Я не понимал — как они вообще достигли существующего технического уровня. Постепенно накапливая информацию? Суммируя результаты бесконечных опытов, лишь чуть-чуть отличающихся один от другого начальными параметрами? Вероятно, у них было больше времени и возможностей для развития. Благоприятные условия проживания, минимум конфликтов, стабильность. И четкая цель — чего они хотят достигнуть. Без цели — нет цивилизации. Застывшее — умирает. Тривиальные понятия.

Я постарался говорить медленно и внятно:

— Если колония преобразовалась в заповедник, как ты говоришь, то должно быть официальное подтверждение этому. Бумага. И она вам нужна. Сменяющиеся правительства иногда склонны забывать о некоторых событиях, которые шли вразрез с их новой политикой.

Шандар поморщилась.

— Ты можешь быть прав, и это лишь формальный визит, который нам нужен больше, чем Земле. Но у него могут быть несколько целей…

— …С ними разберешься потом, когда он о них заявит. В любом случае мы должны узнать его пожелания. Ты же не оставишь людей один на один с неизвестной опасностью, с которой они не в состоянии справиться?

— Теперь сумеют… Да и сама разберусь. Куда я денусь-то?

— На Норан.

— Куда?? И каким образом?

Тогда я и сказал:

— Я знаю, как убраться с планеты. Тирби-тиль.

— Что?

— Каждый раз это была она.

— Загадочный ты мой! — зель покачала головой. — У кого только набрался?

— Да у тебя же! — как о чем-то очевидном сказал я, поднимая глаза к потолку.

— С эмиссаром куча проблем… Растолкуй попроще, а? — с просительными интонациями, но приказным тоном сказала Шандар.

— Помнишь первый случай? Помнишь, конечно. Нападение сил усмирения. В тот момент я был счастлив и очень не хотел, чтобы хоть что-то помешало мне. И ничего, кроме твоего кинжала и тирби-тиль, у меня в тот момент не было. Во втором случае, на Земле, я опять захотел быть в другом месте — чтобы найти тебя, и дотронулся до тирби-тиль. И третий случай — сегодня. Я был в горах, и опять это мелкое летающее создание привело меня к чему-то странному, что я не смог отождествить. И потом, на картине рядом с Властителем — опять она. У меня есть идея, что все предметы, связанные со временем, создали нораны, и что путешествовали они с помощью тирби-тиль.

— В твоем случае — возможно. А в моем? — задумчиво сказала Шандар.

— У тебя — вариации. Как, например, и у меня — на Бриссе.

— А что на Бриссе? — не поняла Шандар.

— Да ты не помнишь. Там ильмек демонстрировал фокусы со мной и с близким прошлым, которое я несколько менял в процессе демонстрации.

— Не соскучишься с тобой, — зель потерла лоб, — надеюсь, ничего такого ты не поменял.

— Надейся! — ободрил я ее.

— И всё равно не понимаю — что ты предлагаешь.

Как же женщины зачастую плохо понимают то, что им пытается на пальцах растолковать мужчина! Видимо, раз уверившись, что мужчина ничего путного не скажет, они в другой раз просто не слушают, что им говорят, или не вдумываются в смысл.

Я, делая паузы между каждым словом, произнес:

— Если нам будет грозить опасность, мы возьмем тирби-тиль в руки и очень сильно захотим оказаться на родной планете норанов. Ясно?

— Да о другом я! С эмиссаром что делать?!

А Шандар как понять? Говорили об одном, а она на другое перескакивает. Что ж, и по этому вопросу я могу высказаться:

— Совет хочешь? Срочно передавай управление. Кому угодно. Потому что когда этот эмиссар будет здесь, нам, вполне возможно, придется резво убегать, не успев как следует собраться.

Шандар поджала губки.

— Какой ты занудный, Илья, когда правильно говоришь. Придется слушаться советника по межпланетным делам. Зачем только я тебя на эту должность назначила? Прямо угадала.

— Но до его прилета у нас еще есть время, чтобы собрать кое-какие вещички. Ты же не будешь возражать против некоторого комфорта во время путешествия?

Шандар покачала головой.

— Разбаловался. Комфорт ему подавай. Раньше, когда во времени прыгал, ни о чем таком и не думал.

— Поумнел. Не всё ж дураком оставаться.

— Не прикидывайся. Иди уж лучше приготовлениями занимайся. Через два дня эмиссар здесь будет.

Эмиссар имел должность посла и вел себя соответственно. Выйдя на орбиту вокруг Сибы, он назвался, предъявил полномочия и весьма учтиво предупредил, когда ожидается посадка.

Предполагалось, что управляющий орган планеты достойно встретит представителя Земли. Шандар заранее ознакомилась с регламентом подобных встреч. Над каждым пунктом она либо хихикала, либо плевалась. Потом отбросила распечатку и пожелала составителям не появляться на свет столь изощренным способом, как они это, наверняка, проделали.

Но встречать было надо, хочешь — не хочешь. Так что читать пришлось мне и вслед за Шандар плеваться. Я уже не хихикал, хотя половина требуемого звучала абсурдно в наших условиях.

Челнок сел на космодром, который мы едва успели привести в порядок к прилету высокого гостя. Работу свою он начал еще не выходя из корабля.

Первым делом он испросил приватной аудиенции у главы колонии, назначив точный час встречи. Указал, в апартаментах какого класса он может поселиться. Разумеется, класса «люкс». Конечно, он не спросил, удобно ли Шандар встречаться с ним в это время и есть ли на Сибе то, что он понимает под «люксом». После чего вышел из корабля.

Он явно ожидал, что к трапу подадут роскошный лимузин, положенный ему по рангу. По крайней мере, одет он был, как на официальный прием у главы правительства: в серый сюртук с черными лацканами, скроенный настолько удачно, что скрывал излишнюю полноту, и черные брюки из немнущейся материи с острыми стрелками. На ногах у него красовались блестящие ботинки на тончайшей подошве.

Виталик, разбрызгивая воду, подогнал к трапу вездеход и даже застеснялся, когда понял, насколько чужеродны представитель Земли и транспортное средство, на котором ему предстоит ехать.

Высунувшись из люка водителя, Виталий хрипло сказал:

— Климат у нас такой. Вода кругом. Так что только на этом ехать можно. Залезайте. Довезем по лучшему разряду.

Посол не смутился. Видно, ему приходилось бывать и не в таких переделках. Он ухватился за скобу на борту вездехода и ловко влез внутрь, даже не задев грязный край люка.

Ехать надо было совсем недалеко — для посла недалеко от космодрома освободили домик на двух человек, наскоро подновили, хорошенько убрались и расставили мебель еще первого директора — тяжелую, неудобную, но представительную.

Виталий старался не дергать вездеход, хотя посол сидел в пассажирском кресле, как влитой, и вряд ли пошевелился, даже если б машина опрокинулась набок. Лихо подкатив к домику, Виталий зачем-то открыл все люки и сделал широкий жест, дескать, прошу к нашему шалашу.

Скорей всего, строение послу казалось именно шалашом, потому что каменное выражение на его лице стало жестче.

«Не угодили», — подумал я. Нас, встречающих эмиссара, было десять человек. Шандар решила пока не светиться перед ним, предоставив мне и начальникам лабораторий самим обхаживать незваного гостя.

Внутри домика всё же было приятнее: я наскоро просмотрел в информатории, как сейчас принято обустраивать и украшать жилища, и в меру сил попытался сотворить нечто похожее. Получился техно-модерн с элементами колониального стиля. Эклектика, но послу понравилось. Он даже кивнул своим мыслям.

Специально для него подготовили книгу почетных посетителей, где он расписался и даже расшифровал свой иероглиф: Кейн Лаушер.

После чего он соблаговолил сказать нам несколько слов:

— Намеченные мероприятия пройдут в договоренное время. Надеюсь, итоги встречи удовлетворят обе стороны.

Мы уверенно поклонились друг другу, и наша делегация выкатилась из домика посла.

— Ну, ребята, он вам и покажет… — сказал Виталий, по-простецки расположившись на вездеходе и чему-то радуясь.

— Всем покажет, — мимоходом бросил Снетков, привычно меся грязь под ногами, — лафа закончилась.

— Здравствуйте!

Кейн Лаушер сел в кресло напротив и поставил свой портфель на маленький стеклянный столик рядом с собой.

— Добрый день, — ответила Шандар. — С какой целью вы прибыли к нам и о чем хотите поговорить?

— Я имею честь разговаривать с главой колонии на планете Сиба?

— Да, — ответила зель, с усилием разжимая губы: господин игнорировал ее вопрос, беря инициативу в свои руки.

— А кто этот молодой человек рядом с вами? — он указал на меня ухоженным пальцем, блеснувшим ногтем под лучом солнца из окна. — Я же просил полную конфиденциальность.

— Это переводчик.

Посол изменился в лице. Видимо, удивление было слишком большим.

— Но мы же говорим на одном языке, — то ли спросил, то ли утвердил он.

— Это вам только кажется, — зель расслабилась. — Как только он выйдет, мы перестанем понимать друг друга. А ведь в наши цели входит достижение полного понимания, не правда ли?

— Понимание — главное при решении подобных вопросов. Если вы гарантируете, что ваш переводчик не будет распространять услышанную здесь информацию, то он может остаться.

— Он останется, — Шандар наклонила голову.

Посол кивнул. После чего они с зель перешли на высокие материи, в которых я совершенно не разбирался. Один нападал, другой отвергал аргументы противника. Потом нападал другой, а первый приводил контраргументы. Выглядело, как кружение борцов, ухвативших друг друга за куртки и стоящих в низкой стойке, когда ни один прием невозможно провести. Тут уж кто первый устанет и ошибется.

Но мне и не требовалось вникать во всё это. Я пытался прочувствовать посла, определить, когда он нагло врет, а когда пытается говорить правду. Когда держит камень за пазухой, а когда чистосердечен. Получалось с трудом: всё ж Кейн был профессионалом. Единственное, что я мог сказать наверняка, это то, что в нижнем слое, который касался собственно договора о предоставлении Сибе статуса заповедника, никаких подвохов не было. Но в случае принятия, у нас могли быть неприятности другого рода, которые свели бы на нет этот договор.

Я надеялся, что Шандар предусмотрела всё. Очень надеялся. Наша жизнь и свобода — это наша жизнь, а стать причиной ухудшения жизни ничего не подозревающих людей я не собирался.

Шандар замолчала и посмотрела на меня. Я кивнул. Разрешил, так сказать. Если что — меня бить.

Зель улыбнулась послу самой обворожительной улыбкой, которую я у нее видел, и сказала, что на этом обсуждение можно прекратить. И что не будем терять времени и всё подпишем. Если Кейн и обрадовался, то виду не подал. Достал из внутреннего кармана тонкую книжечку электронного дневника, что-то там пометил стилом, убрал и полез в портфель за документами.

Лаушер заранее подготовил все требуемые бумаги в нужном количестве экземпляров. Шандар внимательно прочла их все, иногда хмыкая, берясь за ручку и снова ее откладывая.

— Есть претензии?

— Претензий нет, — сказала зель. — Как насчет поправок?

— Вы можете написать, что документ в целом принимается, но допускается внесение поправок в любое время по согласованию сторон.

— Хорошо. Кем должен быть подписан этот документ?

— Вами, — улыбнулся эмиссар, — как руководителем колонии.

— В настоящее время колонией руководит выборный Совет. Первое заседание прошло вчера, поэтому мы вас и не успели поставить в известность.

Лицо у Кейна непроизвольно дернулось, будто его больно и внезапно ударили. Но он быстро справился.

— Значит, свою роспись должен оставить председатель Совета. Вы.

— Как бы вам это… Ну, хорошо. Как вы понимаете, я должна доложить Совету о ваших предложениях, ознакомить его с ситуацией, выработать непротиворечивую концепцию, а потом уже проставить подпись. Между прочим, с формальной точки зрения, подписи всех членов Совета равнозначны подписи председателя, разве не так?

— Так, — эмиссар скривился, уже понимая, что ему не дадут сделать так, как он собирался, — но ведь это потребует усилий от множества людей, и нет гарантий, что весь Совет будет единодушен. Мы растянем подписание на долгое время. А пока договор не подписан, никакого взаимодействия между нашими планетами быть не может.

— Ничего. Я вам гарантирую, что завтра с утра все члены Совета подпишутся и выскажут вам свои претензии, что будет оформлено, как поправки к основному тексту.

Лаушер поднялся, поклонился и дерганым шагом пошел к выходу. Мы с Шандар проводили его взглядом, но за ним не пошли. Ничего, сам доберется до своего «люкса». Нам требовалось наедине обсудить наши действия.

— Они знают, что официально ты не существуешь. И если бы ты подписала бумаги, то соглашение было бы недействительно. А тогда можно делать всё, что хочешь, не считаясь с желаниями колонистов.

— Я поняла, — сумрачно ответила Шандар. — Какой, думаешь, будет его следующий шаг?

— Признать Совет недействительным? Неправомочным?

— Нет. Он убьет меня.

— Как это? Зачем? Твоя смерть ничего не меняет, а он — не убийца, этим занимаются совершенно другие люди. Но даже если так — ты позволишь ему сделать это? Ты — воин!

Но зель не слушала. Она бегала по кабинету, в котором мы вот уже два дня как свалили всякое барахло, натыкаясь на него и отбрасывая в сторону. Хорошо хоть артефакты лежали на столе и не попадались под ноги зель, а то от них мало что осталось бы.

— Нужно уходить, Илья. Ты же обещал. Я помню, обещал!

— Да что с тобой, Шандар? — я никогда не видел зель в паническом состоянии и не мог глазам поверить. — Куда спешить? До завтра — куча времени.

— Куча? Времени? Время так не меряется. У нас не больше десяти минут. Делай что-нибудь.

— Да я делаю, делаю, — отмахнулся я. — Вещи собери пока.

Шандар сгребла артефакты в один рюкзак, добавила к ним вещей из кучи, во второй запихнула несколько аварийных рационов, банок с водой и остальную одежду, зашнуровала и довольно отрапортовала:

— Готово!

У меня дела шли не так хорошо. Во-первых, я никак не мог поверить про десять минут. Во-вторых, тирби-тиль беспорядочно летала по всей комнате, не даваясь в руки. А в-третьих…

Я не успел придумать третью отговорку.

Из вентиляционного отверстия выкарабкалось мерзкое многоногое существо, поводя во все стороны сяжками и раскрывая челюсти. Меня просто отшатнуло от него подальше, а Шандар отскочила, приседая и хватаясь за нож. Я всё же сумел сделать к ней шаг, хотя от вида омерзительного насекомого меня чуть не выворачивало. Схватив зель за плечо, я поискал глазами летающий огонек и с ужасом увидел, что тирби-тиль стремительно пикирует на вставшую в боевую позу многоножку.

— Не смей, дура! — заорал я. — Домой!!

Не знаю, что я имел в виду под домом, но тирби-тиль вдруг свернула прямо перед сомкнувшимися челюстями и полетела ко мне. Я облегченно вздохнул, всхлипнул, ощущая, как напряжение меня отпускает, и ухнул в темноту.

 

9. Норан

Интересный, всё-таки, у меня дом. Или это не мой дом? Да и что считать моим домом? Тсаворит? Землю? Куда я попасть-то хотел на самом деле?

Еще одна капля сорвалась за шиворот. Я поежился и открыл глаза. Зря, конечно. С закрытыми глазами, по крайней мере, можно было представлять что угодно. Но белый непрозрачный туман давал мало простора фантазии.

— Что так мокро? — пробурчала зель снизу.

Видимо, она лежала на земле — я не мог разглядеть ничего ниже пояса, от чего казалось, что меня разрезали пополам и верхнюю половину насадили на белого полуразложившегося червя.

— Ноги чьи-то, — объявила Шандар и подергала меня за штанину. — Илья, ты?

— Ну, я, — отозвался я.

— А где твоя верхняя половина?

— Верхняя — здесь. А вот где нижняя? — задал я глубокомысленный вопрос. — Ладно, хватит валяться. Вставай, Шандар.

Шандар покряхтела и совершенно неожиданно из белесой мглы выросла ее голова, а потом верхняя половина туловища, причем совсем не в том месте, где я ее ожидал.

— Явно не Сиба, — заявила она, будто я сам этого не видел, — но что?

— Если тебя это успокоит — я тоже не знаю.

— Не, не успокоит. Ты фонарик взял?

— Теоретически — брал. А ты его в рюкзак положила? Кстати, в том месте, где ты лежала — рюкзаки были?

— Сейчас посмотрю, — Шандар опустилась на руки и опять исчезла. Через минуту вынырнула и сказала. — Рюкзаки на месте. А фонарик ты в рюкзак должен был положить. Когда многоножка появилась.

Ее слова живо вернули меня к моменту нашего отправления. Я сглотнул и осторожно поинтересовался:

— Это что было?

— Тебе лучше не знать. В особенности о ее питании.

— Хорошо, что мы не задержались рядом с ней.

— Хорошо-хорошо, — думая о чем-то другом, ответила Шандар.

Да и сам я думал о другом: неожиданность перемещения и полная неизвестность о точке прибытия заставляли искать успокоения в пустом разговоре.

— Ну, нашла фонарик?

— Нет! — огрызнулась Шандар. — Сам ищи.

Вот так всегда: как самой не справиться, так сразу Илья делай. Стоп! Зачем нам фонарик?! У нас тирби-тиль есть — пусть светит. Где ж она? Словно в ответ, сзади послышалось жужжание, и живой огонек сел мне на плечо. Потоптался, вспорхнул и неторопливо полетел, светясь в тумане оранжевым облачком. Я моментально успокоился: с тирби-тиль мы не пропадем.

— Давай рюкзаки, — сказал я Шандар. — Пошли. У нас проводник есть.

Шандар подняла один, передала мне, взгромоздила свой себе на плечи и недовольно сказала:

— Не нравится мне твоя стрекоза. Что-то в последнее время она всюду лезет.

— Так помогает же!

— Это и подозрительно.

— А мне — нет. Меня другое волнует: найдем мы хоть кого-нибудь?

— Тебе зачем?

— Поговорить.

Шандар обернулась на ходу, но разглядеть выражение ее лица я не смог.

— Зачем говорить? Информаторий будет значительно полезней.

Я попытался представить, как из тумана прямо перед нами вырастает сверкающая разноцветными огнями и рекламными лозунгами будочка информатория, играет приятная музыка и вкрадчивый голос зазывает воспользоваться его услугами. Бред.

Мы шли долго. Иногда справа или слева наплывали темные махины непонятного генезиса, а потом уходили, когда оранжевый светлячок огибал их, устремляясь вперед. Земля, или по чему мы там шли, была ровной, без ям и кочек, но каждый раз я боялся выдохнуть, страшась, что под ногой вдруг разверзнется пропасть, и мы полетим куда-то вниз, в эту белую муть, не видя ни дна, ни краев расщелины. Нам хватило бы трещины и в метр шириной, чтобы упасть и не подняться.

— Не могу идти, — пожаловалась Шандар, — не вижу, куда ногу ставлю.

— Будто я вижу. Мне кажется, что вконец зрение потерял. Так всю жизнь перед глазами этот туман будет.

— Может, передохнем?

— Прямо тут?

— А чем это место хуже других? Или хотя бы от них отличается? — Шандар демонстративно повертела головой, в поисках более удобного места. Туман вокруг был однородным, так что я ничего не мог возразить.

— Садись. Не тащиться же целый день без передышки.

Я сел на землю, и сразу потянуло сыростью и холодом. Тирби-тиль неспешно и плавно улетала, и святящийся пузырек становился всё меньше и меньше. Почему-то я чувствовал облегчение, возникающее тогда, когда говорят, что ту тяжелую работу, на которую тебя взяли, будет делать кто-нибудь другой, а тебе дадут легкую и интересную. Становится и радостно, и тревожно, потому что еще не понимаешь, отчего так произошло, и слегка опасаешься — не вернется ли всё обратно.

Шандар достала из рюкзака две сушки, одну протянула мне, а вторую принялась меланхолично жевать. Я нехотя последовал ее примеру: есть хотелось, но жевать было влом. Апатия, вдруг навалившаяся на меня, погружала в сон, так что даже густой и промозглый туман становился чем-то приятным и теплым…

— Илья! Ты еще там не заснул?

— Почти… — невпопад ответил я, вздрогнув и усиленно заморгав.

Голос у Шандар стал мягким и текучим, мурлыкающим. Домашним… Наваждение какое! Не может профессиональный воин, наемник, почитающий смерть искусством, за несколько минут стать таким!

Я легонько толкнул Шандар. Она медленно повернулась ко мне и спросила:

— Что?

— Ничего не чувствуешь? — непослушные губы с трудом открывались, чтобы вытолкнуть пару слов. — Стукни меня, а.

Зель подняла руку и небрежно вмазала мне по щеке. Удар не был сильным, но я чуть не упал: мышцы не слушались. Однако меня это освежило. Причем настолько, что я в свою очередь слегка шлепнул зель по щечке. Шандар даже не успела отвести мою руку. Открыла рот, чтобы что-то сказать, потом закрыла и с шумом выдохнула.

— Это что, ты в меня попал? — голос был удивленным, но уже твердым.

— Вот именно.

— Ага. Спасибо. Давненько я не получала по лицу.

— Всегда готов сделать одолжение хорошему человеку, — я учтиво наклонил голову.

— Скажешь тоже, человеку, — буркнула зель, неловко поднимаясь на ноги.

— Ну, оговорился, прости, если тебя не нравится.

— Почему не нравится? Ты же не хотел обидеть.

Я поднялся вслед за Шандар. Она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, не двигая корпусом, оценивая пространство. На мой взгляд оценивать было нечего: однородная белая муть во все стороны. Но Шандар была иного мнения:

— Как думаешь, если мы свернем, что будет?

— Что, что?! Не знаю что! Заблудимся!

— Ты знаешь, где мы сейчас находимся? — вкрадчиво поинтересовалась Шандар. — У тебя есть карта? Ты представляешь — куда мы идем? Если нет, то все направления равнозначны, не правда ли?

— Мы идем за тирби-тиль, ясно?

— И где же она? Ах, скрылась в тумане. Так куда же нам теперь?

Я привстал и махнул рукой.

— Вот туда. Примерно.

— А ты не задавался вопросом — почему твое насекомое летело не по прямой? Что ей мешало? Инстинкт? Знание дороги?

— Да какая разница?! — я не понимал, что хочет сказать Шандар, и нервничал. К тому же, без путеводного огонька я действительно не представлял — куда теперь идти. И стоит ли, в таком случае, идти вообще?

— Нет разницы, ты прав. Чем бы оно не было, но иной путь наверняка грозит опасностями. И не спрашивай меня — какими.

— Боишься, что ли? — подначил я зель.

— Дурак, — равнодушно отозвалась она. — Я говорила, что нужно за твоей насекомой идти, раз уж вообще поперлись, а он всё с ног на голову перевернул. А теперь поздно. Кто-то нас с ней разлучил, причем самым простым способом: мы сами решили так сделать.

Если смотреть с такой стороны, то зель была права. Потеряв проводника, мы лишились уверенности в том, что знаем, куда идти. Но не сидеть же на месте: слишком уж сыро. Без движения скоро начинаешь мерзнуть и дрожать. А если какие опасности встретятся, так будет повод размяться, а то кровь застоялась.

Я сам себе не нравился. То апатия, а то показная бодрость, готовая смениться яростью. На самом деле я не такой. Я — спокойный, рассудительный, вдумчивый, без заскоков и внезапных решений, о чем я зель и сказал.

— Ты это кому другому расскажи, — охладила меня Шандар. — Пойдем уж…

— Куда?

— Во-о-он туда! — она неопределенно показала рукой вперед. — Там какой-то скальный массив. Ты же любишь камни? Как раз для тебя.

Камень казался теплым. Наверно, он таким и был, потому что на его поверхности не было ни капли влаги. Гладкий, он давал пальцам успокоение. Чтобы не видеть тумана, я прислонился лбом к полированной поверхности. Дал отдых глазам и снова отодвинулся, чтобы еще раз увидеть творение неизвестного мастера. Тускло-зеленая поверхность с белесыми прожилками уходила ввысь на неизвестную высоту. Тщательная отделка просто кричала о том, что каменный столб, который мы с Шандар обошли вокруг, не просто яшмовый останец, а некое произведение искусства. Монументальное и прекрасное.

— Если бы не туман, мы наверняка насладились бы резьбой по камню.

— Как же! — сказала Шандар. — Мертвыми камнями я ему тут наслаждаться буду! Я живое люблю. Сто лет водяного дракона не видела, в океане не плавала. Уже не помню, как охотится кархар за серебристыми тритонами, как раскидывает ловчую сеть гигантский паук-рыболов, или как линяет красная жаба, сияя под солнцем Зельде блестящей алой кожей…

— Домой хочешь? — сочувственно спросил я.

— Нет, Илья. Но там я родилась, — зель стояла, прижавшись щекой к столбу, и смотрела на меня одним глазом. — Иногда и нам нужно возвращаться.

— Ты хочешь уйти? Ты устала?

— Не сейчас, — Шандар говорила спокойно и грустно. — Я предупрежу.

Вот так. Ей тяжело со мной. Как же я ее достал, наверное. Своей глупостью, бесполезностью, дурацкими шуточками и вечным нытьем. Бесконечными вопросами, на которые никто не знает ответа. На ее месте я бы давно высказался в лицо этому идиоту, плюнул и ушел, несмотря на честь воина. А Шандар терпит…

Я снова уткнулся лбом в камень и прикрыл глаза. Не хотелось смотреть, да и некуда было. Если только не считать яркой золотистой полоски, вдруг мелькнувшей внутри яшмового монолита. Кстати, с чего я решил, что это монолит? С тем же успехом это может быть отделкой, выполненной по любой искусственной конструкции или хотя бы по базальтовому столбу.

Золотое свечение становилось ярче, и вместе с ним зелень яшмы обретала прозрачность, открывая застывшее объемное изображение.

Античный городок с глухими стенами домов, выходящими на кривые улицы. Зеленоватое море, искрящееся под солнцем. Единственная прямая центральная улица, ведущая к храму со статуей неизвестного божества при входе. И золотая полоса от дверей храма, лежащая по оси этой улицы. Блестящая, полированная, чистая, словно вымытая. На ней четверо разумных с обнаженными мечами, выглядящих странно, но знакомо: с зеленоватыми лицами и огромными глазами. Вокруг, но на отдалении от них, стоят и сидят люди. Некоторые с интересом, некоторые с опаской смотрят на действо, которое должно развернуться на золоте, но ни один не пересекает полосы и даже близко не проходит рядом с ней. Только один человек стоит почти рядом с бойцами, приготовившимися к схватке, и держит в руках плоский прямоугольный предмет, напоминающий картину.

Изображение настолько живое, что казалось остановленной реальностью. Сейчас нажмут кнопку и люди оживут, задвигаются, продолжат свои дела, а воины начнут убивать друг друга. И при этом картинка не была настоящей: что-то чуждое и непривычное виделось в ней. Какая-то неправильность, которой просто не могло быть, анахронизм.

Я практически не сомневался, что вижу античное время: архитектура не оставляла сомнений. Одежда, конечно, не была похожа на древнегреческую или финикийскую, ту, которую принято отождествлять с этим временем, но это ни о чем не говорило: мы знаем совсем мало о нарядах знати и вообще ничего — об одежде простых людей. Прямая улица к храму, стоящему не на холме? В пределах допуска. Я даже мог допустить золотую полосу и инопланетников на ней: возможно, именно они и провели ее золотом, запретив наступать людям.

Картина. Тогда не писали масляными красками на холсте. Вообще не было такого искусства! Зачем фальсифицировать живое изображение? Да и возможно ли это? Так что там было дальше?

Картинка запустилась в ответ на мой неслышный запрос. Все задвигались. Но мое внимание было приковано, конечно, к инопланетникам. Они сражались красиво, вычурно, совсем не так, как зель, но всё равно смертоубийственно. Их можно было уважать, и даже в чем-то восхищаться ими. Но я не верил тому, что видел. Это было ненастоящее. Движение не вдохнуло в них жизнь, скорее, наоборот: сделало разумных прыгающими и пляшущими марионетками.

Я разочарованно отодвинулся от стены, и изображение опять застыло, вернувшись в первоначальный вид, а потом столб потерял прозрачность, налившись тускло-зеленым цветом.

— Ты видела? — спросил я у Шандар.

— Я видела, — ответила она. Но голос у нее был такой, что я тотчас подумал, что видела она совсем не то, что я.

— Что же?

— А ты?

— Землю. Древность. Какую-то схватку на мечах между инопланетниками.

Шандар отрицательно помотала головой.

— Нет, не это. Был ровный пейзаж с громадными каменными разноцветными столбами до самого горизонта. Счастливая зеленокожая девушка с ребенком на руках. Сильный мужчина, радостно смотревший на них. Потом небо почернело, и косые раскаленные нити стали падать сверху, врезаясь в столбы и разрушая их.

— Это — столб памяти, — я подвел итог. — Они хранят тут информацию о происшедших событиях.

— Они — это кто?

— Ты же видела. Нораны.

— Ничего я не видела! — Шандар вдруг разозлилась. — Пошли отсюда!

Я пожал плечами, но безропотно взвалил рюкзак на плечи и отправился вслед за Шандар.

— Смотри — светится что-то.

Шандар даже головы не повернула.

— Не отвлекайся. Глюков нам еще не хватало.

— Сама ты глюк! Успокоишься ты сегодня или нет?!

— Сегодня? А кто сказал, что еще не наступил новый день?

— Я сказал! Я!

— Илья, ты же умный, всё понимаешь. Видишь, мне не до того. Не трогай меня, а? — у зель появились просящие интонации, и я предпочел заткнуться.

Это странное путешествие сквозь туман без ориентиров во времени и пространстве сильно влияло на Шандар. Нам срочно надо было куда-нибудь дойти. У Шандар отсутствовала ясная цель, а без нее зель не могла: бессмысленные действия, лишь бы только убить время, были глубоко противны ее натуре. Отсюда и раздражение. Невозможность изменить ситуацию выбивало ее из колеи. Не то, что я. Я бы мог бесконечно куда-то идти, не видя конца пути, тупо переставляя ноги, без надежды куда-либо дойти и чего-либо достигнуть.

Но оранжевый огонек действительно светил и даже приближался, становясь крупнее. Он летел слева из-за спины, и я оборачивался назад на каждом шаге, уже почти уверенный — что нас догоняет.

Тирби-тиль опустилась мне на плечо, завибрировала крылышками и успокоилась, недвижно застыв и вцепившись в ткань всеми ножками.

— Пришли, что ли? — спросил я у тирби-тиль.

— Куда? — ответила Шандар, не оборачиваясь.

— Да я не с тобой разговариваю.

— Вот! Следующая стадия сумасшествия. Он разговаривает с несуществующими собеседниками.

— Почему не существующими? — спросил я у зель, подмигивая тирби-тиль. — Очень даже существующими. Хотя и не собеседниками… Тирби-тиль вернулась.

Шандар внезапно остановилась, и я чуть не ткнулся носом в жесткую волглую ткань ее рюкзака.

— Вот как? И что это может означать?.. Нет, твое предположение я слышала, не повторяй… Ей стало скучно, и она захотела с тобой пообщаться? Вряд ли. Устала и решила на тебя присесть, как на самую надежную опору? Сомневаюсь. Наши блуждания близятся к концу, и нет смысла лететь самой, когда можно с комфортом ехать на твоем плече? Вероятно…

— Я это и сказал, — вмешался я в ее монолог.

— Ты сказал совсем другое.

— Но по смыслу — то же самое!

— Не будем спорить, — примирительно сказала зель, — лучше приготовься к новому.

— Чему — новому?

— А я знаю? Увидим.

Буквально через десяток шагов туман позволил увидеть темную стену, перегородившую нам путь. В ней светлым провалом намечался возможный проход. Радостно жужжа, насекомое сорвалось с моего плеча и полетело к проходу.

Я поймал тирби-тиль и засунул ее в карман. Нечего ей жужжать и кружиться перед носом. По всему выходит — пришли мы.

Высокие гладкие металлические ворота, вделанные в черный камень. Неприятно влажные, словно вспотевшие холодным предсмертным потом. Я провел пальцем по створке, оставляя линию, сразу набухшую тяжелыми каплями.

— Так и будешь стоять? — Шандар нервно передернула плечами. — Может, войдем?

— Не приглашают же.

— Думаешь, они тебя видят? Стукни хотя бы.

Я несильно размахнулся и нерешительно впечатал ладонь в металл. Потом брезгливо отер ее о штаны. Глухо. Будто по скале стучал.

— Ну, кто так стучит?! Кто? — возмутилась Шандар. — Вот как надо!

Она покопалась в рюкзаке, выудила кинжал и со всей силы долбанула рукояткой в ворота. Металл лишь слегка звякнул.

— Не нужно нам туда, — сумрачно заявил я.

— Как же. Я хочу согреться, — Шандар зябко поежилась.

— Тогда входи!

— Да запросто! — Шандар скинула рюкзак, прицепила липучки к рукам и ногам и полезла вверх по стене, рядом со створками.

Практически сразу же она пропала в белом мареве, и только шлепки и шуршание по камню говорили, что она продолжает подъем.

— Ну, как там?! — крикнул я, когда звуки подъема почти совсем стихли.

— Нормально. Только стена без проемов, — отозвалась зель. — Попробую вниз по диагонали.

Шандар спустилась, вернулась обратно к воротам и в сердцах сказала:

— Ерунда какая-то! Нам нужно внутрь, а никак не войти!

— Не любят они гостей, — заключил я. Мне уже надоело торчать возле непробиваемых ворот.

— Может, еще чем подолбить? У тебя ничего такого нет?

— Не нужно долбить. Глупо.

Я достал тирби-тиль из кармана, посадил на створку и подтолкнул. Дескать, завела сюда, так теперь открывай.

Что-то клацнуло внутри, высокие непробиваемые металлические створки подернулись тяжелой ленивой волной и неспешно растаяли. Тирби-тиль недовольно зажужжала.

— Ключик, — улыбнулась Шандар.

— А замочка-то и нет… — ответил я.

Зель не обратила внимания на мои слова, подняла рюкзак и прошла внутрь. Естественно, я пошел следом — не оставлять же ее без присмотра. Очень скоро мы уперлись в новую преграду.

По сравнению с предыдущей, это была простая деревянная дверь с деревянным же молотком, подвешенным на веревочке у дверной ручки. Я пожал плечами, взял молоток и громко стукнул два раза по горизонтальной плашке на створке.

Буквально через несколько секунд дверь приоткрылась, словно нас здесь ждали, высунулось существо и, заметив нас с Шандар, что-то нелюбезно промычало.

— Не понимаю, — резко ответил я. Все эти треволнения с входом изрядно попортили мне настроение.

Разумный сказал другую фразу, по звучанию напоминающую прерывистое щелканье.

— Я же сказал — не понимаю, — брюзгливо буркнул я.

Шандар тоже что-то сказала в ответ, похоже на то, как разговаривал разумный. Так они некоторое время перещелкивались, а я потихоньку зверел, не понимая их и не имея возможности вступить в разговор. Неожиданно разумный спросил:

— Так лучше?

— Да. Гораздо, — саркастически ответил я, с трудом отходя от напряжения. — Видите ли, я не обладаю такими познаниями в языках, как моя спутница.

— Это не страшно. Всегда существует возможность понять друг друга.

— Кроме вас, тут есть еще кто-нибудь? — может, это было и невежливо, но я хотел понять — что можно ожидать от визита в это странное место.

— Разумеется. Мой хозяин. Я — всего лишь привратник и управляющий хозяйством дома.

— С ним можно встретиться? — я гнул свою линию.

— Ему будет интересно увидеть разумных, сумевших попасть сюда без предварительной договоренности.

— К сожалению, мы не могли с ним договориться, потому что не знали, что он здесь находится. Мы просто вошли и увидели вас… — вмешалась в разговор Шандар.

Ну, кто ее просит лезть, когда я веду тонкую беседу? Откуда в ней столько нетерпения? И главное — он же теперь с ней разговаривает!

— Как вы сняли защиту? — любезно спросил привратник.

— Не снимали мы вашу защиту!! Мы просто хотели войти — и всё!

Разумный осуждающе посмотрел на меня, покачал головой, дескать, какой молодой и невыдержанный, и сказал:

— Не знаю, что привело вас к нам, и как вы сюда попали, но входите.

Он небрежно махнул внутрь дома, посторонился, пропуская нас с Шандар, и закрыл дверь, оставляя туман вне жилища. Теперь его можно было разглядеть лучше. Кроме светло-зеленого цвета кожи, от человека он отличался непривычным строением ушей и огромными темно-синими глазами без радужки и зрачков. Наверно, я ему тоже казался необычным, да еще и взбалмошным. А ведь действительно, что на меня нашло? Надо быть спокойнее. Тогда проще общаться с любым разумным, что бы он собой не представлял.

— Как вас представить хозяевам дома?

Мы переглянулись. Как ни называйся, всё равно будет далеко от истины. Только если самое простое и несомненное.

— Шандар. Зель.

— Илья. Человек.

— Я понял. Что ж. Проходите. Вы можете подождать хозяина в библиотеке. По зеленому указателю, пожалуйста.

Сразу же в воздухе вспыхнула зеленая стрелка, показывая направление и дрожа в нетерпении, ожидая нас. Не смея ее задерживать, мы побрели за ней вглубь старинного дома.

 

10. Норан

Я никогда не бывал в старинных замках на Земле. Но этот дом был очень похож на то, как я эти замки представлял. Каменный пол и стены, узкие проходы, неожиданно изгибающиеся под прямым углом, редкое освещение мерцающими светильниками.

Впечатление изменилось, когда мы это всё прошли и оказались наверху лестницы, спускающейся в громадный зал с высокими оконными проемами с двух сторон. Окна были забраны разноцветными витражами, блики от которых лежали на черном каменном полу. Изображения в насыщенных красных тонах нечетко просматривались от входа, словно края витражей дрожали.

К середине зала были смещены стеллажи с тонкими коричневыми футлярами одинаковой высоты и толщины, так что свободный проход по залу был возможен только вдоль стен, ну, и поперек.

Нерешительно мы с Шандар спустились вниз: уж слишком торжественно там было. Сначала остановились у первого стеллажа, постояли, привыкая к неподвижной тишине, осваиваясь и дожидаясь хозяина дома. Но он всё не подходил, и, ради любопытства, я заглянул во второй ряд, за ним в третий и неторопливо зашагал вдоль стены. Не утерпев, вытащил крайний футляр и раскрыл.

Шандар тут же пристроилась у меня за плечом, чтобы не пропустить момента раскрытия. Футляр щелкнул и распахнулся на две половинки. Внутри лежали скрепленные листки с отпечатанными на неизвестном алфавите строчками и стандартный кристалл мнемо-носителя в защитной оболочке.

— Аннотация, наверно, — сказала Шандар, указывая на текст.

— Прочитать можешь?

— Не-а. Зачем? Можно кристалл послушать — всё станет понятным.

— А мне удобнее читать, — отрубил я.

— Так задай распечатку на привычном языке — дел-то всего ничего.

— Как-то не хочется…

— Ну, как знаешь, — Шандар недоуменно приподняла брови, явно не понимая, почему я противоречу сам себе.

Вот такой я противоречивый. На самом деле мне просто не хотелось делать лишних усилий. Придет хозяин и всё разъяснит, если захочет. А если не захочет, нам знать не надобно. Библиотека успокаивала, а к большему я пока и не стремился. Отдыхал, рассматривал витражи, каждый раз затрудняясь определить сюжет, и не торопился…

— О, смотри — здесь не только книги и записи! — Шандар дернула меня за плечо, разворачивая в нужную сторону.

Напротив стола, в простенке между витражами, выходящими на теневую сторону, висела картина. Я неосознанно сделал несколько шагов к ней, чтобы лучше разглядеть, и вздрогнул, когда незнакомый голос заинтересованно спросил:

— Ты хочешь услышать историю портрета?

Я повернулся на голос и обомлел. Норан подошел совсем неслышно. И это он был нарисован на картине, которую я разглядывал.

— Это началось здесь, в Доме клана Даров…

 

Рассказ норана Нейдара

О, как прекрасна ты!

Эти острые мелкие коготки на восьми пальчиках. Рассыпанные по плечам белые волосы, с воткнутой в них желтой кувшинкой. Левое ушко с кисточкой на конце кокетливо выглядывает из-под тонких прядей. Огромные фиолетовые глаза с вертикальным зрачком нежно и весело смотрят на меня. Острые треугольные зубки чуть видны между приоткрытых губ естественного лазуритового оттенка. Капельки морской воды, так и не скатившиеся с ее нефритовой кожи, радужно поблескивают, намекая на сладкие мгновения счастья…

— Хороша?!

Ответа не требуется. И я знаю это, и мой брат, что стоит за спиной и насмешливо смотрит на меня. Я знаю — по-другому он смотреть не станет. Слишком много времени я провожу в комнате реликвий. Фамильных реликвий клана Даров.

— Неужели ты забыл историю? Ты хочешь повторить путь Эйдара? Отступника, сошедшего с Золотого Пути?

— Не было такого, — я поворачиваюсь к брату, встречая его ухмылку спокойно и надменно, — он всего лишь остановился…

— На сколько лет? — подхватил брат. — Кто развязал войну с кланом Эрк? По чьей вине Властителей стало так мало, что в Галактике забыли не только о нашей власти, но и вообще о норанах?!

Да, это больная тема. Но зачем же так кричать? Всё это случилось без нас — четыре тысячи лет тому назад. И уже никак не поправишь. Можно лишь кричать и бессмысленно возмущаться прошлым, либо принять его таким, каким оно было.

— Остынь. Я просто смотрю. Красота вечна. Жизнь преходяща.

Брат сникает. Да, Властители уже не те, что были во времена Эйдара. Когда позор смывали чужой кровью, стоя на Золотом Пути.

Я не знаю, что разумные сделали с золотыми плитами, уложенными на каждой планете, хозяевами которых мы были. По ним могли ходить только мы — нораны. Ну, и наши слуги. Наверно, выковыряли из земли и отправили на переплавку. Только отсталые расы могут использовать чистый металл для иных нужд, чем того требует кодекс Властителей.

— Скажи, Нейдар, почему ты смотришь именно на это? — брат никак не может оставить тему. — Есть же объёмные снимки, есть визуализаторы, где Изабель предстает такой, какой была на самом деле. Взгляни на них.

— Там — изображения. Здесь — она живая, — мой ответ короток, но точен. К чему объяснять понятное?

— Ты веришь в это? — брат удивлен.

— Вера — другое. Можно верить в Золотой Путь, в Избранность норанов, в собственные силы, пока не найдется тот, кто сильнее тебя. Я вижу и знаю.

Я делаю шаг назад по полированному диабазу, пропуская брата, и показываю ему, чтоб он встал на мое место. Он недовольно морщится, но встает.

— Смотри.

Брат смотрит. Разумеется, он ничего не видит — это приходит не сразу. Я чувствую, что вот-вот, и он возмущенно обернется, крича и ругаясь. Тогда я говорю:

— Шагни вправо, потом влево, не отрывая глаз от портрета. Медленно, не спеша.

Он делает так и замирает.

Он увидел.

— Я уезжаю.

Они все смотрят на меня: брат, отец, мать, сестры. Они ждут объяснений. Интересно, они поймут меня? Или станут удерживать? Запрещать? Они вправе поступить так. И я вправе не подчиниться им.

— Куда? — отец отодвигает тарелку и треплет шестиногого чанга за сяжки. Тот радостно подпрыгивает, трещит на своем языке и старается шутливо прикусить ласкающую его руку.

Нет смысла делать тайну из своих поступков.

— Еще не знаю. Хочу найти того, кто создал портрет Изабель.

— Глупец, — отец поднимает губу, недовольно показывая посеревшие зубы. — Никто не живет так долго. Даже нораны.

— Значит, остались потомки, ученики. Те, кто помнит, кто может повторить.

— Ищи.

Как легко. Я чувствую подвох, но не могу его понять.

— И что я могу взять из фамильных ценностей?

Отец усмехается:

— Ступивший на Золотой Путь сам берет всё, что ему требуется — на Пути. Возьми. Оно твое.

Да, это и есть самое сложное.

— Ты знаешь не хуже меня, что, кроме Норана, больше нигде не осталось золотых плит, — я сдерживаюсь и не выказываю злости, но, уверен, отец чувствует ее.

Он пожимает плечами — чужой жест, не норанский.

— Кто знает. Золотые плиты — лишь символ. Путь — он в душе. Иди. Не откладывай дело на потом, если его можно сделать сейчас. В тебе есть силы. Вдруг именно с тебя начнется возрождение Властителей?

Не начнется. Я ухожу ради другого. И никто не препятствует мне. Оценивают. Молчат.

Почему молчат сестры — понятно — у них еще нет права голоса в общих клановых вопросах. Но почему молчит мать? Я думал, она будет уговаривать меня остаться. Ошибся. Молчит, лишь странно смотрит на меня, словно пытается запомнить, как будто мы каждый день не встречаемся с ней за семейным ужином, как сейчас.

Отец тоже замечает взгляд матери и говорит ей, хотя она ничего и не спрашивает:

— Он уже взрослый. Справится. А нет, так гибель на Золотом Пути предпочтительнее смерти в родовом замке от старости.

Мать отрицательно качает головой. Она не согласна. Но с чем? Я узнаю это потом. Когда вернусь. Если вернусь.

— Я возьму меч. И Знак.

Брат возмущенно кричит:

— С кем ты будешь сражаться мечом? Опомнись! Им можно убивать только Ступивших на Путь, норанов! Но ведь никого из нас нет за пределами планеты! Ты хочешь осквернить оружие и запятнать свою честь?!

— Не кричи на него, Ильдар. Меч — символ. А его честь — это его честь. Пусть берет.

Я благодарен отцу за его слова. Снимаю меч со стены, несколько мгновений любуюсь на причудливый синий рисунок на лезвии, а потом оборачиваю вокруг пояса. Можно идти. Я ни с кем не прощаюсь — это не принято. Вступая на Золотой Путь, ты уже не принадлежишь ни себе, ни семье, ни клану. Лишь всей планете. Ты — Властитель.

Странно прийти туда, где ни разу не был. Не потому, что не хотел, а потому, что это было не нужно. Все межпланетники на космодроме в отличном состоянии — служба консервации свое дело знает. Задать программу расконсервации и спокойно подождать на краю поля, где пластбетоновые амазонитовые плиты сдерживают напор цепкой колючей травки.

Я сажусь на теплую зелено-белую пеструю поверхность и провожу по ней рукой. Прощание? Наверное. Золотой Путь требует полной отдачи. Встав на него, я должен забыть о своих чувствах, желаниях, мыслях. Помнить только о цели, которая и будет вести меня. Так что это последние сантименты.

Корабль к старту подготовили очень быстро — роботы застоялись в бездействии, отрабатывая лишь учебные тренировки. А тут реальный запуск — как не постараться? Они даже выстроились в две шеренги, провожая меня оптико-сканирующими устройствами, пока я шел к входному шлюзу.

Курс я тоже задал еще на предварительной стадии — чтобы быстрее взлететь. С этим оказалось просто — узловые реперные станции не могут менять свое месторасположение. Мне нужно на ближайшую. Нет смысла блуждать по Галактике, если есть возможность получить информацию и отправиться дальше.

Да, я наивен в некоторых вопросах. Признать это — не означает поступиться честью. Только сильный не будет тешить себя иллюзиями. Если нораны не выходили в космос, то как они могут знать обо всех изменениях в жизни разумных?

Первой меня встречает таможенная служба. Мой внешний вид ничуть не смущает сотрудников службы — сказывается профессионализм. Но то, что они видят норана в первый раз, очевидно. Некоторое время они совещаются между собой, а потом один из них подходит ко мне. Он высокий, тело его защищено наружным хитиновым покровом, а конечности снабжены острыми зубьями по внутренней кромке. На личностной метке, прикрепленной спереди, имя и название расы — танланцзы.

— Документы, — говорит он через коммуникатор.

Я отдаю заранее подготовленный пластиковый прямоугольничек.

Насекомовидное разумное долго изучает мою идентификационную карточку.

— Личное имя?

— Нейдар.

— Место обитания?

Формальности. Они болезненно бьют по самолюбию, но ответить надо.

— Планета Норан.

— Цель поездки? — вопросы продолжаются.

— Просветительская. Хочу ознакомиться с произведениями искусства.

— Время пребывания?

— По обстоятельствам.

— Имеется ли у вас достаточно средств для удовлетворения ваших потребностей?

Зачем танланцзы знать всё это? Какие выводы оно сделает?

— Золотой Путь, — отвечаю я.

Танланцзы пристально смотрит на меня, потом сгибается над пультом и посылает запрос. Правильно. Если не знаешь сам, спроси у тех, кто знает и сможет выдать информацию.

— Не является отчуждаемым имуществом. Не может считаться средством оплаты, — и смотрит на меня темными глазами на антропоморфном лице, по которому нельзя прочитать, что он думает.

Вот как. Ничего, я подготовился и к такому повороту.

Маленький камешек. Почти ничего не значащий для меня. Кусочек моей планеты. Я достаю его из кармана и неторопливо кладу на стойку перед танланцзы. Полупрозрачный желто-красный минерал с золотыми искорками, мерцающими внутри. Норанская яшма. В Галактике мало ее образцов, но ценность их известна всем.

— Желаете обналичить? Записать на свой счет? Взять кредит? — таможенник становится предупредительным.

Все они такие, низшие. Для них счет в банке — мерило значимости разумного.

Я игнорирую вопросы танланцзы. Для меня имеют смысл только мои слова.

— Я желаю получить информацию. Прямо сейчас.

— В каком виде? Вы можете воспользоваться общим доступом…

— Да, им.

Нет смысла объяснять непонимающим то, что они не могут понять. Легче согласиться.

Танланцзы наклоняет голову и жестом показывает, куда мне пройти.

Маленькая кабинка с примитивным устройством ввода-вывода. Кто пользовался ею? Кто прикасался щупальцами, пальцами, ложноножками, когтями к этим клавишам? Об этом лучше не думать. Невозможно требовать особых условий, когда ничего не значишь для других. Заняться делом — идеальное решение, чтобы ушли ненужные мысли.

Теперь нужно правильно задать вопрос.

Я набираю на всеобщем: «Искусство изображения лиц».

На экране выскакивает множество ссылок. И нет никакой возможности отождествить их с тем, что мне надо. Наугад тыкаю в одну, другую, третью. Слова. Которые ничего мне не говорят. Мне начинает казаться, что я проведу за бессмысленным чтением многие годы, но так и не найду желаемого. Или пропущу по незнанию.

Тогда я поступаю просто. Достаточно запросить список планет, по которым пролегал Золотой Путь. Ведь именно на одной из них Эйдар и получил изображение Изабель. Да, их много. И лично побывать на всех я вряд ли смогу. Но я буду спрашивать. Где-нибудь я получу ответ. Вставшему на Путь не важен срок исполнения. Важен результат.

Мелькает знакомое название. Так и есть. Планета таможенника, который не был предупредителен со мной, как полагается. Его незнание не умаляет вины. Но я добр. Даже к низшим. По крайней мере, он дал мне повод, чтобы выбрать направление.

Я вхожу в базу станции и бронирую билет на ближайший рейс.

Танлан…

Что ж. Танланцзы, стоящий передо мной, выглядит необычно, по сравнению с другими своими сородичами. Чем разумный моложе, тем оттенок его зеленого панциря светлее. У этого же он обсидианово-черный.

Я увидел его, едва выйдя за двери космопорта. Увидел и остановился.

Он тоже смотрит на меня. Ждет, что я первым начну разговор? Разумеется, он понимает, что привлекло меня. Поверхность всего его тела испещрена разноцветными точками, линиями, полосами, сплетающимися и расплетающимися, проходящими одна над другой, плоскими, но имеющими глубину. Все они вытравлены в твердом наружном панцире. Как — я не знаю. Это меня не волнует. Мой взгляд прикован к широкой золотой полосе, начинающейся на ноге и заканчивающейся посередине груди танланцзы.

— Ты правильно понял, — наконец произносит старик. — Это Золотой Путь. Мы не забыли про него.

— Странный способ помнить.

— Когда я умру, с меня снимут панцирь и повесят в Зале истории. Молодые будут приходить туда и смотреть. Изучать эти линии. Думать, что я хотел ими сказать. И просто любоваться высоким искусством.

— Оно у вас такое? — я не спрашиваю. Просто констатирую факт. — Но я нигде не вижу изображений вас самих.

Танланцзы прикрывает глаза на морщинистом лице.

— Ты — чужой, — наконец отзывается старик. — Тебе — не понять. Более того, ты — норан. А вы всегда считали свое мнение высшим и единственно правильным. Теперь вас нет. И разумные за свои ошибки могут винить только себя.

— Я — есть. И я — на Золотом Пути. Ответь на мой вопрос.

Он протягивает верхнюю конечность ко мне и осторожно дотрагивается до моей груди. Убирает ее и раскатисто щелкает зубьями на ней. Я неподвижен.

— Искусство у каждого свое. Но только люди запечатлевают себе подобных разными способами. Люди и другие разумные, похожие на них.

— Ты скажешь мне — где их найти, — я опять не задаю вопрос. Я уверен — он знает, что такое Властитель.

— Их много. Я укажу путь. Пусть он и кружной, но тебе пойдет на пользу встретиться с теми, кто близок вам по духу.

Он протягивает мне каменную пластинку черного нефрита, на которой золотой вязью рассыпаны слова.

Зельде…

Планета наемных воинов. Зель желают говорить только об одном — о найме. Но у них есть искусство — искусство создавать смерть. В этом мы близки. И в те далекие годы они могли бы стать нашими союзниками. Если бы моим предкам не понадобилась эта планета для Пути. Это как ступенька, по которой можно шагнуть вверх.

Немудрено, что как только последний норан покинул Зельде, зель выкорчевали все золотые плиты, погрузили на межпланетник и отправили на орбиту своей планеты. Историю тут помнят. И с охотой говорят об этом.

Со мной согласилась перемолвиться словечком молоденькая зель, которой стал любопытен необычный пришелец. Несмотря на возраст, она уже почти достигла высшего уровня. Мы сидим на полуразрушенном причале и изредка бросаем маленькие камушки в сине-зеленые несмешивающиеся воды океана.

Говорить с зель, которая так и не назвала свое имя, интересно. Виды боя, уклонение, специальная активная защита, идеальное оружие… Мы сходимся на том, что у каждого свои вкусы и предпочтения в этом вопросе.

— Твой меч? Покажи, — говорит девушка, замечая вдруг металлическую полосу вокруг моего пояса.

В этом нет оскорбления. Всего лишь просьба профессионала. Я снимаю меч, встряхиваю и передаю зель.

Она смотрит на лезвие под разными углами, гладит его и говорит:

— Им давно не пользовались. Почему?

— Нас слишком мало, чтобы мы всё еще убивали друг друга.

— Хороший ответ, — девушка улыбается. — Когда закончишь свои дела, приезжай к нам. Я буду тебя ждать.

Я отрицательно качаю головой.

— Мне нужно другое. Вы умеете создавать изображения?

Зель задумывается.

— Мы — нет. Попробуй поискать на других планетах. На Бриссе, например. Там бывают разумные со всей Галактики. А потом возвращайся сюда. Твое лицо очень похоже на нашу воду. Такое же зеленое… И синее…

Зель одобрительно смеется и уходит. Разговор окончен.

Мой путь будет продолжен.

Брисс…

Ильмек согласился говорить со мной. Он еще помнит — кто такие нораны, и поэтому насторожен. Я тоже не верю ему. В свое время они изъявили покорность лишь формально. Мы приняли ее. Невозможно было сражаться с теми, кто владеет тайнами времени.

Он встречает меня в хижине. Да, всё так и осталось с тех пор — ильмеки не приемлют прогресса. Они разрешают ему быть рядом с собой, современный космопорт тому подтверждение, но не для себя.

— Мое имя — Куаутемок, — представляется ильмек.

Я вынужден сделать встречный шаг:

— Нейдар.

— Что желает мой господин? — ильмек склоняет голову в притворном почитании.

— Я не твой господин. Никогда им не был и не буду. Я желаю лишь знать.

— Ты можешь узнать. Куаутемок ответит.

Снизойдет, значит. Я понимаю, когда разумный, не знающий ничего о норанах, ведет себя с ним на равных. Понимаю, когда бывшие враги не хотят преклоняться перед нами, проигравшими битву. Но допустить презрения — не могу.

Я достаю меч, демонстративно рассматриваю лезвие и кладу его перед собой. Нельзя убивать этим мечом не норана. Но создать угрозу — почему нет?

— Истинный норан, — усмехается ильмек. — Да только на Бриссе уже нет Золотого Пути. Зачем ты пришел сюда?

Я порываюсь сказать Куаутемоку всё, что я думаю плохого о нем и о его мире, но останавливаю себя. К чему мне терять лицо перед низшим? Пустые угрозы бессмысленны. А реальные — не помогут мне. Он откажется отвечать. Мне же не нужна его смерть. Мне нужны его слова.

— В нашем клане хранится изображение женщины, созданное давным-давно, еще во времена, когда слово норана значило всё. Кто создал его — неизвестно. Где и как — тоже. Именно это я и хочу знать. Ради этого встал на Путь. Я обойду все миры, чтобы найти мастера.

Что ж, ильмеки всегда были мудры. Надеюсь, мне попался не последний из них. И он сможет ответить.

— Я ошибся, — говорит Куаутемок. — Ты совсем не обычный норан. Ты даже можешь стоять на Золотом Пути, который вы утратили.

— Ты угадал, ильмек, — я выплевываю это слово, но он равнодушно смотрит мне в глаза, будто не замечая оскорбления. — И ты должен помочь мне.

Очень долго Куаутемок смотрит мне в лицо, словно читая книгу, написанную странными знаками, словами, лишенными смысла, на мертвом языке. Я не шевелюсь. Я смотрю внутрь себя. Там переливающиеся желто-красные огни норанской яшмы, синяя мрачность лазурита, белые, зеленые, черные блики трехцветного нефрита.

Только голос ильмека возвращает меня в его хижину.

— Что ж. Я знаю ответ. Но сказать его тебе, означает изменить твою судьбу.

— Хотя бы намек! — я дрожу в предвкушении. Возможно, еще секунда, и я узрю цель.

— Найди людей. Они смогут дать тебе то, что ты ищешь. Начни с ближайшей планеты — так будет проще.

Ильмек закрывает глаза. Разговор закончен.

Дельта…

Пустынная планета, где количество сотрудников био-станции превышает численность местного населения. Они вежливы, готовы уделить время незнакомцу, расспрашивающему их о непонятном, и заняты работой всё время. Главная их задача — выжить. Единственное, чем они любуются, проходя коридорами станции, — вирт-картины с красочными движущимися пейзажами далеких планет. На них нет ни разумных, ни самих людей. Просто голо-отпечатки определенной местности. Наверно, людям, каждодневно видящим лишь песок и привычные лица, ничего больше и не надо.

Но я же не один из них.

Только одно убеждает меня в правильности указаний Куаутемока: некоторые из людей хотят странного. Того, что они не только не могут получить, но и чего не существует во всей Галактике. Таких двое, и чем-то они походят на меня. Но им нужно свое, а мое им кажется невероятным. Каждый из них в собственном мирке и не хочет вылезать в открытое пространство. Они правы. Мир враждебен им.

Но я-то могу преодолеть эту враждебность и добиться своего. Надо искать дальше.

Сиба…

Тут нет и не было местной разумной жизни. Это колония людей. Довольно успешная, самообеспечивающаяся, живущая среди бесконечных болот. Зачем им какое-то неведомое искусство? Если сил, после напряженной работы, остается только на самое элементарное, поставляемое всеобщей сетью. Возможно, в мире людей это считается искусством — все эти движущиеся плоские и объемные картинки, застывшие изображения и слепки, то, что услаждает их взор и дает волю инстинктам.

Но среди этого я не вижу настоящего. Довольствоваться суррогатом — не по мне.

Человеческая девушка, Элиза, очень долго пытается убедить меня, что я ошибаюсь. Рассказывает о современных постановках, картинах, сериалах… Зачем она взялась за невыполнимую задачу? Только лишь потому, что я упорно отрицаю то, что вижу по всеобщей? Или ей самой всё это надоело, и она хочет убедить в первую очередь себя?

Меня же в ней привлекает разнообразие. Если и танланцзы, и ильмеки, и другие разумные казались мне на одно лицо с существами своей расы, то люди — нет. Кажется, они даже принадлежат к разным видам разумных, настолько отлично друг от друга их поведение.

— Элиза, — говорю я, — ты любишь искусство своего народа, я знаю. Но скажи — нет ли среди них такого, что нравится мне?

— Люди далеко разбрелись по Галактике, — Элиза непроизвольно наклоняет голову, будто прислушиваясь. — Возможно, где-то и есть то, что ты ищешь. Но тут, на Сибе, люди не помнят того, что было давно. Тебе нужно лететь и искать. Это просто. Узнай в информатории планеты, на которых живут люди — и всё.

Да, это просто. Именно так и я поступаю.

Иолит…

Жарко. Странные полупрозрачные деревья с кронами, не дающими тени. В это время дня только безумец будет ходить по улицам. Все сидят по домам, отдыхают. Казалось бы, можно заняться, чем хочешь. Но люди предпочитают ничего не делать. Какая ленивая раса. Странно, что они смогли так сильно распространиться по Галактике.

Но не все предаются бессмысленной неге. В небольшом полутемном заведении при космопорте, куда я завернул, чтобы укрыться от изнуряющей жары, сидит человек. Я уже научился выделять людей из рядов других разумных. И даже определять род их занятий. Человек мало напоминает здешних жителей — невысоких и смуглых. Он розовощек, в летном гель-скафандре и головном уборе с широкими полями, что выдает в нем действующего пилота межпланетника.

Я подсаживаюсь к нему, одновременно делая жест обслуживающему роботу. Тот ловко подкатывает и принимает стандартный заказ. Я вопросительно смотрю на человека, он кивает и произносит: «Коктейль «Черная гадюка»». Два заказа. Я оплачиваю их оба.

— Эльдар! — приветливо представляется человек, ударяя себя пальцем в грудь, и я вздрагиваю.

Возможно, это обычное имя среди людей. И вряд ли он принадлежит клану Даров. Но воспоминания о родном доме мигом выбивают меня из привычной невозмутимости.

— Нейдар, — хрипло говорю я.

— Клёво! — радуется человек.

По крайней мере, я привел его в благодушное настроение. Этим нужно воспользоваться. Нам приносят заказ, мы берем свои стаканы, и я, будто продолжая разговор, спрашиваю:

— Что-нибудь знаешь о местных? Чем любят в свободное время заняться?

— Спать, — фыркает пилот.

— Всё время? — я делаю вид, что удивлен. — И что — больше ничего не увлекает их?

Эльдар задумывается, пытаясь освежить в памяти знания о местных жителях.

— Да они здесь все какие-то странные. На камни смотрят. Говорят, что если их по-особому расставить, то можно проникнуться какой-то вселенской идеей. Вот этим и занимаются — сады каменные делают. Высшим искусством у них считается расставить камни так, чтобы один из них всё время за другими прятался. Тогда они все собираются вместе, охают и выражают такому ценителю свое уважение. А по мне так, камни, как камни. Ничего в них такого нет, — Эльдар морщится.

— А изображения? — не сдаюсь я.

— Это у них не в чести, — человек поджимает губы и неодобрительно качает головой. — Сами не только не создают, но даже и не смотрят.

— Ты наверняка знаешь, где можно найти такое, — льщу я.

Как легко подловить человека и заставить его делать то, что захочет Властитель. Эльдар довольно улыбается и отвечает:

— Если где и искать, то на главной планете. А какая у нас планета главная? Правильно, та, где принимаются законы, и откуда идет всё управление. Одним словом — планета центральной власти. Без допуска туда, конечно не попасть. Да не переживай! — Эльдар хлопает меня по плечу. — Я отвезу тебя. Нам по дороге.

Петерсит…

Над моей головой висит металлический шар и назойливо жужжит. Он явно несет угрозу: расцветка, неприятные выступы, манера поведения — всё говорит об этом. Я прошел в город, невзирая на многочисленные запретительные надписи, двери с кодовыми замками и нерасторопных служителей, которые пытались меня задержать. Мне просто захотелось это сделать. Властитель имеет право на исполнение своих желаний.

Я вдыхаю свежий, насыщенный морской солью, воздух. Улицы пустынны — все люди находятся в громадных строениях и работают. Как много они теряют. Единственное искусство волнует их — искусство управления. Неужели, чтобы заниматься этим, надо отказываться от простых радостей жизни? И никто не убедит меня, что воздух из кондиционера лучше и качественнее настоящего.

Только услужливо-назойливые роботы вокруг. Вот и этот чего-то хочет.

— Вы проникли сюда незаконно и будете выдворены за пределы планеты. Вы имеете право обжаловать данное решение в течение суток, находясь на орбите. Всего доброго. Желаем удачи.

Вежливый робот. Но разве Властитель будет подчиняться? Тем более, какому-то полицейскому роботу? Я толкаю робота в грудь, собираясь пройти. Нельзя позволить, чтобы техника была выше разумного.

— Нападение на сотрудника службы! — сообщает мне робот. — Будут применены меры задержания субъекта, незаконно находящегося на закрытой территории.

Валяйте. Давно я не упражнялся с оружием.

Наверно, им тоже в радость мое задержание. Сколько лет они ждали нарушения, чтобы иметь возможность его пресечь? Составленная программа должна сработать хоть раз. Если же такого не происходит, механическое устройство само может спровоцировать ситуацию, которая повлечет за собой срабатывание. Тогда робота объявляют безумным и отправляют в переработку. Если же ситуация создалась сама — то грех не воспользоваться ею, чтобы отработать весь комплекс мер.

Я даже не сильно отбиваюсь. Меня пакуют в сеть и выдворяют сначала в космопорт, а потом на ближайший корабль. Место назначения они определяют сами. Вряд ли это будет приличная планета.

Хань…

Здесь живут те, кому не повезло. Отбросы.

Задерживаться здесь следует на минимальное время.

Я чувствую чужую руку рядом со своим телом. Преступники есть у всех разумных рас, но на Хань скопилось большинство из них. Сейчас вора интересует моя идентификационная карточка. На большее он не рассчитывает. Недалекий, тупой, не видящий ни на шаг вперед и не способный вообразить, что есть кто-то, кто может противодействовать ему. Одетый, как и все люди здесь, в синие штаны и рубаху. Прячущийся в толпе.

Достаточно поймать его руку и слегка повернуть.

Он думает, что лезвие в свободной руке заставит меня отпустить его? Нет. Просто дает мне оружие, которым можно убить, не запятнав чести.

Теперь с ним можно разговаривать.

— Мне нужен предмет искусства. Графическое изображение, выполненное человеком ручным способом с помощью красителей. Ты можешь достать мне такое?

— Что ты мне дашь, если я отвечу на твой вопрос? — преступник хочет выторговать побольше.

— Я убью тебя без мучений. Обещаю, — безмятежно говорю я.

— Как же я принесу тебе этот предмет, если буду мертв?

Да, в логике ему не откажешь.

— Убью тебя после.

— Нет. Проще умереть сейчас.

Я отпускаю руку вора. Он стоит и потирает кисть. Самое время показать ему кусочек яшмы — плату за работу.

— Назови свое имя.

— Зерг.

— Ты получишь это, — я подбрасываю камень на ладони, — и уйдешь живым, если достанешь то, что я сказал. Если же откажешься — я найду тебя.

Зерг мрачно смотрит на меня. Выбора у него нет — он чувствует мою силу.

— Срок? — наконец спрашивает он хрипло.

— Два дня.

Нет смысла давать больше. А я за это время смогу осмотреться.

Зерг находит меня в маленьком кафе, где люди предпочитают проводить свободное время. Здесь шумно, дымно и насыщенно запахами.

— Моя плата? — спрашивает вор.

— Сначала покажи требуемое.

Он осторожно достает из кармана маленький клочок и кладет на каменную столешницу. Я выкладываю камешек рядом. Мне плевать, что Зерг с ним сделает: купит место на межпланетник, чтобы убраться с Хань, приобретет дело здесь, или его убьют при попытке продажи драгоценности. Я гляжу на то, что он принес.

Маленький кусочек ткани, размером с ладонь, с одной стороны покрытый слоем краски. Печальный карий человеческий глаз с красными натруженными прожилками. Морщинки на веках. Он смотрит на меня чуть осуждающе, но прощая. Он — мудр, человек, что был изображен на картине.

Похоже. Очень похоже на то, что я искал. Но это всего лишь обрывок, часть. Куда делось остальное? Но если они обращаются с этим так, вряд ли они способны творить.

Зерг не уходит. Чувствует, что я буду спрашивать.

— Это же не местное, нет? Где такое могли сделать?

Ханец вскидывает голову и, сдерживая ненависть, говорит:

— Есть только одна планета. Изначальная.

Земля…

Я смотрю на Золотой Путь. На последнюю плиту, оставшуюся от него. Странно, что она сохранилась именно на Земле, планете, как я выяснил, бесчисленных потрясений, конфликтов, катаклизмов и стремления к обособлению.

Плита лежит посередине улицы, как и полагается, и никто не может ступить на нее, потому что она огорожена. Даже я не могу, хотя и имею на это право.

Не за этим я шел сюда. Но она — знак. Я почти уверен, что мой Путь закончится здесь.

Люди помогают мне, спокойно и предупредительно отвечая на вопросы. Да, на Земле почитаются разнообразные искусства. Да, изображения людей, разумных, животных, растений и сейчас делаются вручную. Да, увидеть их можно практически повсюду. Чтобы увидеть сразу и много, лучше пройти в Салон современного искусства. Да, они могут показать мне дорогу.

Но первое, что я вижу, — Золотой Путь.

Хватит смотреть на него. Пусть он и часть истории Властителей.

Двери открываются передо мной.

— Вы хотите что-нибудь приобрести у нас?

— Нет. Пока только посмотреть.

— Прошу вас, — продавец радушно указывает на витрины, — когда я понадоблюсь — позовите.

Посмотреть есть на что. Здесь можно ходить бесконечно, возвращаясь к началу, каждый раз находя что-либо новое. Я даже не знаю названий всего этого. И прекрасным оно мне не кажется. Недоумение, непонимание, иногда отвращение.

Ничего. Есть тот, кто ответит на вопросы.

— У вас есть подобное? — я показывают частичку картины с человеческим глазом.

Продавец заинтересованно смотрит, а потом его личико складывается в гримаску разочарования и недовольства:

— Да что вы! Сейчас никто этим не занимается! Появились новые изобразительные средства, новые технические устройства для создания портретов. Живопись — не актуальна. Прошлое тысячелетие. Да, когда, кроме кисточек и красок, у человека ничего не было, приходилось довольствоваться ими. Но теперь у нас есть всё, — продавец обводит рукой стеллажи, на которых громоздятся образцы современного искусства. — Нет смысла возвращаться к примитивному.

Как он ошибается! Но мне от этого не легче. Наконец-то найти планету, на которой возникло так нужное мне искусство, и узнать, что уже никто не занимается им. Почему те, кто может, не хочет? Хоть бы один человек, который в силах держать кисточки и краски и рисовать…

Неужели в Галактике уже нет того, кому под силу вдохнуть жизнь в плоское изображение, созданное органическими красителями на грубой тканой основе?

Нет смысла оставаться здесь. Мой Золотой Путь завел меня в тупик.

Я выхожу из салона, дохожу до середины улицы и перелезаю ограду, чтобы встать на Путь. Ощутить, хоть на мгновение то, что испытывали нораны, когда были Властителями. Это будет мое последнее желание…

— Господин… Господин…

Кто-то теребит меня за рукав. Мне так плохо, что я прощаю ему неподобающие действия. У меня есть силы только на то, чтобы посмотреть на него.

— Я видел, вы заходили в салон. Нашли, что хотели?

— Заходил, — медленно отвечаю я. — Нет.

Что ему нужно? Посмеяться надо мной? Доказать свое превосходство над нораном — тем, кто принадлежит к расе Властителей? Теми, кто перестал ими быть?

— Хотите посмотреть? — человек неуклюже и спешно роется в странной деревянной коробке, висящей у него через плечо. Достает небольшую прямоугольную рамку и суетливо отдает мне.

Я беру ее двумя руками.

Черные стволы неизвестных деревьев. Зеленая трава под ними. Яркие лучи бело-желтого солнца, разрезающие туманную дымку, в которой замерли корявые стволы. Я вижу отдельные пятна, мазки, неровности. Поверхность картинки рельефная. Но я вижу больше.

Сейчас солнце чуть сдвинется, лучи перепрыгнут на другую травинку, желтые листья подлетят под порывом ветра и кто-то шагнет из-за дерева, смеясь и протягивая мне руки. Кто-то, кого я ждал так долго и не дождался.

— …Это я сам написал. А в салоне не берут. Говорят — никому не нужно… Правда, хорошо?

Человек с надеждой и радостью смотрит на меня.

Правда.

Хорошо.

— Я могу заказать портрет?..

* * *

— Кто это? — я показал пальцем на нарисованную тирби-тиль.

— Это — моя эвкамп. Художник нарисовал ее с моих слов. Он смог увидеть ее. Их нет больше. Моя была последней.

— Вовсе нет, — возразил я норану.

Приоткрыв кармашек, я достал из него уже давно возмущающуюся тирби-тиль и пустил ее по ладони. Из рюкзака, который зачем-то так и тащил по библиотеке, вытащил устройство для пробуждения воспоминаний, как я его назвал, и протянул норану.

— Знак? Эвкамп? Кто ты, странник?

 

11. Норан

Я рассказал Нейдару многое, если не всё. О себе, о людях, которые меня окружали. Он спокойно слушал, не перебивая. Слушала и Шандар, сидевшая рядом со мной в кресле с высокой спинкой, таком же, как у меня. Хозяин предпочел простой стул.

Из библиотеки мы поднялись в кабинет, из окон которого наверняка можно было увидеть поверхность планеты, если бы не плотные белые клубы. Я разочарованно сморщился, взглянув в окно, и норан почувствовал мое невысказанное желание.

— Снять туманную завесу! — приказал Нейдар.

Равнина, поросшая невысокой травой, и беспорядочно стоящие каменные столбы — высокие, широкие в основании, неровные. Большинство — светло-зеленые, цвета нефрита или яшмы. Шандар, увидев пейзаж, прищурила глаза и задала вопрос:

— Вам удалось восстановить их?

— Не все, — ответил Нейдар. — Да, разрушить память врага — самое действенное средство в войне. Без памяти мы никто.

Я примерно понял, что норан имел в виду, но разговаривать о прошлой войне, что бы она ни принесла разумным, мне не хотелось.

Но чтобы узнать, надо спрашивать.

— Вот ты говоришь — знак, эвкамп, — я невежливо нарушил вдруг наступившую тишину, — но у нас есть много всякого, про что мы ничего не знаем. Сейчас покажу.

И я выложил перед нораном все артефакты, которые таскал с собой. Он с интересом подвигал один, потрогал другой, раскрыл доску, провел по ней ладонью, снова закрыл и посмотрел мне в глаза.

— Что ты хотел услышать? Ну, да, большинство из этих предметов созданы нами. Давно. И я вполне допускаю, что они еще работают. Ведь так?

— Скорей всего.

— Понимаешь, Властителей больше нет. Никому это не нужно.

— Мне нужно.

— Ты странный, Илья. Ты хочешь совсем другого.

— Это мое дело, разве нет?

Нейдар не ответил. Я не понимал, о чем мы разговариваем. Казалось, каждый слушает только себя и отвечает на свои же вопросы.

— Так что ты хочешь узнать? — наконец отозвался он.

— Что мне делать дальше, — ответил я. — На мой взгляд, Властитель всегда добивается поставленной цели. Ты — живой пример. А я — совсем не такой. Хватаюсь то за одно, то за другое. Бегаю в поисках лучшего, не замечая его под самым носом.

— Знаменитый вопрос о смысле жизни, — перебил меня Нейдар. — Думаешь, нораны не ставили его и не решали? И каков итог? — он показал рукой на пейзаж за окном.

— Да что мне итог? Мне действие надо!

— В действии и есть смысл, разве ты не понимаешь? — вступила в разговор Шандар, до сих пор молчавшая. Она забралась в кресло с ногами, положив подбородок на колени, и исподлобья смотрела на меня, пока я говорил.

— Я вообще ничего не понимаю! Некоторые находят смысл в помощи другим, слабым. А я никому не помог. Вообще, человек эгоистичен. Всё себе, да себе, а другим — что останется. Наверняка, другие разумные не такие.

Нейдар встрепенулся, будто вспомнив нечто важное, что никак не шло в голову и вдруг открылось:

— Такие, такие. Ты не знаешь и тысячной доли всего.

— Я прихожу к выводу, что всё в Галактике связано с вашим именем, — медленно сказал я.

— А ты еще сомневался? — усмехнулся норан

— Тогда что же остается нам? Повторять ваши достижения? Идти по вашему пути? Делать те же ошибки?

— Да, — был ответ.

— Для этого надо быть как вы.

— Что вам мешает? — ехидно спросил норан.

— Да просто не хотим. Зачем быть похожим на кого-то другого, если лучше быть самим собой?!

— И все так думают?

— Все! — брякнул я, не подумав.

— А что же на Гессоните? Кажется, им очень понравилось, что к ним приехал эмиссар Властителей, как они думали.

— Ошиблись, с кем не бывает.

— А ведь ты мог бы сыграть эту роль…

— Властителем нельзя стать! Им нужно родиться! — возмутился я. Как он не понимал очевидных вещей?

— Откуда такая уверенность? — норан отчужденно прищурился. — Ты знаешь нас лучше, чем мы сами?

Я смутился.

— Нет, конечно. Но это логично…

— Нет логики в жизни. Логика — это машины, — Нейдар сказал, как припечатал.

— По крайней мере, вас учили с детства, — я продолжал спор, не желая останавливаться.

— Да, учили. И где эти учителя? Где ученики? Перебили друг друга в глупой войне… — голос Нейдара стал тусклым.

Я почувствовал себя неловко. Вместо того чтобы ругаться с хозяином, мог бы проявить сочувствие, сказать ему что-нибудь приятное. Да хотя бы просто помолчать. Авось, сошел бы за умного.

Нейдар думал: зеленоватая кожа на лбу собиралась морщинами, разглаживалась. Он щурился, покачивал головой и всё никак не мог прийти к согласию с собой.

— Знаешь, Илья, ты действительно странный. У тебя есть Знак, у тебя есть эвкамп. Это всё символы Властителей, атрибуты их власти, неотделимые от них. Когда-то они имели и утилитарное значение, но теперь это всё забылось. И вот ты, который заставил их работать в прикладном ключе, чего не могли сделать несколько поколений норанов, жалуешься на жизнь. Ты уже — Властитель.

— Всё это попало ко мне случайно… — попытался я образумить Нейдара.

— Ну да, конечно, само на голову сыпалось, — сарказм норан выражал не только голосом, но и мимикой, и телодвижениями.

— Я не виноват…

— Он еще и оправдывается, — Нейдар засмеялся. — Возьми власть. Она твоя.

— Сам бери! Ты лучше подходишь. Ты привык властвовать, а я как белая ворона буду. Я тебе даже отдам всё — не жалко!

— Он — глупый, не слушай его, Нейдар, — влезла Шандар. — Такого наплетет, что уши паутиной затянет. Ты можешь себе представить — глупый Властитель, чурающийся власти, которую может просто подобрать, не прикладывая никаких усилий. Или в этом и дело? Когда мы за что-то боремся — это ценно для нас. Но когда то же самое дается даром, оно — ничто.

— Может, у него что-нибудь отобрать ценное и не подпускать? — заинтересовался Нейдар.

У, сговорились! Все были против меня. Каждый пытался делать из меня что-то ему знакомое и близкое. Надо мне это? Нет! Я хотел жить сам по себе, ни от кого не завися и никому не подчиняясь. Еще у меня был долг. И никто не смел препятствовать его выполнению.

— Я буду делать, что должен, — сказал я. — И мне всё равно, если кто-то против этого.

— Да не «против» мы, не «против». Мы — всегда «за», — успокоила Шандар. — Только уточни — в чем долг-то?

Я несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Как же тяжело бывает с ними разговаривать. Когда им долго говоришь одно и то же, а тебя не слушают, утверждая, что ты вообще молчишь.

— Первое. Нужно найти Лену и Рустама. Что с ними? Где они? Я волнуюсь, в конце концов.

Шандар кивнула, соглашаясь.

— Второе. Я всё же хочу найти родителей. Ведь для того и затеял это безумное путешествие с планеты на планету. И главное — меня волнует, что всё большее количество разумных вовлекается во всё это. Я ставлю под угрозу их благополучие, а иногда и саму жизнь!

— Ты никого не принуждал, Илья. Каждый пошел за тобой добровольно.

— Да? Это вы так думаете. Не будь меня рядом, ваша жизнь осталась бы прежней!

— …И спасибо тебе за то, что ты смог изменить ее, — подхватила Шандар. — Думаешь, дать разумному цель в жизни — плохо?

— У вас есть цель, а у меня-то нету!

— Он либо издевается, либо дурака валяет, — сказала Шандар, переглянувшись с Нейдаром.

— Почему это?! — возмутился я.

— Сначала ты хотел узнать у нас — что тебе делать дальше и жаловался на судьбу, которая не дает тебе смысла жизни. Потом заявил, что будешь делать то, что должен, и даже перечислил — что. А теперь тебе опять цель подавай! Ты бы определился, а?

— Я не знаю, что мне делать в глобальном смысле! То есть вообще — к чему стремиться. А насущные дела — совсем другое.

— Он думает, что поставленные задачи — тривиальны, — с сожалением на мою тупость сказала зель.

— Если он Властитель — то вполне может быть, — отозвался Нейдар. — Кстати, если сын таков, то каковы могут быть родители? Надо проверить. Обойдетесь без меня? Я ненадолго.

Норан поднялся, учтиво поклонился Шандар и кивнул мне.

— Он куда? — спросил я, когда Нейдар захлопнул за собой высокую тяжелую дверь.

— Куда-куда? Работать. Или поиск информации ты привык называть развлечением?

Видимо, понятие «ненадолго» у норанов несколько отличалось от человеческого. В большую сторону.

Нас с Шандар провели в комнаты, расположенные напротив друг друга, объяснили, как пользоваться местными устройствами, облегчающими жизнь, и оставили одних. Мы могли делать что угодно, но не хотели, лишь изредка собираясь в кабинете Нейдара, и молчали.

Постепенно грусть завладевала мною, и через месяц мне стало невмоготу. Раньше я мог ничего не делать длительное время и никакого дискомфорта не ощущал. А теперь у меня зудело во всех местах, подбивая выйти из комнаты и хотя бы прогуляться туда-сюда по этажу. Почему нет? Кому я наврежу маленькой прогулкой? Если на что-либо нельзя смотреть — дверь будет заперта. Если же всё открыто, то смотреть можно: таковы общие правила.

В тот момент я как-то забыл, что норан может не знать человеческих правил или сознательно их игнорировать. Но даже если я зайду куда-нибудь не туда, всегда смогу отговориться незнанием. Так что вперед — по длинному загибающемуся коридору, заглядывая во все попавшие двери.

Ничего необычного в пройденных мною комнатах не было. Иногда роскошные, иногда аскетичные, но точно не человеческие. Только поэтому равнодушие еще не успело охватить меня, когда я потянул на себя очередное тяжелое полотно.

За дверью находилась не комната. Скорее, внутренний дворик. Несколько прямоугольных гранитных плит, идущих от входа, невысокая трава, растущая вокруг и в промежутках между плитами, с боков — стены из темного дерева. Наверху — белесое небо.

Место для отдыха? Видимо, норанам не очень нравится туман. Хотя, туман был создан искусственно. Но всё равно, приятнее отдохнуть, никуда не выходя, среди удобств. Шагнул обратно и ты уже не на природе, а в привычной комнате, где можно опять заняться работой.

Я дошел до того места, где заканчивались гранитные плиты, и присел на траву. Потом лег на живот, подперев подбородок ладонями, и прищурился на травинки, которые колыхались возле самого носа. Лежать было приятно. Почва — теплая, растения — мягкие, небольшой ветерок, видимо из скрытого вентилятора, приятно обдувал. Можно расслабиться, только не до конца, а то заснешь ненароком — будет неудобно перед хозяином.

Жаль, что от мыслей, даже в таком месте, невозможно избавиться. Они прочно засели в мозгу и свербят, требуя каких-то действий. Только каких конкретно — не сообщают. Вредные мысли. Ненужные.

Я бездумно сорвал травинку, торчащую перед носом, и сунул ее в рот — пожевать. Ничего, не горькая. Но и не сладкая. Никакая, будто ничего во рту и не было. Пожевал, плюнул, забыл. Да, кое-что хорошо бы забыть. Особенно неприятные моменты в жизни. Где ж та трава забвения, о которой мечтают многие, но никто не встречал? И как такая трава поможет избавиться только от плохих воспоминаний, не трогая счастливых? Наверняка, сотрется всё подряд, и ты будешь чист, как младенец. Придется по-новому учиться разговаривать, читать, мыслить. Это ли не счастье? Пока всё выучишь, смерть подкрадется и потрогает тебя липкой лапкой за плечо: «я — здесь».

Не сразу я обратил внимание, что впереди не видно стены, которой должно ограничиваться каждое приличное помещение. То ли она терялась в дымке, то ли во всю стену находился экран, на котором демонстрировался вид с зеленой травой до горизонта. В последнем случае это могло быть и записью, и трансляцией. Или просто голографическим миражом. Да и какая разница! Зато вид в бесконечность действует на редкость успокаивающе.

Да, спокойствие тоже важно. Тривиальная истина, но почему-то каждый доходит до нее сам. Ну, вот. Только расслабился и решил, что ты один в этом мире, как на горизонте появилась точка и поехала ко мне, увеличиваясь в размерах и превращаясь в открытый прогулочный скутер. А там, наверняка, какие-нибудь отдыхающие с громким смехом и безумными выходками.

Реализм картинки сыграл со мной шутку: никто вживую не приедет, а объемное изображение не будет ко мне приставать, а займется своими делами. Если, конечно, оно не сопряжено с программой интерактивности. Приятно, бывает, поболтать с фантомными собеседниками, послушать их старинные, но до сих пор мудрые мысли, идущие, кажется, от лица того, кто их в свое время произносил.

Но зачем тогда ехать с такого расстояния? Значительно удобнее, чтобы фантом появился сразу и рядом. Значит, не придется разговаривать с отдыхающими. Уже было видно, что их двое. Лица радостные, счастливые и… знакомые. Они ехали прямо на меня, не очень быстро, скорее притормаживая. С явным намерением остановиться прямо передо мной. И ошибиться было невозможно.

Ну, здравствуй, мама. Здравствуй, папа.

Как же давно я ждал вас.

Вы совсем не изменились. И это даже хорошо, что я не вижу морщинок на ваших лицах, красных прожилок на щеках, мешков под глазами, кожи, начинающей обвисать. Вы такие, какими запомнились мне в последний день. Живые.

Они вылезли из машины метров за десять до меня и пошли пешком, ничуть не удивляясь, словно встреча со мной и была их целью. Может и так. Об этом я могу подумать и потом. А сейчас я хочу просто с ними поговорить.

— Привет, Илья! Тебя и не узнать! Сколько же это лет прошло?

— Семнадцать. А вы совсем не изменились…

— Да что с нами сделается, — усмехнулся отец. — Ни забот, ни хлопот. Законсервировались, — он засмеялся. — Правда, Лида?

Мама смотрела на меня с неясной улыбкой и ничего не говорила. Она всматривалась мне в лицо, так что я даже почувствовал себя неловко.

— Ты вырос, — наконец сказала она.

— Конечно! — подхватил отец. — Взрослый уже. Ну, рассказывай.

— О чем? — я не мог сдержать улыбки. Слова не важны, когда слушаешь голос, смотришь в родные лица и видишь в них отклик того, что чувствуешь сам.

— Чем ты сейчас занимаешься? Чего достиг?

— Да немногого, — я пожал плечами. — Работал монтажником реперных станций. А сейчас вот вас ищу, путешествую по Галактике… Нашел, — поправился я.

Отец хмыкнул.

— Разве это дело? Вот мы!..

Мама дернула его за рукав и тихо сказала:

— Помолчи!

Папа сразу стушевался и замямлил, что, конечно, любое дело хорошо и почетно, но им хотелось бы видеть меня успешным и счастливым.

— Да я счастлив, — улыбнулся я. — У меня всё есть, что я хочу.

— Ну-у-у, так не бывает…

— Вовсе нет. Я — живой пример.

— Какой-то ты бледный, — озаботилась мама, переводя разговор в привычное русло о моем здоровье. — Совсем на свежем воздухе не бываешь?

Я фыркнул. Слишком много у меня было воздуха разных планет, которого совсем не хотелось. Но объяснять это слишком долго и не к месту. Мне хотелось расспросить больше о них самих, но я всё не решался.

— Да всё у меня нормально. Как вы-то? — дежурные фразы, которые привычно проговариваются, и на которые даются такие же привычные ответы. Я всё равно знаю, что они рады меня видеть. А за банальными фразами мы стараемся спрятать нашу растерянность и непривычность ситуации.

Они не ответили, наверно тоже поняв, что слова не нужны. Что для них еще не наступило время.

Небо постепенно стало окрашиваться оранжевым — неужели так быстро наступил вечер? — и я невольно завертел головой, чтобы увидеть заходящее солнце. Родители почему-то заволновались. Они всё так же стояли, почему-то не пытаясь подойти ко мне вплотную и дотронуться да меня. В оранжево-красных отсветах их лица стали казаться озабоченными и чужими.

Может, им надо уйти? Бывают же неотложные дела, которые надо выполнить прямо сейчас, иначе мир взлетит на воздух. А поговорить можно и потом — время на это всегда найдется. Я уже хотел начать прощаться, но мама почти перебила меня:

— Илья, посмотри, что там?

В ее голосе слышалось сильное беспокойство, и я повернулся. Сбоку на нас налетала небольшая туча, почти стелящаяся по земле. От тучи шел неприятный звенящий гул. Она прошла мимо, не задев и как бы совсем меня не заметив, и устремилась к родителям. Они побледнели и взялись за руки, обратив всё внимание на новый, наверняка опасный, объект.

Вот то, что разлучит нас. То, что оборвет нашу встречу. Я не хотел предвидеть. Но я знал.

— Уходи, Илья! Уходи! — мама махнула рукой, и я попятился — столько боли и надрыва было в ее голосе.

Но я не смог отойти настолько далеко, чтобы не видеть, что происходило. Туча, состоящая из множества мелких насекомых, окружила отца и мать и всё больше сжималась в почти непрозрачный кокон. Вот отдельные черные мушки почти вплотную приблизились к отцу. Вот одна из них чиркнула по его руке, оставляя кровавую полосу, затем еще одна. Тоже было и с мамой. Насекомых было слишком много, и они задевали родителей слишком часто, превращая кровавые полосы в сплошные красные пятна, вспухающие кровью, которая влекла мушек еще больше.

Родители не кричали, почти погребенные под черным слоем, из-под которого изредка проглядывали кроваво-красные пятна.

Я не мог смотреть на это. Не мог кричать. Не мог плакать. Я упал на землю, уткнулся лицом в ладони и завыл, не в силах как-то помешать убийству самых родных для меня людей. Кто допустил такое?! Я готов был вцепиться ему в горло и трясти, трясти, пока он не ответит — зачем всё это делал. Зачем мучил отца, мать, меня. Зачем?

Ведь они умерли — я осознал это. И я наблюдал эту смерть.

Довольный гул насыщающегося роя прекратился. Я резко встал, так что закружилась голова, и осмотрелся. Никого. И следов никаких, будто ничего и не было. Было. Я помню. Надо уходить из этого страшного места. Где дверь? Выход? Назад. Я еще помню, откуда шел…

Чуть ли не ощупью я повернул ручку и распахнул дверь в коридор.

И чуть не ткнулся носом в подбородок Нейдара. Он стоял прямо перед дверью, явно собираясь войти. Как кстати! Нам есть о чем поговорить.

— Что это было, Нейдар?!

— Зря ты сюда заходил. Слишком сильное средство.

— Я спрашиваю — что это было?!

— А что ты видел? — в голосе Нейдара послышалась болезненная заинтересованность. Словно не хочет, а спрашивает.

— Мать, отца… — весь мой запал внезапно пропал, и я очень надеялся, что в голосе не будет слышно просящих ноток.

— Ты был в комнате воплощения воспоминаний, — поспешно сказал норан. — Тебе показывали то, что ты хочешь видеть. Именно это ведет тебя к цели. Даже если скрывать от себя свои тайные желания, здесь они материализуются. Так можно познать себя. Разве что знание для многих становится непосильным.

— Я видел, как они умерли. Не могу же я хотеть этого… Ведь правда, не могу?

Нейдар покачал головой.

— Сначала надо посмотреть запись, чтобы сделать выводы. Если настаиваешь, тогда…

— Настаиваю, — перебил я норана.

— О, да! — многозначительно сказал он и еще шире раскрыл и без того огромные глаза, в которых можно было исчезнуть. — Люди любят копаться в своих мозгах.

— Не в этом дело. Я хочу знать правду о себе.

— Ты узнаешь ее. Обещаю.

Нейдар чуть сдвинул меня в сторону из проема и прошел внутрь — к левой стене. Дойдя до галереи, он завернул за угол и скрылся из вида. Низкая трава по-прежнему чуть колыхалась под потоком из вентилятора, хотя теперь мне казалось, что это настоящий ветер. Я ждал, надеясь, что запись повторится. Но норан, включив внутреннюю связь, разрушил надежду:

— Иди Илья. Когда результат будет — я скажу.

Он прав — ждать можно где угодно. С тех пор, как мы пришли к Нейдару, только и делаю, что жду. Не знал, что мое терпение так безгранично. Или это законный способ ничего не делать? Дескать, не лезьте ко мне с делами, я — занят. Как же таких людей называют? Слово вертелось на языке, но вспомнить его я не мог. А! Тунеядец!

Надо было забыться. Хотелось сделать что-нибудь созидательное. Вон, когда у Лены жил, по камню резал. Тогда тяготился ожиданием, а сейчас уже привык. Плохо. Очень плохо. Потому что в голову упорно ничего не приходило. Фантазии хватало только на то, чтобы сесть где-нибудь и отрешиться от земных тягот. Правда, почему земных? Мы же на Норане. Не важно. Главное — отрешиться и всё. Уйти от проблем, одним словом. И совесть не мучает, ага?

Я очень себе не нравился. Мои поступки шли вразрез с тем, как я должен был поступать. Раньше я был другим. Неужели нахождение на Норане так влияло на меня? Надо поскорее убираться отсюда. Да хоть в открытый космос. Уж там борьбы за существование хватит по горло.

Мысли у меня были бунтарскими. Жаль, что их реализация отсутствовала. Я неспешно шел по круговому коридору, постепенно приближаясь к знакомой двери кабинета Нейдара, где я провел, казалось, не одну жизнь… Надо признаться, не самую удачную. Наверняка, в моих силах было ее изменить. Послушаю, что норан скажет, и поменяю.

Шандар была в кабинете. Она лениво подкидывала кинжал, который давным-давно подарила мне, каждый раз останавливая острие в нескольких миллиметрах от гладкой столешницы.

— Забавляешься? — буркнул я.

— Жду, — ответила зель.

— Нейдар не скоро придет.

— Тебя жду, — Шандар остановила кинжал и направила его рукоятку на меня.

— Зачем я тебе? — равнодушно спросил я.

Зель сузила глаза, поджала губы и уже хотела ответить что-нибудь, как всегда, злобно-саркастическое. Не успела. Вошел хозяин и сел на свой стул. Всё привычно, всё как всегда.

— Несколько новостей, касающихся Ильи, — Нейдар почему-то кивнул Шандар. — Во-первых, удалось раздобыть кое-какую информацию о твоих родителях, а во-вторых, я расшифровал запись воплощения.

— Ну!

— Сейчас… — Нейдар, казалось, специально держал паузу, нажимая на столешнице вирт-сенсоры и изредка поднимая на меня глаза, чтобы убедиться, что я еще здесь и не сбежал в преддверии его разоблачений. Не дождется.

Закончив, Нейдар развернул вирт-экран и повернул его к нам. На нем был график в виде статистического распределения, и над каждым участком светилось небольшое изображение — кадр из записи моего воплощения.

— Воплощение воспоминаний, — начал он без обычных многословных предисловий о том, что собой представляет аппарат, которым пользуется, — состоит из нескольких фаз. Сначала — считывание и накопление информации о субъекте воспоминаний, — Нейдар показал эту зону на экране. — В данном случае — об Илье. Далее — собственно воплощение подспудных мыслей и желаний субъекта. И третья фаза — рецессия, в которой отражаются страхи субъекта. Я просмотрел запись и соотнес ее с фазами. Смерть попала на третью фазу, — норан ткнул в график. — Это то, чего ты боишься больше всего. Понятно?

— Да…

Я не знал, радоваться или нет. Ведь узнав свой страх, я буду еще больше бояться, чтобы этого не произошло. А если произойдет? Вдруг. Прямо сейчас? Смогу ли я пережить это? Да, Нейдар был прав — средство слишком сильное.

— И чтобы немного взбодрить тебя, — Нейдар неожиданно лучисто улыбнулся, едва сдерживая радостное удовольствие, — пару слов о том, что я откопал. О твоих родителях, Илья.

Я привстал из кресла и потянулся к вирт-экрану, словно ожидая, что Нейдар прямо сейчас мне их покажет.

— Следов местонахождения Манжос Лидии Ивановны и Манжос Константина Игоревича очень мало, и те тщательно потерты. Однако можно проследить, что они поочередно посещали следующие планеты: Петерсит, Иолит, Гессонит, Тсаворит. Все они практически находятся на одной реперной прямой. То есть, пользуясь одним входом в реперной точке у Земли, можно посетить все четыре планеты без пересадок. Ясно?

— И какая планета следующая? — спросил я с нарастающим волнением.

— Не знаю. Дальше коридор не проложен. Но, как ты правильно понял, они — где-то там, на острие. Подозреваю, что и открыты эти планеты были именно твоими родителями.

— Выходит, они могут до сих пор болтаться где-нибудь в пространстве в поисках очередной реперной точки? — сведения Нейдара меня жутко разочаровали. Обидно. Знать, где то, к чему ты стремишься, и не иметь возможности это достать.

— Именно. Но как ты смотришь на то, чтобы перехватить их по дороге? — как о чем-то незначительном спросил норан.

— Как? Не смеши меня…

— Кое-какие наметки есть. Я с ними поделюсь немного погодя. Может, хочешь что-нибудь уточнить? Или тебе всё понятно?

— Да, что с родителями, я понял. Но — Лена? Рустам? Они-то где? Без них я никуда не полечу.

Нейдар развел руками.

— Я искал и их. Нет сведений. Возможно, они укрылись слишком хорошо. Либо, как Шандар, отправились назад во времени.

Что-то неудержимо рушилось в пространстве вокруг меня. Я терял опору. Проваливался. Почему наши желания исполняются так редко и всегда не в полной мере?..

— Значит, всё бессмысленно? — нейтральным голосом сказал я. Не хотелось, чтобы Шандар или Нейдар разглядели горе во мне.

— Ну, нет! — возмутилась Шандар. — Ты с ума сошел! Есть куча возможностей, а ты даже не пробуешь о них задуматься!

— Ни одной не вижу…

— Подождите, — вдруг сказал Нейдар, будто мы куда-то спешили, — я сейчас вернусь.

Он вышел, а мы с Шандар посмотрели друг на друга. Уже сколько времени мы сидим в доме Нейдара, ничего практически не делая, а только разговаривая и размышляя. Или зель считала дни, проведенные здесь, потраченными с толком? Я вспомнил, что мы вообще давно ни о чем не разговаривали, встречаясь только в кабинете Нейдара. Представился случай, и всё равно молчим, словно что-то ушло в наших отношениях. Незаметно, но неизбежно. Можно ли возродить былое? Никогда у меня это не получалось.

Раздался стук о дверь, и появился Нейдар с довольным лицом и не с пустыми руками.

Норан притащил в свой кабинет антикварный телефонный аппарат — черный корпус, напоминающий кресло, с большим диском посередине, увесистая трубка, лежащая сверху и прикрепленная к корпусу витым шнуром. Сбоку отходил тонкий проводок, который Нейдар не глядя воткнул в стену.

— И на что этот раритет? — поинтересовался я.

— Звонить. Или не знаешь — что это такое?

— Знаю. Но кому звонить? И почему не на современном аппарате? Или он такой только внешне, а внутри спрятана мгновенка?

— Нет, это обычный старинный аппарат, ничего общего с мгновенной связью.

— Тогда не понял, — подвел я итог.

— С помощью этого телефона я собираюсь провести один опыт, в котором ты тоже примешь участие.

— Ты уверен, что я буду?

— Шандар сказала, что да.

Я посмотрел на зель, которая мне ехидно подмигнула, сидя в кресле в своей любимой позе.

— Ну, ладно… Что там у вас за опыт?

Нейдар подвинул телефон ко мне поближе, поднял трубку, приложил ее к уху, набрал девятку и прислушался. Потом кивнул и дал трубку мне — послушать. Я аккуратно приложил черный ребристый кружок к уху. Слышались длинные гудки.

— Никто не подходит, — сказал я норану, возвращая трубку.

— И не должны. Это просто проверка работоспособности. Убедился?

— Ну, работает. Что дальше?

Нейдар сел на стол, уперся локтем в колено и посмотрел на меня сверху вниз.

— Человек служит вещи. Да и не только человек, любой разумный — тоже. И крайне редко случается наоборот…

— Вещь служит человеку? — попытался сострить я.

— Именно, — серьезно ответил Нейдар.

Шутки не получилось.

— Что-то ты путаешь, — я мрачно поддержал разговор: всё же хотелось понять, в чем смысл телефона, принесенного нораном.

— Я объясню. Хозяин тот, кто может заставить вещь делать для него то, что он хочет. Неважно, приспособлена она для этого или нет.

— Микроскопом колоть орехи? — предположил я, вспомнив какую-то старинную шутку.

— Илья, ты тупой, или прикидываешься? — Шандар начала раздражаться.

— Тупой, тупой, — подтвердил я, чтобы она не мешала.

Шандар даже не посмотрела в мою сторону. Она повернулась к Нейдару и сказала:

— К чему все эти разговоры? Он не хочет. Может, но не хочет. Не верит в себя.

— Вот я и заставляю его поверить. Интересная задача.

Заставит он. Так я и позволю.

— Не хочу в ваши игры играть.

— Никаких игр не будет, — отрезал Нейдар. — Твоя задача — позвонить по телефону.

— Кому?

— Лене, — сказала Шандар своим высоким красивым голосом, и почему-то произнесенное так, имя это больно резануло по сердцу. Я даже перестал слушать, что мне говорит Нейдар. Да и как ей позвонить, если я не знаю номера? Сколько будет идти сигнал по этому допотопному средству связи? Издевается Нейдар, что ли?

— Чудес не бывает, — сказал я. — Всё подчинено определенным законам.

— То, что происходило с тобой в последнее время, никак не может считаться обычным, ты не находишь?

— Ты про все эти скачки во времени? Ну, и что? Шандар, вон тоже туда-сюда прыгала, и даже без моего присутствия рядом.

— С ней я уже говорил. Разговор о тебе. Вспомни подробнее, как это происходило.

— Да обычно.

Шандар нервно хохотнула, но я проигнорировал ее насмешку.

— Я путешествовал во времени. Помню. Каждый раз в этом принимал участие один из предметов, которые ты уже видел. И я склонен считать, что это их заслуга. То есть, они причина путешествия, — резюмировал я.

— Не причина.

— Да мне и не важно! Факт есть. А что, почему — какая разница…

— Пофигист, — обозвала меня зель.

— Ты права — с ним сложно, — Нейдар погрустнел.

Что за манера обсуждать меня в моем присутствии! Нет, чтобы прямо и точно сказать — чего им нужно. Я бы ответил.

Нейдар немного поколебался и продолжил свои словесные кружева. Или, скорее, паутину, в которой я окончательно запутаюсь и под конец соглашусь со всем, что он скажет:

— Что ты думаешь о возможности путешествия во времени?

— Э-э-э… Возможность есть.

— Тогда почему это не рекламируется, не используется, никому не известно?

— Почём мы знаем? Путешествия в прошлое — страшное оружие и может контролироваться только государством. Они вполне могут посылать кого-нибудь исправлять их ошибки и держать это в глубоком секрете.

— И для чего они тебя тогда допрашивали на Земле? Если они всё знают?

Да, не сходилось. Получалось, что только я могу скакать в прошлое. С чего бы это? Хотя, Нейдар ошибался. Аборигены Брисса все обладали способностью корректировать произошедшие события! Или не все? А только один Ицли? Тогда почему его не допрашивают? Он бы многое порассказал. О нем просто не знают. Он умный, никому не рассказывает про свою способность, кроме такого лопуха, как я. А я везде следов понаставил.

— Хорошо. Машины времени у землян нет. И с моей помощью они хотят ее построить. Так?

— Примерно. Но я говорю о тебе. Подумай, почему они, даже имея все твои предметы, которые, как ты считаешь, помогали тебе скакать в прошлое, не сделали того же?

— Чтобы включить комп, надо знать, на какую кнопку нажать, — буркнул я.

— А ты знал? — быстро спросил Нейдар.

Я подумал. Ничего такого не вспоминалось.

— Не помню. Просто сильно хотелось попасть в иное место. А меня бросало во времени… Да и в пространстве тоже.

— Сам вывод сделаешь? — подтолкнула Шандар.

Я вздохнул. Отстанут они когда-нибудь? Не отстанут.

— У меня есть способность использовать артефакты для путешествия во времени. Наверно, врожденная.

Шандар тихо зарычала в своем кресле на мою тупость.

— Ты еще не понял? Они — подпорки для слабых духом. Всё — в тебе. Захоти, — Нейдар неожиданно снял трубку с телефона и протянул ее мне. — На, возьми трубку, позвони. Если ты действительно хочешь встретить Лену, она подойдет к телефону.

— Нет, Нейдар, так не бывает…

— Ты просто еще не захотел как следует, — норан улыбнулся.

Да что это они со мной возятся, будто я ребенок малый! У меня своей головы на плечах нет? Ведь есть же! А они указывают и указывают. И каждый — свое. Разорваться мне, что ли?!

— Не буду я звонить! — сказал я зло. — Раз я всё могу, пусть Лена сама мне позвонит. Вот такое у меня желание. Да. Хочу услышать ее голос. Прямо здесь и сейчас.

Я уже почти научился определять эмоции на зеленоватом нечеловеческом лице Нейдара. И его многозначительность выводила меня из себя.

— Ну, и где? Нечего сказать, да? Ничего этого нет! Ты — проиграл!

— Остынь, Илья. Ты знаешь, где Лена? Сколько сигналу идти до нее? А ведь она еще должна правильно расшифровать непонятное послание, обдумать и решить — что ей делать.

— Всего-то?! Лена с этим за пять минут справится.

— Ты торопишься? — ухмыльнулся Нейдар.

— Да! — огрызнулся я.

Я уселся в кресло, отвернулся от норана и уставился в окно. Нейдар несколько раз вставал, ходил по кабинету, опять садился — судя по звукам. Я упрямо не поворачивался. Потом задремал и уже не обращал внимания, что они там делают вместе с Шандар.

Даже какой-то сон увидел. Смутный, но таящий важную информацию, которую невозможно понять, как и всегда во сне.

Дребезжащий звонок смел остатки сна.

— Слышишь, звонит, — Нейдар потряс меня за плечо и я очнулся.

Ну, звонит кто-то и что? Я проморгался, безразлично потянулся и поднял трубку.

— Да?!

Далекий голос, еле пробивающийся сквозь статические помехи:

— Илья? Это ты?! Что молчишь?! Какого хрена ты пропал?! И его жду, ищу, а он черт те где шастает!.. — и уже тише и осторожнее. — Э-э-эй! Ты еще живой там?..

Лена…