Прервем наше повествование о событиях первой панической войны, чтобы познакомить читателей с выдержками из одной производственной характеристики:

«…Проявляет инициативу и организаторские способности… Умеет координировать свою деятельность. Оперативно решает вопросы. Деловит… Обладает чувством нового… Политически зрел, принципиален, правильно понимает и проводит в жизнь политику партии. Умеет учить массы и учиться у них (выделено мной. — В.В.) Способен к сотрудничеству с товарищами по работе, отзывчив, умеет правильно воспринимать критику, прислушивается к ней и делает из нее правильные выводы. Уравновешен и настойчив в доведении дела до конца (выделено мной. — В.В.)… Энергичен, аккуратен, опрятен, вежлив, скромен, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом, требователен к себе и дисциплинирован. Ударник коммунистического труда. Является пропагандистом».

Далее следуют подписи магического «треугольника»: начальник участка Чугаев С. П., секретарь парторганизации Артеменко А. А., профгрупорг Саулич И. И.

Кто же он — сей ангел без крылышек, достойный, судя по характеристике, быть как минимум прокурором города, а то и повыше забирай?..

Характеристика выдана Мильченко Александру Федоровичу, 1948 года рождения, рабочему Днепропетровского участка «Укрмясомолреммаш» тогдашнего Министерства мясо-молочной промышленности Украины в качестве рекомендации для турпоездки за рубеж.

С какой целью мы столь пространно процитировали этот канцелярский панегирик — машинописный памятник недавней эпохи?

Дело в том, что Мильченко Александр Федоровим,1948 года рождения к моменту получения характеристики много лет являлся главарем амурских бандитов и был больше известен в городе как Матрос.

Уже потом, во время следствия, начальник участка Чугаев заявит, что прекрасную характеристику он дал «нехорошему» Мильченко лишь «потому, что тот собирался ехать, в турпоездку за границу». Ничего не скажешь: логично… Хотя на месте Чугаева автор не стал бы так спешно отрекаться от всего процитированного текста. Во всяком случае, в том, что касается «организаторских способностей» и умения «доводить дело до конца», характеристика нимало не грешит против истины.

Скорее, на мой взгляд, она нуждается в некоторых дополнениях.

Александр Мильченко родился в городе Майкопе, был старшим ребенком в семье, вскоре после рождения перебравшейся в Днелропетровск, и с молочных лет привык верховодить среди мальцов. В школе учился он неважнецки, по два года сидел в полюбившихся ему шестом и седьмом классах, а слабые свои познания пытался компенсировать крепкими мышцами.

Так и не одолев всех премудростей седьмого класса, Мильченко ушел из школы.

Поступив в ПТУ, Александр увлекся футболом и вскоре, окончательно забросив учебу за кромку футбольного поля, уже играл за юношескую сборную Украины. Перед ним открылась заманчивая карьера профессионального футболиста.

И вот он претерпевает характерное для нашего «любительского» спорта раздвоение: формально работает на вагоноремонтном заводе, а фактически гоняет мяч за команду, выступающую на первенстве области, и появляется на родном предприятии только в дни зарплаты. Возможно, именно тогда уверовал Мильченко в свою исключительность, дающую право получать незаработанные деньги. «Хай турки пашут», — любил повторять молодой футболист.

Венцом спортивной карьеры Александра стало приглашение в дублирующий состав днепропетровского «Днепра». Венцом и концом одновременно. Не выдержал Мильченко испытания славой, когда стали узнавать его на городских улицах, а на Амуре, где он жил, и вовсе не давали проходу: каждый норовил угостить пивком, водочкой, а то и кукнаром. Он, как правило, не отказывался от угощения.

Начали поступать приглашения из команд других городов. Мильченко, которому надоело «гнить в дубле», долго выбирал, где повыгодней, и остановился на Волгограде — Но пивко и кукнар к тому времени прикончили в зародыше его спортивное мастерство: в Волгограде он не задержался, точнее, его не стали сильно удерживать.

Вернувшись в Днепропетровск, где еще доживала свой девичий век его футбольная слава, Мильченко окружает себя молодыми амурскими парнями, В большинстве уже судимыми за «мелкие шалости», становится их лидером и мозговым центром. «Наш Матрос» — называли его за глаза амурские ребята.

Почему Матрос? Рассказывают, что когда-то, будучи еще шкетом, пошел Саша вместе с ребятами постарше купаться на Днепр, но плавать не умел и, оказавшись на глубоком месте, стал тонуть. «Выплывет или нет?» — гадали старшие мальчишки, глядя с берега, как барахтается малыш в рыжей днепровской воде… Саша не потонул, выплыл. И с тех пор на Амуре стали в шутку звать его Матросом. Ребячья «кликуха» оказалась прилипчивой, как изолента, и сохранилась за Сашей Мильченко до зрелых лет, когда он уже не барахтался, а ловко лавировал в мутных житейских водоворотах.

О том, как Матрос и его ребята пришли к рэкету, мы рассказали в предыдущих главах. Интересно, что до последних дней существования банды Мильченко удавалось поддерживать репутацию человека справедливого и рассудительного — как среди рэкетиров, так и среди рэкетируемых. Не потому ли, что с некоторых пор Матрос редко ходил на дело, а предпочитал руководить «операциями» из дома по телефону?

Звонили ему и обиженные (дескать, заставляют платить), и обидчики (чтобы заставил платить обиженных). И тем, и другим он говорил свое любимое «Разберемся…», не забывая, впрочем, содрать куш и с той, и с другой стороны.

Кстати, дом Матроса был чуть ли не единственным телефонизированным жилищем на Амуре, к нему специально тянули кабель. А установили телефон по официальному письму, где была среди прочих такая формулировка: «В целях бесперебойного функционирования мясо-молочной промышленности Днепропетровской области, просим провести телефон к дому инженера (!) Мильченко…»

Как ни странно, но даже после установки телефона в доме Матроса, который со своим полусредним футбольным образованием никак не мог быть инженером (разве что инженером человеческих душ), мясо-молочная промышленность области продолжала давать сбои. Зато «контора Матроса» и впрямь зафункционировала бесперебойно. Сидя дома, Мильченко аккуратно получал проценты с денег, выколоченных в результате бандитских «операций». Его роль стала схожей с ролью горлового у волжских бурлаков. Этот главный бурлак не тянул лямку в команде, он только орал, когда нужно было взять порог, то есть работал горлом. Получал же горловой наравне с другими бурлаками, да плюс «горловые» — чарку водки для поддержания в форме своего орального (в прямом и в переносном смысле) аппарата.

Так футбольный форвард превратился в бандитского «тренера».

Когда постоянная производственная деятельность стала мешать деятельности преступной, Матрос решил симулировать воспаление души, чтобы получить инвалидность. Справку он раздобыл с завидной легкостью. О тех, кто помог ему в этом, разговор впереди.

Позже, когда Матросом всерьез занялось следствие, он был направлен в Харьков на психиатрическую экспертизу. Здесь, в Харьковской психбольнице № 15, именуемой в просторечии Сабуровой дачей, лопнула легенда о матросской невменяемости, несмотря на то, что он приложил к ее сохранению все свои организаторские (вспомним характеристику) и актерские способности. При появлении врачей Матрос делался угрюмым и подавленным, театрально рыдал и объявлял голодовку. Он подчинил себе соседей по палате, и, когда уходили врачи, сопалатники тайком таскали ему из столовой борщи и котлеты, которые «голодающий» Матрос, подобно Васисуалию Лоханкину, ночами поедал под одеялом. Поев, он укладывался спать, но спалось ему плохо: постель была усыпана острыми хлебными крошками, как ялтинский пляж — галькой. Крошки буравчиками впивались в тело, но из соображений конспирации стряхивать их на пол Матрос опасался…

Став, как говорят на Украине, «больным на голову», Матрос мог целиком посвятить себя рэкету. Не иначе, как на 90-рублевую пенсию инвалида второй группы, он покупает «Волгу», предусмотрительно записывая ее на имя матери.

Эту «Волгу» Матрос приобрел у своего друга олимпийского чемпиона по штанге Султана Рахманова. Рассказывают, что Рахманов в те годы часто выступал на всевозможных собраниях с воспоминаниями о своих олимпийских успехах. На такие выступления он любил приглашать Матроса, усаживая его рядом с собой в президиуме.

Другим приятелем Матроса был чемпион мира по боксу Виктор Савченко. Амурские ребята иногда брали Савченко с собой на дело, используя его в качестве пугала.

— Видишь, кто сидит там, в машине, — говорили они «лоху», показывая на Савченко, известного в лицо многим днепропетровцам. — Если сейчас же не «покашляешь» — он из тебя по всем правилам любительского бокса кашу сделает.

Понятно, что «лох» тут же принимался «кашлять» с такой интенсивностью, будто его хватил внезапный приступ коклюша.

Фотография Савченко с теплой дарственной надписью украшала письменный стол в кабинете Матроса, за которым разрабатывались планы грядущих рэкетирских сражений.

Не являясь членами банды, Рахманов и Савченко тем не менее хорошо смотрелись на фоне амурских ребят. Так, двое рыболовов у реки на фоне леса не нарушают гармонии пейзажа, а органически вписываются в него.

С такими «телохранителями» Матрос мог не печься о собственной физической форме, которую он вскорости благополучно утратил. У раздобревшего Мильченко появляются барские замашки: своих ближайших сподвижников он собирает на еженедельный совет в сауне, чуть не каждый день гуляет с ребятами в «Юбиле», «Днипровских хвылях» или в «Сковородке».

«Сковородкой» в Днепропетровске называют небольшое кафе возле Центрального рынка, где подают прямо на сковороде жареное мясо. «Хорошо гулял Саша, — поведал мне один из работников этого кафе. — Когда входил в зал, все его ребята вставали, и, пока Матрос не начнет кушать, никто не начинал… Он всегда первым брал мясо со сковородки. Если кто из ребят полезет за мясом вперед батька — вышвырнут его из кафе, а Матрос с этой сковородки уже не кушает: брезгует…».

Идеалом Матроса, по его собственному признанию, был батька Махно, некогда славно «погулявший» в Екатеринославе. Своему представлению о Махно он старался следовать во всем. До того доходило, что выезжали с хлопцами за город и там, уколовшись наркотиком, брали напрокат у колхозных тружеников седла коней и — за неимением шашек — скакали по степи с ножами наголо.

Методы выколачивания денег тоже со временем стали махновскими. Некоторых упрямых «клиентов» помещали на край крутого обрыва над Днепром или запирали в темный, кишащий жирными амурскими крысами подвал.

Правда, в отличие от махновцев амурцы никого не убивали. Их убивали — случалось, — об этом скоро узнают читатели, но они — никогда…

Знакомясь с делом Матроса, я, как ни странно, чаще всего вспоминал не «Одесские рассказы» Бабеля (куда Бене Крику до Матроса? И размах не тот, и связи не те…), а нашумевший в свое время роман Марио Пьюзо «Крестный отец», повествующий о нравах американской «коза ностры». Матрос наверняка не читал его, хотя при желании мог прочесть: в конце 70-х годов роман был опубликован в журнале «Всесвит» в украинском переводе.

«Хрещений батько» — так звучало по-украински название этого романа.

«Крестный батька» Матрос, совместивший в себе черты как бесноватого батьки Махно, так и спокойно-рассудительного Крестного отца, создал своеобразное бандитское «братство». На первых порах (подчеркиваю: только на первых порах) амурцы повсюду были вместе — вместе гуляли на свадьбах, вместе хоронили покойников…

Передо мной на столе — несколько фотографий. На одной из них запечатлена свадьба бандита Ярёмы. В уютном амурском дворике на фоне свежевыбеленной хаты стоят под раскидистой акацией — «фирменным» южноукраинским деревом — жених с невестой. Жених — в черном костюме с цветком в петлице, невеста — в фате и белом платье: все как положено. Молодоженов обступают довольные, принаряженные люди. Вот Матрос в белой рубахе с отложным воротником. Рядом с ним — вездесущий Шапа, курировавший жестокий рэкет с угрозами и побоями. Рука Матроса с массивным перстнем на безымянном пальце лежит на Шапином плече. Вот Комар (Комаров), Сумской (фамилия и  совпадают), Качан (Качанов), другие амурцы. Их окружают девушки — и не какие-нибудь там «марухи», а вполне домашние на вид. Все рады, все улыбаются — почти что семейный портрет…

На другой фотографии — истинно семейный портрет в интерьере — Матрос снят с семейством у себя дома. Интерьер небедный: ковры, гнутые стулья «под старину», обитые ситцем в цветочек. На плечах у Матроса — маленькая дочка, рядом — белокурая красавица жена, а чуть сзади — аккуратно причесанный сын Игорь, похожий на отличника, кем он, возможно, и стал бы, не пристрастись с ранних лет к наркотикам.

И вот еще что роднит Матроса с Крестным отцом — клановость.

Сыновья Крестного отца, не раздумывая, пошли по его преступным стопам — так было принято в «коза ностре». Сын Матроса Игорек Мильченко в 16 лет сколотил банду подростков и, несмотря на то, что был среди них самым младшим, возглавил ее. Как видно, сыграл свою роль отцовский авторитет. И  Игорю дали соответствующую — Матросенок.

Банда Матросенка занималась, так сказать, мини-рэкетом. Матросята (или амурчики), как и старшие амурцы, сдирали деньги с «лохов» — богатых жуликов и спекулянтов. Правда, запросы у них были пониже, чем у ребят Матроса, — не на тысячи шел счет, а на сотни. Но суть была та же.

В мини-банду Матросенка входила «рэкетирка», то бишь рэкетир-женщина. 18-летняя Наташа Кравченко быстро освоилась на этом традиционно мужском поприще. Как-то раз, приняв наркотик, она вломилась в дом к спекулянту Мащенко и принялась крушить молотком (знакомый почерк!) направо и налево.

— Кашляй, гад! — крикнула хозяину Наташа, покончив с бесфамильным хрусталем и занося свой ракетный (не путать с крикетным!) молоток над фарфоровым сервизом «Мадонна».

Понятно, что Мащенко скорее расстался бы с фарфоровой «Мадонной», чем подчинился требованию «мадонны с молотком», но, отлично понимая, что сервизом дело не ограничится, он «кашлянул»…

Заметим походя, что матросский клан был не единственным на Амуре: дети многих бандитов (к примеру, того же Шапы) унаследовали отцовский промысел.

И на этом закончим нашу развернутую характеристику Мильченко-Матроса, тем более что в ходе повествования мы не раз еще повстречаемся с этой «яркой» и в то же время темной личностью.