Спозаранку прибежала с новостью Марфа. Заполошно начала причитать:

— Половины контейнеров нет! Как корова языком слизнула! И новую красивую машину угнали!

Спросил, целы ли контейнеры с провизией? Все на месте! Выразил благодарность за информацию и поинтересовался, не попортятся ли продукты в контейнерах? Узнал, что в тех контейнерах «настоящий криоген». Изумился, и Марфа поведала, что однажды в городской сауне она испытала на себе действие криогенного обёртывания — и сразу помолодела. Лет на пять, не меньше!

Утренняя пробежка по осенним тропкам доставила удовольствие: не увидел в лесу ни одной кучи мусора, и только ржавый «Москвич» по-прежнему инородно выделялся на фоне багреца, желтизны и зелени карельского леса.

У конторы стоял ПАЗ, а его водитель Григорович, перешедший к новым хозяевам вместе с Семёнычем, сидел на своём месте за баранкой и пил водку прямо из горла. Что-то мрачное шевельнулось в том осадке, что скопился на дне души капитана запаса.

— Что вы себе позволяете? — крикнул я. — Выходите.

Передняя дверь ПАЗа была открыта, и пьяненький водитель, оставив ключи в замке зажигания, вылез из машины с двумя пакетами в руке и вручил мне один из них. Другой он держал крепко; в нём звякнули бутылки. Сразу признав переданный мне пакет, заглянул для проверки содержимого. Так и есть: папка с грозным письмом на имя агентессы вернулась, не дойдя до адресата. Строго спросил товарища Григоровича:

— Потрудитесь объяснить, что это значит?

— Погодь, капитан! — он прислонился спиной к автобусу. — Такое дело. Выгрузил, значит, староверов у Московского вокзала — и сразу к магазину поехал. Купил, значит, три бутылки. Больше трёх не покупаю. Вернулся к машине — глянул: пакет они забыли под сидением. Я, конечно, к вокзалу. Думаю: ещё не уехали, передам пакетик. Подъехал, значит, к вокзалу и сразу увидел парочку. Они поодаль от центрального входа стояли. Ясно, что меня дожидались. Только я тормоз нажал — а они как вспыхнут. Я глаза зажмурил: до того ярко вспыхнули. Открыл глаза — нет староверов! Вещички лежат, а они испарились. Перекрестился я — и вместе с народом подошёл к вещичкам. От староверов лишь пепел остался. Менты набежали, но я от них всегда подальше стараюсь держаться. Одним словом, покатил я в лагерь. И всё думаю, как и зачем их убили. А ведь дело-то, можно сказать, секундное. Подойди я к ним, так также сгорел бы.

— Не видел, кто стрелял и спалил их?

— Никто не стрелял. Они сперва засветились изнутри как две лампочки — и сгорели.

— Подвозил, наверное, кого-нибудь до Питера?

— Подвозил двух старушек. Они всего-то с десяток километров проехали. Ну, заплатили. Само собой. Да они сидели сразу за мной и со староверами лясы не точили.

— Может быть, померещилось тебе. Как человек может светиться изнутри?

— Дак, сам думаю об этом.

— Идите, товарищ Григорович, проспитесь. Когда протрезвеете, поговорим.

— Есть, товарищ капитан. Только и трезвым я вам то же самое скажу: дьявол их сжёг, и никак иначе.

***

На утреннем разводе пришлось произнести речь. Объявил о гибели староверов, покинувших лагерь. Под страхом неминуемой смерти запретил всем выходить за пределы лагеря. Объяснил тем, что за нами охотятся маньяки-убийцы. Возможно, те дагестанцы, которых выдворил из лагеря. Возможно, кто-то иной. Назначил очерёдность дежурств по лагерю. Тренерам наказал наращивать объёмы тренировок. Зачитал список тех лиц, которых хотел бы видеть вечером у себя в офисе.

***

Днём приехали следователи. Побеседовали со мной, с людьми и укатили с ещё не протрезвевшим водителем Григоровичем, арестованным по подозрению в совершении серии убийств. Как оказалось, полицейские в Питере с ног сбились в поисках загадочного маньяка, сжёгшего дотла нескольких человек, прибывших, судя по документам, из спортивно-оздоровительного лагеря в нашем посёлке.

***

Зная себя, можешь судить о других. А знал ли я себя? Поиск ответа на сей вопрос занял минут пятнадцать. На спине обнаружил утолщение, которого ранее не замечал. Что же там? Датчик? Или вшитый под кожу заряд? Или то и другое в одном флаконе? И что ж делать то? Катить бочку на Александра? Он мне известен как благороднейший человек. Что обещал, всегда выполнял. Делился по-братски всем, что имел. Даже ныне, будучи параноиком, протянул мне руку помощи. Без его участия, меня давным-давно закопали бы в лесу или карьере. Кстати, ходит с таким же датчиком. Сам сказал. Вполне возможно, Сергий Фёдорович, или кто-то иной из его команды ведёт свою игру, независимо от Мутанта.

В любом случае, Мутант причастен ко всему, а поэтому должен вызволить несчастного Григоровича из каталажки.

Раз десять я нажимал на кнопку вызова. В ответ — глухое молчание.

Не беда! Будем названивать вечером, завтра, послезавтра…

К шести часам вечера в моей гостиной собрались приглашённые: агроном, доктор, художник и учителя: математик, химик, а также историк, преподававший литературу. Можно сказать, педсовет в расширенном составе, или собрание беспартийной и нищей интеллигенции, которую как хаяли, так и будут хаять, пока жива Россия. Среди множества эпитетов в народно-поэтической речи, коими характеризируют сию прослойку, меня восхищает такое определение как «вшивая».

Пусть меня тоже хают, но решил-таки проверить интеллигентов на «вшивость». Спросил:

— У кого есть претензии к дагам и на какую сумму?

Пышущий здоровьем краснощёкий историк вскочил с дивана и заявил:

— У меня. Сто тысяч мне должны.

Не столько сумма, сколько круглая цифра меня удивила. В заветной бумажке с двумя цифрами, что выудил с банкнотами, сумма, превышающая сто тысяч, была обозначена только против некоего доктора К. По какой-то причине даги не спешили трясти всех подряд.

— У Мамедовны в её бухгалтерии другая цифра. Нас-то зачем обманывать? Ну'с, Валерий Петрович, сколько же у вас взяли даги?

— Да все деньги выскребли! Сорок пять тысяч. Я плюсую моральный ущерб. А потому мне следует возместить не менее сотни тысяч.

На уроках истории — дело понятное — можно вешать детям лапшу на уши, согласно установкам программ и учебников. А в других делах зачем разводить коллег по несчастью?

Выдав Валерию Петровичу сорок пять тысяч, и порекомендовав за прочим возмещением обращаться напрямую к дагам, сказал ему:

— Свободны! Можете идти.

— У кого ещё есть претензии?

Доктор Кириллов лишь усмехнулся.

— Товарищ начальник, там, куда нас направят, все наши деньги макулатура. То же самое и дагестанцам объяснил. Мой коллега не поверил. Доллары, сказал он, и в Африке доллары.

Не прост доктор. Вряд ли он готов поделиться информацией, если таковую довели до него.

Но и я не прост. Если все эти господа-товарищи пребывают в уверенности, что находятся в оздоровительном лагере, то через минуту я им объясню, кто они такие и куда они попали.

— Вам всем скажу, что у меня была совершенно безвыходная ситуация, и по этой причине я дал согласие возглавить всю вашу команду. В отличие от вас меня не прельщают ни доллары, ни золото. Тем не менее, я попал в большую мышеловку вместе с вами. Уже без разницы, кого чем сюда заманили. Наш лагерь окружает долина смерти. Всякий, кто пожелает вырваться отсюда, обречён. Об этом мне стало известно лишь сегодня. Вчера не знал — и отправил из лагеря наркоманов и их жён. Они все погибли, но не от руки маньяков, — дважды постучав по спине, пояснил: — Мне вшили устройство с датчиком. За пределами лагеря, чуть раньше или чуть позже, устройство сработает, и от меня останется горстка пепла. Буду рад узнать, что среди вас есть такие, кому не вшили подобную дрянь.

— Наверное, у меня нет. Я с сыном позже всех прибыл, — сказал Мастер.

Ни слова не говоря, доктор стал пальпировать спину Мастера.

— Вы в этом от нас не отличаетесь, — заявил Кириллов. — Раз вам вшили, значит и вашему сыну тоже.

— Поздравляю вас всех. Позарились на обещания! С этого дня мы все обрели статус заключённых. По прибытии станем рабами. Из лагеря смертников нам уготованы два выхода: или смерть или рабство. Впрочем, можем найти варианты, если доктор Кириллов поможет нам. Вы, по вашим словам, опытный хирург. Или я что-то не так понял?

— Вы всё правильно поняли. Но я не смогу никому помочь.

Агроном Всеслав, что именовался Андреем по паспорту, казалось, готов был разорвать доктора на части, но сдулся и лишь зловеще спросил:

— Ты, сволочь, на тех работаешь?

— Поаккуратнее, молодой человек. Я не злопамятен, но неровён час… И потом, на кого на «тех»?

— На агентов и самого Буйновича? — уточнил Всеслав.

— Про агентов забудьте, они всего лишь меркантильные люди, — я вмешался с целью ускорить процесс выяснения истины или, по крайней мере, тех крох информации, что мог бы поведать доктор. — Ты только что расписался в собственном бессилии, уважаемый. Как мне объяснил Буйнович, здесь любого могут заменить. Делай вывод. Итак, кто или что тебе мешает вырезать подкожные датчики?

— Надеюсь, вы все верите в моё здравомыслие? То, что я видел, и то, что мне сказали, явилось не только откровением для меня, но и ввело в ступор, поскольку было за пределами здравого смысла.

— Доктор, сказывай про дело. Не фиг крутить!

Простодушный агроном в славянской рубахе заметно отличался от учителей математики и химии, хранивших молчание так, словно они присутствовали на педсовете с участием нового директора, по слухам — весьма опасного.

— В одну из первых ночей в лагере, когда все, кроме меня, жили в казармах, меня разбудила троица. Две девицы и парень. Девушки показались мне неотличимы, ну как близняшки! А у парня на голове была корона. Я человек хладнокровный. Вытянул из-под подушки смартфон, навёл на того, что в короне и щёлкнул. Весьма забавный тот парень: ни секунды покоя; он у них в роли танцора; вы, конечно, видели таких в подтанцовке. Потом ещё раз щёлкнул. Никто из троицы не стал возражать. Можете сами взглянуть! Последние кадры.

Доктор протянул смартфон мне, но я передал его учителям.

— Это всё присказки! — сказал я. — Поведайте нам сказку.

Мой ироничный тон никоим образом не подействовал на циничного доктора. Он молчал, что-то припоминая. Нахмурив брови, начал сказывать байку:

— Одна из девиц представилась Анастасией и сообщила мне, что они всем в лагере имплантировали датчики. Предупредила меня, чтобы не смел вырезать имплантаты. Я спросил: почему? Получил ответ: во избежание летального исхода. В этот момент вторая девица стала совершенно прозрачной, и Анастасия, указав на множество окончаний, ведущих от импланта к внутренним органам, сказала, что никто из нейрохирургов не способен удалить такой имплант. Я тогда спросил: всё это по указанию Буйновича? Анастасия ответила: У Буйновича своя игра, в неё мы не вмешиваемся. Его дела земные, наши дела — небесные.

— Однако! — вскричал Мастер. — Не верю ни одному слову. Вы, доктор врёте во всём. Какая наглость! Это ваше фото можно найти в Интернете. Картина испанца. Его имя запамятовал, а название работы помню: «Корона Шивы».

— Па-азвольте! Па-азвольте! — возразил доктор. — Не знаю о такой картине. Да дайте же взглянуть.

Он рванул смартфон из рук Мастера и в недоумении уставился на экранчик.

— Гадины! Заменили фото. Корона совершенно другая, и рожа не та!

Глянул и я. Можно было бы не глядеть. Ясно и так: в ведомстве Буйновича работает команда, озабоченная некими «небесными» целями, о которых Мутант, возможно, не знает. Что есть, то есть: в той команде не лишены чувства юмора. Но юмор у них за гранью человечности. Всего того, что тяжело провернулось в голове, не стал высказывать. Подумал, что не стоит спрашивать о «чудесах», увиденных доктором. Не объяснит Кириллов технологии, что за пределами его компетенций. Но вот вопрос о водителе Григоровиче решил задать.

— Так вы, чёрствая душенька, никоим образом не пытались нас защитить или узнать поподробнее об этих имплантатах. Вот забрали нашего водителя, как вам хорошо известно, и нас всех волнует его судьба. Всех нас, исключая вас, доктор.

— Никто из нас ему не сможет помочь. Вы ошибаетесь, думая, что я чёрствый и циничный. Циничный, но в меру! Узнав о том, что наш выход за границы периметра лагеря нежелателен, я тотчас заявил тем дамам не от мира сего об элементарных вещах, например, о том, что ежедневно как мужчины, так и женщины совершают пробежки на дальние дистанции, причём далеко за границы лагеря, и о том, что среди нас есть люди, которым необходимо выезжать в Петербург по делам. Назвал администратора и водителя. Анастасии мои заявления, думаю, показались забавными. Но она уступила мне! Пообещала задержку срабатывания имплантатов на трое суток. Моё понимание таково: мы для неё расходный материал, и мы должны это усвоить. Анастасия выразила это иначе. «Отныне вы все принадлежите роду странниц. Вы мои борги». На вопрос, кто такие борги, ответила: «Рабы!»

— Скажите, уважаемый, почему вы мне не доложили об этом?

— Я думал, что вы должны были знать. Предполагал, что вы заодно с этими дамами.

— Доктор Кириллов, вы хладнокровный убийца.

— Вы, как вижу, горите желанием спихнуть вашу вину на меня.

— Своей вины не отрицаю. Да, совершил преступление. Если б знал об имплантатах, никого бы не отправлял из лагеря.

— Могу я идти, гражданин начальник?

— С какой стати и ради чего, доктор?

— Пока вы решаете мою судьбу, напишу несколько писем.

— Не спешите, доктор. Ясно, что мы оба мерзавцы. Но под нашей опекой люди. Можно сказать, наш народ, — я обвёл всех взглядом и узрел «народ», то бишь, двух учителей, на которых излил свою желчь: — Мне не ясно иное — молчание наших педагогов. Вы, уважаемые, даже головой не киваете, как китайские болванчики. Отвыкли мнения высказывать?

— Вы нас ни о чём не спрашивали, а инициативы наказуемы, и вы убедились в этом сами, выслав людей из лагеря. Если желаете услышать совет, так в моём совете ничего мудреного ни сыщите, — учитель химии поскрёб указательным пальцем бритый затылок, — Выскажите Буйновичу о наших проблемах. Наслышаны, что вы его знаете, а мы его даже не представляем.

Услышав глас народа, оторопело взглянул на «химика». В старину звездочёты пытались посчитать все звёзды на небе, но ещё никому в голову не приходило сосчитать высказывания в среде народа о руководителях, например, о царе-батюшке или президенте, что встал у кормила как гордый мачо-рулевой. По разному мерцают те высказывания: некоторые тускло, другие поярче; но суть их всех сводится к вере в избранника, способного всё разрулить и порядок навести. Раньше его божьим избранником прозывали, ныне — всенародно избранным. Даже колом по голове — и то не выбить сиё традиционное мышление из русских мужиков. Не доходит до косных головушек, что избранникам такое отношение к ним весьма импонирует. Ценят они его на вес золота. Но для меня подобное высказывание и копейки не стоит.

Минута, данная самому себе на размышление, истекла. Мои мысли витали далеко от Зимнего дворца и от Кремля, и я думал отнюдь не о царях и президентах, а о далёкой Индии. Разбежались те мысли как добрые кони. Пора их собирать да запрягать.

— Вот скажите, дражайшие вы мои, — спросил я у народа, — Почему Хоттабыч сидел в кувшине тысячи лет до того момента, когда Волька освободил его из заточения?

— По произволу автора сказки, — с улыбкой на устах предположил Виктор Игоревич, математик.

Спрашивается, чего это он так лыбится? Наверное, ему нравится роль шахида с тикающей бомбой?

— Привычка, как говорится, свыше нам дана. При земле живёте, приземлено мыслите. Выскажу предположение: не было у Хоттабыча обратной связи с сильными его мира, и потому он отсидел практически весь пожизненный срок. Вы, куда более многомудрые, чем Хоттабыч, также оказались в подобной сказочной ситуации. Все вы безбородые, в отличие от Хоттабыча, то бишь, не волшебники. Но у вас иное преимущество. У всех нас — и в этом не сомневаюсь — в наличии датчик или своего рода средство обратной связи. Встроены они в нас! И мы должны воспользоваться ими… Если, конечно, наш доктор не водит нас за нос, а он — смотрите — сам водит свой нос справа налево и слева направо. Раз так, готов держать пари! Моя догадка верная! И идея верная! Сплотим нашу группу посредством медитации. Бывал в Индии, видел, как медитируют святые люди. Внешне, скажу, многие индусы от нас неотличимы. В оранжевых одеяниях поверх белого исподнего, время от времени произнося загадочное «Оммм», они медитируют, но их медитации адресованы в пустоту. Я же знаю конкретный адрес и имя той, кому мы предъявим наши требования. Значит так, — я обвёл взглядом присутствующих, — Завтра утром доведу до сведения каждого о нашей дерьмовой ситуации. Доктор, вы должны, вслед за мной, лаконично пояснить всем об имплантатах. Спросим у народа: мы рабы или мы не рабы? Там же проведём первый сеанс. Цель медитации: единой командой день за днём будем требовать свободы. Свобода или смерть! Мне известно истинное имя той, кому мы должны день за днём адресовать наше требование. Вас, доктор, ввели в заблуждение. Её имя не Анастасия, а Жива.

— Богиня Жива?

Агроном Всеслав среагировал первым. Вторя ему, произнёс реплику и Виктор Игоревич, молчун-математик:

— Богине Живе поклоняться и просить о пощаде? Да это сродни шаманству. Мы, что же, должны дико завывать, кричать, топать ногами, дабы изгнать демонов?

— Дражайший, свет Игоревич, вы что же, полагаете себя выше шаманов?

— Как видите, не одет в шкуры, суевериям не подвержен, а ваша забава, господа, мне совсем не смешна. Что же вы нас как детей пугаете? Жалею, что подписал контракт. В том контракте не упомянута какая-либо неустойка с моей стороны, а потому, с вашего позволения, я вас покидаю. Завтра же уеду в Петербург.

— Желаете? Возражать не буду. Езжайте, но добирайтесь сами. Нашего водителя, как вам известно, арестовали.

— С кем бы, в самом деле, заключить пари? — спросил доктор. — Виктору Игоревичу осталось жить три дня, считая со времени его отбытия из лагеря. Ставлю бутылку коньяка, если проспорю.

— Принимаю! — ответил я. — Не проживёт он трёх суток. Ставлю бутыль «Абсолюта».

— Кто же будет арбитром? — спросил Мастер.

— Его родители, — предложил я. — У нас есть их номер телефона в Питере. Позвоним, узнаем и выразим соболезнования.

— Придурки! — воскликнул математик и, хлопнув дверью, выбежал из офиса.

— Отсюда мы не дозвонимся до Питера, — с горечью сказал доктор.

— Если понадобится, дозвонимся. У математика сложилась превратная картинка в голове. Из-за моего стёба. Ни сегодня, ни завтра он не будет воспринимать меня серьёзно. Так что, доктор, попробуй ты его убедить.

***

Разошлись мои советчики, а я, перед тем как навестить принцессу моей грёзы, приступил к сакральной в моём понимании процедуре: омовению тела под душем и очищению души в моём бренном теле. Нет, я не питал особой надежды, я знал, что способен лишь частично освободить сосуды моей души от чёрного осадка. Шампунь для тела есть, а шампуня для души ещё никто не придумал. Так что очищал я её единственным знакомым мне средством — размышлением. Попутно дотянулся — и тыльной стороной ладони ощупал утолщение на спине. Вспомнил, что уже много ночей сплю либо на правом боку, либо на левом: сон не шёл, если лежал на спине. Мне, привыкшему к владению своим телом, стало не по себе. Имплантаты дорогие и, как поведал доктор, изощрённо сложные игрушки. Не соответствуют они нашему времени. А средневековью? Мутант вёл речи о средневековом окружении его колонии. Его высказывания, надо полагать, всего лишь образные метафоры, как, например, у Курта Воннегута. После концлагеря Воннегут уверил себя в том, что мы по-прежнему живём в эпоху средневековья. Его книги до конца читать невозможно: к середине каждого повествования ему отказывает здравый смысл. В отличие от прочих старых писателей, он страдал не от деменции, а от фантастического маразма, переходящего в убогость. Наш мир, увы, не средневековье. Наш мир, несмотря на сложные технологии, стремится к упрощению всего и каждого. Средневековье можно сравнить с миттельшпилем, а мы подошли к эндшпилю.

Протирая запотевшее зеркало и завершая последний этап моей процедуры — бритьё, я услышал шум передвигаемого в гостиной стула. Никак мой сосед пожаловал. Днём он почему-то уверовал в версию следователя, утверждавшего, что «Григорович страшнее, чем Чикатило». Придётся объяснить Семёнычу, что каждый из нас потенциально шахид, а потому страшнее, чем Чикатило. В том случае, если я нащупаю у него имплантат. Возможно, девицы из команды Буйновича проявили-таки человечность и пожалели старика?

В белом махровом халате и, благодаря шампуню, в высшей степени пушистый, с чистой душой и с благородной целью освятить и осветлить образ водителя Григоровича, увезённого на муки и страдания, я открыл дверь ванной, вошёл в гостиную — и увидел Невесту.

— У вас дверь была отворена. Я подумала, что вы у Семёныча и решила дождаться вас. Со мной приключилось нечто невероятное. Даже не знаю, с чего начать?

Пушистые волосы Анюты, несмотря на старания создать подобие причёски, свидетельствовали о её недавнем визите в местную баньку, но на лице не проступал румянец; бледность лика подчёркивала обеспокоенность, что явно читалась в синих глазках.

— Позвольте, Анюта, мне одеться, и я буду в вашем полном распоряжении.

Конечно, мог бы выслушать Анюту without further ado. Махровое изделие китайского производства, что было на мне, ничуть не помешало бы вникнуть в «невероятность» её проблемы. Но в голове уже созрел план, и для его претворения в жизнь тот халат не годился. Никоим образом он не соответствовал её строгому костюму.

Успел одеть брюки и рубашку — и в этот момент вырубился свет. Не улавливал слух и тарахтенья дизельного агрегата, что давал нам электроэнергию. У семи нянек, как говорится… Проклиная электромехаников, зажёг свечу, накинул пиджак и на ощупь достал из рюкзака коробочку с золотым колечком. Кипение души достигло обжигающего максимума. «Да как же больно! Что ж меня обожгло? Ясно, что не свеча, то моя душа горит… Так без света даже романтичнее» — с такой оценкой предстоящего события вступил с зажжённой свечой в гостиную и, к моему неудовольствию, узрел Семёныча, шарившего на полке старого комода в поисках свечи.

— Пришёл на ваш зов, товарищ капитан, — оповестил он, — А тут авария.

— Товарищ полковник, во-первых, не звал вас, а во-вторых, авария не тут, а в мозгах ваших механиков, что забыли восполнить топливо в баках агрегата. Придётся вам прогуляться, выяснить, кто нынче дежурит и наказать нерадивого.

— Как странно! Мне показалось, что звали вы меня.

— Если показалось, Семёныч, креститься надобно.

Ушёл администратор, порушив настрой моей души. Я чиркнул спичкой — и в неровном свете от трёх свечей стал любоваться встревоженной фигурой Анюты. Опять что-то обожгло внутри, и запершило даже в горле. В голосе моём, наверное, слышалась хрипотца.

— Вообразить невероятность того, что приключилось с вами не могу, но и со мной творится самое невероятное. Жизни без тебя, Анюта, не мыслю.

В мерцании свечей всматривался в её глаза. Утопая в них, машинально открыл коробочку и мгновение спустя надел колечко на её безымянный палец. Анюта не отрывала взора от меня. Нет, она чувствовала мои манипуляции, но для неё важнее был мой взгляд и то, что ей внезапно открылось.

— Вчера, Святослав, вы готовы были выпроводить меня из лагеря.

— Вчера я чуть с ума не сошёл, услышав о твоём, Анюта, желании уехать в Петербург. Там ныне в моде обман и нет былой безмятежности, и всё-то поставлено с ног на голову, а суета и меркантильность подавляют любое искреннее чувство. Там не рай и не ад, а всего лишь чистилище с болотным душком, где отмывают не души, а деньги и товары. Но вот тебе, Анюта, моя рука, моё сердце и предложение создать семью и наш, новый мир. В моей душе не грозовое облако, а облако любви… Наверно, я похож на глухаря. Налетел и токую. И не слышу ответного призыва.

Анюта лукаво улыбнулась.

— Ах, Святослав, вчера я испугалась. Думала, что ты равнодушен ко мне.

Я замкнул её уста поцелуем. Её грудь вздымалась от проснувшегося желания. Анюта ещё раз лукаво улыбнулась.

— Святослав, мой ответ ты услышишь завтра. Сегодня не смогу ни ответить, ни доказать того, что со мной приключилось.

— Зачем доказывать?! Скажи — и я поверю.

— Да я сама ещё не могу поверить во все эти чудеса. Зрение моё неожиданно выправилось, и не нужны мне более ни контактные линзы, ни очки. Доктор наш учудил: «В бога не верую, — говорит, — А верую в Небесного Капитана и его заботу о нас». Наказал мне свечку поставить на подоконнике и помолиться Капитану… Проводи меня, Святослав, и позволь девушке погрезить и помечтать немного. Недаром говорят: утро вечера мудренее.

В воздухе тёмного сентябрьского вечера чувствовался едва уловимый запах осенней прели. Отчётливо слышалась перебранка Семёныча с электромеханиками.

— Ходят странные и страшенные слухи. Поговаривают о маньяках, что бродят вокруг нашего посёлка. Или всё это выдумки? — спросила Анюта, когда мы шли по дорожке к темнеющим силуэтам жилых блоков.

— Нет никаких маньяков в округе, но вокруг нас творятся чудеса, есть, возможно, и лешие, что пугают народ. Всё, что когда-либо свершалось или свершается, можно назвать играми. Разные бывают игры. Мне мнится, что в игру, в которую вовлёк нас мой друг Сашка Буйнович, кто-то вмешивается. Наш милый циник и шутник, верующий в Небесного Капитана доктор Кириллов, — по совместительству главный леший, — пытался меня тоже убедить и склонить в свою веру в воздействие на нас древних богов и богинь и их вмешательство в нашу жизнь. Я в сказки не верю. Буйнович просил меня создать сплочённый коллектив. Вот этим я и займусь. Использую те страхи, что нагнетает наш главный леший, и заставлю весь коллектив восстать против тёмных сил. Иначе говоря, поведу свою игру. Начну завтра театральное действо с медитацией. Придумал название спектаклю: «Ярилов и компания против Бабы Яги». В роли Бабы Яги полузабытая актриса из древнего пантеона богиня Жива. Витает и танцует где-то над нами. А я объединю медитацию с системой Станиславского. Завтра дам слово главному лешему. Для затравки он постращает народ, я же сыграю роль вещего князя-воителя. Тебя, Анюта, приглашаю на роль княгини. Хор в нашей драме будет солидарно посылать Живу туда, где раки зимуют. Завтра премьера. В течение месяца, думаю, сотворим нечто шедевральное. Богине Живе мало не покажется…

Мы не дошли до мрачных зданий казарм. Анюта остановила и поцеловала меня. Страстно. Как желанного мужчину. Не видел, но чувствовал, что она улыбается.

Заработал дизельный агрегат — и зажёгся свет в окнах.

Анюта шёпотом произнесла заветные слова: «Согласна быть твоей княгиней». И мы скорым шагом направились к нашему дому.

***

PS Просматривая текст, увидел, что некоторые события никак не отразил, а потому решил внести дополнение в сию главу.

Знаю тебя, друже: не любишь ты заглядывать на последние страницы повествования.

А ведь таких любителей читать по диагонали, как тараканов на помойках Нью-Йорка. Проходил мимо такой.

У нас тараканов извели, но осталось множество прочей дряни: либерасты, дерьмократы… Если приведу весь перечень, то сиё повествование, кроме тебя, никто читать не будет. Но, как говорят в Твери: плевать! Вот уроды! Они в этом слове нашли замену матерщине.

***

Итак, на полпути подведу итоги, подобно С. Моэму, написавшему «Summing Up».

Как решил, так и поступил: предложил Анюте руку и сердце.

Никого не обманывал, как оказалось, и Александр. Он лишь недоговаривал некоторые существенные моменты.

Два месяца спустя, после авантюрного пиратства на территориях Евразии и Америки, в коем я участвовал исключительно перечислением двадцати лимонов на счёт, не помню какой фирмы, объявил Александр моим подопечным на собрании, куда и зачем летим. Сухо и без эмоций объявил о переселении в средневековье.

То-то было весело в рядах моего коллектива. Правда, не все шутили и веселились. Наблюдались и хмурые лица…

Да'с, за трое суток до отлёта, Александр дал всем время на размышления. И что ж? Троица парней слиняла ночью. Проплакав ночь, две подруги Анюты наутро заявили о нежелании лететь туда, куда Макар никого не гонял. Равнодушно пожал плечами Александр и отдал распоряжение отвезти тех девиц на ПАЗе до ближайшей автобусной остановки.

Мне он обещал, что организует деактивацию чипов отказников. Якобы, эту операцию возможно произвести дистанционно.

Должен сказать, что отбор подопечных показался мне странным с самого начала. Агроном, учителя, мастер боевых искусств, ещё один Мастер, известный в Питере живописец, со своим чадом, доярки… Странный и длинный тот перечень. Александр особо не вникал в вопросы отбора персонала. В первый же день свалил весь ворох кадровых проблем на меня. Работал я в лихорадочном состоянии и на голом энтузиазме на этого шизофреника, без веры и в каком-то тумане, скрывавшем чётко очерченные цели.

В звании он меня не повысил, но должность дал: назначил удельным князем на общем собрании. Для меня это «назначение» стало единственной новостью. Всё прочее он довёл до моего сведения ещё до собрания. В уделе моём, по словам Александра, построен райский град и поля засеяны. Надлежит нам хлеб выращивать, в училище деток обучать, как своих, так и из местных. Кто-то из сидящих в задних рядах воскликнул: «Однако ж! Длинный сериал затеяли!» Мутант лишь голос повысил: «Любить, учить — и никаких телесных наказаний! И самим учиться. И княжество оборонять от вероятных противников, что могут наезжать с востока из Великой Степи».

«Не обессудьте, — сказал он на собрании, — Мои заводчане из стольного града прозвали вас «колхозниками». До некоторых не доходит ваше значение. Не мастеровые, а вы должны взрастить будущую элиту княжества».

Много он чего наобещал. Почти все уши развесили.

Не ошибся я. Все восприняли байки Александра как прелюдию к реалити-шоу. Ба-альшой отснимут сериал! Аналогичные соображения наверняка были и у сбежавшей троицы. Заграница и какое-то шоу — разные вещи!

Ясно одно: многие и по прибытии в райский град не будут сомневаться в том, что их по-прежнему снимают скрытыми камерами.

С какой стати сомневаться? Усыпят нас всех, никто ничего не ощутит. Психологически всем будет довольно-таки комфортно: доставят невесть куда, но место, и, особенно, хоромы всем понравятся. По словам Александра, все работы завершены, как по строительству новых домов, так и реновация существующих объектов.

Да'с, накопил Александр опыт вхождения в доверие.

Если бы не мой кратковременный полёт в чреве неведомого и загадочного летательного аппарата! То я уверял себя, что мой друг страдает паранойей, то ловил себя на мысли о том, что верю Александру. Таким было прокрустово ложе моих умонастроений. Лихорадило меня!

За короткое время пребывания в лагере привык-таки к новой службе, несмотря на постоянно ощущаемое лихорадочное состояние. Мы все существа адаптивные. Ко всему привыкаем.

Свадьбы не все играли. Что за свадьба без спиртного?! Ни в лагере, ни в округе не достать. До Ладоги и баз отдыха далековато. Медвежий угол. Кроме того, многие не воспринимали всерьёз свои партнёрские отношения.

Времена такие. Что в городе, что в деревне, у парней и девок легкомыслие в головах: сегодня распишемся — завтра разойдёмся!

Уговорил меня Мутант перечислить миллионы в его пользу. Произошло это ещё во время его второго визита ко мне в лагерь. Легко уговорил. Думаю, не без гипноза. И вся денежная сумма ушла с моего счёта на счёт его поставщика по контракту, якобы на нужды нового города. «Ради тебя стараюсь» — так дословно прозвучало его заявление. Кратким было его второе пришествие. Пробыл он недолго, поболтал со мной, потравил байки и убыл.

До его убытия напомнил ему о Маше. Ответил, что помнит и что вначале весь мой коллектив заберёт, а потом меня и Машу. Не забудет и её жениха!

Пообещал мне отпуск перед отбытием. Всего-навсего одни сутки.

Маша, по его словам, вновь в Петербурге, в моей квартире. Помогла Мутанту найти нужных специалистов и двух классных переводчиков. Так что мои услуги в качестве переводчика не понадобятся.

Спросил, прощаясь, есть ли на примете у меня человек, способный прочитать его каракули. И показал образец — коряво исписанный лист пергамента. Заверил его, что есть.

«Вот и хорошо,» — сказал он и, как старший командир младшему, отдал приказ: навестить того спеца перед отбытием и передать из рук в руки две его рукописи. Для расшифровки и распечатки.

Что ещё добавить? Может быть, прав был мой гость, шведский писатель, сравнивший русских с обезьянами? Искусны мы в повторении и подражании.

Когда чокнулись да выпили, полюбовался я гранями и сиянием хрустальной рюмки, да и выдал фразу Мутанту о том, что соблазнил Анюту без обмана. Подражая моим движениям, полюбовался и он на хрустальную рюмку и, почти слово в слово повторил мою мысль:

— И я тебя без обмана привлёк к своему проекту.

Промолчал я. Не верил я ни ему, ни его байкам.

We'll see what we'll see. Поживём — увидим.

***

Спрашивается, отчего я в приподнятом настроении? Отчего мне не грустно? Отчего меня не беспокоит самая большая загадка: присутствие в нашей игре неведомой Бабы Яги? Было ведь высказано предупреждение. Обронил Мутант как-то загадочную фразу: «У тебя мозги задымят, когда увидишь Бабу Ягу в ступе». Но тогда же обнадёжил меня: «Ты особо не переживай. Вся эта сказочная хрень развеется. Я позабочусь. И жизнь наладится, да так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Если ты не оплошаешь.» — «Пока ведь не оплошал!» Так ответил Мутанту, думая о том, что вывел людей из угара, чадящего повсеместно в криминальной среде и окружении нашего бытия. Все мы надышались в этой гадостной атмосфере и даже не замечаем отравляющих эффектов одурманенного состояния.

Мутант горько усмехнулся, и его взгляд погрустнел, как некогда у моего сержантика накануне боя, в котором тот сложил голову.