590 год I Эпохи; от начала Твердыни год 638-й, от Падения Твердыни год 3-й

Я, первый князь Семи Городов, начинаю новую летопись Севера — в год, что должен был стать пятьсот восемьдесят восьмым годом Твердыни, но стал годом первым после Войны и первым годом от Исхода Кланов.

Я начинаю эту летопись с того, что записал мой предшественник, Хоннар эр'Лхор, вождь клана Волка, сын Твердыни. Я начинаю эту летопись с того, что было рассказано им о последнем годе Аст Ахэ.

И словом памяти и печали хочу я ныне почтить имя его, ибо он был среди тех, кто погиб в год падения Твердыни, ибо он был тем, кто пошел на смерть ради того, чтобы остались жить мы.

"Что связывало нас? Братство. Слово это говорит все — и ничего. Все воины Твердыни были братьями. Я не скажу, что узы, связующие таэро-ири, крепче кровных уз: они — иные. У Твердыни одна душа, одно сердце. И все мы — одно.

Мы не были — да и не могли быть — одинаковыми. Похожи были лишь тогда, когда впервые приходили в Аст Ахэ — мальчишки, жаждавшие подвигов и великих свершений; во всех юных жажда эта неистребима. Но, хоть меньше трети становится Воинами Меча, мало тех, кто покидает Твердыню в разочаровании. Он учит нас ценить дар, живущий в каждом из нас.

Я сказал — «он учит»? Но учимся мы у тарно-ири — искусству честного ремесла. Он же просто — есть. И потому мыслю я, что никогда в грядущие века не будет ничего подобного Твердыне, ибо душа ее и сердце ее — Тано. Мы не думали об этом. Когда впервые видишь сосну на горной вершине, открытой ветрам, сжимается сердце от неясной тревоги. Но проходит день, другой — люди привыкают, тревога оставляет их. Мы не боялись за него. Для нас он был всегда; в нас не рождалось мысли, что его может не быть. И сейчас мне странно говорить — он беззащитен…

Дар же свой мы не выбирали; редким был он ведом прежде, чем мы приходили в Твердыню. Не знаю, как умел он раскрывать этот дар. Должно быть, странно будет узнать потомкам моим, что предок их был не воителем, но Мастером Флейты; что рукоять меча не столь привычна была рукам моим, сколь поющее дерево и сталь резца. Однако же всех нас учили владеть мечом — а потому на рассвете я отправлюсь в путь, из которого, ведомо мне, не вернусь, как не вернется никто из нас.

Тот, кто будет читать эти строки, — да узнает он: не было Зова и не было приказа. Но и помыслить не могу о том, чтобы остаться. Тяжело объяснить, что ведет нас в бой, из которого не выйти живым. Быть может, в грядущие времена скажут, что узы таэро-ири стали проклятием нашим, цепью, увлекшей нас к краю пропасти и дальше — в бездну. И мне не разубедить их: никому из таэро-ири не суждено надолго пережить падение Твердыни.

Мы оставались — таэро-ири а т'айро-ири, мы были братьями, братством воинов — до последнего часа своего. Мы не знали одиночества ни в жизни, ни в последние мгновения перед шагом за Грань. Но не сможет жить тот, кто лишился души, из чьей груди вырвали сердце. Когда оборвутся нити, связующие нас, мы — не сможем быть. Ни к чему оттягивать час смерти. Пусть это покажется странным — мы идем на смерть, потому что не хотим умирать. Не хотим умирать в пустоте одиночества. Узы родства не заменят уз т'айро-ири.

Нарекут ли нас безумцами или героями — об этом не хочу думать. Никому не дано понять, что ведет нас — я бессилен объяснить, и нет слов, чтобы рассказать. Поймет лишь испытавший.

Так записал я, Хоннар эр'Лхор, в год от Прихода в Земли Севера семьсот шестнадцатый, в последний год Твердыни, сего дня пятнадцатого знака Тайли…"