ИМПЕРАТОР

В 1809 году Фурье совершил путешествие в Швейцарию. Эта поездка была в основном по делам фирмы, на состоянии которой сказывались плачевные результаты континентальной блокады Наполеона. План сокрушения могущества Англии, попытка лишить ее возможности торговать не только с Францией, но и со всем миром в первую очередь ударили по торговле самой Франции. В стране уже давно забыли вкус чая, сахара, кофе и риса. Канцелярии Наполеона были засыпаны жалобами на разорение торгового сословия.

Руководствуясь мимолетной фантазией, Наполеон часто сам указывал, какие именно торговые дома и какие товары должно ввозить и вывозить и в какие страны. Нередко он запрещал то, что ранее сам подписывал, и наоборот. Купцы исподволь роптали на своевольные меры императора, наносившие им ущерб.

Рекордных размеров за всю историю Франции достигла в эти годы контрабанда, и складывалось впечатление, что императорская полиция бессильна против нее. Контрабандистами становились наиболее энергичные из разоренных ремесленников и крестьян пограничных областей страны. Иногда контрабандой занимались целые деревни.

В Швейцарии Фурье бывал о раньше. На сделки, ради которых совершал он теперешнюю поездку, фирма возлагала большие надежды: лионские ткачи задыхались от нехватки сырья. А в таможне прибывшие с партией шелка купцы из Лиона вели разговоры об изворотливости контрабандистов, о том, как через Швейцарию они тайно ввозят колониальные товары во Францию и что где-то обнаружен склад с «несметным числом» колониальных товаров. Шарль заранее был уверен, что эта торговая операция вряд ли принесет прибыль фирме: ввозимые во Францию товары баснословно подорожали. Страна была на грани товаро-промышленного краха. Лионские фабриканты волновались не напрасно: некоторые швейцарские ткани были дешевле, хотя по качеству не хуже лионских. И для того чтобы оказаться победителями в этом соперничестве, они нещадно усиливали эксплуатацию ткачей на собственных мануфактурах. Последствия континентальной блокады поколебали устои даже тортового дома Ориоля — самого богатого лионского коммерсанта, который раньше проводил выгодные операции чуть ли не со всем миром.

Чтобы до конца довести последствия континентальной блокады, Наполеон повел решительные меры против контрабанды. Расправа была короткой. Контрабандистов расстреливали, конфискованные английские товары сжигали. Император сгонял прочь с престола даже монархов, мирволящих контрабанде. Он не пощадил даже своего младшего брата Людовика Бонапарта, короля Голландии, который смотрел сквозь пальцы на контрабандную торговлю голландского побережья с англичанами. Когда смещение и суды таможенных чиновников и жандармов, назначение новых контролеров и ревизоров ни к чему не привели, император придумал новую кару. Конфисковывались все товары «английского происхождения», независимо от того, через какую страну они прибывали.

Повальные обыски проводились не только в прибрежных селах и городах. Далеко в центре Европы из магазинов и складов изымались все колониальные товары и по приказу Наполеона публично сжигались на площадях. По всей Европе пылали горы ситцев и тонких сукон, бочки сахара, какао, чая, хлопковой пряжи и индиго. Континентальная блокада, поставив в затруднительное экономическое положение Англию, оказывала разрушительное влияние и на Францию. С наблюдающимся на первых порах подъемом промышленности начинают развиваться хлопчатобумажные и шерстяные прядильни. Но и они нуждались в импортном хлопке. Ввоз хлопка и красителей был прекращен. Фабрики закрывались, росла безработица. Испытывало затруднение в сбыте и сельское хозяйство. Сокращение экспорта зерна и вин привело к падению цен. Совсем пришли в упадок сахарные заводы — в страну не поступал тростниковый сахар. В тяжелом положении оказалось кружевное и шелковое производство.

Промышленники и торговцы высказывали разочарование блокадой, которая, несмотря на возложенные на нее надежды, не оправдала ожиданий, не помогла, а повредила экономике страны. Министр внутренних дел еще в 1808 году обращал внимание Наполеона на грозящую из-за недостатка хлопка, кое-где уже наступившую безработицу. В сведениях императору о состоянии лионской шелковой промышленности сообщалось, что к декабрю 1810 года половина станков стоит без работы…

В этих условиях меньше всего потерпели предприниматели суконного производства и грубых шерстяных материй. Они не страдали от недостатка сырья и сбыта. Это они, сумев выколотить и в этих условиях большие прибыли, хвалили континентальную блокаду, одобряли все меры императора против подвоза английских товаров. Однако не только среди текстильных фабрикантов раздавались жалобы. Торговцы и ремесленники роптали — их клиенты были разорены.

В 1811 году Фурье в очередной раз переменил работу. Его назначили экспертом по приемке сукна на лионские военные склады департамента Роны. Шел второй год военных действий Наполеона на севере Европы, в результате которых в состав Французской империи была включена Голландия, а затем и все побережье Северного моря.

Новые завоевания Наполеона французская буржуазия встретила с восторгом. Сырье, иностранные рынки, контрибуции, конфискации и прямой грабеж — все это стало дополнительным источником обогащения. Уменьшив выпуск шелковых тканей, лионские ткачи увеличили производство сукна: Наполеон одевал солдат своей армии, а на поставках богатели коммерсанты. Фурье поражала алчность последних. Казалось, что в их карманы хлынул настоящий золотой поток за счет труда и нищеты лионских пролетариев.

Фурье наблюдал, как в течение последнего года произвольные конфискации складов с товарами, разгул беззакония, самоуправство военных властей подрывали торговлю и промышленность Франции. Развившийся кризис в несколько месяцев охватил страну. Чтобы спасти от банкротства владельцев целого ряда бумаготкацких, прядильных и ситцевых мануфактур, Наполеон выдавал экстренные субсидии. По его распоряжению из государственной казны только Руану, чтобы предотвратить безработицу и разорение фабрикантов, было ассигновано 15 миллионов франков. Из ассигнованных денег лионские мануфактуры получили львиную долю — 1,4 миллиона франков. За счет казны делались колоссальные заказы. Для армии закупались шерстяные материи, для украшения дворцов — лионский бархат и шелк. Все европейские дворцы, подвластные Наполеону, должны были по его распоряжению делать закупки только в Лионе.

Однако полумеры не могли остановить кризис. Не помогали ни контрибуции, ни четкий контроль за финансовым состоянием страны. Безработица и голод рабочих столицы, Лиона и Руана, разорение южных винодельческих департаментов Франции заставили Наполеона сделать отступление от правил блокады. Торговцам выдавались лицензии, разрешающие ввоз запрещенных товаров на определенную сумму. Ослабление кризиса в стране стало наблюдаться к зиме 1811/12 года. Однако всем было очевидно, что основные его причины не устранены. Весной 1812 года вследствие дороговизны хлеба в ряде городов и сел страны произошли голодные волнения. В Нормандию для устранения рыночного мятежа был направлен полк императорской гвардии. Наполеоновская администрация не смогла остановить рост цен на хлеб.

Наполеон же тешил себя иллюзией, что выход из кризиса и упрочение империи возможны только с разгромом России.

В начале октября 1811 года на страницах «Журнала Лиона» врач Мартен-старший в связи с появлением кометы выразил удивление, что автор «Теории четырех движений» не воспользовался случаем, чтобы напомнить о своих смелых концепциях. Опять град насмешек. Было бы лучше, если бы хоть одна из газет выступила с большой разгромной статьей. Тогда полемика привлекла бы внимание, а может, обнаружила и сторонников Фурье. Но запуганные и униженные издатели наполеоновских газет не решались подать свой голос. Печаталось то, что было угодно Наполеону, нередко даже ложные сообщения о его военных победах.

31 октября на страницах «Журнала Лиона», отвечая на реплику Мартена-старшего, Фурье высказал надежду, что через год он начнет публикацию нового большого произведения, в котором представит свою «социетарную теорию» в развернутом и законченном виде.

Но осуществить эти надежды в 1812 году Фурье не удалось. Только через десять лет будет окончена та работа, о которой он проговорился в «Журнале Лиона». Вопросы, которые были подняты им в «Теории четырех движений», требовали нового, более глубокого осмысления.

В начале 1812 года из Безансона пришло известие о смерти матери. Шарлю горько было осознавать, что в последние годы он приносил ей только огорчения. О том, что сын написал какую-то толстую книгу и ее продают в лавках, она узнала не ст него. Она давно ужо не надеялась, что способна оказывать влияние на сына. У него была своя жизнь, мать же втайне тосковала и беспокоилась.

Родные считали Шарля неудачником, уродом в семье, писакой, который занимается никому не нужным сочинительством. Видя его абсолютную неприспособленность и желая как-то помочь, мать составила завещание так, чтобы хоть немного поддержать любимца. Шарлю завещалась пожизненная ежегодная рента в 900 франков, которую должны были выплачивать ему трое сестер. Это давало бы возможность какое-то время, не работая, только писать.

Голод 1811–1812 годов в первую очередь поразил промышленные города Франции. Если крестьянки спасали свои семьи от смерти варевом из древесной коры и листьев, то горожанам приходилось совсем плохо.

Поездки по Франции, увиденные им картины нищеты и голода вызывали у Фурье чувство сострадания. Мучительно быть свидетелем того, как старики, не имея пристанища, погибают на дорогах, юноши лишены надежд на будущее, а дети, которые не видят улыбки на лице матери, обречены на преждевременную смерть. Зловонные трущобы городов… Ткач, выработавший своими руками золотую парчу, не имеет даже тряпья, чтобы прикрыть наготу…

Страна устала от многолетнего военного напряжения: в 1811 году Лионская торговая палата приняла постановление, в котором указала, что «Франция не в состоянии выдержать тех условий, которых требует непрерывно продолжающаяся война». Впоследствии историки подсчитали, что за 1805–1815 годы наполеоновские войны стоили Франции 755 тысяч жертв и что протест против безумного размаха этих войн выражался, в частности, в том, что за 1810–1812 годы было осуждено за дезертирство 220 тысяч человек.

Ужасы московского похода, траур сотен тысяч семейств привели в подавленное состояние почти все население Франции. Наполеон же делает один за другим рекрутские наборы, стараясь любым путем в интересах буржуазии сломить английское торговое и промышленное могущество. По мере обострения нужды и безработицы донесения полиции свидетельствовали, что против правительства опять раздаются «мятежные слова». Конные патрули разъезжали по рабочим кварталам Сент-Антуанского и Сен-Марсельского предместий столицы, по улице Муфтар и кварталу Тампль. Рабочие не хотели больше поставлять армии своих сыновей, названных в народе «налогом крови». Но и не выступали против деспотизма Наполеона: иноземное нашествие грозило восстановлением дореволюционных порядков. Подавляющая масса крестьян под страхом лишиться земельных имуществ безропотно терпела все последствия грабительской внешней политики Наполеона. Однако все — и крестьянство, и рабочие, и торговая и финансовая буржуазия, — утомленные войнами, жаждали мира.

А в Париже тем временем проходили празднества по случаю последних военных успехов императора. Торжественно обставленное шествие великого числа пленных по бульварам столицы под крики толпы как будто несколько успокоило народ. Но наблюдательный глаз мог увидеть, что это торжество похоже на панихиду — империя рушилась, и напрасны были надежды на возвращение старых добрых времен ее процветания.

Попытки Наполеона поднять народ на новый отпор войскам союзников рушились.

В апреле 1814 года театральной сценой в Фонтенбло закончилась «мировая империя» Наполеона. Разрушился пестрый конгломерат стран и народов, которые столько лет были объединены силой оружия в единую империю.

Неудачу Наполеона Шарль Фурье объяснял его честолюбием и высокомерием. В общем-то Фурье был раздосадован поражением Наполеона, так как считал, что тот, обладая выдающимися способностями, должен был сделать активный шаг к осуществлению универсальной гармонии, к счастью народа, то есть к тому, о чем мечтал сам Фурье.

В майские дни 1814 года в Париж возвратился из эмиграции водворенный войсками коалиции на французский престол Людовик XVIII, необыкновенно ленивый и медлительный человек, которого меньше всего интересовали государственные дела страны. С реставрацией власти Бурбонов началась усиленная раздача орденов и должностей возвратившимся дворянам и священникам — все они требовали возмещения потерянного имущества из общественных средств. Сохранение тяжелых налогов, создание дорогостоящей королевской гвардии, предоставление армейских должностей аристократам — такая внутренняя политика Людовика XVIII вызвала в стране недовольство. Бурбоны не без основания боялись бонапартистов и бывших республиканцев. Усилился полицейский надзор.

Жгучая ненависть народа, прежде всего крестьянства и армии, к Бурбонам, разногласия в стане союзников толкнули Наполеона на возобновление борьбы. Зная о неустойчивом политическом положении в стране, он рассчитывал использовать его в своих интересах. В прокламациях он объяснил свое поражение как результат измены. Его призывы к старым солдатам и личная популярность в армии возымели действие…

Народ, возмущенный политикой Бурбонов, которые ничего не забыли и ничему не научились за 25 лет, истекших с начала революции, теперь мечтал о Наполеоне как о спасителе. Бонапартисты и республиканцы, объединившись, составили заговор, имевший целью низложить королевскую власть. 25 февраля 1815 года, воспользовавшись отсутствием наблюдавшего за ним английского комиссара, Наполеон погрузил на несколько небольших судов 1100 своих солдат с палубы брига «Непостоянный» и направил эту маленькую флотилию к берегам Франции.

1 марта в бухте Жуан он благополучно высадился. Неподалеку от Гренобля, в деревне Ламюр, Наполеон впервые встретился с правительственными войсками. Отказавшись открыть огонь, солдаты с возгласами «Да здравствует император!» перешли на его сторону. В Гренобле Наполеон изложил свою будущую программу: он отказывался от политики завоеваний, обещал народу процветание страны и мир; он обещал защиту крестьянству от эмигрантов, введение в стране подлинной конституции.

Правительство Людовика напрасно надеялось, что Лион (как и Вандея), всегда выступавший на стороне короля, окажет сопротивление Наполеону. 10 марта 1815 года у стен города возгласами «Да здравствует император! Долой попов! На фонарь аристократов! Смерть роялистам!» толпы крестьян и рабочих восторженно встречали Наполеона.

В Лионе, принимая городские власти, Наполеон формально провозгласил низложение династии Бурбонов. Он снова обещал сохранить принципы революции, не повергать страну в завоевания. Уже в Лионе он объявил уничтоженной палату пэров и палату депутатов, все учреждения, созданные конституцией Бурбонов. Назначил новых судей. По мере движения Наполеона к Парижу пресса на глазах «линяла»; самоуверенность сменилась страхом и раболепием: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан», «Узурпатор вошел в Гренобль», «Бонапарт занял Лион» и, наконец, «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже».

А через неделю, не произведя ни одного выстрела, во главе пятнадцатитысячного войска, высланного против «узурпатора», Наполеон с триумфом вошел в Париж.

Между тем с возвращением к власти корсиканца изменилось и положение Шарля Фурье. Благодаря покровительству дальнего, но влиятельного родственника, знаменитого математика, физика, военного и политического деятеля графа Жана-Батиста-Жозефа Фурье, назначенного волей императора префектом департамента Роны, Шарль получил должность заведующего бюро статистики этой префектуры.

Новая работа оторвала Фурье от прилавка. С интересом постигал он смысл многочисленных колонок цифр: в бюро статистики стекалась масса разнообразных сведений, здесь можно было видеть, как развивается капиталистическое производство лионских предприятий, как растут счета их владельцев в банках, и даже проследить пути, по которым идет «процветающая» Цивилизация, Служащий префектуры мог наконец-то высвободить время и для работы над своим «открытием». Последние два года Фурье больше всего занимал вопрос о положении женщины в обществе будущего.

«В 1807 году, — напишет он, — мои познания в теории Гармонии простирались лишь на отношения чувствительной любви, которые легче распознать и которые были предметом моих первых исследований. Только с 1817 года я подошел к теории Гармонии». Правда, в другом варианте рукописи Фурье встречаем, что его «исследование эмоциональных элементов любви могло начаться лишь после открытий 1814 года». Трудно точно установить, когда же Фурье сделал свое «открытие теории Гармонии», ясно одно, что эти годы он занят разработкой теории любви гармонийцев.

 

«БРАК «ЦИВИЛИЗОВАННЫХ» ТОРМОЗИТ ПРОГРЕСС ОБЩЕСТВА…»

Как мы уже знаем, брак «цивилизованных», по мнению Фурье, основан на лжи и обмане, лицемерии и насилии. В своих исследованиях он проникает за кулисы брачной жизни, срывает маски благочестия супружеской верности, под которыми кроются разврат, лицемерие, вероломство. Жена обманывает мужа, муж — жену, а дочь скрывает свои связи от родителей…

Только убежденность «цивилизованных» в пользу постоянного брака заставляет их не видеть бесчисленных неудобств, связанных с семейной жизнью. Фурье перечисляет шестнадцать отрицательных сторон брака. Случайная смерть главы семьи, раздел наследства, несхожесть характеров отца и сына приводят к тому, что сельскохозяйственные предприятия приходят в упадок, земля раздроблена, оставлена без ухода, в мастерских воцаряется беспорядок, библиотека продается букинисту, картины — старьевщику.

Всем очевидно, что для бедняков семья — каторга, экономическая западня.

Фурье уверен, что тайная цель моралистов, восхваляющих прелести брака, состоит в том, чтобы, толкая простолюдинов в узы семьи, увеличивать толпы новых поколений, готовых трудиться за любую ничтожную плату для обогащения предпринимателей.

Он сравнивает буржуазный брак с азартной игрой, которая требует хитрости и ловкости. И в этой игре куда больше шансов у людей нечестных, опытных в искусстве обмана. Брак выдуман словно в награду развратникам. Все соглашаются с тем, что чем распутнее мужчина, тем легче ему с помощью женитьбы достичь богатства и почета. Общественное мнение прощает все интриги молодца, если он ценой эксплуатации юной девицы приобретает огромное богатство. Опытный, развращенный субъект, подцепив богатую жену, занимает солидное положение в обществе. Его уважают, ему прощаются все его грехи молодости. Им восторгаются как добродетельным супругом, хорошим родственником, другом и соседом, честным гражданином и республиканцем.

«Можно ли выдумать что-либо хуже, чем единобрачие и нерасторжимость брака в смысле скуки, продажности и измены!» — спрашивает Фурье. Брак нерасторжим, но бесплодие супругов и отсутствие потомства исправляются изменой жены или мужа, внедрением незаконных отпрысков или прижитием незаконных детей.

Вот оно, лицо законодательства строя Цивилизации! Отец тот, на кого указывает брачная запись, даже в том случае, если лицо ребенка само говорит о другом.

Почему же мужчины-глупцы, спрашивает Фурье, не подумали, как освободиться от такого образа жизни?

Исключительно благодаря роковой привычке полагаться на философов, большинство которых находятся в том возрасте, когда мужчина не может рассчитывать на благосклонность женщин. «Пример — Жан-Жак Руссо, он ратует в пользу семейного затворничества женщин и в то же время сознается, что был когда-то горячим поклонником куртизанок и продажной красоты…»

Семейная жизнь однообразна. И в большинстве случаев у каждого семейного очага — вражда. Разве есть гармония в семье, где юная жертва выносит придирки увядшего ревнивца, который после двадцатилетних похождений требует беззаветной верности от юной девушки?..

«Разве это не то же состояние войны, которое мы видим в немецких селах, где муж ставит у очага палку — так называемый «семейный покой», — с помощью которой завершается всякая супружеская распря?!»

Пороки буржуазного брака, утверждает Фурье, непреодолимы, ибо существующее общество не располагает никакими средствами, чтобы улучшить его основы. Буржуазной семье уготовано вырождение. Разве может существовать общество, опираясь на эти экономически слабые, морально развращенные ячейки, называемые семьей? Они не достигают не только своей главной цели — хозяйственно-экономической, но и не выполняют свою функцию воспроизводства и воспитания поколений. Этому, по словам Фурье, мешает раздробленное производство.

Фурье уверен, что действительно счастливая семья возможна только в ассоциации, на базе коллективного труда, который даст экономическую независимость гармонийцам. Его смелую, непримиримую позицию в этом вопросе высоко оценил К. Маркс, подчеркнув в «Святом семействе», что Фурье дал мастерскую критику буржуазного брака.

А есть ли хоть тень справедливости, спрашивает Фурье, в том положении, которое занимает в обществе женщина? Кто, как не она, должен повести борьбу против строя Цивилизации? Ведь больше всего она страдает от его пороков. Женщины из простонародья занимаются самыми тяжелыми полевыми или домашними работами. Они преждевременно становятся старухами, изнывая в поле или возле печей. В то же время толпы молодых здоровых парней и мужчин снуют с бумагами и портфелями, зевают и скучают от безделья в частных или государственных конторах.

Если же женщина захочет вырваться из экономической кабалы, если она решит стать самостоятельной и освободиться от рабства брака, то ей уготована участь работницы у ткацкого станка или прислуги, а если она красива — проститутки. Общество «цивилизованных» строго определило рамки ее положения, и, лишь она сделает вдруг попытку нарушить запрет и выберет занятие по своему вкусу, общество обрушивается на нее с гневом и издевательствами.

Моралисты и газетчики особенно не могут примириться с тем, что женщина пытается заниматься литературой. Они презрительно отсылают ее на кухню. Может, это и резонно, размышляет Фурье, зачем прибавлять еще несколько книг к миллионам никому не нужных томов? Женщинам действительно лучше взяться не за авторскую, а за освободительную деятельность, стать Спартаками в политике, направив всю свою энергию и употребив весь свой пыл на борьбу за освобождение от рабства.

Философы обычно называют женщину натурой двойственной и считают, что коварство и лживость — основные черты ее характера. «Пример — Дидро, — отмечает Фурье, — сказавший следующую нелепость: «Чтобы писать о женщине, нужно обмакнуть перо в радугу и посыпать написанное пылью с крыльев бабочки».

Положение женщины действительно двойственное. Она в одно время и раба и госпожа: она и подчинена мужчине и властвует над ним.

Но как женщина может быть свободной от рабских наклонностей и измены, когда общество с детства заставляет ее подавлять свои естественные способности, чтобы склониться перед первым пришедшим, которого случай, интрига или жадность назначают ей в мужья! «Да и превосходство мужчин, — говорит Фурье, — выдумано существующим строем. Разве мы не видим, как претензии мужчин на превосходство были растоптаны царицей Екатериной, сумевшей заставить их ползать у ее ног? Создавая титулованных фаворитов, она влачила в грязи мужчин и доказала, что они, несмотря на принадлежащую им свободу, могут быть еще большими рабами, чем женщины, раболепие коих вынужденно и, следовательно, извинительно».

Но женщина натура двойственная еще и потому, что двойственны мораль, законы и обычаи этого общества, У «цивилизованных» уживаются две совершенно противоположные морали. В церкви священник внушает молодой женщине, что она должна быть верна мужу, а в театре ей преподносят кучу рецептов, как лучше обмануть его. На сцене жена, дурачащая мужа, вызывает сочувствие, и идолом женщин становится развратник, известный победами и связями с красотками.

А сколько прочих противоречий Цивилизации обнаруживается в вопросах любовной морали? От девицы требуют до брака воздержания, между тем как мужчине предоставляется полная свобода. И казалось бы, что общество Цивилизации должно вознаградить своих девственниц. Но нет! Если девственница достигнет двадцатипятилетия, ее жизнь превращается в каторгу. И девушке, час «то красивой, дают обидную кличку «старая дева», над ней насмехаются за ту жертву, которую от нее требовало общество.

История человечества говорит о благотворном влиянии, которое имеет расширение женских прав. Те нации, где раскрепостили женщину, достигли в своем развитии небывалого расцвета. Можно сделать вывод, повторяет Фурье свою излюбленную мысль, что «социальные смены периодов происходят на почве прогрессивного раскрепощения женщин», что расширение их прав — главный источник социального прогресса.

Фурье обращает внимание читателя на то, как изменялись положение женщины и любовные нравы с переходом человечества из одного исторического периода в другой.

Во времена первобытных серий, когда не было экономической зависимости и общественный строй основывался на влиянии страстей, женщина была свободна. В диком состоянии человечества в семье господствует мужчина, в период патриархата женщина порабощена как объект любви и работница. Воистину ужасным становится положение женщины в период варварства, когда ее запирают в гарем. Ее рабство ограничилось с наступлением пятого периода — Цивилизации, когда женщина стала пользоваться гражданскими нравами и наступил период единобрачия.

Что произойдет в обществе, спрашивает Фурье, если сейчас освободить женщину? Человечество сразу же приблизится к новой фазе своего развития. Женщина-гармонийка будет пользоваться теми же правами, что и мужчина. Она даже превзойдет мужчин в трудолюбии и возвышенности души. Строй Гармонии, освободив ее от обязанностей по шитью и кухонным горшкам, предоставит ей возможность заниматься медициной и наукой. Фурье уверен, что природа в равной доле распределила способности между обоими ролами и к наукам и к искусствам. Правда, «вкус к наукам более свойствен мужчинам, а вкус к искусствам — женщинам».

Анализируя высказывания Фурье о положении женщины, Ф. Энгельс отметил, что «ему первому принадлежит мысль, что в каждом данном обществе степень эмансипации женщины есть естественное мерило общей эмансипации», а В. И. Ленин, выписав эту формулировку, охарактеризовал высказывания Фурье об унизительном положении женщины в капиталистическом обществе как «очень рельефные».

 

«ПРИ ПОМОЩИ ОДНОГО РЫЧАГА ЛЮБВИ…»

Кажется, о лживости любовного кодекса «цивилизованных» Фурье может говорить бесконечно. Нигде современная наука не оказалась столь несостоятельной, как в вопросе любви, которая превратилась в «общественное бедствие, в разрушительницу общественных устоев, ибо любовь, не находя легальных путей к своему удовлетворению, становится вечным заговорщиком, неустанно трудящимся над тем, чтобы разрушить все преграды, воздвигнутые против ее свободного и естественного проявления, и, таким образом, дезорганизует общество и разрушает все законы».

Как же определяет Фурье «любовную политику» строя Гармонии? Его воззрения на этот счет весьма противоречивы, порой наивно-парадоксальны, но все же они заслуживают соответствующего изложения. Учитывая физиологические особенности человека, нужно помнить, начинает Фурье, что не все молодые люди, достигшие половой зрелости, чувствуют склонность к половым наслаждениям, Одни — натуры холодные, менее страстные, склонные к духовным интересам, другие увлекаются физическим трудом, спортом. Исходя из этого, лионский мечтатель предполагает, что в обществе Гармонии будут существовать две корпорации: корпорация воздержания — весталат и корпорация свободной любви — дамуазелат. В корпусе весталата соблюдают целомудрие до 18–19 лег, а дамуазелат предается любви раньше. Юные гармонийцы свободны в выборе корпуса, но, став членом одного из них, каждый должен соблюдать его законы: девственность в весталате, верность в дамуазелате.

Фурье окружает весталат ореолом, а дамуазелат унижает в глазах подростков. Члены дамуазелата не являются на утренние собрания, встают позднее, потому что посещают особые залы любовного ухаживания, где сеансы начинаются с 9 часов вечера. Туда имеют доступ и взрослые члены фаланги, жаждущие любовных наслаждений. Так как влюбленные пары дамуазелата стремятся к уединению, их будут считать изменниками, они не будут пользоваться таким уважением, как члены весталата. У весталов также есть свои часы ухаживания, а звание допущенного соискателя дает право быть зачисленным в армию, где будет и лицо, за которым он ухаживает. Это звание ему присуждают достойные мужчины и женщины из «дворца любви» — созданного гармонийцами особого учреждения, управляющего «любовной политикой».

Каждый мужчина будет стремиться получить благосклонность весталки. Им будут поклоняться, колесницы весталок будут сопровождаться почетным эскортом. Подобно тому как весталки в Древнем Риме были хранительницами священного огня, посредницами между человеком и божеством, так и Фурье вверяет им «хранение священного огня основных добродетелей, а именно дружбы, благородного честолюбия и любви, преданности делу и учебе. Их обожают, их почитание возводят в полурелигиозный культ, им, как тени бога, будут поклоняться». За короткий период весталка может прославиться, став «августиной» — правительницей третьей части земного шара, или «омнархиней» — всего земного шара.

Фурье проводит параллель между картиной почестей, оказываемых девственнице при строе Гармонии, и тем презрением, которым ее окружает строй Цивилизации. Ведь здесь «благосклонностью пользуется лишь одна видимость девственности, фиглярство распутниц, которые на практике многочисленных любовных связей научились искусству изменять мужчинам, оставлять их в дураках и корчить из себя праведниц среди плутов, задающих тон общественному мнению».

Он наметил написать подробную главу о весталах, другую о дамуазелах и дамуазелях, но, вспомнив, о необходимости писать кратко, решил оставить эти главы для следующего варианта рукописи. Ведь журналистская братия и так шум поднимет, обвиняя его в попрании существующих норм морали…

Увлеченно описывает Фурье, как в Гармонии съезд самых знаменитых весталок станет приманкой для сбора молодых людей в трудовые армии. А так как в этих индустриальных армиях женских должностей будет всего треть, то прием для юношей станет наградой. Корпус весталок будет определять прием в эти армии: там будут решаться вопросы выбора и союза с поклонниками.

Интересно и то, что создавать такие армии будут не путем хитростей и принуждения. Для этого будет достаточно опубликовать таблицу, кого и какая фаланга намерена послать на грандиозные работы. А претенденты и претендентки последуют за ними и будут выбирать «без той скандальной публичности, которую вносит Цивилизация в свои брачные церемонии, предупреждая целый город, что в такую-то ночь такой-то повеса или развратник лишит невинности такую-то молодую девушку. Нужно быть рожденным в Цивилизации, чтобы спокойно переносить эти неблагопристойности, называемые свадьбами, где в интимное дело любви одновременно вмешиваются магистрат, духовенство и все шуты и пьяницы квартала. И для чего? Для того, чтобы после подлых интриг, свод- _ ничества целого ряда кумушек, оформленного нотариусом, на всю жизнь сковать двух индивидов, которые, может быть, спустя один месяц станут невыносимы друг для друга».

«Во главе индустриальных армий, — пишет он, — будет стоять избранная молодежь. Здесь весталы и весталки будут переживать свою первую любовь. Каждый день по окончании работ индустриальные армии устраивают празднества, блеск которых будет тем сильнее, что в них участвует избранная молодежь, выдающаяся по красоте и таланту». «Так, — по его словам, — при помощи одного рычага любви можно собрать 120 миллионов легионеров обоего пола».

Армии различных государств, объединившись для самых грандиозных работ, завоюют пустыню Сахару и осушат болота. Вместо того чтобы в продолжение одной кампании опустошать провинции, они построят мосты, покроют плодородной почвой скалистые горы, пророют оросительные каналы и высушат болота, и тогда «крупные суда будут плавать не только сквозь перешейки, как Суэцкий и Панамский, но и внутри континентов, из Каспийского в море Азовское, Персидское, Аравийское…».

Фурье отдает должное любовной страсти, слепому болезненному влечению, когда одно существо со стихийной силой бросается в объятия другого. Но он допускает и любовные связи более легкие и временные, возникающие в форме ухаживания и оказания услуг, покровительства богатых бедным, сильных слабым, общности различных интересов. Здесь исключена продажность любви. Фурье без тени юмора рисует картины возвышенной любви двадцатилетнего Себастьяна и… семидесятилетней Целианты. Он считает, что женщина в 70 лет при строе Гармонии будет не хуже современных сорокалетних красавиц. Новое общество с его гигиенической жизнью, умеренным трудом, освобождением женщин от ухода за детьми, развитием ее интеллекта и укреплением организма будет только содействовать продолжительному сохранению здоровья и красоты женщины.

Фурье предупреждает, что не следует понимать свободу любви как повальную оргию. Свободная любовь уравновешенна, и в ее основу будут положены человеческая добродетель и честь. Он предлагает установить в ассоциации три любовные корпорации. Это супруги, объединенные по законам «цивилизованных» прочной семейной связью; дамуазели, которые редко меняют свои связи, и галантные, для которых любовные правила не отличаются строгостью.

Пламенный сторонник свободной любви, Фурье, однако, считал, что вводить ее возможно только постепенно, на протяжении жизни нескольких поколений.

В записках Фурье найдены и другие пометки: «Женитьба будет происходить в позднем возрасте, то есть в возрасте успокоения страстей, а брак будет сведен к своему главному назначению — быть опорой старости; брак будет удалением qt света, союзом, основанным на разуме, созданным для пожилых людей, а не для молодых…»

Конечно, в описаниях любовной политики гармонийцев у Фурье много непоследовательности, его критика института брака далеко не во всем справедлива, по одна мысль особенно настойчива: любовь — великая сила, для создания изобилия на земном шаре, для построения общества Гармонии следует подчинить производству все пружины человеческих страстей, и в первую очередь ее. Не забудем также, что, создавая свой гимн свободной любви, Фурье преследовал и чисто практическую цель: рекламой свободной любви привлечь молодых людей к созданию опытной ассоциации.

Его теория освобождения женщины и проект свободной любви вызвали возмущение читателей. Этого и следовало ожидать. Ведь автор расшатывал все устои морали современного ему общества. Если бы из всего, что написал Шарль Фурье, осталось лишь то немногое, что им сказано о положении женщины, браке и любви, то и тогда он по праву мог бы войти в историю европейской мысли как выдающийся борец за освобождение женщины.

Один из первых биографов Фурье, Шарль Пелларэн, считает возможным предположить, что творец социетарной системы был недалек от идеала человека, который он создает для гармонийца, участника залов любовного ухаживания, желающего быть допущенным к посещению корпорации весталок. Трудно сказать, насколько это предположение соответствует истине. Ни воспоминаниями современников, ни записками самого Фурье о его интимной жизни мы не располагаем.