— “Радость жатвы”, отправление разрешаю. Счастливого пути!

— Благодарю вас, астроконтроль!

Капитан исследовательского корабля её величества со странным названием “Радость жатвы” Хосефа Захари обратилась к Джордену Кару:

— Доктор, астроконтроль дает добро на отправку. Как вы с доктором Виксом, готовы?

— Капитан, мы с доктором Виксом уже давно готовы, — ответил Кар с поразительно молодой улыбкой и, уже серьезно, добавил: — Куда вы, капитан, туда и мы.

— Ну, в таком случае... — пробормотала капитан Захари, усаживаясь в командирское кресло.

Она повернулась к рулевому, сделала глубокий вдох и официальным тоном приказала:

— Старшина Тобиас, десять g!

— Есть десять g, мэм, — повторил приказ рулевой, и “Радость жатвы” начала медленно набирать скорость.

Закинув ногу на ногу, Захари заставила себя небрежно откинуться на спинку удобного кресла. Возможно, и не было особой необходимости демонстрировать полное спокойствие, но с другой стороны — никогда не повредит.

От этой мысли губы скривились было в улыбке, но она автоматически стерла её. Из левого подлокотника кресла поднялся в рабочее положение вспомогательный навигационный дисплей. Рядом, на экране коммуникатора, появилось лицо старшего механика корабля, и она кивнула светловолосому, голубоглазому лейтенант-коммандеру. Служба неоднократно сводила Захари с Арсуэндо Хойя, и она была рада, что на другом конце связи находится именно он, и благодарна ему за его спокойствие и уверенность.

Радовало и то, что ей удалось избежать появления на экранах, а тем более во плоти некоторых других персон. В первую очередь дамы Мелины Макрис, с момента появления на борту обеспечившей всем невыносимую головную боль. Пока что Захари не удалось отыскать у нее никаких компенсирующих качеств, и потому капитан с глубоким, хотя и тщательно скрываемым удовлетворением запретила всем гражданским лицам (кроме, конечно же, доктора Кара) присутствовать на мостике в момент перехода.

Приветствуя Арсуэндо, она ограничилась кивком, ибо знала, что слова им не нужны, и была уверена в искренности его спокойствия. О других членах экипажа этого сказать было нельзя: на мостике повисло почти физически ощутимое напряжение. Будучи, как и она, профессионалами, её офицеры не давали волю чувствам, но капитан знала их слишком хорошо: тревога была мучительно очевидной. Да и стоило ли удивляться — ведь за две тысячи стандартных лет галактической экспансии человечества то, что предстояло совершить сейчас “Радости жатвы”, исследовательские корабли делали не более двухсот раз. Терминал Василиска был нанесен на звездные карты более двух столетий назад, и, насколько знала Захари, ни одному из ныне живущих капитанов, военных или гражданских, не доводилось первым провести свой корабль через только что открытый терминал. Эта честь выпала ей. И хотя она, офицер-испытатель со стажем около пятидесяти стандартных лет, совершила больше переходов по туннелям, чем могла сосчитать, такого перехода до нее не выполнял никто. Одного этого было достаточно, чтобы преисполниться воодушевлением. А в силу странностей человеческой природы воображение, упорно рисовавшее ей картины катастроф, делало предвкушение предстоящего только острее.

Сигнатура “Радости” на астрогационном дисплее медленно скользнула вдоль светящейся линии, обозначавшей проекцию вектора перехода. В некоторых отношениях этот переход ничем не отличался от рутинного перехода через обычный, обкатанный терминал. С точки зрения навигационного управления или предтранзитных расчетов, сделанных группой доктора Кара, он и вовсе ничем не отличался, но на деле разница была колоссальная. И заключалась она прежде всего в том, что все эти цифры ни разу не проверялись кораблями на практике.

— Прекрати, — мысленно упрекнула она себя. — Кораблями, они, может быть, и не проверялись, но Кар и его группа запустили более шестидесяти исследовательских зондов, и расчеты их взяты не с потолка, а базируются на собранных научных данных”. Но, с другой стороны, данные-то получены, а вот ни один из зондов не вернулся.

И не мог вернуться, поскольку смонтировать на столь малом устройстве гипергенератор невозможно, а пройти терминал без гипергенератора — тем более. Научные зонды добросовестно передавали информацию до момента входа в терминал, после чего просто переставали существовать.

Но корабль Захари, в отличие от них, гипергенератор имел, а, стало быть, мог беспрепятственно преодолеть границу терминала, уничтожавшую зонды. Скорее всего. Другой вопрос, переживет ли “Радость жатвы” то, что встретит их на выходе. В конце концов, существует бессчетное множество мрачных красочных легенд о коварных туннелях, терминалы которых выносили несчастных путешественников прямиком в сердцевину черной дыры или еще куда на погибель... Правда, никто еще не указал конкретный терминал, куда корабли входили, но откуда не выходили, но разве может серая действительность соперничать по убедительности и воздействию на воображение с хорошей легендой, думала Захари, покосившись на Кара.

Если астрофизик и испытывал тревогу, то скрывал её с восхитительным искусством. Стоя у плеча астрогатора, он сосредоточил взгляд серо-голубых глаз на дисплее, отслеживавшем продвижение “Радости жатвы”, и само его присутствие на корабле внушало уверенность. Разве позволило бы КМААФИ отправиться в полет своему главному специалисту, двум его старшим помощникам и более чем двумстам научным сотрудникам, будь у руководства хоть малейшие сомнения в их безопасности?

Захари хмыкнула. Так-то оно так, но, судя по впечатлению, произведенному на нее Каром и Виксом, удержать ученых от полета на “Радости” вне зависимости от степени риска удалось бы разве что с помощью отряда морской пехоты. Если первый транзит через новый терминал вызвал у Захари смятение чувств, то для Кара и Викса он стал вершиной всей научной и профессиональной карьеры.

— Входим точно по графику, мэм, — доложила лейтенант Тэтчер из сектора астрогации. — Пока все соответствует расчетам.

— Спасибо, Рошель.

Захари не отрываясь смотрела на дисплей. Ноздри её затрепетали — перед сигнатурой “Радости жатвы” ярко-зеленым светом замигал крестообразный значок порога перехода. Исследовательский корабль находился именно там, где и предполагалось, устремляясь по безупречно рассчитанному вектору в гиперпространственную воронку, каковую, собственно говоря, и представлял собой терминал.

— Доктор Кар? — тихо позвала Захари.

Как капитан она имела право в случае неожиданностей или сбоев прервать переход, однако за экспедицию в целом, согласно полученным Захари от адмирала Рено приказам, отвечал Кар — что бы ни думала по этому поводу дама Макрис. И, значит, принимать окончательное решение о том, двигаться дальше или нет, следовало ему.

— Вперед, капитан, — почти рассеянно отозвался ученый, не отрывая взгляда от дисплея Тэтчер.

— Хорошо, — ответила Захари и снова посмотрела на маленький экран рядом с левым коленом. — Мистер Хойя, готовность к подъёму переднего паруса, — официально распорядилась она, как будто Арсуэндо не находился в полной готовности уже добрых двадцать минут.

— Есть готовность, мэм, — ответил он с той же чрезмерной официальностью.

— Тридцать секунд до порога, — доложила Тэтчер.

— Старшина Тобиас, полная готовность! — скомандовала Захари.

— Есть полная готовность, мэм!

Захари, не позволяя себе затаить дыхание, следила за тем, как сигнатура “Радости жатвы” неуклонно ползет вперед.

— Есть порог! — доложила Тэтчер.

— Поднять передний парус! — приказала капитан.

— Есть поднять передний парус.

На взгляд постороннего наблюдателя, в тот момент, когда в главном машинном отсеке Хойя повернул переключатель, на борту “Радости жатвы” ничего не изменилось, но приборы Захари зафиксировали моментальное изменение полетных параметров. Импеллерный клин исследовательского корабля разом сбросил половину мощности, когда отключились передние бета-узлы, а соответствующие альфа-узлы перешли в другой режим. Вместо обычного вклада в образование лент напряженного пространства, образующих импеллерный клин, они генерировали теперь парус Варшавской — диск сфокусированной гравитационной энергии радиусом около трехсот километров, расположенный перпендикулярно продольной оси “Радости”.

— Готовность к подъёму заднего паруса по команде, — промурлыкала Захари.

Хойя подтвердил получение приказа. “Радость жатвы” продолжала медленно ползти вперед, движимая только силой кормовых импеллеров, а на дисплее появилось новое информационное окошко. Захари наблюдала, как мигающие цифры неуклонно увеличиваются по мере того, как передний парус все глубже и глубже погружается в терминал. Относительно низкие скорость и ускорение исследовательского корабля сделали окно безопасности шире, чем обычно, но напряжения это не снимало.

Внезапно цифры прекратили мигать. Они продолжали расти, но отсутствие мигания говорило о том, что теперь передний парус черпает из гравитационного потока, воронкой сворачивающегося в невидимом входе туннеля, достаточно энергии, чтобы обеспечить движение корабля. Захари резко кивнула.

— Поднять кормовой парус! — отрывисто приказала она.

— Есть поднять кормовой парус, — подтвердил Хойя и “Радость жатвы” вздрогнула. Импеллерный клин исчез, а вокруг кормы развернулся второй парус Варшавской.

Оторвав глаза от дисплея, Захари проследила за тем, как старшина Тобиас осуществляет переход с импеллерной тяги на парус. Маневр был сложнее, чем можно было подумать, наблюдая за многоопытным старшиной, но именно поэтому Тобиас и был отобран для этой миссии. Его руки двигались ловко и уверенно, “Радость жатвы” вошла в туннель, лишь чуть-чуть дрогнув. Корабль в руках рулевого держался уверенно, как скала, а в следующее мгновение Захари скривилась, почувствовав привычную волну дурноты.

К этому непонятному ощущению никому не удавалось привыкнуть. Ученые до сих пор спорили по поводу того, чем именно обусловлена специфическая реакция человеческого организма на пересечение барьера между нормальным космосом и гиперпространством. Каждый, исходя из характера собственных ощущений, отстаивал свою точку зрения, но все сходились на том, что каждый переход сопровождается приступом тошноты. При обычном пересечении гиперграницы ощущения были гораздо слабее, но и градиент гравитации при вхождении в туннель был намного больше. Захари тяжело сглотнула.

“Мутит сильнее, зато пройдет быстрее”, — напомнила она себе. Привычная мысль прокатилась по колее, накатанной десятилетиями космического опыта. Маневровый дисплей замигал снова.

На долю мгновения, столь ничтожную, что её не смог бы зафиксировать ни один хронометр, КЕВ “Радость жатвы” перестала существовать. Еще миг назад она находилась в семи световых часах от Мантикоры-А, а в следующий оказалась... где-то в другом месте. Захари сглотнула снова, на этот раз с облегчением. Тошнота исчезла вместе с ярко-синей вспышкой энергии перехода, излучённой в пространство парусами “Радости”. Капитан глубоко вдохнула.

— Переход завершен! — доложил старшина Тобиас.

— Благодарю вас, старшина, — сказала Захари и снова сосредоточилась на дисплее, контролируя состояние парусов. Понаблюдав за бегущими колонками цифр — все данные соответствовали норме, — она с глубоким удовлетворением кивнула и отдала следующий приказ:

— Машинное, перейти на импеллеры.

— Есть, мэм! — ответил Хойя.

“Радость жатвы” снова свернула паруса в импеллерный клин и двинулась вперед с ускорением в всё те же десять g.

— Ну вот, доктор Кар, — сказала капитан Захари, оторвав взгляд от дисплея и повернувшись к ученому, — мы и на месте. Где бы это “место” ни было.

* * *

Как выяснилось, “место” находилось в пяти с половиной световых часах от ничем не примечательной, лишенной планет звезды — красного карлика класса M8. Это несколько разочаровывало, поскольку до ближайшей звезды, класса G2, оказалось около четырех световых лет. Для военного корабля это было чуть меньше четырнадцати часов лету, не так уж плохо, но отсутствие планет возле самого терминала усложняло создание инфраструктуры, которой обычно обрастал терминал для обслуживания транзитного трафика.

Но если Захари отсутствие планет разочаровало, то ученые, полчищами наводнившие её корабль, почти не обратили внимания на этот факт. Они приросли к своим компьютерам, изучая и анализируя показания бортовых сенсоров “Радости” и данные, поступавшие с разосланных в разные стороны зондов, которые корабль начал отстреливать еще до того, как Захари погасила скорость корабля относительно тусклого карлика до нуля.

Ее слегка позабавило, что ни один из ученых, по-видимому, совершенно не заинтересовался ни местной звездой, ни регионом космоса, в котором они очутились. Все их внимание было сосредоточено на детекторах Варшавской.

Что, в общем, было вполне понятно на взгляд Захари, — по крайней мере, с их точки зрения. И, по зрелом размышлении, она к этой точке зрения присоединилась. В конце концов, пока они не определят точные координаты локуса терминала с этой стороны, “Радость жатвы” не сможет отправиться домой. А учитывая, насколько слабо было излучение терминала, и сколь долго и упорно искало его агентство, Хосефа Захари искренне соглашалась с необходимостью оставаться на месте, пока Кар и его сотрудники не осуществят локализацию терминала.

Однако пока астрофизики занимались своими наблюдениями, внимание простых смертных, доставивших их на место нынешнего пребывания, было занято другими проблемами. Современному звездному кораблю крайне редко приходится определять свое местонахождение практически с нуля. Вести наблюдения нормального пространства из гиперпространства невозможно, и гиперпространственная навигация осуществлялась исключительно по гипержурналу, определявшему местонахождение корабля по отношению к точке отбытия. Но в данном случае гипержурнал был бесполезен, поскольку никто не знал, какое расстояние преодолела “Радость” в Эйнштейновом смысле. В теории, длина перехода могла быть любой. Самый длинный из известных туннелей простирался на девятьсот световых лет, но среднее расстояние получалось значительно меньше. Василиск, например, находился всего в двухстах световых годах от системы Мантикоры, а Звезда Тревора и Грегор располагались еще ближе. С другой стороны, Сигму Дракона и Матапан отделяли от Мантикоры около пятисот световых лет, а Феникс — семьсот, хотя реальное время перехода через все эти туннели было одинаковым.

В данном случае лейтенант Тэтчер и её помощники понятия не имели, на какое расстояние от дома их занесло, и им пришлось начинать с нуля. Первым делом следовало определить спектральные классы ярчайших окрестных звезд, затем компьютерам предстояло сравнить эти характеристики с хранящимися в банке памяти, и, перебрав несчетное число вариантов, сообщить Тэтчер, куда именно вывел их терминал. Для их миссии работа Кара и Викса была намного важнее, ибо лишь после определения локуса терминала корабль мог рассчитывать на возвращение. Но для Звездного Королевства в целом исследования Тэтчер имели гораздо большее значение.

Практическая польза от любого терминала сводилась к возможности почти мгновенно перемещаться из одного места в другое, однако перемещаться неведомо куда не имело никакого смысла. Кроме того, хотя теоретически их могло занести так далеко от Мантикоры, что возвращение стало бы возможно лишь через тот же терминал Сети, такая вероятность была весьма и весьма невелика. “Радость жатвы” могла находиться в автономном полете более четырех месяцев, что давало радиус досягаемости более чем в восемьсот световых лет даже не под парусами Варшавской, а на импеллерной тяге. Этого должно было хватить для возвращения в цивилизованное пространство. Разумеется, в том случае, если Тэтчер сумеет выяснить, где они находятся.

Самой же Хосефе Захари до того, как одна из исследовательских групп (а лучше обе) не преуспеет в своих поисках, заняться было решительно нечем.

* * *

— Итак, что нам известно? — спросила капитан Захари девятнадцать часов спустя, обводя взглядом людей, собравшихся за столом капитанской совещательной каюты “Радости жатвы”.

Их было пятеро: старший помощник, лейтенант-коммандер Уилсон Джефферсон, лейтенант Тэтчер, Джорден Кар, Ричард Викс и дама Мелина Макрис. Четверо капитану нравились. Пожалуй, для любой среднестатистической группы то был показатель выше среднего. К сожалению, та единственная особа, которая ей активно не нравилась, — Макрис — с лихвой компенсировала это благоприятное соотношение. Если честно, будь её воля, Захари вообще не пригласила бы даму Макрис на это совещание (да и вообще на любое мероприятие, происходившее на борту “Радости”), однако безупречно причесанная блондинка являлась представителем правительства. Было мучительно очевидно, что, с её не слишком скромной точки зрения, дама Макрис к тому же считает себя истинным руководителем экспедиции, вне зависимости от написанного в официальных документах. Мелина дала это понять всем и каждому едва поднявшись на борт, и с тех пор ситуация не улучшилась. Макрис явно воспринимала персонал “Радости жатвы” как нечто вроде лакеев, пристроившихся на флоте в силу полной неспособности добиться в жизни чего-то лучшего.

Вот и сейчас она с блеском демонстрировала свою изумительную способность пробудить ненависть в абсолютно любом офицере королевы. Громко прокашлявшись и смерив капитана неприкрыто осуждающим взглядом за то, что та “узурпировала” её полномочия, дама Макрис собрала бумаги в стопочку, резко (и очень громко) шлепнула их на стол, — на случай, если кто-то не заметил её сурового взгляда, — и обернулась к Кару.

— Да, доктор, — проговорила она резким, несколько гнусавым голосом, идеально соответствовавшим её острым чертам лица, — что нам известно?

Надо полагать, решила Захари, эта стерва выучила инструкцию “Как Вывести Из Себя Капитана Исследовательского Корабля” и намерена выполнить её полностью, от первого до последнего пункта. Капитан “Радости” не решила только, что именно раздражает её больше всего: посягательство Макрис на капитанские прерогативы или безапелляционность и высокомерие, с которыми та, словно хозяйка к прислуге, только что обратилась к Кару.

— Прошу прощения, дама Мелина, — сказала Захари и дождалась, когда Мелина с удивленным видом повернулась к ней.

— В чем дело?

— В том, что сейчас говорю я.

Джефферсон с Тэтчер переглянулись, но Макрис не знала Захари так хорошо, как они, а потому вскинула голову с гримасой неудовольствия.

— Я думаю, что вряд ли...

— Независимо от того, что вы думаете, дама Мелина, — перебила её Захари с невозмутимым спокойствием, — у вас нет права распоряжаться на борту этого корабля.

— Прошу прощения?

Мелина, похоже, не поверила, что расслышала слова капитана правильно.

— Я сказала, что у вас нет права распоряжаться на борту этого корабля, — повторила Захари и в ответ на ошеломленный взгляд Макрис тонко улыбнулась. — Собственно говоря, на моем корабле вы не более чем гостья.

— Мне не нравится ваш тон, капитан, — холодно произнесла Макрис.

— Наверное, вам трудно будет в это поверить, дама Мелина, но меня совершенно не волнует, что вам нравится, а что нет.

— А напрасно! — взвилась Макрис — Предупреждаю вас, капитан, я не намерена терпеть подобную дерзость!

— Вот странно. Именно это я собиралась сказать.

Макрис открыла было рот, но Захари наклонилась вперед и, опередив собеседницу, отчеканила:

— Я понимаю, что вы находитесь здесь как представитель правительства, дама Мелина. Однако я — капитан этого корабля, а вы — нет. И вы не председательствуете на этом собрании, эта роль тоже отведена мне. По существу, у вас нет никаких полномочий, и я уже начала уставать от ваших манер. Думаю...

— Послушайте, капитан! Я не собираюсь...

— Тихо.

Захари не повысила голоса, но короткая реплика перерезала яростное шипение Макрис, словно ледяной скальпель. Мелина со щелчком захлопнула рот, а глаза её округлились от изумления, что кто-то посмел обращаться к ней в подобном тоне.

— Так-то лучше, — проворчала Захари, глядя на чиновницу жестким взглядом, словно изучала исключительно мерзкую бактерию. — Рекомендую вам — во всяком случае до тех пор, пока вы находитесь на борту моего корабля, — соблюдать хотя бы элементарную вежливость. Заверяю вас, в этом случае вы будете встречать ответную любезность со стороны всех моих офицеров. Однако, если окажется, что простая вежливость превышает ваши возможности, мы легко сможем обойтись без вашего присутствия. Я ясно выразилась?

У Макрис перехватило дыхание. Щеки её побагровели, глаза едва не вылезли из орбит.

— Это неслыханно! — воскликнула она, когда к ней вернулась способность говорить. — Я не привыкла получать указания от солдафонов, капитан! Даже если они воображают себя...

Хлопок ладонью по крышке стола прозвучал как пистолетный выстрел. От неожиданности все присутствующие вздрогнули, а Макрис отпрянула, словно удар Хосефы Захари пришелся ей по щеке. Приступ чисто физического страха обрубил её фразу на середине. В глазах капитана горела ледяная ярость, и Мелина наконец разглядела её.

— Довольно, — прозвучал в звенящей тишине ровный голос капитана. — Поскольку вы, дама Мелина, явно не способны вести себя как подобает взрослой, отвечающей за свои поступки женщине, я предпочту обходиться без вашего присутствия. Прошу покинуть помещение.

— Я... Вы не имеете... — сбивчиво забормотала Макрис.

— Я имею такое право и я им воспользуюсь. Ваше присутствие на данном рабочем совещании не требуется... как не потребуется и на последующих встречах до окончания рейса. — Её пронизывающий взгляд пригвоздил личного представителя премьер-министра к стулу, заставив снова разинуть рот, ибо её только что отстранили от любого участия в руководстве экспедицией. — Сейчас вы оставите это помещение, отправитесь в свою каюту и не покинете её до тех пор, пока не получите от меня соответствующее разрешение.

— Я... — Макрис встряхнулась. — Премьер-министр узнает обо всем этом, капитан! — пригрозила она, но решимости в её голосе заметно поубавилось.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — согласилась Захари. — Однако сейчас вы выполните мой приказ. Или вас отведут в каюту под конвоем. Выбор за вами, дама Мелина.

Жалкая попытка Макрис посмотреть в ответ вызывающе разбилась вдребезги о стальной взгляд капитана. Мелина опустила глаза и, замешкавшись на несколько мгновений, встала и молча вышла из каюты. Проводив её взглядом, Захари повернулась к собравшимся.

— Прошу прощения за досадную заминку, доктор Кар, — произнесла она любезнейшим тоном. — Вы, кажется, собирались о чем-то нам рассказать?

— Капитан, вы ведь понимаете, что она действительно нажалуется премьеру, — сказал вместо ответа Джорден, и Захари вздохнула.

— Значит, так тому и быть, — пожала плечами капитан. — В любом случае я не откажусь ни от единого сказанного мной слова.

— Я с вами полностью согласен, — признался с кривой усмешкой астрофизик и уже более серьезным тоном добавил: — Но она обладает влиянием и чертовски злопамятна.

— Легко верю, — согласилась Захари с ледяным смешком. — Но даже если предположить, что влияние этой особы распространяется и на Адмиралтейство, — имени сэра Эдварда Яначека капитан не произнесла, но все поняли её правильно, — я все равно не откажусь от своих слов. И хотя её жалобе, наверное, дадут ход, последствия, думаю, будут не столь суровы, как вы опасаетесь. Ведь мы, доктор Кар, герои! — Захари вдруг ухмыльнулась. — Полагаю, наш выдающийся вклад в расширение границ осваиваемой человеком вселенной гарантирует нам определенную защиту от интриг высокопоставленной дамы Мелины. А если нет...

Она пожала плечами, и ученый кивнул. Он всё еще был расстроен, отчасти потому, что, по его разумению, осадить Макрис следовало именно ему, но сейчас уже было поздно, и Кар просто перешел к делу.

— Возвращаясь к вашему вопросу, капитан... Викс и его ребята пока не располагают полной информацией о векторе, но предварительные данные по локусу терминала мы уже получили. Причем результаты в первом приближении оказались гораздо более точными, чем мы ожидали. — Он усмехнулся. — Выглядит так, словно всё, из-за чего мы так долго и тяжело вычисляли мантикорский локус этого туннеля, здесь превратилось в свою противоположность.

— Значит, вы уверены, что мы по крайней мере сможем вернуться домой? — с улыбкой уточнила Захари.

— Разумеется, капитан. Собственно говоря, мы с Виксом всегда были в этом уверены, иначе мы бы вообще не вызвались в полет!

— Да, конечно, — согласилась Захари. — Ладно, уверенность — это хорошо, но есть ли у вас хотя бы приблизительное представление о том, сколько времени потребуется на вычисление вектора?

— Это уже сложнее, но я надеюсь, что не так уж много. Но с этим концом туннеля наши приборы действительно справляются намного успешнее. Кроме того, мы уже прошли вихрь и получили данные о силе потоков и приливном напряжении, ничего подобного у нас и не могло быть, когда мы отправлялись в рейс. Если уж строить догадки, то я бы сказал, что необходимые цифры мы должны получить в ближайшие две недели, возможно, три. Откровенно говоря, я буду удивлен, если мы справимся быстрее. С другой стороны, удивляться мне не впервой. Терминал входа мы тоже нашли и вычислили гораздо быстрее, чем надеялись.

— Понимаю, — сказала Захари и задумчиво поджала губы.

Доктор Кар рассчитывал завершить работу значительно раньше, чем она ожидала. Это должно было порадовать всех — кроме разве что дамы Мелины. Согнав с лица появившуюся при этой мысли усмешку, капитан повернулась к Джефферсону и Тэтчер.

— Похоже, Уилсон, у наших умников все путем. А как у нас?

— В целом, капитан, — ответил старпом с каким-то особенным, подчеркнутым спокойствием, — можно сказать, что у нас тоже.

— Так-так?

Захари подняла брови, и Джефферсон ухмыльнулся. Он явно был чем-то доволен, но капитан знала его давно и чувствовала: удовольствие его далеко не полно, и к нему примешивается нечто сильно смахивающее на беспокойство.

— Рошель, — сказал старпом, — расчеты произвели вы, почему бы вам и не доложить капитану о полученных результатах?

— Да, сэр! — с улыбкой ответила лейтенант Тэтчер и, повернувшись к Захари, уже серьезно доложила: — Мэм, наши люди справились с задачей почти так же хорошо, как доктор Викс и его коллеги. На данный момент мы идентифицировали не менее шести “реперных” звезд, что позволяет нам с высокой степенью уверенности определить, где мы находимся.

— А находимся мы?.. — поторопила Захари, поскольку Тэтчер остановилась.

— Находимся мы, мэм, примерно в шестистах двенадцати световых годах от Мантикоры. Мы идентифицировали звезду класса G2, которая находится в четырех световых годах отсюда. В наших файлах она числится как Рысь.

— Рысь? — Захари нахмурилась. — Это название мне ничего не говорит, Рошель. А должно?

— Вряд ли, мэм. В конце концов, мы далеко от дома. Но система Рыси была нанесена на звездные карты около двухсот стандартных лет назад. Она входит в Скопление Талботта.

Это название Захари знала, и глаза её сузились, когда она вспомнила, что за ним стоит.

Научно неверным термином “Скопление Талботта” именовался один из нескольких скудно заселенных регионов, примыкавших к границе Солнечной Лиги. С точки зрения астрофизики эта группа светил звездным скоплением не являлась, однако для людей, предложивших удобное для себя название, научные тонкости значения не имели.

Подобные регионы в большинстве своем были малоперспективными, а обосновавшиеся там человеческие колонии в технологическом отношении заметно отставали от развитых миров галактики. Лишь очень немногие звездные системы могли бы считаться более или менее развитыми по меркам Мантикоры, и рано или поздно все они неизбежно поглощались медленно расширявшейся Солнечной Лигой. Хотели они того или нет.

Разумеется, к таким грязным методам, как прямое завоевание, никто не прибегал. Лига такими вещами не занималась... да в этом и не было необходимости. Солнечная Лига была самым крупным, самым мощным, самым богатым политическим образованием в человеческой истории. В расчете на душу населения экономика Звездного Королевства была несколько более мощной, но в абсолютных показателях весь совокупный доход Мантикоры утонул бы в океане экономики Лиги, оставив лишь легкую рябь. Когда такой экономический гигант развивается бок о бок со звездными системами, едва удерживающимися на плаву, последовательность событий, приводившая в конце концов к поглощению, наступала с неизбежностью нарастания энтропии.

“А если по каким-то причинам произойдет сбой, за Лигой наверняка не заржавеет ускорить процесс добрым пинком”, — мрачно подумала Захари.

Хосефа Захари Лигу недолюбливала, в чем была нисколько не оригинальна. Многие офицеры Короны, да и множество других людей, обделенных счастьем и привилегией принадлежать к гражданам Лиги, разделяли эту неприязнь. И не столько потому, что Лига завоевывала один народ за другим — естественно, неофициально, — сколько из-за безразмерного морального превосходства, буквально пронизывавшего отношения Лиги со всеми звездными нациями и раздражавшего любого не-солли, который хоть раз сталкивался с его проявлениями. Антипатия Королевского Флота Мантикоры проявлялась особенно сильно, и Захари честно это признавала. Правительству Кромарти удалось добиться от властей Лиги введения на время конфликта между Звездным Королевством и Народной Республикой эмбарго на поставку военных технологий обеим враждующим сторонам. Солли это привело в ярость. Многие из них не скрывали своего раздражения, а таможенные чиновники и флотские офицеры зачастую срывали его на пересекавших пространство Лиги мантикорских торговых судах.

Но и не будь этого, Захари едва ли прониклась бы к Лиге любовью. К моменту создания Лиги правительства иных дочерних миров Старой Земли существовали уже более тысячи стандартных лет и, разумеется, не желали уступать свой суверенитет потенциально тираническому централизованному правительству, что получило воплощение в Конституции, принятой при объединении миров в Лигу. Собственно говоря, основатели Звездного Королевства тоже ограничили полномочия правительства, прежде всего бюджетные, чтобы оно не смогло перерасти в монстра, которого все они боялись. Но солли, к сожалению, на этом не остановились. Каждая система в составе Лиги получила право вето при обсуждении вопросов общего законодательства.

В результате Лига практически не имела единой внешней политики: решения, принимаемые консенсусом, были, как правило, чрезвычайно аморфны и допускали весьма широкую трактовку. Пожалуй, безоговорочно Лига поддерживала только Эриданский Эдикт, содержавший категорический запрет на неограниченное применение оружия массового поражения против населенных планет. Да и то лишь потому, что после ужасающей Эриданской катастрофы сторонники Эдикта добились его включения в основной закон Лиги с помощью референдума.

Но если формально миры Лиги не декларировали наличие общей внешнеполитической линии, это еще не значило, что её не существовало на практике. Другой вопрос, что к формированию внешней политики Ассамблея практически не имела отношения.

Хотя ограничения, налагаемые на центральное правительство в области взимания налогов, предназначались для того, чтобы ограничить его власть, ограничение это было чисто условным. Даже ничтожный процент совокупного дохода Лиги представлял собой огромные деньги. Но, несмотря на это, Лига постоянно испытывала нехватку средств, поскольку низкая эффективность Ассамблеи, парализуемой правом вето, приводила к тому, что все больше и больше власти в практических повседневных вопросах управления Лигой уходило от законодательной власти к бюрократическим органам. В отличие от законов бюрократические инструкции не требовали подробного, по пунктам, обсуждения и последующего единодушного утверждения Ассамблеей, в результате чего в Лиге за столетия существования сформировались и укоренились монолитные и чрезвычайно мощные (и дорогостоящие) бюрократические империи.

По большей части солли не возражали. Эти управленческие структуры редко вмешивались в повседневную жизнь граждан напрямую. И хотя Захари их существование было неприятно, они тем не менее исполняли много полезных функций, с которыми скованная вето Ассамблея никогда бы не смогла успешно справиться. Однако был у этих структур и неоспоримый недостаток, даже в глазах граждан Лиги.

Во-первых, неуклонно расползающаяся управленческая система требовала всё большей и большей численности бюрократических институтов, которые, в свою очередь, проглатывали все больший и больший процент валового дохода центрального правительства. Захари подозревала, что отчасти по этой причине флот Солнечной Лиги, обладая огромной численностью и считая себя самым мощным из современных флотов, по уровню оснащения отстал от Королевского лет на пятьдесят. Бюджет военного флота испытал на себе разъедающий эффект неконтролируемого бюрократического роста в той же мере, что и все остальные отрасли управления Лигой, а расходы на исследовательские и конструкторские работы безжалостно урезались в пользу административных трат. Неудивительно, что при таком подходе слишком много состоящих на вооружении кораблей неуклонно устаревали, ржавея в резерве.

Будь Захари соларианкой, одно это приводило бы её в ярость. К сожалению, положение флота представляло собой лишь один из примеров перекачивания все большего количества имеющихся у правительства ресурсов в лапы чиновников, подвергающихся лишь минимальному законодательному надзору. Но еще больше Хосефу как человека, не имеющего гражданства Лиги, возмущало то, что чиновники Лиги рулят внешней политикой, даже не удосужившись проконсультироваться с избранными народами Лиги представителями. И хуже всех, пожалуй, в этом отношении было Управление Пограничной Безопасности.

Первоначально Управление было задумано как структура, обеспечивающая стабильность в приграничных регионах Лиги. Ей предписывалось осуществлять свои функции путем посредничества в спорах между обитаемыми звездными системами, которые еще не стали частью Лиги. Чтобы поощрять конфликтующие звездные системы обращаться за посредничеством, Управлению было предоставлено право предлагать гарантии безопасности при поддержке флота Лиги, а также существенные торговые льготы, распространявшиеся на системы, обратившиеся к Лиге за покровительством.

Несомненно, создатели Управления ожидали, что эта служба будет мягко направлять моносистемные государства в ласковые объятия Лиги. Но что бы ни планировалось пятьсот лет назад, с тех пор УПБ превратилось в инструмент неприкрытой экспансии. Сейчас Управление само фабриковало “просьбы” о защите. Его даже не заботило, являются ли люди, выступающие с такими просьбами, представителями местного правительства. Всё, что было нужно, это чтобы кто-то подал просьбу о “защите” — зачастую против воли местного правительства, — создав предлог для осуществления интервенции. А иногда обходились и без предлога, и тогда Управление Пограничной Безопасности направляло Жандармерию Лиги силой утвердить статус протектората... Разумеется, исключительно в интересах защиты прав человека.

За несколько столетий существования УПБ превратилось в метлу, заметающую небольшие и слабые системы, расположенные по периферии владений Лиги, в её разверстую пасть вне зависимости от их желания. Правда, если говорить совершенно честно (что, по собственному признанию Захари, в данном случае давалось ей с трудом), многие из таких миров в конечном итоге существенно выгадывали в материальном плане.

В конечном счете загвоздка заключалась лишь в том, что у граждан не было и шанса высказаться за или против этой благодати. А любого, кто не хотел становиться солли, игнорировали... или подавляли. Хуже того, УПБ обладало не большим иммунитетом к коррупции, чем любая другая административная структура, управляемая обыкновенными смертными, коим свойственны слабости. Отсутствие пристального контроля со стороны законодателей только усиливало искушение, и на сегодняшний день Управление активно защищало главным образом собственные интересы, беззастенчиво использовало власть и влияние, опекая избранные межзвездные корпорации, судоходные линии, а также политические группировки и прочих “добровольных пожертвователей” и превращая “взятые под защиту” миры в беззащитную кормушку. Ходили даже упорные слухи о контактах Управления с мезанскими торговцами генетическими рабами.

Последняя мысль снова вернула Хосефу Захари непосредственно к Скоплению Талботта, поскольку с учетом темпов расширения рубежей Лиги Талботту предстояло попасть в поле зрения Управления примерно через двадцать-тридцать стандартных лет.

— Скопление Талботта, — повторила, размышляя вслух, капитан.

Джефферсон кивнул:

— Так точно, мэм. Когда Рошель идентифицировала Рысь, я навел справки и выяснил, что, по нашим данным — надо полагать, устаревшим как минимум лет на десять-пятнадцать, — население системы составляет примерно два и три десятых миллиарда человек. Насколько я понял, в экономическом отношении регион находится на том же уровне развития, что и Грейсон до вступления в Альянс, хотя общий технологический уровень, скорее всего, несколько выше. Рысь представляет собой одну из наиболее населенных систем сектора, таких там еще две или три, но в среднем население систем скопления составляет около полутора миллиардов человек.

— И Рысь находится всего в четырнадцати часах лету от нашего терминала, — указала Тэтчер.

— Вот и я о том же подумала, — мягко сказала Захари.

— Ну, в целом неплохо! — сказал Кар. Капитан взглянула на него, и он усмехнулся, — Нам ведь нужно за что-то зацепиться возле терминала. Лучше, конечно, было бы, окажись они чуточку поближе, но и так развивать инфраструктуру будет гораздо легче!

— Да, доктор, — подтвердила Захари, — разумеется.

Она задумчиво смотрела, как Кар с Виксом обмениваются довольными улыбками. Затем встретилась взглядом с Уилсоном Джефферсоном и увидела в его глазах отражение собственного беспокойства.

* * *

“Только спокойно, — напомнила себе Эрика Ферреро. — Держи себя в руках”.

Это было непросто.

Она стояла рядом с лейтенант-коммандером Харрисом, наблюдая, как по тактическому дисплею ползет мерцающая красная точка, которая за последнее время стала слишком хорошо ей знакома.

— Это определенно “Хеллбарде”, капитан, — доложил Харрис — Все характеристики эмиссии совпадают.

— Мечья, наш друг Гортц по-прежнему молчит? — спросила Ферреро офицера связи, не сводя глаз с дисплея.

— Как воды в рот набрал, — подтвердила та.

— Надо думать! — Ферреро хмыкнула, не отводя хмурого взгляда от сигнатуры. По крайней мере благодаря сайдморской разведке она наконец выяснила, что капитан дер штерне Гортц зовется Гуанфу Гортц. Данных на него имелось не так много, как хотелось бы Ферреро, однако имелось явное указание на то, что он один из ненавистников Мантикоры. В архивах разведки хранилось и изображение — щекастая багровая морда. Стало быть сейчас, наверное, наслаждается моментом, подумала Эрика, мысленно скрежеща зубами. Потрепав Харриса по плечу, она вернулась к командирскому креслу, уселась и сердито уставилась в маленький экран, дублировавший дисплей тактика.

“Джессика Эппс” была избавлена от общества корабля АИФ “Хеллбарде” на протяжении почти четырех недель, и Ферреро уже начала надеяться, что капитан дер штерне Гортц наконец отцепился и изводит теперь кого-нибудь другого. Она, впрочем, понимала, что оптимизм ненадолго одержал победу над жизненным опытом, но была благодарна судьбе за передышку.

Теперь, к сожалению, передышка закончилась. В душе Ферреро медленно закипал бурлящий гнев.

Капитан заставила себя набрать побольше воздуху и вспомнить приказы герцогини Харрингтон. Подобно большинству офицеров, служивших на станции “Сайдмор”, известие о назначении командующей Харрингтон Эрика приняла с восторгом. Против контр-адмирала Хьюита, хорошего человека и опытного флаг-офицера, Ферреро ничего не имела, но надеялась, что назначение Харрингтон является свидетельством того, что там, дома, кто-то наконец решил отнестись к ситуации в Силезии серьезно. Чем еще должно быть появление здесь “Саламандры”, как не намеком для андерманцев!

К сожалению, со временем стало ясно, что надежды всех, кто думал так же, как Эрика, не оправдались.

Разумеется, вины Харрингтон в том не было, однако численность и состав приведенных ею подкреплений делали мучительно очевидным тот факт, что Сайдмор — пользуясь емкой фразой Боба Луэллина — по-прежнему “сосет самый крайний сосок”. Неожиданное появление мощной группировки с Грейсона лишь подчеркнуло, как мало сил сочло нужным выделить в распоряжение герцогини Адмиралтейство, а инструкции герцогини кораблям, переданным под её командование, были дополнительным свидетельством того, что в метрополии всем было наплевать на их глухомань.

Ферреро понимала, что ни одного флагмана с репутацией Харрингтон не порадовала бы необходимость отдавать подобные приказы, и сам тот факт, что ей пришлось это делать, подчеркивал, насколько правительство Звездного Королевства утратило связь с реальностью. Звездным кораблям её величества в Силезии было предписано поддерживать и защищать свободу судоходства в её традиционном понимании, а также территориальную целостность Силезской конфедерации от любого, кто посягнет на первое или на второе, но делать это, “не провоцируя” Императорский андерманский флот и... не поддаваясь на провокации с его стороны.

От этого нагромождения штампов и оговорок Харрингтон должно было тошнить, решила Ферреро. Отвращение проступало даже сквозь казенные формулировки её приказов. Да и вообще, если проанализировать правила контакта с противником, сопровождавшие приказы, все становилось кристально ясно. Хотя в правилах настойчиво повторялось, что офицерам надлежит избегать ответа на провокации — как подозревала Ферреро, ей прозрачно намекали на уничтожение сенсорных платформ “Хеллбарде”, хотя официально Харрингтон одобрила её действия, — в них также подчеркивалось, что “данные приказы ни в коей мере не противоречат и не отменяют обязанности капитана оберегать вверенный ему корабль. Каждому офицеру надлежит предпринимать соответствующие действия сообразно возникающей необходимости и сообразуясь с собственными суждениями”. Вместе взятые, эти противоречивые распоряжения многое говорили офицерам под командой Харрингтон. Главное же было в том, что она действительно требовала от них не поддаваться на провокации анди... и что поддержала бы до предела любые разумные действия, направленные на самозащиту.

В целом — Ферреро прекрасно это понимала — подобный набор противоречивых инструкций была чреват неприятностями прежде всего для самой командующей. Если дело обернется худо, кто-нибудь наверняка обвинит Харрингтон в том, что на самом деле она поощряла своих капитанов именно к силовому ответу на провокации анди. И, надо отдать должное тыловым гениям, которые могут высказать подобное предположение, несомненно, некоторые капитаны могли интерпретировать приказы герцогини Харрингтон именно так. К счастью, их в настоящий момент на станции Сайдмор почти не было, но даже одного человека, оказавшегося не в то время не в том месте, бывает достаточно.

“К тому же, — с безжалостной честностью сказала себе Ферреро, — одного такого офицера я знаю... особенно когда чертов Гортц буквально толкает меня на этот путь”.

Глубоко вздохнув, она поглубже устроилась в командирском кресле, стараясь успокоиться. “Хеллбарде” держался близко и повторял каждое изменение курса “Джессики Эппс” на протяжении шестнадцати часов... и никак не реагировал на попытки вступить с ним в связь. На данный момент крейсер анди углубился в зону досягаемости ракет корабля Ферреро на двести тысяч километров. “Хеллбарде” не вполне нарушил межзвездное право, следуя за “Джессикой Эппс”, повторяя её маневры, приближаясь на дистанцию применения оружия и игнорируя при этом идентифицировать себя и сообщить о своих намерениях. Не вполне. Но на грани. Ферреро перед любым межзвездным адмиралтейским судом смогла бы привести веские доказательства в оправдание того, что отдала бы андерманцу безапелляционный приказ прекратить преследование её судна... а затем взяла “Хеллбарде” на прицел, чтобы подчеркнуть серьезность своего требования.

Именно это, признавалась она себе, ей и хотелось сделать. И если на то пошло, Гортц заслужил, чтобы именно это она и сделала.

Но она удерживалась, помня об инструкциях леди Харрингтон. Вместо того чтобы отвесить Гортцу оплеуху, она, стиснув зубы, лишь перевела “Джессику Эппс” в состояние готовности номер два и вызвала персонал на посты ПРО. Шону Харрису было поручено вести непрерывное обновление решения для стрельбы исключительно с помощью пассивных сенсоров. Больше ничего. После трех попыток выйти на связь с Гортцем она даже перестала повторять вызов.

“Интересно, Гортц точно так же злится, что я его игнорирую, как я злюсь, что он за мной таскается?” — саркастически подумала Ферреро, но ирония не смогла заглушить клокотавшую внутри нее злость.

Впрочем, что нравится Гортцу, а что нет, в настоящий момент не имело значения, ибо, несмотря на всю свою ярость, Эрика Ферреро собиралась строго следовать приказам. Она не даст “Хеллбарде” того повода, которого тот дожидается.

“Но если этот ублюдок хотя бы моргнет в мою сторону, — решительно сказала себе Эрика, — я разнесу его чертову жестянку в мелкую пыль”.