Извилистый как Обозна улица в Варшаве подземный ход напоминал утробу гигантского кашалота, заглотившего живьем сразу двух нерасторопных Ион. С первых же шагов Анджей ощутил, как смрадно дышит эта гадина, как довольно урчит просачивающимися со стен и сводчатого потолка грунтовыми водами. Вероятно, вентиляция здесь отсутствовала напрочь. Впрочем, скользящий по кирпичной кладке луч от фонарика только пару раз высветил обширные пятна плесени, а вскоре вокруг стало намного суше, и под ногами почти перестала хлюпать болотная грязь.
– Интересно, куда ведет этот ход? – произнес Грошек вслух, намереваясь получить от идущего следом профессора, если не точный ответ, то хотя бы общие соображения.
– Понятия не имею, – прохрипел пан Ольшанский сзади. – Может быть, к оврагу… Или к какому-нибудь колодцу за пределами крепостных стен.
Грошек решил не прерывать разговор, чтобы все время слышать поблизости от себя человеческий голос.
– Зато теперь ясно, куда исчезло привидение, когда вы его повстречали в подвале! – сказал он многозначительно. – Пока вы, профессор, поднимались по лестнице наверх, а потом вместе с Пепериком спускались вниз, «призрак» просто перебежал из темного крыла подвала в комнату с ларцом и скрылся в этой галерее! После такой же трюк Хайнштайны провернули и со мной, полагая, что имеют дело с вами.
Галерея вдруг резко устремилась вверх – сделав всего два шага, Грошек уткнулся теменем в потолок и инстинктивно остановился. Что-то было не так. Он посветил фонарем себе под ноги, потом задрал луч света к кирпичному своду над головой и тщательно все осмотрел. Это был тупик. Причем весьма странный тупик – насыпной пол по какой-то причине круто вздымался вверх, метрах в трех от детектива полностью сливаясь с потолком.
– Обвал! – раздался за спиной сиплый голос профессора.
– Что? – не понял Грошек.
– Обвал! Дальше пути нет…
Детектив был вынужден признать, что его спутник прав. Обойти возникшее перед ними препятствие не было никакой возможности. Они продвинулись по подземной галерее всего на какие-то двадцать – двадцать пять метров от потайной комнаты, и теперь были вынуждены завершать экспедицию.
По уклону Грошек взобрался к самому потолку.
– Здесь вроде бы лаз! – несколько оживился он, обнаружив щель, в которую не смог бы протиснуться даже ребенок.
Рядом валялась совковая лопата. Грошек внимательно её осмотрел и пришел к выводу, что она почти новая – слишком уж гладкая и светлая была древесина. Вот только железное полотно было сильно затуплено. «Наверное, Хайнштайн пытался пробить шурф!» – догадался детектив. – «Но у него ничего не вышло…»
Известие о том, что подземный ход привел только к завалу, Бася и Роман встретили с нескрываемым разочарованием.
– Свеженький завал? – поинтересовался молодой мужчина, вместе с Грошеком направляясь на свежий воздух. – Не Мартин его устроил?
– Обвал случился очень давно, – заверил Рушальского детектив. – Хайнштайн тут совсем не при чем…
Ему было немного стыдно – только напрасно взбаламутил людей. Следы пребывания австрийца в подземной галерее не давали ответа на вопрос, куда исчез их сосед по второму этажу, и что случилось с его женой. Расследование который раз зашло в тупик.
Уединившись в номере, Грошек предался размышлениям. Привести мысли в порядок было необходимо еще потому, что общее направление его рассуждений оказалось верным. Теперь, по крайней мере, стало совершенно ясно, зачем Хайнштайну понадобилось любым способом удалить из подвала пана Ольшанского с дочкой. Не для того, чтобы искать в подвале клад, а чтобы днем без помех проделать в завале лаз! Вот только довести до конца эту работу Хайнштайну не удалось. Не хватило времени?.. Или, может быть, он просто бросил эту затею?
Грошек встрепенулся. Ну, конечно! Логично было предположить, что Мартин нашел какой-то более простой выход из сложившейся ситуации. Ну, например, он мог обнаружить в Сторожевой башне дополнительное ответвление от главной галереи и с её помощью обойти завал!
Проверить эту версию было делом пяти минут. Однако, излазив вдоль и поперек всю Сторожевую башню, Грошек должен был констатировать, что никаких тайных сообщений с подземным ходом древнее сооружение не имеет. Конечно, неудача его расстроила, но не на столько, чтобы прекратить дальнейшие поиски. Просто теперь ему нужно было связаться со следователем Шильдом и разузнать, что за карту хранил у себя в чемодане Мартин Хайнштайн.
Едва он потянулся к мобильному телефону, как его «Сименс» сам разразился ритмичным рингтоном. Это адвокат Гржибовский вышел на связь.
Грошек внимательно выслушал своего бывшего патрона.
Информация, собранная из различных источников, характеризовала австрийца с наилучшей стороны. Добропорядочный семьянин, исправный налогоплательщик, исполнительный работник. В Вене проживал с женой на Рюдигер-штрассе. Представителем фармацевтической фирмы в Польше стал три года назад, когда научно-исследовательское подразделение, где он работал, сократили и перепрофилировали. Банковский кредит за свою «ауди» погасил своевременно. Короче, никаких зацепок…
– Это всё? – расстроился детектив.
– Не совсем, – без особой радости в голосе отозвался адвокат. – Ты что-нибудь слышал об Эффельхорте?
– Это город?
– Нет, фамилия.
– Ничего не слышал.
– Тогда тебе вряд ли что-нибудь скажут названия таких клиник как Гадамар, Кальменхофф, Вейлмюнстер, Вильбенау… Ты просил проверить его родословную. Так вот, мне удалось выяснить, что его дед, Генрих Каллер, работал у доктора Эффельхорта. Я тебе скинул по факсу всё, что узнал…
Не теряя ни секунды, Грошек бросился к пани Лучинской. Из её кабинета он вышел с двумя листами убористо набранного текста.
Расположившись на террасе, детектив внимательно изучил послание адвоката. С каждой прочитанной строчкой его лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Доктор Эффельхорт оказался зловещей фигурой – нацистским преступником, руководителем одной из клиник, в стенах которых проводился план заправил Третьего Рейха по уничтожению всех недееспособных граждан Германии. Неполноценными представителями арийской нации считались психически больные люди, калеки, дефективные дети. В Вильбенау, где «работал» Эффельхорт, специализировались на ликвидации психически больных людей. Во время второй мировой войны доктор переключился на медицинские опыты с представителями «низших рас». Курировал засекреченный проект «Легион». Дед Мартина Хайнштайна, Генрих Каллер, как раз являлся одним из сотрудников его лаборатории. После разгрома нацистской Германии доктор Эффельхорт оказался в английской оккупационной зоне, был опознан и схвачен, после чего препровожден в спецкомендатуру города Эссена. Однако на пути следования он предпринял неудачную попытку к бегству и покончил собой, приняв яд. Генрих Каллер после войны также был объявлен в розыск, но о судьбе его выяснить так ничего и не удалось. У него остались жена и дочь. В настоящий момент дочь Каллера, она же мать Мартина Хайнштайна, проживает в пригороде Вены в собственном доме. С пожилой женщиной удалось связаться по телефону, передать ей неприятные новости и попутно выяснить, почему в чемодане её сына оказалась карта окрестностей Треубурга. Мать Мартина после некоторой заминки вспомнила, что одно из последних писем её отца было получено осенью сорок третьего года со станции Треубург, куда его направили по делам службы. Из этой поездки Генрих Каллер не вернулся. Как выяснил адвокат Гржибовский, Треубург – бывшее название польского города Олецко, переименованного на немецкий лад в период гитлеровской оккупации…
– Олецко!.. – вслух произнес Грошек.
Станички находились всего в пятидесяти километрах от Олецко, бывшего Треубурга.
Теперь уже логично было предположить, что появление Хайнштайна в пансионате как-то связано с судьбой его деда. Может быть, внук собирал о нем сведения? Может быть, в руки Мартина попали какие-то данные, которые и привели его в бывшую усадьбу пана Жуевского? Но почему тогда свои поиски он вел тайно?.. Хотя именно это как раз было понятно – к чему лишнее напоминание людям о бесчеловечном режиме нацистов в годы второй мировой войны? К тому же, если твой близкий родственник сотрудничал с такой одиозной фигурой Третьего Рейха как доктор Эффельхорт!
Грошек замер. Тривиальная догадка подтолкнула его к мысли, логично увязанной с предыдущей. А если кому-нибудь из жертв нацизма или, скорее, потомку тех, кто сгинул в Лидице, Треблинке или Освенциме, вдруг стало известно о родственных связях Мартина Хайнштайна с бывшим нацистским преступником? Не взыграла ли у кого-нибудь кровь, призывая к отмщению? И пусть с той поры прошло много времени, пусть главари нацистов давно осуждены и казнены по приговору Нюрнбергского трибунала, не расплатился ли Мартин Хайнштайн своей жизнью за чужие преступления полувековой давности? Поверить в это было трудно. Новое поколение не познало всех ужасов войны, вторая мировая для молодых уже в прошлом – исторический факт, не более того. Цивилизация озабочена новыми конфликтами и угрозами миру. Глобализм, сепаратизм, терроризм, наркотики, спид. И все же…
Пеперик! Вот, кто обо всем знал не понаслышке. Когда войска гитлеровской Германии целиком захватили Польшу, и восточный фронт откатился под стены московского Кремля, он был уже подростком. И, вероятно, годы оккупации помнил довольно отчетливо. А значит…
Не делая преждевременных выводов, Грошек отправился в конюшню. Серьезный разговор с паном Болеславом напрашивался сам собой.
Пеперик сидел около ворот на лавке и чинил конскую сбрую. Морщинистое лицо мужчины не выражало ничего, кроме концентрации мысли – как из двух старых уздечек соорудить одну новую. Этот вопрос занимал все внимание пана Болеслава, так что он даже не заметил, как к нему подошел постоялец пансионата.
– Вы что-нибудь слышали о Треубурге? – осведомился Грошек, присаживаясь рядом.
Пеперик вздрогнул, на секунду задумался, после чего, не выпуская из рук пассатижей, ответил:
– Треубург?.. А вам это для чего?
– Хорошо, – спокойно продолжил детектив, – а во время войны где вы проживали? В Станичках?
– В Станичках, – подтвердил пожилой мужчина.
– А вам ничего не говорит фамилия Каллер?.. Генрих Каллер?
– Не знаю такого.
– А Мартин у вас о нем не спрашивал?
Пеперик отложил пассатижи в сторону и уставился на собеседника.
– К чему вы клоните, Грошек? Какой еще Каллер? У меня с Хайнштайном разговоры были только о лошадях!
Глаза пана Болеслава излучали досаду и раздражение. Анджей тут же сбавил обороты.
– Так как все-таки насчет Треубурга? Вы там бывали во время войны?
– Я в Олецко только в конце сорок пятого попал… Город был сильно разрушен. Мы там с матерью были недолго – она работу искала. Вернулись в Станички…
– А здесь в Станичках при оккупации что было? Какая-нибудь немецкая часть стояла?
– Нет. Крупных немецких частей здесь не было. Был взвод охраны железнодорожного тоннеля, что за виадуком… Да еще на месте этого особняка немцы оборудовали что-то вроде пансионата для господ офицеров. Второй этаж заново отстроили, электричество провели. Мы, мальчишки, сюда не совались – здесь тоже охрана была.
– Пансионат для немецких офицеров? – переспросил Грошек.
– Ну, да. Наверное, легкораненым офицерам с передовой поощрение, что ли… Летом мы с дружком на дальний конец озера рыбачить ходили, так видели, как они тут у берега купаются да галдят по-своему. Патефон у них часто играл…
– Там из местных кто-нибудь работал прислугой?
– Нет, никого к особняку не подпускали. Один раз как-то дружку моему конфету кинули и сразу же приказали проваливать…
– Странно!
– Что странно?
– А то, что для грязной работы – постирать, например, двор вымести, печь растопить – не привлекали местных жителей. Неужели все сами делали?
– При пансионате нижние чины были. Наверное, они убирались…
«Затребовать в архивах информацию?» – подумал Грошек, на время умолкая. – «Вдруг где-нибудь всплывет фамилия Генриха Каллера! Только что он мог делать в пансионате? Лечиться? Или лечить солдат Вермахта?..».
Как бы то ни было, Мартин Хайнштайн имел при себе карту окрестностей Треубурга, куда полвека назад прибыл с какой-то миссией его дед, сотрудник лаборатории доктора Эффельхорта. И, если внук оказался в Станичках, то вряд ли случайно, ведь он пытался проникнуть в подвал особняка и далее в подземный ход! Значит, он что-то знал! И это что-то, несомненно, было как-то связано не с вымышленными сокровищами пана Жуевского, а с тем, что здесь находилось во время войны. По словам Пеперика, в особняке располагался пансионат для легкораненых господ офицеров, хотя охранялся он и содержался как настоящий военный объект. Может быть, под вывеской лазарета скрывалась какая-нибудь диверсионная школа или база разведцентра для ведения радиоигры с противником? Так что из этого?
– А когда здесь оборудовали пансионат вы точно не знаете? – поинтересовался Грошек, прерывая затянувшееся молчание.
– Кажется, в начале сорок второго года, – припоминая, ответил пан Болеслав. – Когда немец под Москвой застрял… Тут поблизости еще лагерь для военнопленных собирались строить. Материалу навезли всякого, вышки поставили, колючую проволоку протянули. Один состав с восточного фронта пригнали, выгрузили пленных и работать заставили. Только через полгода всех угнали куда-то, а строительство прекратили. Даже вышки снесли…
– А пансионат для офицеров долго тут был?
– До лета сорок четвертого. Это я точно помню – Красная Армия Белоруссию освободила, вышла к нашим границам. Тогда все офицерье из пансионата за неделю выехало. Охрану с особняка сняли, и мы с мальчишками сюда повадились ходить за всякой всячиной – там котелок найдешь, там пуговицу солдатскую… Дружок мой штык-нож в одной из комнат обнаружил.
Казалось, Пеперику приятно было вспоминать события дней минувших, даже несмотря на то, что касались они сурового военного детства. Глаза у него по особенному вдруг засветились, морщинки разгладились, голос помолодел. Нет, не мог он желать зла Хайнштайну, это Грошек сразу понял. Все-таки удивительное свойство у времени – всё плохое забывается, былые невзгоды из памяти выветриваются, и остается с человеком только смутное ощущение прошлого с именами, датами и мелкими случайными подробностями, из которых складываются сухие строчки биографии. А вот вся гамма душевных волнений, что когда-то выживать помогала, словно испаряется. Потому как нацелена человеческая личность большей частью на настоящее и будущее. И не будь так, бегали бы еще люди друг за другом с каменными топорами, трясли друг друга за грудки, не помышляя о грядущем царстве справедливости и добра.
– В подвале вы тоже бывали? – спросил Грошек, продолжая разговор.
– Все излазили, – кивнул Пеперик. – Только ничего там не было. В ларях немного картошки осталось, мы её всю выгребли да по семьям разнесли…
– А комната, в которой вы недавно ларец обнаружили, тогда вам на глаза не попалась?
– Так не было никакой комнаты. Стены в подвале отштукатурены были, по углам всякий хлам валялся, битое стекло. Кажется, там еще пустые ящики стояли, из-под вина, наверное… Потом отступающие немецкие части здесь оборону вели, дом немного пострадал. А после войны особняк госхозу передали – все рамы пришлось заменить, заново тут всё побелить да покрасить…
Состоявшаяся беседа предоставила Грошеку пищу для размышлений. Во-первых, пришлось снять подозрения с Пеперика. Во-вторых, все внимание сосредоточить на Мартине Хайнштайне и его жене. Теперь уже не было сомнений в том, что благодушный австрийский турист занимался в Станичках поисками чего-то, что во время последней мировой войны нацисты старательно скрывали от людских глаз. Но что это могло быть? Простые армейские склады немцы, конечно, не стали бы размещать под землей. Может быть, подземный ход вел к тайнику, где во время отступления люди из ведомства Розенберга спрятали ценности, захваченные на оккупированных восточных территориях? Ведь до сих пор так и не ясна судьба «янтарной комнаты», например, или золотых украшений из погребения скифской царевны. А что уж говорить о множестве частных коллекций, что безвестно пропали в те грозные военные годы! Наконец самые страшные свидетельства былых преступлений, оставшиеся после массового уничтожения узников концентрационных лагерей – связки колец, брошек, горы золотых коронок… Не их ли искал Мартин Хайнштайн? Может быть, его дед дознался об одном таком тайном захоронении и даже смог составить карту, где указал точные координаты места?
Ночью Грошек спал как убитый, а на рассвете самостоятельно проснулся, стараясь удержать в голове обрывки прерванного сновидения. Лошади! Ему приснились лошади! Это была не просто игра пробуждающегося сознания – казалось, это был знак свыше. Теперь надо было не терять ни минуты…
Он быстро оделся и на цыпочках подошел к номеру Баси Ольшанской.
Из её апартаментов не доносилось ни звука. Грошек облегченно вздохнул и постучал – ему очень не хотелось нарваться на затянувшееся пиршество страсти. Когда молодая женщина открыла дверь, он, стараясь не смотреть в направлении спальни, где бы мог затаиться Рушальский, тихо проговорил:
– Простите, Бася! Мне нужна ваша помощь…
После сбивчивых объяснений дочка профессора окончательно проснулась. На её сборы ушло не больше четверти часа – наверное, в это утро она побила мировой рекорд среди женщин по готовности к выходу из дому. Даже роскошную копну своих каштановых волос Бася по его просьбе оперативно затянула в хвостик, уже спускаясь вниз.
Они вместе вышли на террасу. Грошек перебрался на дощатый навес и подошел к окну спальни, где проживали австрийцы. Просунув руку в открытую форточку, он отворил одну створку и влез в опечатанную комнату. Найти одежду Моники, в которой та совершала конные прогулки, не составило труда – коричневый, спортивного кроя жакет висел в шкафу. Завладев им, детектив вернулся в гостиную, схватил со стола непочатую сигару и через окно выбрался наружу.
– Больше ни слова! – напомнил Грошек, когда спутница на ходу стала натягивать на себя обновку с чужого плеча. – Пусть лошади думают, что мы Хайнштайны…
У ворот сарая они остановились. В рассветной тишине был слышен только слабый стрекот кузнечиков в траве под ногами. Пеперика нигде видно не было.
Анджей с отвращением подпалил сигару и, не затягиваясь, обкурил себя дымом. Только после этого он отодвинул засов, проник внутрь конюшни и подошел к деннику. Белая в яблоках Метель повела головой, встречая его как старого приятеля. Набросив на неё седло и затянув подпругу, детектив, не мешкая, перебрался в соседнее стойло. Оседлав каурую Планету, он снял со стены две уздечки, и уже через пару минут вывел лошадей во двор.
Бася молча перехватила у него повод Метели, спокойно дала ей возможность обнюхать себя, после чего сунула ногу в стремя и легко уселась верхом. Грошек последовал её примеру. Затем он слегка надавил пятками на бока Планеты и причмокнул, понуждая лошадь к движению. По бывшей липовой аллее всадники выехали на проселок и бросили поводья – дальнейший вояж теперь целиком зависел от их четвероногих подружек.
Предоставленные сами себе кобылы быстро поравнялись и медленно затрусили в направлении поселка. Вне всякого сомнения, это была обыденная прогулка для них. Именно на это и рассчитывал Грошек – по его разумению лошади должны были самостоятельно выбрать отложившийся у них в памяти привычный маршрут Хайнштайнов. Теперь надо было только не зевать и примечать все подозрительные объекты на пути их следования.
Бася Ольшанская держалась в седле уверенно, её горделивая осанка и прирожденная грация выдавали в ней особу королевских кровей. Рядом с такой женщиной Грошек быстро ощутил себя не благородным Дон-Кихотом на Россинанте, а простаком Санчо Панса на осле. Впрочем, чувствуя за собой право на лидерство, он решительно отбросил вздорные мысли и всё свое внимание сосредоточил на дороге, тем более что лошади неожиданно свернули с проселка и выбрались на лесную тропинку.
Ехать всадникам бок о бок, соприкасаясь стременами, стало почти невозможно, поэтому рассудительная Планета выбилась вперед со своим седоком. Метель тут же пристроилась к ней сзади. Пробираясь через заросли хвойно-лиственного древостоя, лошади миновали поваленную сухую сосну и через минуту выехали на опушку леса.
Путешественники оказались у склона огромного, поросшего деревьями холма. Планета заметно сбавила ход, совсем медленно добралась до подножия горы и остановилась. Намерений продолжать движение у нее не было. Она просто склонила голову и принялась губами собирать с земли пучки порыжевшей травы.
Грошек осторожно сполз с лошади. Дальше надо было идти пешком.
Поляна перед холмом напоминала просеку с рукотворной насыпью в центральной её части. Взобравшись на насыпь, Анджей сразу же уперся взглядом в шпалу, едва выступающую из-под грунта своей шершавой иссохшей поверхностью. Несомненно, по насыпи когда-то проходила железнодорожная колея. Она вела прямо к основанию холма и скрывалась за густыми зарослями кустарника. Над кустарником виднелась бетонная балка арочного перекрытия, но самого проема в холме видно не было – повсюду была только земля. Казалось, гигантский оползень заполнил вход в железнодорожный тоннель.
– Что это? – спросила Бася, вырастая за спиной детектива.
Грошек уже сориентировался на местности и не замедлил дать исчерпывающий ответ:
– Здесь под горой была железная дорога! Другой её конец выходит у виадука в Станичках. Но там ворота на запоре – ветка давным-давно не функционирует…
– А здесь? – поинтересовалась спутница.
Грошек взобрался по склону пригорка к арочному перекрытию и убедился, что вход в тоннель все же существует.
– Здесь у балки подкопано! – крикнул он. – Наверное, Хайнштайн постарался…
Бася быстро поднялась к нему. Грошек сразу понял, что отослать женщину в пансионат не удастся – в её глазах всё ярче разгорался тот нездоровый блеск, что за века уже свел с ума не одну тысячу первопроходцев и первооткрывателей. Поэтому, вздохнув, он достал из кармана фонарик, присел на корточки и первым просунул голову в лаз.