«Одиночество преследует нас до самого конца», — подумала Лин Бай, падая на пол. Она услышала звук разбивающегося фарфора — сначала громко звякнуло, затем рассыпчато зазвенело. Суп «цветок тофу» разлетелся по всей комнате, в лужицах густого коричневого бульона подрагивали желеобразные комки белого теста. Два пельменя откатились к книжному шкафу. Сильно запахло кухней.

Лин Бай попыталась ухватиться за ножку обеденного стола, чтобы подтянуться и доползти до телефона — красный аппарат, накрытый носовым платком, стоял на тумбочке в прихожей. Боль в левой половине груди постепенно затухала, и Лин Бай поняла, что через считанные минуты вообще не сможет двигаться. Обреченно колотилось сердце. Ей хотелось вдохнуть воздуха бессильно открытым ртом, но ничего не получалось. Протянутая рука замерла на полдороге в немом призыве о помощи.

Лин Бай опустила голову на холодный пол. Она вспомнила, как весенний день заглядывал через метровый квадрат кухонного окошка в стене шестиэтажной бетонной коробки. Вспомнила о незаконченном рисунке в мастерской — традиционный китайский сюжет с котенком, погоняющим мячик в саду камней. Лин Бай стояла перед ним, обдумывая композицию, пока пельмени кипели на плите.

В солнечных лучах воздух в гостиной стал прозрачным и невесомым. Лин Бай почувствовала, как возносится к потустороннему сиянию и покою, опустила веки и перестала сопротивляться.

Однако боль, мучительная, телесная, потянула ее обратно, напомнила о темной безысходности смерти. Лин Бай вздрогнула всем телом и застонала. Она не боялась умереть, но хотела уйти прощенной.