Мэй проснулась с головной болью. Вроде бы вчера совсем немного вина выпила, самое большее полбокала, а голова тяжелая.

Она открыла окно. Шум автомобильного движения ворвался в комнату с такой силой, будто дорога пролегала через ее квартиру. Пока Мэй спала, в мире пятью этажами ниже уже вовсю бурлила жизнь. Она выглянула наружу и ощутила солнечное тепло. «Сумасшедшая пекинская весна, — подумалось ей. — Еще вчера казалось, что вернулась зима, а сегодняшнее утро уже похоже на летнее».

Мэй уже собралась уходить, когда зазвонил телефон. Она взяла трубку и услышала голос Лу:

— Маме хуже. Ее переводят в военный госпиталь номер триста один.

— Что с ней? Вчера же все было в порядке!

— Не знаю. И Сестричка ничего не знает. Ее просто поставили в известность без всяких объяснений. Я попросила дежурного врача позвонить мне, когда что-то выяснится, но надежды на него мало.

— Разве они не должны проконсультироваться с нами, прежде чем перевозить маму в таком состоянии? — От гнева у Мэй сдавило в груди, дыхание участилось, слова давались с трудом.

— Да, должны, но не проконсультировались. И с этим уже ничего не поделаешь, понятно? Какой смысл обсуждать теперь чужие обязанности?

— Почему ты на меня-то злишься? — огрызнулась Мэй.

— Да не на тебя, а на всех! В самый нужный момент от Сестрички никакого толку! Кстати, а почему тебя не было в госпитале?

— Что-о? Это просто неслыханно! — возмутилась Мэй. — Как у тебя язык поворачивается меня винить? Скажи лучше, почему тебя там не было? Вчера была твоя очередь дежурить возле мамы, ты сама вызвалась, поэтому я и не поехала!

— Знаешь, мне гораздо труднее вырваться с работы!

Мэй почувствовала, как напряглось ее тело, задрожали руки. Ей захотелось грохнуть телефонную трубку на пол.

Но она вдруг поняла, что в словах сестры есть правда, и пожар негодования сразу угас. Ничто не мешало Мэй остаться у постели мамы. Ведь у нее, если разобраться, и обязанностей-то особых не было — ни семьи, ни мужа, которого надо ублажать и окружать вниманием. Она не исполнила своего единственного истинного долга — дочернего, не сумела позаботиться о собственной матери. Теперь Мэй горько пожалела, что не поехала в госпиталь вчера вечером. На нее нахлынула волна мучительного раскаяния. Пальцы перестали напряженно сжимать телефонную трубку.

— Ты права, спорами и ссорами ничего не добьешься. Я поеду в триста девятый госпиталь. По сути, я уже выходила из дома, когда ты позвонила, — сказала Мэй.

— А я буду ждать в триста первом!

Обе положили трубки. Мэй закрыла дверь, несколько раз повернула ключ в замке и бегом спустилась с лестницы. Впопыхах она чуть не столкнула со ступенек крыльца какого-то малыша, который сидел там и чертил что-то мелом.

В машине она не сразу сумела вставить ключ в замок зажигания — от волнения тряслись руки. По улице катили велосипеды, груженные хозяйственными сумками и пакетами. На солнышке играли дети, сплетничали соседки. Ей наконец удалось вставить ключ, мотор взревел, и машина рванулась с места, подняв фонтан пыли.

В военном госпитале номер триста девять Мэй заплатила десять юаней сонному солдату в будке, продающему входные билеты посетителям. Предъявив свой билет часовому у входа, она вбежала по лестнице на второй этаж и очутилась в длинном темном коридоре. Через открытую дверь в служебное помещение для медсестер Мэй увидела, что там никого нет.

Остановившись посреди коридора, она вдруг поняла, что не слышит ни звука. Все двери закрыты. Вокруг ни души. Никто не катит тележку с кипятком, не спят на полу родственники пациентов. Всех будто эвакуировали по тревоге, и она стоит совершенно одна в безлюдном здании и прислушивается к бесшумному течению времени.

Сердце Мэй сжалось от страха не за себя, за мать. Голые беленые стены, казалось, уставились на нее. Она мысленно рисовала на них какие-то абстрактные узоры.

Помедлив еще немного, Мэй резко повернулась и быстро зашагала по коридору к кабинету лечащего врача. Оттуда доносились голоса, женский смех. Мэй распахнула дверь, и ее взгляд упал на длинный стол, на стоящую на нем кружку, на мятую газету, горку жареных семечек и шелухи, а также пару задранных на столешницу ног в черных носках с торчащим из дырки пальцем.

Работал телевизор, а врач спал с открытым ртом, во сне раздувая ноздри. Очки сползли с переносицы и перекосились. Мэй постучала по двери, и он открыл глаза — тот самый молодой врач, с которым она разговаривала в день, когда в госпиталь положили маму.

Он убрал ноги со стола, выпрямился на стуле, поправляя очки, и вопросительно произнес:

— Да? — после чего вытер рукавом белого халата уголок рта.

— Когда перевели мою мать? — спросила Мэй, глядя на него сверху вниз.

Врач снова поправил очки, видимо, не понимая, о чем речь.

— Вы, кажется… дочь Лин Бай?

— Да, старшая.

Врач потянулся, распрямляя спину, и посмотрел на часы:

— Минут тридцать — сорок тому назад.

— Зачем? Чье это распоряжение? Разве ее состояние ухудшилось? Почему не известили родственников?

— Эй-эй, полегче на поворотах! — Врач поднялся и выставил перед собой ладони, словно защищаясь от посыпавшихся на него вопросов. — Мы все сделали, как было велено, без всяких возражений! А теперь вы же повышаете на меня голос! — возмутился он.

— О чем вы толкуете?

— Поговорим откровенно. Меня обязали готовить ежедневный отчет о состоянии здоровья вашей матери и посылать его наверх. У вас есть высокопоставленные друзья, ну и поздравляю! Мы ничего не имеем против! У нас и раньше так бывало. Раз есть связи, надо их использовать. Я бы тоже так сделал.

— Да о чем вы говорите? — изумленно спросила Мэй.

— Разве не вы устроили перевод вашей матери в госпиталь номер триста один? Во всяком случае, это не наше решение!

Мэй недоуменно покачала головой:

— Нет, мы ничего не знаем об этом.

— Ну, тогда странно… — Врач взял кружку, сделал глоток, нахмурился и поставил ее обратно на стол. Очевидно, чай давно остыл. — Сегодня утром от руководства госпиталя поступило указание перевести вашу мать. Мы подумали, что вы задействовали какие-то важные связи.

— Да нет же, мы здесь ни при чем! То есть вы хотите сказать, состояние моей матери не ухудшилось?

— Но и не улучшилось.

Теперь и Мэй, и доктору стало одинаково неловко. Мэй смущенно улыбнулась. Врач теребил свои очки.

— Я, очевидно, напрасно побеспокоила вас, простите! — произнесла она, сжимая свою сумочку.

— Да нет, ничего.

Они вежливо распрощались и, озадаченные, разошлись каждый в свою сторону.