Более полутора лет минуло со дня свадьбы Лу, и дядя Чэнь за это время потолстел еще больше.
— Ты небось удивляешься, чего это я к тебе заявился! — Смущенно улыбаясь, он с трудом втиснул в кресло свое объемистое тело. — О-о, а вот это печенье мне нравится!
Начав жевать, дядя Чэнь вроде бы успокоился и устроился в кресле поудобнее. Улыбка стада более искренней.
Гупинь заварил в чугунном чайничке чай улун. Мэй налила дяде Чэню и себе по чашке.
— У тебя помощник — мужчина? — прошептал дядя Чэнь. — Он заваривает тебе чай?
— Да! — с вызовом ответила Мэй. Она привыкла к подобным вопросам, словно люди воспринимают мужчину-секретаря как нечто неестественное. Некоторые наверняка начинают видеть в ней суровую начальницу, чуть ли не тирана. О бедняге Гупине, вероятно, думают еще хуже.
— У него сильный акцент. Откуда он родом?
— Из Хэнани. Приехал в Пекин в поисках работы. Но имеет полное среднее образование. Он добрый и прекрасно прижился в большом городе. Посылает деньги домой парализованной матери.
Мэй спохватилась и замолчала. Она не желала оправдываться перед дядей Чэнем за то, что взяла Гупиня на работу.
— Хороший парень, — вежливо покивал дядя Чэнь и перешел к делу: — С чего начать? Видимо, с самого начала. — Он откинулся на спинку кресла. — Зимой тысяча девятьсот шестьдесят восьмого исполнилось четыре года, как я поступил на работу в агентство новостей «Синьхуа». Мне тогда стукнуло тридцать. Теперь трудно поверить, правда? — Дядя Чэнь помахал печеньем в воздухе, как флажком, и его большой живот затрясся от смеха. — Да, когда-то мне было столько же, сколько тебе сейчас!
Мэй улыбнулась. Ей было приятно принимать старого друга семьи. Толстый добродушный дядя Чэнь походил на улыбающегося Будду.
— Зима выдалась суровая, снежная. В стране царила политическая неразбериха, лилась кровь. В рядах «красных охранников» произошел раскол, и фракции передрались между собой, доказывая свою единственно истинную принадлежность к маоизму. Баррикады перегородили здания университетов, заводов, правительственных учреждений, и воюющие стороны стреляли друг в друга из пулеметов. Да ты и сама все это знаешь.
Но Мэй не слушала дядю Чэня — его слова не задерживались в ее сознании, словно ветер меж ветвями деревьев, — и внимательно рассматривала старика. Голова его оголилась, как осеннее поле после сбора урожая. Остатки волос подкрашены дешевым средством, от которого кожа высохла, будто земля под солнцем.
— Нынче все об этом знают. Но тогда центральное правительство и не подозревало, до какой степени обострилось противостояние в низах. Хунвейбины и боевики из Коммунистического союза молодежи вывели из строя все действовавшие в ту пору каналы связи. Поэтому «Синьхуа» направило меня в командировку в Лоян подготовить репортаж о местных событиях.
— А почему в Лоян? — заинтересовалась Мэй и глотнула чая.
— Ты знаешь, что Лоян был столицей Китая до последнего императора династии Хань? Но это к слову. Кому-то надо было ехать, и выбор пал на меня. Ситуация в Лояне не отличалась от того, что творилось по всей стране. «Красная охрана» разрушала и грабила. Ценнейшие экспонаты Лоянского музея также не избежали печальной участи. Уничтожив памятники старины, хунвейбины в одном из залов музея свалили в кучу произведения живописи, исторические документы и летописи и подожгли. Поэтому само собой разумелось, что в огне вместе со зданием обратилась в пепел и вся экспозиция.
Мэй налила дяде Чэню вторую порцию чая.
— Спасибо. Два дня назад ритуальная чаша, хранившаяся в Лоянском музее, обнаружилась в Гонконге. Теперь ты понимаешь, для чего я рассказываю тебе все это? Вот именно! Если сохранилась чаша, то могли уцелеть и другие экспонаты.
— То есть вы хотите сказать, кто-то вынес их прежде, чем сгорел музей?
— Кто-то выкрал их, вот о чем речь! — сердито воскликнул дядя Чэнь. — А одна вещица, хранившаяся в запаснике, представляла особую ценность. Только несколько сотрудников музея знали о ее существовании, но все они, насколько мне известно, погибли либо от рук «красных охранников», либо в трудовых лагерях. Хочешь узнать о ней подробнее?
Дядя Чэнь уже освоился в кабинете Мэй и самостоятельно угощался печеньем из открытой коробки.
— Император Сянь был последним из династии Хань. В сто девяносто четвертом году нашей эры ему исполнилось только пятнадцать лет, когда полчища бунтовщиков осадили Чанань. Защитники крепости несколько недель отражали яростные атаки врага, но силы были слишком неравные. Поняв, что Западные ворота скоро не выдержат натиска наступающих, император Сянь собрал во дворце своих советников. Те рекомендовали ему перенести столицу в другой город. Лишь один человек возразил против этого. Он сказал, что сдача Чананя врагу покроет позором память предков и императора-основателя Гао-цзу, и вызвался повести в бой императорскую гвардию. Этого человека звали генерал Цао Цао!
— Цао Цао, государь Трех царств?
— Да, будущий правитель Китая. Итак, Цао Цао вернулся в свою усадьбу готовиться к решающей битве. Он знал, как и все его воины, что может не дожить до следующего дня. Хотя императорские гвардейцы были самыми храбрыми и умелыми в боевом искусстве, их насчитывалось всего лишь восемь тысяч против двадцатитысячной армии бунтовщиков.
Перед началом битвы Цао Цао написал два послания. Первое генерал поручил служившей у него экономке доставить своей жене Дин в Анн-Хуэй. В те времена представители богатой знати могли иметь много жен и наложниц. Но только главная жена обладала правом наследовать имущество мужа. Так вот Дин являлась главной женой Цао Цао. Второе письмо было адресовано благородной Цай Вэньцзи.
— Знаменитой поэтессе! — воскликнула Мэй.
— Да. Цао Цао попросил своего самого преданного адъютанта сопровождать благородную Цай из Чананя в ее родной город. Потом снял с себя пояс и вручил вместе с письмом адъютанту.
Роль рассказчика распалила дядю Чэня. Незаметно для себя он уничтожил все печенье в коробке.
— Адъютант с несколькими солдатами поскакал к усадьбе Цай. В Чанане царила паника. Город одновременно покидали миллион его жителей да еще десять тысяч беженцев, спасавшихся в нем от нашествия бунтовщиков. Они шли пешком, ехали верхом, в экипажах и на деревенских повозках. Благородная Цай прочитала письмо и приказала сжечь, а генеральский пояс спрятала под широким рукавом. Позже ее захватили в плен бунтовщики и продали в рабство правителю Южной Монголии. Она прожила в монгольских степях двенадцать лет, родила правителю двоих сыновей и именно там написала свои знаменитые поэмы о любви к родимому Китаю.
Вопреки наихудшим ожиданиям генерал Цао Цао разбил полчища бунтовщиков и спас древний город Чанань. Однако ему не удалось сохранить императорскую династию Хань. На территории Китая образовалось три государства. Цао Цао короновали правителем государства Вэй. Тогда же ему стало известно, что благородная Цай жива и находится в Монголии. Он направил туда своего посла с миллионом золотых монет, чтобы выкупить Цай из рабства. Монгольский правитель согласился отпустить ее, но оставил у себя детей. Цай выбрала свободу и возвращение на родину.
— Не могу поверить, что она сумела расстаться со своими детьми! — воскликнула Мэй.
— Ради любви люди решаются на самые отчаянные поступки, — заметил дядя Чэнь, глубокомысленно поднимая брови.
— То есть вы хотите сказать, что благородная Цай была любовницей Цао Цао?
Дядя Чэнь кивнул.
— Меня привела к тебе загадка, пришедшая в наши дни из старинной легенды почти двухтысячелетней давности. Теперь ты понимаешь, что находилось среди экспонатов Лоянского музея?
— Генеральский пояс?
— Умница! Почти угадала. В музее хранилось то, что было зашито в поясе Цао Цао, — его нефритовая печать. Во времена династии Хань представители власти носили с собой печати, спрятанные в поясах — длинных полосах материи ярких цветов, соответствующих чину каждого. Например, первому министру полагался красный пояс длиной в два чжана!
Пока дядя Чэнь запивал съеденное печенье чаем, Мэй озадаченно размышляла, какое отношение он имеет к пропавшему сокровищу и зачем рассказывает ей все это. Она знала о пристрастии дяди Чэня к искусству, однако подобное изделие по ценности явно превосходило его уровень.
Дядя Чэнь подался вперед и понизил голос:
— Почему бы тебе не попытаться найти эту нефритовую печать?
— Такая вещь является национальным достоянием, — нахмурилась Мэй. — Предметы национального достояния — собственность государства, а потому какие-либо частные сделки в их отношении запрещены законом.
— Совершенно верно! — хлопнул в ладоши дядя Чэнь. — Именно поэтому я не хочу привлекать к делу полицию и газетчиков! Один неверный шаг, и нефритовая печать окажется в Гонконге, глазом не успеешь моргнуть!
Мэй замерла, глядя на дядю Чэня своими глубокими, как горные озера, глазами.
— Да не беспокойся ты! Я не собираюсь втягивать тебя в какую-то противозаконную авантюру! Просто один мой знакомый китайский коллекционер готов заплатить за печать большие деньги в твердой американской валюте, лишь бы она не уплыла за границу! — Он опять откинулся назад, блаженно утонул в кресле и улыбнулся. — Неужели ты думаешь, что дядя Чэнь может тебя подставить? Все по-честному, никаких подвохов, я навел справки! Надеюсь, ты мне веришь?
— Конечно! — смутившись, поспешила ответить Мэй.
— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул дядя Чэнь, с трудом выбрался из глубокого кресла и вынул из кармана аккуратно сложенный листок бумаги, оказавшийся газетной вырезкой. — Начни со встречи с Пу Янем, — посоветовал он. — Это сотрудник научно-исследовательского института памятников культуры, но время от времени подрабатывает консультациями по антиквариату — знаешь, по заказу частных коллекционеров и торговцев производит оценку, устанавливает подлинность произведений искусства и тому подобное. Если ты возьмешься за это дело, он укажет тебе верное направление поиска.
— Насколько откровенной я могу с ним быть?
— Пу Янь мой старый друг. С ним надо говорить откровенно!
Дядя Чэнь направился к выходу.
— Помнишь, я сказал, что ты правильно делаешь, открывая свое агентство? И не ошибся, девочка моя! А теперь я предрекаю, что впереди тебя ждут и слава, и богатство! — Дядя Чэнь кивнул с сияющим лицом, словно благодаря самого себя за удачное предсказание, и добавил, берясь за дверную ручку: — В ближайшие дни наведаюсь к твоей матери. Смотри не проболтайся ей о нашем сегодняшнем свиданьице!