Свернувшись калачиком на боку, подтянув колени к животу, Нэш дал себе пять минут, чтобы умереть. Человеку с разорванной селезенкой больше не требуется, насколько ему было известно.
Пять минут спустя он все еще дышал. Он все еще был в сознании.
Значит, придется вставать.
Не давая себе времени представить, как это будет больно, Нэш перекатился на четвереньки.
О черт, какая боль!
Раскаленная докрасна.
Режущая.
Он замер, не дыша.
“Надо перестать дышать, — сказал он себе, выжидая, пока боль утихнет. — Не вдыхать и не выдыхать”.
На его беду, пошел дождь. Специально, как по заказу. Неоновые вспышки бросали причудливый пятнистый рисунок на все, что отражало свет: лужи на асфальте, битые стекла, пятна пролитого машинного масла.
Кровь.
Она капала с его лица, капли разбивались и растекались по земле. Нэш поднял руку и осторожно ощупал лицо. Вниз по скуле тянулся порез. Довольно глубокий. Два года он прожил на самых опасных улицах Чикаго, и за все это время никто его пальцем не тронул. Потом он два года проработал на Харли, и опять-таки ничего подобного с ним не случилось. Ясное дело, он получал положенную ему еженедельную порцию анонимных писем и телефонных звонков с угрозами расправы. Но до сих пор никто не устраивал ему темную.
Пока он не встретил Сару Айви.
Он медленно, очень осторожно выдохнул.
И так же медленно вдохнул.
Нэш очень внимательно следил за тем, чтобы не глотнуть сразу много воздуха. Потом он оттолкнулся от земли руками и поднялся на ноги.
Теперь стекавшая по лицу кровь покатилась по шее. Она пропитала его трикотажную футболку. Промочила кожаную куртку. Прижимая руку к боку, Нэш сделал несколько шагов. Как побитый пес, возвращающийся в свою конуру, он направился обратно в редакцию “Дырявой луны”.
Добравшись до цели, Нэш пошел по коридору, увешанному пожелтевшими газетными полосами, в ванную. На ходу ухитрился выскользнуть из куртки и бросил ее на пол. В ванной он осторожно стащил с себя футболку и использовал ее, чтобы стереть с себя кровь. Хоть немного.
В ярком свете голой лампочки, свисающей с потолка, он увидел на левом боку здоровенный черновато-лиловый кровоподтек, закрывший все ребра. Нэш посмотрелся в зеркальце, вделанное в дверцу аптечки на стене. Правый глаз заплыл, нижняя губа распухла. А из пореза на скуле хлестала кровь — вскоре вся ванная комната стала напоминать место убийства. Кровь на полу, кровавые отпечатки ладоней на раковине. Надо было скорее встать под душ.
Нэш открыл кран — никакой воды, кроме холодной, в его распоряжении не было, — и струя хлынула в испещренную пятнами ржавчины раковину. Упираясь локтями в холодные, как лед, эмалевые края, Нэш наклонился и подставил ладони под струю, чтобы она брызнула ему в лицо. Вода, стекавшая между его пальцами, окрасилась в розовый цвет.
И тут до него донесся звук. Нэш замер, напряженно прислушиваясь. Вроде как ключ поворачивается в замке. Вроде как дверь открывается. Нэш закрутил кран и застыл на месте. Неужели вернулась команда костоломов Айви? Был у него соблазн, и не раз, купить пистолет. Однажды он даже наскреб требуемую сумму, но, когда дело дошло до самой покупки, когда пришлось бы взять оружие в руки, держать его у себя, он не смог себя к этому принудить.
Оружие существует как раз для таких моментов, как этот. Вот сейчас кусок холодной стали придал бы ему уверенности.
Кто-то прокричал его имя.
Харли.
Нэш перевел дух и, выглянув из-за угла коридора, увидел несущегося к нему на всех парах Харли.
Он шел по кровавому следу.
— Ну, мать твою, — пробормотал на бегу запыхавшийся Харли, разглядев лицо Нэша. Он с трудом остановился с разбега и замахал обеими руками. — Ты позвонил в “Скорую”? — Он метнулся к своему кабинету, потом обратно к Нэшу. — Тебе нужны лубки?
Нэш издал короткий смешок, тут же прерванный новым приступом боли в боку.
— Угу. На шею, — ответил он, как только ему удалось перевести дух. — Это всего лишь царапина.
Ему хотелось любой ценой сохранить спокойствие, раз уж Харли ударился в панику.
— Черта с два. Выглядишь ты так, словно тебя лягнул мул.
Нэш вернулся в ванную. Харли последовал за ним.
— Что, черт возьми, произошло? Нэш запрокинул лицо к свету и принялся изучать свое отражение в мутном, захватанном зеркале.
— То, что ты перед собой видишь, это любезный привет от Сары Айви.
— Айви? Ты не шутишь?
Нэш дернул конец вытягивающегося из барабана коричневатого бумажного полотенца.
— Погоди, — вдруг скомандовал Харли. — Стой как стоишь. — Он бросился вон из ванной. Слышно было, как он с шумом дышит через свой ингалятор: две глубокие затяжки. Через несколько секунд он вернулся вооруженный фотоаппаратом. — Попробуем использовать это для “Луны”, — пояснил он, вскинув камеру.
Вся его озабоченность мигом испарилась, как только он увидел возможность использовать материал для публикации на первой полосе.
— Жаль, что мы не можем себе позволить цветное фото. В цвете все выглядело бы еще эффектнее. — Он шагнул вправо, потом влево, выискивая лучший ракурс и наводя на резкость. — Напусти на себя более несчастный вид.
— Куда уж больше.
— Ты не вызываешь сочувствия. Вид у тебя скорее угрожающий, а не несчастный.
— Я же не актер, — нахмурился Нэш.
— Сделай вид, что у тебя жуткий насморк и дышать носом ты не можешь.
— Вот так?
— Уже лучше, но еще не совсем то. Может, ракурс не тот? А ну-ка сядь на пол.
Прислонившись спиной к стене, Нэш соскользнул на пол и бессильно свесил кисть руки с согнутого колена.
— Бесподобно! Самое оно! Вот теперь поехали.
Да, это будет нечто.
Нащелкав целый ролик, Харли решил, что с него хватит, и Нэш снова заглянул в зеркало, на этот раз прижимая к щеке комок жестких, гофрированных бумажных полотенец. Когда он отвел от лица руку с импровизированным тампоном, кровь хлынула с новой силой.
— Надо наложить швы, — сказал Харли.
— Ты думаешь? — поморщился Нэш.
— Безусловно.
— Может, если стянуть края вот так…
— Держаться не будет.
— А вдруг?
— Попробуй. Ну, что я говорил?
— Да, ты прав.
— Подвезу тебя до приемного пункта “Скорой”. Они были уже у дверей, когда обоих осенила одна и та же мысль. Они обменялись взглядами и произнесли в унисон:
— Камера.
Нэш остался ждать, прислонившись к стене и прижимая к рассеченной скуле комок из бумажного полотенца, а Харли тем временем сбегал за камерой.
Три часа спустя, когда ему наложили пять швов и поставили диагноз “множественные внутренние гематомы”, Нэш вернулся в редакцию “Дырявой луны”. Харли предложил отвезти его на эту ночь к себе домой, но Нэш сказал, что у него есть работа.
И вот теперь, лежа на раскладной кушетке, он поставил телефон к себе на бедро и в таком неустойчивом положении ухитрился набрать номер.
Телефон прозвонил шесть раз, после чего ему ответил сонный голос.
— Мейсон? Привет, старина, — сказал Нэш. — Мне нужна информация.
— Одюбон? Это ты? — переспросил Мейсон, еще не вполне проснувшись.
До Нэша донесся сонный женский голос, спросивший откуда-то издалека:
— Кто это, милый? Что-то случилось?
Нэш представил себе образцовую пару из телесериала, уютно устроившуюся в своей теплой двуспальной кровати.
Не понижая голоса и не отрывая рта от телефонной трубки, Мейсон ответил жене:
— Да просто этот ненормальный… Одюбон. Спи, не обращай внимания.
“Я тоже рад тебя слышать”, — мысленно сказал ему Нэш.
— Ты хоть когда-нибудь смотришь на часы, прежде чем позвонить? — спросил Мейсон. — Может, у тебя нет в жизни никакого распорядка, но у меня есть. По утрам я встаю, а по ночам сплю. Все нормальные люди так поступают.
— Ты же не банкир, ты частный детектив, — напомнил ему Нэш. — Поздние звонки — часть твоей профессии.
— У меня есть право на частную жизнь, — буркнул Мейсон.
— Мне нужна информация, — повторил Нэш, ничуть не смущенный такой строгой отповедью. Они все это уже проходили раньше.
Мейсон обреченно вздохнул:
— Тебе это обойдется недешево.
— В прошлый раз я дал тебе четыре билета на матч “Черных ястребов” . За тобой должок.
— Билеты были паршивые, на стоячие места, — возразил Мейсон. — Ни черта не было видно.
— Шутишь.
Нэш забыл, что билеты были плохие, иначе он не стал бы о них напоминать.
— Ничего я не шучу. Тебе-то они небось даром достались. А ты попробуй сводить на хоккейный матч двух ребятишек, когда у тебя билеты на стоячие места и им все равно ни черта не видно.
— Ладно-ладно, я тебе все верну сполна.
— То же самое ты говорил и в прошлый раз.
— На этот раз я серьезно.
— Чего тебе надо?
— Вся грязь, какую сможешь накопать на Сару Айви.
— На Сару Айви? В смысле, на жену Донована Айви?
— Вот именно.
— А она не слишком шикарна для тебя?
— Все они слишком шикарны для меня.
— Вот тут ты попал в самую точку, — сказал Мейсон и повесил трубку.
Два дня спустя Нэш уже оправился настолько, что решил нанести визит в библиотеку. Он направился прямиком в отдел микрофильмов, нашел нужный ему материал и получил ролик. Все проекторы были заняты, но он остался в дверях, ожидая, пока кто-нибудь уйдет. Первым обернулся какой-то мужчина средних лет в приличном консервативном костюме. Заметив Нэша, он пристально вгляделся в его лицо, торопливо собрал свои ролики и убрался восвояси.
Нэш уселся перед экраном, загрузил ролик в проектор и повернул ручку. Нужную ему заметку он нашел в колонке “Жизнь в Чикаго” газеты “Трибюн”. Иллюстрированный репортаж о доме Айви.
Впечатляющий домик, ничего не скажешь. “Показуха” — вот было первое слово, пришедшее ему на ум. “Показуха” — вот было второе слово, пришедшее ему на ум. “Показуха”, — повторил он про себя, потому что больше на ум ничего не приходило.
Первый же снимок, сделанный от ворот и запечатлевший подъездную аллею и фасад здания, вызвал у Нэша целую цепочку совершенно определенных ассоциаций. Система охранной сигнализации. Бриллиантовое колье. Доберман-пинчеры, свободно бегающие по двору. Дворецкий. Норковое манто. “Роллс-Ройс”.
Дальше шло сопровождаемое фотографиями описание внутреннего убранства дома. Широченная парадная лестница, как в фильме “Унесенные ветром”, оснащенная непременными канделябрами. В хозяйской спальне — необъятных размеров кровать под балдахином, точная копия ложа, на котором в незапамятные времена нежился какой-то монарх. К спальне примыкали две ванные комнаты, обе с биде, а также гардеробные и дамская туалетная.
Великолепно.
Так, теперь кухня. Наверное, у них французский шеф-повар, на меньшее это помещение не было рассчитано. При кухне находились холодильная камера промышленных размеров и винный погреб. Так, дальше солярий с ванной-джакузи, способной вместить двенадцать человек за один сеанс. На участке возле дома был устроен искусственный водопад, окруженный экзотическими растениями в цвету. Образцово-показательный сад, над которым потрудились ландшафтные дизайнеры. Теннисный корт, черт бы его побрал. Домик для гостей. Бассейн, формой напоминающий амебу. Бассейн специально сфотографировали в ночное время, чтобы продемонстрировать потрясающее подводное освещение.
Да, шикарное жилище.
Хорошо бы заснять Сару Айви с Крэем, а потом наложить их изображения на фото бассейна! Заголовок: “Купание голышом в цементном пруду” или что-то в этом роде.
Нэш скопировал фотографию бассейна. Потом он вернул изображение назад, к снимку, сделанному сквозь кованую решетку ворот: на нем была видна подъездная аллея и парадный вход в особняк. Это фото он тоже скопировал.
Перед возвращением в редакцию Нэш заскочил в магазин карнавальных костюмов и взял напрокат дешевый фрак. Для Сары Айви ничего не жалко.
* * *
Серебряные приборы звякали о парадный фарфор: официанты торопливо убирали со столов. Обед стоимостью в двести долларов за персону подходил к концу. Женщины ненадолго покидали общество, чтобы подкрасить губы. Мужчины толпились в вестибюле и курили в ожидании начала аукциона. Сара Айви осталась сидеть за столом, который они с Донованом занимали вместе с Адрианом Вудхаузом, председателем Фонда грамотности, и его женой Маргарет.
Напротив Сары за тем же столом сидел Расселл Крэй. Это была идея Донована — усадить его вместе с женой за тот же стол в надежде положить конец сплетням, которые могла спровоцировать заметка в бульварной газете. Сара не знала, положит ли этот маневр конец сплетням, но он, безусловно, поставил в неловкое положение всех сидящих за столом, за исключением Донована. По его лицу трудно было о чем-либо догадаться, но Сара не сомневалась, что он получает извращенное удовольствие оттого, что все остальные чувствуют себя не в своей тарелке. Он прямо-таки упивался подобными ситуациями.
Элегантно одетые люди вернулись на свои места, останавливаясь по пути, чтобы пообщаться со знакомыми. Настало время для супружеской четы Айви представить собравшимся Адриана Вудхауза. Совместное представление тоже было идеей Донована.
Старательно разыгрывая на людях роль заботливого мужа, Донован помог Саре подняться со стула. Они вместе подошли к возвышению, причем Донован занял место рядом с ней. Он одарил ее нежной, ободряющей улыбкой.
Выглядел он безупречно и прекрасно это сознавал. Они отлично смотрелись вдвоем. На Доноване был элегантный фрак, на ней — черное кружевное платье, которое он для нее выбрал. На руках у Сары были длинные черные перчатки выше локтя. На шее, на белой-белой коже выше квадратного выреза платья красовалось бриллиантовое колье.
Великолепный спектакль.
Вот именно. Всего лишь спектакль.
Присутствие Донована возмущало Сару до глубины души. Фонд грамотности был ее проектом, ее детищем, она в это искренне верила, ей казалось, что это дело придает значимость ее жизни. Но потом вмешался Донован и превратил дело ее жизни в балаган, в рекламный трюк, работающий на укрепление его репутации.
Он заговорил в микрофон:
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал Донован тихим голосом, когда-то вызывавшим у нее дрожь волнения. Теперь этот голос ничего не вызывал, кроме неприязни.
— Спасибо, — церемонно ответила она, как заведенная кукла, и Донован на миг позволил себе недовольно нахмуриться: по сценарию предполагалось, что они должны обмениваться дружескими шутками.
Сара окинула взглядом толпу гостей. На их лицах застыло вежливое выжидательное выражение. Только тут до нее дошло, что большинство присутствующих — женщины. Благодаря Доновану и его влиянию им удалось продать две тысячи билетов. Мистер Вудхауз остался очень доволен.
За последний год популярность Донована просто невероятно выросла, с тревогой заметила Сара. Каким-то непостижимым образом ему удалось приобрести статус чуть ли не городской знаменитости.
Интересно, кто из присутствующих пришел сюда ради распространения грамотности? Может, все они пришли просто поглазеть на Донована?
— Вы внесли щедрый вклад в Фонд грамотности, Чикаго, — сказала Сара в микрофон. Толпа вежливо похлопала в ладоши.
— Заглянув в каталог, вы можете убедиться, что мы получили замечательные пожертвования для нашего аукциона, семьдесят два лота. Но перед началом аукциона… — Сара опять окинула взглядом толпу, — позвольте представить вам человека, без участия которого сегодняшнее событие не могло бы состояться…
Рука Донована сжимала ее руку, до боли стискивая костяшки пальцев.
Это было предупреждение: “Представь меня в выгодном свете”.
А ведь это и есть тот самый момент, которого она так ждала, вдруг поняла Сара. Редкая, может быть, единственная возможность столкнуть его с пьедестала на глазах у всех.
“Мой муж меня избивает.
Мой муж меня насилует”.
Гости ждали продолжения.
Ей стало страшно.
Ей стало стыдно.
Сара открыла рот и снова закрыла. И посмотрела на Донована. Она сглотнула, сердце отчаянно забилось в ее груди от страха. Она торопливо отвернулась, вновь обратилась ко всем этим ожидающим продолжения людям:
— Я… м-м-м…
“Я трусиха. Жалкая, никчемная трусиха”.
— Уж не грезишь ли ты наяву, дорогая? — с добродушной насмешкой спросил Донован.
Сара чувствовала, как под мышками выступает и скапливается пот. Ее элегантный кисейный наряд прилип к телу.
— Э-э-э… я…
Донован легонько оттеснил ее в сторону и придвинулся ближе к микрофону. Блеснули в улыбке белые зубы.
— Она вспоминает прошлую ночь.
По толпе прокатился добродушный смешок. Женщины радостно заулыбались, словно он флиртовал, с ними. На лицах мужчин тоже появились улыбки — сдержанные, заговорщические улыбки одобрения.
Когда смех утих, Сара набрала полные легкие воздуха.
— С огромным удовольствием…
— Говорю же вам, она вспоминает прошлую ночь, — вставил Донован.
Опять раздался смех.
Неужели они не видят, насколько он фальшив? Неужели не замечают его заученной улыбки? Его неискренности? Неужели он кого-то может ввести в заблуждение? А с другой стороны, чему удивляться? Ведь было время, напомнила себе Сара, когда она сама была введена в заблуждение.
— Я хочу представить вам председателя Фонда Адриана Вудхауза. “Трусиха, трусиха”. Рядом с ней появился Адриан Вудхауз:
— Благодарю вас, моя дорогая.
Донован свел ее с возвышения, поддерживая под руку.
“Трусиха, трусиха”.
Когда они вернулись к столу, Сара не села. Вместо этого она взяла свою сумочку.
— Ты куда? — подозрительно покосился на нее Донован.
Неужели только она одна различает угрозу в его голосе?
— В туалет. Я сейчас вернусь.
“Трусиха, трусиха”.
Он дал ей пройти. Но хотя его рука разжалась, в глазах читалось грозное предупреждение.
Дамская комната была пуста.
Сара стянула перчатки, повернула кран и прижала смоченные холодной водой ладони к пылающим щекам. Руки у нее тряслись. Она изо всех сил стиснула кулаки, чтобы унять дрожь.
Она была трусихой.
Она заслуживала Донована.
Обсушив руки, Сара открыла свою вечернюю сумочку и принялась рыться в ней — помада, бумажные носовые платки, пудреница, — пока ее пальцы не нащупали пузырек с лекарствами, с которым она никогда не расставалась. Все еще трясущимися руками Сара отправила в рот две таблетки и запила их холодной водой прямо из-под крана.
Потом она завинтила пузырек и бросила его обратно в сумочку. Вцепившись руками в раковину, она закрыла глаза. “Я не хочу возвращаться туда, не хочу…”
— Славная вечеринка?
Ее глаза открылись. Сердце у нее упало.
Из зеркала на нее смотрело ее собственное бескровное лицо. А позади, прямо за ее плечом, стоял мужчина из отеля “Ренессанс”. Как его звали? Нэш. Нэш Одюбон.
Она медленно обернулась, стараясь сдержать бешено колотящееся сердце.
Его лицо! О боже.
Должно быть, она поморщилась, потому что он спросил:
— Не слишком приятное зрелище?
Одюбон подошел ближе, вытащил из раскрытой сумочки пузырек с лекарством и взглянул на этикетку.
— “Дарвон”. — В его голосе не было даже удивления.
На нем был черный фрак с “ласточкиным хвостом”, но вместо фрачных брюк он надел застиранные чуть ли не до белизны джинсы, а вместо лакированных башмаков — чрезвычайно заношенные белые кроссовки.
Он вращал пузырек в руках, пока не дошел до напечатанного оранжевой краской предупреждения об опасности превышения дозировки.
— Сильная вещь. Запейте ее парой стаканов неразбавленного виски, и можете садиться за штурвал.
Сара выхватила флакончик из его пальцев, бросила ее в сумку и попыталась протиснуться мимо него.
Он загородил ей дорогу.
Она сделала шаг влево.
Он тоже.
Она сделала шаг вправо.
Он тоже.
Сара знала, что ей бы следовало испугаться, но не чувствовала страха. После Донована — чего ей еще бояться?
— Что вам нужно? — спросила она.
— Хотел показать вам вот это. — Нэш указал на свой заплывший глаз и распухшую губу. — И вот это. — Он провел пальцем по скуле. — Пять швов.
А она-то тут при чем?
— Вы сидите в своей башне из слоновой кости и отдаете приказы, не задумываясь о последствиях. — Одюбон вытащил из-за пояса джинсов полы белой фрачной рубашки с гофрированной грудью и быстро расстегнул пуговицы, обнажив огромный синеватый кровоподтек на боку. — Вот это и есть последствия. — Он прижал руку к груди. — Я — это последствия.
И тут до нее дошло.
Донован.
Это Донован приказал его так отделать.
Ее горло свело судорогой. Ей нечего было сказать. Был у нее шанс, но она его упустила.
“Трусиха, трусиха”.
Сара почувствовала подступающие слезы и вновь попыталась протиснуться мимо Нэша, оттесняя его плечом. И опять он загородил ей дорогу, но на этот раз заставил ее отступить к стене. Он прижимал ее к стене всем телом, удерживал руками. Она видела, как бьется жилка у него на шее. И вот теперь ей стало страшно. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, ожидая, что вот сейчас он ударит ее по лицу.
— Посмотрите на меня. — Нэш слегка встряхнул ее. — Посмотрите хорошенько.
Сара ощущала жар его обнаженной груди, чувствовала силу его рук, стискивающих ее плечи. Потом она почувствовала его пальцы у себя на шее, где отчаянно бился пульс, на подбородке… Он повернул ее лицо к себе.
— Смотри на меня, черт бы тебя побрал! — громко прошептал Нэш.
Она открыла глаза. Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. Она различала причудливый рисунок радужной оболочки его глаз. Синева этих глаз оказалась глубже и ярче, чем ей запомнилось после первой их встречи.
— У меня такая же кровь, как у вас, — сказал он. — Я точно так же чувствую боль.
“Он думает, что это я приказала его избить, — догадалась Сара. — Какая нелепая мысль!” Как будто у нее есть такие возможности! Как будто она способна на такое! До чего же слепы мужчины…
Он неожиданно отпустил ее подбородок. Сара отшатнулась, вновь закрыла глаза, вновь напряглась, готовясь принять удар.
Удара так и не последовало. Вместо этого Нэш, снова взял ее за плечи. Крепко, но не больно.
— Вы нажили себе врага, — сообщил ей Нэш невозмутимо вежливым голосом. — Куда бы вы ни отправились, что бы вы ни делали, я с вас глаз не спущу.
Сара открыла глаза и вздернула подбородок. Это был трюк, которому она научилась, чтобы губы не дрожали.
— Есть закон, ограждающий от преследования.
Он невесело рассмеялся.
— Есть также закон, запрещающий избивать людей до полусмерти.
Если он не будет держаться от нее подальше, его убьют. Надо его предупредить.
— Мой муж — человек влиятельный, — сказала Сара. — На вашем месте я была бы поосторожнее.
— Это угроза?
— Просто предупреждаю вас: Донован не играет в игры.
— А вы? Как насчет вас?
— И я не играю.
Он дернул головой в сторону банкетного зала. Темные волосы упали ему на лоб.
— Меня этой комедией не проведешь. Вы и ваши добрые дела! На самом деле вам плевать на борьбу с неграмотностью. — Нэш опять посмотрел на нее — дерзким, сердитым, упорным взглядом. — По моим понятиям, существует два сорта людей, занимающихся добрыми делами. Одни делают это потому, что их жизнь пуста, а доброе дело дает им ощущение собственной значимости… — Возможно, он не так уж и слеп. — …а другие преследуют исключительно корыстные цели. Зарабатывают очки на выборах.
— Неужели никто не занимается этим, просто чтобы помочь нуждающимся?
— Только не такие люди, как вы.
Он уже не держал ее так крепко. И, похоже, исчерпал свой гнев. В его глазах светилось лишь неприкрытое любопытство. Он внимательно изучал ее лицо. Между черных бровей пролегла удивленная морщинка.
— Я вас не понимаю, — сказал Нэш. — Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь? В обмен на джакузи и “Роллс-Ройс”? — Он коснулся бриллиантов у нее на шее. — За эту кучку блестящих камешков?
Сара обиделась. Почему она должна это терпеть — и от кого? Он ей чужой. Ей до него дела нет. Как он смеет ее упрекать? Это несправедливо.
Внутренний голос, которого она не слышала уже много лет, вдруг проснулся. В самом деле, почему она должна это терпеть? Разве для нее так много значит его мнение? Да и кто он вообще такой? Репортер желтой газетенки. Человек, зарабатывающий себе на жизнь клеветой. Причиняющий людям боль. Где-то в глубине ее души вспыхнул гнев. Он затлел, потом жарко разгорелся и взорвался.
— О да, — с вызовом сказала Сара, — дело того стоит.
Она могла бы сказать ему правду, но он все равно не поверил бы. Вместо этого Сара пустила в ход его собственное оружие, чтобы поквитаться.
— Хотите знать кое-что еще? — спросила она. Он вопросительно поднял брови.
— Я велела им убить вас.
Он замер, как изваяние. Она видела по лицу, что репортер пытается переварить эту новость. Ей даже показалось, что вот сейчас он схватит ее за горло и задушит.
И вдруг она поняла, что ей все равно.
Но он не сделал попытки ее задушить, и тогда она вздернула подбородок еще выше:
— Пустите меня.
Он отпустил.
Так резко, словно ее кожа обожгла ему ладони. Словно она была грязной. Зачумленной.
Так оно и было на самом деле. Она была грязной. Зачумленной.
Он попятился от нее прочь.
А потом скрылся за дверью.
Сара перевела дух, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Ее все еще била внутренняя дрожь, когда она услыхала какое-то движение в дверях, за которым последовала вспышка и щелчок фотокамеры.
Ублюдок. Подлый ублюдок.