За темными холмами из огненной реки показалось солнце, и перед его лучами в смятении расступались облака. Ночной ливень сменился мелким дождиком. Замок и его окрестности виделись словно сквозь дрожащую, свисающую с неба паутину.

В дрожащей этой паутине бежало, семеня ножками, стадо белошерстых овец, а за стадом босыми ногами шагал дядя Петя с раскрытым над седой головой черным зонтиком.

Между длинными тенями построек и деревьев лучи солнца озаряли почти уходящий дождь. В просветах зонтик зеркально вспыхивал, серебрились спины овец и согнутые в бараний рог рога барана делались золотыми.

Марк запрягал Чубарого и Заседателя в фургон. Девушки стояли под навесом крыши. С крыши нехотя капало. Попадая в лужу, капли булькали и взбивали пузыри. Монотонность капанья и бульканья перебил топот копыт. Девушки повернули головы. В воротах конюшни возникла Марта верхом на Гракхе. Зацепив копытом порог, жеребец круто выгнул шею и, радостно пофыркивая, осмотрелся. Марта выпрямилась в седле.

Взглянув на небо, она сказала:

— Сейчас распогодится, я съезжу за письмами, потом заеду к вам на сенокос.

Дядя Петя закричал:

— Доброе утро, Марточка, дай мне пожать твою ручку.

Гракх зарысил, выделывая пируэты и напрашиваясь на галоп.

Любуясь наездницей и лошадью, дядя Петя делился впечатлениями:

— Ах! Как приятно вот так шлепать босиком по теплой земле, — говорил он громко, — грязь словно масляная краска, выдавливается между пальцами. Я нахожусь как бы в еще не просохшей картине. — Иллюстрируя его слова, словно горячий мед облил стену замка, брызнул по листве деревьев и начал разливаться пятнами по дороге. К разливающемуся лакомству приникли яркие лучи солнца. Запылали овцы, зонтик, удила и стремена превратились в ослепительные пучки лучей.

В пяти шагах от протянувшего руку пастуха Гракх выпучил глаза на зонтик, захрапел и попятился в ужасе.

Марта тронула его хлыстиком. Жеребец завертелся волчком. Марк крикнул: «Дядя Петя, закрой зонтик, он боится!» — Увидев косым глазом закрывающийся зонтик, жеребец еще пуще испугался. Раздувая ноздри, вздернув голову, он закусил удила, закинулся и потащил Марту огромными прыжками по двору. Встретив каменный забор, жеребец хватил через него таким высоким скачком, что Марта едва не вылетела из седла.

— Что я наделал! — подумал Марк. То, что он видел, ему казалось ужасным. Его невеста, стоя на стременах, висела на поводьях, а под ней бесился могучий ее Гракх. Словно с волны на волну бросаемый челн среди бурного моря, мчалась горячая лошадь по выгону.

Выскочив на фургон, Марк бездеятельно, беспомощно следил глазами за этим ужасом. Невозможность помочь гибнущей на глазах невесте мучила Марка одним из самых невыносимых чувств человеческих.

Чтобы лучше видеть, девушки взобрались на забор. Им казалось, что борьба подруги, такой же, как и они, девушки с бешеным жеребцом ставит весь женский род в зависимость от исхода этого состязания.

Отец Илларион хотел было выпустить коров из загона, но увлекся зрелищем и забыл свое дело. То, что представлялось его глазам, напоминало ему бурную потрясающую музыку.

Марта скрылась из вида. Жених дрожащими руками связал постромки на спине Чубарого, стал на дышло, чтобы легче было сесть на коня верхом.

— Куда ты! все кончено! — послышался могучий голос. Все повернули головы и увидели на крыше амбара размахивающего руками Игната. У Марка потемнело в глазах.

— Как! — завопил он, — упала? Упала? да говори же наконец!?

— Успокойся, ничего не упала, наоборот, едет теперь шагом в сторону почтового ящика.

Радостные возгласы девушек, их задорный смех показались Марку ангельским пеньем. Он кричал Игнату:

— Никогда тебе этого не забуду, всю жизнь буду тебе благодарен.

— Ты лучше запрягай, смотри, лошади твои запутались в упряжи, — спокойно ответил Игнат, слезая с крыши по приставной лестнице.

Отец Илларион отсунул жердь. Коровы повалили из загона, сталкиваясь боками, мыча и разбрасывая слюну.

Каждая несла вымя с четырьмя сосцами и смотрела ничего не выражающими глазами, помаргивая белыми ресницами и дуя из влажных розовых ноздрей на сопровождающих, налипающих на глаза и ноздри мух. Бык выехал из ворот на телке. Телка выпрыгнула из объятий. Бык задрал верхнюю губу, замер, потом присоединился к стаду. Пахло парным молоком, над следами раздвоенных копыт танцевала мошкара. Как видно, она слышала не слышную нам музыку.

Волчок задрал лапу на колесо и брызнул, словно из спринцовки, с таким деловым видом, будто бы для этой цели был кем-то срочно послан.

Девушки с граблями и вилами, подмостив под себя мешок, набитый соломой, рассаживались на фургоне. Ослепительное зеркало лужи, от сиянья которой жмурились глаза седоков, лошади разбили копытами. Колеса намотали на себя блеск и, оставляя на подсохшей дороге мокрый след, повели свой тихий разговор под аккомпанемент топота конских копыт.

После пережитой тревоги Марк не знал, куда девать клокочущую в душе радость. Победа Марты возбуждала в нем лирические чувства. Он чрезвычайно добрым голосом крикнул на лошадей: «Эй, вы, любезные!» — потом, не поворачивая головы и глядя на танцующую сбрую и крупы лошадей, обратился к своим пассажиркам:

— Вот она, тут с нами та дорожная мелодия, под которую немало дум сформировалось у людей прежней эпохи. Под эти вот спокойные звуки дремали в своих кибитках мечтатели, поэты, композиторы, художники. Ангелы воздуха, земли сопровождали их в дороге. Мы видим чудесный мир, чувствуем благоухание. Только вот ангела птиц больше нет, жаворонка, поднимающегося в небо с благодарным пеньем, мы никогда не увидим. Если нам удастся сохранить деревца, да травку, да цветы… Все остальное пространство земное превратится в пустыню, в которой будет царствовать человек, — договорив это, Марк переложил вожжи из правой руки в левую и хлопнул себя по затылку. Это Виктория водила по его шее стебельком. Заговорщицы прыснули в кулачки. Марк продолжал: — Мы, рожденные в дыму, в грохоте, в спешке, в мельканиях предметов, в электрическом свете, среди пересекающихся и проходящих сквозь нас различных волн, только тут можем сосредоточиться. Я, например, могу вам сказать, что человек, верящий в то, что технический прогресс может поднять мораль, есть несомненно человек в области точных знаний первейший из первых и несомненно очень ограниченный там, где интуиция, мораль и дух силятся вырваться за грань догматов и всепризнанных истин.

— Но ведь и точные знания могут быть духовными, — возразила Мария.

— База необходима, — добавила Зинаида в свою очередь водя колоском по затылку оратора. Марк снова прихлопнул воображаемую муху.

— От научных ядов мухи живы, а птицы погибли, — сказал он с досадой.

Лукерья слушала Марка с благоговением, ей не нравилась детская резвость подруг, поэтому она сказала:

— Да мухи на двух ногах.

Оглянувшись, Марк увидел веселые лица, смеющиеся глаза. Ему стало еще веселее.

— Дурачиться так дурачиться! — сказал он, засмеялся и задел кнутом ветку вербы. Девушки закрыли руками головы, поджали обутые в сандалии ноги. Словно из лейки полила их задетая ветка. Легкие платья оказались пробитыми навылет. Холодные капли окатили спины, руки, груди. Поднялся визг. Марк целился кнутом в следующую ветку.

Мария и Виктория с озорными лицами принялись вырывать кнут. Среди девичьего визга и порывистого смеха лошади свернули с дороги и по животы потонули в овсе.

— Так вы не скоро доедете! — раздался голос, словно гром из чистого неба.

Головы как по команде повернулись. В тени высокой вербы, затемненная веером лучей, Марта на своем Гракхе казалась туманным наброском. Жеребец, тяжело дыша, водил боками, дымился и рыл землю копытом.

— Мы так за тебя боялись! — воскликнула Виктория.

— Он на нас кнутом росу с веток сбивает, — пожаловалась плаксиво Мария.

— Какая красота ты и твой Гракх, — льстиво пропела Зинаида. Распаленные борьбой лица были красными, глаза виновато опущены, волосы растрепаны, платья не совсем прилично расстегнуты. Марте показалось, что подруги думают, будто бы она из ревности нагрянула. Ей стало неловко.

— А ты не сказала, за что, — сказал Марк, выправляя лошадей на дорогу. Когда выехал из овса, понял, что оправдываться глупо, и чтобы переменить настроение, спросил:

— Почему Гракх испугался зонтика?

— Все лошади зонтиков боятся, — ответила Марта. Она тронула лошадь и ехала за фургоном так близко, что девушки чувствовали на себе конское дыханье. Оно обдавало их чрезвычайно приятным запахом разжеванной травы.

— Почему? — полюбопытствовала Лукерья.

— Длинная история, — продолжала Марта, — но я вкратце скажу вам то, что думаю. Знаю от дяди Васи, что в прежнюю эпоху у юнкеров было ругательство: «Чтоб ты под зонтиком издох». Человек под зонтиком, по их понятию: трусливый штафирка. Зонтик — одна из эмблем, отделяющих штафирку от военной среды, от защитников родины. Эмблема презренная. Лошади крепко были связаны с военной жизнью. Они никогда поэтому не видели зонтиков. Но это еще не все… Если заглянуть глубже, для чего изобретены зонтики? Для защиты от солнечных лучей, от дождя. Человек отгородился им от природных явлений, от неба. Я думаю, лошадь боится человека с зонтиком именно потому, что видит в нем сорт людей таких, которым природа стоит поперек горла.

— Неужели так? — воскликнула Лукерья.

— Чудесно сказано, — одобрил Марк. — Но мне хочется добавить: круг изобретен дияволом. Возьмите две вещи: яблоко и зонтик, обе круглые. Яблоко символ первого изгнанья из рая, зонтик символ второго изгнания, уже из земного рая.

— Хотя мне очень приятно с вами, милые друзья, но есть дела, нужно разобрать письма, — сказала Марта, натягивая повод и поворачивая Гракха.

— Есть казенные? — спросил Марк.

— К сожалению, — ответила Марта, уже отъезжая.

* * *

Проезжая верхом по коридору конюшни, Марта увидела пустующее с этой весны гнездо ласточки. Это напомнило ей, что соседи, травя насекомых, отравили ласточек. У нее в огороде теперь развелись паразиты, уничтожать их было некому.

— Как трудно быть исключением, — думала она, соскакивая в деннике с Гракха. Подняв крыло седла, она отстегнула пряжки подпруг. Они повисли по другую сторону живота лошади. Снимая седло, Марта подхватила их свободной рукой.

На спине жеребца потной шерстью был точно нарисован след потника. Это мокрое место задымилось. Денник наполнился особенным запахом, который Марта не променяла бы ни на какие духи. Свернув из соломы жгут, она стала растирать спину своего любимца. Жгут постепенно уменьшался, рассыпался по шерсти соломинками. Жеребец косил глазом, заносил угрожающе заднюю ногу. Следовало и с другой стороны растереть ему спину. Места было не так уже много, чтобы зайти с другой стороны нужно было обойти лошадь как раз там, где грозно заносилось копыто. Можно было, конечно, проскользнуть и под шеей. Но Марта, крикнув: «Стой, не балуй!» — пригнулась и пролезла под животом жеребца. Это она всегда делала не без некоторого щекочущего нервы чувства страха.

Высушив соломой пятно, она вычистила всего жеребца щеткой.

Отдохнув минут пять, Марта поцеловала жеребца в храп, угостила его куском сахара. Потом она бросила в угол охапку сена и, спустив Гракха с недоузка, заперла денник и побежала с письмами домой. По дороге к ней присоединился Волчок. Они вместе вошли в столовую. Бронислава ожидала дядю Васю с горячим кофейником. Взглянув на стенные часы (было десять минут одиннадцатого), Марта перевела удивленно-вопросительный взгляд на Брониславу.

— Да, еще не спустился, — ответила та. — Хочешь кофе? горяченького? — добавила она. Марта, отрицательно покачав головой, уселась за стол и стала разрывать конверты и читать письма. Конверты с казенными печатями она откладывала в сторону для дяди Васи. Первое письмо было подписано звонким именем: Иллона. Смысл и стиль письма соответствовал оригинальности этого имени. «Изнываю, задыхаюсь, обстоятельства заставляют меня раздеваться догола на сцене. Меня обкрадывают. Насилуют мою волю, мой стыд. Меня заставляют дышать смрадом, подчиняться машинам, я постепенно превращаюсь в робота. Единственное мое утешение — это моя лошадь Хажра. На ней я к вам и приеду, если позволите», — писала эта Иллона.

Марта решила ответить утвердительно. В другом письме литератор просил помощи. Издательства не хотели издавать его книги, слишком резко изображающей падение морали и общий маразм. Книга эта была озаглавлена: «Бациллы на двух ногах».

— Хорошо, — подумала Марта, — пошлю ему чек.

Было анонимное письмо. Автор удивлялся, ему было никак не понять деятельности общества «Крест и Лира». В своем возмущении он доходил до площадной ругани.

Марта изорвала это письмо и бросила в корзину.

Она снова посмотрела на часы. Волчок все то время, что она читала, держал голову на ее колене. Марта, чтобы унять в себе беспокойство, стала почесывать собаку за ухом. Волчок обыкновенно помогал, болтая задней лапой в воздухе. Но вместо этого он стоял на всех четырех лапах, внимательно смотрел в глаза своей хозяйки, особенно смотрел, и хвост его едва шевелился. Словно толчок какой-то ударил в сердце Марты. Она странно, словно подчиняясь этому взгляду, встала.

В спальню дяди Васи вела каменная дорога, по которой в старину рыцарь мог въехать верхом на коне на самую вершину замка. Марта поднималась по этой дороге. Волчок следовал за нею, чуть ли не тыкаясь носом ей под колено.

У дубовой двери с вырезанными на ней рыцарскими доспехами Марта остановилась, перевела дыханье и постучала.

Ответа не было. Толкнув дверь, она вошла. В двух узких бойницах синело небо. Яркость неба мешала видеть отчетливо.

— Дядя, ты спишь? — сказала она тихо. Волчок остался за дверью. То, что он не вошел в комнату, было не нормально. Ненормальным было молчанье. Пройдя сквозь небесный свет, Марта оказалась у самой постели. Дядя Вася подложив руку под щеку, казалось, сладко спит. Ветерок повевающий из бойницы, чуть-чуть шевелил легкие белые волосы.

— Уже половина одиннадцатого, — заставила себя выговорить Марта.

При этом она прикоснулась ко лбу дяди Васи. Каменный холод, как ожог, заставил ее отдернуть руку. Она прикоснулась к смерти. Весь мир опустел.

— За что? Почему? Зачем? — вырвались из груди бессвязные восклицания. Горло сдавило, мысли ушли, чувства сосредоточились в одной точке, которая светилась, словно единственная звезда в черной ночи. Там, в этой точке, было не то, что существует, а то, чего больше никогда не будет в этом обыкновенном мире. Слово «НИКОГДА» разрасталось, превращалось в боль, камнем давило грудь, комом стояло в горле. «Никогда» безжалостно отсекало дядю Васю от всей будущей на земле жизни, оставляя Марте сиротство и вечную о нем память. В лице дяди Васи ее поражала отчужденность. Это был уже не он. Ей стало невыносимо оставаться наедине с тем самым дядей Васей, что так ласково умел с нею обращаться, так много давал ей именно наедине.

В руках Марты оказался старинный рог, которым когда-то оглашалась окрестность, призывая людей то к радости, то к горю. Высунувшись в бойницу она стала трубить.

* * *

В самом большом зале замка, с хорами вокруг стен, с расписанным мозаикой потолком, состоялось собрание всех членов общества. Кроме тяжкой потери в лице дяди Васи как любимого и всеми уважаемого человека, перед обществом еще стоял вопрос о его существовании. Все зависело от завещания и от решения Марты. Поэтому ждали ее прихода с большим волнением.

В трауре, ведомая под руку Марком, с поднятой высоко головой Марта вошла в зал при полной, глубокой тишине.

Игнат подставил ей стул, но она не села. Отвесив всем собравшимся низкий поклон, она твердым голосом сказала:

— Все свои силы я положу на то, чтобы общество наше продолжало существовать, — почувствовав одобрение, она подняла к глазам своим и прочла завещание дяди Васи.

Прежде всего, все услышали, что наследницей всего имущества движимого и недвижимого была Марта. После этой официальной бумаги, выслушанной всеми с низко опущенными головами, Марта взяла из руки жениха исписанный крупными почерком лист и прочла следующее:

«Любимая моя племянница! Мне очень неприятно доставлять тебе хлопоты. Но они не лишние. Как ты знаешь, я прожил свою жизнь честно и потому хочу, чтоб меня похоронили честно. Это значит, что если не найдется катафалки древней, конной, то пусть отвезут на простой телеге наши лошади мой гроб. Моя старая Россинанта пусть следует за моим гробом, поседланная моим строевым седлом. Для упокоения моего тела есть еще место в нашем фамильном склепе. Думаю, что отец Илларион не откажет отслужить по мне панихиду».

Ни один мускул не дрогнул на лице Марты в течение всего этого грустного чтения. Только дочитав последнее слово, она беспомощно опустилась на стул. Сквозь загар проступала бледность на ее лице, финиковые глаза свои она потупила долу. Она ни разу не подняла своего лица, когда все начали тихо совещаться между собою, обсуждая все то, что следовало предпринять в связи с похоронами дяди Васи. Игнат вызвался сходить в город и попытаться найти катафалку. Отец Илларион был озабочен неимением священных риз. Но Мария и Виктория вызвались пошить их. Зинаида и Лукерья пообещали пошить черные попоны и черные капоры. Дядя Петя пообещал разрисовать ризы золотом. Он из всех как-то наиболее страдал, он крепко переживал горе Марты. Ему очень хотелось хоть чем-нибудь ее отвлечь, развеселить. Он подошел к ней, наклонился, заглянул ей в лицо, положил ей на плечо свою руку, зашептал:

— Марточка, знаешь что? — приподняв голову, Марта смотрела ему в глаза грустно, грустно. В ее лице и во взгляде было что-то детское несмелое, ожидающее как бы от дяди Пети утешения. Увидев все это, дядя Петя залепетал шепотом: — Свой зонтик я в поле сжег.

Святая невинность седого художника, сотворила первую улыбку на новом жизненном пути Марты.