Уэлгенский стадион, крупнейший в префектуре Джелани, был переполнен зрителями. Четыре крытые трибуны заняли аристократы префектур Джолани, Минч, Стравинай и Гелкин. Тридцать тысяч зрителей из простонародья разместились на скамьях, установленных на многочисленных общедоступных трибунах. Из Вертриса, расположенного в трехстах милях к западу, прибыла большая группа поддержки. Она разместилась в секторе, окрашенном в оранжевый и зеленый цвета любимого клуба. Его болельщики подняли высоко над своими головами двадцать восемь оранжево-зеленых знамен, обозначавших двадцать восемь побед кряду.

Уже за час до начала встречи оркестр начал играть хассэйдные мелодии: победные гимны доброй дюжины знаменитых команд, старинные песни, оплакивающие поражения или прославляющие спортивные подвиги легендарных игроков прошлого, «Боевой марш хассэйдеров-мираксиан», от звуков которого застывали жилы и выкручивало внутренности, врезающуюся надолго в память томительно-сладостную и одновременно печальную «Грезы шейлы Хральзы» и, наконец, за пять минут до начала – «Славу Забытым Героям».

Первыми на площадке появились «Танхинары» и расположились у восточного пьедестала, сдвинув далеко на затылок свои серебристые маски. Мгновеньем позже у западного пьедестала появились «Карпауны». На них были кожаные темно-зеленые короткие куртки и трусы, испещренные темно-зелеными и оранжевыми полосами. Как и «Танхинары», они отбросили назад свои маски. Обе команды хмуро глядели друг на друга, построившись вдоль своей лицевой линии каждая. Джиан Ауд, капитан «Карпаунов», ветеран тысяч игр, был известен как подлинный тактический гений. От его глаза не ускользала ни одна мелочь. На каждое изменение ситуации он всегда тотчас же, зачастую чисто интуитивно, находил единственно верный ответ. Дензель Уорхаунд, напротив, был молод, изобретателен, быстр, как молния. Ауд полагался на опыт. Уорхаунд – всегда готовый выплеснуть множество еще не опробованных на практике тактических уловок. Оба капитана были уверены в своих силах и знали себе цену. Огромным преимуществом «Карпаунов» была сыгранность. «Танхинары» могли противопоставить им брызжущую через край энергию и задор – в подобной игре эти качества могли оказаться решающими. «Карпауны» знали, что они победят. «Танхинары» знали, что «Карпауны» потерпят поражение.

Команды терпеливо ждали, пока оркестр не сыграет «Тресильдаму», традиционное приветствие, обращенное к состязающимся командам, после чего на поле, наконец, появились шейлы в сопровождении капитанов. Оркестр грянул «Чудо Изящества и Красоты». Именно такою и оказалась шейла «Карпаунов», блондинка с лучистыми глазами по имени Фареро, источавшая «сашей» всем своим обликом. Как только она ступила на пьедестал, то подвергшись какому-то таинственному процессу внутренней трансформации, почти мгновенно стала чем-то намного большим, чем просто красивой девушкой, превратившись как бы в свой собственный архетип, носительницу неких обобщенных, изначально присущих ей качеств в их наиболее крайних проявлениях. Таким же точно образом и Дьюссана стала многократно обогащенной версией самой себя, эталоном хрупкой и томной красоты и одновременно с этим – неукротимой смелости и необузданности в проявлении чувств с налетом благородного и отчаянного безрассудства, и все это столь же неотразимо воздействовало на игроков ее команды, как и горделивая величавость Фареро.

Игроки натянули на лица маски, теперь друг на друга через все поле смотрели сверкающие серебром чешуи танхинары на безжалостных карпаунов.

Зеленый свет, а с ним и возможность первыми приступить к наступательным действиям по жребию досталась «Карпаунам». Игроки команд заняли исходные позиции. Характер музыки, исполняемой оркестром, изменился, тональность и тембр звуков, издаваемых каждым инструментом, с каждым мгновеньем становились все выше и все богаче, пока не слились в заключительном прекрасном аккорде. Воцарилась мертвая тишина. Сорок тысяч зрителей затаили дыхание.

Зеленый свет. «Карпауны» ринулись вперед, создав свою знаменитую «Приливную Волну» с целью отсечь, а затем и подавить переднюю линию обороны. Разделительный ров пересекли форварды, следом за ними – полузащитники и даже защитники, стремясь как можно быстрее войти в соприкосновение с противником.

«Танхинары» были готовы к подобной тактике. Вместо того, чтобы откатиться назад, все четыре защитника устремились вперед и команды сошлись, как два бешено мчащихся стада, устроив всеобщую свалку. Через несколько минут Глиннесу удалось высвободиться и он первым достиг пьедестала. Глянув в упор на Фареро, шейлу «Карпаунов», он схватился за кольцо. Девушка была бледна и взволнованна, явно не понимая, что в данный момент происходит – никогда раньше рука противника не протягивалась к ее кольцу.

Прозвучал гонг. Джиан Ауд без особого энтузиазма выложил восемь тысячеозоловых купюр и еще мелочь. Команды взяли тайм-аут для отдыха. В бассейне довелось выкупаться пяти «Танхинарам» и пяти «Карпаунам» – каждой из команд в этом отношении досталось поровну. Уорхаунд ликовал.

– Команда классная, нет вопросов! Но наши защитники более стойкие, а нападающие – более быстрые! Только полузащита превосходит нашу, да и то не очень!

– Какое построение они применят в следующем гейме? – спросил Гилвег.

– По-моему, то же самое, – ответил Уорхаунд, – но более методично. Они хотят вывести из игры наших нападающих, а затем реализовать численное преимущество.

Игра возобновилась. На этот раз Ауд распорядился своими игроками в более традиционной для начальной фазы борьбы манере, пытаясь неожиданными выпадами и отвлекающими маневрами сделать «коробочку» кому-либо из форвардов «Танхинар» и устроить ему купанье. Хитрый Уорхаунд, разгадав замысел противника, умышленно берег силы, избегая групповых схваток, и в конце концов перехитрил Ауда. «Карпауны» предприняли попытку неожиданным кинжальным ударом прорвать центр, форварды «Танхинар» юркнули в стороны и пропустили атакующих игроков, а затем перепрыгнули ров. Лючо взобрался на пьедестал и схватился за кольцо Фареро.

Еще семь тысяч озолов было выплачено в качестве выкупа.

– Не расслабляться! – предупредил команду Уорхаунд. – Сейчас противник особенно опасен! Случайно никак нельзя выиграть двадцать восемь встреч кряду. Уверен – сейчас будет «Приливная Волна».

Уорхаунд оказался прав. «Карпауны» бросили на штурм обороны «Танхинар» все свои силы. Первым в бассейн полетел Глиннес, за ним Слэйдин и Уилмер Гафф. Глиннес еще успел, едва только поднявшись по лестнице, отправить в воду прорвавшегося по краю нападающего противника всего в трех метрах от пьедестала, но затем выкупался вторично и, еще находясь в бассейне, услышал удар гонга.

Впервые в жизни Дыоссана почувствовала чужую руку на золотом кольце. Уорхаунд, вне себя от ярости, вернул восемь с лишним тысяч озолов.

Никогда еще не доводилось Глиннесу участвовать в столь упорной и изнурительной игре. «Карпауны», казалось, не знали устали. Они носились по всему полю с такой скоростью и энергией, как будто еще не были сыграны три тяжелых гейма. Не дано ему было знать того, что и для «Карпаунов» форварды «Танхинар» чудились непредсказуемыми серебристо-черными молниями, неистовыми, как дьяволы, и столь неестественно проворными, что казались несущимися по воздуху, в то время как защитники «Танхинар» разрослись в их глазах до четырех апокалиптических вершителей их судеб.

Яростные схватки возникали то в одном, то в другом конце поля. Пядь за пядью «Танхинары» отвоевывали пространство, отделяющее их от заветного золотого кольца, их рассвирепевшие форварды, молниеносно перескакивая с одной трассы на другую и безжалостно орудуя буфами, с неукротимой энергией прокладывали путь к пятачку перед пьедесталом «Карпаунов». Рев зрителей почти совершенно перестал восприниматься сознанием, казалось, что вся вселенная сократилась до размеров игрового поля и в ней остались только трассы, трапеции и солнечные блики на поверхности воды в бассейне под игровой площадкой. Какое-то плотное облако на мгновение заслонило солнце. И почти в это самое мгновение Глиннес увидел брешь в обороне противника. Ловушка? Из последних сил он рванулся вперед. Из груди оранжево-зеленых исторглись хриплые вопли. Маски «Карпаунов», еще мгновение назад казавшиеся такими сосредоточенными и суровыми, вдруг исказились в мучительной боли. Глиннес прорвался к пьедесталу, ухватился за золотое кольцо на талии Фареро, и теперь ему оставалось только потянуть за кольцо и явить восторженным взорам сорока тысяч зрителей обнаженное тело голубоглазой красавицы. Величественная и одновременно трогательная мелодия, казалось, воспарилась до самых небес. Рука Глиннеса задрожала и замерла. Он не мог заставить себя подвергнуть позору создание такой редкостной красоты…

Темное облако оказалось вовсе не облаком. Три черных корпуса звездолетов зависли над стадионом, погрузив его в мрачную тень. Музыка оборвалась на полутоне. Из репродукторов раздался отчаянный крик:

– Старментеры! Берите…

Диктор захлебнулся в неразборчивой скороговорке, затем над стадионом загремел совершенно другой, суровый и безжалостный голос:

– Всем оставаться на своих местах! Прекратить любые перемещения! Чтоб никто даже не пошевелился! Глиннес, тем не менее, взял Фареро за руку, сдернул с пьедестала и по лестнице провел в бассейн под площадкой.

– Что вы делаете? – изумленно вскричала девушка, отшатываясь в ужасе.

– Пытаюсь спасти вам жизнь, – ответил Глиннес. – Старментеры особо охотятся за шейлами, и вы больше уже никогда не увидите родного дома.

– А здесь мы в безопасности? – дрожащим голосом спросила девушка.

– Не думаю. Надо побыстрее уходить отсюда через сточный коллектор. Поторопились – вход в него на противоположном конце.

Стараясь поднимать как можно меньше брызг, они поспешили, преодолевая сопротивление воды, к спасительному коллектору, прячась под трассами, быстро преодолев открытое пространство разделительного рва. Впереди Глиннес увидел, как по лесенке спускается Дьюссана. Лицо ее вытянулось и побелело от ужаса.

– Скорее, скорее, – окликнул ее Глиннес. – Мы уходим через отстойник. Они, возможно, не предусмотрели выставить охрану у входа в отстойник.

В самом углу бассейна вода вытекала по желобу в узкий и неглубокий водовод. Глиннес соскользнул вниз по желобу и спрыгнул на толстый слой зловонной черной грязи. Следующей вниз спустилась Дьюссана, плотно обернув вокруг себя белое платье. Глиннес подал ей руку, чтобы подтянуть туда, где грязь была спрессована плотнее и ноги в ней не увязали. Дьюссана, однако, на ногах не удержалась и, упав, села прямо в грязь. При виде этого Глиннес не смог сдержать улыбки.

– Вы это сделали умышленно! – дрожащим голосом вскричала Дьюссана.

– Никоим образом!

– Умышленно!

– Как вам угодно.

Последнею спустилась Фареро. Глиннес подхватил ее и подтянул к себе. Дьюссана тем временем поднялась на ноги, и все трое боязливо глядели туда, где водовод исчезал из вида среди кустарников и склонившихся к самой земле ветвей деревьев. Вода в нем казалась темной и тягучей. В воздухе чувствовался характерный запах мерлингов. О том, чтобы плыть или даже идти вброд, было страшно даже подумать. На другой стороне канала виднелось грубо выдолбленное небольшое каноэ, очевидно принадлежавшее мальчишкам, зайцами пробиравшимися на стадион через водовод.

Глиннес, барахтаясь в грязи, побрел к каноэ. Оно оказалось наполовину заполненное водой и под весом Глиннеса несоразмерно глубоко погрузилось в воду, вызвав у него опасения в отношении целостности корпуса. Вычерпав литров десять-пятнадцать воды, он не осмелился более мешкать и, оставаясь по колено в грязи, перетащил каноэ на противоположную сторону. Сначала в него забралась Дьюссана, затем Фареро. При этом вода внутри поднялась почти до верхнего края борта. Глиннес протянул черпак Дьюссане, и та, все еще хмурясь, принялась за работу. Через минуту в каноэ забрался и Глиннес и начал осторожно грести по направлению к устью водовода'; Со стороны оставшегося у них за спиной стадиона слышался скрипучий голос из многочисленных репродукторов системы информационного обслуживания зрителей:

– Ну-ка, те, кто на спецтрибунах А, В, С и Е – организованным строем по одному к южным выходам! Заберем только очень немногих – у нас имеется точный список всех, кто нам надобен. Проходите побыстрее, но не создавайте давки! Убьем всякого, кто станет нам мешать!

Глиннесу все это казалось каким-то совершенно нереальным. Подумать только – какая неудержимая лавина событий! Яростная борьба на хассэйдном поле, красочные толпы на трибунах, кипение страстей, поражающая воображение музыка, радость победы – и вот теперь, трусливое бегство, да еще с двумя шейлами. Одна из них ненавидит его. Другая, Фареро, изучающе на него посматривает краешком синих, как море, глаз. Вот она забирает у Дьюссаны черпак, а та сердито соскребает прилипшую к платью грязь. Какие они все-таки разные, отметил про себя Глиннес. Фареро все еще удрученная, но безропотно смирившаяся со своей судьбой – она действительно сочла за лучшее спасаться бегством через грязеотстойник, чем остаться совершенно обнаженной на пьедестале. Дьюссану же явно возмущало любое неудобство, которое она сейчас испытывает, и, похоже, она считала Глиннеса лично ответственным за все то, что с ней происходит.

Сточный коллектор искривился. В сотне метров впереди открылся простор Уэлгенского Залива, а еще дальше – Южный Океан. Глиннес стал грести более энергично – им удалось спастись от старментеров. Какой массированный рейд! И без сомнения, давно приуроченный к тому дню и часу, когда соберутся вместе все состоятельные жители префектуры. За пленников назначат выкуп, девушек оставят для того, чтобы скрасить затворническую жизнь изгоев общества. Пленники возвратятся морально сломленными и ободранными до последнего озола, девушек же вообще больше никто не увидит. Добычей старментеров станут также не менее сотни тысяч озолов из кассы стадиона и еще тридцать тысяч из казны участвовавших в матче команд. Не исключено, что ограблены будут и обосновавшиеся в Уэлгене банки.

Водовод расширился и открылся в устроенный прямо на прибрежной отмели широкий грязеотстойник, грязь на поверхности которого пузырилась под действием поднимающихся из ее толщи газов. К востоку тянулась Уэлгенская Коса, по другую сторону которой была расположена гавань, далеко на запад простиралась суша, окутанная предвечерней дымкой. Оказавшись под открытым небом, Глиннес почувствовал себя очень неуютно – хотя для этого, напомнил он себе, не было никаких причин, так как сейчас старментеры вряд ли смогут позволить себе такую роскошь, как тратить время на преследование их даже в том случае, если и удостоили своим вниманием барахтающееся в грязи каноэ. Фареро безостановочно вычерпывала воду, но вода продолжала прибывать через несколько щелей в корпусе, и Глиннеса теперь очень волновало, сколько времени оно еще продержится на плаву. Перспектива оказаться в бурлящей черной грязи отстойника была не очень-то привлекательной, и Глиннес повернул каноэ по направлению к ближайшему из поросших деревьями островков, поднимавшихся над водами залива, к клочку суши метров с пятьдесят в поперечнике.

Выбравшееся из грязи каноэ теперь высоко подпрыгивало на океанской зыби и быстро наполнялось водой, перехлестывавшей через борта. Фареро старалась ее вычерпывать, не жалея сил, ей помогала Дьюссана, выплескивая воду сложенными вместе ладонями, и они достигли островка как раз к тому времени, когда утлый челн совсем скрылся под водой. С огромным облегчением Глиннес вытащил каноэ на узкую полоску пляжа. В тот самый момент, когда нога его коснулась твердой суши, в небо взмыли три корабля старментеров. По мере набора высоты они все больше сворачивали на юг и вскоре исчезли вместе со всем своим драгоценным грузом.

Фареро наконец-то перевела дух.

– Если бы не вы, – сказала она Глиннесу, – я была бы на борту одного из этих кораблей.

– Я тоже была бы там, если бы сама о себе не позаботилась.

Так вот в чем, подумал про себя Глиннес, источник ее раздражительности: она чувствует себя всеми брошенной.

– И что же мы будем здесь делать? – спросила Дьюссана, вприпрыжку поднявшись на берег.

– Кто-нибудь здесь рано или поздно покажется. А пока что – будем ждать.

– Я не намерена ждать, – сказала Дьюссана. – Как только вычерпаем всю воду из лодки, мы сможем переправиться в ней на берег. Так уж обязательно ли сидеть на этом жалком клочке суши и дрожать от холода?

– А что вы еще предлагаете? Каноэ течет, а прибрежная полоса кишит мерлингами. Взяться мне, что ли, за заделку щелей?

Дьюссана прошла несколько метров и присела на обломке плавника. Западную часть неба вспороли корабли Гвардии, совершили круг над Шхерами, затем один из них совершил посадку в Уэлгене.

– Слишком поздно, слишком даже поздно, – сокрушенно произнес Глиннес. Вычерпав всю воду из каноэ, он принялся затыкать мхом все трещины и щели, какие ему удавалось обнаружить. К нему подошла Фареро и, понаблюдав какое-то время за его работой, в конце концов произнесла:

– Вы были очень добры ко мне. Глиннес поднял взор на нее.

– Когда вы могли потянуть за кольцо, вы заколебались. Вам не хотелось подвергнуть меня позору. Глиннес кивнул и возобновил, работу над лодкой.

– Может быть, именно это так рассердило вашу шейлу.

Глиннес скосил взгляд в сторону Дьюссаны, которая хмуро глядела на воду.

– У нее редко бывает хорошее настроение.

– Очень не просто быть шейлой, – задумчиво произнесла Фареро. – Каких только чувств при этом не испытываешь… Сегодня все это для меня должно было закончиться, но меня спасли старментеры. Она, наверное, чувствует себя обманутой.

– Она должна радоваться тому, что находится здесь, а не на борту одного из пиратских кораблей.

– Мне кажется, что она влюблена в вас и ревнует ко мне.

Глиннес поднял удивленный взор на Фареро.

– Влюблена в меня? – Он снова исподтишка глянул на Дьюссану. – Вы, скорее всего, ошибаетесь. Она ненавидит меня. У меня есть все основания так считать.

– Может быть и так. Я слабо разбираюсь в подобных вещах.

Глиннес закончил работать и внимательно осмотрел каноэ.

– Что-то не доверяю я этому мху, – уныло произнес он, явно неудовлетворенный результатами своего труда. – Особенно, когда в эвнесс подует ветер с суши.

– Теперь, когда мы обсохли, переход не станет таким уж неприятным. Хотя мои родные, должно быть, очень беспокоятся, а я проголодалась.

– Пищи на берегу всегда предостаточно, – произнес Глиннес. – Мы бы шикарно поужинали, будь у нас огонь. И все же – вон я вижу деревья со съедобными плодами.

Глиннес взобрался на одно из таких деревьев и сбросил плоды Фареро. Когда они вернулись на пляж, Дьюссана и каноэ исчезли. Она была уже в пятидесяти метрах от острова, направляясь к устью водовода, по которому они покинули стадион. Глиннес даже язвительно расхохотался при виде этого.

– Она настолько в меня влюблена и так к вам ревнует, что даже оставила нас вдвоем на необитаемом острове.

– Все может быть, все-все… – произнесла, зардевшись вдруг, Фареро.

Какое-то время они молча следили за каноэ. Дувший с материка ветер доставлял много хлопот Дьюссане. Она даже перестала грести и принялась вычерпывать воду. Мох, по всей вероятности, так и не затянул наглухо щели. Когда же она снова начала грести, то так сильно раскачала каноэ, что вынуждена была вцепиться руками в борт, чтобы не выпасть в воду, и при этом потеряла весло. Ветер с материка погнал каноэ назад, мимо островка, где, стоя у самой воды, за нею следили Глиннес и Фареро. Она даже не повернула головы в их сторону.

Глиннес и Фареро взобрались на бугор в центральной части островка и уже оттуда проводили взглядом каноэ, опасаясь того, что ее может унести в открытое море. Белое платье Дьюссаны в последний раз мелькнуло в проходе между двумя островками и потерялось из виду.

– Если бы у нас был огонь, – сказал Глиннес, когда они снова спустились на пляж, – мы бы чувствовали себя совсем не плохо, по крайней мере, день или два… Лично я не брезгаю сырой пищей из моря.

– Я тоже, – сказала Фареро.

Глиннес подыскал несколько сухих палочек и попытался добыть огонь трением, но это ему не удалось, и он недовольно отшвырнул палочки.

– Ночи сейчас теплые, но у костра гораздо приятнее.

Фареро смотрела то в одну сторону, то в другую, то вообще куда-то вдаль, но только не на Глиннеса.

– Вы считаете, что мы надолго застряли на этом острове?

– Нас может забрать отсюда только кто-нибудь, кто будет проходить мимо этого острова. Это может случиться уже через час. А может быть – и через неделю.

Слова застряли в гортани у Фареро.

– И вы захотите…, – запинаясь произнесла она, – сделать меня своей любовницей?

Глиннес задержал на ней свой взгляд на какое-то мгновение, затем провел пальцами по ее золотым волосам.

– Вы – такая красивая, что у меня даже нет слов, чтобы… Я посчитал бы за счастье стать вашим первым возлюбленным.

Фареро потупила взор.

– Мы одни здесь… Команда моя сегодня проиграла, и я уже больше никогда не буду шейлой. И все же… – Она осеклась на полуслове, затем показала рукой на залив и тихо, даже несколько безразлично, произнесла:

– Слышите? Кто-то проходит мимо.

Глиннес задумался, не зная как поступить. Фареро тоже молчала, не заставляя его немедленно что-либо предпринять.

– Нам нужно выручить дуреху Дьюссану, понадеявшуюся на каноэ, – без особого энтузиазма произнес он, после чего подошел к самой воде и громко закричал. Лодка – рыбацкий баркас с мощным двигателем – изменила курс и вскоре они уже были на борту баркаса, где их гостеприимно встретил водитель баркаса – рыбак. Он возвращался с промысла в открытом море и по дороге сюда не заметил никакого гонимого ветром каноэ. По всей вероятности, Дьюссану прибило к берегу одного из островков, которых здесь как гальки на пляже.

Рыбак обогнул оконечность косы и направил баркас к причалу в Уэлгене. Сойдя на берег, Фареро и Глиннес взяли такси и отправились на стадион. Водитель взахлеб описывал им подробности налета старментеров.

– … такого еще никогда не было! Они отобрали триста самых богатых в округе людей и не менее ста девушек. За этих бедняжек они выкуп брать не станут. Гвардия появилась, как всегда, слишком поздно. Старментеры знали совершенно точно, кого брать, а кого отпустить. Они рассчитывали свою операцию вплоть до секунд и ушли заблаговременно. Каждый из них сделает целое состояние за счет выкупа!

На стадионе Глиннес распрощался с шейлой Фареро, не проявив особого красноречия, а затем помчался в раздевалку, сбросил с себя форму «Танхинар» и переоделся в обычный свой наряд.

Такси отвезло его снова на причал, где Глиннес взял напрокат небольшую моторку. Обойдя косу, он сразу же повернул на юг, направляясь к архипелагу из небольших островков, отделяющих Уэлгенский Залив от Южного Океана. Бледный свет эвнесса выкрасил море, небо, крохотные бухточки и окружающие их берега в мягкие, пастельные цвета, которым до сих пор так и не придумал названий. Какая-то потусторонняя тишина легла над миром. Даже бульканье воды под килем лодки казалось бесцеремонным посягательством на воцарившийся в мире покой.

Он прошел мимо островка, на который незадолго до этого высадился с Фареро и Дьюссаной, и взял курс дальше, туда, куда отнес ветер каноэ. Обошел вокруг первого из оказавшихся на пути островков, но не обнаружил следов ни каноэ, ни Дьюссаны. На следующих трех островках тоже подозрительного ничего не было. А за еще не обследованными тремя островками простиралась бескрайняя и спокойная морская гладь. На втором из этих островков он заметил стройную девичью фигурку в белом платье, отчаянно размахивавшую руками.

Когда Дьюссана поняла, кто сидит за рулем моторки, то сразу же опустила руки. Глиннес спрыгнул на песок и вытащил лодку на берег. Обвязав носовой конец вокруг толстой коряги, он выпрямился и осмотрелся. Низкая ровная береговая линия материка едва просматривалась при тусклом свете позднего эвнесса. Морская вода мерно то поднималась, то опускалась, море как будто дышало под шелковистой поверхностью. Затем Глиннес повернулся к Дьюссане, которая все это время хранила мертвое молчание.

– Какое тихое место. Вряд ли мерлинги заплывают так далеко.

Дьюссана бросила взгляд на моторку.

– Если вы явились сюда для того, чтоб забрать меня, то я готова.

– Спешить некуда, – сказал Глиннес. – И не за чем. Я тут принес хлеб, мясо и вино. Мы можем напечь кворлов. и, может быть, даже полакомиться карсетом В общем устроим пикник под усыпанным звездами небом.

Дьюссана раздраженно поджала губы и стала смотреть в сторону берега. Глиннес сделал несколько шагов вперед и теперь стоял на расстоянии полусогнутой руки от нее – ближе он еще никогда к ней не был. Она подняла на него взор, лишенный какого-либо душевного тепла, в ее светло-карих глазах сменились одно за другим – так во всяком случае показалось Глиннесу – добрый десяток самых различных настроений и чувств. Глиннес наклонил к ней голову и обвил рукой плечи, затем поцеловал в губы, которые оказались холодными и неотзывчивыми. Она оттолкнула его от себя обеими руками и неожиданно обрела дар речи.

– Все вы, триллы, совершенно одинаковы! От вас так и несет кочем, а вся голова заполнена железами, выделяющими гормоны похоти. Неужели вы не стремитесь ни к чему другому, кроме разврата? Неужели у вас нет ни чести, ни чувства собственного достоинства?

Глиннес рассмеялся.

– Вы голодны?

– Нет. Я приглашена сегодня на званый ужин и опоздаю, если мы немедленно не покинем этот остров.

– Вот как! Поэтому-то вы и украли каноэ?

– Я ничего не крала. Каноэ такое же мое, как и ваше. Вы, кажется, были удовлетворены тем, что смотрели влюбленным взглядом на эту преснятину «Карпаунов». Удивляюсь, почему не занимаетесь этим сейчас?

– Она боялась, что вас это обидит. Дьюссана высоко взметнула брови.

– Почему это мне следует призадумываться над вашим поведением? Или вообще интересоваться им? Ее беспокойство обо мне сбивает меня с толку.

– Все это не так уж важно, – сказал Глиннес. – Не лучше ли вам подсобрать хвороста, пока я нарву съедобных плодов?

Дьюссана было уже открыла рот, чтоб наотрез отказаться, но затем решила, что этим она только усугубит свое положение. Отыскав несколько сухих веток, она высокомерно швырнула их на песок, затем стала внимательно рассматривать моторку – та оказалась настолько далеко вытащена на берег, что столкнуть ее в воду было выше ее сил. К тому же в замке не было ключа зажигания.

Глиннес принес плоды, развел костер, откопал из прибрежной гальки четырех отличных кворлов, удалил раковины, ополоснул в море и начал печь их вместе с принесенными плодами. Затем притащил из лодки хлеб, мясо и расстелил скатерть прямо на песке. Дьюссана наблюдала за всеми этими приготовлениями, находясь на приличном удалении от Глиннеса.

Откупорив бутылек с вином, Глиннес предложил Дьюссане отведать вина.

– Я предпочитаю не пить вино.

– А от еды вы не откажетесь? Дьюссана недовольно поджала губы.

– И на что вы рассчитываете после этого?

– Отдохнем на пляже, полюбуемся звездами, а потом – кто знает, что будет потом?

– Вы вызываете у меня только презрение. Не желаю иметь с вами ничего общего. Вы такой же прожорливый и распущенный, как любой другой трилл.

– Что ж, по крайней мере, не хуже других. Располагайтесь поудобнее. Поужинаем и полюбуемся закатом.

– Я проголодалась, поэтому я поем, – сказала Дьюссана. – Но после этого нам нужно возвращаться. Вы знаете, какие чувства треване питают к распущенности нравов. Кроме того, никогда не забывайте – я ведь шейла «Танхинар» и еще девушка!

Глиннес пренебрежительно махнул рукой, давая понять, что подобные соображения не очень-то его волнуют.

– Чего только не случается в нашей жизни! Дьюссана вся напряглась, едва сдерживая гнев.

– Значит, вот как вы вознамерились обесчестить шейлу команды? Какой же вы все-таки негодяй, ведь это вы лицемерно настаивали на том, чтобы репутация шейлы была незапятнанной, а сами распускали самые низкие сплетни обо мне.

– Я не распускал сплетен, – возмущенно заявил Глиннес. – Я даже никогда не рассказывал правды о том, как вы и ваша семейка ограбили меня и оставили на съедение мерлингам, о том, как весело вы смеялись, видя, как я валяюсь совершенно беспомощный.

– Вы получили ровно столько, сколько заслуживали, – несколько упавшим голосом произнесла Дьюссана.

– Я все еще задолжал вашему отцу и братьям парочку-другую хороших тумаков, – продолжал Глиннес. – Что же касается вас, то я еще не разобрался до конца, как поступить с вами. Так что, ешьте пока, пейте вино, набирайтесь сил.

– У меня пропал аппетит. Совершенно. По-моему, просто нечестно жестоко обращаться с кем бы то ни было.

Глиннес ничего на это не ответил и принялся есть. Вскоре к нему присоединилась Дьюссана.

– Вы не должны забывать о том, – сказала она Глиннесу, – что если вы исполните свою угрозу, вы тем самым совершите предательство не только по отношению ко мне, но и ко всей команде, а больше всего – опозорите самого себя. И отвечать за это вам придется, прежде всего, перед моей семьей. Мои родные будут преследовать вас до скончания времен, вы не будете знать ни мгновенья покоя. Но самым невыносимым для вас будет то презрение, которое буду питать к вам я сама. И все это ради чего? Высвобождения на какое-то мгновенье своего организма из того рабства, в котором держат его ваши железы. Как вы смеете прибегать к слову «любовь», когда на самом деле замышляете месть? И притом самого презренного рода. Как будто я – животное или нечто неодушевленное, не ведающее, что такое чувства? Так вот, пожалуйста – пользуйтесь мной, коль вам того так хочется, или убейте меня, но до конца дней своих вам не забыть моего полнейшего презрения ко всем вашим омерзительным привычкам. Более того…

– Ну-ка, милейшая, – взревел Глиннес, – будь любезна закрыть свой рот. Тебе мало того, что ты отравила мне сегодняшний день – так ты портишь мне и вечер. Доедай молча, и мы вернемся в Уэлген.

Низко склонившись над расстеленной на песке скатертью, Глиннес с аппетитом поужинал принесенными им плодами, печеными кворлами, мясом и хлебом, выпив при этом два бутылька вина. Дьюссана наблюдала за тем, как он ест, краешком глаза с каким-то особым выражением на лице – полунасмешливым, полупрезрительным.

Разделавшись с ужином, Глиннес откинулся назад, прислонившись спиной к бугорку, и какое-то время отрешенно любовался красками заката над мерно и тяжело вздымающейся необозримой гладью моря.

Дьюссана все это время продолжала молчать и сидела на песке, сгорбившись и обвив руками колени.

Вволю налюбовавшись закатом, Глиннес неохотно поднялся и столкнул лодку в воду. Затем окликнул Дьюссану.

– Залезайте!

Девушка повиновалась. Моторка пересекла по диагонали залив, обогнула крайнюю оконечность косы и взяла курс к уэлгенской гавани.

Рядом с пирсом плавно покачивалась большая белая яхта, принадлежавшая, как об этом сразу же догадался Глиннес, лорду Генсиферу. Из иллюминаторов струился яркий свет, свидетельствуя об оживлении на борту яхты.

Глиннес с подозрением поглядел на яхту. Неужели сегодня вечером лорд Генсифер принимает на борту своей яхты гостей? Сразу же после налета старментеров? Странно. Хотя, с другой стороны, образ жизни аристократов всегда был недоступен его пониманию. Дьюссана же, к немалому его изумлению, выпрыгнув из лодки, тотчас же побежала к яхте, поднялась по сходне и исчезла в салоне. Послышался голос Лорда Генсифера:

– Дьюссана, моя обожаемая юная леди, что это…

Больше Глиннес ничего не расслышал. Равнодушно пожав плечами, он отогнал лодку к причалу прокатной станции. Когда он проходил по пути к выходу с пристани мимо яхты Лорда Генсифера, ее хозяин дружески поздоровался с ним с палубы:

– Глиннес! Загляни, дружище, ко мне на борт на минутку!

Глиннес неторопливо поднялся по сходне. Лорд Генсифер похлопал его по спине и провел в салон, где собралось добрых полтора десятка гостей в роскошных одеждах по последней моде, по всей вероятности, гостей лорда Генсифера из высших аристократических кругов, а также Акади, Марча и Дьюссана, на которой поверх белого платья шейлы была красная накидка, скорее всего, позаимствованная у одной из присутствовавших здесь дам.

– Вот он, наш герой! – торжественно провозгласил лорд Генсифер. – Сохранив самообладание и проявив завидную находчивость, он спас от старментеров двух прелестных шейл. И хоть все равно велика наша печаль, мы, по меньшей мере, можем быть благодарны за этот подвиг.

Глиннес с изумлением глядел на людей, собравшихся в кают-компании. У него было такое ощущение, будто он находится в каком-то поражающем своей нелепостью сне. Акади, лорд Генсифер, Марча, Дьюссана, он сам – какой странный, несуразный подбор!

– Я почти ничего не знаю о том, что произошло сегодня, – сказал Глиннес, – за исключением голого факта налета.

– Этот голый факт – практически все, что еще кому-либо известно, – заметил Акади. Он казался сейчас каким-то особенно притихшим и безучастным и отличался непривычной тщательностью в выборе слов и выражений. – Старментеры знали совершенно точно, кто им нужен. Они отобрали триста наиболее состоятельных лиц, а также около двухсот девушек. За любого из этих трехсот выкуп будет не меньшим ста тысяч озолов. Величина выкупа за девушек старментерами установлена не была, но мы сделаем все возможное, чтобы выручить и их.

– Значит, со старментерами была уже установлена связь?

– Они сами успели выставить свои условия во время налета. Они тщательно все подготовили и с большой точностью определили финансовые возможности каждого из предполагаемых своих пленников.

– Те же, кто не попали в поле зрения старментеров, – наигранно самоуничтожающим тоном произнес лорд Генсифер, – расплачиваются потерей престижа, что уязвляет нас и вызывает справедливое негодование.

– Принимая во внимание такие качества, как порядочность и компетентность, в качестве сборщика выкупа была предложена моя кандидатура с соответствующим вознаграждением за мои труды. Скажу прямо, не очень-то крупным – стоимость моей работы определена в размере пяти тысяч озолов.

Глиннес был ошарашен услышанным.

– Значит, общая сумма выкупа будет равна… триста умножить на сто тысяч – то есть…

– Тридцать миллионов озолов – для старментеров неплохой дневной заработок!

– Если только не закончат свою жизнь на прутаншире.

Акади скривил лицо.

– Пережиток варварства. Какая для нас польза от применяемых пыток? Старментеры все равно продолжают свой промысел.

– Зато это очень поучительно для всего остального народа, – произнес лорд Генсифер. – Только подумайте о похищенных девушках – ведь среди них вполне могла оказаться и столь милая моему сердцу Дьюссана! – Он обвил рукой плечи Дьюссаны и слегка прижал ее к себе, наигранно изображая вроде бы отеческие чувства. – Так неужели такая месть слишком жестока? Для меня просто неприемлем иной образ мыслей.

Глиннес, ничего не понимал, только попеременно глядел, не веря своим глазам, то на лорда Генсифера, то на Дьюссану, которые, казалось, улыбались друг другу, как бы услышав какую-то понятную только им двоим шутку. Неужели мир сошел с ума? Или в действительности он сам спит и видит такой очень похожий на явь сон?

Брови Акади изогнулись скептически-насмешливой дугой.

– Грехи старментеров тяжки настолько, что страдания их вполне заслуженны.

– Между прочим, – спросил один из приятелей лорда Генсифера, – какая именно из группировок старментеров взяла на себя ответственность за этот налет?

– Они даже и не пытались делать из этого тайны, – ответил Акади. – Мы привлекли к себе особое внимание Загмондо Бандольо – Загмондо-Неистового, столь же подлого и коварного, как и любой другой из главарей пиратов.

Глиннесу это имя было знакомо. Гвардия уже давно охотилась за Загмондо Бандольо.

– Бандольо – страшный человек. Ему неведомо милосердие.

– Говорят, что старментером он стал ради забавы, – заметил Акади. – Говорят также, что в Скоплении он скрывается под добрым десятком фальшивых обличий и что мог бы жить вечно с тех богатств, которые добыл.

В кают-компании воцарилось тягостное молчание. Вот оно, зло такого вселенского масштаба, что при мысли о нем невозможно не ужаснуться.

– В нашей префектуре завелся лазутчик, – сказал Глиннес, – кто-то, у кого настолько близкие отношения со всеми здешними аристократами, что ему известен истинный уровень богатства каждого из них.

– С подобным утверждением нельзя не согласиться, – произнес Акади.

– Кто же это мог быть? – как бы размышляя вслух, произнес лорд Генсифер. – Кто же это мог быть?

Все присутствующие глубоко призадумались над этим вопросом, и у каждого сложились свои собственные соображения на сей счет.