Кушини. Сентябрь, 30. Два агента городской жандармерии сегодня убиты гостем таинственной оргии в Кушини, в поместье, принадлежащем барону Каспару Хельми. Среди всеобщего замешательства убийца успел ускользнуть и, как полагают, скрывается в лесу. Его имя до сих пор не стало достоянием гласности.

Из газеты «Мундис», Ролингшейвен.

Хозяином и устроителем вакханалии был известный поэт и вольнодумец Наварх, чьи эскапады с давних пор шокируют жителей Ролингшейвена…

(Далее следует описание обстоятельств убийства и список арестованных гостей…)

Ролингшейвен. Октябрь, 2. Жертвой неожиданного нападения стал Ян Келли, тридцати двух лет, житель Лондона. Прошлым вечером его умышленно забили до смерти во время прогулки по Биссгассе. Убийцу, как и мотив преступления, установить не удалось. Келли фигурировал в новостях двухдневной давности как гость фантастического пикника Наварха. Полиция пытается установить связь между этими происшествиями.

Создатель умопомрачительного Дворца Любви, кичащийся чудовищным перечнем преступлений, Виоль Фалюш, Властитель Зла – кто он, что он? Возможно, я лучше всех ныне живущих могу понять его мотивы и объяснить действия. Я не представляю, каким он стал сейчас, не узнаю, столкнувшись с ним на улице. Но как человек, знавший этого кумира публики в молодости, заявляю: распространенное представление о Виоле Фалюше как об элегантном, жизнерадостном, романтическом красавце не соответствует действительности.

Из статьи Наварха «Виоль Фалюш. Часть I: детские годы», подготовленной для журнала «Космополис».

Впервые я встретил Виоля Фалюша, когда ему было четырнадцать. Он тогда звался Фогелем Фильшнером. Если взрослый Виоль напоминает того мальчика, то успех его знаменитых любовных эскапад можно объяснить лишь насилием или действием наркотиков. Как вы знаете, я дорожу репутацией правдивого рассказчика, поэтому хочу подкрепить свои заявления высказываниями женщин, которые в свое время хорошо знали Фогеля Фильшнера (по очевидным причинам я не называю их имен):

«Мальчишка, обожающий всяческие мерзости».

«Фогель казался на редкость отталкивающим, хоть в нашем классе и были мальчики еще некрасивей. Я знала его четыре года, и, вместо того чтобы научиться сдерживать себя, он становился все хуже и хуже».

«Фогель Фильшнер! Я полагаю, тут нет его вины. Видимо, его мать была неряхой. Он обладал отвратительными привычками, например любил ковырять в носу и разглядывать его содержимое, издавая при этом странные звуки и нюхая!».

Эти свидетельства говорят сами за себя, а они самые нейтральные из всех! Однако, будучи человеком честным и рассудительным, я не стану пересказывать наиболее пикантные анекдоты.

Позвольте мне описать Фогеля Фильшнера, каким я знал его. Он был высоким и смахивал на паука, со своими тощими ногами и нездорово круглым брюшком. В довершение всего Фогель имел круглые щеки и красный висячий нос. К его чести, бедняга обожал мою поэзию, хотя должен отметить, что Фогель исказил мои принципы до неузнаваемости. Я воспеваю полноту сущего, Фогель же исповедовал солипсизм отверженного. Первая наша встреча произошла на знаменитом званом вечере у леди Амалии Палемон-Дельхауз. Мне покровительствовала ее дочь, прелестная Эрлина, знакомство с которой заслуживает особого рассказа. Фогель явился с написанными им корявыми строчками. В оправдание ему нужно сказать, что бедняга влюбился в хорошенькую девочку, которую, естественно, не слишком воодушевляли его комплименты…

Третьего октября Наварх уплатил компенсацию в пятьдесят тысяч севов барону Каспару Хельми и был освобожден из-под стражи, равно как и его гости.

Джерсен встретил поэта на площади перед зданием суда. Служитель муз сначала попытался сделать вид, что не узнал Джерсена, и проскользнуть мимо, но в конце концов позволил затащить себя в ближайшее кафе.

– Справедливость, ба! – Наварх скорчил рожу. – Я уплатил этому омерзительному типу, хотя имею к нему претензии: он испортил нам веселье.

Чего ради он шнырял по лесу? – Поэт скосил на Джерсена желтый глаз. – Чего вы теперь от меня хотите? Новых кулачных поединков? Предупреждаю: я буду неумолим.

Джерсен передал ему местную газету с описанием событий. Наварх отказался даже взглянуть на нее.

– Куча дешевой чепухи! Вы, журналисты, все одинаковы.

– Вчера убили некоего Яна Келли.

– Да, бедный Келли. Вы пошли на похороны?

– Нет.

– Тогда вы упустили свой шанс, так как в толпе наверняка был Виоль Фалюш. Он очень чувствителен и никогда не забывает оскорбления. Яну Келли не повезло, поскольку он напоминал вас ростом и манерами. – Наварх сочувственно покачал головой. – Ах этот Фогель! Он приходит в ярость даже от пчелиного укуса.

– Знает ли полиция, что убийцей был Виоль Фалюш?

– Я сказал им, что встречал этого человека в баре. Что я еще мог сказать?

Вместо ответа Джерсен еще раз указал на статью:

– Двадцать имен перечислены здесь. Какое из них относится к Зан Зу?

Наварх презрительно хмыкнул:

– Выбирайте какое хотите.

– Одно из этих имен должно относиться к ней, – настаивал Джерсен. – Которое?

– Откуда я знаю, какое имя она предпочла сообщить полиции? Думаю, я выпил бы еще пива. От этих препирательств у меня глотка пересохла.

– Здесь значится некая Друзилла Уэллс, восемнадцати лет. Это она?

– Вполне возможно, вполне.

– Это ее имя?

– О благословенный Кальзиба! Неужели у нее обязательно должно быть имя?

Имя – это ноша. Это связь с определенными обстоятельствами. Не иметь имени – значит иметь свободу. Неужели вы настолько ограничены, что не можете вообразить человека, у которого нет имени.

– Странно, – протянул Джерсен, – она в точности похожа на Игрель Тинси, какой та была тридцать лет назад.

Наварх откинулся в кресле:

– Как вы узнали?

– Я не тратил времени даром. Например, напечатал это. – Джерсен протянул макет «Космополиса».

С обложки глядело лицо молодого Виоля Фалюша. Ниже шла подпись:

«Молодой Виоль Фалюш – Фогель Фильшнер, каким я его знал».

Наварх прочел статью и схватился за голову:

– Он убьет нас всех. С дерьмом смешает! Живьем зароет!

– Статья выглядит рассудительной и справедливой, – заметил Джерсен. – Он же не может счесть факты за оскорбление.

Наварх впал в очередной пароксизм отчаянья:

– Вы подписали ее моим именем! Я даже никогда не видел этого!

– Но это правда!

– Тем более! Когда статья будет напечатана?

– Недели через две.

– Невозможно! Я запрещаю!

– В таком случае верните деньги, которые я одолжил вам на устройство приема.

– Одолжил? – Наварх был вновь поражен. – Это нечестно! Вы заплатили мне, вы наняли меня, чтобы устроить банкет, на котором должен был присутствовать Виоль Фалюш!

– Вы не сдержали обещания. Барон Хельми помешал вашей затее – это верно, но я тут ни при чем. И где был Виоль Фалюш? Вы, пожалуй, станете утверждать, что он – тот убийца, но мне это ничего не дает. Пожалуйста, верните деньги.

– Не могу. Деньги утекают у меня между пальцев. Барон Хельми уже отхватил свою порцию.

– Тогда верните те девятьсот пятьдесят тысяч, что остались.

– Что? У меня нет такой суммы!

– Что ж, часть ее вы получите как гонорар за статью, но…

– Нет, нет! Эту статью нельзя публиковать!

– Лучше будет, если мы придем к полному взаимопониманию, – заметил Джерсен. – Вы рассказали мне не все.

– За что благодарен судьбе: вы бы и это напечатали. – Наварх потер лоб.

– Вот жуткие дни выпали! И вам не жалко бедного старину Наварха?

Джерсен рассмеялся:

– По вашему сценарию меня должны были убить. Вы знали, что Виоль Фалюш попытается завладеть Друзиллой Уэллс, или Зан Зу, или как там ее зовут. И были уверены, что я не допущу этого. Ян Келли заплатил жизнью за ваши козни.

– Нет, нет, ничего подобного! Я надеялся, что вы убьете Виоля Фалюша!

– Вы коварный злодей! А как насчет Друзиллы? Какова была ее роль? Что вы предназначили ей?

– Да ничего я не предназначал, – отмахнулся Наварх. – Я пустил все на самотек.

– Расскажите, что знаете.

Наварх подчинился с удивительной готовностью:

– Я должен вновь вернуться к Фогелю Фильшнеру. Когда он похитил девочек из хорового кружка, Игрель Тинси ускользнула. Это вы знаете. Но она отчасти была причиной преступления, и родители остальных девочек обвиняли ее. Игрель пришлось очень трудно, очень туго. Ей угрожали, ее имя публично опозорили…

…И Наварх в то время стал мишенью для нападок. Однажды он предложил Игрель Тинси убежать вместе. Игрель, усталая, утратившая иллюзии, была готова на все. Они отправились на Корфу, где провели три счастливых года.

Однако настал день, когда Фогель Фильшнер появился на пороге их маленькой виллы. Хотя облик его почти не изменился, это был другой человек: жесткий, с пронзительным взглядом и властным голосом. Новый образ жизни явно пошел ему на пользу.

Фогель был само дружелюбие:

– Что прошло, то прошло. Игрель Тинси? Это в прошлом. Она отдала себя вам, тем хуже для нее. Я старомоден: мне не нужна женщина, которая принадлежала другому. Поверьте, Игрель не достанется ни грамма моей любви… Она должна была ждать. Да. Должна была ждать. Она должна была понять, что я вернусь. Теперь вернулся я… но не моя любовь к Игрель Тинси.

Наварх успокоился, вынес бутылку вина. Соперники сели в саду, ели апельсины и пили озо. Поэт опьянел и заснул. Когда он пробудился, Фогель Фильшнер исчез, а с ним – Игрель Тинси.

Через день Фогель Фильшнер появился снова. Наварх был в ярости:

– Где она? Что ты сделал с нею?

– Она в покое и безопасности.

– А как же твое слово? Ты сказал, что больше ее не любишь.

– Это правда. Я сдержу свое слово. Игрель никогда не узнает моей любви, но она не узнает и любви другого. Ты недооцениваешь силу моей страсти, поэт. Любовь может переплавиться в ненависть в горниле времени. Игрель будет служить, и служить хорошо. Она не добьется моей любви, но, возможно, смягчит ненависть.

Наварх бросился на Фогеля Фильшнера, но тот без труда справился с ним и ушел.

Спустя девять лет Виоль Фалюш связался с Навархом. Правда, экран видеофона не зажегся – поэт только слышал голос. Наварх умолял вернуть Игрель Тинси, и Виоль Фалюш согласился. Через два дня в дом поэта принесли двухлетнее дитя.

– Я выполнил обещание, – объявил призрачный голос. – Ты получил свою Игрель Тинси.

– Это ее дочь?

– Это Игрель Тинси – вот все, что тебе нужно знать. Я отдаю ее под твою опеку. Воспитывай ее, охраняй, расти, следи, чтобы она осталась девственницей. В один прекрасный день я вернусь за ней.

Голос смолк. Наварх обернулся и поглядел на девочку. Даже теперь ее сходство с Игрель было поразительным… Что делать? Наварха обуревали сложные чувства. Он не мог воспринимать девочку как дочь, как наследие прошлой любви. Поэт чувствовал, что в их отношения всегда примешивается горечь. Наварх не мыслил любви без обладания.

Эта внутренняя борьба чувств отразилась на воспитании девочки. Наварх не дал ей умереть с голоду, предоставил убежище, не заходя дальше этого в своих заботах. Девушка выросла независимой и скрытной, не имела друзей и не задавала никаких вопросов.

Когда она созрела, сходство с Игрель Тинси проступило еще сильнее, и Наварха терзали воскресшие воспоминания.

Прошло двенадцать лет, но Виоль Фалюш не появлялся. Однако Наварх больше не тешил себя иллюзиями, напротив, в нем росла уверенность: Виоль Фалюш вот-вот вернется и заберет девочку. Он попытался намекнуть девушке на опасность, которая исходит от Виоля Фалюша, но наталкивался на ее скрытность и сомневался, поняла ли она его. Наварх пытался спрятать свою подопечную, что было очень трудно из-за ее диких повадок, увозил в глухие уголки Земли.

Когда девушке исполнилось шестнадцать, они жили в Эдмонтоне, в Канаде, куда стекались толпы пилигримов поглазеть на Священную Голень. Наварх надеялся затеряться в море людей, которых ничего не интересовало, кроме беспрерывных празднеств, процессий и священных ритуалов.

Однако он ошибался. Как-то вечером экран видеофона засветился, и высокая фигура возникла на фоне голубых вспышек, которые затмевали черты лица. Однако Наварх узнал Виоля Фалюша.

– Ну, Наварх, – зазвучал знакомый голос, – что ты делаешь в святом городе? Похоже, ты стал преданным адептом Кальзибы, раз живешь здесь, в тени Голени?

– Я изучаю, – промямлил Наварх. – Занимаюсь сравнительной историей религий.

– А что с девочкой? Я имею в виду Игрель… Надеюсь, с ней все в порядке?

– Прошлым вечером она была в добром здравии. С тех пор я ее не видел.

Наварху, почудилось, что взгляд собеседника так и впился в него.

– Она невинна?

– Откуда я знаю? – огрызнулся поэт. – Я же не могу следить за ней днем и ночью. В любом случае, какое тебе дело?

И снова поэту показалось, что взгляд старинного врага пронизывает его насквозь.

– Это мое дело во всех отношениях, и в такой степени, что ты и представить себе не можешь.

– Твой язык несколько коряв, – фыркнул Наварх. – И мне с трудом верится, что ты говоришь всерьез.

Виоль Фалюш мягко рассмеялся:

– Когда-нибудь ты посетишь Дворец Любви, старина Наварх, когда-нибудь ты будешь моим гостем.

– Только не я! – покачал головой Наварх. – Я – новый Антей. Никогда мои подошвы не оторвутся от земной почвы, пусть даже придется упасть на нее лицом и вцепиться обеими руками.

– Ну ладно, вернемся к девушке. Позови Игрель. Я хочу видеть ее. – Странная нотка зазвучала в голосе Виоля Фалюша – смесь нежности и гнева.

– Как – если я не знаю, где она? Болтается по улицам, плавает в каноэ по озеру или валяется в чьей-то постели?

Непонятный звук прервал Наварха. Но голос Виоля Фалюша не утратил мягкости:

– Никогда не говори этого, старина Наварх. Она была отдана на твое попечение. Ты получил ясные инструкции. И следовал им? Подозреваю, что нет.

– Лучшая инструкция – это сама жизнь, – отмахнулся Наварх, – и я не педант, ты же знаешь.

Наступило минутное молчание. Затем Виоль Фалюш сказал:

– Ты знаешь, почему я поместил девочку под твою опеку?

– Я путаюсь в собственных побуждениях, – буркнул Наварх, – откуда мне знать твои?

– Я открою тебе причину: ты хорошо меня знаешь, ты знаешь, что мне требуется, без всяких инструкций.

Наварх заморгал:

– Это не приходило мне в голову.

– Тогда, старина Наварх, ты невнимателен.

– Это я уже слышал сотни раз.

– Но теперь ты знаешь, чего я жду, и, надеюсь, исправишь ошибки.

Экран погас. Наварх в ярости и отчаяньи метался по Большой Флотской улице, идущей от площади Красоток к Святилищу Голени и запруженной толпами пилигримов. Он почувствовал себя бесконечно чужим и одиноким в гуще людей, охваченных мистической экзальтацией, и поспешил укрыться в чайном домике.

Несколько чашек терпкого напитка помогли ему овладеть собой.

«Чего же, – терялся в догадках Наварх, – ожидал Виоль Фалюш? Он питает романтический интерес к девочке. Наверно, хочет получить ее покорной, восторженной, готовой ко всему». Поэт не мог сдержать мрачного стона, привлекшего к нему удивленные взгляды других посетителей чайного домика, среди которых большинство составляли пилигримы.

«Виоль Фалюш хотел, чтобы девочке внушили: ее ожидает великая честь. Он мечтал получить ее заранее влюбленной…» Паломники глядели на странного человека с возрастающим подозрением. Наварх вскочил и выбежал из чайного домика. Причин оставаться в Эдмонтоне больше не было.

Пару раз в разговоре с девушкой он упомянул о Виоле Фалюше в печальном тоне, ибо уверовал, что она обречена. После одного такого разговора девушка сбежала, к счастью, как раз перед очередным визитом Виоля Фалюша на Землю. Тот вновь потребовал показать девушку, и Наварху пришлось сказать всю правду. Неизменно мягкий голос вкрадчиво произнес:

– Лучше, чтобы она нашлась, Наварх.

Но Наварх не пытался искать беглянку, пока не убедился, что Виоль Фалюш отбыл с Земли.

Здесь Джерсен прервал его вопросом:

– Откуда вы это знали?

Наварх попробовал увильнуть, но в конце концов признался, что мог связаться с Виолем Фалюшем во время его визитов на Землю по специальному номеру.

– Значит, можете и сейчас?

– Да, да, конечно, – выдавил из себя Наварх, – если бы хотел, но я не хочу.

Он продолжал рассказ, но теперь уже держался осторожнее, сопровождал слова множеством округлых жестов и старался не встречаться глазами с Джерсеном.

Из уклончивых слов Джерсен понял, что Наварх надеялся использовать его как орудие против Виоля Фалюша, детали своего плана Наварх так и не раскрыл. С огромными предосторожностями, всегда оставляя путь к отступлению, поэт пытался расставить ловушки Фалюшу. Однако случившееся опрокинуло все планы.

– А теперь, – бормотал Наварх, тыча костлявым пальцем в макет «Космополиса», – еще и это!

– Вы полагаете, что статья заденет Виоля Фалюша?

– Разумеется! Он не умеет прощать – это основное качество его души.

– Давайте обсудим статью с самим Фалюшем.

– И что нам это даст? Мы только ускорим расправу.

Джерсен понимающе покачал головой:

– Ну, тогда лучше опубликовать статью в теперешнем виде.

– Нет, нет! – взорвался Наварх. – Разве я не объяснил все? Он отомстит беспощадно и очень изобретательно! Статья приведет его в безумную ярость:

Фалюш ненавидит свое детство, он приезжает в Амбуле только для расправы со своими старыми врагами. Знаете, что случилось с Рудольфом Радго, который смеялся над прыщами Фогеля Фильшнера? Его лицо теперь усеяно фурункулами благодаря саркойскому яду. Была такая Мария, которая пересела от Фогеля за другую парту, потому что тот постоянно шмыгал носом. Ныне у несчастной нет и следа носа. Дважды ей делали пластическую операцию, и дважды она теряла новый нос. Похоже, она останется без носа на всю жизнь. Не следует раздражать Виоля Фалюша. – Наварх скосил глаза на Джерсена. – Что это вы пишете?

– Новый материал очень интересен. Я вставлю его в статью.

Поэт всплеснул руками так бурно, что его стул чуть не опрокинулся.

– У вас нет ни капли благоразумия!

– Возможно, если мы обсудим статью с Виолем Фалюшем, он разрешит публикацию.

– Вы безумнее меня.

– Мы можем попытаться.

– Очень хорошо, – прокаркал Наварх. – У меня нет выбора. Но, предупреждаю, я отрекусь от статьи.

– Как хотите. Мы позвоним отсюда или с брандвахты?

– С брандвахты.

Обиталище Наварха колыхалось на волнах, тихое и безлюдное.

– Где девушка? – спросил Джерсен. – Зан Зу, Друзилла, или как ее там?

– Задавать такие вопросы, – хмыкнул поэт, – все равно что спрашивать, какого цвета ветер.

Он пробежал по трапу, прыгнул на борт и отчаянным, трагическим жестом широко распахнул дверь. Наварх бросился к видеофону, нажал кнопки и пробормотал ключевое слово. Экран ожил – на нем появился одинокий цветок лаванды. Наварх обернулся к Джерсену:

– Он на Земле. Когда Фалюш улетает, лепестки цветка голубеют.

Послышались такты нежной мелодии, и через секунду-другую зазвучал голос:

– О, Наварх, мой старый компаньон. С другом?

– Да, срочное дело. Это – мистер Генри Лукас, представляющий журнал «Космополис».

– Журнал с традициями! Не встречались ли мы раньше? Что-то в вас есть знакомое…

– Я недавно с Саркоя, – сказал Джерсен. – Ваше имя там до сих пор на слуху.

– Отвратительная планета – Саркой. Однако не лишена зловещей красоты.

Наварх вмешался в беседу:

– У меня с мистером Лукасом вышел спор, и я хочу решительно отмежеваться от его дел.

– Мой дорогой Наварх, вы тревожите меня. Мистер Лукас наверняка человек воспитанный.

– Вы увидите.

– Как уже сказал Наварх, я работаю на «Космополис», – продолжал Джерсен. – Фактически я из числа управляющих. Один наш сотрудник подготовил сенсационную статью. Я заподозрил автора в преувеличениях и решил проконсультироваться с Навархом, который усугубил сомнения. Такое ощущение, что автор статьи столкнулся с Навархом, когда тот был в несколько возбужденном состоянии, и на основании случайных высказываний сделал ложные выводы.

– Ах да, статья! Она у вас?

Джерсен показал макет.

– Вот она. Я настаивал на проверке фактов, ведь Наварх утверждает, что автор чересчур свободно интерпретировал полученные сведения. Он полагает, что будет честнее, если вы ознакомитесь со статьей до публикации.

– Звучит благородно, Наварх! Ну что ж, позвольте мне исследовать эту тревожащую вас помеху. Поверьте, я не буду слишком суров.

Джерсен поднес журнал к передаточному устройству. Виоль Фалюш читал.

Время от времени он шипел что-то сквозь зубы, издавал невнятные возгласы.

– Переверните страницу, пожалуйста. – Его голос звучал вежливо и мягко.

– Спасибо. Я закончил. – Последовало минутное молчание, затем голос снова полился из динамика – изысканно любезный, с чуть заметной ноткой угрозы:

– Наварх, вы были чересчур беззаботны, даже для Безумного Поэта.

– Ба! – пробормотал Наварх. – Разве я не открестился сразу от этой затеи?

– Не совсем. Я отметил манеру изложения, великолепный стиль, характерный лишь для поэта. Вы лукавите.

Наварх набрался храбрости и заявил:

– Правда служит, так сказать, отражением жизни. Она всегда прекрасна.

– Лишь в глазах наблюдающего, – возразил Виоль Фалюш. – Я не нашел никакой красоты в этой омерзительной статье. Мистер Лукас был совершенно прав, что побеспокоился узнать мою реакцию. Статья не должна публиковаться.

Однако Наварх, опьяненный собственным безрассудством, начал препираться:

– Что за толк в известности, если твои друзья не могут извлечь из нее выгоду?

– Эксплуатация известности и ублажение друзей не входят в мои планы, – заметил мягкий голос. – Можете ли вы вообразить мое расстройство, если эта статья выйдет? Она спровоцирует меня на ужасные поступки. Придется требовать удовлетворения у всех замешанных в деле, что будет лишь справедливо. Вы оскорбили мои чувства и должны загладить вину. В вопросах чести я крайне щепетилен и воздаю сторицей за оскорбление.

– Правда отражает Вселенную, – продолжал спорить Безумный Поэт. – Скрывая правду, вы разрушаете Вселенную.

– Но в статье нет и слова правды. Это частная точка зрения, образ или два, выхваченные из контекста. Как человек, владеющий всей полнотой фактов, я заявляю, что допущено искажение действительности.

– Позвольте мне сделать предложение, – вмешался Джерсен. – Почему бы вам не позволить «Космополису» представить реальные факты, так сказать, факты с вашей точки зрения. Нет сомнений, вам есть что поведать обитателям Ойкумены, как бы они ни оценивали ваши деяния.

– Не думаю, – протянул Виоль Фалюш. – Это походило бы на саморекламу или, что еще хуже, на довольно безвкусную апологию. Я скромный человек.

– Но ведь вы художник?

– Разумеется. Правдивого и благородного масштаба. До меня люди искусства выражали плоды своих исканий с помощью абстрактных символов.

Зрители или слушатели, как правило, не принимали участия в создании произведений. Я же использую иную символику, изысканно абстрактную, но осязаемую, видимую и слышимую, – символику событий и окружения. Нет зрителей, нет аудитории, нет пассивного созерцания – только участники, которые испытывают разнообразные ощущения во всей их остроте. Никто прежде не замахивался на разрешение подобной задачи. – Здесь Виоль Фалюш издал какой-то странный, затянувшийся смешок. – За исключением, возможно, моего современника, мегаломаньяка Ленса Ларка, придерживающегося, однако, более жесткой концепции. Тем не менее, готов заявить: я, возможно, величайший художник в истории. Мой объект – Жизнь, мой медиум – Опыт, мои инструменты – Удовольствие, Страсть, Ненависть, Боль. Я созидаю окружение, необходимое для слияния всех этих чувств в единое целое. Речь идет, разумеется, о моем творении, обычно именуемом Дворцом Любви.

Джерсен энергично кивнул:

– Народы Ойкумены горят желанием узнать о нем. Чем публиковать вульгарную стряпню вроде этой, – Джерсен небрежно кивнул на макет «Космополиса», – журнал предпочел бы обнародовать ваши тезисы. Нас интересуют фотографии, карты, образцы запахов, записи звуков, портреты, а больше всего – ваша экспертная оценка.

– Звучит заманчиво.

– Тогда давайте назначим встречу. Назовите время и место.

– Место? Дворец Любви, разумеется. Каждый год я приглашаю группу гостей. Вы будете включены в число приглашенных, и старый безумец Наварх тоже.

– Только не я! – запротестовал Наварх. – Мои ноги никогда не теряли контакта с Землей, я не рискну замутить ясность своего зрения.

Джерсен также не выказал восторга:

– Приглашение, хоть и оценено нами по достоинству, не совсем удобно. Я тоже предпочел бы встретиться с вами сегодня вечером, здесь, на Земле.

– Невозможно. На Земле у меня есть враги, на Земле я всего лишь тень.

Ни один человек здесь не может указать на меня пальцем и объявить: «Вот он, Виоль Фалюш». Даже мой дорогой друг Наварх, от коего я приобрел столько познаний. Чудесный праздник был, Наварх! Великолепный, достойный Безумного Поэта! Но я разочарован в девушке, отданной вам на воспитание, и я разочарован в вас. Вы не проявили ни такта, ни воображения, на которые я рассчитывал. Я ожидал увидеть новую Игрель Тинси, радостную и капризную, сладкую, как мед, беззаботную, как жаворонок, с живым умом и все же невинную. А что я нашел? Унылую замарашку, абсолютно безответственную и безвкусную. Вообразите: она предпочла мне Яна Келли, пустого, нестоящего человечка, к счастью, уже покойного. Я возмущен. Девушка явно плохо воспитана. Я полагаю, она знает обо мне и о моем интересе к ней?

– Да, – вяло сказал Наварх. – Я произносил при ней ваше имя.

– Ну, я не удовлетворен и посылаю ее в другое место для обучения менее одаренным, но более дисциплинированным наставником. Думаю, она присоединится к нам во Дворце Любви. А, Наварх, вы хотите что-то сказать?

– Да, – подтвердил Наварх скучным голосом. – Я решил принять ваше приглашение. Я посещу Дворец Любви.

– С вами, художниками, все ясно, – заявил Джерсен поспешно, – но я-то занятой человек. Возможно, небольшой разговор или два здесь, на Земле…

– Я уже покидаю Землю, – заметил Виоль Фалюш своим мягким голосом. – Я болтался здесь, на орбите, в ожидании известия, что мои планы относительно юной шалуньи приведены в исполнение… Так что вы должны посетить Дворец Любви.

Цветок вспыхнул зеленью, поблек и окрасился нежной голубизной. Связь прервалась.

***

Наварх долгие две минуты сидел неподвижно в своем кресле – голова опущена, подбородок упирается в грудь. Джерсен уставился невидящим взглядом в окно, свыкаясь с внезапным ощущением утраты и пустоты…

Наконец поэт вскочил на ноги и пошел на переднюю палубу. Джерсен последовал за ним. Солнце опускалось в воду, черепичные крыши Дюрре горели бронзовым отсветом, черные конструкции доков застыли под странными углами – все источало почти нереальную меланхолию.

– Вы знаете, как добраться до Дворца Любви? – спросил Джерсен.

– Нет. Он сам нам скажет. Его память похожа на картотеку – от нее не ускользает ни одна деталь. – Наварх безнадежно махнул рукой, зашел в каюту и вернулся с высокой, тонкой темно-зеленой бутылью и двумя бокалами. Он отбил горлышко и наполнил бокалы. – Пейте, Генри Лукас, или как вас там?

Внутри этой бутылки вся мудрость столетий, золотой век Земли. Нигде больше не родит такая лоза, лишь на старой Земле. Безумная старая Земля, безумный старый Наварх – чем старше они, тем ближе к совершенству. Хлебните этого превосходного эликсира. Генри Лукас, и считайте, что вам повезло: его вкушают только безумные поэты, трагические Пьеро, черные ангелы, герои на пороге смерти…

– А меня можно причислить к этому ряду? – прошептал Джерсен – больше себе, чем Наварху.

Повинуясь привычке, Наварх поднял бокал и стал разглядывать вино на просвет. Угасающие дымно-оранжевые лучи зажгли влагу в стекле. Поэт отхлебнул добрую половину содержимого и уставился на воду.

– Я покидаю Землю. Сухой листок, гонимый ветрами. Глядите! Глядите! – В неожиданном возбуждении он указал на печальную закатную дорожку, бегущую поперек устья реки. – Вот наш путь. Нам нужно идти!

Джерсен потягивал вино, которое, казалось, впитало в себя солнечный свет.

– Как по-вашему, зачем он забрал девушку?

Наварх скривил губы:

– Ясно зачем. Он будет терзать ее, шипя, как змея. Она – Игрель Тинси, и она вновь отвергла его… Так что Фалюш опять вернет ее в младенчество.

– Вы уверены, что она – Игрель Тинси? А не просто очень на нее похожа?

– Она – Игрель Тинси. Конечно, разница есть, огромная разница. Игрель была кокетлива и бессознательно жестока. Эта – серьезна, терпима и чужда жестокости… Но она – Игрель Тинси.

Они сидели, поглощенные своими мыслями. Сумерки опустились на воду, на дальнем берегу зажглись огоньки. Посыльный в униформе вылез из аэрокара и подошел к трапу.

– Послание для поэта Наварка.

Наварх перегнулся через перила:

– Это я.

– Отпечаток большого пальца сюда, пожалуйста.

Наварх возвратился с длинным голубым конвертом. Медленно вскрыв его, он вытащил листок с изображением цветка лаванды, вроде заставки на экране видеофона. Послание гласило:

"Следуйте за Скопление Сирнеста в секторе Аквариума. В глубине Скопления находится желтое солнце Миель. На пятой планете, Согдиане, на юге континента, по форме напоминающего песочные часы, находится город Атар. В месячный срок явитесь в агентство Рабдана Ульшазиса и скажите: «Я гость Маркграфа».