Отвечая на вопрос голливудской журналистки Флорабель Мур о том, что побудило ее написать «Долину кукол», Джеки сказала: «Многие из нас, простых людей, убеждены, что гиганты шоу-бизнеса живут в каком-то сказочном мире. Мы завидуем тем, кого отметила судьба. И вот я решила, что пришло время покончить с иллюзиями. Ревность, зависть, вульгарность, злоба, камень за пазухой и отсутствие щепетильности имеют место и в их жизни, только в преувеличенном виде.

Я произвела на свет не „грязную“, а правдивую книгу, потому что поставила перед собой задачу дать читателям верную перспективу, чтобы они осознали, какая удача – жить вдали от этого поля битвы, где царят законы волчьей стаи».

Большинство рецензентов этого так и не оценили. Глория Стайнем писала: «В среднем один раз на одиннадцать страниц нам, вдалбливают в голову, что добиться успеха – еще не значит быть счастливым. Вот мораль книги». Невзирая на этот постулат и вопреки недоброжелательству критиков, сама Джеки ухитрялась оставаться удачливой и одновременно счастливой. Примерно в это время они с Ирвингом начали подтасовывать даты и факты своей жизни. Например, говорили, что женаты двадцать один год и имеют пятнадцатилетнего сына Гая. На самом деле ему было уже двадцать, но они сделали его подростком, чтобы иметь возможность объяснять, что он учится в пансионе. Упоминалась то подготовительная школа в Аризоне, куда его пришлось определить из-за хронического гайморита, то пансион в Новой Англии, который Джеки не хотела называть, чтобы старшие мальчики не дразнили: «Это что, твоя мама сочинила?» Однажды выдумав легенду, Мэнсфилды до конца придерживались ее. Джеки регулярно убавляла себе количество лет, чтобы окончательно сбить всех с толку.

Строя планы на будущее, Джеки однажды позволила себе завуалированный намек на свою болезнь, о которой никто из журналистов не имел понятия: «После „Машины любви“, которая вчерне уже готова, я собираюсь написать еще тридцать романов – конечно, если проживу достаточно долго. Как известно, Гудмен Эйс задним числом сделал мне свадебный подарок – портативную пишущую машинку. Знаете, что я ему на днях сказала? Вот что: „Подумать только, Гудмен, что было бы, если бы ты презентовал мне пианино! Наверное, сейчас я гремела бы на весь Карнеги-холл!“»

Джеки не раз повторяла, что хочет добиться успеха сегодня, а не когда-нибудь в будущем. Она признавала, что диалоги даются ей лучше, чем описания, и делала вывод: «Из меня вышел бы вполне сносный драматург, но мне важен сегодняшний успех, а в этой профессии вы постоянно от кого-нибудь зависите – от режиссера, качества постановки, игры актеров… Если пьеса не понравилась критикам, ее в три дня выкинут из репертуара, и год вашей работы летит в трубу. Тогда как судьба книги зависит главным образом от читателей. Доброе слово, сказанное в узком дружеском кругу, побуждает человека и без всякой рекламы купить книгу. В то же время можно потратить целое состояние на рекламу, но если книга не пришлась по душе читателю, даже не мечтайте об успехе».

Джеки славилась своими экспромтами, которые затем становились крылатыми фразами. К примеру, бывший муж ее подруги Джойс Мэтьюз, Билли Роуз, умер в декабре 1966 года, но и в мае его тело еще не было предано земле из-за того, что родственники не могли договориться о месте захоронения. Джеки прокомментировала это так: «Если бы Билли сейчас был жив, он захотел бы, чтобы его скорее похоронили».

В разгар ее работы над «Машиной любви» репортер «Паблишер уикли» спросил, как она рассчитывает взять верх над «Жалобой Портноя» Филипа Рота и «Адой» Набокова. «Куплю еще пару накладных ресниц!»– отрапортовала Джеки. Но самая хлесткая ее острота обязана своим происхождением тому обстоятельству, что издатель Филипа Рота однажды попросил ее высказать свое мнение о «Жалобе Портноя». Хотя Джеки это отрицала, но все же она была шокирована натуралистическим описанием акта мастурбации. Поэтому она выдала следующее: «Я считаю Рота большим писателем, но руки ему я бы не подала».

Наконец Джеки была официально признана в качестве писателя. Репортеры настаивали, чтобы она посвятила их в тайны своей «кухни». Они воображали, будто творчество – сугубо механический процесс и можно, овладев определенными приемами, запросто сесть за машинку и отстучать что-нибудь вроде «Долины кукол». В их оправдание можно сказать, что это – довольно распространенная точка зрения, и без вопроса «Как вы пишете?» не обходится ни одно интервью. Более того, иные писатели сами испытывают зуд делиться творческим опытом. Со временем они убеждаются в полной бессмысленности этого занятия и начинают скрытничать. Только не Джеки. Главное, чего она всегда добивалась, – чтобы ее принимали всерьез, особенно критики и другие писатели. Возможно, ближе познакомившись с ее творческим методом, они перестанут отказывать ей в уважении? Поэтому, уступая давлению со стороны репортеров, Джеки многократно описывала процесс создания книги. Да, она сама печатает на легкой голубой машинке «Ройял» двумя указательными пальцами. Нет, она не прибегает к посторонней помощи, даже когда дело доходит до чистового варианта.

Ее система могла служить примером рациональной организации писательского труда. Стены ее кабинета были увешаны грифельными досками и таблицами; делая перерыв, Джеки завешивала их розовыми виниловыми занавесками. Она тщательно разрабатывала историю жизни каждого персонажа и чертила таблицы, стрелками отмечая родственные и иные связи литературных героев, прослеживая развитие этих связей. Основная линия романа, сюжет внешний и внутренний – все получало графическое отображение на этих таблицах.

«Это очень простая и практичная система», – уверяла Джеки. Ей нравилось много раз излагать свою «систему», и она ни разу не сбилась в ее описании.

Рекс Рид рассказывал: «Она пишет первый вариант на желтой бумаге для заметок, сидя за машинкой на стуле с оранжевым кожаным сиденьем, покрытым белым полотенцем, чтобы попа не потела. Потом перепечатывает написанное на обратной стороне старых пресс-релизов».

Джеки никогда не была скупердяйкой, но признавалась: «Единственное, над чем я трясусь, это бумага. Обычно я пишу черновик на желтой бумаге для заметок, второй вариант – на голубой, третий – на розовой, четвертый – на зеленой и пятый – на белой. Это очень удобно. Предположим, перечитав черновик, я нахожу, что первые сорок страниц неплохи, а с сорок первой по шестьдесят третью ужасны; с шестьдесят четвертой по сотую – недурны и так далее. Я полностью перепечатываю страницы, которые меня не устраивают, на голубой бумаге, а желтые складываю в отдельную папку. И так все время. В результате я всегда четко представляю, где нахожусь и какие изменения внесла в рукопись и на какой стадии. Перечитывая третий вариант, я обращаю внимание исключительно на сюжет и полностью отвлекаюсь от стиля, деления на главы и абзацы: меня интересует лишь развитие сюжета, его логика и динамизм. Какой персонаж плохо выписан? Где нарушена последовательность эпизодов? Скажем, мотивация того или иного поступка кажется мне неубедительной из-за того, что на предыдущей стадии я вырезала кое-какие куски, – мне не составляет труда восстановить их. При последнем вычитывании меня больше всего волнует стиль, язык, и тут уж приходится делать не по тридцать страниц в день, как на начальной стадии, а всего по пять. Никто, включая Ирвинга, не видит книги до тех пор, пока я не перепечатаю ее набело». (Эта последняя ремарка вызвана тем, что сплоченность команды Мэнсфилдов дала повод некоторым недоброжелателям писательницы утверждать, будто на самом деле автором романов является Ирвинг.)

«Когда я только приступаю к новой книге, то нуждаюсь в полном уединении. После того как черновик готов, я зову Ирвинга и рассказываю содержание. Если ему что-то не нравится, мы обсуждаем это, но я не всегда следую его советам. К примеру, он очень возражал против имени Нили О'Хара в „Долине кукол“, но я его оставила».

После того как Ирвинг прочтет чистовой вариант, Джеки снимала копии для издательства. «Я не выпускаю из поля зрения ни одной страницы, – признавалась она. – Даже при ксерокопировании».

Собственное литературное творчество стало для Джеки любимой темой разговора. Она охотно рассказывала, например, что «вслед за Хемингуэем» нарочно употребляет обыденную лексику. «Если бы я захотела, то как нечего делать изъяснялась бы высоким штилем, но зачем? Ведь я рассказываю историю человеческой жизни и хочу быть понятой – и не только семью-восемью снобами».

Она не особенно жаловала эпитеты («совсем как Хемингуэй») и как будто считала, что отказалась от них одной из первых, тогда как это уже стало общей тенденцией.

Джеки утверждала, что при желании могла бы создать литературный шедевр, но «вокруг и так полно литераторов с рафинированным вкусом, и они голодают. Они ненавидят меня, потому что убеждены: я сознательно штампую коммерческие книги. Это не так. Если бы я поставила перед собой такую цель, то не корпела бы над каждой книгой по три с половиной года и не переживала бы так».

Она любила похвастать своим умением лепить характеры и тем, что никогда не навязывает читателю свою трактовку образа, а дает литературному герою самовыразиться в прямой речи. В качестве примера она обычно приводила Элен Лоусон в «Долине кукол»: «Вы получаете представление о том, что она за человек, исключительно из ее реплик и монологов». В данном случае Джеки была права. Однако гораздо чаще имело место совсем другое: Джеки выкладывала все о своем герое задолго до его появления на страницах романа, делая это устами какого-нибудь малозначительного персонажа. Так обычно поступают драматурги, заставляя лакея с горничной судачить о порядках в доме. К примеру, в «Долине кукол» персонаж второго плана, Генри Бэллами, следующим образом характеризует Лайона Берка: «Лайон просто войдет, полный британского обаяния, со своей внешностью кинозвезды, и – бац! – выйдет, получив все, чего хотел. Но проходит некоторое время, и ты начинаешь отдавать себе отчет, что не знаешь, что же он представляет собой на самом деле и что он думает о тебе или о ком-то еще… Но что бы ты о нем ни думал, в конечном счете начинаешь его обожать».

О Жаклин Сьюзен часто говорили, что она совершенно лишена тонкости. Это не так. Джеки тонко и глубоко чувствовала и в своих романах исследовала сложнейшие психологические ситуации. Чего ей действительно не хватало – это изящества стиля. Она знала только один путь: напрямик. И не могла представить себе иного воздействия на читателя, кроме как шарахнуть его по голове.

Джеки была исключительно умной, интеллигентной женщиной. Встречаясь с ней в первый раз, все поражались верности ее суждений о жизни и людях. Будучи самоучкой, она была очень начитанна и прекрасно подкована в самых различных областях знания. Она любила цитировать Ницше: «Будь верным своему таланту!» По мнению Джеки, человек имеет полное право добиваться успеха. Ее глубоко ранили нападки критиков на любую пользующуюся читательским спросом книгу. Она не особенно возражала против выпадов в свой адрес, но в конце концов Ирвинг стал утаивать от нее наиболее желчные.

В основе этой вражды лежало коренное противоречие, заключавшееся в том, что, не будучи лучшим в мире писателем, она пользовалась наибольшим успехом. Миллионы людей расхватывали ее романы так, будто до сих пор не купили ни одной книги. И это было недалеко от истины. Самыми пламенными поклонниками Джеки становились те, кто был не способен к самовыражению: она делала это за них.

Тем не менее, если бы круг поклонников Джеки ограничивался невежественной публикой, критики оставили бы ее в покое и она жила бы припеваючи, поставляя свой «китч» на рынок массового спроса. Но как раз это ее не устраивало. Они с Ирвингом вдохновенно пропагандировали каждую книгу, подавая ее как литературное событие года. И достигали цели главным образом благодаря неколебимой вере друг в друга. Поодиночке они бы не выстояли. А так им удалось возбудить интерес и в среде искушенной публики. Люди покупали романы Жаклин Сьюзен, только чтобы «быть в курсе». Это считалось престижным.

В то же время Джеки отдавала себе отчет, что в основе ее успеха лежат удача и ряд счастливых совпадений. «Владея каким-то секретом, неужели я стала бы столько корпеть над каждым романом? Да я бы организовала продажу своих сувенирных изображений на дорогах и штамповала по книге в год».

Мэнсфилд тоже не воспринимал ее успех как должное, а тратил все больше времени и энергии на заключение контрактов с американскими и европейскими издательскими фирмами и литературными клубами. Он отстаивал право Джеки на утверждение обложки, обговаривал с репортерами сценарии вечеров, на которых должна была состояться презентация очередного романа, засыпал издателей ежедневными сводками о ходе раскупаемости книги по всей стране. Руководствуясь безошибочным чутьем, удовлетворял либо отклонял просьбы об интервью. Его офис на Пятой авеню был одним из оживленнейших мест во всем квартале.

А Джеки продолжала трудиться не покладая рук. Как правило, она садилась за работу в одиннадцать или двенадцать часов дня, писала три-четыре часа без перерыва, потом съедала свой обед (обычно банан). Вплоть до того времени, когда до окончания книги оставалось примерно четыре месяца, Мэнсфилды ходили ужинать в ресторан. Однако на заключительной стадии Джеки одна забегала в какое-нибудь кафе и снова опрометью бежала домой, садилась за машинку и печатала с десяти вечера до часу ночи.

Если кто-то считал, что Джеки с Ирвингом попросту морочат публику, он очень ошибался.