К чему было трудно привыкнуть в этой девушке, так это к ее режущей слух манере выговаривать слова. Естественным такое произношение не казалось. Еще труднее было представить, у кого она могла его перенять.

— Слушай, а где ты живешь? — спросил Бричард примерно на двадцатой минуте разговора.

Это происходило в тот самый момент, когда незнакомец расплачивался со старым букинистом, монстр по имени Большой Квидак пытался понять принцип работы плазменного пульсатора, а капитан Магруз… Но к нему мы вернемся позже.

— У меня есть дом, — сказала Сато. — Или как правильней? Избушка? Коттедж? Хижина?

Дорогу через лес выбирала она, и все время получалось, что они двигались по какому-то сложному маршруту, ни разу не выходившему на открытую местность. Обитатели леса пересекли его сетью довольно четких тропинок. Наверное, их натоптали козы. Или олени. Хотя сканирующие системы не обнаружили на острове ни коз, ни оленей. Впрочем, Бричард уже сделал вывод, что эти системы никуда не годятся.

— Хм, — сказал он, услышав про дом-избушку-коттедж-хижину. — Зависит от того, как она выглядит.

— Хочешь ее увидеть? — спросила Сато.

— Конечно хочу, — ответил Бричард. И вспомнил, что находится в самоволке.

К закату он обещал вернуться на корабль, имелось пари, которое, собственно говоря, он уже выиграл, и оставалась неясна только одна деталь.

— Слушай! — сказал он. — Я не помню, ответила ты или нет. Насчет лошадей

— Что «насчет лошадей»? — переспросила девушка. На этом острове водятся лошади? Ну, те животные, о которых я рассказывал. На них еще можно ездить верхом.

Ее лицо прояснилось.

— Я поняла, — сказала она. — Нет, конечно.

Над их головами прожужжало что-то невидимое, скрытое за густыми кронами деревьев. Сато задрала голову. Можно было понять, что подобный звук она слышит впервые. И что он ей не нравится.

— Это микроразведчик, — объяснил Бричард. — Знаешь, такая электронная железка с рулями и пропеллером. Кто-то из наших запустил. Непонятно только зачем. — И потянулся включить переговорник, но передумал. Скорее всего лейтенант Гейзер, дежурство которого подходило к концу, немного заскучал.

Бричард опустил руку и прислушался.

— А это что? — спросил он, глядя в направлении нового звука.

— Как «что»? — переспросила девушка. — Конечно, ручей.

И в самом деле, через тридцать шагов они увидели ручей, пробивший русло между живописных валунов, когда-то очень хотевших зарыться поглубже в землю, но которых и там все равно достали. А дальше, за ручьем, в тени деревьев, похожих на дубы, находилось сооружение, которое Бричард в первый момент даже не выделил среди естественных деталей ландшафта.

— Вот, — сказала Сато. Это и есть мой дом. Хижина.

— Да, — сказал Бричард. — Хижина. Ты знаешь, наверное, это как раз то самое слово.

Хижина была устроена так, что основания двух толстенных деревьев образовывали как бы ее угловые столбы. Если можно говорить об углах сооружения, не имеющего определенной формы. Стены были сложены из увесистых стволов, и Бричард невольно задумался, кто же их складывал. Девушка выглядела крепкой, но не до такой степени, чтобы в одиночку таскать бревна. Со всех сторон хижину оплетала местная разновидность плюща, поэтому и заметить ее было непросто. Даже для самой крутой сканирующей программы.

— Тебе не нравится? — спросила Сато.

— Нет, что ты, — ответил Бричард. — Это живописно. — Других комплиментов он еще не придумал. Зато нашел новый вопрос: — А кто ее строил? Не ты же сама!

— Отец, — ответила Сато после неуловимой паузы. — Прежде, чем улететь.

— Странно, — сказал Бричард. — Он мог придумать решение удачней. Например, поставить сюда стандартный жилой модуль. Он же встроен в каждый современный корабль.

— А он его и поставил, — сказала Сато. — Только модуль внутри.

— Да? — спросил Бричард.

Еще сомневаясь в ее словах, он подошел к двери хижины. Почему-то она была деревянной, а ее наружная сторона обшита странной, что-то ненавязчиво напоминающей плешивой розоватой шкурой.

— Заходи! — сказала Сато, дернув за привешенное к двери веревочное кольцо.

Войдя в хижину следом за девушкой, Бричард убедился, что основой сооружения действительно служит стандартный отделяемый жилой модуль. Только прежде, чем попасть в этот лес, модуль был основательно покорежен ударом, и скорее всего не одним. Учитывая заложенный в конструкцию запас прочности, удары были достаточно сильными. Модуль или швыряли с большой высоты, или в него врезался увесистый метеорит.

На стенах висело несколько шкур — тюленьих, как он потом узнал, а посредине комнаты провисал кожаный гамак. А еще имелся сложенный из скрепленных глиной камней очаг с выведенным наружу дымоходом. Бричард сделал вывод, что тот же самый удар, который смял в гармошку угол модуля, вывел из строя и энергетический блок. Или, по крайней мере, лишил его возможности работать на полную мощность. На столе — стандартном, прикрепленном к стене откидном столе — стоял вылепленный без помощи гончарного круга кувшин. В его горлышко был вставлен букет полевых цветов. Несколько охапок травы лежало вдоль стены, комнату наполнял запах свежей зелени. Краем сознания Бричард отметил стоявшую у двери скрученную поперек вязанку прутьев. Намного позже он совершенно случайно узнал, что у подобной вязанки даже имеется специальное название: «веник».

— И как тебе здесь? — спросила Сато, повесив на стену лук и оглянувшись.

— Здорово! — сказал Бричард. — Просто замечательно. На этот раз он был искренен, хотя имел в виду вовсе не дизайн. Он вдруг осознал сразу несколько вещей. Перед ним стояла невысокая девушка, которая несколько лет жила здесь… Убивала зверей из лука… Ловила рыбу… По вечерам сидела у этого каменного очага, глядя на огонь… И все эти годы она оставалась одна…

Гейзер был совершенно прав, подозревая сержанта в недостатке воображения. Если бы тот страдал избытком воображения, он бы понял, что такого просто не могло быть. Бричард собирался спросить, сколько именно их было, этих лет, когда динамик переговорного устройства щелкнул. Послышался голос лейтенанта Гейзера.

— Брич, где ты пропадаешь? — поинтересовался тот. Чего молчишь? Тебя еще не съели?

Сержант включил обратную связь.

— Я в порядке! — ответил он. — Что-нибудь случилось?

— Пока нет, — ответил Гейзер. — Просто я немного побеспокоился за тебя.

— Спасибо!

— Не за что. Лошадиных шкур снял много?

Встретившись взглядом с Сато, Бричард успел заметить на ее лице еще одну смену выражений: смесь полуудивления, полуиспуга и еще чего-то.

— Лошадей я не нашел, — ответил Бричард. — Зато нашел… — И осекся. — В общем, вернусь, расскажу все.

— Ну-ну! — сказал Гейзер. — Не дрейфь, Брич! Совсем без денег ты не останешься. Помнишь, за открытие планеты земного типа положена премия? Кстати, не маленькая. Даже в раскладе на численность экипажа.

— Приятно слышать, сэр, — сказал Бричард только для того, чтобы вообще что-нибудь сказать.

— Ладно, лейтенант, конец связи.

— А что такое? — заинтригованно переспросил Гейзер. — Слушай, Брич, почему ты не включишь изображение?

По его голосу можно было понять, что он расслышал в словах сержанта какие-то нюансы.

— Ничего, — ответил Бричард, делая вид, что прослушал последнюю фразу. — Все в порядке, сэр. Скоро буду.

— Во сколько именно? — уточнил Гейзер. — Ты, вообще-то, не очень затягивай с возвращением, сержант. Ты там не с туземкой какой-нибудь балуешься?

— Ага! — подтвердил Бричард. — Почти. — И отключил связь.

— О чем вы это? — спросила Сато.

— Пустяки, — сказал Бричард. — Мой друг интересуется, что я делаю и скоро ли буду.

Ему показалось, что девушка собирается задать новый вопрос. Но ошибся. Ничего не спросив, она подошла к холодильнику — из чего следовало, что энергетический блок работал хотя бы частично, — и достала тарелку, доверху наполненную темно-красными ягодами. Поставив тарелку на середину стола, села в кресло и, сбросив со ступней мокасины, подобрала ноги. Потом рассмеялась и снова соскочила на пол.

— Я забыла, — сказала она. — Гостю надо предлагать стул. Только у меня нет второго стула.

— Ерунда! — сказал Бричард. — Зачем?

— То есть как «зачем»? — переспросила она. — А зачем тогда вообще нужно это правило?

Возможно, чтобы до конца разобраться в мотивах ее поведения, требовался сильный психолог. Но сейчас она была проста и понятна. Ей было весело. Бричард снова попытался представить годы, которые она прожила в этой хижине. И не преуспел.

— Откуда вы прилетели? — спросил он, задав далеко не самый интересный из возникших вопросов.

— Что ты имеешь в виду? — переспросила Сато.

— Я имею в виду, откуда прилетел ваш звездолет, — объяснил Бричард, испытывая чувство, что повторяет одно и то же.

— Не знаю, — сказала она. — Не помню.

— Как не помнишь? — удивился Бричард. — Ни названия планеты, ни номера системы?

— Нет, — сказал она.

— А какие-нибудь документы?

В ее взгляде снова мелькнуло неподдельное удивление.

— Нет, — повторила она. — Наверное, отец забрал их с собой. Это что, так важно?

— Вообще-то, да. Если ты собираешься возвращаться… — Сержант осекся, потому что сообразил: чтобы куда-то возвращаться, надо знать, куда именно. — Если ты хочешь лететь с нами… — И снова замолчал.

Вовсе не самоочевидно, что девушка улетала вместе с ними. «Эскалибур» был одним из тех овеянных легендами кораблей, которые, подобно ангелам мести, несут угрозу рассеянным по Вселенной враждебным человеческой цивилизации злобным чужакам, преступникам, пиратам и нарушителям Галактического Кодекса, и эта экспедиция не была развлекательной прогулкой. Скорее всего капитан Никсон предложит девушке пока оставаться на этом острове. Скажем, до прибытия агентов федерального бюро колонизации.

Бричард почувствовал, что ему этого совсем не хочется.

Страшный монстр продолжал пополнять свой багаж знаний. Потратив некоторое время на уточнение деталей человеческой и негуманоидной биологии, Большой Квидак заинтересовался техникой космических передвижений. Обзаведясь некоторыми познаниями о конструкциях звездолетов и потерпев полное поражение в попытке понять истинные законы строения пространства, монстр снова перенес свой интерес на тех, кто на космических кораблях летает. То есть на людей, а также на собакоголовых негуманоидов (о других разновидностях астронавтов монстру еще предстояло узнать). Теперь эти существа интересовали монстра уже не на биологическом, а на популяционном уровне. Вполне естественно, речь очень скоро зашла о Межзвездной федерации.

— Что есть Федерация? — вопросил Большой Квидак.

Как уже упоминалось, сегментные глаза монстра смотрели во все стороны, головой он попусту не вертел, а голос, мягко говоря, был бедноват интонациями. Приходилось самостоятельно догадываться, к кому обращен его вопрос.

— Федерация, ну… это такое государство, — начал Гардинг. — Большое государство… Галактического масштаба. В него входит много планет… — И замолчал. Просто он очень устал, потеряв счет времени, выслушивая и пытаясь ответить на вопросы, для полного ответа на которые требовалось бы пройти десяток университетских курсов. И при этом ему почти не удавалось сомкнуть глаз.

— Гарру-дыг-зум! — прорычал Гырр, — Рыр-рур-рер-хум! Дых! Р-р-р!

Несмотря на краткость фраз, это было переведено как: «Он имеет в виду, что это очень большое государственное образование. Оно состоит из звездных территорий, а каждая территория — из нескольких колонизованных планет. Каждая из территорий посылает в конгресс по два представителя. Кажется, по два. Р-р-р!»

— Зачем? — спросил Большой Квидак.

То есть это можно было понимать: «Почему именно по два?» или «Зачем она их посылает?» Или еще как-нибудь. На этот раз Гардинг решил начать свое объяснение с базовых основ.

— Ну-у… — произнес он, мутно глядя перед собой, — Федерация это представительная форма правления. Да… Решения принимаются в зависимости от числа поданных голосов… В общем, это система правления, основанная на соревновательном принципе. — И снова замолчал, подавленный чувством бессилия и необъятностью темы.

— Р-р-рыг! — сказал Гырр. — Кхург! Рухуг-хорнуш! Гы-гы! Оргунар-хоху-наг-шы-ва-куцый-хо! Орух-хых-ды! Игы-вах-хар-гер-пхезидент!

Что означало: «Дурацкая система, основанная на том, что все друг друга подкупают, надувают и продают. Чтобы попасть в систему власти, надо сначала продаться, потом подкупать и врать, и, если врать и платить очень много и если очень повезет, ты на время становишься членом особого стада, которое поднимает руки и жмет на кнопки в специально отведенном помещении. На основе случайно возникающего сочетания чисел принимаются или отклоняются государственные законодательные акты. Иногда члены этого стада что-то говорят с трибуны и с экранов, а в свободное время используют свои привилегии и накапливают запасы на будущее. А над этим стадом стоит еще один гуманоид, которого тоже выбирают на время, но уже не болтать и нажимать кнопки, а действительно управлять государством. Его называют „президент“!»

Даже если собакоголовый так и думал, все равно его речь была злобным пасквилем на институт демократии и вообще человеческую цивилизацию. Но монстра, как могло показаться, этот ответ, удовлетворил. На самом же деле он просто заложил в своей памяти некую невидимую закладку, чтобы со временем вернуться к оставленной теме.

— А что является собой «империя»? — спросил он. Человек и негуманоид снова переглянулись.

— Объясняй ты, — сказал Гардинг. — Я пас. Я устал. Я хочу спать.

— Хуху-гыж-хех-эф! Хыр-хыр! Нухурум-гуп-ны! Вы! Арх-вах-вар! Гывап-рав-бак! Жух-хер-ротацон-бюх! Говнюк! Бав-хух-хыр!

Что было понято так: «Это более продвинутая общественная формация. Она осуществляется не подтасовками голосов разных идиотов, а передачей полномочий по принципу кровного родства после смерти предыдущего носителя власти. То есть обычно по принципу родства. А если император не справляется со своими обязанностями, человеческая цивилизация выработала особые формы ротации власти. Ну, скажем, придушить императора шарфом, накормить толченым стеклом или чего-нибудь в бокал подсыпать…»

Опять запахло злобной античеловеческой клеветой. Может быть, в далеком прошлом монархов и душили шарфами, но в эпоху межзвездных путешествий, когда исследованы глубинные тайны медицины и биологии, монархи умирают только от естественных причин. То есть в постели. Хотя… Кто сказал, что смерть в постели является естественной? Ну, возможно, в человеческом генотипе заложен особый инстинкт, который заставляет в предчувствии смерти искать постель… Как утверждают палеонтологи, динозавры тоже стремились умирать в специально отведенных местах, чтобы людям было удобней перебирать кости. А толченым стеклом императоров даже в древности не кормили. Только толчеными алмазами. Да и алмазами, кажется, кормили не их, а только скульпторов и поэтов. И то не всех, а лишь честно заслуживших этого своим трудом и талантом, потому что на остальных просто не хватило бы разведанных месторождений, и…

Но со своей точки зрения, рыжий чужак имел поводы для высокомерия. Пускай на его родной планете долгое время не существовало понятия технического прогресса. Даже колесо не было местным изобретением, его секрет подарил аборигенам первооткрыватель их планеты, пьяница капитан, обменявший его на способ закусывать текилу живыми оренигаумами (только, ради Бесконечности, не спрашивайте, что такое оренигаумы, это отвратительно). Но зато его цивилизация выработала совершенно изощренные… то есть изощренно совершенные, способы этой самой, как ее… ротации власти. Например, потенциальных лидеров этой расы целенаправленно выводят, создав таким путем специальную породу. Представители этой породы выделяются среди прочих особей даже ростом — не меньше двух метров восьмидесяти сантиметров, — а способы предварительной выбраковки неудачных экземпляров вообще хранятся в глубочайшей тайне. Благодаря этой системе, а вовсе не завидной плодовитости, поздно созревшая цивилизация собакоголовых обязана своими угрожающе опасными для человечества успехами. Впрочем, мы опять отошли от темы.

Как ни странно, Большой Квидак удовлетворился последним ответом. Некоторое время он молчал, неподвижно застыв на месте и уставившись во все стороны сегментными глазами. Только его хвост чуть-чуть подрагивал, напоминая, что он все-таки не авангардистская конструкция из раскрашенных в серое деталей, а живое существо. Возможно, монстр размышлял. Может быть, он совершал какой-то физиологический процесс. Гырр вдруг подумал, что, усвоив за пару суток совершенно невероятный объем знаний, монстр даже не заикнулся о еде. Мысль его обеспокоила, и вовсе не потому, что он испугался за себя. Существо, живущее лишь идеалами познания, входит в противоречие не только со здравым смыслом, но и с законом сохранения энергии. Гырр уже собирался спросить, не хочет ли хозяин чего-нибудь съесть или, скажем, выпить. Хотя он и не мог сообразить, чем может есть и пить существо, в физиологии которого четко обозначена голова, но на месте рта торчит внушительная пулеметная установка. Но ничего он спросить не успел.

— Что это звучать? — вдруг спросил монстр. Собакоголовый чужак еще раньше услышал звук, но не обратил внимания. Пока он объяснял монстру, что такое империя, Гардинг ухитрился заснуть. И даже как следует захрапеть.

— Вую-вух! — прорычал он. — Храрп! Ры-рар! Хрыр-храр! Что было переведено так: «Хозяин, он просто уснул. Устал. И храпит, как бессовестное животное».

Можно было ожидать, что теперь Большой Квидак поинтересуется физиологическим обоснованием сна и храпа. Но монстр спросил о другом:

— Что означает «бессовестное животное»?

Гырр понял, что совершил ошибку. И поспешил ее исправить.

— Ну, не животное, конечно, — поправился он. — Я сказал неправильно. Это был словарный оборот. Юмористический оборот.

Наверное, он это сделал зря. История доказывает, что исправлять ошибки гораздо опаснее, чем их совершать. Дав монстру новую пищу для любопытства, он вызвал первый вопрос, на который не смог ответить. Забегая вперед, скажем, что далеко не последний.

— А что такое «юмор»? — спросил Большой Квидак.

Подходя к кораблю, Бричард понял, что его голова переполняется вопросами. Вопросам было тесно, они были недовольны, нетерпеливы и суетливы, исподтишка лягали друг друга ногами, наступали на любимые мозоли, не желали рассчитаться на первый-второстепенный и все хотели получить на себя ответ в первую очередь. Как девушка могла одна прожить на острове столько лет? И сколько их было, этих лет? И почему он так об этом и не спросил? А может ли ответить она сама? Считала ли девушка уходящее время, и если считала, то как? Если по местному летоисчислению, то сколько на этой планете длится год? И почему, впервые за долгий срок встретившись с человеком, она осталась такой спокойной? И как рассказать об этом на «Эскалибуре»? И что решит его командир? И…

— Брич, я тебя вижу! — раздалось в переговорнике, когда он выходил из леса. — Не торчи на открытой местности. Нашел что-нибудь интересное?

Бричард узнал голос второго лейтенанта. Тот был неплохим человеком, но имел свойство подпадать под влияние людей, рядом с которыми находился. Так что можно было не сомневаться, что рядом, и скорее всего на соседнем кресле, по-прежнему восседает первый лейтенант Гейзер.

— Да! — ответил Бричард. — Нашел! Сейчас буду.

Прежде чем попасть в командный отсек, ему пришлось пройти через тамбур и уже упоминавшийся ускоренный стандартный комплекс мер биологической безопасности. Процедура эта хоть и необходимая, но не очень приятная. «Не очень» в том смысле, что в человеческом организме после нее не выживет ни одной чуждой формы жизни, но ^ато сам человек некоторое время чувствует себя так, будто собирается умереть от нескольких смертельных болезнен, вместе взятых.

Так что в командный отсек Бричард поднялся на сгибающихся ногах. Если бы не навязчивая мысль о чашке кофе, он шел бы туда в два раза медленней.

— Ну и как? — спросил Гейзер.

Он и в самом деле по-прежнему торчал в командном отсеке, время от времени принимаясь вращаться в кресле, по своему обыкновению.

Прежде чем ответить на вопрос, Бричард подошел к кофейному автомату. Налил себе чашку кофе. Выпил его. Налил себе другую чашку. И тоже выпил. После этого молча достал из кармана фоточип, подключил его к ближайшему информационному входу и щелкнул по клавиатурной панели.

Сначала на экране промелькнули несколько похожих друг на друга лесных пейзажей. Потом ручей и вымытые из земли валуны. Затем что-то между огромных деревьев, похожее на хижину, строители которой слышали о законах архитектуры, но так и не выяснили, в чем они заключаются. Потом та же хижина, но вблизи. Затем три фотографии типа «вид изнутри».

Если бы не последствия стандартных процедур, у Бричарда хватило бы любопытства понаблюдать, как вытягиваются лица корабельных офицеров. Но он предпочел налить третью чашку кофе.

— Ты нашел это в лесу? — спросил Гейзер, тоже затруднившийся в выборе между определениями «дом», «хижина» и «избушка».

Бричард кивнул. И пригубил кофе.

— А люди? — быстро спросил Гейзер. — Ты их видел?

— Там, в лесу, живет девушка, — ответил Бричард. — Ее корабль потерпел аварию несколько лет назад. Все это время она живет здесь. Вот так, — добавил он.

Если способность удивляться пропорциональна размерам нашего воображения, то у лейтенанта Гейзера его было предостаточно.

— А… — произнес он. — А-а-а…

— Так ты ее видел, Брич? — быстро спросил второй лейтенант.

Бричард не успел ответить. Оправившись от удивления, Гейзер резко крутанулся и щелкнул пальцем по подлокотной клавиатуре.

— Сэр! — рявкнул он, явно обращаясь к капитану Никсону. — Есть новости!

Ответ последовал через три секунды. Но зато, когда он прозвучал, просто невозможно было поверить, будто говорит человек, четыре секунды назад спавший. И может, даже видевший какие-то сны.

— Что у тебя, лейтенант? — спросил он.

— Сэр! — отрапортовал Гейзер. — Сержант Бричард только что вернулся из леса. Он говорит, что встретил там девушку.

В динамике что-то щелкнуло.

— Понятно, — совершенно спокойно произнес капитан Никсон. — А теперь объясните мне, лейтенант, каким образом он в лесу оказался?

Среди неясных слухов, витавших вокруг таинственной личности капитана Никсона, числился анекдот, утверждавший, что он носит во рту вставную челюсть, которую вынимает изо рта, укладываясь спать. Если этот слух и раньше отдавал привкусом патологической фантастики, то теперь его можно было окончательно забыть. Человек, быстренько швырнувший себе в рот лежавшую в стакане челюсть, не сможет через шесть секунд разговаривать с. четкостью профессионального диспетчера. Можно было вообразить, что капитан просто не вынимал челюсть изо рта, но это уже пахло полным маразмом. Зачем, в самом деле, таскать во рту какие-то вставные протезы, когда любой хирургический кибер средней сложности за час установит вам целую челюсть с полным комплектом белоснежных зубов и псевдоорганической мускулатуры?

— Лейтенант, я не слышу ответа, — напомнил капитан Никсон.

Гейзер непроизвольно кашлянул.

— Сэр! — подал голос Бричард. — Я отлучился без разрешения.

— Спасибо за признание, сержант. Хотя меня больше интересовали технические подробности. — В динамике что-то прошелестело. Голос капитана Никсона стал глуше. — Итак, вы видели девушку. Сколько, по-вашему, на острове людей?

Несмотря на остроту ситуации, Гейзеру пришло в голову, что капитан ни на миг не поверил в историю о девушке и все вопросы служат только прелюдией к вызову корабельного врача.

— Никого, кроме ее и нас, сэр, — ответил Бричард.

— Откуда вам это известно?

На этот раз голос капитана прозвучал неожиданно громко.

— От нее самой, сэр.

— Вы хотите сказать, что разговаривали с нею? — Теперь голос звучал отдаленно и глухо.

— Да, сэр, — ответил Бричард. — Она гражданка Федерации, и ее корабль потерпел здесь крушение. Она живет на острове уже несколько лет.

Лейтенант Гейзер смотрел на Бричарда. Второй лейтенант тоже на него смотрел. Возникший у всех троих вопрос произнес вслух капитан Никсон:

— В таком случае где она?

— Осталась в лесу, сэр, — ответил Бричард.

— А чаем она вас не угощала? — поинтересовался капитан.

Угадать оттенки иронии в его интонации было так же просто, как почувствовать вкус яда в бокале, принятом из рук искусного отравителя.

— Нет, сэр! — сказал Бричард. — Только ягодами. Ему в голову просочилась догадка, что его ответы немного напоминают издевательство.

— Какими ягодами?

— Ну, такими маленькими, красными, сэр, — ответил Бричард, загипнотизированный интонациями командирского голоса. — Сладкими. Не знаю, как называются.

Командир крейсера по-прежнему не включал экран, но его подчиненные испытывали неприятное чувство, будто он их внимательно разглядывает.

— Так почему она все-таки осталась в лесу?

— Она хотела попрощаться со своим домом, сэр, — ответил Бричард. — Ну, провести в нем последнюю ночь и все такое.

Капитан Никсон наконец-то включил изображение. Легче не стало. Было не так просто поверить, что этот человек иногда еще и носит пижаму.

— Вы не пьяны, сержант? — поинтересовался он. Никак нет, сэр, — ответил Бричард. — Но я только что прошел ускоренный комплекс биологической безопасности.

— Тогда все понятно, — заключил капитан Никсон. — Кроме некоторых деталей. Сержант, вы вообще-то представляете нелепость всего того, что я от вас услышал?

— Да, сэр! — подтвердил Бричард. — Я знаю, что это звучит странно. Только не знаю, как должен был действовать правильно. Если девушка хотела остаться в лесу еще несколько часов, должен я был силой вести ее на корабль?

— Начнем с того, сержант, что вы вообще не должны были в лесу оказаться. А раз вы там оказались… Вы хотя бы сделали ее фотографии?

— Нет, сэр. У меня не было отдельного фотоаппарата.

— А штатный фоточип?

— Мне неудобно было наводить на нее ствол автомата, сэр.

— Она что же, все время не сводила с вас глаз?

— Нет, сэр.

— Тогда что вам мешало сфотографировать ее украдкой?

Бричард сглотнул образовавшийся в горле тугой невкусный комок.

— Ничто не мешало, сэр, — ответил он. — Просто… я не смог.

Несколько мгновений капитан Никсон его рассматривал.

— Ясно, — сказал он, сделав какие-то выводы. — Ситуация становится все интересней. Вот что, сержант, поднимись-ка ко мне в каюту.

Бричард уже подходил к двери, когда Гейзер не выдержал.

— Брич, скажи все-таки, она хотя бы собирается сюда прийти? — спросил он.

Уже войдя в распахнувшийся дверной проем, сержант медленно оглянулся. Судя по движению, цвету лица и блеску глаз, лошадиная доза употребленного кофеина начала делать свое дело, но как-то неравномерно.

— Да, сэр, — ответил он. — Она сказала, чтобы я зашел за ней завтра утром. Когда здесь начинается утро?

— Трудно сказать, — ответил Гейзер, к которому вернулось чувство юмора. — Но полагаю, это будет одновременно с рассветом.

— А! — сказал .Бричард. — Да. Наверное. — И вышел на нетвердых ногах.

— Если все это правда, — сказал второй лейтенант, переглянувшись с Гейзером, — то почему она не пришла вместе с ним?

Унаследованным от пращуров-атлантов движением Гейзер сделал замысловатое движение бровями:

— А ты что бы сделал на ее месте?

— Побежал бегом. А ты разве нет?

Гейзер пожал плечами и загадочно приподнял левую бровь. Он действительно был человеком с воображением. И в свое время даже прочитал несколько книг. В одной из них, как смутно припомнилось теперь, говорилось о каком-то острове, сокровищах, пиратах и одетом в козью шкуру застенчивом человеке, который соглашался вести переговоры только с джентльменом и все время мечтал о кусочке сыра.

Если бы старого букиниста спросили, когда начинается утро, он бы ответил, что вопрос не так прост, как показалось лейтенанту Гейзеру. Ибо, как это ни странно, — хотя, если подумать, что тут странного? — само понятие «утро» допускает несколько трактовок. Некоторые считают утро временем, наступающим за рассветом, а рассвет в свою очередь периодом между появлением неясного сияния на горизонте и полным восходом солнца. Другие полагают рассвет не самостоятельной частью дня, а частью утра. Правда не уточняя, сколько же у утра вообще насчитывается частей. Опять же понятие «рассвет» тоже интерпретируется неоднозначно, его началом можно считать момент возникновения неясного сияния на горизонте, а можно только момент появления над горизонтом края солнечного диска, так что…

Старый букинист был докой по части подобных вопросов, хотя за всю свою жизнь только один раз непосредственно наблюдал солнце своей планетарной системы, а до и после любовался им только на телевизионных экранах.

Как бы то ни было, когда Бричард снова вышел из корабля, начало светать. Окружающая местность была затянута густым утренним туманом. Идти к хижине Сато, точно повторяя вчерашний извилистый маршрут, сержант не захотел. Поэтому он двинулся напрямую, сверяясь с электронной картой.

Правда, при этом Бричард чуть было не свалился в овраг, который карта ошибочно интерпретировала как «небольшое локальное понижение уровня местности». Перебираясь через овраг, сержант услышал какие-то отдаленные звуки, похожие на топот множества ног. Их в свою очередь заглушила принявшаяся истошно кричать какая-то местная птица. Выбравшись на другую сторону оврага, Бричард замер, прислушался и не услышал ничего. Он даже удивился, до какой степени вдруг стало тихо. Он включил звукопеленгатор, вывел усиление на максимум и услышал сначала шум океана, а потом драку столкнувшихся под землей кротов. Или каких-то зверьков, похожих на кротов.

Выйдя к ручью, он оказался выше по течению, чем в прошлый раз. Туман в основном успел рассеяться, и он увидел то, что проглядел в прошлый раз: запруду и деревянное колесо, вращаемое падающей водой. Поскольку электрогенератор входил в комплект стандартного аварийного оборудования, сержант сообразил, что энергии должно было хватить на подзарядку батарей и обогрева хижины в самую холодную ночь. Так что, по всей видимости, не было необходимости таскать тяжелые камни и складывать из них камин.

Бричард перебрался через ручей, подошел к хижине и снова прислушался. Кругом было тихо… тихо…

— Сато! — позвал он. Никто не ответил. Он позвал громче. С тем же результатом.

— Может быть, она спит, — предположил он вслух.

— Вряд ли, — прозвучал в шлемофоне голос капитана Никсона. — Так что на твоем месте я бы вошел, парень.

Предыдущие двадцать минут он молчал, позволяя сержанту сколько душе угодно выбирать нерациональные маршруты движения, кувыркаться в оврагах и мокнуть в утренней росе.

— Так в чем проблема, сержант?

— Ни в чем, сэр, — сказал Бричард. — Просто…

— Просто что?

— Просто я не знаю, как быть. Может быть, она все-таки там?

— Ну и что?

Дверь была той же, что и вчера, обшитая странной, что-то навязчиво напоминающей плешивой шкурой и с веревочной петлей вместо ручки. Нет слов, в школе подготовки рейнджеров учат, как обращаться с дверьми. Их можно выбивать ногой, подрывать взрывчаткой, взрезать плазменной горелкой, бесшумно вскрывать замки с помощью электронной отмычки, но сейчас этого не требовалось. Он стоял перед дверью и…

— Не хочешь ли ты сказать, что если дверь, перед которой стоишь, не снабжена набором переговорных устройств, то ты не знаешь, как, соблюдая приличия, в нее войти? — прозвучало в шлемофоне.

— Нет, сэр! — сказал Бричард. — Но…

— Ну так я подскажу, что в таких случаях надо делать, сержант. Это очень просто. Сначала надо постучать в дверь в первый раз — можно костяшками пальцев. Если это выходит глухо, можно кулаком. Если кулаком больно — речь идет не о тебе, — можно каким-нибудь твердым предметом. Если тебе не ответят, подождать несколько секунд и постучать снова, только погромче. Если и теперь не ответят, можно толкнуть дверь и войти. Кстати, кому бы могла принадлежать такая шкура? Имею в виду ту, которой обшиты двери.

— Не знаю, сэр, — сказал сержант. — Я и сам об этом думал. Странная шкура. И дверь тоже странная. Никогда не видел таких дверей.

Ему показалось, что капитан Никсон издал что-то наподобие «хм!».

Вообще-то говоря, мало на свете вещей более обыкновенных, чем двери.

Имея с ними дело почти всю сознательную жизнь, люди крайне редко задумываются над их исторической и философской сущностью. А между тем родословная этого технического приспособления тянется в темные глубины времен, и… вы хотите сказать куда? Ну, наверное, к тому моменту, когда привыкший к вкусу человеческого мяса саблезубый тигр обнаружил у входа в пещеру завал из древесных стволов и убрался восвояси голодным, навсегда запомнив, что наткнуться на заостренные и обожженные сучья бывает очень больно.

Исходя из этого, двери древнее колеса, прялки и каменного топора. Отправной точкой предыстории человеческой цивилизации можно считать даже не обработку камня, а изобретение дверей. Как ни странно, но, написав огромные горы книг, открыв массу замечательных истин и похоронив их еще больше, никому из историков не приходило в голову написать книгу, исследовав историю человечества с этой точки зрения. Только это должны быть не хроники конструкций дверных устройств, — к черту технические тонкости! — а пунктирный очерк о том, как люди творили свою историю, всяческим образом создавая, устанавливая, открывая, взламывая и разбивая разнообразные двери. А также калитки, люки и ворота.

Их открывали на заре уходящие в поля крестьяне, их взламывали грабители, воины и солдаты. Их вскрывали воры и влюбленные, перед ними пели серенады и сжигали чучела, над ними вырезали охранные заклинания и вешали подковы на счастье. В них выносили новорожденных и умирающих, под их порогами прятали клады и замуровывали трупы, над ними… на них… рядом с ними…

Ей-ей, такое повествование могло оказаться если не интересней, то честней других «историй». Хотя бы потому, что в отличие от людей двери честны в силу своей природы, они не стараются что-то скрывать, кем-то казаться, они объективны, как… собственно говоря, как сама объективная реальность.

В этой книге непременно были бы упомянуты ворота Вавилона, великого древнего города, стены которого ни разу не взяли штурмом, потому что их ворота всегда открывали обман или измена. И ворота гладиаторских казарм Капуи, которые в одну из темных ночей разбили восставшие гладиаторы. И дверь тюремной камеры Замка Ангелов, изобретательно вскрытая Бенвенуто Челлини. И двери каретного сарая арсенала Харперс-Ферри, выломанные морскими пехотинцами под командованием полковника Роберта Ли. И уж конечно, тот люк, открыв который впервые протиснулся в открытый космос человек в неуклюже раздутом скафандре, с надписью «СССР» на шлеме. Возможно, в конце книги нашла бы место отдельная глава, трактующая дверь как культурный образ. И в ней хотя бы кратко упоминался сюжет, где фигурировал холст с нарисованным очагом (символ человеческого стремления к созданию иллюзий), ожившая деревянная кукла (обратите внимание, как часто в сказках одухотворенные вещи человечней настоящих людей), говорящая черепаха (символ древней мудрости) и золотой ключик (вообще не нуждающийся в сложных трактовках).

Но такой книги нет. Спроси кто-нибудь у пожилого букиниста, тот подтвердил бы это со всей твердостью. Но спрашивать было некому, потому что…

Толкнув дверь, Бричард убедился, что хижина действительно пуста. Более того, похоже, в ней сегодня вообще не ночевали. Даже наброшенная поверх гамака шкура лежала так же, как вчера.

Своим наблюдением Бричард поделился с капитаном Никсоном.

— Ну, это еще не факт, что девушка всегда спит в гамаке, — послышалось в ответ. — А вот эта штука, которая стоит на столе, поинтересней всяких гамаков и шкур, как думаешь?

Под «этой штукой» капитан Никсон имел в виду портативный компьютер, стоящий на столе рядом с глиняным кувшином.

— Просто необычно выглядит, сэр, — сказал Бричард, с точки зрения которого в списке обыденных вещей мира сего компьютер если не предшествовал дверям, то следовал сразу за ними. — Рядом с этими охапками сена на полу и шкурами на стенах,

— А ну подойди к нему поближе, — распорядился капитан Никсон. — Почитаем, что у нее там, на экране.

— А может, лучше выйти и позвать Сато? — предложил сержант. — Мало ли что с ней могло случиться.

— Вот этого как раз делать совершенно не стоит, — прозвучало в шлемофоне. — Если девушка прожила здесь годы, вряд ли с ней что-либо случилось именно теперь. А если начнешь орать на весь лес, напрасно ее испугаешь. Давай-ка лучше посмотрим, что на экране… Ого! Это у нее на стенах такие остроги? Как тебе сочетание, сержант?

— Немножко необычно, сэр, — ответил Бричард, подходя к столу. — Напоминает комнату какого-нибудь коллекционера. Или любителя костюмированных игр.

— Верно, — сказал капитан. — Только с одной разницей. Коллекционеры собирают то, чем сами не пользуются. А эта штука знаешь как называется?

— Еще бы! — сказал Бричард. — Арбалет, сэр.

— Приходилось им пользоваться?

— Даже охотиться, сэр.

— Да? Ну хорошо. Давай-ка поглядим, что там у нее в компьютере.

Бричард подошел к столу. «Между взрослыми мужчинами обычной формой приветствия является рукопожатие, — прочитал он, поглядев на экран. — Эта форма приветствия имеет древнюю историю, она возникла в те времена, когда люди ходили вооруженными и могли встретить врага везде, даже за порогом своего дома. Пожатие правой ладони, так же как и приветственный взмах пустой рукой, изначально символизирует…»

Это были какие-то правила хорошего тона. Находясь в этой хижине, читать их с экрана было еще более странно, чем наблюдать соседство ноутбука и рыболовных острог.

— Ясно! — сказал капитан Никсон. — Убери это окно, и посмотрим, чем она еще интересуется.

Бричард помедлил.

— Как-то неудобно, сэр, — неуверенно сказал он.

— Действительно? — спросил командир «Эскалибура».

Что-то в его тоне отбивало желание пререкаться о правилах приличия. Усевшись в кресло, Бричард принялся шарить по разделам компьютера.

Следующие несколько минут он чувствовал себя простой марионеткой. Капитан Никсон командовал «вверх», «дальше», «открой-ка мне вот эту папку». Бричард видел то же самое, но никаких особых открытий для себя не сделал. Содержимое компьютера напоминало ему большую электронную энциклопедию «все обо всем». Можно было найти и информацию о типах космических кораблей, и правила настройки термоядерных двигателей, и каталоги звездных систем, и специальную медицинскую литературу, и статьи по истории техники, и массу кулинарных рецептов, и романы древних классиков, и сборники старинных сказок. Кое-какие, и довольно существенные, пробелы в этой панораме имелись, но вот какие именно, Бричард догадался намного позже.

— А ну подключись-ка сюда и скопируй оглавления! — распорядился капитан Никсон минут через десять. — Хотя нет. Кажется, мы опоздали. Она идет.

— Так точно, сэр! — подтвердил Бричард.

Почти бесшумные шаги обутых в кожаные мокасины ног, переступающих по сосновой хвое, мог уловить только звукопеленгатор. Бричард не стал подниматься навстречу. Он только повернулся, увидев открывающуюся дверь. Сато была одета почти по-вчерашнему, но с поправкой на ночной холод: не в безрукавке, а в куртке с рукавами. Ноги у нее блестели от росы, но озябшей она не выглядела.

— Привет! — сказал Бричард. — А я тебя ждал. И немного залез в твой компьютер, — добавил он неожиданно для себя.

Капитан Никсон что-то пробурчал насчет истекшего срока клятвы бойскаута, но сержант плохо его расслышал. Последнюю его фразу Сато пропустила мимо ушей.

— Я не думала, что ты придешь так рано, — сказала она.

Сержанту показалось, что он застал ее врасплох. Нет, все-таки этой ночью девушка спала, решил он. Это было видно по спокойной собранности ее движений. Сато свернула лежащую на гамаке шкуру, достала из стенной ниши стандартный металлический чемодан, сложила ноутбук. Потом неторопливо огляделась, что-то вспоминая или мысленно прощаясь.

— Я готова, — сказала она, встретившись с глазами Бричарда. — Пошли?

Сержант ответил с опозданием. Капитан Никсон молчал. Не дожидаясь ответа, Сато перекинула через плечо свернутую шкуру, подняла чемодан и вышла. Если бы во Вселенной и впрямь существовала книга об истории дверей, в ней нашлось бы объяснение обычаю, следуя которому надолго уходящий из дому человек подпирает палкой закрытую дверь.

«Прошлой ночью мне снилось, что я бабочка, — высказался как-то один древний поэт, — и теперь я не знаю, то ли я человек, которому приснилось, что я бабочка, то ли я бабочка, которой снится, что она человек». Кому-кому, а хозяину книжного магазина было знакомо это сложное чувство. В последние дни старого букиниста мучили странные сны, разнообразные в деталях, но непременно включающие в себя космические пейзажи, чувство пустоты и горькое ощущение невыносимого одиночества.

А в последнюю ночь ему приснилось, будто он огромный древний змей, чьи огромные, как моря, глаза отражают огни далеких созвездий, чья чешуя исколота ударами метеоритов и отшлифована астероидной пылью, чье тело обвивалось вокруг огромного обитаемого диска, жизнь на котором существует до тех пор, пока он дремлет, зажав в беззубых челюстях кончик своего хвоста.

Ему хотелось проснуться, но в то же время старику было невыносимо жаль этого мира. Жаль морей, которым суждено вскипеть, а потом замерзнуть, превратившись в плавающие в вакууме глыбы льда. Жаль лесов, полей, саванн и джунглей. Жаль людей, даже не имевших понятия об огромном древнем змее, чья усаженная шипами спина в силу древней традиции принималась за ровную гряду далеких гор. Раздираемый этим невыносимым противоречием, старик пытался снова заснуть, чтобы окончательно не ощущать, не слышать, не знать, не думать… но вместо этого, наоборот, просыпался. Правда, не во сне, а на самом деле.

И вот теперь, задумчиво перебирая книги на полках, букинист не мог избавиться от ощущения, что он успел увидеть, как вскипели океаны, как пробежали по диску трещины, разодрав его на облако плавающих в пространстве обломков. Ему казалось, что он даже успел услышать слившиеся в общий вой крики, вопли и стоны. И хотя он понимал иллюзорность воспоминаний и ложность чувства вины, ужасно хотелось если не избавиться, то затолкать их в самые темные глубины памяти.

Другие в такой ситуации попытались бы добросовестно напиться, влиться в теплую компанию или найти хорошего собеседника. Но к алкоголю старый букинист был привержен не более чем приснившаяся рептилия, немногих друзей давно потерял, а к посетителям своего магазина, за редким исключением, относился как смотритель вивария к подопечным. То есть с немалым любопытством, но без желания вступить в душевную близость.

Поэтому он прибег к другому средству. Рассеянно обведя взглядом уходящие в полумрак книжные полки, старик потянулся за стоящим под рукой фолиантом, оплетенным в натуральную кожу, но вдруг произнес: «Ах да!» — и открыл нижний ящик стола. Там лежала оставленная незнакомцем толстенная книга, в которой вчера перед сном он вычитал пассаж о тщетности попыток освоить космос и слабости человеческого разума. Несмотря на общую нелепость пассажа, было в нем что-то, какая-то зацепка или, если угодно, заноза, способная крепко засесть в мозгу профессионального читателя текстов.

Попытавшись отыскать фразу, на которой вчера оборвал чтение, букинист перелистал книгу и с немалым удивлением понял, что это не удается. Тогда, пожав плечами, он раскрыл книгу наугад.

«Скотт Хейл выглядел как человек, способный поступать с ближними своими без всяких церемоний, — прочел он. — Во всяком случае, этот черноволосый бородач определенно владел…»

Скотт Хейл выглядел как человек, способный поступать с ближними своими без всяких церемоний. Во всяком случае, этот черноволосый бородач определенно владел способностью довести до белого каления любого мало-мальски эмоционального собеседника, если тот имел уши, способные слышать, и мозги, способные смысл слов переварить.

Впрочем, в ситуации, в которой находился Хейл, эта замечательная способность была бесполезна. Отсутствовали слушатели, готовые оценить его язвительность, зато вокруг хватало существ, воспринимающих только аргументы силы. Была глубокая ночь — впрочем, теперь в этом мире всегда была ночь, — в небесах светила полная луна и горели созвездия, названия которых никто не помнил ввиду полного исчезновения астрономов. В этом мире сбылось древнее пророчество, гласившее, что в назначенный срок произойдут страшные события, сфинкс засмеется, время остановит бег свой и жизнь иссякнет на земле. Сфинкс, засмеялся, события пошли по намеченной программе, и теперь этот мир населяла только нежить, ведущая друг с Другом нескончаемую войну, в которой, как и в ядерной войне, не могло быть победителей — только по противоположной причине. Изредка, если в этот мир являлся непрошеный и вызывающе живой пришелец, вся местная нежить, повинуясь необъяснимому, но устойчивому инстинкту, объединялась против него, обычно с самыми фатальными для чужака последствиями.

Хейл давно утратил представление о количестве испепеленных демонов, напоминающих то дикую помесь павианов и летучих мышей, то комбинации человеческих тел с головами представителей животного мира, ходячих мертвецов в разной степени разложения и сошедших с. постаментов статуй. Если с демонами неплохо справлялись заряды сконденсированной магии, то на статуи можно было воздействовать только выстрелами из гранатомета, благо таковой тоже имелся.

Хейл был обвешан оружием, хотя оно имело более чем странный вид. Такое снаряжение мог придумать какой-нибудь волшебник, которому в кошмарном сне привиделся вооруженный до зубов пехотинец двадцать первого века. Чего стоило одно только устройство, метавшее тусклые магические огоньки, со стволом в виде головы грифона. Торчащие во все стороны отростки навевали смутные ассоциации с исхудавшей сучковатой дубинкой. Но армейский автомат оно все-таки тоже напоминало.

Хейл миновал территорию, застроенную хорошо сохранившимися храмами разных богов, вид которых подтверждал, что вымершие аборигены любили животных больше, чем людей. На некоторое время его оставили в покое статуи и демоны, но атаковали мумии. Это были не привычные нам по музеям кроткие покладистые мумии, неподвижно разглядывающие потолок сквозь завалившиеся глазницы. Напротив, эти мумии вели очень активный образ существования и были страшно агрессивны. Инстинкт самосохранения у них отсутствовал напрочь, так же как и представление о рассыпной тактике, поэтому они норовили атаковать скопом, как зулусы английскую армию в девятнадцатом веке — приблизительно с теми же последствиями.

Они не были особенно опасны, но чуть дальше Хейл опять встретил статую. Ростом с пятиэтажный дом, она поднялась из вырубленного на склоне горы сиденья и двинулась на человека со спокойным видом, говорящим, что топтать гранитными ступнями незваных пришельцев для нее дело не новое и вполне привычное. В довершение неприятностей у Хейла неожиданно кончились гранаты. Последней из них он успел отстрелить статуе ногу, но ее это не смутило, и она запрыгала в его сторону на единственной оставшейся, подобно Джону Сильверу, одноногому моряку. Мимоходом отбиваясь от последних настырных мумий, Хейл отступал, отстреливаясь сгустками октаринового сияния, которые производили на статую не большее впечатление, чем рождественские хлопушки на тяжелый танк «Челленджер». Хейл затравленно оглядывался в поисках какого-нибудь укрытия, когда статую наконец проняло. Она остановилась, задумчиво постояла на единственной ноге, потом, издав звук наподобие «ух!», с грохотом развалилась, подняв облако пыли.

Переведя дыхание, Хейл оглянулся. Издавая не лишенный приятности запах, вокруг тлели обрывки погребальных бинтов. Грохот развалившейся статуи затихал в окружающей пустыне. Кругом не было ни одной живой души, что неудивительно, и не осталось нежити, что, напротив, было непривычно. Хейл постоял еще немного, настороженно прислушиваясь и проверяя впечатления. В небесах, все на том же месте, что и несколько часов назад, светила луна — с некоторых пор в этом мире было вечное полнолуние, — и Хейл слышал только тишину, тишину и ничего, кроме тишины. Тогда он извлек из-за пазухи потертую на сгибах бумажную карту и, сориентировавшись на местности, двинулся к крайней со стороны пустыни пирамиде.

Увязая в песке, он добрался до нее примерно через час. Конечная цель пути была видна отчетливо — чернеющий на фоне звездного неба огромный сфинкс, изваянный из известняка и выветренный сезонными ветрами. Несмотря на усталость, Хейл ускорил движение.

Сфинкс был как сфинкс, в меру огромный, в меру выветренный. Чтобы выйти к его голове, Хейлу пришлось обогнуть занесенный песком постамент. Если бы кто-нибудь следил за выражением его лица, то заметил бы, как напряженное ожидание сменилось недоумением и едва ли не тяжелым разочарованием.

— Так! — произнес Хейл, выйдя к голове изваяния. — А я-то думал, что он умеет разговаривать.

— Разговаривать я могу, — прозвучал гулкий каменный голос. — Но сначала я должен услышать вопросы. Ты ведь пришел задать мне вопросы, человек?

Если эпитет «каменный» в данном случае и был метафорой, то эта метафора наименее метафоричная из всех возможных метафор. Хейл оглянулся. Возлежа на засыпанном песком постаменте, сфинкс смотрел на него с видом ироническим.

— Нет, не совсем, — сказал Хейл. — Я пришел получить на них ответы.

Сфинкс хихикнул. Прозвучавший звук напоминал падение чугунной болванки в недра канализационной трубы. Когда-то этот сфинкс имел вид мрачный и неприступный — как подобает существу, находящемуся на «ты» с важнейшими тайнами мироздания, — но последствия первого смеха произвели на старика слишком уж неизгладимое впечатление.

— Правда ли, что в твоих силах дать ответы на любой вопрос? — продолжил Хейл.

— Нет, — сказал сфинкс, — не в силах. Есть вопросы, на которые просто не существует ответов.

— Я не занимаюсь абстрактными проблемами, — заверил его Хейл. — Мои вопросы другого рода. Ты догадываешься, о чем?

— Мои догадки не имеют никакого значения, — отвечал сфинкс. — Сначала твой вопрос должен прозвучать. Согласно традиции.

Магическое снаряжение глухо загремело. Хейл оглянулся, пытаясь обнаружить что-нибудь вроде валуна или торчащего из песка края известняковой скалы, ничего не заметил и сел прямо на песок.

— Очень хорошо, — сказал он. — Что тебе известно о планете, которая называется Земля?

— Тебе стоит уточнить вопрос, — изрек сфинкс. — В известных мне мирах немало планет с подобным названием. Я бы сказал, их слишком много.

Хейл кивнул, как человек, почувствовавший себя на верном пути.

— Я говорю о настоящей Земле, — сказал он. — О самой первой, изначальной планете людей, центре и начале всего. Которая есть и которой нет. Или я говорю слишком метафорично?

— Нет, — заверил сфинкс— Достаточно конкретно. Я понял, о чем ты говоришь.

— Тогда я хочу узнать, могу ли я попасть туда?

— Можешь.

Хейл помедлил, и пауза эта выглядела скорее намеренной, чем случайной.

— И как же мне это сделать? — спросил он наконец.

— Просто надо вернуться на нее одним из сохранившихся путей, — был ответ. — Если ты имеешь понятие, что представляет собой эта вселенная, то, добравшись до одного из базовых миров, ты найдешь выход.

Кому-нибудь эти слова показались бы бессмысленными, но этот «кто-то» был не Скотт Хейл.

— Если бы я знал путь, по которому можно вернуться, я бы давно это сделал, — сказал он. — Но я пришел с вопросом к тебе.

— Найди одну из карт миров, — сказал сфинкс.

— Это возможно?

— Разумеется.

— Мне говорили, что их больше не существует.

— Тот, кто говорил тебе это, лгал, — был ответ сфинкса. — Карты миров являются частью базовой реальности. Их невозможно уничтожить.

— А найти?

— Можно.

— Пока мне это не удавалось.

— Они раскиданы по всей вселенной и находятся в самых глухих и опасных местах.

— Это было сделано нарочно?

— Отчасти, да.

— Ну тогда назови мне хотя бы несколько таких мест. Некоторое время сфинкс молчал.

— Одна из них находится на острове Тиг на озере Ыг, — сказал он наконец.

— Мне это ничего не говорит, — сказал Хейл. — Дальше.

— Другую ты сможешь найти в Кощеевом Царстве.

Хейл приподнял бровь.

— Нет, вряд ли, — пробурчал он. — Слишком долго учить язык. А еще где?

В недрах сфинкса снова что-то громыхнуло.

— В двенадцатом круге Ада, — сказал он, сопроводив свои слова скупой улыбкой, посоперничать с которой мог бы распахнутый ковш тяжелого экскаватора. — Там тебя поймут на любом языке.

Хейл непроизвольно прищурил глаз.

— Это была шутка? — поинтересовался он.

— Я давно отшутил все свои шутки, — высокомерно прогудел сфинкс. — Ее держит в своих лапах тот, у кого три пасти и кто при падении с небес пробил дыру в земном круге.

— М-м, — сказал Хейл и почему-то поежился. — Буду иметь в виду. Дальше.

— Еще одна карта находится сейчас в пустом… то есть безжизненном звездолете, который дрейфует в секторе, граничащем с Межзвездной Федерацией.

Простым глазом было видно, что этот вариант заинтересовал Хейла больше всего. Услышав о Межзвездной Федерации, Хейл поднял брови. Обе.

— Ты не мог бы уточнить, — спросил он неестественно равнодушным голосом, — о каком именно секторе идет речь? Вокруг Межзвездной Федерации, знаешь ли, много секторов.

— У него нет названия, — ответил сфинкс.

— Но номер-то у него есть? Сфинкс помедлил с ответом.

— У меня иногда возникают проблемы с памятью, — смущенно ответил он. — Но только тогда, когда дело касается цифр.

— А-а-а, — разочарованно сказал Хейл.

— Но этот номер не имеет никакого значения, — поспешно заверил сфинкс. — Как только ты отправишься ее искать, карта непременно попадет в лапы жуткого монстра. Вот с этим-то монстром тебе и придется иметь дело.

— Это точно? — спросил Хейл. — Я хотел сказать, ты это точно знаешь?

Сфинкс молчал. Хейлу вдруг показалось, что сам мир вокруг насторожился. Если можно так выразиться о мире, абсолютно лишенном жизни. Сгустились и стали резче тени, а окружающая тишина стала еще безмолвней.

— Это не знание, — сказал наконец сфинкс. — Это намного больше, чем знание. Это предвидение.

— Ясно, — протянул Хейл.

Его снова стали тревожить сомнения. Он точно знал, что камни подтачиваются эрозией. Насчет маразма он не был уверен.

— А у этого монстра есть имя? — спросил он.

— Имя есть, — ответил сфинкс. — Его зовут Большой Квидак.

Судя по лицу Хейла, его эрудиция увеличилась ровно на два слова. Первое из них было «Большой», второе «Квидак».

— А что собой представляет этот Большой Квидак? — спросил он.

— Он представляет собой монстра, — объяснил сфинкс. — Но ты ведь хотел услышать что-то другое?

— В общем-то, да, — подтвердил Хейл. — Мне хотелось узнать какие-нибудь подробности. Вроде того, какого этот монстр размера, как выглядит, нужно ли мне запасаться святой водой, ну и так далее.

Сфинкс хихикнул.

— Это будет нарушением традиции, — сказал он.

— Почему? — спросил Хейл.

— Она предписывает мне быть двусмысленным и туманным. Я и так был с тобой излишне ясен.

— Пожалуй, да, — согласился Хейл. И замолчал. Может быть, он надеялся, что утомленный молчанием сфинкс проговорится еще о чем-нибудь, но не дождался. Ему показалось, что он слышит какой-то шелест. Прислушавшись, он не уловил ничего.

— Великолепно! — сказал Хейл после минутного молчания. — А теперь, согласно той же традиции, напоследок я должен вопросить тебя о своем будущем, не так ли?

— Согласно традиции, да, — согласился сфинкс. — Но я не уверен, что стоит тратить время на подобные вопросы. Ведь твое будущее зависит от тебя самого, знаешь ли.

— Да, я знаю, — сказал Хейл. — Значит, моим главным врагом будет монстр?

— Нет, — прогудел сфинкс. — Ничего подобного. Кстати, если ты не обратишь внимания на ту мумию, тебе грозят неприятности временного характера.

— Большое спасибо! — сказал Хейл, резко развернувшись и испепелив подбиравшуюся с тыла мумию зарядом темно-зеленого огня.

Прежде чем возобновить разговор, он огляделся. Ничего живого — вернее, ничего мертвого — вокруг больше не было.

— Так что ты еще хотел сказать? — поинтересовался он, — Насчет того, что моим главным врагом будет не монстр? Значит, кто-то другой?

Из недр сфинкса нарастающей волной послышались гулкие звуки, похожие — если нет других сравнений, то подойдет это — на удары буддийских барабанов, как они звучали бы, если бы барабанщиков вместе с барабанами засунули внутрь медного быка и… То есть вы не знаете, что такое медный бык? Ну, если верить букве предания, это медный кухонный прибор, предназначенный для равномерного прожаривания запорожцев. Кто такие запорожцы? Ну, это были такие непоседливые назойливые существа с хохолком на темени, передвигавшиеся вприсядку и обитавшие в стране, истинное название которой они не сказали бы даже под пыткой. Почему? Скорее всего потому, что они не имели о нем даже понятия. Почему не имели? Потому что… А вам не кажется, что лучше будет услышать, что же ответил сфинкс?

— Ты не можешь этого не знать, если начал искать карту, — произнес он тем временем.

Хейл продолжил не сразу. Он что-то соображал.

— Может быть, я знаю, — сказал он. — Может быть, догадываюсь. А может быть, и ошибаюсь. Не мог бы ты дать мне какой-нибудь наводящий намек? Это не монстр. Может быть, человек?

— Тебе нужно имя или сущность?

Хейл поймал себя на том, что в задумчивости постукивает пальцами по стволу своего магического псевдоавтомата.

— Наверное, сущность лучше, — решил он.

— Это не монстр и не человек, — сказал сфинкс. — в то же время и монстр и человек. Он все и никто. Он демон. Кстати, на самом деле их двое.

— В каком смысле? — быстро спросил Хейл. — В том же, что и демон Макс… — Хейл осекся. — Подожди, — озадаченно произнес он, тщательно и медленно выговаривая каждый звук. — Ты сказал — двое?

— Согласно традиции ты должен договорить предыдущий вопрос, прежде чем произносить следующий, — сообщил ему сфинкс.

— Я имел в виду: в том же смысле, что и демон Максвелла?

— Не знаю, кто такой этот твой Максвелл, — ответствовал сфинкс. — Достаточно сказать, что их двое, что они могучи и они сделают все, чтобы сохранить во вселенной нынешний порядок вещей.

Хейл пожал плечами.

— А мне-то что? — сказал он. — Я совершенно не собираюсь этот порядок менять. Я всего-навсего хочу вернуться на Землю. Разве у меня нет такого права?

— Я не стану на это отвечать, — ответил сфинкс, — а просто предложу тебе самому…

«…на это отвечать, — ответил сфинкс, — а просто предложу тебе самому…»

Старый букинист оторвал глаза от страницы. Чтение не помогло. Более того, к воспоминаниям о бесконечном плавании в звездном вакууме и острому чувству вины за загубленные материки и человеческий род прибавились навязчивые видения пляшущих в глазах кровавых мумий.

— Какая ерунда! — произнес он. — Бред, бред и бред! В этом нет совершенно никакого смысла. Какая-то сказка. Я ничего не понял. Я вообще ничего не понял. И с раздражением захлопнул книгу.

— Очень сложный человек, — не оборачиваясь, сказал капитан Никсон. — Как у нее странно меняется лицо! Чтобы в ней разобраться как следует, стоит быть сильным психологом.

Бричарду показалось, будто последняя фраза не связанна с предыдущей. Командир крейсера сидел в кресле, что-то наблюдая на экране и демонстрируя вошедшему гладкий затылок. Пробежав взглядом по обстановке командирской каюты, Бричард решил, что на месте хозяина выбрал бы дизайн повеселее.

Капитан Никсон вдруг резко развернулся.

— Ну и что ты скажешь теперь о своем найденыше? — поинтересовался он. — Присаживайся, сержант.

— Есть, сэр! — сказал тот. — И сел в кресло напротив.

— По-моему, с ней все в порядке, сэр, — сказал он. — Ребятам она пришлась по душе. Они хорошо сделали, что не поперли всей толпой смотреть на нее, как на артефакт с Грибона, а встречали ее, ну как…

— Как будто просто пришел новый человек, — подсказал капитан Никсон.

— Именно так, сэр.

— Значит, ты считаешь, что все в порядке?

В тоне его слов что-то наводило на мысль, что сам Никсон в этом сомневается. Бричард попытался что-нибудь прочитать в его глазах, но не преуспел. В глазах человека вообще ничего не прочитать, если лицевые мускулы отказываются давать ценные подсказки.

— Думаю, что да, сэр, — сказал Бричард. — Даже удивительно, насколько все в порядке.

Губы капитана Никсона обозначили улыбку. Или, может быть, это была усмешка.

— То есть никаких проблем, никаких странностей? — еще раз уточнил он.

— Сэр, вы бы сами на нее посмотрели! — сказал Бричард.

— Я наблюдал за ней,

— Когда, сэр?

— Почти все это время.

Бричард чуть было не задал следующий вопрос, но вспомнил о существовании камер внутреннего наблюдения.

— Ну, она не без странностей, конечно, — сказал он. — Скажем, у нее были проблемы с дверьми. Она не привыкла к тому, что двери… Как бы это сказать?.. Способны к двухстороннему общению.

С видом, который говорил «это как раз пустяки», капитан Никсон шевельнул ладонью.

— По-твоему, это ее главная странность? — поинтересовался он.

— У всех есть странности, — сказал Бричард. — Тем более у человека, который провел несколько лет на необитаемом острове. У нее их не слишком много.

— Да, — подтвердил капитан Никсон. — С этой точки зрения она даже патологически нормальна. Прожила много лет на острове одна, что почти не сказалось ни на ее общительности, ни на умственных способностях… А тебе известно, сержант, что человеческая психика не рассчитана на одиночество? Очень много говорят о стрессах, возникающих от избытка нежелательного общения, но это пустяки по сравнению с тем, что происходит с человеком, когда он остается один. Мне приходилось встречать людей, проживших несколько лет в одиночестве, и я не помню ни одного, по которому бы не рыдала психушка.

— Я так понимаю, у нее очень устойчивая нервная система, осторожно заметил Бричард. — И ведь я говорил вам, сэр, сначала она жила на острове не одна…

— Да, я слышал. И все равно эта история слишком странная. Кстати, как мне показалось, девушка избегает разговоров о своем прошлом.

— У каждого из нас свои скелеты в шкафу, — сказал Бричард. — Моя мама тоже всегда избегала разговоров о своем прошлом, папа очень этим изводился, пока не выяснилось, что она просто стеснялась сказать, что незадолго до их встречи кардинально изменила размер бюста и форму бедер.

Капитан Никсон вроде бы опять улыбнулся.

— А у тебя есть свои скелеты, сержант? — вдруг спросил он. — Которые ты постеснялся бы открыть и лучшему другу, и любимой женщине?

— Никогда не задумывался над этим вопросом, кэп.

— Ты вообще счастливый и уравновешенный парень с цельной психикой. Я тебе очень завидую.

Для Бричарда эта фраза прозвучала странно. Конечно, у капитана Никсона могли найтись поводы для зависти. Например, те, которые заставляют калек недолюбливать здоровых людей. Но сейчас имелось в виду что-то другое. Бричард не был уверен, что это «другое» не связано с тонким понятием «ирония».

— Чему именно, сэр? — осторожно спросил он.

— Внутренней цельности, — объяснил командир. — Ты хочешь сказать, что не знаешь, о чем я говорю, сержант?

— Нет, сэр, — ответил Бричард.

Взгляд капитана Никсона заставлял собеседника мысленно застегивать все пуговицы мундира. Даже если этот мундир и пуговицы существовали только в виртуальном пространстве их воображения.

— Попытаюсь объяснить, — сказал капитан Никсон. — Внутренней цельностью я называю способность человека всегда видеть каждую отдельную вещь в единственном, а не во множественном числе.

На этот раз Бричарду показалось, будто над ним проводится какой-то психологический эксперимент.

— Сэр, — осторожно начал он, ощутив себя подопытным кроликом, — а разве каждую отдельную вещь можно видеть еще и как-то иначе?

— Вполне, — подтвердил капитан Никсон. — Есть такое свойство психики, в силу которого человек может видеть отдельное явление или личность как некое множество. Причем каждая составляющая этого множества может быть очень непохожей на все остальные.

Если капитан Никсон хотел быть понятным, то у него это не очень получилось.

— Но, сэр! — сказал Бричард, на миг позабыв о существовании виртуальных пуговиц. — Я почему-то думал, что такое свойство психики называется по-другому.

— А как именно?

— Я думал, что шизофренией, сэр.

Изгибом рта капитан Никсон обозначил улыбку.

— Попытаюсь объяснить свою мысль иначе, — сказал он. — К примеру, что ты можешь сказать о нашем общем товарище по оружию лейтенанте Гейзере?

Бричард подумал:

— Ну.., он старший офицер корабля, сэр. Ваш заместитель. И в общем хороший парень.

— Правильно. С твоей точки зрения, он старший офицер, мой заместитель и в общем хороший парень. А как, по-твоему, его должны воспринимать те пятнистые чужаки, колонию которых мы сожгли в прошлую боевую кампанию?

— Думаю, что не очень хорошо, сэр.

— Я тоже так думаю, сержант. Можно предположить, что они считали его жутким кровожадным чудовищем. И были по-своему правы. Как и ты.

— Я думаю… — начал было Бричард.

— Вот именно! — перебил его командир крейсера. — А для его матери, наверное, он любящий и славный сын, только немного забывчивый и легкомысленный. И то только потому, что забывает регулярно посылать открытки и устраивать сеансы прямой связи. Похоже на то?

— Может быть, сэр.

— А для той девушки, которая провожала его в прошлую кампанию, сейчас он законченный сукин сын. А раньше, наверное, он был для нее клевым парнем и сексуальным гигантом. То есть получилось уже четыре, даже пять мнений об одном и том же человеке. И все они по-своему справедливы, хотя речь идет об одной-единственной личности. — Все это капитан Никсон объяснял тем тоном, каким объясняют способ завязывания шнурков на ботинках. — Вот эту способность видеть в одном человеке разные ипостаси его личности, и в то же время видеть его целиком, я называю утратой внутренней цельности. Теперь тебе понятно, сержант?

Бричард хотел спросить, чем же утрата внутренней цельности отличается от обострившегося приступа шизофрении, но снова ощутил на своем горле давление виртуальных пуговиц.

— Понимаю, сэр, — выдавил он. Верхняя пуговица на момент ослабла, что позволило ему произнести следующую фразу: — Я только не понимаю, сэр, почему вы мне это объясняете.

— Все это я объяснял потому, — сказал капитан Никсон, — что ты парень, видящий вещи немного иначе, чем я. А что касается этой девушки, то ты все-таки наблюдай за ней. Она очень странная.

Кажется, капитан Никсон сказал сержанту меньше, чем собирался.

— Вы же сами говорили, сэр, что, проведя на острове несколько лет, трудно не обзавестись комплексами, — возразил Бричард.

— Ты что-то путаешь, сержант. Я ни слова не сказал о комплексах. Я говорил только о странностях.

— А какая разница, сэр?

— Диаметральная. На необитаемом острове у человека могут развиться странности. А комплексами он обзаводится уже в обществе людей.

Сегодня Бричарду довелось услышать массу откровений, половина из которых могла бы заставить человека, имеющего несчастную предрасположенность к утрате внутренней цельности, бросить все, чем он занимался до этого дня, и посвятить остаток жизни поискам абсолютной истины. Но так как сержант относился к счастливому цельному большинству, он мог только сказать:

— Действительно, сэр?

— Можешь спросить об этом у нашего дока, если тот еще не забыл основ психологии. В общем, ты меня понял, сержант? Понаблюдай за ней.

Бричарду стало не по себе. Никсон заметил нечто такое, чего совершенно не заметил он.

— Мне было бы легче, если бы вы объяснили мне, что именно я должен заметить, сэр.

Складки кожи на левой стороне лица командира дружно изменили форму. Это должно было означать усмешку.

— Дик, ты слышал о таком понятии, как «предвзятое мнение»? — спросил он.

— Это когда мы заранее знаем, что должны думать о том, чего еще не видели, — сказал сержант.

— Не совсем. Предвзятое мнение — это когда мы видим не то, что перед нами находится, а то, в чем нас убедили. Ты слышал сказку про голого короля?

— Нет, сэр, — честно признался Бричард, который знал о существовании только тех сказок, по которым делались компьютерные мультфильмы, да и те успел подзабыть. Голого короля ни в одном из них не показывали.

— А про эксперимент, когда разным людям показывали одну и ту же фотографию человека, но одним говорили, что на ней снят уважаемый профессор, а другим — что опасный преступник?

— Не помню, сэр. А что должно получиться?

— То, что получается. Первые находят на снимке черты, свидетельствующие об уме, любознательности и доброжелательности, вторые же видят признаки жестокости, завистливости и прогрессирующей деградации личности.

Это уже было легче усвоить, чем теорию внутренней цельности.

— Я понял, сэр, — сказал Бричард.

Несколько секунд капитан Никсон молча смотрел на него. Ничего ты не понял, сержант, — сказал он. — Она славная девушка, только со странностями. Вся штука в том, что странности у нее не совсем те, какие должны быть. По крайней мере с моей точки зрения. Только и всего. Можешь идти, сержант.

Бричард поднялся. Потом снова сел. Потом опять встал.

— Сэр, почему вы говорите это именно мне? — спросил он.

— Во-первых, я скажу это не одному тебе, а во-вторых, она тебя выделяет среди других.

— Действительно, сэр?

— Разумеется, — охотно подтвердил капитан Никсон. Ты ведь первый, с кем она познакомилась.

— Только поэтому, сэр? — спросил Бричард. И моментально об этом пожалел.

— Думаю, что да, — сказал капитан. — Другой причины не вижу. Ты хороший, простой парень, без всяких ненужных для твоей работы зверьков в голове. Только и всего. Как раз такой, каким должен быть.

— Я понял вас, сэр, — заявил Бричард, на один миг совершенно перестав ощущать на своем горле давление виртуальных мундирных пуговиц. — Этому нас учили. Десантник должен быть деревянным до пояса, начиная с головы, потому что…

— Потому что иначе у него не согнутся ноги, — подсказал капитан Никсон. — Ступай, сержант. Я больше тебя не задерживаю.

— Есть, сэр! — отчеканил тот. И вышел, вынося ощущение, что в этой истории он чего-то крупно недопонимает. И что капитан Никсон очень многое не договаривает.

Приблизительно с таким настроением Бричард спустился в кают-компанию сержантского состава. Здесь он застал четверых человек. Сержант технической службы Ка… Впрочем, какая разница, как именно его звали?.. В общем, один из этих четверых смотрел фильм, потягивая коктейль через соломинку, второй пил кофе и оживленно беседовал с третьим, одетым в неуставную короткую юбку и с волосами умопомрачительного оттенка… ну да, это была девушка… а четвертый, то есть опять четвертая… в общем, четвертой была Сато Ишин. Она сидела в углу за компьютером и что-то читала, бегло прогоняя по экрану снабженный яркими фотографиями текст. Кажется, колонку новостей.

Разумному существу, лишенному цельности восприятия действительности, эта сцена могла показаться просто невероятной. Человек, найденный на необитаемом острове, просто не может отрешенно сидеть в кают-компании, что-то читая с монитора, как будто всего-навсего отлучался с корабля на недельку — слетать на родную планету и проведать любимую бабушку. Возможных сценариев масса. Робинзон может сидеть в углу, затравленно озираясь и грызя ногти, или радостно подпрыгивать на месте, как подпружиненный чертик, приставая ко всем подряд и время от времени выпрашивая кусочек сыра. Не возбраняется также бессвязная болтовня или параноидальное молчание, ностальгический взгляд в воображаемую даль, нечистоплотные привычки, поиск несуществующих блох, поедание живьем корабельных тараканов и воровство сухарей. Но что совершенно предосудительно для робинзона, так это вести себя как просто нормальный человек.

К счастью для себя, Бричард не имел об этом понятия. Поэтому он просто подошел к девушке, бегло бросил взгляд через ее плечо и убедился, что она действительно читает колонку новостей. Правда, почему-то трехмесячной давности.

— Привет! — сказала Сато, оглянувшись. — Я как раз про тебя вспомнила. Оказывается, я совсем ничего не знаю.

— Ты думаешь? — спросил Бричард. — Это почему? — И снова поглядел на экран.

Надо ли было понимать эти слова в том смысле, что она совсем ничего не знала о последнем скандале в мире шоу-бизнеса или об исходе матча на кубок Лина Миксера? Или ее поставило в тупик сообщение о новых слушаниях о коррупции в верхней палате Межзвездной Федерации? Или предсказание сногсшибательного поворота последней моды на короткие прически? Или бойкая заметка о предстоящем разводе кинозвезды Лены Стерлинг и продюсера Уэллера Бакса?

— Ну так это и не нужно знать, — сказал он, собравшись с мыслями. — Обычный информационный мусор. Ты находишь то, что нужно, а остальное сразу забываешь.

Сато на секунду задумалась.

— Я поняла, — сказала она. — Только этому еще надо научиться.

— Чему именно?

— Отличать то, на что надо обращать внимание, от того, чего можно не замечать.

— А ты не умеешь? — спросил Бричард, которого судьба в этот день будто нарочно пыталась заставить увидеть незримые ипостаси привычных явлений.

— Умею, — подтвердила Сато. — В лесу. В море. У себя в хижине. — Оглянувшись на монитор, она точным щелчком закрыла окно. — Но не здесь. О чем ты задумался?

— Ни о чем, — ответил Бричард, извратив истину приблизительно градусов на сто восемьдесят.

— Тогда пойдем, покажешь мне свою каюту, — сказал она.

— Зачем? — спросил Бричард. И снова полюбовался тонкой игрой ее лица.

— Тебе же было интересно увидеть, где я живу!

Что тоже было естественно, но неочевидно, во всяком случае для Бричарда. Она жила в лесной хижине, экзотической с любой точки зрения, а он проводил часы сна в стандартной сержантской каюте три на два с половиной метра. За предшествующие четыре часа Бричард успел показать ей все, от отсека управления до реакторного фундамента, но про обычные каюты он как-то забыл.

— Действительно? — переспросил он, дав повод заподозрить себя в приступе тупости. — Тогда пойдем.

На самом деле с ним случилось что-то вроде небольшого ступора. Просто ему показалось, что он рассматривает детскую картинку-загадку «Найдите десять отличий», только с перевернутым заданием: «найдите черты сходства». Никогда не задумывались о том, как меняет людей одежда? А она их очень меняет. Если не верите, разденьте догола короля и мелкого уголовника, видного политика и карточного шулера, беспутного ловеласа и честного отца четверых детей, правящую королеву и бедную домохозяйку, пустившуюся во все тяжкие «ночного мотылька» и девушку «синий чулок», поставьте всех их в ряд, попросите сделать одинаковое выражение лица, и вы поймете, что потребность в ношении одежды задана не только культурными стереотипами, ложной стыдливостью и климатическими условиями.

К чему все это? Только к тому, что он вдруг увидел перед собой другую девушку, не слишком похожую на ту, которую вчера встретил в лесу. На той были бриджи и куртка из шкур, лук в руке, стрелы за спиной и стебель травы, запутавшийся в стянутых в узел черных жестких волосах. А эта одета в свободный комбинезон, ее вымытые шампунем волосы мягко струились, а пальцы были словно предназначены бегать по клавиатуре. Но разница между этими двумя вовсе не сводилась к имиджу, прическе и одежде.

— Вот эта дверь, — сказал Бричард, выйдя в коридор и пропустив Сато вперед.

Он был немного сбит с толку, но не настолько, чтобы упустить случай чуть-чуть пошутить. Однако девушка не стала задерживаться перед дверью, как три часа назад. Она вообще очень быстро всему училась, но Бричарду это еще предстояло понять.

— Какая маленькая! — сказал она.

— Ну понятно, — сказал Бричард. — Это ведь крейсер, а не туристский лайнер.

Она рассматривала висящие на стенах картинки. Они не были неприличными с любой точки зрения, но Бричард почему-то пожалел, что не снял некоторые из них накануне.

— Это кто? — спросила Сато.

— Это? — переспросил он. — Просто фотография.

Он так никогда и не узнал, дочитала ли она те правила хорошего тона, которые видел в ее компьютере. Но если и нет, то способности девушки отчасти искупали недостаток знаний. Например, чувство такта. Поэтому на этот раз она не узнала о существовании профессии фотомодели, а Бричард упустил возможность подумать над тем, почему обыкновение развешивать на стенах фотографии красивых женщин в уменьшенных до полной условности купальных костюмах может показаться кому-то явлением вовсе не самоочевидным. Как уже упоминалось, он был счастливым обладателем внутренней цельности, мешающей понять, что на самом деле в мире вообще очень мало самоочевидных вещей. Возможно, их нет вообще.

— А это? — спросила она.

— Это моя старая знакомая с Эскипиры, — ответил Бричард, чуть-чуть покривив душой. — Давно я уже ее не видел. Не хочешь присесть?

— А это? — спросила Сато, последовав приглашению и непринужденно устроившись в обманчиво удобном кресле.

— Это мои друзья и однокурсники из учебного корпуса, — ответил сержант.

Припомнив слова капитана Никсона, он задал себе вопрос: можно ли считать привычку забираться в кресло с ногами одной из тех странностей, которые следовало брать на заметку? Наверное, все-таки нет, решил он. Взгляд Сато продолжал странствовать по стенам. На них всего висело четыре фотографии фотомоделей, две — лично знакомых Бричарду девушек, четыре групповых снимка, два из которых были фотографиями экипажа «Эскалибура», семь различных пейзажей — и еще один снимок, сделанный в непривычном освещении и под необычным углом. Поэтому Сато не поняла, что именно на нем снято. Тем более что фотография висела отдельно от остальных.

— Это Земля? — спросила она, показав на один из пейзажей.

— Нет, что ты! Все вот эти снимки, — Бричард обвел рукой пейзажи, — я делал сам. Так что Земли на них быть не может. Эта фотография сделана в парке Кусс-Нагрилла. Наверное, очень похоже на Землю. Все растения, которые там растут, земного происхождения.

— Значит, на Земле ты не был? — рассеянно спросила Сато.

— Еще бы! — сказал Бричард. — Для этого ее сначала нужно найти. Пока это никому не удавалось.

Позабыв о фотографиях, она перевела на него удивленный взгляд:

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где находится Земля?

— Ну так ведь этого никто не знает.

— Ее удивление не убавилось

— Но почему… — начала она. И не успела договорить. Бричард тем более не успел ничего ответить. В его переговорнике раздался щелчок.

— Сержант! Сато Ишин у тебя?

Бричард узнал голос командира.

— Да, сэр!

— Покажи ей, как пройти в мою каюту.

— Есть, сэр!

Переговорник отключился. Бричард посмотрел на Сато.

— Ты пользуешься успехом, — сказал он. — За все время службы я побывал в каюте старика всего три раза. И то два из них благодаря тебе.

В ее взгляде обозначилось нечто, чему на языке жестов соответствует пожимание плечами.

— Это была шутка, — сказал Бричард. — Пойдем, покажу, где его каюта.

— Зачем? — спросила она.

— То есть? Ты же там…

Теперь не договорил он. Сато повернулась к стенной панели и пробежала пальцами по последовательности молниеносно выскакивающих окон.

— По коридору налево, — сказала она. — Потом лифт или лестница, седьмой уровень, направо от лифта.

Это даже не было вопросом.

— Да… — подтвердил сержант. — Все правильно. Слушай, а как ты…

— Что? — спросила Сато.

— Ничего, — ответил он. — Я потом спрошу. Сейчас тебя зовет командир.

Таким образом, почти сорвавшийся с его языка вопрос так и остался незаданным, может быть и зря, потому что…

Что касается голого короля, то в цикле «малодостоверных преданий планеты Земля» — впрочем, все предания об этой планете страдают недостатком достоверности — сохранилась история о двух предприимчивых портных, за грабительскую цену подрядившихся сшить для некоего короля Уникальных свойств платье, которое не увидел бы человек глупый или плохо исполняющий свои обязанности. В результате этой аферы король прогулялся голышом по городской площади, битком заполненной закомплексованными подданными. И если бы не реплика какого-то наивного ребенка, кто знает, сколько лет он бы щеголял в одной и той же престижной одежде.

История не сообщает, нашли ли спецслужбы предприимчивых портных и что с ними сделал король. А жаль, потому что с точки зрения упоминавшихся выше теорий эти портные были не просто проходимцами и мошенниками. Это были гениальные мастера рекламы и имиджмейкеры, далеко опередившие свою косную эпоху. Методы их творчества принадлежали будущему, и когда оно наступило, то все короли, вожди, диктаторы и политики стали ходить в одеждах, скроенных по технологиям двух изобретательных портняжек. Эти одежды стали для них важнее собственной кожи, потому что видимость давно стала куда важней, чем сущность, и… Почему? Ну хотя бы потому, что…