Где-то, в сумеречной стране мертвых, в глубинах недр, заточен древний, проклятый бог, срок заключения которого — вечность.

Нет ничего утомительней вечности. Пытаясь скоротать то, что не имеет начала и конца, бог берет в руки гадальные кости. Сидя на каменном полу, страшный, одержимый отчаянием, позвякивая цепями, с досадой грызя конец разросшейся бороды, бог делает бросок за броском. Раз за разом, с неясной надеждой, он смотрит на выпавшие грани, но сочетания чисел всегда обещают только бесконечный плен.

Только однажды, швырнув кости в последний раз, бог вдруг предсказывает возвращение и свободу. Но уже не остается сил для надежд. С проклятиями, больше похожими на причитания, бог бросается на жесткое ложе и пытается уснуть.

И тогда, взмахнув черными крыльями, в его сон врываются три злобные твари. Рожденные из крови, впервые пролитой на заре времен, жарко дыхнув в лицо оскалами собачьих морд, они с хохотом вырывают богу глаза, выплескивают в окровавленные глазницы яд и, впиваясь железными когтями, выдергивают из груди сердце.

И древний бог просыпается от собственного крика.

* * *

Представьте себе огромные горы, окутанные клубящимися облаками заснеженные вершины, крутые склоны, распахнутые пасти ущелий, пронзительный бешеный ветер, редкий, но продолжительный грохот обвалов — в общем, то особенное сочетание красот, которое обычно приходится по вкусу только сумасшедшим и святым.

Представили? Это только декорация предстоящего действия. С легкостью взбираясь по всем этим склонам и перепрыгивая через все эти бездонные ущелья, к вершине одной из гор идут четверо. Если не принимать во внимание рост, двое из них похожи на людей. Другая пара больше напоминает порождение человеческих кошмаров.

Первые боги.

Вторые демоны.

До висящих над головами облаков можно достать рукой, когда демон, идущий впереди, оборачивается.

— Это произойдет здесь! — говорит он, протягивая перед собой крючковатый коготь.

Один из богов сбрасывает под ноги ворох цепей. Раздается металлический звон.

— Здесь будет удобно размышлять о вечности, — произносит второй.

Его голос полон спокойствия.

— Вся вечность в твоем распоряжении, — соглашается демон. — Исполняй свой долг, бог-кузнец.

Тот снимает с плеча молот. Раздаются удары, каждый из которых сопровождается грохотом лавин и гулом обвалов. Может быть, вы догадались: именно такие звуки и явления имеют место в горах, когда кто-нибудь решит распять там бога.

В глазах распинаемого отражаются вечные небеса. Бог-кузнец и демон вдруг принимаются спорить. Пара подробностей: бог хромает и пахнет дымом, а демон крылат, чешуйчат, и в какой-то степени отражает человеческие представления о могуществе и власти.

— Клянусь Стиксом! — цедит бог-кузнец, бросив молот и развернувшись. — Не указывай мне, что надо делать, и не трави уже бессильного!

В зрачках демона вспыхивает тусклый огонь. Кожистые черные крылья угрожающе расправляются.

— Я исполняю волю Зевса! — ревет он. — Именем его я буду указывать и натравливать! И только ему я дам отчет!

Стоит ли подсказывать имена других участников действия? Испуганный собственной смелостью, хромой бог склоняет голову.

— Я вижу то, на что нельзя смотреть глазами, — говорит он.

— Ты видишь лишь то, как страдает твой враг!

Увлеченные спором не замечают лавины, прошедшей прямо сквозь них. Снова не слышно голосов, только грохот ударов, раскаты обвалов и завывания эха. Кузнец вгоняет в склон последний костыль, и все замирают, как статуи некоей скульптурной группы.

— Дело сделано, — говорит Гефест. — Уйдем.

— Оставайся, титан, — изрекает демон. — Ты крал для однодневок сокровища бессмертных. Так посмотрим же, снимут ли они с этих камней корабль твоей судьбы!

Они уходят. Прометей остается один, на краю Ойкумены, на вершине гор, среди снегов и ледников — наедине с Вечностью.

Пройдут века, прежде чем переменившийся ветер принесет ему весть о приближении кого-то, кто равен ему в бессмертии.

* * *

И вот, эти века почти прошли. Вдали от краев мира, в долине, прилегающей к предгорьям Олимпа, два сатира случайно встречают девушку.

Диск полной луны ярко горит в звездном небе. Девушка раздевается на берегу озера. Оставшись незамеченными и устроившись в прибрежных кустах, сатиры наблюдают за зрелищем. У них много времени, они безнадежно отстали от пьяной свиты Диониса, и достаточно пьяны для совершения неразумных поступков. Распустив пояс, девушка снимает скроенную из козьей шкуры эгиду, сбрасывает хитон и заводит к затылку руки, развязывая головную повязку. Завороженные зрители не упускают ни единой мелочи.

— Боги! — произносит один, почесывая волосатую ногу. — Воистину, она не уступит даже Афродите!

Так или не так, но приятелю не приходит в голову спорить.

Рассыпая по плечам гриву черных волос, девушка встряхивает головой. Потом втыкает в песок подобранное под ногами копье. Голос сатира снижается до испуганного шепота:

— Слушай, я узнал ее. Это Афина!

— Что?! — его приятель озадачен. — Приемная дочь Зевса? В самом деле?

— Мы с тобой чуть не попали в неприятности.

Разбежавшись на мелководье, и по-детски взвизгнув, девушка скрывается в воде, чтобы вынырнуть почти на середине озера.

— Ерунда, — говорит второй сатир. — Ты ошибся. Возьми это и запей свой испуг.

Следя за купанием, оба прикладываются к бурдюку, в котором приятно булькает неразбавленное вино.

— Нет, правда! — испуганный настойчив. — Это она

— М-м-м! — неторопливо выдает второй. — Может быть. Ну и что? — и он делает еще глоток. — А так ли я слышал, что ее истинный отец неизвестен?

— Иные рассказывают байку о рождении из головы Зевса.

— А также материнстве Метиды, отцовстве Итона, или Паланта...

— ...или Посейдона. Сам знаешь, чего стоят подобные рассказки. Ничем божественным она пока себя не проявила.

— Не считая того, что она божественно хороша!

Следует заполненная бульканьем пауза.

— Зевс, как говорят, к ней весьма привязан. Только она осмелилась просить за титана, имя которого запретно на Олимпе.

— Ты о Прометее? Он по-прежнему распят.

— Но и Афина не была наказана.

— В конце концов, женщина — она всегда женщина. Говорят еще, что преемница Зевса до сих пор девственна. Не стоило бы нам научить ее главной радости жизни?

— ?!

— Может быть, потом она будет даже благодарна.

— Безумец... А Зевс?

— Для них все сатиры на одно лицо. И да познает она таинство любви, стоя треножником. А темнота? — сатир смотрит на ясную луну. — В конце концов, у нас с тобой есть маски.

Колебания проходят. Беззвучно посмеиваясь, сатиры извлекают из сумок деревянные личины, без которых с легкостью могли бы и обойтись, ибо данный природой их лик и так достаточно уродлив. На плешивых, сморщенных в вечной гримасе головах торчат крохотные как у ягнят рожки, а конские хвосты, выдавая плохо сдержанное возбуждение, то и дело хлещут по животам и ничем не прикрытым бедрам.

Булькая остатками вина, сатиры дожидаются конца купания.

— Правда или нет, — говорит один из них, — но рассказывают, что именно она открыла Прометею черный ход на Олимп.

— М-м-м... Зачем?

— Будто бы приглашая на свидание.

— Гм... — сатир ехидно скалится. — А не сам ли Зевс пустил этот слух? В истории с титаном он бы его неплохо оправдал. Намного лучше, чем анекдот про розыгрыш с мешком костей.

— И байку про кражу огня.

— Она самая странная из всех.

— Дионис говорил как-то... — сатир задумывается, припоминая, — что познание огня богов дало людям нечто, что могло бы уравнять их с бессмертными.

В тишине ночи тревожно кричит вылетевшая на охоту сова. Летучие мыши мелькают, пролетев через свет лунного диска.

— Не знаю, что это могло быть, — слышится бульканье. — Сколько веков прошло — люди те же. Однодневки родом, дети случая и нужды, их первое, недостижимое счастье — не рождаться вовсе, второе — умереть вовремя. Вакх любит шутить. Разве можно верить Вакху?

— Но ты же не будешь отрицать, что Прометей был привязан к этим игрушкам богов?

— Но не настолько, чтобы из-за них вызвать ненависть хозяев Олимпа... Силен говорил мне, что титан просто зарвался и был наказан за наглость.

— Но наказание было сурово даже для нахала. А?

— Боги жестоки. Пан говорил...

— Да, что говорил Пан?

— Что Прометей владеет каким-то древним знанием, дающим возможность увидеть будущее.

— Хм? Даже люди могут предсказать будущее.

— Я говорю о будущем самих богов.

— А... Но если он прозревал будущее, то почему оказался прибит к скалам?

Бульканье бурдюка заменяет ответ.

— А я всегда считал, что все это лишь предлоги. Нужно было убрать самого опасного из потомков старших отпрысков Урана. Особенно когда восстал Тифон, и стало ясно, что Зевс не всесилен.

— Странно. Эту историю помнят все, но каждый рассказывает ее по-разному.

— Созвучны лишь эпитафии. Может быть, она чем-то задевает нас.

— Но чем?

— Живи настоящим. Глянь-ка лучше на нашу богиню. Кажется, она выходит... О боги! — сатир кривляется и беззвучно смеется. — Я горю священным огнем!

— Я тоже! Какая грудь!

— Какие бедра!

— Идем, а то она первая возьмется за копье.

— Какое?

Хихикая и надевая маски, сатиры выскакивают из кустов. Остановившись на кромке воды, девушка не высказывает ни страха, ни удивления. Когда сатиры приближаются, она поднимает руки. Движения ее хлестки, как выпады змеи. Лапы сатиров будто попадают между спиц раскрученного колеса, их маски сбиты, и вот легкими, как хлопки крыльев касаниями, богиня дотрагивается до их лиц.

И они слепнут. Навсегда.

* * *

Проходят века, прежде чем переменившийся ветер доносит распятому богу весть о приближении кого-то, равного ему.

Принесенный западным ветром, бог Гермес усаживается на уступ скалы. Последний раз вздрогнув, крылышки его сандалий устало опускаются.

— Здравствуй, сын Эвримидонта и Фемиды! — улыбаясь, говорит он.

— Здравствуй, сын Зевса и Майи! — отвечает титан. Покрывшая его лицо известковая корка расползается на тысячу трещин. — Ты несколько поторопился прилететь за моей душой. Я еще не собираюсь в Долину Теней.

— На сей раз я не проводник, а гонец. Боги Олимпа интересуются твоими размышлениями о вечности.

— А им не интересно, что я думаю о справедливости и возмездии?

Безбородое лицо Гермеса расплывается в улыбке:

— Великим богам интересно все. Например: вынес ли некий титан правильный ответ из данного ему урока?

— Я знаю заранее все ответы.

— И поэтому ты оказался здесь?

Клубящиеся над белыми вершинами облака смыкаются, закрыв солнце. На лицо распятого бога падает тень.

— А вы все еще считаете, что вам принадлежит вечность?

— А ты считаешь по-другому?

— Я видел, как под копытами судьбы рассыпались в прах два владыки мира. У меня хватит терпения дождаться, когда то же самое случится с ублюдками Крона.

Почему-то люди считают, что боги всегда разговаривают в возвышенном стиле. Люди ошибаются. Гермес похлопывает по колену перевитым лентами жезлом.

— Ну, раз ты сам заговорил на эту тему... Ведь тебя по-прежнему считают хранителем каких-то тайных знаний. Я-то, допустим, так не думаю. Но другие, кто еще сохраняет к тебе уважение...

Следует пауза.

— Перестань хитрить, — говорит Прометей, — со мной это не пройдет. Неужели вы пытались прозреть грядущее? Следили за полетом птиц? Смотрели, как упадут камешки? Исследовали завитки бычьей печени?

Гермес легонько покусывает губу.

— Зачем тебе это знать? — спрашивает он.

Распятый бог усмехается:

— Потому что так и было на самом деле. Вы чем-то встревожились. А ты вспомнил обо мне и решил узнать больше других? Так как? Потребуешь от меня еще доказательств моих знаний?

— Нет, достаточно. Ты прав. Какая-то темная угроза очень медленно, но неотвратимо надвигается на могущество олимпийцев. И все знамения, к сожалению, очень темны и запутанны.

— Еще бы! — распятый бог гремит цепями. Он смеется. — Стоит ли такое пророчество выпущенной птицы, брошенных камней и вспоротого бычьего брюха? Да последний осел поймет, что все, имевшее начало, рано или поздно найдет свой конец. И тем более, если это власть.

— И ты можешь сказать, что нас ждет, сын Фемиды?

Прометей улыбается:

— Во всяком случае, я догадываюсь.

— Быть может, поделишься своей догадкой?

— Зачем?

— Твое упрямство не приблизит свободы.

— Кого и когда я о ней просил?

— Значит, ты болен, вор огня.

— Если ненависть — болезнь, то да! Вы были многим обязаны мне. И как за все отблагодарили?

— Тебе больше нечего сказать?

— А что ты хотел услышать?

— Ты стал упрямей и злей.

— А ты и вовсе не изменился.

Некоторое время они молчат. Усмехаясь своим мыслям, Гермес, щурясь, разглядывает предзакатные небеса.

— Меня всегда удивляло, — говорит он, словно самому себе, — почему гордые своим умом так часто впадают в ничтожество?

— Разум предполагает знание причин и следствий, — говорит титан. — Понимание сложности мира требует осторожности в совершении необратимого. Мудрый нетороплив и великодушен. Ничтожный коварен и жесток. Один уверен, что всегда успеет выиграть. Другой старается еще до начала игры не оставить врагу шансов. Все просто. Дарю тебе это знание.

Гермес усмехается.

— Взгляни-ка, Прометей, — говорит он. — Видишь ту небольшую точку в разрыве облаков?

— Я заметил ее давно.

— Это орел, — Гермес улыбается еще шире. — Выходит, ты знаешь не все. Я явился сюда не по своей воле. Ты видел этого орла раньше. Тогда он стерег небесный трон. Теперь он будет прилетать к тебе каждый день, и ты будешь кормить его собственной плотью. Пусть имя твое будет предано забвению. Прощай. У тебя впереди вечность.

Взмахнув ладонью, Гермес ступает в пропасть. Вздрагивают крылья сандалий и послушный ветер стремительно, как пушинку, уносит бога-вестника.

Тень орла заслоняет солнце. Потом свет снова бьет в лицо, и Прометей видит огромную птицу усевшейся в своих ногах. Наклонив голову, она сверлит титана немигающим глазом. Потом взъерошивается и принимается деловито расклевывать кожу, добираясь до печени.

И тогда, впервые, бог кричит.