Дома я поставила будильник с мыслью поспать пару часов.

Невозможно.

Я прилегла, не раздеваясь, в темноте, в углу постели. Повернулась на бок. Правая рука, подложенная под голову, затекла и начала покалывать. Чтобы избавиться от запаха мужчины, который шестнадцать лет назад трахал мою сестру, холодного душа будет недостаточно. Что-то явно меня не устраивало, но я не знала, что. В лицее я изучала Марка Аврелия.

«Зло, совершенное другим, есть зло, которое принадлежит ему». Устраивает ли это меня?

В половине десятою утра с всклокоченными волосами и в пропахшем потом свитере я вошла в агентство. Лучио, бросив на меня взгляд, сразу понял, что у меня была бессонная ночь. Мое перекошенное лицо не обещало ничего хорошего, поэтому на этот раз он обошелся без вопросов.

Войдя в кабинет, я оставила дверь открытой и принялась мерить комнату шагами.

— Тим?

Спазимо откликнулся из своего бункера:

— Он еще не показывался.

— Я устала, ухожу домой.

— Что ты сказала?

Мне пришлось крикнуть:

— Я сказала, что ухожу!

— Но ты же только… Ладно. Если зайдет Тим, что ему сказать?

— Ничего.

— Что?

— Ничего! Не говори ему ничего!

— Понял!

Я прошла мимо прикрытой двери Спазимо.

— Пока.

Нагнув голову, я нерешительно поскребла туфлей о косяк двери, раздумывая, войти или нет.

— Видела, сегодня ночью шел снег? — раздался его голос.

— Да все снегом покрыто, я же не слепая.

— Это я просто так, к слову. Я распахнула дверь бункера.

— Лучио…

— Да? — спросил он, не оборачиваясь.

— Хочешь сегодня вечером поужинать со мной у меня дома?

— А что ты приготовишь?

— Я подумала… приготовлю камбалу и картофельное пюре. Что скажешь?

— А на десерт?

— И десерт будет… Шоколадный мусс.

Наконец он посмотрел на меня:

— В восемь?

— Да. Захвати вино.

Тим сидел на своем мотороллере, а рядом, прижавшись к нему, стояла Гайа. Я увидела, как они поцеловались, — это напомнило мне фильм «Пора яблок». У меня внутри словно пролилась желчь, в горле запершило. Я подумала о том, есть ли у меня дома антибиотик.

Я подошла, когда Тим поворачивал ключ зажигания.

— Шеф, у тебя такой красный глаз.

Он, держа равновесие на одном колесе, поднял на дыбы мотороллер, изобразив «до встречи, малышка» в сторону своей новой подруги. Гайа не выказала особого восторга, тем не менее она улыбнулась и спросила, не хочу ли я зайти в бар на улице Дзамбони, где делают сказочные тартинки.

— Я не очень голодна, — призналась я.

— А я очень, — ответила она.

Я открыла ей дверцу.

— Садись.

Пока я вела машину, стараясь не заснуть, Гайа рассказывала, как вчера вечером она и Тим ходили в ирландскую пивную. После пары кружек темного пива он обнял ее за плечи и поцеловал. Потом они пошли к нему домой и занимались любовью.

— Сейчас у нас все хорошо, но рано или поздно все кончится, — сказала она.

— Почему?

— Потому что все романы кончаются.

Я резко переключила скорость.

— Не все.

— Кончаются, потому что мы умрем, — уточнила она.

— Гайа, тебе только восемнадцать лет. Не слишком ли рано…

— Лучше вовремя подумать о таких вещах.

— Боже, сколько машин… — вздохнула я.

Она смотрела в окно.

— Однажды все эти люди умрут, и Две башни рухнут. — Две башни возникли прямо передо мной, пока я пыталась припарковаться. — Будем надеяться, не сейчас. И хорошо, что ты влюбилась!

Съев по сэндвичу, мы распрощались перед книжным магазином Фелтринелли. Она хотела купить книгу о театре Сары Кейн, а мне надо было спешить домой готовить ужин для Спазимо.

Я снова села в машину. Мне трудно сказать, что это было — совпадение или знак судьбы, однако то, что я увидела, остановившись у светофора на бульваре Ориани, превосходило мое воображение. Мой отец стоял рядом с уличным фонарем, а за его спиной находились бар, табачная лавка и цветочный магазин. Он разговаривал с мужчиной.

Мужчину звали Анд pea Берти.

Зажегся зеленый свет, но я продолжала стоять, не решаясь включить скорость. Почти сразу сзади настойчиво засигналила малолитражка. Я поехала со скоростью пешехода и продолжала смотреть в зеркало заднего обзора: они все еще разговаривали.

Они знают друг друга.

Мой отец и Анд pea Берти знакомы.

Войдя в бар «Енцо», я заказала джин с лимоном Бармен поинтересовался, не просквозило ли меня, намекая на мой красный глаз.

— Это из-за стресса, — ответила я.

— Тут уже есть один, который из-за нее умер.

Я могла бы познакомить его с Гайей, если бы у нее не было жениха.

Подождав около часа, я решила позвонить Андреа Берти. Так как у него нет сотового телефона, я решила позвонить ему домой.

Сработал автоответчик, но мне не хотелось оставлять сообщение.

Я набрала номер агентства, чтобы излить душу Лучио, но мне ответил отец.

— Что ты там делаешь? — спросила я.

Его удивил мой вопрос, а я вспомнила, что это его агентство.

Я спросила непринужденным тоном:

— Тебе знаком некий Андреа Берти?

Наступило молчание.

— Да, — наконец ответил он.

— Каким образом?

— Я однажды видел его в Риме, он был другом твоей сестры.

— Дальше?

— Дальше ничего, Джорджиа. Любезный человек. С тех пор как он переехал в Болонью, он мне звонит время от времени, чтобы узнать, как я поживаю.

— И вы встречаетесь?

— Да, было дело, выпили кофе.

Если в этом и было что-то, то старший фельдфебель Фульвио Кантини прекрасно играл свою роль: его голос был искренним, как искусство эпохи Возрождения. А. искал встречи с моим отцом, чтобы облегчить собственное чувство вины? Не верю. Так же, как и не верю в то, что он сказал ему правду. Если бы он все ему рассказал, как мне, Андреа Берти сейчас бы уже не был жив. Я решила оставить на потом остальные вопросы и, сказав отцу «привет», сделала вид, что мне звонят.

Конец дня я провела между кастрюлями и плитой, как хорошая хозяйка, надев на себя висевший на стене в кухне клеенчатый фартук, которым я пользовалась, может быть, пару раз. Лучио Спазимо наверняка обрадуется консервированному пюре, шоколадному муссу и двум камбалам, которые уже столько времени лежат в моем холодильнике.

Ровно в восемь пунктуальный киллер компьютерных пиратов появился с бутылкой кьянти и букетом разноцветных лютиков: под черным пиджаком — светло-розовый свитер с клиновидным вырезом; брюки очень большого размера делали его худым Должно быть, он забежал домой переодеться. Его удивил вид чистой скатерти, хорошей посуды, подстаканников и канделябра в центре стола, который я сдвинула, чтобы поставить вазу с цветами. На кухне было уютно и тепло, во всем остальном доме царил беспорядок, не имевший ничего общего с художественным.

Пока я накладывала еду на тарелки, Спазимо покашлял:

— После того как ты ушла, профессор два раза звонил.

— Какой у него был голос? — бросила я с видимым безразличием.

— Голос человека, который ищет тебя, потому что должен тебе что-то сообщить.

— То, что он должен был мне сказать, он уже сказал.

Мы сели за стол, я закурила и выпустила дым ему в лицо. Держа нож в руке и примеряясь к камбале на тарелке, он сострил:

— Извини, я не помешаю тебе, если буду есть, пока ты куришь?

— Нет, нет, давай ешь…

На половине камбалы, не в состоянии больше терпеть, я стала все ему рассказывать. Спазимо внимательно слушал, время от времени наполняя вином мой бокал.

— Джорджиа, никто в этом не виноват, — наконец произнес он.

— Для Андреа Берти Ада была одной из тех, что отдавалась первому попавшемуся сутенеру, который мог сделать ее богатой и известной, — с досадой возразила я.

Спазимо даже бровью не повел. Я посмотрела на него.

— Лучио, ты когда-нибудь был влюблен?

— Один раз я думал, что так оно и есть. Она назначила мне свидание у кинотеатра «Риальто», но продинамила меня. Через несколько дней я узнал, что она собирается замуж.

— Тогда больше об этом не думай.

— Знаешь, как сделаны мужчины… Если им делают подлость, то они влюбляются.

Я смотрела, как он ковырял вилкой пюре.

— Тебе не нравится?

— Уверен, ты была честна.

— То есть?

— В твои намерения не входило отравить меня… Да, сегодня еще звонил Фрэнк, хотел попрощаться с тобой перед отъездом. Едет в Турине с каким-то Тенга или Венга…

— Ренга. Франческо Ренга.

— Ты его знаешь?

— Когда работаешь, бери с собой радио и слушай его.

— Как-нибудь так и сделаю. Как там мусс?

— Охлаждается.

Спазимо придвинулся ко мне и хрипло произнес.

— А какое дело Аде, что ты встретила ее Андреа Берти, который уже не тот Андреа Берти, а Андреа Берти, повзрослевший почти на двадцать лет?

Я подвинула свою тарелку.

— Немного поверхностный анализ, ты не находишь?

— Мужчины не знают, что такое настоящие чувства, они порядочные пакостники, от них один бардак…

К счастью, несколько месяцев назад Тим подарил мне немного травки. Пока Спазимо ел мусс, на который мне пришлось вылить целый баллон взбитого крема, я молча свернула косяк; немного спустя тяжкий запах марихуаны уже плавал в воздухе.

Спазимо снял очки и положил их на стол; я почувствовала на себе взгляд ею близоруких и выпученных глаз.

— Это она? — спросил он, указав на стоявшую на этажерке фотографию в рамке.

Я кивнула.

— Сейчас тебя раздирает злость. Тебе противно, что эюцентрик двадцатилетней давности, баловавшийся кокаином и выпивкой, видел твою сестру покачивающейся…

— Но ведь она же не качели, Лучио!

Он хлопнул руками по столу:

— Дай мне закончить.

— В таком случае употребляй другие слова.

Я хотела дать ему косяк, но он взмахом руки отказался.

— Они же оба были возбуждены, Джорджиа. Ада была не в себе. Странно, что именно ты не донимаешь…

Мое лицо исказилось гримасой.

— Он ее не остановил.

— Сколько людей говорят, что покончат с жизнью, а потом не делают этого…

У меня не выдержали нервы.

— Да на чьей ты стороне?

— На твоей. Но ты этого Андреа Берти распинаешь на кресте.

— Женщины и слоны не прощают, Спазимо. Это сказала Дороти Паркер.

— Ах, тебе всегда нужен враг, ты заходишь к своему отцу…

Я с трудом сдерживала себя.

— При чем тут мой отец?

— Думаешь, твой отец не переживает случившееся? Можно его жизнь назвать жизнью?

— А в чем дело?

— Твой отец пристрастился к бутылке, чтобы не оставить тебя один на один с этой ситуацией.

Я резко встала со стула и начала готовить кофе.

— Будь любезен…

— Посмотри на нее. — Он указал на фотографию Ады. — Ты не можешь поговорить с ней, не можешь потрогать ее, вот в чем проблема: ты жива, а она нет. И с этим ничего не поделаешь.

— Что ты пытаешься мне сказать? Что жизнь продолжается? Нет, Спазимо, все эти твои разговоры — чушь…

— Это эгоистично, Джорджиа, считать, что боль — условие неизменное. Твое «я» — всего лишь отказ смириться с этим. Да, ты правильно сказала: жизнь продолжается.

Я оперлась о стеклянную створку шкафчика.

— У меня все внутри переворачивается, стоит мне подумать, что его руки…

— Должен тебе сказать, что мне просто жалко любого мужчину, который общается с тобой.

— Почему?

Он склонил голову набок.

— Создается впечатление, что ты не нуждаешься ни в чьей помощи. То есть ты делаешь все, чтобы так казалось.

Я опять села за стол и закурила.

— Я объясню тебе одну вещь, Лучиа Однажды тебе позвонят домой и ты подойдешь к телефону. Любезный голос, с трудом подбирая слова, скажет тебе, что твоя сестра затянула кожаный ремень от сумки вокруг шеи. Ты закроешься в своей комнате и проклянешь судьбу, которая отняла ее у тебя, как руку. Ты почувствуешь себя изувеченной, именно так, изувеченной. Но время проходит, ты с этим смиришься, и даже если у тебя все тот же покрасневший глаз, ты ее видишь? Черт, от этого никогда не избавиться…

В кофеварке забурлил кофе, я наполнила чашки.

— В доме было полно людей. Все говорили мне, что делать, каждый советовал свое целебное средство, свою собственную систему: моя тетя, коллеги отца, даже бакалейщик.

— А ты?

— Смотрела на отца, сидевшего в углу, потрясенного и безутешного, — разведя руки, произнесла я .

Спазимо схватил меня за край свитера.

— А ты?

Я увидела, как кофейное пятно расплылось по скатерти.

— Джорджиа, — произнес он, не отпуская захват, — где написано, что мы должны быть сильными?

В полночь, когда Спазимо, отяжелевший от еды и испуганный тем, что сказал мне что-то неприятное, вылезал из моей машины, я, чтобы он успокоился, неуклюже поцеловала его в щеку. Мне совершенно не хотелось знать, справедливо или несправедливо все то, что он мне сказал Единственно, в чем я была уверена, так это в том, что при одной мысли об Андреа Берти мне становилось тошно.

В дежурной аптеке я купила глазные капли колбиочин, и сонный доктор порекомендовал мне: «По три капли пару раз в день».

Когда чуть позже я вошла в ресторанчик «делле Мура», там уже сидел Джиджи Марини с газетой и читал статью об «умных бомбах».

— Эй, — поздоровалась я с ним и позвала девушку, обслуживавшую столики. — Одну среднюю кружку светлого пива.

— Я просто растроган твоим телефонным звонком, — сказал он с иронией и свернул газету.

Я опустила онемевшие руки на стол.

— Как бы мне хотелось, чтобы все мои дни были светлыми и средними.

— А какие они на самом деле?

— Темные. Очень темные.

— У тебя такое лицо…

— Я уже два дня не сплю. — Я смотрела, как он, поигрывая обручальным кольцом, то снимал его с пальца, то снова надевал. — Твоя жена не злится?

Он пожал плечами.

— Она — жена музыканта.

Я глотнула пива.

— Да.

Взяв газету, я стала ее листать. Ни одной статьи, в которой бы говорилось о расследовании по делу Донателлы Верце. Возможно, когда найдут ее убийцу, о ней снова заговорят, а потом окончательно забудут.

— Итак, — спросил он, постукивая по столу пальцами, — зачем ты мне звонила?

— Потому что у тебя всегда включен сотовый телефон.

— Верно. И, конечно, не для того, чтобы быстренько потрахаться, учитывая то, что ты сказала в последний раз.

— А что я сказала?

Он понизил голос.

— Что никогда не кончаешь.

— Почти никогда, — поправила я его.

— Еще хуже. — Его смех напоминал рыдание. — А как твой парнишка?

— Какой парнишка?

— Тот, с которым тебя постоянно видят. Среди сорокалетних женщин теперь это модно, не так ли?

Мой смех сбил его с толку.

— Разве ты не спишь с ним?

— Джиджи, эту глупость, трахаться с теми, кто на двадцать лет моложе, я оставляю исключительно мужчинам.

— Знаешь, мне девчонки никогда не нравились.

Я посмотрела на него.

— Объясни мне одну вещь. Почему ты спишь со мной? Точно не из-за моего тела.

Он закурил «Пэлл-Мэлл».

— Джорджиа, ты всегда недооцениваешь себя.

В три часа утра мы с Джиджо Марини валялись в постели в безымянной комнате, снятой за несколько евро в пансионе «Астор». Его жене придется еще раз поверить, что после джемсейшн он зашел в один из кабаков с другими джазменами посидеть допоздна и выпить.

Стоило ему распахнуть мою ветровку и просунуть руку под свитер, как я подумала, что разницы между тем, занимаюсь я с ним сексом или не занимаюсь, никакой. Мой безразличный взгляд охладил его пыл, и теперь я, как когда-то делали моя мать и сестра, смотрела из этой комнаты куда-то вдаль.

— Хочешь, я погашу свет?

— Я хочу, чтобы ты пошел домой.

Джиджи Марини встал с постели и заходил по комнате.

— Ты и вправду странная.

Я кивнула.

— Ладно, ухожу. А что ты будешь делать?

Я потрясла пузырьком с глазными каплями.

— Комнату ты все равно уже оплатил.

Скажи мне, что это не было игрой, Ада, скажи, что ты уже думала об этом и что дело не только в экстазе человека, потерявшего контроль, как в той песне группы «Joy Division». Скажи мне, что боль была слишком невыносимой и что ее надо было остановить любым способом и любой ценой, поэтому ты имела это чертово право — мы все его имеем — расстаться со своей жизнью, как с теплым пальто, в котором жарко и которое ты должна снять, чтобы ощутить легкость и сказать самой себе: «Ура! Я это сделала и ничего больше не чувствую, мне ни холодно, ни жарко, мне не надо никого любить и ненавидеть, я мертва и в надежном месте, занимайтесь собой, у меня все хорошо, следующие реплики — теперь за вами!»

Я закрыла глаза.

— Ты промокнешь и простудишься, — сказала я ей.

Она равнодушно пожала плечами, не убирая руки из окна. Мы были в нашем доме у моря, в Лидо-ди-Савио, и слышали разговор папы с тетей Лидией в соседней комнате. Это было первое лето без мамы. Невыносимая жара принесла грозу со множеством вспышек желтых молний, прорезавших небо, как в комиксах. Вдали виднелось море, и Ада представляла фосфоресцирующие хвосты угрей и перевернутых на песке крабов.

— Влезай обратно, — сказала я и потянула ее за мокрый рукав ночной рубашки. Она оттолкнула меня.

Из окна небольшой виллы, стоявшей напротив, отодвинув край шторы, на нее смотрел мужчина. Ада, криво усмехаясь, с оцепеневшим, как у чужестранки взглядом, сняла с себя ночную рубашку и уперлась грудями в стекло окна. Мужчина спустил брюки и принялся онанировать.